Черная богиня

Убийца промахнулся, удар не задел сердце, но левая рука все равно болезненно отяжелела.

– Ах ты, урод! – выкрикнул Павел по-русски и, изогнувшись, взмахнул «молнией богов» из операционной Домбоно. И в самом деле словно молния рассекла черноту ночи. А может, это и была молния разгневанных богов? Удар ее оказался точен. Один из противников Савельева упал и с диким криком покатился по песку. Страшно завизжала Ника.

На спину Павла навалился еще один подосланный Таабом-Горусом и Раненсетом убийца. Самое ужасное, что убивать Нику и Филиппса с принцем они пока не спешили. Просто взяли в кольцо, не позволяя убежать, позвать на помощь. Слабых и безоружных оставили на потом. Нападавшим было куда важнее справиться с Савельевым. Но он не переставал обороняться.

Рассвирепев, как раненый зверь, сыпля проклятиями, Павел махал ножом, но удары его рассекали только воздух. Наемники Раненсета умели нападать и уходить из-под удара.

Движения Павла становились все медленнее и слабее и, наконец, нож выпал у него из рук, и сам Савельев рухнул на колени.

– С ним покончено! – крикнул кто-то. – Сам сдохнет. Теперь – мальчишка!

– Не смейте ко мне подходить! – губы мальчика побелели от ужаса. – Я – сын Солнца!

– Да хоть внук Луны! – хмыкнул кто-то из черных балахонов.

От невыносимой боли Савельев лег на землю и, сжимая кулаки, завыл от бессилия. Кричала Ника, плакал Мин-Ра. Неужели конец?

– Отпустите принца! – словно разрезал пространство земли умерших властный голос верховного жреца, и в спину надвигавшегося на Филиппса с принцем слуги Раненсета вонзилась стрела.

Над Савельевым склонился Домбоно, провел рукой по лицу Павла.

– Мы вылечим тебя, – дрожащими губами прошептал жрец. Павел вцепился в его руку.

– Это… это Раненсет и Тааб, – прохрипел Савельев и потерял сознание.

…Тааб-Горус готов был выть от тоскливой ярости.

– Сплошной мрак, – бормотал он. – Проклятая судьба! И подумать только, гадкий мальчишка уже был в наших руках.

Горус скрипнул зубами, погрозил кулаком незримому врагу. В эту минуту старик кому бы угодно показался ужасен. Бешенство сотрясало его костлявое тело, а на угловатом лице и в запавших глазах кипела злоба.

Внезапно он провел рукой по лицу, словно приходя в себя.

– За дело! – пробормотал он.

Свернув папирус, Тааб снял длинную белую одежду и надел простонародный полосатый клафт. Потом, взвалив себе на плечи набитый мешок, он вышел в сад. В густой чаще находилась искусно замаскированная дверь, о существовании которой, скорее всего, вообще никто – даже Раненсет – не подозревал. Открыв ее, Тааб вышел на улицу, на свое везение так и не встретив ни одной живой души. Было раннее утро, да к тому же все мероиты предпочитали избегать заколдованного дворца Раненсета. После быстрой и утомительной дороги Тааб-Горус, наконец, приблизился к сумрачной цепочке скал. То тут, то там виднелись черные зевы пещер, в которые простой люд предпочитал зря нос не совать.

Место было дикое, наводившее отчаяние и внушавшее суеверный ужас. И только Тааб знал, что именно здесь живет древний колдун, о котором когда-то мероиты рассказывали страшные сказки, а теперь напрочь забыли. Тааб даже не знал имени колдуна. Он просто звал его «человеком Лунных гор». Колдун никогда не покидал своего убежища, никогда не показывался мероитам, затаив на них давнюю, неизвестную обиду.

Подойдя к громадам скал, Тааб пригнулся и испустил крик, один в один напоминавший крик огромных ночных птиц. И кто-то точно так же ответил ему. Старик выпрямился и бегом бросился в пещеру.

– Тебя привело сюда несчастье, почтенный? – улыбнулся ему колдун. Только белки глаз блеснули в темноте.

– Да! – еле выдохнул запыхавшийся Горус. – Пойдем быстрее! Я просто умираю от усталости.

