Десять тысяч

Он вздохнул:

– Ты права, Инка. Большинству людей в общем-то абсолютно все равно. А вот я, когда дошел до этого, как будто взглянул на мир другими глазами.

– Почему?

– Я начал понимать причины и следствия. Почему все есть именно такое, какое оно есть. Вот человек рождается; идет в детский сад, потом в школу. Потом в какой-нибудь вуз – ну, это в принципе не обязательно, смотря по интеллекту и по желанию закосить от армии… Потом на работу; заводит семью, детей, а там и внуков. Уходит на пенсию. В конце концов умирает. До хрена людей так живут – в сущности, одно и то же, вариации минимальны. Самую малость подумать головой – и можно предсказать все от начала до конца. И тем не менее они счастливы.

Спрашивается: почему?

– А почему вообще крокодилы? – спросила Инна.

– Какие еще крокодилы?

– Вот есть крокодилы. В общем-глобальном смысле они могут летать или не летать. Почему?

– Теперь уже я чего-то не понимаю, – сказал Славик. – Это юморист какой-то? Или откуда?

– Не экзистенционально. Так почему же люди счастливы?

– Потому что они так запрограммированы. Это тоже часть алгоритма; вернее, это его направленность, конечная цель – всеобщее счастье. Так сказать, последняя ступень эволюции – homo felix, человек счастливый.

– Так это же прекрасно! – воскликнула Инна.

– Но ведь это счастье одинаковое на всех!

– Ну и что? Какая разница, какое оно, одинаковое или нет? Это же счастье!

Славик молчал. Глядел Инне в глаза покорно, как преданный пес смотрит на своего хозяина. Она засмущалась и отвернулась.

– Что ты хочешь сказать? – спросила робко.

– Хочу сказать, Инка-Паутинка, как это здорово, что я тебя встретил!

– Правда?

– Конечно. С тобой мы можем нормально поговорить, как белые люди.

Мне уже давно не с кем было вот так поговорить.

– Значит, это так сложно – найти с кем поговорить?

– Поживешь здесь с мое – сама поймешь.

Это "поживешь с мое" прозвучало для Инны, как удар хлыста. Не хочу я здесь жить с твое! Я хочу уйти! Разве это так трудно понять? Разве это так трудно… Мысль осталась незаконченной; она ничего не сказала вслух.

– Всеобщее счастье, – продолжал Славик, – это и правда было бы прекрасно. Если бы программа иногда не ошибалась.

– А она ошибается?

– В любой программе есть ошибки. Это как аксиома. В ихней – тоже.

Вот родился человек – что происходит? Берется голый паттерн и под него генерится хренова куча параметров. Может тысячи, может десятки тысяч… У каждого параметра – свой диапазон. А теперь дальше. Во-первых, я не уверен, что они правильно отслеживают все комбинации. А если из двух параметров каждый по отдельности допустимый, то еще не факт, что их сочетание будет допустимым. Во-вторых, просто случайный сбой.

Бац! – и вот тебе какой-нибудь параметр зашкалил. Всего один на тысячи – но уже имеем брак. Человека, изначально непригодного для стандартного счастья. Причем я выделяю это слово: изначально!

– То есть ошибку можно было бы с самого начала исправить?

– Можно. Но фиг они тебе что исправят.

– Почему?

– А потому что они непогрешимы! Это тоже вроде аксиомы: они не могут ошибаться в принципе. Какая к черту ошибка? Это не ошибка, это высший замысел, который вашим примитивным умишкам не дано понять! Ну вот родился человечек, мог бы стать хорошим художником. Не гением, допустим, ничего чтобы из ряда вон – но жил бы себе спокойно, на хлеб своими картинами зарабатывал, и был бы счастлив. Так нет – случился у него баг в голове. И вместо одного стандартного счастья имеем тридцать миллионов стандартных трупов. Так что же – ошибка? Ничего подобного!

Все это тоже часть их охренительного эксперимента, часть пути к всеобщему счастью!

– Ты это о ком говоришь? – спросила Инна.

