Высокое напряжение (Инкассатор)

      ***
      - Хоромы, однако, - сказал Бекешин, когда Юрий остановил "мерседес" перед подъездом, Юрий не ответил. Какое-то время он просто неподвижно сидел за рулем, глядя на знакомый с незапамятных времен двор с покосившейся деревянной беседкой, веревками для сушки белья и облупившимися стальными конструкциями детской площадки. Ему показалось, что липы и клены во дворе за время его отсутствия стали еще немного выше, а кусты сирени, в которых прятался почерневший от непогоды деревянный стол, вечно обсиженный доминошниками и любителями засосать стаканчик портвейна на лоне природы, сделались чуть погуще, чем раньше. Это был, конечно же, обман зрения. Несомненно, и кусты, и деревья за полгода еще чуточку подросли, но заметить эти изменения невооруженным глазом было просто невозможно.
      Юрий полез в карман новенького, с иголочки, страшно дорогого пиджака, вынул сигареты и закурил, стараясь держать сигарету так, чтобы ненароком не уронить пепел на костюм. "Вот черт, - с неловкостью подумал он. - Соседи наверняка решат, что я мафиози девяносто шестой пробы. То мою дверь штурмует ОМОН, то бандиты какие-то ломятся, шум, драки, потом я исчезаю черт знает на сколько времени, а после появляюсь за рулем "мерседеса", одетый, как распроклятый бизнесмен из рекламного ролика. Нормальные люди так не живут. А кто, собственно, сказал, что я нормальный? Это идея. А вдруг я действительно псих? Провериться, что ли?"
      Тут он вспомнил кое-что еще и звонко шлепнул себя ладонью по лбу.
      - Слушай, - сказал он Бекешину, - елы-палы! Как же мы в квартиру-то попадем?
      Бекешин недовольно завозился на соседнем сиденье, позвякивая бутылочным стеклом.
      - А я говорил, - проворчал он. - Ко мне надо было ехать. А еще лучше - в кабак. Со стриптизом.
      - Да пошел ты знаешь куда со своим стриптизом! - рассеянно огрызнулся Юрий. - Я дома почти год не был, а он мне какой-то стриптиз... И потом, я уже черт знает сколько времени баб только на картинках наблюдаю. Мало ли, что со мной случится в твоем стриптиз-баре. Ты мне лучше скажи, монтировка у тебя в машине есть?
      - Монтировка? - Бекешин глубокомысленно подвигал лицом, пытаясь сообразить, есть ли у него в машине монтировка. - А зачем?
      - В носу ковырять, - съязвил Юрий. - Надо же мне как-то домой попасть!
      - А ключа нет? - зачем-то спросил Бекешин, хотя без всяких вопросов было ясно, что ключа нет.
      - Ключ есть, - сказал Юрий. - Если он каким-то непостижимым образом не попал в переплавку, то он есть. Ключ - это вещь основательная и долговечная. Он есть наверняка, только я не знаю, где он находится. Я не помню даже, где и при каких обстоятельствах я его видел в последний раз. С тех пор, знаешь ли, много воды утекло. Было как-то не до ключей. Так есть у тебя монтировка?
      - А черт ее знает, - ответил Бекешин и снова звякнул стеклом. - Надо в багажнике посмотреть, там болталось какое-то железо... Только должен тебя предупредить, что теперь не шестьдесят восьмой год и даже не восемьдесят девятый. Теперь никто шины самостоятельно, вручную не монтирует.
      - Ошибаешься, - сказал Юрий, затягивая ручник и берясь за ручку дверцы.
      - Тебе виднее, - пожал плечами Бекешин. - Я, например, от всего этого далек. Понятия не имею, что у этого драндулета под капотом.
      , - Красиво жить не запретишь, - констатировал Юрий и вылез из салона.
      Он обошел машину и открыл багажник. К его немалому удивлению, здесь обнаружилось много полезных вещей: буксировочный трос, аптечка, домкрат, набор торцовых ключей и даже огнетушитель. Юрий приподнял коврик и осмотрел запаску. Запаска была на месте, но монтировки не оказалось и здесь. Зато в углу багажника под ковриком обнаружился изогнутый буквой "Г" баллонный ключ, один конец которого был заострен. Юрий засунул баллонник в карман брюк и захлопнул багажник.
      - Ну что?
      Бекешин уже выбрался из машины и стоял рядом с передней дверцей, вопросительно глядя на Юрия. Бутылки он, конечно же, прихватил с собой, и теперь они торчали у него во все стороны, как какие-то диковинные прозрачные отростки. Бутылок было много.
      - Пошли, - сказал Юрий и двинулся к подъезду, торопясь поскорее увести вызывающе хорошо одетого Бекешина вместе с его батареей спиртного подальше от любопытных глаз.
