«Умрем же под Москвой!» Свастика над Кремлем

Впрочем, пока все сообщения от начальника 1-го Главного управления НКГБ П. М. Фитина, немедленно докладывавшиеся Сталину в форме выписок, близких к тексту передаваемых шифровок, обнадеживали. Например, одна из них содержала следующую информацию:

Сообщение из Токио от 7 июля 1941 г.: «Как стало известно, японское правительство решило не предпринимать прямые военные действия против Сибири и вместо этого решено продвигаться на юг. С этой целью японские войска перебрасываются из северной части французского Индокитая в южную. Подтягиваются войска и из других мест. Одновременно правительство решило созвать в ближайшее время чрезвычайную сессию парламента. Источник указывает, что среди депутатов парламента 70 % стоят за продвижение на юг и только 30 % – за продвижение на север. Источник добавил, что как бы японцы ни хотели начать движение на север, они понимают, что для этого нужно не менее 2–3 месяцев подготовки».

Сообщение из Токио от 10 июля 1941 г.: «По нашим сведениям, японский флот, стоявший на рейде в портах Иокагама и Иокосука, 7 июля с.г. почти весь снялся с якоря и направился в южные порты. Офицеры флота в разговоре между собой говорили, что сейчас самое благоприятное время для нападения на страны южных морей, так как СССР занят войной с Германией».

Дополнение к сообщению от 10 июля 1941 г.: «В Японии проводится секретная мобилизация. Берут молодежь, так как старые кадры устали и заявляют: «Мы воевали 4 года, а флот жирок накапливал. Теперь пусть он воюет».

Флот до последнего корабля ушел на юг, но куда – неизвестно. «Вот так – неизвестно! – подумал, глядя на бумагу, Сталин. – А это значит, что нужно продолжать ждать!»

Ждать новых сообщений разведки, ждать новых подкреплений и осенней распутицы. Ждать, когда немцы вновь возобновят наступление на Москву, потому, что только здесь, под ее древними стенами, у РККА был реальный шанс остановить и уничтожить зарвавшегося агрессора!

С другой стороны, нужно незамедлительно поднять дисциплину! Нельзя воевать, если твои собственные солдаты бродят в тылу кому куда заблагорассудится, сеют панические слухи и бросают вверенное им оружие. Сталин вспомнил совсем недавно поступивший к нему доклад о том, что, например, только лишь одна 97-я стрелковая дивизия на Юго-Западном фронте, невзирая на расстрелы паникеров непосредственно на поле боя, с 6 по 8 августа трижды неорганизованно отходила назад и потеряла при этом до 80 процентов личного состава и практически всю свою матчасть. «Так не годится! – решил Сталин и, вызвав дежурного стенографиста, принялся ему диктовать, тщательно взвешивая каждое слово и мерно расхаживая по кабинету вперед-назад: – Приказ Ставки Верховного Главного Командования Красной Армии за номером 270 от… – тут он перевел взгляд на часы, – от 16 августа 1941 года».

В соответствии с этим приказом бойцы и командиры Красной Армии, оказавшиеся в плену, все поголовно и невзирая ни на что, объявлялись изменниками Родины. Их семьи должны были подвергаться репрессиям, а войска, не вышедшие из окружения, – бомбежке советской авиацией.

Виновные в самовольном оставлении позиций могли быть расстреляны на месте своего преступления и, уж во всяком случае, подлежали суду военного трибуна-ла со всеми вытекающими из этого последствиями.

«Они мнэ еще за это спасибо скажут, – произнес про себя Верховный, когда стенографист пошел распечатывать этот приказ. – Иван Грозный и Петр Первый нэредко поступали очень жестоко, однако народ их все равно потом оправдал, поскольку их действия сохранили Россию. В условиях войны на уничтожение мы также будем уничтожать и трусов, и прэдателей».

* * *

23 августа ранним утром 56-й танковый корпус вермахта занимал рубеж наступления к югу от озера Ильмень. Приблизительно в десяти километрах к северу 6-я танковая и 3-я моторизованная дивизии выдвигались к Крестцу на главной автомагистрали Ленинград – Москва. Примерно на таком же расстоянии южнее танковая дивизия «Мертвая голова» прикрывала южный фланг корпуса от возможного удара сильных вражеских формирований на линии Демянск – озеро Селигер.

