Черная богиня

Сикиника вздрогнула всем телом, как от удара. Единственная реакция, последовавшая с ее стороны на его слова. Она все прекрасно поняла… он выбирал другую, Веронику, ту, что в клетке. И возненавидела белокурую женщину так же сильно, как тринадцать лет тому назад она ненавидела… Глаза царицы почернели от гнева. Как будто угас в них блеск человеческий, и вместо живой женщины на троне сидела статуя.

– Нет! – холодно произнесла она.

– Бог дождя способен радоваться от всего сердца, видя милосердие людское на земле…

– Мужчин я освобожу. А женщина пусть повисит.

– Так я и думал, – Холодов отвернулся. Его голос эхом отскакивал от стен тронного зала, камешками ссыпался на Сикинику. – Позволить мальчику страдать и дальше… поступок конечно же героический. Поступок настоящей матери, которая ненавидит другую женщину больше, чем любит собственного сына…

И тут из груди царицы вырвался крик такой мощи, что еще немного, и Холодов рухнул бы на колени.

– Я не желаю вас больше видеть! Никогда! Никогда! Никогда!

В стене тут же распахнулась дверца. Холодов выскочил из тронного зала и тут же нос к носу столкнулся с Домбоно. На губах верховного жреца сияла торжествующая улыбка.

– Вам отвели комнату при больнице, чужеземец, – сказал он почти дружески, тепло.

Для Домбоно Холодов уже был мертвецом, трупом, подарком богу дождя, а поэтому почему бы и не стать более человечным…

– Вам дана свобода передвижений, вы сами все увидите.

– Спасибо! Обязательно воспользуюсь благами такой свободы. – «Я вам сейчас устрою, – про себя подумал Алексей. – Я не собираюсь проигрывать». – Прикажите принести еще одну свободную клетку, Домбоно. Я хочу к своим, на стену.

«… Летом 1839 года в Риме творились не совсем обычные дела. В столицу Италии инкогнито прибыл король Людвиг Баварский, страстный коллекционер золота и ювелирных украшений, еще не виданных просвещенным миром. Продавцом таковых являлся сорокатрехлетний выходец из Болоньи, доктор Джузеппе Ферлини. А продавал он ни больше ни меньше, как драгоценные украшения мероит-ской царицы Аманисхахето. Сказочные сокровища нубийской владычицы были его личной находкой – сенсационной и фантастической.

А начиналось все так. В марте 1829 года Ферлини – майор-адъюнкт санитарной службы египетской армии. В это же время турецкий вице-король Мохаммед Али делает Нубию египетской провинцией, вспомнив о добрых старых египетских традициях. И пошла-поехала торговля с черным континентом: слоновая кость, эбеновое дерево, страусиные перья, экзотические животные и рабы – арабов-то рабами делать нельзя, зато нубийцев еще как можно. Да еще золото нубийской пустыни. Представляете, что творилось тогда? По пустыне носятся охотники за рабами и… искатели сокровищ эпохи Древнего Египта. И кто-то находит мероитские руины, причем совсем не под контролем паши.

И этот кто-то – наш любезный Джузеппе Ферлини. Ему принадлежит открытие забытого царства Мерое. Его жадность и любопытство проснулись очень даже вовремя. Он бросает военную службу и 10 августа 1834 года наталкивается в пустыне на заброшенные, занесенные песком развалины великой цивилизации. И посвящает себя далеко не самым порядочным сделкам и разграблению гробниц. В Нага и Вад-Бан-Нага, городах-резиденциях черных фараонов, он быстро понимает, что руины храмов и дворцов для него не так интересны, как подземные камеры-гробницы. И пока его друг Антонио Стефани, греко-албанский купец, возится со статуями священных тельцов перед разоренным храмом Амуна в Мерое, Ферлини отправляется на четыре километра восточнее, к долине захоронений черных фараонов. И здесь начинает свои невероятные поиски золота и сокровищ Аманисхахето.

В первый же день его «раскопок» в одной из великих царских пирамид работники Ферлини наталкиваются на бесценные сокровища.

