Декабристы

Сенатор граф Иван Николаевич Толстой отправляется в поездку по Восточной Сибири, посещает Иркутск, а после этого Акатуй. Там он встретился и с Луниным.

Когда сенатор вошел в его камеру, Лунин с безупречными манерами светского человека встал и сказал ему на французском языке:

— Позвольте мне Вас принять в моем гробу.

Это, наверное, последняя его шутка, а граф Толстой был последним человеком со стороны, который видел Лунина живым.

Вскоре последовало официальное сообщение: «На третий день месяца декабря 1845 года в 8 часов утра умер от сердечного удара государственный преступник Лунин».

И поползли слухи. Одни невероятные, другие — вполне правдоподобные. Спустя многие годы Михаил Бестужев рассказывал историку М. Семевскому:

— Одни говорят, что был убит, а другие утверждают, что был отравлен.

В 1869 году в Кракове вышла в свет книга Владислава Чаплинского, участника Польского восстания 1830—1831 годов, после которого он был осужден и отправлен в Акатуй. В книге он вспоминает, что тайный приказ об убийстве Лунина пришел из Петербурга, от царя. И его исполнил некий офицер по фамилии Григорьев.

«Однажды ночью, около двух часов, за акатуевскими стенами началось большое и некое зловещее движение… Когда из камер всех вывели, Григорьев во главе с семью бандитами тихо пробрался к дверям Лунина. Быстро ее открыл и первым вошел в камеру узника. Лунин лежал на кровати, а на столе горела свеча. Он еще читал. Григорьев бросился на Лунина и схватил его за горло. За ним бросились разбойники, схватили его за руки и ноги, закрыли лицо подушкой и стали душить. Я слышал крик Лунина и шум борьбы, из другой камеры выскочил его священник, которого вывести, очевидно, забыли. Увидев Григорьева и разбойников, которые душили Лунина, он остановился пораженный в дверях, охваченный ужасом, и в отчаянии заламывал руки».

Так, по словам Чаплинского, наступила смерть Лунина. Официальное расследование утверждало, что Лунин был найден мертвым в своей постели. Это подтвердили три свидетеля: каторжник Родионов, который вошел утром затопить печку в камере Лунина, каторжник Баранов и часовой Ленков. И все трое видели, что Лунин мертв. Но как он умер, они, конечно, не знали.

В Петербург отправлен официальный доклад: «4 декабря в 10 часов утра Версилов, Алексеев, Машуков и лекарь Орлов вошли в комнату, в которой содержалось с военным караулом мертвое тело скоропостижно скончавшегося государственного преступника Лунина».

В протоколе говорилось, что «бледное, как всегда, и почти не изменившееся лицо, вообще весь его вид был будто тихо и спокойно спящего…». И дальше: «Лунин лежал тепло одетый, в беличьей шубе, с черным галстуком и с маленьким серебряным крестиком на двух кожаных шнурках…»

В подробном медицинском заключении после анатомического вскрытия лекарь утверждал, что умер в результате «кровоизлияния в мозг».

К медицинскому заключению было приложено и свидетельство священника Самсония Лазарева, в котором говорилось: «Я 5 числа этого месяца декабря умершего государственного преступника Михаила Лунина римско-католического вероисповедывания по обряду православной церкви отпел».

После смерти Лунина тюремные власти opганизуют позорную распродажу его имущества. Из камеры выносят медный самовар — его покупает писарь. Выносят набор фарфоровых тарелок — покупает титулярный советник Полторанов. Выставляют таз и кастрюли Лунина — их успевает купить титулярный советник. Теплые сапоги покойного достаются майору Фитингофу. Некий подпоручик Лебедкин купил настенные часы. В торгах приняли участие и некоторые из заключенных. Так, например, каторжник Мошинский купил щетку для волос…

Наконец Михаил Лунин умолк навсегда. Наконец там, в далеком Петербурге, могли спокойно вздохнуть.