Они ползли по длинному темному коридору в скале. Сделав множество поворотов в кромешном мраке, «человек Лунных гор» толкнул одну из каменных плит. Та повернулась вокруг своей оси, и они вошли в пещеру, освещенную масляной лампой.

Старик со вздохом рухнул на львиную шкуру.

– Я вышел из игры, человек Лунных гор! – простонал он.

– Вышел? – губы хозяина пещеры скривились. – Ты уверен в том, что игра закончена?

Тааб приподнялся на шкуре, вглядываясь в глаза колдуна.

– Ты хочешь сказать, еще не все кончено?..

В сопровождении Холодова и Домбоно воины проникли в таинственное жилище Раненсета. Взяв под арест брата царицы-богини, верховный жрец потребовал провести его к пирамиде.

При свете факелов солдаты обыскивали все уголки страшной пирамиды, а под конец подошли к жертвенной печи. Оттуда пахнуло отвратительным смрадом.

– Вытаскивайте, чего уж там! – прошептал Домбоно.

Сначала показались обгорелые останки и обуглившиеся кости, а затем вытащили почти не сгоревшее тело. На боку трупа виднелась рана. Меньше всего было обезображено лицо.

Окаменев от ужаса, мероиты смотрели на эти человеческие останки со скрюченными руками и с искаженным нечеловеческими страданиями лицом. Внезапно Алексей Холодов глухо вскрикнул и отпрянул назад.

– Что с тобой, чужак? – спросил Домбоно.

– Это суданский генерал Симо Кхали, – потрясение прошептал Холодов. – Но как он попал в Мерое? Ведь он сам мне говорил, что ничего примечательного в Лунных горах нет, что все сказки, сказки и еще раз сказки. И вот он во дворце Раненсета.

– Я давно уже подозревал нечто подобное, – мрачно проворчал Домбоно. – Что ж, теперь мы все в опасности: суданцы начнут усиленно искать своего генерала.

Онемев от ужаса, Домбоно и солдаты вышли из пирамиды. Еще большее потрясение ждало их в постройках, где жили слуги. Мероиты всех возрастов лежали на полу: их либо отравили, либо уничтожили каким-то изощренным способом. Они ушли, ничего не сказав, и уже не могли ни в чем обвинять принца. А обвинять, судя по всему, было в чем.

…Принц Мин-Ра поправлялся. Играл с Вероникой. Его рана затягивалась быстро, а когда швы снимали, он даже не почувствовал. Через неделю его уже вывезли на кровати погреться на солнышке. «Пусть пообщается со своим истинным Отцом», – сказал тогда Домбоно в присутствии Холодова, и Алексей понял, что должен, просто обязан забыть исповедь царицы.

И вот здесь, в одном из самых красивых садиков Мерое, где росли огромные цветы, напившиеся дождевой влаги, мальчик рассказал Холодову, как он будет править своим маленьким сказочным государством. Он пригласит в страну чужеземных ученых, все здесь будет совсем по-другому, не так, как сейчас. Мерое должна вернуться в мир.

– Я бы не стал так делать, Мин-Ра, – задумчиво произнес Холодов. – Твой народ, твоя страна будут тогда уничтожены нашим миром, а город превратится в туристический аттракцион по типу чертового Диснейленда. Ты, по счастью, не знаешь, что такое Диснейленд, да и не нужно тебе знать этого. Пойми одно: нет ничего более ужасного и отвратительного, чем люди!

– И это говоришь ты, ты, ежедневно спасающий людей от смерти? – в ясных голубых глазенках мальчика плескалось недоумение. – Тогда почему ты стал врачом?

– Слишком каверзный вопрос, мой мальчик. Почему? Да потому, что это здорово – помогать больным и беспомощным. Но когда беспомощные вновь становятся достаточно сильными, они продолжают пакостить, уничтожать, разрушать. Лишь очень немногие понимают, что болезнь – это испытание души. О благодарности же помнят вообще только единицы. Я все это пережил. Мой мальчик… – Холодов сделался серьезен. – Оставь Мерое такой, какая уж она есть. Измени только один обычай: жертвоприношение. Поверь, нет таких богов, которым нравятся человеческие жертвы. С богами таким образом не торгуются и не общаются! Прекрати же эти бессмысленные подачки богам… и тогда ты будешь править счастливейшим народом на земле.

