Тайна Зои Воскресенской

Море было серое, неприветливое, довольно бурное, качало основательно. Так прошел второй день нашего путешествия.

Я оказалась в кают-компании вместе с капитаном и его помощниками, а также несколькими министрами, назначенными в состав польского эмигрантского правительства в Лондоне.

Моим соседом по столу оказался словоохотливый старичок, министр земледелия, отлично говоривший по-русски. Он ежеминутно уверял, что влюблен в море и нет большей радости для него, чем встреча с морем. «Оно напоминает мне пашню, а корабль – пахаря, – говорил он с пафосом. – После войны и нашей победы мы проделаем большую работу по демократизации нашей страны. Я даже за ликвидацию помещичьих хозяйств, землю надо раздать крестьянам. Но я противник вашей коллективизации, – продолжал он. – Коллективизация – это техника, тракторы, гарь, это химические удобрения, а земля приемлет только натуральное удобрение – навоз, который дают коровы и лошади. Долой химию и технику, да здравствует живая лошадиная сила и коровий навоз!» – восклицал он, щелкая пальцами.

На третий день в небе появились зловещие силуэты самолетов. Наш пароход ощетинился десятком зенитных пушек и пулеметов, которые безостановочно взметали в небо огненные стрелы. Трассирующие пули прошивали яркими стежками темнеющее небо. Однако ни один самолет не был сбит. Вот от самолетов отделилась тяжелая темная капля и понеслась вниз. Чмокнула в бурные волны, вздыбила фонтан воды. Издали казалось, что на раскаленную сковородку разбили яйцо и оно зашипело в кипящем жиру.

Мы собрались в кают-компании и слушали эти всплески, заглушающие треск пулеметов. Мой новый знакомый министр земледелия сидел и, сложив руки, читал какую-то молитву по-польски. Люди мрачно прислушивались, все в напряжении, в ожидании. «Справа по курсу. Слева по курсу», – определял взрыв бомб полковник, возглавлявший отряд польских офицеров. Не скрою, мне было страшно. До этого я пережила много бомбежек, но на земле. А когда под ногами бездна…

Однажды около пяти часов вечера бомбежка была особенно интенсивной, над нами летали два или три самолета. Традиционный файф-о-клок – пятичасовой чай – на столе не появился. В кают-компанию вошел помощник капитана и, увидев наше угнетенное состояние, воскликнул: «Как, уже семнадцать ноль пять, а чай еще не сервирован?» И, вызвав стюарда, приказал накрыть столы. В это время где-то поблизости грохнул взрыв, заглушая треск орудий. Помощник капитана весело рассмеялся и сказал: «О, эти асы сбрасывают свой груз в море, чтобы доложить командованию, что они потопили несколько наших кораблей. Они слишком высоко летают, и шансы попасть в цель равны один к ста. Я вам сейчас продемонстрирую». Он отщипнул от своей булочки кусочек, скатал горошину, положил на пол маленькую "плоскую зажигалку, высоко поднял руку, прицелился, разжал пальцы. Горошина упала далеко от цели. «А они летают намного выше, чем я показал, – добавил он. – Поупражняйтесь, и вы поймете, что можете с аппетитом выпить прекрасный чай со свежим кексом». И он стал разливать чай, приглашая к столу.

Через несколько дней дежурные налеты фашистских бомбардировщиков прекратились. Наш пароход, не получив никаких повреждений, двигался к месту назначения. Мы стали чаще выходить на палубу. Светило солнце. Большие стаи касаток, обгоняя пароход, резвились, высоко выбрасываясь из воды. Свободные от вахты моряки с увлечением бросали им кусочки хлеба и объясняли мне, что дельфины прокладывают курс кораблю, умело обходя мины.

Так мы «шлепали» по Баренцеву морю больше недели и наконец вошли в бухту Скапа-Флоу, расположенную на Оркнейских островах. Это главная операционная военно-морская база флота Великобритании – английский Кронштадт.