На высоком холме, откуда далеко видно вокруг, «тихо и спокойно спящий» лег в русскую землю — тот, кто тревожил людей, тот, о котором позже Сергей Волконский, его верный друг по судьбе, напишет: «Боевой ум, с большим образованием. Во время своего заточения в Сибири это лицо показало замечательную последовательность и в мыслях своих, и в энергии поступков своих. Он умер в Сибири. Его память священна для меня, и более того, ибо я радовался его дружбе и доверию. Его могила должна быть близкой сердцу каждого доброго русского человека».

Рыцарь правды

В прекрасном стихотворении Александр Пушкин обессмертил имя своего друга декабриста Ивана Пущина. Стихотворение он отправил в Сибирь с Александрой Муравьевой.

Было нечто символическое в той чисто «практической» обязанности, которую взяла на себя перед поэтом Александра Муравьева. Ей предстояла встреча с супругом Никитой Муравьевым, встреча с Иваном Пущиным.

Но встреча с лицейским другом Пушкина еще довольно продолжительное время не представлялась возможной. Иван Пущин содержался в Шлиссельбургской крепости. В Сибирь его доставили лишь 5 января.

Александра Муравьева два года хранила стихотворение. Особенно тщательно она его сберегала в пути да и по прибытии в Сибирь. Она будто чувствовала, что сберегает частицу духовного богатства России.

Но и Иван Пущин скрывал в надежных руках другую рукопись, связанную с самой Александрой Муравьевой. Она не знала об этой рукописи, по крайней мере не знала тогда, когда стояла возле ограды тюрьмы, замерзая от холода в ожидании Пущина, чтобы он прочитал знаменитое стихотворение и вернул его ей обратно. Для сохранности…

Иван Пущин скрывал в Петербурге и сохранил для России и ее будущих поколений рукопись Никиты Муравьева. Он сохранил конституцию Муравьева, план управления свободной Россией…

Тогда у тюремной ограды в то студеное утро встретились два человека, совершивших подлинный подвиг на благо отечества. Они были полны решимости сохранить для потомков духовные ценности России.

В первый день по прибытии в Читу Иван Пущин как будто встретился со своим дорогим другом Александром Пушкиным. Александра Муравьева передает ему послание друга.

Мой первый друг, мой друг бесценный…

Ивану Пущину предстояли долгие годы разлуки со старыми друзьями, всем родным и привычным, со всем, что было связано с прежней полнокровной жизнью. Но этот листок, дошедший до него через время и огромные пространства, придавал теперь ему силы, веру в способность преодолеть все испытания.

«Увы! — писал Пущин. — Я не мог даже пожать руку той женщине, которая так радостно спешила утешить меня воспоминанием друга; но она поняла мое чувство без всякого внешнего проявления, нужного, может быть, другим людям и при других обстоятельствах»

Соученикам по лицею Пущину и Кюхельбекеру, друзьям, заточеным в Сибири, Александр Пушкин посвятил строки:

Бог помощь вам, друзья мои… И в счастьи, и в житейском горе, В стране чужой, в пустынном море И в темных пропастях земли.

Это заключительные строки стихотворения, написанного по поводу годовщины их лицея. Его директор Энгельгардт без всяких комментариев направил это стихотворение в Сибирь, Пущину.

И в темных пропастях земли…

Именно об этом должны были вспомнить лицеисты — друзья декабристов, встретившись в свою годовщину 19 октября… В сиявших роскошью гостиных Петербурга они должны были вспомнить своих мучеников-друзей в рудниках Сибири.

Однако вернемся к памяти той, которая доставила Пущину в Сибирь стихотворение великого поэта. Спустя годы Иван Пущин напишет из Ялуторовска теплые нежные слова об Александре Муравьевой. К тому времени она уже давно умерла и прах ее покоился на высоком холме кладбища Петровского завода. Пущин воскресил незабываемые минуты из жизни этой поразительной русской женщины, рассказал об ее характере, ее поэтической и возвышенной душе.