Принц Мин-Ра молчал. Ему еще предстояло понять и прочувствовать, что сказал Холодов.

…Когда я проснулся незадолго до восхода солнца, мне показалось, что мою кровь заменили формалином. Я безумно замерз сегодня, каждая косточка болела.

Я осторожно вышел из храма и двинулся за город. Меня тянуло в поля-террасы, тянуло неудержимо. Мне казалось, что сегодня непременно случится нечто небывалое, из ряда вон выходящее. Я был весь как наэлектризован с головы до пят. Внезапный шум заставил меня замереть на месте. Кто-то бил камнем о камень, упрямо и монотонно. Я слышал только суховатое крак-крак-крак, потом на короткий промежуток времени вновь воцарялась тишина, а затем снова крак-крак-крак. Что делать? Вдруг там враг, чужеземец, проникший в Мерое с недобрыми намерениями?

Я осторожно раздвинул ветки какого-то страшно колючего кустарника. И тут же мир взорвался шумом. В небо поднялась возмущенная стая полусонных птиц. В лицо мне брызнула земля, ветки, листья, перья. Сердце обмерло от ужаса.

Осторожно обогнул скалу, чтобы посмотреть, кто же там долбает камнем о камень – и увидел у небольшого горного ручья молоденькую девушку! Стоя на коленях, она старательно выстукивала что-то в камне. Я замер. Но она все равно заметила, почувствовала меня. Наши взгляды встретились. И она потянулась за камнем. Сквозь завесу густой гривы черных волос на меня зло поглядывали две черные жемчужины, дикие, прекрасные, безумно знакомые. Девушка оскалила зубы и испустила угрожающий свист. И бросилась ко мне.

Я перехватил ее руку, она отчаянно сопротивлялась. А потом отступила и начала тихо плакать. Я устало присел на камень.

– Как тебя зовут? – негромко поинтересовался Савельев. И протянул руку, чтобы откинуть с лица мероитки волосы. – Как тебя зовут?

Через секунду он понял, что спрашивать не стоило. На него глядела девушка, как две капли воды похожая на Саньку…

Известие о том, что принц Раненсет арестован по приказу царицы-богини, с быстротой молнии облетело всю древнюю Мерое. Полная ненависти толпа, давно уже имевшая зуб на ужасного человека, устремилась к таинственному дворцу.

Ожидание показалось мероитам вечностью, и вот, наконец, ворота распахнулись и из них вышел отряд «чешуйчатых» солдат. Толпа чуть подалась в стороны. Показался скованный по рукам и ногам Раненсет. Рядом с братом царицы шел Домбоно. При виде того, кого все так долго боялись, со всех сторон раздались крики ярости и негодования. Раненсет вскинул голову и затуманенным взором окинул людей Мерое. Толпа была похожа на штормовое море. Затем принц гордо выпрямился и с презрительным видом продолжил свой путь.

– Убийца! Убийца! – рычали люди, и в арестованного тут же полетели камни, грязь и даже ножи.

Раненсет был в ужасе. Шатаясь, как пьяный, снова низко опустив голову, он едва нашел в себе силы переступить порог великого храма Мерое.

Домбоно ввел арестованного в нижний зал. С золоченого трона поднялась Сикиника, как всегда укрытая, словно маской, золотистым сиянием:

– Твои неслыханные преступления, о Раненсет, заслуживают только одного – наказания, – торжественно произнесла она. – Ты отверг добро, завет царей и убивал невинных. Ты дважды покушался на сына Солнца, на твоей совести смерть моего царственного супруга. Вы с Таабом убили чужеземного генерала, и еще неизвестно, чем его смерть обернется для нас. Все эти злодейства заслуживают смерти, к которой Мерое и присуждает тебя. Когда ты умрешь, погибнут и тело твое, и душа, так как бальзамирование не сохранит твоих останков. Твое блуждающее Ка, не находя земного убежища, будет пожрано демонами Аменти.