Эта пирамида, куда первым делом сунулся Ферлини, сохранилась к тому времени лучше всего. Двадцативосьмиметровой высоты сооружение лихо противостояло ветрам Хроноса: с ее верхушки осыпалось несколько каменных плит – и все.

Ферлини велит работникам, нанятым им из близлежащих деревень, вынести сокровища наверх под присмотр его надежного слуги. Сам он ждет вместе со Стефани в тени соседней пирамиды. Но вот они не выдерживают и бросаются за находкой. И что же видят? По словам Ферлини, его слуга лежал «на земле подле отверстия, ведущего в гробницу. Черные из-за своей жадности чуть не убили его. Мы с оружием в руках погнали их продолжать работы». А сами полезли «в прямоугольное помещение». Именно здесь Ферлини «ждали» амулеты, и статуи богов, а также бронзовые чаши. «Я упаковал мои находки в кожаные мешки, как следует спрятав золото от арабов… А вечером, когда черные укрылись в своих хижинах, мы перенесли нашу находку в палатку, чтобы ночью, когда все наши слуги и рабы заснут, как следует все разглядеть… Я был поражен количеством и красотой золотых украшений».

Они и в самом деле были таинственно прекрасны, эти украшения. Удивительные, неподражаемые. Жемчуг, стекло, фаянс и золото, чистое золото. Сказочные фигурки; боги, шакалы, львы. Шестьдесят шесть колец-печаток с изображениями богов и фараонов, браслеты с лунным богом Хоном и четырехкрылой богиней Мут на цветке лотоса; серьги и диадемы царицы; скарабеи, амулеты для сердца, цепочки с анкхом, семь головок богини Хатхор, цветы лотоса из золота и голубого стекляруса, стилизованные ракушки и колокольчики; золотые наплечники с изображениями бога Амона или бога с человеческой головой Себиумекера в двойной короне Египта, а еще – бог с львиной головой Апедемак из золота.

Джузеппе Ферлини был опьянен. Он приказывает прочесать всю пирамиду. А потом… что было потом, ученые до сих пор не знают. Но каким-то чудом Ферлини и Стефани все-таки удается спастись, прихватив с собой уже найденные сокровища. Пирамида царицы Аманисхахето была разрушена».

И теперь Павел Савельев знал, почему. И даже догадывался, кем…

В клетку его так и не посадили. Холодова вели длинными коридорами и переходами, доставили совсем в другое здание, в котором он тотчас же узнал «больницу». Здесь для Алексея была приготовлена комната без окон. И только в потолке было прорублено круглое отверстие, через которое и падал в помещение свет дня.

Более чем скромная обстановка… кровать, два стула, стол, пара железных крюков в стене для одежды. Скорее уж тюремная камера, чем жилое помещение. Холодов присел на кровать, и мысли привычно завертелись каруселью вокруг Вероники.

Что происходит, господи? Или эта комната – предбанник иных событий, куда более страшных и мрачных? За ним придут, чтобы отвести в клетку или… сразу уж к жертвеннику?

Он пробудил нежеланную, невысказанную любовь богини и проигнорировал ее чувство… так разве ж такое прощают?

Шорох за массивной дверью насторожил Алексея. Инстинктивно он вжался в стену, готовый к бессмысленному, но отчаянному сопротивлению. Они пришли за ним. Быстро же! Видимо, запас клеток у них здесь просто не ограничен. Интересно, а чего он еще мог ожидать?

Жалость к маленькому принцу Мин-Ра внезапно захлестнула его с головой. Он знал, что будет с мальчиком, знал, что в один из дней боль доведет того до безумия. И никто не сможет помочь ему, пока смерть не освободит Мин-Ра из пут бесконечно жестокого мира. От остеомы он не умрет, потому что добренький боженька превратит ее в остеомиелит, а тот – если не лечить, конечно, – закончится сепсисом.

И мальчик с головенкой ангела умрет, потому что его мать ненавидела из любви к мужчине. Ребенок с длинными белокурыми локонами и голубыми глазенками…

Дверь подскочила в петлях и распахнулась настежь, ударившись о каменную стену. Солдаты в чешуйчатых одеяниях выстроились вдоль стен, как на параде.