«По каким-то семейным преданиям, — писал Пущин, — она боялась пожаров и считала это предвестием недобрым. Во время продолжительной ее болезни у них загорелась баня. Пожар был потушен, но впечатление осталось. Потом в ее комнате загорелся абажур на свечке, тут она окружающим сказала: „Видно, скоро конец“. За несколько дней до кончины она узнала, что Н. Д. Фонвизина родила сына, и с сердечным чувством воскликнула: „Я знаю дом, где теперь радуются, но есть дом, где скоро будут плакать“. Так и сбылось. В одном только покойница ошиблась, плакал не один дом, а все друзья, которые любили и уважали ее».

Пущин вспоминал и другой эпизод, свидетелем которого был спустя десять лет после смерти Александры Муравьевой.

«В 1849 году я был в Петровском, — писал он. — Подъезжая к заводу, увидел лампадку, которая мне светила среди лунной ночи. Этот огонь всегда горит в часовне над ее могилой. Я помолился на ее могиле. Тут же узнал от Горбачевского, поселившегося на старом нашем пепелище, что, гуляя однажды на кладбищенской горе, он видел человека, молящегося на ее могиле».

…На второй день после восстания Пущин прячет в кожаный портфель самое дорогое, что, по его мнению, у него было. Тогда, когда другие декабристы в ужасе и отчаянье сжигают письма, уничтожают документы, бросают в огонь свои реликвии, он, Пущин, не имеет сил предать огню свои богатства. И какие богатства! В зеленом кожаном портфеле рукописи Пушкина, Рылеева, Дельвига. Там аккуратно сложены листы с конституцией Муравьева.

Содержимое этого портфеля страшнее кинжала, опаснее пистолета! За него немедленно могли отправить в Сибирь.

Портфель с бесценными бумагами хранил князь Петр Вяземский, близкий друг Пушкина. Он возвратил его Ивану Пущину только в 1857 году, уже после амнистии.

Поэт Вяземский хранил бумаги своих друзей целых 32 года!

…Декабрист Иван Пущин, скорее, известен из стихов Пушкина.

Пройдут годы, и 7 сентября 1859 года Александр Герцен напишет в письме писательнице М. Маркович: «Читали ли Вы в „Атенее“ отрывки из записок И. И. Пущина — что за гиганты были эти люди 14 декабря и что за талантливые натуры!»

Иван Пущин хотя и не был литератором, но оставил в русской словесности большой след. И не только как вдохновитель и друг Пушкина. А как автор мемуаров о великом поэте. Это очень подробный и точный документ большого литературного и научного значения.

Иван Пущин прежде всего декабрист. Именно как борец, как революционер он занимал одно из видных мест в Тайном обществе. И не удивительно, что Иван Пущин последним покинул Сенатскую площадь после разгрома восстания. Его шуба была изрешечена картечью. Ее починила сестра Анна Ивановна, прежде чем он отправился вечером в дом Рылеева.

В Зимний дворец арестованного Ивана Пущина привели со связанными руками. Андрей Розен своими глазами видел, как молодой офицер Гренадерского полка С. Галахов, бросился в гущу конвоя, чтобы обнять Ивана Пущина…

Откуда шла такая искренняя любовь?

Она объяснялась незаурядным характером Ивана Пущина. Узнав этого человека, невозможно было не полюбить его. Для своих друзей он всегда был просто Жанно, милый Жанно — бескорыстный, как древний рыцарь. Пушкин любил его пламенно! Когда тяжелораненый поэт лежал на смертном одре в квартире на Мойке, 12, он прошептал доктору Далю:

— Как тяжело, что их нет сейчас здесь — ни Пущина, ни Малиновского!