Неба не видно: колышутся воздушные заградительные аэростаты, серые, под цвет воды. На фоне вечерней зари из моря вырастали причудливые силуэты гор, окружавших бухту.

В круглой бухте множество военных и вспомогательных судов, буксиров, катеров. Среди них, как сигары в пепельнице, торчат разных размеров корабли. Кормами вверх. Штук шесть-семь. Это я видела собственными глазами и вспомнила, что в печати было сообщение о том, что германская подводная лодка, пройдя под минные заграждения, ворвалась в бухту, выпустила торпеды, потопила эсминец. Но я вижу, что не один корабль зарылся носом в воду.

Я распрощалась с капитаном, командой. Меня и польских министров на катере в сопровождении морских офицеров доставили на материк. Затем на разбитом грязном автобусе, словно побывавшем в боях, двинулись по раскисшей дороге. С фанерных щитов на оконных проемах, обклеенных плакатами, смотрели строгие глаза, а из раскрытого рта вылетали строчки: «Молчи, тебя слушает враг!», «Враг рядом с тобой, помни!». Стало жутковато.

Уже совсем развиднелось, автобус вырвался из распадка гор в долину. Пологие склоны гор во многих местах были густо засыпаны серыми валунами. Мне даже показалось, что они шевелятся. Старичок министр, сидевший рядом, пояснил: «Это отары знаменитых шотландских овец. Когда-то они сделали Англию богатой. Недаром спикер в парламенте и сейчас занимает свое высокое место, сидя на мешке, набитом овечьей шерстью».

Горы оборвались внезапно, и открылось море – хмурое, мглистое. Дорога шла теперь вдоль морского берега. Потянулись длинные сельские улицы с серыми каменными домами, обнесенными низкими оградами. Время от времени возникали островерхие крыши и за зубчатыми стенами высокие башни старинных замков.

Но вот автобус остановился, пропуская оркестр, наигрывавший на длинных волынках какой-то бравурный мотив. За оркестром шли шотландские солдаты в коротких клетчатых юбках, запахнутых и застегнутых на бедре огромной английской булавкой. Короткие куртки, на голове шапочки с перьями, через плечо, как скатка шинели, свернутый клетчатый плед и на ремне – автомат.

Въехали в Эдинбург, столицу Шотландии. Город-парк. Город-музей древней и современной причудливой архитектуры, с балконами, выступами, башенками, колоннами по одной стороне улицы, а по другую сторону – парк с памятниками, фонтанами.

Автобус остановился у какой-то замысловатой башни. Многоярусные готические ниши с орнаментами, фресками и шпилями над ними. Все устремилось ввысь, и сооружение кажется кружевным, легким, летящим. Под нижними сводами беломраморная фигура пожилого мужчины с мудрым лицом, сидящего в глубоком раздумье. Это памятник писателю Вальтеру Скотту. Вот он, поэт и романист, волнующий и сегодня души молодых и взрослых. И рядом с грандиозным монументом Скотту – скромный памятник его современнику, величайшему поэту Шотландии Роберту Берн-су, прожившему, как и Пушкин, всего тридцать семь лет, но оставившему человечеству богатое поэтическое наследство.

Следов войны в городе не видно. Разве только на клумбах вместо роз пожухлая картофельная ботва, кочерыжка от капусты и многочисленные плакаты на щитах: «Копай ради победы!», а на стенах знакомые уже: «Молчи, тебя слушает враг!»

Переночевала в гостинице при Северобританском вокзале, где было сыро и даже в шубе холодно. Чаю не было, грызла галеты, запивала ледяной водой.

В ресторане тоже холодно, дымно от табака. Зал с витражами и лепными украшениями заполнен офицерами, среди них молодые женщины в мундирах, но, в отличие от мужчин, они сидели в пилотках.