«С какой же помпой они все здесь делают, – мелькнула в голове Холодова горькая мысль. – Как на казни какой-то, только вот барабанного боя не хватает. Хотя, может, барабанщики на улице ждут…»

Он даже не понял, кого видит на пороге. Его захлестнуло нечто небывалое, огромное. Захлебнулись слова, дыхание, сердце и рассудок. В комнату вбежали люди… они протягивали к нему руки, похлопывали по спине, чьи-то губы касались его лица, чьи-то глаза глядели на него счастливо… чьи-то голоса, которые он никак не мог узнать, в отчаянии бились в его уши… и вновь эти губы… поцелуи… слезы… его лицо совсем намокло от этих слез… кто-то висел у него на шее… и вновь этот голос… этот голос… Такой живой.

– Лешик! Лешик! Дорогой мой! Лешик… – и губы… и поцелуи… и слезы… и лицо, видное, как в тумане…

Алексей пошатнулся, понимая, что сейчас умрет, что его сердце сейчас остановится уже навсегда, что горло сдавило и не хватает воздуха. Что он ослеп, что он нем, как мир в первые дни творения.

И Холодов сказал:

– Ника! О, господи, о, господи… Ника!

А потом умерли и эти слова. Потому что ее губы нежно прижались к его губам.

Глава 15

ЦАРИЦА И ЖЕНЩИНА

Им дали время насладиться долгожданной встречей. Они нежно обнимали друг друга, шептали что-то ласковое, слова надежды и отчаяния, слетавшие с губ вместе с прерывистым дыханием. Все остальные из пленников старательно отводили глаза в сторону и молчали. Наконец, Павел устал от томительной тишины.

– Ну, и как ты смог добиться всего этого, Леха? – спросил он. – Когда нас выводили из клеток, мы уж думали, все, пришел конец. Наш друг Алик, человек стойкий и до беспредела мужественный, и то чуть не лишился рассудка от страха.

– Простите, – оказавшись на земле, Шелученко вновь успокоился. – Я знаю, что вел себя отвратительно. Но тот ужас… я же не хочу умирать… я…

Холодов крепко сжал руки Ники. Она горько всхлипнула и прижалась лицом к его груди. Алексей потерянно отвел глаза. За спиной Савельева стоял незнакомец. Бледный, с осунувшимся измученным лицом и запавшими глазами. Светлая бородка уже порядком «проклюнулась» на его подбородке и впалых щеках.

– Ах да… – очнулся Павел от столбняка. – Совсем забыл! Это – наш пятый мушкетер: Брет Филиппc собственной персоной. Переводчик. Гид. В пустыне его прихватил приступ малярии. А жрецы Мерое спасли ему жизнь.

Брет Филиппc подошел к Холодову, пожал новому знакомцу руку и улыбнулся.

– Спасибо, – лаконично проронил он.

И все. Кто живет в Судане, здорово теряет в эмоциях. И мало чему удивляется.

– У этих ребят в «домашней аптечке» есть действительно удивительные лекарства, – улыбнулся Савельев. – Они Филиппса дня за два на ноги поставили. И все соками растений с такими красивыми названиями, что просто дух захватывает. Послушай только! «Бальзам Луны», «Кровь Солнца», «Жидкая тень ночи» и так далее и тому подобное. Надо по возвращении нашим Брынцаловым подсказать – им-то, делягам, романтики как раз и не хватает…

Фу, вот ведь язва… вечно надо всем и вся издевается. И никто ведь не видит тихую боль в Пашкином сердце. Только он, Холодов, знает, как умирала его самая последняя надежда на счастье. Без шанса на спасение.

– Ну, что, резать будем или пусть живет? – горько поинтересовался Павел. И голос дрогнул.

– Может быть… – Алексей ласково погладил Нику по голове и обнял. Она съежилась в его объятиях, словно маленькая, насмерть перепуганная девочка. Все ее мужество, вся сила, невероятная сила, были смыты потоком слез.

– То есть как это «может быть»? – Савельев в ужасе глянул на бывшего однокурсника. – Неужели Мин-Ра… неоперабелен?