Иван Пущин узнал об этих словах лишь спустя двадцать лет. После амнистии он приехал в Петербург и встретился с секундантом Пушкина Данзасом. И только от него узнал, что в последние мгновения жизни поэт вспоминал о нем.

Иван Пущин и Александр Пушкин познакомились в Царскосельском лицее.

Надо сказать, что этот лицей сыграл видную роль в формировании и жизни целого поколения борцов за свободу. Вот один лишь штрих. 19 октября 1811 года — в день открытия лицея — профессор Куницын, читавший лекции по политическим и нравственным наукам, произносил речь в присутствии императора. Его речь поразила всех. Молодой профессор стоял перед избранным обществом, перед августейшими супругами и говорил спокойным, сильным голосом:

— Придет время, когда отечество вменит вам священный долг охранения общественного блага.

Высокий, с красивой, гордо посаженной головой он смотрел только на лицеистов, которые сидели перед ним. И ни разу не вспомнил о царствующих особах.

— Государственный муж никогда не отклонит народной воли, потому что глас народа — глас божий. Что проку в гордости титулами, полученными не по заслугам, когда в глазах каждого виден укор или презрение, хула или порицание, ненависть или проклятие?

Двое юношей, слушавших эту речь, отправятся закованными в Сибирь — Иван Пущин и Вильгельм Кюхельбекер. Третий — Пушкин — сам назовет себя «певцом» их идеалов.

Фаддей Булгарин уже тогда в одном из своих доносов в Третье отделение писал предательские слова об этом рассаднике просвещения. Он утверждал, что лицей — гнездо антигосударственных начал. В нем читают всякие запрещенные книги, там ходят по рукам всякие запрещенные рукописи, и, если кто хочет тайно заполучить какое-нибудь запрещенное издание, тот его всегда может найти в лицее.

Иван Пущин происходил из знатного рода. Его предки упоминаются в царских грамотах еще в XVI веке. Дед его Петр Иванович был адмиралом и сенатором. Отец Иван Петрович — генерал-интендант флота и тоже сенатор. Сенатором был и его дядя.

Иван Пущин окончил лицей, завоевав всеобщую любовь и уважение. Даже такой сухой и надменный его соученик, как Модест Корф, ставший видным царским сановником, писал о Пущине с симпатией.

Иван Пущин стал офицером гвардейской Конной артиллерии. Казалось, ничего не стоило молодому дворянину достигнуть высоких чинов и соответствующего положения. Он сразу же стал подпоручиком, а затем поручиком. А спустя месяц после получения этого чина неожиданно подал в отставку.

К удивлению многих, он сменил офицерские эполеты на скромное звание и место простого судьи. Его близкие пришли в ужас!

Но Иван Пущин был уже членом Тайного общества. По совету Рылеева он поступил на эту должность, чтобы нести и утверждать доброе в народе, ограждать его от беззакония и произвола.

Свое твердое убеждение стремиться быть прежде всего гражданином отечества Иван Пущин доказал на Сенатской площади. Он находился среди восставших войск. И хотя Пущин был в гражданской одежде, его товарищи все же просили возглавить руководство восстанием вместо не явившегося на площадь полковника Трубецкого. Кюхельбекер уговаривал его облечься в военный мундир.

На площади Иван Пущин держался спокойно и мужественно. Когда к восставшим войскам приблизился генерал И. Сухозанет, которого послал Николай I, чтобы уговорить солдат прекратить бунт против государя, Иван Пущин не позволил ему говорить. Он крикнул ему:

— Пришлите кого-нибудь почище Вас!

Иван Пущин был одним из немногих декабристов, которые обдумали собственную тактику поведения перед Следственной комиссией. Он был краток во всех своих ответах, никого не предавал. Тогда, когда перед ним ставили конкретный вопрос, он старался уклониться от ответа, заявляя, к примеру, что решение, о котором идет речь, было принято не отдельным лицом, а всем собранием. Он долго и упорно называл лишь вымышленные имена, вспоминал лишь умерших людей. Подобно отчаянному Михаилу Лунину, он дерзко советовал членам Следственной комиссии держаться в рамках приличия.