Бледный, с широко открытыми глазами, выслушал Раненсет ужасный приговор. А потом с хриплым рычанием он зашатался и безжизненно упал на каменные плиты храма.

– Унесите его! – презрительно сморщилась богиня-царица.

Проследив взглядом за солдатами, уносившими Раненсета, верховный жрец осторожно дотронулся до руки Сикиники.

– Неужели ты действительно предашь казни собственного брата? – спросил он.

Сикиника резко обернулась к жрецу. По щекам, покрытым золотой пудрой, стекали прозрачные слезы.

– Да, предам! Раненсет заслужил смерть и получит ее, народ Мерое имеет право на такое удовлетворение. Он осмелился лишать меня всего самого дорогого. Чужеземцы жизнью своей защищали моего сына. А я по желанию братца принесла одного из них в жертву. Ты подумал о том, что даже у оживших богинь может быть чувство стыда и благодарности? Завтра ночью Раненсет будет казнен. Только я не хочу, чтобы смертная казнь была совершена публично. А что касается дворца, я хочу, чтобы его сровняли с землей, а на его месте был выстроен новый храм. Пусть присутствие бога дождя и его служителей очистит это место, запятнанное кровью!

Домбоно кивнул.

– Ты все правильно решила, о богиня…

В пещере сидел в нескольких шагах от треножника старый человек. Время от времени он бросал на горячие угли щепотки белого порошка. Тогда вспыхивало большое пламя, освещая своим бледным светом лицо Тааба. Он ждал «человека Лунных гор», ушедшего в Мерое за вестями о Раненсете. За несколько дней, проведенных в горах, Тааб-Горус страшно осунулся. На лице старика, казалось, навек застыло выражение гнева и тоски. Всякий раз, когда пламя с треском вспыхивало, Тааб наклонялся и изучал видоизменение огня, страшно извивавшегося на черном фоне угольев. Не выдержав, он пробормотал:

– Смерть! Все время смерть…

Уныло отошел старик от треножника и, опустив голову, присел на львиную шкуру.

Около часа прошло в томительном ожидании, как вдруг послышался отдаленный шум. В пещеру вполз «человек Лунных гор», закутанный в темный плащ.

– Ну что? – встрепенулся Тааб-Горус. – Какие новости?

– Плохие, очень плохие, но вполне закономерные. Раненсет будет казнен. Было бы безумием пытаться спасти его.

Угловатое лицо старика исказила боль.

– Но отомстить-то я могу! Чужеземцы нарушили все наши планы, но чужеземцы же и помогут нам. Пусть не сейчас, но обязательно помогут, – выкрикнул Тааб. – Человек гор, ты сможешь подсунуть маленькому, ничтожному чужаку, от которого отворачиваются даже товарищи, так он неприятен им, вот эту шкатулку. В ней наша месть. Золото, которое заговорено и которое обязательно приведет его в Мерое со страшной смертью.

– А подумал ли ты об опасности? – вздохнул хозяин пещеры. – Только чудом ты спасался до сегодняшнего дня от преследований твоих врагов.

– Месть сладка, колдун, – улыбнулся Тааб-Горус.

…На столе в каморке Шелученко стояла странная шкатулка. Алик уже полчаса кругами ходил вокруг нее. Наконец, московский бактериолог осмелился подойти к ней и открыть. Чтобы тут же с восторженным воплем захлопнуть и начать торопливо прятать в скудных пожитках…

…Раненсет метался по тесной камере в подземелье храма. «Она не посмеет, она не посмеет убить меня, своего брата», – билось в голове принца.

Где-то в глубине дворца прозвучал гонг, и бронзовые двери его темницы распахнулись. В самом роскошном своем одеянии, с короной на голове и бичом правосудия в руке на верхней ступени подземной камеры появилась царица-богиня. Два огромных слуги сопровождали ее. Скрестив руки на груди, они встали по обе стороны дверей.

Раненсет рухнул на колени.

– Позволишь ли… Сестра…

Сикиника не сказала ни слова, а только подала знак рукой кому-то незримому.