– Не думаю. Хотя рентгена-то здесь нет. Тю-тю.

– Так чего ты боишься, Леш? А ведь ты боишься…

– Форс-мажорных обстоятельств, Паш. Должен же я убедиться для начала, что буду оперировать в… «стерильной» обстановке.

– Могу поклясться, что – да! Мы сейчас живем за несколько тысячелетий до Рождества Христова, но у Домбоно и его жрецов очень даже современное операционное отделение.

– Я еще посмотрю, какое оно современное.

– Холодов! – Павел вмиг посерьезнел. – Даже если тебе не предоставят никакой операционной… ты должен оперировать!

– Знаю. Но ты же понимаешь, что сын Солнца должен в результате начать ходить! Сама по себе операция не так уж и страшна… а вот послеоперационное лечение меня беспокоит. Я боюсь, что у него начнется заражение.

– Ради бога, да не думай ты об этом!

– Вот почему ты не стал все-таки врачом… Или мне придется отчикать парню ногу, потому что там окажется не остеома, а какая-нибудь остеосаркома! И попробуй объясни этой так называемой богине, что ее сына можно потерять несмотря на все искусство врача. Нормальные матери такого не поймут, и уж помолчим об этой святой Сикинике! Да еще затаившийся перед прыжком Домбоно…

– Что верно, то верно, он – главное действующее лицо в этой трагикомедии, – Савельев устало присел на стул. – Мне вообще показалось, что он не хочет, чтобы мальчик выздоровел, он его смерти ждет не дождется…

– Ты тоже это заметил, а, Паш?

– Ну, да, когда меня заставили осматривать мальчика!

– И он тоже был укрыт этим золотым страшилищем?

– Разумеется.

– А я эту пелену скинул!

– Чокнулся, да?

– Мамаша тоже присутствовала при этой сцене.

– Черт побери! Хотел бы я быть таким же смелым «американским боем»…

– У него белая кожа, светлые волосы и ярко-голубые, очень красивые глаза. Головка ангелочка! И это в твоей Мерое! Когда-то богиня здорово нагрешила, только вот народу об этом ничего не сказали.

– Ну, теперь я понимаю, почему Домбоно ведет себя именно так, а не иначе. Он не хочет, чтобы этот мальчик в один прекрасный день стал богоцарем Мерое. Ох, Холодов, во что ты вляпался. Если ты спасешь Мин-Ра, мы будем свободны, а Домбоно все равно попытается прикончить мальчишку. Если малец помрет, не дай-то бог, на операционном столе или после операции, нас душевненько так выпотрошат и пожертвуют нашими сердцами для бога дождя. Что бы ты ни сделал – все равно будет хреново! – Савельев зажал нервно подрагивающие руки между коленями.

– И как нам выпутаться?

– А убить Домбоно! – с чисто английской невозмутимостью посоветовал Филиппе.

– И этот чокнулся! – присвистнул Савельев.

– А еще какие-нибудь предложения имеются, Паш?

– Нет! – грустно покачал головой Павел. – За Домбоно стоят жрецы. Здесь, собственно, всего две противоборствующие группировки: жрецы и верные царице люди. Сикиника все прекрасно знает. Она совсем одинока, поэтому и сидит еще на своем золотом троне. В принципе, несчастнейшая женщина! Все, что у нее есть, так это сын. Возможно, еще военные на ее стороне. Но Домбоно… Он очень опасен, ведь он играет роль великого исцелителя, Парацельс хренов, – Савельев задумчиво глянул на Холодова. – Тебе не только с остеомой придется бороться, но и с твоими милыми мероитами, коллегами во Гиппократе…

– Это я и сам знаю.

Вероника немного пришла в себя. Высвободилась из рук Холодова и судорожно потерла глаза.

– Почему бы не поговорить обо всем с Сикиникой? – спросила она, и ее голос предательски дрогнул.

– Она все знает, – Холодов подошел к дверям. На этот раз их и не думали запирать, но в коридоре стояли четыре солдата. – Вот и попробуем, – пробормотал Алексей.

– Попробуем? Что? – подскочил на стуле Савельев.