Продвижение вперед было медленным, но устойчивым, причем главную трудность представлял отнюдь не противник, а рельеф местности, хотя русские изо всех сил пытались как-то заполнить разрыв, образовавшийся после недавнего разгрома их 34-й армии.

В сумерках 24-го 6-я танковая дивизия уже вышла на шоссе, с помощью 8-й танковой дивизии сумела взять Личково и покатилась к Валдаю. Советские танки, контратаковавшие по шоссе, были отражены огнем самоходок «Штурмгешутц-III», умело занявших позиции слева и справа от проходившего по возвышенности шоссейного полотна слева и справа.

Пользуясь тем, что у советских Т-34 был очень небольшой угол склонения ствола орудия, они выстрелами в упор поразили и подожгли головной танк. А когда остальные машины начали съезжать с автострады на болотистую целину и резко замедлили скорость, начали поражать их, стреляя по бортам. Другие машины начали стрелять с опушки леса, и скоро уже несколько советских танков, трудноуязвимых в обычном бою, горели по обе стороны от дороги, в то время как танки, оставшиеся в тылу, бомбили немецкие пикировщики. Потерь немецкие самоходчики не имели и продолжали наступление, несмотря на то что их машины то и дело вязли в болотистой почве, тянувшейся вдоль шоссе вплоть до самого леса.

На следующий день 8-я танковая дивизия заняла город Валдай, оказавшийся точно таким же, как и множество других русских городов, куда уже входили танки этой дивизии. Была обязательная статуя Ленина, небольшая группа относительно приличных каменных зданий, в которых помещались советские учреждения, и бесконечные улицы, застроенные разномастными деревянными домами, опять же с деревянными мостками-тротуарами перед ними.

Части 6-й танковой дивизии в это время двигались на восток, чтобы взять и удержать железнодорожный центр Бологое, в то время как 8-я должна была теперь направиться к Вышнему Волочку.

В Кремле эта угроза со стороны корпуса Манштейна была недооценена. Ни Сталин, ни Жуков, ни Василевский так и не смогли прийти к единому мнению о наиболее вероятном направлении удара германских войск. Каждый отстаивал свое направление, однако точного обоснования привести никто не мог. Приходилось ждать, так как ничего другого просто не оставалось, пока на рассвете 25 августа группа армий «Центр» не перешла в наступление. В районе города Белый танки Гота прорвали линию обороны советских войск и силами 39-го танкового корпуса двинулись в направлении на Можайск, одновременно обходя с тыла Вязьму.

Одновременно танки Гудериана прорвались через советские позиции в районе дороги Рославль – Юхнов и глубоко вклинились в их тыл. Получилось так, что 4-й армии не пришлось даже делать особых усилий, чтобы захлопнуть кольцо окружения. Уже 28 августа танки 3-й танковой дивизии генерала Моделя встретились с авангардом 7-й танковой дивизии в Лосимо, и капкан окружения захлопнулся. В кольце оказались главные части трех советских армий.

27 августа пал Ржев, что создало предпосылки для еще более крупного котла в районе Осташкова. 31 августа немецкие танки, наступавшие с севера и с юга, встретились в пяти километрах южнее Торжка, в результате чего две трети советских войск, находящихся на московском направлении, оказались в окружении в районах Осташкова и Вязьмы. Затем немцы взяли Юхнов и Калинин. Стало очевидно, что противник стремится не только прорваться к Москве, наступая с севера и юга, но и пытается окружить ее значительно восточнее.

6 сентября в Штабе ОКВ[2] была подписана директива о непосредственном наступлении на Москву, на что командование Красной Армии ответило объявлением в столице чрезвычайного положения. Была создана Особая московская зона обороны во главе с генералом армии Г.К. Жуковым, поскольку, как оказалось, и Западный, и Резервный фронты к тому времени уже были фактически разгромлены. Тот срочно вернулся из Ленинграда, где заменял оказавшегося неспособным выправить положение маршала К.Е. Ворошилова, однако в данном случае назначение это явно запоздало.