– О Гитлере. Ну, тут пример как бы хрестоматийный… А скольким людям эти баги жизнь испоганили, так что никто об этом и не знает?

– А почему бы тогда нам самим не исправлять их ошибки?

– И это можно. Только не так, как хотелось бы им.

– А как?

– По всякому… Да вот хотя бы перед тобой живой пример сидит.

– Хм… С тобой-то что не так?

– Вот то и не так. Ты вот, к примеру, сюда за деньгами пришла?

– Не для себя, – поспешно сказала Инна.

– А для кого же?

– Одного хорошего человека. Это просто как вопрос жизни и смерти.

– Ясно, – сказал Славик. – Но, в сущности, не важно. Ты пришла, чтобы отстреляться, получить бабки и уйти на фиг – это главное. А я сюда убежал. Насовсем.

– Во как? От ментов, что ли, ныкаешься?

– Ничего подобного. От всеобщего универсального счастья.

Инна раскрыла рот от изумления.

– Ага, удивил! – радостно воскликнул Славик. – Так и знал, что ты удивишься. Ну я же когда-то жил обычной жизнью. Универ закончил по компьютерным наукам – между прочим, очень даже успешно. Работа у меня была вполне ничего себе, зарплата – даже более чем. Дальше: я был, можно сказать, без пяти минут женат. И вот однажды вечером я представил… Один день из жизни: подъем рано утром. Зарядка, душ, завтрак по-быстрому, что попадется под руку. Доброе утро, милая – как спалось?

– спасибо, хорошо, а тебе? – просто замечательно – ну, мне пора! – поцелуй на прощание. Работа от звонка до звонка, обеденный перерыв, традиционные перекуры, традиционные сплетни о начальнике и его секретарше. Вечером – домой, по дороге – в магазин, купить хлеба и еще чего-нибудь, смотря по степени опустошенности холодильника. Привет, дорогая – как дела, какие новости? – ничего особенного, все в порядке, ты тут как? – у меня все замечательно! Скромный домашний ужин, телевизор, на выбор: сто первая серия бесконечного мыла – лохотрон для неудачников – футбольный матч – очередные политические разборки. А теперь в кроватку, устроим небольшую сексуальную оргию только для двоих.

Собственно оргия – ах, мне никогда не было так хорошо! – да, это было прекрасно, но мне завтра утром рано вставать – конечно, милый, спокойной ночи! – и тебе спокойной ночи, моя крошка. Восемь часов нормального здорового сна, снова пробуждение – и опять все сначала. И так – каждый день, изо дня в день, десять лет подряд, двадцать, тридцать…

– Ну и? – спросила Инна выжидающе.

– Это же ужасно! – сказал Славик искренне.

– Не вижу ничего ужасного.

– Конечно, ты не видишь. Ты же нормальная девушка. А я, когда это все представил, то понял: надо немедленно что-то делать. Иначе не выдержу, и хана. Сказано – сделано. И вот я здесь.

– Да-а-а… – только и протянула Инна.

– И знаешь, Инка, я счастлив. Не по программе, не так, как нужно им, по-своему – но счастлив. По мне, счастье – это не то, чего ты можешь ждать каждый день. Его вообще не ждешь. Оно просто валится вдруг тебе на голову, огорошивает со страшной силой, и ты даже не знаешь, что с ним делать. Ты спрашиваешь: ну на фига мне это сдалось? – и вдруг понимаешь: черт меня на хрен раздери, ведь это же оно! Оно здесь и сейчас, и ты вцепляешься в него пальцами всех конечностей, потому что знаешь: такое больше никогда не повторится. Только сейчас, и никогда больше! Вот это – мой вариант счастья, и я нашел его здесь. У меня нет никаких постоянных обязанностей, никаких глупых каждодневных ритуалов. Я ни от кого не завишу и от меня никто не зависит. Я никому не нужен, никому ничего не должен, я свободен! Никаких претензий к миру, никаких претензий к людям, никаких претензий к себе. И самое главное: я не имею ни малейшего понятия, чем меня встретит завтрашний день. Разве это не прекрасно?