– А вот я сейчас выйду отсюда! Посмотрим, что тогда произойдет.

– Останься! Лешик, я прошу тебя! – в отчаянии закричала Розова. – Зачем испытывать судьбу?

– Может, и в самом деле не стоит их провоцировать, а, Холодов? – Савельев тоже выглянул, смерил взглядом солдат.

Шелученко вновь начал причитать, заламывая грязные, липкие уже руки. Ларин плюхнулся на освободившийся стул. Молча. Язык он себе еще в клетке «прикусил», растеряв всю обычную болтливость. Филиппc же был по-прежнему невозмутим.

– Мне тоже выйти с вами? – любезно предложил он свои услуги.

– Кто ж вас пропустит, Брет.

– Напрасно так думаете. Я-то бродяжил по всей больнице, пока совсем не поправился. В сопровождении пресиvпатичнеyькой медсестрички. Кажется, я ей даже понравился. Как пациент, конечно же…

– А попробуем! – Холодов распахнул дверь. Солдаты даже не шелохнулись. – Так! Я иду один! Если пойдем все вместе, они еще решат, что мы собираемся бежать, хотя нет ничего более дурацкого. Домбоно только того и ждет. А я в одиночку как раз осмотрюсь в этой образцово-показательной клинике.

– Холодов, ты всегда мне нравился, – Павел с силой хлопнул друга по плечу. – Ты такой же гад, как и я.

– Ты сам это сказал, – улыбнулся Алексей.

И сделал первый шаг. Вероника сдавленно ахнула и закусила пальцы, чтобы не закричать в голос от страха. Ларин и Шелученко молча смотрели на двери. Филиппc принялся нервно грызть заусениц на пальце.

Медленно, прогулочным шагом Холодов двинулся дальше по коридору. Он прошел мимо четырех солдат, а те глянули на него так, словно бы и не было его вообще. Впрочtм, когда он направился дальше, караульные молча отлепились от стены и двинулись за ним следом. Их деревянные сандалии глухо шаркали по каменному полу.

Холодов даже не обернулся… только в затылке начало тревожно покалывать. «Со спины они не нападут, – подумав, решил он. – Как же, как же, понятия воинской чести, и все такое прочее: бороться с противником следует лицом к лицу».

Алексей медленно шел вперед, коридор резко вильнул вправо. Несколько медсестер пробежали мимо него с подносами, в одном из «кабинетов» сидел жрец и читал некое подобие истории болезни. Обалдеть!

«Все, как у нас дома, – весело подумал Холодов. – Черт побери, ведь все как у нас! Где-нибудь обязательно будет комнатка с накрытым столом, комнатка дежурной медсестры. Если так оно и есть, я курить брошу, честное слово!»

Придется бросать курить. Потому что он и в самом деле нашел кабинет старшей медсестры, в котором на столе стоял поднос с пирожками.

Холодов замер. К нему шел Домбоно. Верховный жрец появился совершенно внезапно, вырос как из-под земли, ей-богу! За ним следом шли врачи. «Все, как у нас, – вновь мелькнуло в голове Алексея. – Шеф и вся его королевская рать. Свита, черт побери!

– Черт побери! – выругался он вслух, и Домбоно замер в удивлении. – Черт побери!

– Что-то не так? – лицо верховного жреца в мгновение ока сделалось мрачнее тучи. – Ну, и что же вас не устраивает?

– Все! Я понимаю, здесь все не так, как у нас в Питере, и это самое «все не так» безумно похоже на наше «так, как обычно, когда городской бюджет жабится». Домбоно, давайте начистоту: книжки по современной медицине вы все-таки читали. Да, Мерое все еще живет до нашей эры – я знаю, знаю – по завету каких-то там черных фараонов! Но больницу-то вы организовали по мировым стандартам. Так почему бы вам не обзавестись еще и рентгеном, лабораторией, нашими лекарствами, ЭКГ? По-английски вы уже говорите…

– Пойдемте! – решительно произнес Домбоно. – Я кое-что покажу вам.