За два дня до этих событий Сталин принял в Кремле британского посла Стаффорда Криппса и, по словам, показался ему весьма неуравновешенным и нервным. Он то обвинял англичан и американцев в пассивности, то тут же подчеркивал важность поставок алюминия, позволяющих выпускать самолеты для Красной Армии, то говорил о неисчерпаемых людских резервах Советской России. Наконец он сообщил Криппсу, что падение Москвы отнюдь не означает конца войны, поскольку здесь, на равнинах, никакая другая линия обороны, за исключением Волги, не может быть надежно защищена, после чего заговорил о готовящемся контрнаступлении против немцев на юге. В нем не было той холодной невозмутимости и обстоятельности, заметил Криппс, которая до сих пор отличала Сталина, и лично ему это очень не понравилось.

В течение второй недели сентября враг приблизился к Москве фактически вплотную. Корпус Манштейна вел активное наступление на Клин. 39-й корпус Шмидта ворвался в Можайск. Танки Гудериана взяли Сухиничи и продвигались к Калуге. Получалось, что Москве отовсюду грозили германские войска, а сил для того, чтобы их отразить, у Ставки Верховного Главнокомандования явно не хватало.

Наконец 10 сентября было объявлено, что правительство, дипломатический корпус, все культурные и научные учреждения, а также промышленные предприятия эвакуируются из столицы в город Горький. Никто не знал, где находится Сталин, однако распространились слухи о том, что тела Ленина в Мавзолее уже нет и что его уже вывезли из Москвы в неизвестном направлении.

Город тут же опустел на глазах. На поездах и автомобилях уезжали семьи генералитета, совпартработников всех уровней, артисты, ученые, писатели и поэты. Заводы демонтировали и состав за составом отправляли на восток. Над высокими кремлевскими стенами все время поднимался к небу не слишком густой, но все-таки хорошо заметный дым: там, прямо во дворе, сжигали огромное количество документов. Германские бомбы сыпались на древний город в буквальном смысле и ночью и днем. Все налеты, несмотря на старания ПВО, отражать не удавалось. Одновременно с бомбами на город сбрасывались сотни тысяч листовок, обращенных как собственно к москвичам, так и к защищающим город красноармейцам, примерно следующего содержания:

«Сталин убежал, оставив обманутый им народ на произвол судьбы! Комиссар гонит тебя на борьбу, но бросит тебя в опасности! Застрели его, потому что он преграждает тебе дорогу к новой жизни».

Конечно, действовало это далеко не на всех. Однако вполне реальная перспектива сдачи Москвы и прихода немцев заставила очень многих задуматься. Дошло до того, что на стенах домов появились рукописные листовки, осуждавшие коммунистов и евреев. Портрет Сталина исчез со стен очень многих квартир, тогда как другие, напротив, тут же стали записываться в народное ополчение. Одни жгли свои партийные билеты, другие, напротив, подавали заявления о своем решении вступить в ряды ВКП(б).

В отдельных случаях толпы горожан совершали нападения на продовольственные магазины, останавливали и грабили грузовики с продовольствием, однако, ввиду чрезвычайного положения, улицы патрулировались отрядами НКВД, расстреливавшими всех граждан, так или иначе замеченных либо заподозренных в анти-общественном поведении. Те, кто сумел запастись продовольствием, запирались в своих домах и квартирах и старались по возможности на улицу не выходить, хотя это и было опасно из-за непрекращающихся бомбежек.

Молодежь, женщины, а также все те, кто был слишком стар либо немощен для того, чтобы идти в ополчение, должны были идти копать противотанковые рвы. На улицах устанавливались железобетонные надолбы и баррикады из тавровых балок и рельсов.

14 сентября немцы преодолели Можайскую линию обороны, а затем начали одновременно обходить Москву с севера и с юга. Даже начавшиеся осенние дожди, повсеместно превратившие грунтовые дороги в непроходимую грязь, и те не могли ослабить решимости немецких войск во что бы то ни стало взять большевистскую столицу. Возможно, будь немцы дальше от города, погода и сыграла бы на руку Красной Армии, однако теперь остановить немецкие танки, рвущиеся к Москве, не мог даже этот бесконечный ливень.

В южном направлении силы Гудериана достигли реки Оки, после чего ударили на восток между Подольском и Пролетарском. 15–17 сентября советские войска Брянского фронта под командованием генерал-лейтенанта Еременко попытались нанести фланговый удар в районе города Кирова. В бой были брошены танки Т-34 и большие массы конницы. Танки действовали достаточно эффективно, но кавалерийские части оказались крайне уязвимы от атак пикирующих бомбардировщиков, включавших во время пикирования сирены.