Подошли два офицера: один в английской, другой в шотландской форме, но не в юбке, а в длинных ярких клетчатых брюках. Официантка в полувоенной-полуспортивной одежде принесла по мисочке супа и на крохотной тарелке жаркое: кусочек консервированного мяса, листок серой тушеной капусты и одна картофелина в мундире. Потом подала большой чайник, розетку с горкой сахарного песка и одну чайную ложку. Я шепнула ей, что она забыла подать чайные ложки. «Забыла? – изумилась официантка. – Миссис, наверное, иностранка и не знает, что у нас весь металл идет на нужды фронта, и мы подаем только одну ложечку на столик».

Шотландский офицер, сидевший рядом, протянул мне ложечку. «Остальные пять ложечек перекованы на снаряды против Гитлера, миссис, – улыбнулся он и пододвинул мне розетку. – Я отказываюсь от своей порции в вашу пользу». Английский офицер поступил так же. Мне осталось их поблагодарить. «Сенк ю вери мач!» – «Вы иностранка, миссис?» – спросил шотландец. «Да, я из Советского Союза». – «Из Москвы?» – «Из самой». – «О, русские изумляют мир. Поздравляю вас!» – сказал шотландец, встав из-за стола.

Утром поездом выехала в Лондон. В вагоне разноязычный говор, улавливаю – плохо с продовольствием. Нет топлива. Но главная тема все же – прорыв гитлеровских войск к Москве. Отчаянные споры – отстоят ли русские свою столицу? Я заставляю себя не ввязываться в дискуссию. Мой английский язык слишком беден для полемики. Весь путь до Лондона провела в вагоне как глухонемая.

В Лондоне еду на такси в наше посольство. Глядя по сторонам, холодею от ужаса – деловой центр города, Сити, изуродован, искалечен. Каменные основания зданий, построенных на века, все же устояли под натиском гитлеровской авиации, но повсюду горы бесформенных глыб мрамора, скрюченных железных балок. И над всем этим хаосом возвышается собор Святого Павла с зияющей пробоиной на куполе. Улицы тем не менее расчищены, и девушки в защитных комбинезонах и кокетливо надвинутых на лоб пилотках тащат на тросах аэростаты.

Шофер такси, поняв по адресу, который я назвала, что я советская, на прощание сказал: «Мы молимся Богу за победу русских, иначе гитлеровцы ковентрировали бы весь наш великий остров». Это был новый глагол в английском языке, возникший после варварского уничтожения гитлеровцами города Ковентри…

С сильно бьющимся сердцем поднималась я по ступенькам нашего посольства в Лондоне – что-то ждет меня там? Долетел ли муж? А если долетел, то почему не встретил на вокзале? Ведь в посольстве о прибытии парохода должны были знать. Что с Москвой? И горячие споры пассажиров в поезде, и газетные афиши на стендах: «Бой за Москву», «Гитлер назначил парад в Москве»… Как все это понимать? Как добрались до Ижевска мама с Володей? Эти вопросы жгли сердце.

Первый, кого я увидела в вестибюле, был наш старый друг Иван Андреевич Чичаев.

И вот Иван Андреевич идет ко мне навстречу, распахнув руки. Но почему он, а не Борис? И работает Чичаев в другом советском посольстве – при эмигрантских правительствах стран, оккупированных гитлеровцами… Значит… Я окаменела. И вдруг из-за колонны выходит – чур меня, чур меня! – мой муж, Борис. Нервное многодневное напряжение взорвалось, и радость встречи я обильно полила слезами, хотя всю жизнь считалась неплаксивой.

Иван Андреевич скомандовал:

– Сырость не разводить, и без того здесь хватает, и марш в машину, поедем к нам домой обедать. Ксюша мировой пирог испекла, целый месяц карточки на муку сберегала.

– Здесь тоже карточки? – спросила я.

– Да еще какие, сахар в мизерных дозах, его берегут только для детей, хлеб, молочные продукты – в общем, все, все. И мы, дипломаты, живем по карточной системе. Говорят, и короли тоже, а здесь собрались многие короли Европы – норвежский, югославский и греческий, нидерландская королева.