– Прости же меня… Сестра…

И тут произошло нечто неслыханное: стены на противоположной стороне камеры разверзлись и в подземелье хлынул поток воды, сметающий все на своем пути. То был разгневанный бог дождя…

Неподвижная, в тяжелых одеяниях, Сикиника стояла на вершине каменной лестницы, пытаясь услышать сквозь рев бурлящей, весело пенящейся воды вопли захлебывающегося Раненсета. Вода быстро дошла до дверного порога. Сикиника вновь взмахнула рукой, вновь прозвучал удар гонга и так же бесшумно закрылся проем в стене, остановив доступ воды.

Совсем рядом с царицей-богиней внезапно всплыло мертвое тело. Раненсет… На его лице навсегда отпечаталось бесконечное изумление. Сикиника рассмеялась, затем отступила назад, и двери водяной усыпальницы закрылись за ней.

В тот день Холодов попросил Домбоно сообщить богине, что принц Мин-Ра попробует выйти на свою первую прогулку. День был просто чудесный, солнечный, что ж зря время терять. Как и во время операции, во всей Мерое загрохотали гонги. Народ принарядился ради такого случая и высыпал на улицы, в сады, на поля, на крыши домов. Все смотрели на храм, на эту святая святых, на пирамиду. Там к небесам вздымался белый дымок. Отныне все знали, что сын Солнца спасен.

Холодов и Вероника подошли к Мин-Ра. Принц сидел на кровати и болтал ногами. После нескольких недель радости и надежды вновь настали минуты нового, еще не изведанного страха. Глазенки мальчика кричали о помощи. А красивый ротик нервно подрагивал.

– Я смогу бегать?

– Думай о том, что я тебе говорил. Тебе будет казаться, что ты стоишь на подпорках из песка. А еще помни о том, что там за дверью нас дожидается Домбоно. И если ты сам откроешь дверь и промаршируешь мимо верховного жреца, ты одержишь не просто победу. Ты навсегда покоришь его!

И Холодов кивнул Веронике. Она помогла мальчику подняться с кровати, поддерживая его за плечи. Мин-Ра просто обвисал у нее в руках… он боялся сделать первый шаг, пойти…

«Иэх, сейчас бы рентген сюда, – привычно подумал Холодов. – Как бы просто все было тогда! Тогда мы сразу бы увидели, что там с его костяшками. А так нам остается только верить… только надеяться…»

– А ну, встань как следует! – прикрикнул он на принца. – Что это такое? Не сметь бояться, дружище! Ты же смелый парень! Ты же хочешь стать великим царем! И празднуешь труса перед собственной ногой…

Мин-Ра кивнул головой, закусил дрожащую губу. Напрягся и… выпрямился. Хотя ножонки предательски дрожали.

– Браво! – улыбнулся Холодов и бросил на Веронику успокаивающий взгляд. – Сейчас, сейчас дрожь прекратится. Помни, мой мальчик: за дверью стоит Домбоно и ждет! Как же он обрадуется, если ты шлепнешься на пол у него на глазах! Так что давай – вперед, шагом марш!

Мальчик чуть-чуть приподнял ногу. А потом сделал первый шаг и замер на месте. Холодов кивнул Нике, и она отпустила принца. Теперь только Алексей держал его за руку.

– Сделав только один шаг, царем не станешь, до трона ой как долго идти, – решительно произнес он. – Иди! Ничего страшного с тобой не произойдет. Верь мне…

И убрал руки от Мин-Ра. Холодный пот выступил у него на висках: мальчик один шел вперед на подкашивающихся ногах, вперед, шаг за шагом. Вот он дошел до дверей, вот схватился нервными пальчиками за дверную ручку, вот толкнул двери плечом. В коридоре в золотых праздничных одеждах стоял Домбоно и с улыбкой смотрел на принца.

– Я смог! – крикнул Мин-Ра в восторге. – Видишь… я смог! Я иду… И мне не больно! Мне больше ничуточки не больно! – а потом мальчик бросился к Домбоно. – Видишь, видишь, я могу ходить! Я могу бегать! Я дойду до трона! – он оттолкнул жреца в сторону и торопливо пошел к выходу.