– Не знаю… По-моему, как раз это – ужасно.

– Ну ясное дело. У тебя ведь нет такого бага.

Он мне не поможет, подумала Инна. Причем не потому, что не захочет. Просто ему не нужен выход. Он провел здесь чертову уйму времени, и даже не пытался его искать. Даже не пытался – теперь она не сомневалась в этом. Конечно, он смог бы защищать ее, развлекать интеллектуальными беседами… Может, это было бы в своем роде не так уж и плохо. Но, ради всего святого, она не собирается провести здесь всю оставшуюся жизнь!

– Да, Славик, у меня нет никаких багов, я всего лишь дура обыкновенная, я хочу обычного, стандартного, пускай даже запрограммированного счастья, и я мечтаю отсюда выбраться!

– Ну, Инка, вот этого только не надо, ты совсем даже не дура! А что насчет багов – так я думаю, почти у каждого они есть, только не у всех в настолько явном виде.

Ну ясно, проскочила вялая мысль, "выбраться" он пропустил мимо ушей, как будто и не слышал вовсе.

– Хочешь сказать, и у меня тоже?

– Почему нет?

– А как тогда определить?

– Вообще-то просто. Это должно быть что-нибудь абсолютно бесполезное, или даже вредное. Но ты от него ни за какие шиши не откажешься. Есть что-то такое?

– Не знаю…

– А ты подумай. Вот когда ты одна остаешься дома и нет ничего важного, чем обычно любишь заниматься?

– На синтюке играю, – сказала Инна и вдруг поняла, что попала в точку: бесполезное, в общем-то, занятие – но она от него не откажется.

Ни за что и никогда.

– Вот видишь! Наверное, еще и сама сочиняешь что-нибудь?

– Пытаюсь иногда.

– И как получается?

– Говорят, что неплохо. Не мне судить.

– Здорово! А на пианино можешь?

– Так я с него и начинала.

– Инка, я хочу это услышать! – Славик просительно уставился на нее.

– Здесь, что ли?

– Там, наверху, – он указал пальцем в потолок. – Пойдем, сейчас сама увидишь!

– Да ну, Славик… Я так не могу!

– Ты еще не отдохнула? Тогда лежи, конечно.

Так бы и сказать, что хочу еще полежать – подумала она, но ответила почему-то другое:

– Да нет, не в том дело. Ну не могу я так сразу, без подготовки.

Да и вообще…

– Инка, кончай ломаться! Может, у меня больше в жизни такой возможности не будет – тебя послушать?

– А что, уже собрался меня бросать?

– Ну что ты! Но кто знает, что случится завтра?

В этот миг, будто в подтверждение его словам, издали донесся приглушенный грохот. Инна напрягла слух и различила тонкий, постепенно затихающий крик. Еще один… Сколько в нем отчаяния и безысходности!

– подумала про себя. Звук слабый, его едва слышно, и все же…

– Что это?!

– Откуда я знаю? Хочешь посмотреть?

Инна вздрогнула и покачала головой. Протянула руку:

– Хорошо, пойдем наверх.

– Спасибо, – как-то серьезно сказал Славик.

Она встала – и тут же схватилась за него, чтобы не упасть. Обессилевшее тело плохо слушалось, но она подумала: ничего, потерплю, а то если все время лежать, не очень-то я восстановлю силы. Скорее, мышцы в конце концов совсем атрофируются. Все звуки смолкли и кругом опять стояла угрожающая тишина; в окна пробивался привычный уже голубой свет. А ведь и правда – к этому, наверное, можно привыкнуть. Рано или поздно человек ко всему привыкает, к этому – тоже…

Рядом с кроватью была неказистая, будто наспех сколоченная дощатая дверь. Славик распахнул ее рывком, и они прошли в следующее помещение. Там оказался маленький темный коридорчик… За последнее время Инна повидала достаточно всяких коридоров; этот был серый, пыльный, с правой стороны заваленный какими-то тюками, узлами, сломанными стульями. Слева обнаружилась железная приставная лестница, ведущая на чердак.