Вечером пытались ловить по радио Москву, но фашисты усердно забивали московское радио трещотками, звонками, барабанным боем.

Вот она, Москва-матушка, как ее усердно забивают. Жива, стало быть, и гитлеровцы по ее улицам не гуляют, – заметил муж, пытаясь сквозь хаос визга, какофонии звуков поймать сводку Совинформбюро. Из эфира слышались отдельные слова – «продолжалось…», «оставили город…», «потери фашистских захватчиков…».

На следующее утро мы с мужем пошли в наше посольство с визитом к послу Ивану Михайловичу Майскому, которого муж хорошо знал.

МАЙСКИЙ Иван Михайлович (1884 – 1975) – советский историк и дипломат.

С 1929 по 1932 год был Полномочным Представителем Советского Союза в Финляндии. С 1932 по 1943 год – Чрезвычайным и Полномочным Послом СССР в Великобритании, а с 1943 по 1946 год – заместителем наркома иностранных дел Советского Союза. В 1946 году избран действительным членом Академии наук СССР.

Перу И. М. Майского принадлежат труды по истории всемирного рабочего движения, по истории Испании и книга воспоминаний.

Иван Михайлович принял нас в своем просторном кабинете. На стене большая карта Советского Союза, утыканная красными и черными флажками, обозначавшими линию фронта.

Майский расспросил меня, как прошло путешествие, очень интересовался организацией и засылкой в тыл врага наших диверсионных и разведывательных групп. Сообщил, что через день в Швецию летит английский самолет и для нас уже заказаны два места, а затем с лукавинкой в голосе спросил, не хотим ли мы посмотреть живого Ллойд Джорджа?

– Как, того самого? Про кого мы в комсомольские годы сочиняли не очень вежливые частушки? Ведь он был наш злейший враг, – не удержалась я от реплики.

Майский засмеялся:

– Именно тот самый, именно был врагом. Он автор страшного для Германии Версальского договора. Он поддерживал Черчилля в его планах удушить новорожденное Советское государство в колыбели. Их замыслы не оправдались. Одно время он ориентировался на Гитлера, как на «санитара от коммунистической заразы». Но когда Гитлер захватил почти всю Европу и ринулся на Советский Союз, Ллойд Джордж пересмотрел свои позиции. Он до сих пор возглавляет либеральную партию, выступает за открытие второго фронта и стал ярым врагом фашизма. Завтра он с супругой придет ко мне на завтрак.

Могла ли я когда-нибудь представить себя в обществе Ллойд Джорджа? Он вошел, вернее, его ввела крупная, еще не старая, довольно красивая женщина, его жена. Ллойд Джордж невысокого роста, на розовом черепе, щеках, подбородке белые пушистые клочки волос, ноги его слушаются плохо.

Ллойд Джордж что-то говорит, я не могу разобрать даже, на каком языке, видно, у него нелады с дикцией. Его не понимает и Майский, в совершенстве владеющий английским языком. Жена Ллойд Джорджа – его многолетняя секретарша – является своеобразным переводчиком с английского на английский, только она и понимает своего супруга. Ллойд Джорджа интересует судьба Москвы – «ведь Гитлер назначил парад на Красной площади».

– На Европейском континенте только одна столица не даст себя полонить – это Москва, – категорически опровергает досужие вымыслы фашистской пропаганды советский посол. – Никогда не бывать Гитлеру в Москве, разве только в качестве военнопленного. Никак иначе!

Майский делает решительный жест рукой.

Ллойд Джордж улыбается, показывая великолепные зубные протезы под стать белоснежным бакенбардам.

После весьма скромного завтрака посол приглашает посмотреть короткометражный фильм о Москве. На экране Кремль, часы на Спасской башне показывают 12 часов, полдень.

– Биг Бен [11], – с удовольствием произносит Ллойд Джордж, произносит четко. Сравнивает часы на башне Кремля с часами на Вестминстерском аббатстве.