В результате закрепиться на занятых рубежах атакующим частям не удалось, и, понеся значительные потери, советские войска откатились назад.

Для Гудериана все это было не больше чем временное беспокойство, к тому же еще и быстро закончившееся. Сам он в это время возглавлял наступление на Ногинск в сорока километрах восточнее Москвы, что-бы встретиться там с генералом Манштейном.

На северном фланге немцам удалось захватить мост через Волгу в районе Дубны, причем его защитники были введены в заблуждение с помощью захваченных немцами советских танков, которые шли в голове колонны, выдвигавшейся к этому мосту. Красноармейцы приняли их за отступающие войска и пропустили беспрепятственно, ну а когда обман открылся, уцелевшим в сумятице солдатам взорвать его так и не удалось. После этого танки 8-й танковой дивизии взяли Яхрому и Загорск, в результате чего железнодорожное сообщение по линии Москва – Ярославль было прервано.

Вечером 18 сентября Жуков сообщил об этом Сталину и без каких-либо уверток заявил, что Москву удержать не удастся. По его мнению, единственным выходом из создавшегося положения мог быть отвод войск на линию Ярославль – Рязань. Сталин помолчал, подумал и разрешил отвод войск, заявив напоследок, что в истории так уже было и что самое главное сейчас – это спасти армию. Жуков заметил, что к Сталину вроде бы вернулось его прежнее хладнокровие и его спокойная решимость. В то же время, сказал он, Москву просто так без сопротивления оставлять никак нельзя. Батальоны НКВД и части народного ополчения должны защищать город до последнего человека. «Мы уже приказали товарищу Берии заложить в городе подпольную сеть из наиболее преданных и проверенных товарищей, которые должны будут сделать все, чтобы враг ни на минуту не забывал о том, что он находится в столице первого в мире государства рабочих и крестьян, и пусть земля горит у него под ногами!» – заявил в разговоре Верховный.

Ситуация на Украине была также обсуждена достаточно подробно, и было согласовано, что дальнейший отход здесь является излишним. Было решено, что Ставка должна будет перебраться в Горький, причем незамедлительно.

Члены Ставки уехали с этой встречи в 3.15 19 сентября и тут же отправились по домам упаковывать чемоданы. А три дня и шесть часов спустя первые танки 18-й танковой дивизии соединились с танками 8-й танковой дивизии в районе индустриального поселка Электросталь и встали возле железнодорожного полотна магистрали Москва – Горький. Однако они все-таки опоздали. За день до этого специальный поезд со Сталиным, членами Ставки и телом В.И. Ленина в стальном гробу прошел через это же самое место, после чего полотно дороги было взорвано сразу в нескольких местах. Москва еще не пала, однако была уже окружена. По германскому радио бравурные мелодии и нацистские марши перемежались сообщениями о возможном падении столицы большевизма уже в ближайшие часы.

* * *

До войны численность населения Москвы составляла свыше четырех миллионов человек, но к 22 сентября 1941 года сократилась более чем вдвое. Теперь эти два миллиона оказались запертыми в городе, куда вот-вот должны были вступить немецкие войска, и каждому из остававшихся в этой связи нужно было что-то для себя решать. Очень многие записывались в ополчение и истребительные рабочие батальоны. В основном это были те, у кого родные и близкие в этой войне уже успели погибнуть и которые хотели теперь только одного – отомстить. Кто-то, однако, считал, что бороться с врагом в городе бессмысленно. В основном это были молодые парни и девчата. По разным причинам не попавшие в армию, они теперь, под покровом ночи, стремились пройти через тонкую линию немецкого окружения и вырваться на восток, к своим.

Падение Москвы

Поля и леса Подмосковья в эти дни были переполнены людьми. На восток отходили оказавшиеся в окружении части Красной Армии и отдельные рядовые бойцы, потерявшие своих солдат, командиры, одетые в красноармейское обмундирование, а то и вовсе в штатское, политработники и особисты, мирные граждане и совсем еще юные пионеры и комсомольцы, мечтавшие о геройских подвигах.