– Ты давай вперед, – предложил Славик. – Если будешь падать, я тебя поймаю.

Она медленно вскарабкалась по лестнице. Силы должны вернуться, думала, они обязательно вернутся, они уже потихоньку возвращаются… Потом бы еще чего-нибудь поесть. Лучше не мясо, а что-то полегче.

Хотя, позже можно будет и мясо тоже. Чем бы оно там ни было, пусть даже кошатина… вот только бы в самом деле не человечина.

Ну, вот и чердак. Окон здесь не было, но благодаря провалу в крыше оказалось достаточно светло. Кругом валялись брошенные кем-то вещи: опять всякие узлы и ножки стульев, битая посуда, одежда… Нет, Инна конечно хотела переодеться, но все-таки во что-нибудь более чистое, чем у нее, а не наоборот!

– Кхе-кхе! – закашлялась она: при их появлении пыль взметнулась в воздух тучей, защищая свои владения от непрошеных гостей.

– Ничего, сейчас осядет, – сказал Славик, но и сам негромко кашлянул.

Пианино стояло за провалом, у передней стены. Черное, с виду древнее-древнее, чуть покосившееся на правый бок. Получится ли у нее вообще сыграть хоть что-нибудь на такой развалине? Небось, сейчас только опозорится и тем дело кончится. Надо было все-таки отказываться более решительно, теперь уже поздно давать задний ход.

Славик пододвинул к инструменту предположительно прочный деревянный ящик:

– Располагайтесь, маэстро!

– Какая там маэстро… Хорошо, если я из него хоть какой-то звук извлеку.

– Ну!.. Скромность, конечно, украшает мастера, но не до такой же степени!

Инна повела головой: не любила пустые комплименты, но отвечать ничего не стала. Села на ящик – вроде не проваливается – и подняла крышку. Ну, по крайней мере все клавиши на месте, и то хорошо. Она вытянула руки, распрямила пальцы и пробежалась по клавиатуре – проверить звучание. Тут же вскрикнула от боли: черт! Совсем забыла про безымянный палец!

– Что такое, Инка?

– Да ноготь сорвала, больно.

– Так что – концерт отменяется?

– Нет, – сказала она, хотя еще минуту назад ответ был бы – да.

Может, снова замотать этот палец платком? Поискала его в сумочке: куда же он запропастился? Пистолет, который ей сроду не понадобится – вот он. А платка-то и нет… Ладно, фиг с ним, все равно так было бы не очень удобно. Лучше я попробую обойтись без этого пальца, буду играть что-нибудь попроще, вот и все…

Инна выдала полную гамму, автоматически запоминая звучание каждого тона. Две клавиши были совсем мертвы, но они располагались по краям, и без них, в общем-то, можно как-нибудь обойтись. Еще несколько откровенно фальшивили. Она повернулась:

– Славик, его когда в последний раз настраивали? Звук ведь просто ужасный!

– Ну извини – какой уж есть. А ты сама не можешь?

– Уже почти не помню, как это делается.

– Ну ничего. Инка, ты не волнуйся – у меня все равно медведь на ухе топтался, я разницы не почувствую.

– Так на хрена тебе вообще этот концерт?! – выкрикнула она с обидой.

Он подошел ближе, взял ее за плечи:

– Ну вот, уже расстроилась… Ничего, Инка-Паутинка, все будет хорошо. Ты играй, пожалуйста!

Что-то было такое в его голосе – будто если она сейчас не сыграет, он тут же упадет и умрет на месте. Она постаралась расслабиться.

Спокойно, девочка, и в самом деле ничего страшного. Славик отпустил ее, отошел в сторону и застыл неподвижно.

– Ты только молчи, – сказала Инна.

– Хорошо.

Она взяла на пробу несколько аккордов. Черт, кошмарно, все должно быть совсем не так! А на этой октаве? Вот тут вроде ничего, терпимо. И здесь тоже… Она заиграла "Аве Марию" Баха-Гуно, простую и спокойную мелодию. Сейчас лучше всего было бы успокоиться, эта музыка как раз подойдет… Местами фальшивые тона резали слух – Инна постаралась их избежать, начала импровизировать, искать собственную трактовку. Тема все дальше уходила от оригинала – она уже почти не замечала этого, она была там, внутри, наедине с музыкой, чувствуя себя с ней одним целым.