Мирная Москва, с витринами, не заваленными мешками с песком, улицы без противотанковых ежей, площади, не закамуфлированные под здания и парки, на крышах нет зенитных орудий. Милая солнечная Москва, беспечные дети, веселая молодежь, на речном трамвае молодые люди что-то поют (фильм немой), наверное, «Мы кузнецы, и дух наш молод…».

Вспомнилось, как в последний вечер мы с мужем шли по улице Горького, предъявляя почти на каждом углу ночные пропуска. Напротив Моссовета в темноте вдруг остановились, пораженные странной картиной: посередине улицы вертелись сами по себе серебристого цвета сапоги, высоко над ними поворачивался из стороны в сторону такой же серебристый шлем, а между ними четко регулировал движение транспорта блестящий жезл, самой же фигуры регулировщика не было видно. Мы догадались, что сапоги, каска и палочка покрыты какой-то краской, которая серебрится под синим светом ламп. Очевидно, этот камуфляж страховал регулировщика от наезда машин. В других районах столицы мы такого не видели.

Фильм закончился широкой, раздольной песней Лидии Руслановой. Ллойд Джордж был восхищен.

– Так, значит, немцев в Москве нет! Я очень рад слышать это.

– Есть, есть немцы в Москве – Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт, Бертольд Брехт, Анна Зегерс, – сказал Майский.

Ллойд Джордж рассмеялся и крепко потряс руку посла.

Прощаясь с Борисом Аркадьевичем, Ллойд Джордж спросил:

– Вы впервые в Лондоне?

– Да.

– Вам интересно, наверное, побывать в парламенте, – подхватил Майский. – Давайте попросим мистера Ллойд Джорджа получить туда пропуск.

– О, я был бы весьма признателен, – откликнулся Рыбкин.

Проводив Ллойд Джорджа, Майский сказал:

– В парламенте сейчас происходят непривычные для нас вещи. Всерьез обсуждался, например, вопрос – можно ли приравнять командиров воздушных кораблей к морякам и разрешить им курить трубку.

– А на днях, – добавила жена Майского, – был депутатский запрос насчет дамских чулок. Их нет в продаже, а ходить на работу с голыми ногами считается неприличным. Нашли выход. В дамских парикмахерских на ногах рисуют чулки – шов, пятку и даже штопку.

Бориса Аркадьевича сопровождал в парламент сын Ллойд Джорджа и по пути рассказал занятную историю. В парламенте шла горячая дискуссия – что делать со шпагой на статуе Ричарда Львиное Сердце, надломленной осколком снаряда. Следует ли реставрировать эту шпагу или оставить «в назидание потомству». Спор был жестокий. Сын Ллойд Джорджа высказался так: «Ричард был король драчливый. Он постоянно с кем-то воевал и почти всю жизнь прожил вне Англии. Но король есть король, и памятник ему должен быть таким, каким задуман». Добавлю к этому одно: недавно я видела памятник королю Ричарду Львиное Сердце по телевизору. Шпага в его руке выпрямлена. Англичане верны себе. Традиция превыше всего.

Борис Аркадьевич до моего приезда успел ознакомиться с Лондоном, а так как у нас оставались только сутки, то мы решили, что он будет моим гидом и покажет мне самое-самое. Но этого «самого» оказалось весьма много.

Что меня потрясло – это почти начисто уничтоженные фашистскими бомбардировщиками целые районы. Невольно подумалось о Москве, которую гитлеровская авиация бомбила каждый вечер. Таких бомбежек мы успели пережить множество, но Москва не была разрушена. ПВО была на высоте.

А вот английские газеты пишут, что осенью 1940 года в течение двух месяцев фашисты методично с десяти вечера и до семи утра бомбили британскую столицу. За ночь налетало по 300 – 500 бомбардировщиков. Было уничтожено и основательно повреждено более миллиона домов и коттеджей. Из-под развалин извлечено 50 тысяч трупов. Раненых не считали. Последний массированный удар гитлеровцы нанесли Лондону в мае 1941 года.