Иван Пущин был единственным из декабристов, который после оглашения приговора попытался выступить с речью протеста. Зал был переполнен судьями и жандармами. Они начали шипеть, раздалось их грозное: «Молчать!»

После осуждения Пущин был брошен в Шлиссельбургскую крепость. Там он провел 20 месяцев, а затем его отправили в Сибирь.

В Сибири он развернул кипучую деятельность по созданию Артели — организации помощи нуждающимся декабристам. Все свои силы он отдавал этому благородному делу. Собирал деньги, ходатайствовал перед близкими и знакомыми людьми в Петербурге, чтобы оказали помощь тому или иному декабристу. Известно около семисот таких писем Пущина. И это лишь часть его эпистолярного наследства.

Его письма — маленькие повествования о жизни декабристов в Сибири. Они рисуют богатую картину их духовного мира. Из писем мы узнаем об их помыслах, надеждах, спорах, интересах и т. д.

Прочитав однажды некоторые письма Ивана Пущина. Мария Волконская воскликнула:

— Я всегда восхищаюсь Вашим русским языком!

Иван Пущин был своего рода «соединительным звеном» между декабристами и тогда, когда их разбросали по поселениям в Сибири. Он знал, кто где находится, сообщал им адреса, ободрял, организовывал помощь нуждающимся. «Мы должны плотнее держаться друг друга, — писал он Матвею Муравьеву-Апостолу, — хоть и разлучены».

Таким Пущин оставался всю свою жизнь. Он проявлял заботу и о следующих поколениях революционеров — петрашевцах, Бакунине и его последователях.

Когда декабристов одолевали тяжелые мысли, они спешили написать письмо Ивану Пущину. Они знали, что там, в Ялуторовске, в той глухой пустоши, живет человек, который незамедлительно откликнется, ободрит добрым и теплым словом. «Пишу вам из своей могилы, — печально сообщал декабрист Гавриил Батеньков. — За моими плечами — тяжелая жизнь, 20 лет был заживо замурованным в Петропавловской крепости, а теперь еще вот девять лет живу в одиночестве в Сибири».

14 января 1854 года Иван Пущин ответил на это тягостное письмо. Он поздравил товарища с Новым годом и добавил: «Пора обнять Вас, почтенный Гаврило Степанович, в первый раз в нынешнем году и пожелать вместо всех обыкновенных при этом случае желаний продолжения старого терпения и бодрости: этот запас не лишний для нас, зауральских обитателей, без права гражданства в Сибири».

После амнистии Иван Пущин узнает адрес дочери Кондратия Рылеева — Настеньки. Он помнил ее пятилетней девочкой, которая едва дотягивалась до колена своего отца. Анастасия Кондратьевна замужем, имеет детей. Старый декабрист пишет ей, что в декабре 1825 года взял взаймы у ее отца 430 рублей. И он возвращает старый долг дочери друга.

«Милостивый государь, почтеннейший Иван Иванович. С глубоким чувством читала я письмо Ваше, не скрою от Вас, даже плакала, — отвечала Анастасия Кондратьевна. — Я была сильно тронута благородством души Вашей и теми чувствами, которые Вы до сих пор сохранили к покойному отцу моему. Примите мою искреннюю благодарность за оные. Будьте уверены, что я вполне ценю их. Как отрадно мне будет видеть Вас лично и услышать от Вас об отце моем, которого я почти не знаю. Мы встретим Вас как самого близкого родного. Благодарю Вас за присланные мне деньги — четыреста тридцать рублей серебром. Скажу Вам, что я совершенно не знала об этом долге».

«Рыцарем правды» назвал Сергей Волконский своего собрата по изгнанию Ивана Пущина.