Все вдруг оказалось где-то бесконечно далеко – и огромное синее подземелье, и брошенный деревенский дом, и проваленный пыльный чердак… Даже пианино – и оно было далеко, она почти не видела и не ощущала его, мелодия текла в голове, а руки стали не более чем инструментом для извлечения звука…

Инна не знала, сколько прошло времени, когда она сыграла последний аккорд. В ее финале, кажется, не было почти ничего от Баха и Гуно – она не смогла бы сказать это с уверенностью, она даже не была уверена, что сумела бы повторить еще раз то же самое. Поврежденный палец болел – похоже, во время игры она забыла о нем и о своем намерении не пользоваться им. Но сейчас это казалось несущественной мелочью. Инна повернулась и поглядела на Славика: тот замер с открытым ртом, уставившись на нее.

– Ну что? – спросила. – Неважно, наверное?

Он молчал.

– Ну скажи хоть что-нибудь! Что, настолько плохо?!

– Инна, я… Не знаю, не хочу говорить банальности… – он как будто позабывал слова, выговаривал их неуверенно, сбивчиво. – Но это великолепно… Могу я надеяться…

– Слушай, прекрати этот высокопарный тон! – крикнула она.

– Извини. Как скажешь, – было странно видеть этого крупного, крепкого мужчину в такой преклоненной позе. – Но ты правда здорово играешь. Инка, а давай что-нибудь из своего?

– Да ну… не стоит оно того.

– Пожалуйста! Ну очень хочу послушать.

– Нет, свое я играю, только когда остаюсь дома одна, у себя в комнате…

– Так ты и эту как-то совсем по-своему играла.

– А кому-то здесь медведь на ухо наступил… – сказала она и вдруг рассмеялась.

– Так то когда было! Тот медведь давным-давно убежал, только его и видели. Инка, ну сыграй! Давай, повеселее что-нибудь.

– Повеселее, говоришь? – она игриво взмахнула пальцами.

– Ну не все ж тоску нагонять.

– Ладно!

Инна снова прикоснулась к клавишам, выбрав на этот раз более высокую тональность. Вспомнила одну из своих любимых мелодий и заиграла стремительно, напористо. Звук, правда, выходил не совсем такой, к какому она привыкла у себя дома, но она умела мгновенно ориентироваться: когда было нужно – уходила от сомнительных созвучий, интуитивно заменяя их стройными аккордами. Странно: обычно Инна сильно смущалась в присутствии посторонних, но сейчас чувствовала себя удивительно свободно. Вот так же она играла, закрывшись в своей комнате, с опаской пробуя новые сочетания и радуясь, когда все получалось так, как ей хотелось, опасаясь при этом только одного – как бы потом не забыть, не забыть… Сейчас Инна не думала и про "не забыть" – она просто получала удовольствие от игры, ей не мешало даже неудобство со сломанным ногтем; она закрыла глаза – смотреть было не нужно, она уже сроднилась с инструментом, пускай и таким неказистым; все получалось само собой – ноты, ее пальцы, музыкальные интервалы и расстояния между клавишами – все было едино. Мелодия шла непринужденно, она будто парила, летала в воздухе, заполняя собой помещение и вытесняя прочь затхлый дух запустения.

Вдруг Инна обернулась, услышав сзади легкое поскрипывание. Славик танцевал под ее музыку – прямо здесь, посреди пыли и кучи старых вещей. Вряд ли она смогла бы сказать, что он такое танцует – не вальс и не танго, какая-то странная смесь; впрочем, это не имело никакого значения. Он двигался неровно, неуклюже, сам немного напоминая медведя – и все-таки она ощущала непередаваемый восторг. Заметив ее взгляд, он подмигнул ей, и она рассмеялась, не прекращая играть.

– Здорово! – сказал Славик и поднял вверх большой палец.

Инна улыбнулась.