Однако большинство жителей Москвы слишком устало и изнервничалось, чтобы хоть как-то активно действовать. Они не собирались ни приветствовать солдат вермахта, ни бороться против них. Они лишь прислушивались к грохоту орудийного огня, который день ото дня становился все громче, и старались всеми способами запасти для себя и своих семей как можно больше еды, которую прятали в погребах и подвалах своих квартир, а также на дачах. Как это всегда и бывает, они ожидали самого худшего и все-таки при этом верили в судьбу, причем именно свою, а не чью-то другую.

Впрочем, ожидание хотя бы какого-то конца всего этого непрерывного ужаса для многих москвичей затянулось на достаточно долгий срок. 29 сентября бои за город все еще шли в западных и северо-западных пригородах столицы, и только лишь на следующий день немецким танкам удалось войти непосредственно на московские улицы. Тяжелая артиллерия огнем в упор подавляла очаги сопротивления в многоэтажных зданиях, саперы подрывали надолбы и противотанковые «ежи». Повсеместно действовали снайперы, подготовленные снайперской школой в Выхино, и именно они причинили немецким войскам, вторгшимся в город, наибольшие потери. Народных ополченцев – мужественных, но плохо обученных и часто вооруженных всего лишь винтовкой и парой гранат, – деморализовывали огнеметами и уничтожали огнем минометов. С военных складов добровольным защитникам столицы и бойцам истребительных отрядов раздали даже старые английские пулеметы Льюиса времен Гражданской войны, которым немецкие солдаты сильно удивлялись, так как они никак не ожидали встретить их именно здесь, в Москве. С крыш многоэтажных домов в германские танки летели бутылки с бензином, который в них разливали тут же, на крышах, однако не имевшие навыков метания по движущейся цели бутылкометатели чаще всего при этом промахивались.

Отдельные батальоны народного ополчения и отряды НКВД сражались в метро: продвигаясь по его тоннелям и используя вентиляционные шахты, они появлялись в тылу у немецких войск и нападали на них там, где те их меньше всего ожидали. Чтобы их выкурить, немцы принялись сбрасывать туда тюки горящих солдатских одеял, которые предварительно пересыпали толченой серой и обливали дизтопливом. Едкий вонючий дым потянулся в глубь тоннелей, однако этот способ благодаря продуманной вентиляции сработал далеко не везде, в результате чего ожесточенная борьба с опорой на станции метрополитена в Москве продолжалась еще в течение нескольких дней!

Немецким солдатам нередко в кромешной тьме приходилось вести бои среди самых настоящих дворцов, увидеть которые здесь, под землей, они никак не ожидали. Однако когда они уже готовились торжествовать победу, кто-то из оборонявшихся, чье имя по понятной причине так и осталось неизвестным, взорвал своды тоннеля, проходившего под Москвой-рекой, и ее воды хлынули в подземелье, сметая все на своем пути. Вода затопила метро в считаные минуты. Кто-то, разумеется, спастись успел, однако большинство из тех, кто в это время сражался под землей, включая и немцев, и остававшихся там бойцов Красной Армии, а также ополченцев, были застигнуты врасплох и утонули.

Давление скопившегося под землей воздуха оказалось настолько сильным, что во многих местах оно вызвало обрушение тоннелей и зданий, располагавшихся над ними на поверхности, а на многих улицах из-под земли вдруг совершенно неожиданно забили фонтаны, на месте которых впоследствии образовались опасные провалы.

Ворота в Кремль были взорваны, и оборонявшиеся там части НКВД уничтожены поголовно. И хотя к 8 октября сопротивление защитников Москвы в основном уже было подавлено, ночами то тут то там слышались перестрелка и взрывы гранат, а немецкие патрули исчезали один за другим. Вот почему армейские части вскоре были выведены из города, а их место заняли войска СС и СД. Начались повальные обыски, поиск коммунистов и евреев, которых расстреливали и вешали прямо на центральных улицах либо в прилегающих к ним садах и парках прямо на деревьях и фонарных столбах. От населения тут же потребовали сдать все оружие и радиоприемники: хранить и то и другое запрещалось под страхом смертной казни. Стараниями гестапо среди части москвичей распространилось доносительство, причем даже еще в больших масштабах, чем в 1937 году. Сосед доносил на соседа, что тот бывший коммунист или же тайный агент НКВД, а тот, в свою очередь, чтобы избавиться от пыток, сообщал любую информацию о своих знакомых и сослуживцах. И хотя надежды гитлеровцев на «пятую колонну» среди москвичей, по большому счету, так и не оправдались, сам факт падения столицы подействовал на сознание многих людей настолько сильно, что они пошли на сотрудничество с оккупантами и теперь делали все, что-бы выслужиться перед ними и спасти свою жизнь ценой какого угодно предательства.