Этот рыцарь героически боролся за лучшую долю своих товарищей. Он вселял в них бодрость, помогал им деньгами, добрым участием. Пущин завел специальные папки, в которых подшивал полученные письма, хранил копии писем, которые сам писал. Это большой и бесценный архив.

Пущин имел и одну заветную тетрадь. В нее он переписывал многие стихи Пушкина, которые по ней были впоследствии опубликованы. Именно в этой тетради было записано стихотворение «Во глубине сибирских руд…». В нее он переписал несколько стихотворений Александра Одоевского, в том числе «Славянские девы», а также ноты декабриста Вадковского, который сочинил музыку к этим стихам. Пущин переписал в тетрадь и стихи Одоевского, посвященные Марии Волконской, стихотворение Рылеева «Гражданин», его же поэму «Исповедь Наливайко» и другие.

Иван Пущин пишет в своих мемуарах и о том исключительно интересном для всех нас вопросе — почему Пушкин не был принят в члены Тайного общества…

У него было много причин для колебаний — посвящать ли Пушкина в дела Тайного общества. Более того! Пушкин не раз расспрашивал друга, чувствовал, что он что-то скрывает от него. Пущин писал, что поэт со всей горячностью готов был стать членом Тайного общества. И уже после смерти поэта Пущин убедился, что был прав, что не принял Пушкина в Тайное общество. Он считал, что благодаря этому спас Пушкина от горькой участи заточения в Сибири.

Пущин имел совершенно определенные представления о судьбе поэта. «Размышляя тогда, и теперь очень часто, о ранней смерти друга, — писал Пущин, — не раз я задавал себе вопрос: „Что было бы с Пушкиным, если бы я привлек его в наш союз и если бы пришлось ему испытать жизнь, совершенно иную от той, какая пала на его долю?“

Вопрос дерзкий, но мне, может быть, простительный!.. Положительно, сибирская жизнь, та, на которую впоследствии мы были обречены в течение тридцати лет, если б и не вовсе иссушила его могучий талант, то далеко не дала бы ему возможности достичь такого развития, которое, к несчастью, и в другой сфере жизни несвоевременно было прервано.

Характерная черта гения Пушкина — разнообразие. Не было почти явления в природе, события в обыденной общественной жизни, которые бы прошли мимо него, не вызвав дивных и неподражаемых звуков его музы; и поэтому простор и свобода, для всякого человека бесценные, для него были сверх того могущественнейшими вдохновителями. В нашем же тесном и душном заключении природу можно было видеть только через железные решетки, а о жизни людей разве только слышать…

Одним словом, в грустные минуты я утешал себя тем, что поэт не умирает и что Пушкин мой всегда жив для тех, кто, как я, его любил, и для всех умеющих отыскивать его, живого, в бессмертных его творениях…»

Снаряд против мира фасадов

В июне 1839 года, два года спустя после гибели Пушкина и 14 лет — после разгрома восстания декабристов, один французский аристократ решил посетить Россию.

Как было принято в те времена, иностранец прежде всего отыскал людей, которые бы ввели его в светские круги далекой страны.

Из Парижа в Россию с нарочным было направлено письмо. Писал его Н. И. Тургенев, известный декабрист, избежавший смертного приговора только потому, что во время восстания находился за границей. Письмо было адресовано князю П. А. Вяземскому. В нем Тургенев сообщал, что в поездку по России отправляется известный французский путешественник и литератор маркиз Астольф де Кюстин[31]. Тургенев просил Вяземского оказать ему дружеский прием, познакомить гостя с В.Одоевским, П. Чаадаевым и «другими выдающимися представителями мыслящей России».