Он продолжал танцевать. Потом заговорил, удивительным образом попадая в такт музыке:

– Может, это тоже прозвучит банально… Но я все-таки скажу… Инка-Паутинка! Ты подарила мне… самые счастливые мгновения в моей жизни!

Она вся зарделась. Славик в танце подошел к ней и сделал приглашающий жест. Инна оторвала пальцы от клавиш, поднялась… Музыка как будто не прекратилась. В следующую секунду она поняла, почему: он продолжал напевать ее неоконченную мелодию. Та, та-та, та-та-та-та-та… Может быть, у него выходило не так, как сыграла бы она, не так красиво и гармонично… И все-таки это было прекрасно. Инна позволила Славику обнять себя, и они продолжали танцевать – под замолкшую уже музыку, которую тем не менее слышали они оба.

Впервые в жизни, подумала Инна, кто-то действительно оценил мой талант. Слушал не просто из вежливости или из любопытства. Нет – Славик уловил настроение ее музыки и проникся им; он чувствовал ее почти так же, как чувствовала она сама. Может быть, все же чуть иначе, не столь тонко – но это уже было не важно, главное – ее музыка была для него не просто пустым набором звуков, она нашла отклик в его душе.

А может, появилась мысль, мне не нужен никакой выход? Это действительно счастливые мгновения, я даже не чувствую больше никакой усталости, она куда-то ушла. Вместо нее пришла легкость – смотрите, я почти парю! Инна не переставала улыбаться. Мы еще немножко потанцуем, а потом я сыграю ему что-нибудь еще, пожалуй, вот эту… Конечно, она получится совсем не такой, как раньше, но это опять же не важно, совершенно не важно, потому что, я знаю, у меня получится отлично, даже лучше чем раньше, обязательно получится, я точно знаю. А потом мы спустимся вниз, и я все-таки чего-нибудь поем… А потом буду спать, потому что уже на самом деле давным-давно как ночь, уже, наверное, наверху дело идет к рассвету, а я все на ногах и на ногах, так что потом я лягу и отосплюсь как следует. А завтра утром мы снова поднимемся сюда… Но пока что мы будем еще танцевать. Я так давно не танцевала, я уже почти забыла, как это делается – а ведь это, оказывается, так прекрасно, особенно когда твой партнер такой…

Славик вдруг отпустил Инну, отступил на шаг. Она замерла на месте. Что-то не так?

– Инка, – спросил он, – тебе в самом деле нужен выход?

Она стояла, не в силах пошевелиться. Выход? Конечно, нужен! Но разве он уже не дал ей понять, что найти его нет почти никакой надежды?

– Да, – сказала автоматически.

– Очень-очень нужен? – глаза его стали печальными.

Инна вспомнила больничную койку, пустой взгляд в потолок…

– Очень-очень. Вопрос жизни и смерти… Ты чего так погрустнел?

– Да ничего. Не бойся, это ненадолго.

– Ну хорошо… Так ты все-таки знаешь, где выход?

– Знаю. И я тебе покажу.

– Правда?! – она закричала, еще до конца не осознавая, что это значит: после всех тягот кошмарного путешествия у нее появился шанс вернуться домой! И может быть даже с десятью тысячами…

– Правда. Я покажу. Только ты должна делать все то же, что и я.

– Хорошо, я буду делать. И куда нам для этого придется идти?

Далеко?

– Нет, недалеко, – его всегда спокойный голос сейчас звучал особенно ровно и бесстрастно. – Совсем недалеко.

– Это здорово! – воскликнула Инна.

– Конечно. Только если ты сделаешь так же, как я.

– Да, я ведь уже сказала… Славик, тебе, наверное, грустно будет со мной расставаться?

– Грустно, Инка-Паутинка. Но я очень хочу тебе помочь. Иначе мне будет еще больше грустно, и я уже не смогу быть счастлив… по-своему.

Она не совсем уловила суть его объяснения. Стояла молча, не в состоянии что-либо выговорить, только неотрывно пронизывала его глазами. Если он сейчас попросит ее остаться… О боже, что тогда делать?!