* * *

Пока немецкие войска брали Москву, группа армий «Юг» фельдмаршала Герда фон Рундштедта сделала неожиданный рывок на Украине. По мнению Гальдера, его войскам следовало находиться в обороне, однако некоторые отчаянные атаки советских войск на расходившихся направлениях позволили ему вклиниться в их расположение и даже развить наметившийся успех. Между тем Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии, обеспокоенная положением под Москвой более, чем где бы то ни было, потребовала любой ценой отвлечь немецкие войска от столицы. В частности, 38-й армии для этого предписывалось перейти в наступление и этим самым оттянуть на себя силы противника. Рундштедт, предвидя такую возможность, нанес наступающим мощный фланговый удар, после чего предпринял наступление силами танкового корпуса генерала Маккенсена к югу от Гомеля. В течение нескольких дней всем казалось, что в этом районе будет еще один большой котел, куда попадет сразу несколько советских армий. Однако Ставка своевременно отреагировала на происходящее и сделала то, что нужно было сделать, отдав приказ отвести все войска от Брянска через Конотоп к Днепропетровску. 15 сентября немецкие войска встретились в Прилуках, однако в окружение попала лишь часть отступавших советских армий – главным образом пехотные подразделения с легким оружием, потерявшие связь со своими штабами.

Таким образом, фронт на Востоке в целом выровнялся, и хотя главная цель плана «Барбаросса» – до наступления зимы выйти на линию Архангельск – Астрахань – достигнута так и не была, Гальдер посчитал, что и этого сейчас более чем достаточно. Правда, Гудериан и Манштейн, явно упиваясь своими успехами, требовали продолжать наступление и, до тех пор пока еще не выпал глубокий снег и не ударили сильные морозы, взять Горький. Гальдер, подумав, решил, что хотя Горький в принципе и можно было бы взять, это уже не могло бы существенно изменить сложившееся положение, тем более в преддверии суровой русской зимы. Куда важнее сейчас было закрепиться на Украине, в связи с чем от командующих войсками потребовали на достигнутых рубежах восточнее Москвы дальше не наступать, а вот на юго-востоке продолжить нанесение наступательных ударов в районе Тулы и Орла, куда была направлена ударная группа генерала Фитингоффа. Танковый корпус Маккенсена должен был поддержать Фитингоффа встречным ударом на восток, после чего подразделениям группы армий «Юг» предписывалось во что бы то ни стало захватить Донбасс.

Гальдер, конечно же, не надеялся, что тут все пойдет очень гладко. Грязь, распутица, наличие у противника все еще слишком большого количества солдат создавали известные трудности. Однако Гальдер считал это вполне преодолимым. По всем расчетам выходило, что Красная Армия находится в состоянии сильнейшей деморализации и практически полностью обескровлена. А раз так, то немецким войскам после захвата Донбасса вполне можно было бы дать отдохнуть, с тем чтобы уже весной 1942 года они могли продолжить поход на Восток.

Зато у защитников Ленинграда возможности выбора в этот момент не было никакой. В первую неделю ноября, по скованной морозами земле, 3-я танковая группа двинулась на север через Чудово и вышла к южному берегу Ладожского озера. 4-я танковая группа, усиленная 2-й танковой дивизией, переброшенной из резерва ОКХ[3],также выдвинулась вперед и вдоль побережья Финского залива подошла непосредственно к Ленинграду. Затем к войскам северного направления присоединились еще и танки Гота, вышедшие к западному берегу Ладожского озера. В результате к 13 ноября город был полностью отрезан от остальной части Советского Союза.