Верховный жрец двинулся вперед, распахнул настежь одну из дверей и кивком подозвал русского врача к себе. Они вошли в двухместную палату. На одной из кроватей сидела молоденькая женщина и с аппетитом уплетала жидкую кашицу.

– Это та самая больная, которой мы сделали операцию на желчном пузыре, – объяснил Домбоно. – Вчера.

– И она уже ест? – Холодов присел на краешек постели. Пациентка выглядела и здоровой, и довольной собой и всем окружающим миром, совсем не походя на их питерских тяжелобольных, которым намедни «потрошили» живот. Ни тебе температуры, ни тебе боли, да и слабости как не бывало. Словно она в санатории каком-то от трудов праведных отдыхает.

– И как это у вас получается? – тихо спросил Хjлодов.

Домбоно только пожал могучими плечами.

– А вы говорите, что нам нужна ваша медицина! Как ваши больные на второй день после операции на желчном пузыре выглядят?

– Считайте, что вы меня убедили, – Холодов поднялся. Женщина ела с завидным аппетитом. Вторая лежала на кровати и вышивала. Странный такой, скорее всего, сказочный рисунок.

– А она? – спросил Холодов. Спросил, стараясь заранее ничему больше не удивляться.

– Мочевой пузырь! Камни! Позавчера! – гордо отозвался Домбоно. – Видите?

– Вижу, Домбоно, вижу. Ну, и когда мы будем оперировать сына Солнца?

– Да когда скажете! Мы – всегда пожалуйста. Хотя – нет. Сначала царица-богиня должна оплакать и похоронить свою лучшую подругу, – и все дружеское расположение Домбоно исчезло без следа. Теперь он был враждебно настроенным жрецом. И перед ним стоял чужеземец.

«Вот, значит, как, – вздохнул Алексей. – Все-таки прав, тысячу раз прав Пашка: Домбоно стремится к власти. И только армия и загадочная, удивительная сила Сикиники мешают ему в том. Если мальчик умрет, Домбоно выиграет. Тогда богиня будет всего лишь разбитой немолодой женщиной, оставшейся наедине со своим горем, матерью, утратившей самое дорогое…»

Глава 16

ЦАРИЦА И ЖЕНЩИНА.

Продолжение

…Когда золотую погребальную ладью Нефру-Ра рабы понесли за пирамиду, в землю погребенных, над толпой людей, теснившихся подле храма, пронесся жалобный крик. Когда же Домбоно, вскрывший тело, разрезал Нефру-Ра грудь каменным ножом и вынул оттуда сердце, вырвал внутренности, в него посыпался град камней. Ибо верховный жрец оскорбил человека, пусть даже в смерти.

Савельев стоял вместе с Холодовым чуть поодаль на храмовой стене.

– Эти люди ведут невеселую жизнь, – прошептал Алексей. – Приходится сомневаться в справедливости мира, когда думаешь об их судьбе.

– Не знаю, – пожал плечами Павел. – Мне они все равно нравятся.

…Обернутое бинтами и красиво убранное тело уже положили в каменный гроб. Домбоно вскинул помрачневший взгляд к небу и запел:

– Приди в свой дом! Приди в свой дом! Ты, любившая венки, теперь там, где нет цветов! Ты, любившая песни, теперь там, где царит покой! Ты, прекрасноокая, больше не радуешь нас своими взорами! Как могла ты удалиться от тех, кто жил солнцем твоих очей? Неустанно возносите жалобы! О, утрата!

Савельев негромко переводил все на ухо Алексею, не понимавшему практически ничего из всего происходившего, а сам украдкой поглядывал на золотую царицу-богиню. Она не размыкала уст. Сикиника знала, что ей предстоит нарушить клятву, данную чужаку, безумно понравившемуся ей. Богине предстояло отдать в руки Раненсета и Тааба, этих служителей погибели, хотя бы одного из чужеземцев. Хотя бы одного. В противном случае бог дождя будет посылать беды на ее дом и дальше…

Богато одетые жрецы в шкурах пантер и длинных желтых одеяниях шли тем временем впереди процессии в землю погребенных. За ними следовали солдаты, несшие золотые жезлы, украшенные на концах диковинными перьями и серебряными цветками лотоса. Царица гордо вскинула голову в богатом головном уборе в виде крылатого коршуна богини Нехебт.