Вытянув руки к яркому солнцу, купаясь в его лучах, запутавшихся в его золотых волосах, он кричал:

– Видишь, Отец! Я сам пришел к тебе! Сын Солнца.

Над городом плыл звон гонгов. На верхушке пирамиды тоненький дымок рвался в голубое небо.

В тот вечер в «гостевой» комнате устроили пир. Впервые они все вместе собрались за столом. И только Савельева почему-то не было. Брет Филиппс молча пожал Холодову руку, с силой хлопнул его по плечу, а Алик Шелученко расплакался, как малый ребенок.

От Сикиники не было никаких известий. Ни тебе спасибо, ни знака, ничего. Холодов не ожидал такого… Он-то думал, что понимает, что творится сейчас в душе этой прекрасной женщины, вынужденной играть роль Золотой Богини и мечтающей быть только человеком, живым существом из плоти и крови.

– Когда мы вернемся домой? – спросил Филиппс, смакуя красное вино с видом знатока. – Домой жуть как охота!

Холодов грустно усмехнулся.

– Чего-то нашего Архимеда не видно… И куда только «академик» подевался?

Все только руками развели в недоумении.

Они безумно устали. Устали бояться, устали надеяться, устали ожидать страшного финала. И эта усталость сейчас просто парализовала их тела, накатила, накрыла с головой. Глаза закрывались…

«Вино, – с ужасом понял Холодов, погружаясь в небытие, в черную, черную бездну, – они отравили вино. Нас обманули! Сикиника, ну почему ты это сделала? Было ли это необходимо? Уничтожить то, чем ты не владеешь… Эх, я считал тебя более великодушной… »

В тихой надежде все понять и постичь Савельев вошел в камору Домбоно. Здесь в храме древней Мерое ему обязательно откроется чудо. Потому что настал тот час. Час прозрения. В голове звучали строки из последнего письма его Саньки.

«Милый, милый Павел, – так начиналась последняя, самая загадочная глава в повести их отношений. – Ну вот, ты и открыл письмо. Теперь ты знаешь то, что знала я. Мне казалось неудобным рассказывать тебе, настоящему специалисту по истории черных фараонов, истинную историю древнего царства. Ты сам должен был найти свою Мерое.

Знай, что ты вернулся туда, где тебя ждали. Ты и твой друг помогли будущему царю Мерое выжить, без тебя вообще не было бы этой истории. Останься здесь и помоги мальчику вырасти.

И еще, не грусти обо мне. Я нашла тебя в моем мире, я нашла тебя в твоем мире. И я вновь найду тебя в Мерое. Ирония судьбы, но я всегда с тобой.

Прощай, Павел, и следуй путем Твоего Предназначения, хотя в этот момент ты еще ничего не знаешь о нем.

И помни, я жду тебя здесь, в Мерое.

Твоя Санька».

Камора Домбоно была теперь почти пуста. Только стоял в центре столик из кедрового дерева, два стула и каменное ложе. В нескольких шагах от стола располагалась громадная медная чаша, до краев наполненная водой. Лампа в углу освещала бледным колеблющимся светом комнату.

Домбоно выставил на табурет шкатулку с какими-то флаконами. Затем, обернувшись к Савельеву, сказал:

– Все готово, друг мой.

Наполнив кубок теплым вином, верховный жрец добавил туда несколько капель из серебряного флакона и подал его Павлу. Когда Савельев выпил, Домбоно взял из ларца пучок сухих трав и бросил его на уголья в жаровне. Густой дым наполнил комнату, дым и острый, удушливый аромат.

– Жди бога, – сказал верховный жрец, садясь на стул.

Больше четверти часа прошло в глубоком молчании.

Внезапно Домбоно судорожно вздохнул и еле слышно прошептал:

– Он идет!

Савельев тоже вздрогнул. На лбу Павла выступили капли холодного пота. В чаше с водой появились пузыри, поверхность окрасилась в красные и желтые цвета. Из глубины чаши поднялось черноватое облако, в центре которого виднелось множество огненно-красных рук. Руки бога Солнца.