Мы ехали через восточный район Лондона – Ист-Энд. Поразил нищенский вид кварталов, узеньких улочек, поперек которых протянуты веревки, и на них сушилось рваное белье. По улицам текли мутные потоки. Оборванные ребятишки возились в грязи. Ни деревца, ни зеленого кустика, низкие серые домишки перемежались с развалинами.

Желтый смрадный воздух становился все гуще, и дальше десяти – двадцати метров ничего уже не было видно.

В метро спустились по эскалатору. Стены оклеены яркими довоенными рекламными плакатами. Когда вышли на перрон, были потрясены: вдоль всей платформы тянулись в три яруса нары, сбитые из досок. Для пассажиров оставалась узкая полоса по краю платформы. На нарах люди лежали, сидели, спали, читали, играли в карты. Много женщин с малолетними детьми. Под головой у каждого на нарах большой узел с домашним скарбом. Иные прикрыты «одеялами», сшитыми из четырех номеров газеты «Таймс», каждый номер страниц двадцать, не менее. Удушливый запах, мусор, слабо освещенные платформы являли собой жуткое зрелище. Я невольно подумала о нашем московском метро, в котором даже в дни войны было тепло, чисто и светло…

Хайгетское кладбище походило на огромный город. Широкие проспекты, улицы, переулки, тупики. На центральных проспектах тяжелые гранитные склепы, кружевные мраморные часовни, острокрылые ангелы и высеченные из мрамора скульптурные портреты усопших.

В длинном ряду маленьких мраморных и гранитных плит, тесно уложенных друг к другу, Борис Аркадьевич разыскал могилу Карла Маркса. На седой гранитной плите было высечено:

Здесь покоится

ЖЕННИ МАРКС

1814 – 1881

КАРЛ МАРКС

5.5.18 – 14.3.83

АНРИ ЛОНГЕ

ЕЛЕНА ДЕМУТ

Никакого памятника. Только серая плита в рамке желтого гравия на месте последнего пристанища любимой жены Женни, самого Карла Маркса, внука и служанки – друга семьи.

…Через несколько дней на самолете ночью – в Швецию. Обрядили меня в комбинезон, нацепили парашют, лайфджекет (спасательный жилет) с лампочкой и свистком. Удивилась свистку. «Отпугивать акул в Северном море, если попадете в воду», – отшутилась служащая аэродрома.

Тьма… Гул мотора – говорить невозможно. Иллюминаторы в самолете плотно зашторены. Летели час, два. Муж, как я понимаю, сладко спит. Осторожно отодвигаю уголок материи. Делаю щелочку – тьма… тьма… Еще часа два полета, и вдруг стюард раскрывает шторки на иллюминаторах. Сквозь круглые оконца видны блестящие пунктиры. Под нами Швеция. Она не затемнена. Пролетаем над поселками, городами. Опускаемся на аэродроме.

Летели через Северное море шесть часов.

МОЯ МИССИЯ

И вот я в кабинете посланника в Швеции – Александры Михайловны Коллонтай. Мне шел в ту пору тридцать пятый год. Александра Михайловна готовилась отметить свое семидесятилетие.

– Приступим к делу, – говорит Коллонтай после приветствия. – Завтра вечером я хотела бы подробно поговорить с вами и вашим мужем, а сейчас…

– Что я должна делать?