– Дух захватывает, правда? – прошептал Савельев Холодову.

– Что – да, то – да, – со вздохом согласился Алексей. – Но у меня, честно говоря, неспокойно на сердце…

– Простите, если беспокою.

К чужеземцам тихо и незаметно подкрался Тааб-Горус.

– Беспокоить может всякий, – резко, сам не понимая, почему раздражается, отозвался Павел. – Но прощать может не всякий, и не я, по крайней мере, сегодня.

– Вашего товарища ждет Домбоно, – проскрипел Тааб. – Дозволите ли мне сопровождать вас?

– Ты и так следишь за нами, как и твой разлюбезный верховный жрец.

– Я только исполняю приказ Домбоно, – усмехнулся Тааб-Горус. И в серых глазках блеснул огонек, словно жало змеи.

Холодов проводил Савельева к храмовым постройкам, а потом подошел к золотой стене, и та, на его удивление, открылась. Здесь его уже ждали четыре молчаливых стража в черном. Из-за колонны вышел Домбоно, – нет, честное слово, этот человек был вездесущ. Словно заместитель бога на земле.

– Принца Мин-Ра уже отправили в больницу, – сообщил он. Холодову показалось, что его голос так и вибрирует от скрытой насмешки. – Да, понавешали вы нам кучу проблем на шею. До сегодняшнего дня еще ни разу бог не покидал дворец, разве что когда в храм отправлялся, чтобы говорить с другими, небесными богами. А теперь нам всех больных из больницы выгонять придется…

– Глупость какая! Больные должны остаться в своих палатах.

– Ни один простой смертный не должен ночевать под одной крышей с богом, с сыном Солнца.

– Я ведь тоже простой смертный, а мне позволено спать в соседней палате с мальчиком!

– Вам – да, вы – врач, вы уже не человек!

– Ну, спасибо! – Холодов вымученно засмеялся. – Вот сказали, Домбоно, так сказали! И все ж та-ки, больных трогать ни в коем случае нельзя. Принцу Мин-Ра нужна только одна палата, а не вся больница. Другие больные важны ничуть не меньше, чем принц.

– Вы слишком нужны нам, чтобы отрубать вам голову! – мрачно проворчал Домбоно.

– Ваша сердечная преданность царям Мерое так трогательна, – и Холодов двинулся вслед за солдатами. Домбоно, в жреческом колпаке почти на две головы казавшийся выше Алексея, напоминал передвижную башню. – Знаете, я ненавижу две вещи больше всего в мире: высокомерие и произвол сильных мира сего! Почему больные должны страдать только оттого, что сын царицы будет доставлен в вашу так называемую «клинику»? У него в жилах течет точно такая же кровь, как и у них, и если – не дай-то бог – мне придется ампутировать ему ногу, то я ампутирую ее точно так же, как и любому простому смертному!

– Ваша нынешняя власть тоже не безгранична, доктор, – Домбоно даже замер на месте от возмущения. Они как раз входили в больницу.

Медсестры и санитары были заняты выселением больных. Деревянные кровати с треском перекатывались на маленьких колесиках по коридорам. Способные самостоятельно передвигаться пациенты растерянно топтались в большой зале.

– Видите, – торжествующе глянул на Холодова верховный жрец. – Процесс переселения народов уже запущен.

– Вам только и нужно, что остановить ваших помощников, Домбоно. Вы же здесь командуете. И не пудрите мне мозги божественной неприкосновенностью, не надо! Давайте, покомандуйте, а я пока на операционную вашу взгляну.

В операционной все сияло чисто божественной чистотой, и Холодов с грустью подумал, что многие питерские клиники не могут похвастаться чем-то подобным. Вместо кафельной плитки на стенах красовалась каменная мозаика, все с теми же мифологическими персонажами, совершенно неизвестными Холодову. Помещение было пусто. Только стол в центре операционной, и все. Ни тебе шкафа, ни инструментов, ни лампы, ни мойки – ничего! Холодов вопросительно глянул на лекаря, выделенного ему в сопровождающие.