      - Эй, - окликнул его Георгий, - может быть, ты меня все-таки разгрузишь? Кто из нас телохранитель?
      - Телохранитель, - не оборачиваясь, сказал Юрий, - это совсем не то же самое, что носильщик. В конце концов, если на тебя сейчас нападут, я что должен буду забросать киллера стеклотарой? И потом, мне еще нужно взломать собственную дверь, а для этого потребуются свободные руки.
      - Вот послал Господь работничка, - пыхтя и звякая стеклом, пожаловался Бекешин. - На все у него готов ответ, а я, оказывается, должен таскать тяжести к нему домой да еще ему же за это и платить.
      Юрий остановился перед дверью своей квартиры. Ощущение стремительного движения, не оставлявшее его с того момента, как он вышел из кабины груженного медью тягача, казалось, многократно усилилось. Он прикрыл глаза и подумал, что ему сейчас нужна вовсе не пьянка в компании Бекешина, а часов десять крепкого сна. Перед закрытыми глазами немедленно встала дорога, серая лента остро нуждавшегося в ремонте асфальта, стремительно бегущая навстречу и исчезающая под нижним краем широкого лобового стекла. Юрий открыл глаза, тряхнул головой и без колебаний вогнал заостренный конец баллонного ключа между дверью и косяком.
      Это был далеко не самый удобный инструмент. Он все время норовил вывернуться из ладоней, старое, сухое, как кость, дерево противно хрустело, трескалось и продавливалось, но язычок замка, отчетливо поблескивавший в узкой щели, не сдвинулся ни на йоту. Бекешин звякал стеклом и недовольно ворчал за спиной - что-то о ресторане, о девочках, которых при желании можно было вызвать прямо к нему на дом, о впустую теряемом времени, о взломщиках, у которых руки растут из известного места и которые при этом мнят себя крутыми бодигардами, - и Юрий уже начал всерьез подумывать о том, чтобы разом покончить со всей этой бодягой, просто саданув по замку ногой, но тут позади него щелкнул замок, протяжно заскрипели нуждавшиеся в смазке дверные петли, и пронзительный старушечий голос завопил на весь подъезд:
      - Ax вы, хулиганье! Ах вы, ворюги! Вы что это делаете, бандиты?! А ну марш отсюда! Я уже милицию вызвала!
      - Тише, тише, мамаша, - успокаивающе забормотал Бекешин.
      - Вот я тебе покажу тише! - громче прежнего завопила старуха. - Я тебе покажу тише, рожа поганая, алкаш!
      Юрий вздохнул, перестал терзать дверь и обернулся.
      - Здравствуйте, тетя Маша, - сказал он. - Это я, Видите, никак домой не попаду...
      Соседка замолчала, близоруко прищурилась и тихо охнула.
      - Юрик?! Ты живой? А говорили ведь... Говорили, что ты погиб. С моста, сказали, в реку упал вместе с машиной. Квартиру забрать хотели, умники. А я им сказала: через мой труп. Пока своими глазами его мертвого не увижу - не видать вам квартиры как своих ушей. Так и сказала. И печать навесить не дала.
      - Ого, - тихо сказал Бекешин и деликатно звякнул стеклом.
      - Ну, тетя Маша, - растерянно сказал Юрий. - Спасибо вам огромное, конечно, только... Как же это вы не дали им квартиру опечатать? Как это вам удалось?
      - Да, - сказал Бекешин, - это интересно.
      Старуха строго поджала морщинистые губы.
      - Как удалось, как удалось... Они печать-то навесили, да я тоже не лыком шита. Пождала недельку да и сорвала ее от греха подальше. А когда они опять явились - участковый, значит, и из жилконторы один, лысоватый такой, с папочкой, - сказала, что ты вернулся, только дома тебя нету. Ну, за квартиру, натурально, пришлось платить. За коммунальные услуги опять же... Они походили-походили да и успокоились. Им ведь главное, чтобы квартплата шла, а жив человек или помер давно - им без разницы.
      - Ну, тетя Маша, - повторил Юрий. - А если бы я и вправду погиб, тогда как же?
      - Вот еще, - фыркнула соседка. - С чего бы это тебе погибать? В Чечне уцелел, а тут погиб? Мать твоя, покойница, знаешь как говорила, когда от тебя подолгу писем не было? Пока, говорит, человека кто-то ждет, он помереть никак не может. Возьми ключ-то, чего дверь ломаешь? Забыл, что ли, где у тебя ключ запасной?
      - Забыл, - сказал Юрий, предварительно сглотнув застрявший в горле тугой ком. - Представляете?
      - Да уж представляю, - с неопределенной интонацией ответила соседка. - Где пропадал-то столько времени? Я уж и сомневаться начала потихонечку. Чего, думаю, дура старая, в историю влезла? А ну как он и вовсе не вернется? С квартирой-то чего делать, квартирантов, что ли, пускать?