– Вот это мы сейчас и обдумаем. Задача такая: противопоставить клеветнической пропаганде гитлеровцев и их пособников в Швеции правду о СССР и советском народе. Задача непростая. Швеция наводнена фашистскими газетами, книгами, листовками и брошюрами, постоянно крутят кинофильмы и ведут радиопередачи, которые прославляют так называемую «великую миссию» нацистской Германии. Например, на центральной улице Стокгольма Кунгсгатан германское посольство в огромной витрине каждый день помещает устрашающие шведов военные фотографии и карту мира, на которой они старательно закрашивают все новые и новые территории, отошедшие к «непобедимому» «третьему рейху»… Мы должны довести до шведской общественности правду о положении в СССР. В первую очередь наладить регулярный выпуск «Листка советских новостей» или, – Александра Михайловна задумалась, – пожалуй, назовем это более нейтрально: «Информационный бюллетень». Будем сообщать шведам сводки Совинформбюро.

Далее она посоветовала «ловить» радиосводки по ночам, когда их Москва передает для районных и областных газет. Нацисты глушат эти передачи, но разобрать кое-как можно.

– Статьи заказывать по телеграфу, – продолжала она. – Но основное – это радио. В вашем распоряжении работники торгпредства, инженеры-приемщики, которые сейчас остались без дела и по одному, по два уезжают в Советский Союз. Отъезд их зависит от английских самолетов, которые берут на борт не более одного-двух человек.

– Где же будем печатать бюллетени, в какой типографии? – спрашиваю я.

Александра Михайловна задумалась, словно что-то другое отвлекло ее мысли, а потом вдруг сказала:

– Посольство имеет право использовать собственный множительный аппарат. Купим ротатор. Мне кажется, – она постучала по столу сложенным лорнетом, – наш бюллетень надо издавать на трех языках: на русском – для советской колонии, на английском – для наших союзников и иностранных посольств и, конечно, на шведском…

Я сидела и записывала в блокнот указания посла.

– Далее, – продолжала Коллонтай, – договоритесь с кинотеатрами о демонстрации наших кинофильмов – будем заказывать их из Москвы с диппочтой. Установите связь с прогрессивными газетами. Подумайте, каких советских писателей и журналистов привлечь… Итак, начинайте действовать, – заключила Александра Михайловна. – Нельзя терять ни одного дня. Тут недавно вечерняя газета «Афтонбладет» оглушила шведов известием, что «Москау ха фаллит» («Москва пала»), и шведский нейтралитет сразу дал крен в сторону фашистской Германии.

…Александра Михайловна информировала шведский МИД, что в советском посольстве образовано пресс-бюро и его возглавляет «мадам Ярцева». Мне позвонили из пресс-центра МИДа и пригласили в «Гранд-отель», где заведующий отделом прессы представит меня корпусу иностранных и шведских журналистов.

В банкетном зале «Гранд-отеля» собралось человек сорок – корреспонденты из разных стран. Среди них две женщины – одна из Соединенных Штатов Америки, другая из Норвегии. Шведский дипломат выстроил мужчин, как на параде, во главе с женщинами, и стал представлять. «Соединенные Штаты Америки…» Маленькая, подвижная женщина, улыбнувшись, дружески пожала мою руку. «Норвегия…» Статная, крупная, голубоглазая блондинка с мягким любопытством смотрела на меня и даже обхватила меня за плечи. «Корреспондент из Великобритании…» Обмен рукопожатиями и улыбками. «Венгрия…» Плотный молодой мужчина протянул руку. Я сжала обеими руками свою сумочку, и его рука, повиснув в воздухе, опустилась. В зале возник сдержанный шумок и какое-то движение. «Румыния…» Я сделала вид, что не заметила наклона его головы, и шагнула вперед. «Япония…» Слышу, вижу. Рядом с ним стоят навытяжку несколько человек в одинаковых костюмах и с одинаковыми лицами. «Корреспонденты Германии…» – уже не так торжественно произнес шведский дипломат. Они развязно протянули (хорошо, что еще не вскинули) руки. Не взглянув на них, я проследовала дальше. Цепочку замыкал наш корреспондент.

Ряды журналистов смешались, и тут немцы, итальянцы, венгр – все те, кому я не подала руки, покинули банкетный зал. Я увидела, что это обстоятельство огорчило заведующего отделом прессы, а наш представитель ТАСС принялся мне популярно объяснять, что Швеция нейтральна и что журналисты здесь работают в общей комнате и нормально общаются друг с другом.