И вдруг поняла: он не попросит. Что угодно – но не попросит.

– Куда я его задевал? – тем временем спрашивал Славик, оглядываясь вокруг себя.

– Что задевал?

– Да пистолет, который у маньячки забрал.

– А зачем пистолет?

– Надо. Ты не видела?

– Нет. У меня точно такой же, – Инна ткнула в сумочку.

– А, хорошо. Не возражаешь? – она мотнула головой, и он вытащил оружие за рукоять.

– Ну, теперь идем?

Славик несколько секунд оглядывал пистолет. Взялся пальцем за рычажок – наверное, предохранитель – и щелкнул им. "Где мой черный пистолет? – На Большом Каретном", пропело что-то в голове у Инны. Она усмехнулась: ничего не изменилось. Что бы ни происходило, под любую ситуацию у нее найдется песня или хоть мелодия. Славик плотно обхватил рукоятку, будто примеривался; вытянул руку и, чуть улыбнувшись, поводил перед собой, высматривая несуществующих врагов. Инна рассмеялась, спросила весело:

– Вооружаешься? Там опасно?

Он ничего не ответил. Согнул руку в локте, поднял… Инна уже чувствовала что-то неладное, молча уткнулась в Славика непонимающим взглядом: вот он развернул дуло… вот он поднес его к виску… нет, но этого не может быть! Это абсурдно, в этом нет никакого смысла, это никому не нужно, это не на самом деле, это просто какая-то игра…

– Сла… – хотела крикнуть, но получился лишь жалобный писк.

Затем оглушительный грохот беспощадно расправился с тишиной.

Теперь Инна закричала. Кричала, почти не слыша себя, все еще продолжая слышать звук выстрела – непрекращающийся, растянувшийся на веки вечные. Кричала, глядя ему в глаза, в его спокойные, добрые, все еще улыбающиеся глаза. Он опускался медленно, плавно, раскинув руки; продолжая смотреть на нее: "я очень хочу тебе помочь". Упал, вздрогнул в последний раз и застыл – и лишь тогда глаза закрылись, превратившись в две узкие щелочки.

"Вопрос жизни и смерти…" – "Если ты сделаешь так же, как я."

Только сейчас, и никогда больше…

Она все еще стояла неподвижно, не шевеля ни единым мускулом, не отпуская Славика взглядом. Но я же не хотела! – кричала мысленно. Я не хотела – так! Я же не могла знать, что "выход" ты уже понимаешь только в таком смысле! Я же верила, что ты правда покажешь, дура, поверила, никому нельзя доверять – а я поверила, мне даже и в голову не могло прийти, что… Нет, это все-таки я – я во всем виновата. Я – потому что я такая идиотка, мне нельзя браться ни за что серьезное, ни за что жизненно важное, потому что я не способна… Вот один дорогой мне человек – я хотела его спасти, но не смогла, теперь уже ясно, не смогла, потому что фиг я когда-нибудь получу эти десять тысяч, потому что вот второй человек, ты – и я тебя погубила, одна я, потому что у тебя какой-то баг в голове, и тебе не нужно нормальное счастье, но я, дура, сволочь, эгоистка паршивая, все-таки сделала тебя счастливым, пускай даже всего на миг, и ты… Безумие, это безумный мир, здесь все безумно, но ведь жизнь только одна, и разве что-то может быть ценнее? – а ты вот так, просто… Кто бы мог подумать, разве я могла подумать? – но какая теперь разница, могла или не могла, потому что случилось то, что случилось, и этого не изменишь, никакая идиотская музыка этого не изменит, и кому теперь на фиг нужен мой талант, дура, дура, сволочь…