Домбоно был бледен, его красиво очерченные губы нервно дрожали, но взгляд неотрывно следил за чашей.

Из всего тела Савельева внезапным дождем брызнули разноцветные искры. Огненные руки бога Солнца приняли форму кометы, соединенной с телом Павла широкой огненной лентой, выходившей из его груди.

Внезапно раздался страшный треск. Ослепительный огненный луч упал на Павла, на минуту окутал его и отлетел в пространство, оставив после себя только черные точки. У Павла вырвался хриплый вздох. Через минуту Савельев открыл глаза.

– Бог Солнца принял тебя, – прошептал Домбоно. – Ты – наш.

– Домбоно, – в тревоге повернулся Павел к верховному жрецу. – Они и в самом деле вернутся в свой обычный мир?

Домбоно обиженно пожал плечами.

– Я всегда держу слово, а уж царица-богиня… Идемте, Павел, вам предстоит первый урок на пути Предназначения…

Глава 24

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА КРУГИ СВОЯ

Брет Филиппс медленно приходил в себя. Он потянулся и встряхнулся, как лохматый пес стряхивает с себя капли дождевой воды. Было холодно, звездное небо безразлично сияло над ним, и Филиппс никак не мог понять, где он, что с ним. Он вновь рухнул на песок и закрыл глаза.

«Это неправда, – подумал Брет. – Так, давай-ка спи дальше, дружок. Потому что ты – форменный идиот! Ты напился в зюзьку, так что отсыпайся». Но холодно было по-прежнему, вдали заливались плачем гиены, а слабый ветерок шевелил его волосы.

Он вскочил на ноги. Потер глаза, но сумасшедшее видение никуда не делось, не растворилось, не исчезло. Их лагерь в пустыне. Вон стоит «лендровер», вон стены палатки трепещут от толчков ветра. У Филиппса перехватило дыхание.

Нет, не может быть! А как же клетки на высокой стене древнего храма? А как же богиня? А остеома, которую прооперировал этот Холодов? Господи, Филиппе, старина, ты окончательно сошел с ума, допился до белочки… Или это у тебя последствия малярии?

Он бросился к «лэндроверу» – на переднем сиденье полусидели, полулежали Алексей и Вероника. Она положила голову на плечо Холодова и крепко спала.

– А ну, подъем! – рявкнул до того всегда невозмутимый житель туманного Альбиона. – Господи боже, да просыпайтесь же вы! И скажите мне, что я еще не сошел с ума!

Холодов и Вероника вздрогнули и подскочили. Из палатки выполз Шелученко. Растерянно огляделся по сторонам, а потом смахнул рукавом грязной рубашки каплю, повисшую на кончике носа.

– Э… ничего не изменилось, – пробормотал Филиппе. – Наша палатка, наша машина… даже угли в костре еще не остыли! Но ведь этого не может быть, потому что не может быть никогда!

– Филиппе, как вы себя чувствуете? – спросил Шелученко. – У вас опять поднялась температура?

– Великолепно, – англичанин отмахнулся от бактериолога… На месте не было только Нага Мибубу, их водителя, и единственной жертвы Мерое – весельчака Ларина.

– И температуры нет? – продолжал надрываться Шелученко.

– Да нет у меня ничего! – Филиппе обошел «лэндровер» со всех сторон. – Да успокойтесь вы, мистер. Да, мы на том же самом месте. И все это нам не приснилось… водителя-то нет, Ларина – нет, зато есть мистер Холодов… мы и в самом деле все это пережили…

– Ты что-нибудь понимаешь? – прошептала Вероника. Ее трясло мелкой дрожью. Ночи в пустыне могут быть очень холодными. Алексей обнял ее и прижал к себе. А потом посмотрел на Лунные горы. Лунный свет ласкал скалы, прятал за серебряной завесой таинственный, призрачный мир древней Мерое.

– Да, я все понимаю, – прошептал он. – Спасибо, Сикиника…

– И что теперь? – спросил растерянный англичанин, который никак не мог прийти в себя. – Не думайте, что проблемы на этом закончились. Нам придется возвращаться в цивилизованное общество и объяснять свое длительное отсутствие. И что мы скажем? Что? Где мы были-то? И вообще, как долго нас не было в этом гребаном культурном мире?