– Шведы нейтральны, но не мы с вами, – заметила я.

Об этом инциденте я рассказала Александре Михайловне, спросила, так ли надо было мне поступить. Она сказала, что позиция моя правильная.

…Через неделю начал выходить «Информационный бюллетень» советского посольства.

Рассылаем его в редакции газет, журналов, информационным агентствам, видным политическим и общественным деятелям, союзным посольствам. Но как распространить его среди населения? Придумали. Закупили телефонные справочники городов и поселков (в Швеции телефон уже тогда имелся в каждом жилом доме) и стали рассылать наугад каждому пятому, десятому. Бывало, бюллетень возвращался с ругательным письмом обратно, но появились и первые подписчики: «Мой сосед Свенсон получает, а мне почему-то не присылают». В большом количестве шли письма-приветствия, в которых шведы выражали свою поддержку сражающемуся Советскому Союзу, желали ему скорейшей победы над захватчиками. Писали шахтеры из Кируны, священнослужители, жители провинциальных городов.

На первых порах тираж бюллетеня не превышал тысячи экземпляров, но скоро возрос до двадцати, потом и до тридцати тысяч.

…7 ноября 1941 года. Под Москвой развернулась небывалая по своим масштабам и героизму битва. На Красной площади столицы состоялся парад частей Красной Армии. Суровый, заснеженный город. На Можайском, Волоколамском направлениях соединения Рокоссовского и Говорова отбивают бешеные атаки нацистских полчищ. На Ленинградском шоссе у поселка Химки фашисты подошли близко к столице, установили дальнобойные орудия для обстрела.

Весь мир потрясен тем, что на Красной площади состоялся традиционный парад и красноармейцы, пройдя строевым шагом, уходили прямо на поле сражения.

…Идет война. Швеция объявила себя нейтральной. Но какой зыбкий этот нейтралитет. Вместе с продвижением гитлеровских войск на советском фронте нейтралитет дает крен в сторону Германии и, того и гляди, опрокинется. Швеция разрешила транзит через свою территорию на северный финский фронт немецких войск и немецкой техники. Шведская руда, шарикоподшипники оснащают германскую военную промышленность. Немцы требуют кредиты. Служба пропаганды распространяет слухи о «зловещих» планах Советов в отношении Швеции, сеет панику.

Нацистские клеветники из германского посольства публиковали фотографии, «свидетельствующие о зверствах Красной Армии». Фотографии действительно ужасающие, но… изображена на них «работа» самих фашистов на Восточном фронте, на временно оккупированных территориях.

Наше посольство получило по телеграфу текст ноты советского правительства о повсеместных грабежах, разорении населения и чудовищных злодеяниях германских властей в захваченных ими советских городах и поселках. Нота датирована 2 января 1942 года и адресована послам и посланникам стран, с которыми СССР имел дипломатические отношения.

Мы решили ознакомить шведскую общественность с этой нотой, поскольку газеты Швеции информации о зверствах гитлеровцев не давали. Мы напечатали 200 тысяч экземпляров бюллетеня – тираж неслыханный по здешним меркам.

Бандероли наши на почте не принимали, поэтому ноту пришлось рассылать в закрытых конвертах с наклеенными марками. Работали над печатанием и упаковкой двое суток. Наняли два грузовика, чтобы перевезти наше послание из пресс-бюро на почтамт.

Ждали реакции читателей. Что скажут, как отзовутся? Прошло несколько дней, и вот в пресс-бюро ко мне пришел посетитель-мужчина, отказавшийся назвать, кто он и откуда. Сказал лишь, что немецкое посольство прознало о нашей работе, заявило протест шведскому министерству иностранных дел и, по указанию властей, все наши пакеты свалены в подвал и, как приказано, «подлежат уничтожению». Выпалив все это и сказав «адье», незнакомец быстро ушел.