Все понимали, что Ленинград обречен, однако город и не думал сдаваться. Страшный пример павшей Москвы не только не сломил дух защитников «города Ленина», а скорее, напротив – укрепил его! Несмотря на бомбардировки и обстрелы из тяжелых орудий, его защитники продолжали обороняться. Поэтому на одном из совещаний в Ставке фюрера его заместители приняли решение, что штурмовать его будет бессмысленно – слишком большими могли быть потери, тогда как особая надобность в захвате этого города именно сейчас, после падения Москвы, напрямую отсутствовала. Было решено, что голод и холод куда вернее покончат с этой колыбелью большевизма, и уже весной 1942 года Ленинград падет сам собой, так как его просто некому станет защищать. Однако была подчеркнута необходимость усилить объем разлагающей население пропаганды и сбрасывать на город больше листовок, обращающих внимание его жителей на то, что, хотя большинство из них просто умирает с голода, для привилегированного начальства существует целых три категории спецснабжения, а самая верхушка имеет даже деликатесы. Так, например, были пайки литер «А», литер «Б», из-за чего, кстати, в народе с явным сарказмом по отношению к властям говорили о том, что если судить по получению пайков, то люди, мол, у нас делятся на литераторов, литербераторов и коекакторов. Об этом докладывали находящиеся в городе шпионы, и теперь эту информацию следовало всячески муссировать и распространять.

К югу от Москвы положение вермахта было значительно более благоприятным. Две армии русских в районе Брянска вовремя не смогли отойти и были взяты в кольцо силами корпуса Маккенсена и группы Фитингоффа. Далекая 11-я армия взяла-таки Перекоп, вошла в Крым и сейчас вела ожесточенные бои за базу советского Черноморского флота Севастополь, падения которого также следовало ожидать со дня на день.

В Центральной Украине теперь уже и Харьков находился в глубоком немецком тылу. Лишь только на реке Миус до этого безостановочно двигавшиеся вперед немецкие танки были остановлены прибывшими с востока сибирскими частями. Ростов был захвачен с ходу, однако вскоре его все-таки пришлось отдать назад из-за усилившегося давления со стороны свежих частей Красной Армии. Все это говорило о том, что резервы Страны Советов все еще далеко не исчерпаны, однако всерьез об этом теперь уже никто и не думал. Согласно подсчетам, Советский Союз потерял территорию с населением более 70 миллионов человек, производившую в год более 800 миллионов пудов хлеба и более 10 миллионов тонн стали и проката, и было совершенно очевидно, что с подобными потерями не справится ни одна страна.

Было что предъявить фюреру, когда он наконец придет в себя. Москва и Украина пали, а Ленинград был окружен кольцом блокады. Знамена со свастикой развивались над башнями Кремля, и можно было наконец-то подумать об отдыхе. Правда, разведка доносила о том, что в незамерзающий северный русский порт Мурманск приходит уже второй английский конвой с оружием и боеприпасами, однако на готовившихся к празднованию Рождества фашистских функционеров особого впечатления это сообщение не произвело. По их мнению, с Советами вермахт должен был покончить уже к лету 1942 года!

* * *

Что же касается Черчилля, то уже 9 октября он выступил перед Палатой общин и заявил следующее: «В истории уже имело место одно падение Москвы, падение, закончившееся полным разгромом вторгшегося в Россию неприятеля. Было бы глупо считать, что Россия именно теперь сдастся, ее сопротивление будет сломлено, а ее народ безропотно пойдет под ярмо гитлеровской тирании. Германским лидерам следовало бы помнить, что Наполеон тоже вошел в Москву накануне зимы…»

Сталин также постарался максимально возможно использовать исторические параллели. 17 октября он вновь напрямую говорил с советскими гражданами по радио, впервые с момента падения Москвы. И люди вновь вставали целыми толпами возле рупоров громкоговорителей и вслушивались в его медленный, невыразительный голос с характерным грузинским акцентом, сейчас почему-то даже более заметным, чем раньше, и слушали, как он описывал нынешнюю трагическую ситуацию, связанную с потерей Москвы. Он говорил об огромных потерях советских войск, однако утверждал, что потери врага еще больше. Первой причиной поражения советских войск он назвал отсутствие второго фронта в Европе. Другая причина временных неудач Красной Армии, по его словам, состояла в недостатке танков и отчасти авиации.

«В современной войне очень трудно бороться пехоте без танков и без достаточного авиационного покрытия с воздуха. Наша авиация по качеству превосходит немецкую авиацию, а наши славные летчики покрыли себя славой бесстрашных бойцов. Но самолетов у нас пока еще меньше, чем у немцев. Наши танки по качеству превосходят немецкие танки, а наши славные танкисты и артиллеристы не раз обращали в бегство хваленые немецкие войска с их многочисленными танками.