Инна рыдала, поминутно вскрикивая. Она склонилась над телом – дрожала сама и встряхивала его, не понимая, зачем это нужно и какой в этом смысл. Гладила густую бороду, проводила пальцами по шершавой коже лица, запускала руку в волосы… Старый шрам на лбу как-то слишком естественно переходил в свежую рану на виске; кровь из нее вытекала медленно, неохотно. И все-таки руки Инны уже были вымазаны в крови – но она этого не замечала. Ну зачем мне выход? – повторяла из разу в раз, ну зачем, зачем, зачем мне этот дурацкий, никому в сущности не нужный выход?! Ведь я уже смирилась, я уже была готова остаться с тобой, я уже даже распланировала почти на день вперед, что мы будем делать… Ведь это не только я тебе подарила счастливые мгновения – но и ты мне их тоже подарил! Так зачем же, зачем, какого хрена я сказала – да, когда надо было ответить, когда я уже готова была ответить – нет?! Я могла бы остаться, я подарила бы тебе множество таких мгновений, бесконечную жизнь таких мгновений, каждое следующее лучше предыдущего, так зачем же я, дура, зачем, зачем, зачем?!..

Внезапно кто-то схватил ее за руку и грубо рванул влево. Инна перекатилась на спину, ахнула, посмотрела вверх. Перед глазами мелькнула чья-то ладонь, толстая и грязная. Она попробовала подняться – и вдруг толчок в грудь опрокинул ее на пол. В глазах все еще стояли слезы, Инна плохо видела, что происходит; что-то сжало ее предплечья, как клещами. Она закричала – в ответ услышала только невнятное: "Ы-ы-ы!"

Совсем рядом возникло лицо. Вытянутый овал с полным отсутствием растительности: не только волос, не говоря уж об усах и бороде – но даже бровей и, кажется, ресниц. Два круглых глаза болезненно-желтого оттенка, бессмысленно вылупившиеся на нее, свидетельствуя о минимальном коэффициенте умственного развития у их обладателя. Широкий бычий нос, поминутно раздувающийся – Инна слышала, с каким шумом выходит из него воздух. Рот раскрылся, показывая сломанные, выщербленные зубы, а дальше – что-то темно-красное, неопределенной формы… короткий обрубок, бывший когда-то языком.

– Пусти! – кричала Инна, борясь со слезами. – Пусти!

– Ы-ы-ы! – мычал в ответ безъязыкий; это напоминало ей лепет любознательного ребенка, в руки которого попала новая игрушка.

"Это тебе наказание!" – произнес внутри какой-то чужой голос.

Хватка на левом предплечье разжалась; тут же жирная рука зацепила лифчик между грудей и бесцеремонно рванула. Инна взвизгнула; в следующий момент верхняя половина ее тела уже была полностью обнажена. В намерениях лысого теперь можно было не сомневаться. Она судорожно вытянула вверх свободную левую руку – сейчас же, быстро ткнуть пальцем прямо в уродливый желтый глаз… Что-то с силой сжало ей кисть – сильнее… боже, еще сильнее! Не помня себя, Инна заорала. Показалось, будто что-то хрустнуло… о господи, нет!

– А-а-а-а! Пусти!.. А-а!.. Пусти… – она вскрикивала, хрипя, едва не задыхаясь, готовая вот-вот завалиться в обморок – но нет, нельзя, нельзя, нужно бороться до последнего, неужели я вот так сдамся? – только пусти, сейчас пусти! – а там посмотрим, там мы еще поборемся…

– Ыхы-ы! – этот гад все-таки разжал руку. Та беспомощно обвисла, упала на пол, Инна попробовала ей шевельнуть… нет, черт, не могу! С правой он по-прежнему не спускал стальную хватку. Довольная физиономия исчезла – он куда-то отодвинулся. Куда – она поняла в следующий миг, когда он начал ковыряться у нее на поясе, намереваясь снять с нее джинсы.

– Нет! Ох, нет! – бормотала Инна. – О боже, нет…

Но что она могла сделать? Попробовала двинуть ногой – и тут же во что-то уперлась, затем ощутила тяжесть – кажется, насильник просто сел на нее. Играючи, он вырвал пояс, отшвырнул его куда-то вместе с сумочкой… Одним движением сорвал пуговицу и расстегнул молнию. Тут она почувствовала, что ногам стало свободнее. Рывком потянула к себе левую – и была остановлена ударом по коленной чашечке. А-а! Боже, за что?!