– По моим подсчетам, месяца три… – неопределенно пожал плечами Холодов. – Но точно я, конечно, не знаю.

– Три месяца! – Брет в ужасе опустился в песок. – Обалдеть можно!

– Я домой хочу, – простонал Шелученко.

– Не можем же мы сказать, что так сильно заблудились, аж на три месяца! – фыркнул Брет. – А если расскажем о Мерое, нас всех в ближайший дурдом упекут. Холодов, вы-то что посоветуете? И где, кстати, Савельев?

Савельева нигде не было. Ни в палатке, ни в машине, нигде.

– Ни слова о Мерое, – внезапно очнулся от «спячки» Холодов. Он порылся в кармане в поиске сигарет, которых там и быть не могло, и вытащил обрывок какой-то бумажки. Письмо было наскоро написано Павлом Савельевым. Золотыми чернилами, изобретением Домбоно. Последнее послание. – Ох ты! Сейчас прочитаю.

«Леш, никакой Мерое не существует, не существует и все тут. Не видели вы ничего. Забудьте все. Кто откроет рот и расскажет о нас, тот будет проклят вместе со всеми своими потомками! Забудьте нас!».

– Все-таки этот сумасшедший остался с ними! – сдавленно охнул Холодов. И скомкал последнее письмо друга, а затем бросил в едва тлеющий костер.

– Ну, и что нам делать? – растерянно спросил Филиппс. – Я уважаю желание мероитов и Савельева. Домбоно так вообще меня от малярии вылечил…

– Шелученко? А ты что скажешь? – прищурился Холодов.

– Я жив! Больше мне ничего не надо. Вот только домой… – и Алик украдкой погладил шкатулку, лежавшую во внутреннем кармане засаленной ветровки.

Холодов потер глаза:

– Мне бы тоже домой хотелось. Для меня Питер важнее, чем какая-то Мерое. Я, конечно, никогда не забуду эту страну, но я привык жить по соседству с тайнами. А ты, Ника?

– Ни слова больше об этой проклятой Мерое, – прошептала Вероника, закрывая лицо руками. Алексей еще раз кинул взгляд на далекие Лунные горы. Он прощался. Прощался с удивительным городом, с Пашкой, оставшимся в сказке, с Сикиникой. Он знал, что никогда больше не увидит этих мест.

– Поехали. Ночь светлая, доберемся.

– Так что мы расскажем людям? – заволновался Филиппс.

– Что-нибудь расскажем! – отмахнулся от него Алексей. – Какую-нибудь завиралку про террористов, что взяли нас в заложники, в рабство, а потом поняли всю бессмысленность нашего задержания. Договоримся по дороге, о чем врать-то…

Через час они собрались в путь. На рассвете добрались до первого поселения. Филиппе сидел за рулем и весело напевал какую-то английскую песенку.

Холодов сидел рядом с ним. Сидел грустный, с окаменевшим лицом. «Только не оглядывайся, – просил он, умолял самого себя. – Холодов, только не оборачивайся, пожалуйста… Нет никакой Мерое.

Вырви ее из своего сердца. Черт побери, Холодов, вырежи ее как аппендицит! Как частичку души…»

Стояла ясная, звездная ночь. Тихая-тихая. И царица-богиня Сикиника сказала своему сыну:

– Сейчас он уедет от нас в свой мир и никогда больше не вернется, Мин-Ра. Никогда! Знаешь ли ты, что это значит: никогда?

– Да, мамочка, знаю. Никогда – это как смерть…

Они сидели рядышком у окна и смотрели на звезды. Сидели, крепко обнявшись, мальчик затих, прижавшись белокурой головенкой к плечу матери…

– А тот, второй, высокий и добрый остался с нами, да? – внезапно спросил он.

– Да, он остался с нами.

– Навсегда? – улыбнулся мальчик.

– Да…

– Навсегда – это тоже как смерть, да, мама? Богиня плакала…

Кто разверзнет уста и расскажет о нас, да будет проклят! Забудьте нас… Только не забывайте нас…