Это письмо казалось излишним для такого знатного путешественника. Россия знала де Кюстина. Лично Николай I был осведомлен о бурной и трагичной судьбе деда и отца де Кюстина — аристократах, чьи головы были отсечены беспощадной гильотиной Робеспьера. Дед, Адам Филипп де Кюстин, был знаменитым генералом, а его отец — 22-летним дипломатом правительства Людовика XVI при дворе Брауншвейгского герцогства. Когда голова генерала была снесена гильотиной, его сын дерзко расклеил на улицах Парижа листовки о невиновности французского военачальника. Правительство арестовало его, и в 1794 году он также был казнен.

Гибель отца и деда от гильотины революционной Франции была лучшей рекомендацией Астольфа де Кюстина царскому двору и русским аристократам. Достаточно было де Кюстину произнести свою фамилию, овеянную славой мученичества, и двери каждого знатного дома гостеприимно раскрывались перед ним. Де Кюстин привлекал к себе и личным обаянием, популярностью — ведь он был одним из известных литераторов Франции. Совсем еще юным, едва достигнув совершеннолетия, он отправился в длительное 11-летнее путешествие. Объездил Англию, Шотландию, Швейцарию и Калабрию. Одна за другой выходили его книги — живые и увлекательные повествования об этих путешествиях. Его книга «Мир, какой есть» вышла в 1835 году. Сразу поело этого он отправился в Испанию и написал блестящий труд «Испания при Фердинанде VII», который получил высокую оценку и в России. Видный историк Т. Н. Грановский отмечал, что «это лучшая работа об Испании периода до последней гражданской войны».

Книги де Кюстина имели большой успех благодаря острому и умному слову, наблюдательности автора. Французский литератор был известен и своими пьесами, которые ставились на сцене «Комеди франсез», переводами современной ему английской поэзии, романами и регулярными публикациями в больших французских литературных журналах.

Но странной оказалась судьба этого француза! Из-под его пера вышло много разнообразных книг, а он остался известным в истории только одной-единственной — «Россия 1839 года». Де Кюстин был другом Шатобриана, находился в приятельских отношениях со знаменитой француженкой мадам Рекамье, посещал ее салон, слушал поэтические выступления самого Ламартина[32]. Именно там, в аристократических литературных салонах Франции, де Кюстин познакомился с Н. Тургеневым, Н. Гречем и другими. А видные представители «мыслящей России» знали его на своей родине не только как блестящего писателя, но и как остроумного собеседника, с большими знаниями и незаурядным умом. Знали его милым человеком, весьма любезным, бесконечно приветливым и необычайно стеснительным.

И все же парадоксально, что де Кюсгин лишь своей книгой о России получил место в литературной истории. Нам, далеким потомкам второй половины XX века, история написания книги «Россия 1839 года» интересна и примечательна. Она показывает, что честный характер аристократа-француза взял верх над его «голубой» кровью. Он нарушил традицию рода де Кюстинов слепо служить королям…

Политическое кредо путешественника было известно всем. Маркиз Астольф де Кюстин был убежденным клерикалом и консерватором. Его решение совершить путешествие по России было одобрено правительством Российской империи.

Император Николай I был уверен, что будет сочинен в его честь еще один хвалебный гимн. Он надеялся, что еще раз будут заклеймены декабристы, «вольнолюбцы», которых, увы, еще было немало в России, и будут посрамлены в истинно французском духе. Вот почему Николай оказал теплый прием французу, приглашал его во дворец и на различные церемонии, вплоть до венчания своей дочери великой княгини Марии с ее молодым избранником. Николай провел с Кюстином многие часы в доверительных беседах. Сама русская императрица Александра Федоровна оказала ему гостеприимство в своем дворце. Все без исключения русские вельможи и князья оказывали этому иностранцу большое внимание, заискивали и даже раболепствовали перед ним.

Де Кюстин приехал в Россию с искренним намерением написать о том, что сможет увидеть. Сам он был уверен, что увидит немало благоприятного для репутации императорского двора.