– Вы по-английски хоть говорите? – спросил он.

Жрец молчал. Его лицо под расшитым серебряными нитями колпаком с изображением совы напоминало лики греческих божеств. «Коллекция красавцев, – с раздражением подумал Холодов. – Любой этнографический музей мира позавидовал бы…»

– Ну, и как я без света оперировать буду, интересное кино? – спросил он, хотя врач и не понимал ни одного его слова. – Эх, коллега, да я ж тут свихнусь от перенапряга! Мне свет нужен, море света!

С этими словами он присел на краешек стола и надолго задумался. Алексей думал о предстоящей операции. В сущности, не очень-то и сложной, если б ее делали мадам Пупкиной или директору школы № 555 товарищу Серегину. А тут от исхода простой вроде бы операции зависит жизнь шести человек, жизнь любимой женщины.

Он не знал, сколько времени просидел на краешке операционного стола, прокручивая в голове сценарий предстоящего действа, в свое время казавшегося ему скучной и рутинной хирургической процедурой. Домбоно осторожно дотронулся до его плеча. В руках жреца был рюкзак и сверток с одеждой Холодова.

– Больные возвращены по своим палатам, – сердито сообщил верховный жрец. – Сына Солнца уже привезли. Палату-то отдельную вы ему позволите иметь, надеюсь?

– Да ради бога! – широко улыбнулся Холодов. Он поставил рюкзак на стол и вынул из него чемоданчик с инструментами. – Нравятся мои инструменты, Домбоно?

– Любопытные штуки, – равнодушно отозвался верховный жрец. – А вон в тех бутылочках у вас эфир и хлороформ?

– Да.

– Я так и думал. Я тут дал их понюхать, уж каюсь, двум своим лекарям… так они лежат сейчас на полу, хорошие, тихие, – и Домбоно чуть виновато хмыкнул.

– Домбоно, – насмешливо протянул Холодов. – А ведь вы соображаете в эфире и хлороформе, признайтесь… Значит, читали наши учебники. Чем не страшная тайна?

– Нам ваши учебники ни к чему.

– Это – другой вопрос. Паша рассказывал о ваших ножах с подобием электрозарядки. Но я-то ими воспользоваться не смогу.

– Дело ваше, пациент тоже ваш! – мрачно отозвался Домбоно.

– Все так, – Холодов закрыл чемоданчик. – Отведите-ка меня к принцу Мин-Ра.

– Прямо сейчас?

– А почему бы и нет? Я все для себя уже решил. Я даже буду спать в той же палате, что и он.

– Но это невозможно!

– Еще как возможно! Я хочу исключить любую случайность – неприятную, конечно же. Я буду ежесекундно наблюдать за сыном Солнца. День и ночь! Если уж моя жизнь связана с его жизнью, так оно и будет!

Это был удар ниже пояса, и Холодов сразу же понял это. «Он ведь на что надеется, что пациент отдаст богу душу после операции. Все, мол, так подозрительно, так загадочно, но изменить ничего нельзя.

И милейший Домбоно ловит двух зайцев сразу – и дорожку к трону под себя расчищает, и чужеземцев уничтожает. Нет, дружище, со мной такие шуточки не пройдут. Со мной в такие игрушки не играют, «коллега»! Никакого форс-мажора я не допущу… и мальчишку в обиду не дам».

Домбоно, не отрываясь, глядел на Алексея. Ох, если бы взгляд умел убивать… А потом жрец резко отвернулся и пошел прочь.

«Ну, и ладно, – пожал плечами Холодов. – Мин-Ра я и сам разыщу. Посмотрим, как дальше пойдут дела. Надо будет, я этого жреца на глазах у царицы-богини из операционной за шиворот выпровожу! »

Алексей вышел из операционной. Он долго плутал по паутине коридоров, пока не вышел к самому дальнему флигелю древней больницы. Здесь Холодова ждали лекарь-жрец и две маленькие очаровательные медсестрички. Они смотрели на него, как на диковинное, неизвестное животное. Батюшки-святы, а он еще и на задних лапах ходить умеет! Ну, надо же…