Но случилось совершенно обратное. Он возвратился во Францию убежденным либералом. И первое, что он сделал по возвращении, — это был визит к мадам Рекамье, в ее салон, где он впервые прочитал отрывки из своей рукописи о России. Вот что писал тогда из Парижа Тургенев князю Вяземскому: «Я думаю, что он очень враждебно настроен к нам, — так по крайней мере предварила меня Рекамье, коей он читал отрывки. Сначала не был таков, но многое переиначил еще в рукописи».

Книгу пронизывает категорическое неприятие царского самодержавия. Раболепие вельмож, любезные разговоры с императором и императрицей не могли ввести в заблуждение острый и все схватывающий ум француза. Факты реальной действительности говорили сами за себя, они были так же сильны, как и логические умозаключения путешественника.

Книга де Кюстина начинается с педантичных подробностей, с длинных и подробных описаний. Встречаются в ней и не совсем верные, а иногда и просто ошибочные суждения, как, например, о выборе Петром I Петербурга в качестве столицы Русской империи.

Француз ездил по Петербургу с широко раскрытыми глазами. Он бывалый, опытный человек, слишком наблюдательный путешественник, чтобы умиляться оказываемым ему вниманием. Любезные гиды и проводники показывают ему дворцы, прекрасные памятники, достопримечательности. Но он умел смотреть! И еще как умел! Так, он спокойно и с любопытством выражает пожелание посетить… Петропавловскую крепость. Легкое смущение, поначалу отказывают, затем любезно предлагают посетить собор в крепости, в котором погребены многие русские цари. Он медленно идет мимо чугунных плит, на которых отлиты исторические имена: Петр I, Екатерина II, Александр I…

И не восторженные строки рождались из-под его пера. Де Кюстин писал: «В этой могильной цитадели мертвые казались мне более свободными, чем живые. Мне было тяжело дышать под этими немыми сводами… Если бы в решении замуровать в одном склепе пленников императора и пленников смерти, заговорщиков и властителей, против которых эти заговорщики боролись, была какая-нибудь философская идея, я мог бы еще перед подобной идеей смириться. Но я видел лишь циничное насилие абсолютной власти, жестокую месть уверенного в себе деспотизма. Мы, люди Запада, революционеры и роялисты, видим в русском государственном преступнике невинную жертву абсолютизма, русские же считают его низким злодеем. Вот до чего может довести политическое идолопоклонство.

Каждый шорох казался мне заглушённым вздохом. Камни стенали под моими шагами, и сердце мое сжималось от боли при мысли об ужаснейших страданиях, которые человек только в состоянии вынести. Я оплакивал мучеников, томящихся в казематах зловещей крепости. Невольно содрогаешься, когда думаешь о русских людях, погибающих в подземельях, и встречаешь других русских, прогуливающихся над их могилами».

…Для француза наступили дни приемов, развлечений, визитов и балов. Его окружили исключительным вниманием. Показывали несказанно красивые частные сады и парки, золото и великолепие аристократических домов. Показывали ему богатство и суету… С изяществом и пониманием русские князья рассказывали ему о редких видах трав, цветов, кустарников. Они водили его по своим имениям, разговаривали с ним на изысканном французском языке, а дамы элегантно шуршали шелками своих туалетов. Вечерами, возвратившись в гостиницу, француз брал тонкие листы бумаги и начинал писать. Свеча трепещет над листом, перо скользит по бумаге. Слова… Слова… И спустя несколько месяцев мир в изумлении прочитал их, а император в отчаянии воскликнул:

— Моя вина, зачем я говорил с этим негодяем!

А после долгих и утомительных поездок и визитов де Кюстин записывал: «Роскошь цветов и ливрей в домах петербургской знати меня сначала забавляла. Теперь она меня возмущает, и я считаю удовольствие, которое эта роскошь мне доставляла, почти преступлением. Благосостояние каждого дворянина здесь исчисляется по количеству душ, ему принадлежащих. Каждый несвободный человек здесь — деньги.