      - Так, - сказал Юрий, - носило по свету...
      - Зато на пользу пошло, - сказала тетя Маша, отдавая ключ. - Вон костюмчик какой. Как в кино.
      - Да уж, - вздохнул Юрий, - на пользу... Я вам деньги должен, тетя Маша...
      - Должен, должен, - кивнула та. - Я и отказываться не стану. Тяжеловато, знаешь, с одной пенсии за две квартиры платить. Только это успеется. Гляди, друг-то твой уже совсем устал, сейчас бутылки ронять начнет.
      - Факт, - слегка сдавленным голосом подтвердил Бекешин.
      - Может, зайдете, тетя Маша? - предложил Юрий, отпирая дверь.
      - В другой раз, - ответила соседка. - Куда мне, старой галоше, с молодыми за один стол? У вас свои разговоры, у меня свои... Да и не пью я это ваше заграничное. Ты меня, коли охота не пропадет, потом красненьким угостишь, вот и ладно будет.
      - Непременно, тетя Маша, - сказал Юрий. - Спасибо вам огромное, Он пропустил изнемогающего под тяжестью бутылок Бекешина в прихожую, вошел сам и с облегчением захлопнул за собой дверь. Бекешин, мелко семеня ногами, как будто ему приспичило по малой нужде, вбежал в комнату и с громким вздохом облегчения обрушил свою ношу на диван.
      - Черт, - сказал он, - все руки свело. Думал, не донесу... Слушай, у тебя соседка сделана из чистого золота. Уступи, а? Мне бы такая оч-чень не помешала. И дома, и на работе. Особенно на работе.
      - А ты уверен? - спросил Юрий. - Может быть, как раз и помешала бы?
      Бекешин на секунду помрачнел.
      - М-да, - сказал он, - пожалуй... Опять ты за свое, Фил. Бизнес и честность - две вещи несовместимые... Господь с тобой, оставайся при своей соседке. Тем более что один блюститель чистоты нравов у меня уже появился.
      Юрий слушал его и почти не слышал. Он пытался как-то совместить все еще продолжавшееся внутри него стремительное движение с застывшим покоем этой пыльной малогабаритной квартирки с обшарпанными обоями и убогой, рассыпающейся от старости мебелью. Совмещение никак не получалось, он чувствовал себя чужим в этих стенах, абсолютно чужим, случайно заглянувшим сюда зевакой, и это было страшно, потому что эти стены видели, как он рос - день за днем, год за годом... Он знал, что если не полениться и выволочь из узкого пространства между древним платяным шкафом и стеной десятилетиями копившийся там хлам наподобие изгрызенных молью ковровых дорожек и рогожных мешков с пришедшими в окончательную негодность носильными вещами и обувью, то на обоях, примерно на уровне пояса, обнаружится здоровенная дыра, которую расковырял семилетний Юра Филатов, стоя в углу и отбывая наказание за то, что украл из лежавшей на столе пачки сигарету и тайком выкурил ее в туалете.
      Он видел фотографии на стене и стоявшую на телевизоре фарфоровую статуэтку, изображавшую юного Пушкина, - ту самую, которую в юности выиграла на конкурсе чтецов мама, - но все это теперь существовало отдельно от него, само по себе, навсегда увязнув в прошлом, как муха в янтаре. Это были просто вещи - старые, мертвые, никому не нужные вещи. В них не было отца и мамы, в них не было даже памяти об отце и маме. Память была внутри Юрия, только внутри него и нигде больше, и это открытие почему-то вызывало печаль, граничившую с физической болью.
      - Слушай, - сказал позади него Бекешин, - ну и конура! Ты меня, конечно, извини, но это положение надо в корне менять.
      - Менять, - повторил Юрий. Слова Бекешина неожиданно прозвучали в унисон его собственным мыслям. - Менять... От этих изменений, Гошка, на самом деле ничто не меняется. И потом, бывали уже здесь такие, как ты.., реформаторы.
      - И что? - с огромным интересом спросил Бекешин. Он без спроса вынул из-под юного Пушкина вязаную кружевную салфетку, встряхнул ее, чихнув от взлетевшего облака пыли, и принялся протирать ею запыленную поверхность стола.
      - Как видишь, - ответил Юрий.
      - Странно, - заметил Бекешин, со стуком выставляя на стол бутылки. Хреновые какие-то тебе попадались реформаторы. Куда они все подевались-то?
      - Умерли, - просто ответил Юрий.
      Бекешин вздрогнул и на мгновение замер, держа на весу квадратную бутылку "Кэнэдиан олд". "Черт, - подумал он. - Это еще что такое? Неужто намек? Неужто этот медведь все время водил меня за нос, а теперь вот решил, что хватит? А что, местечко подходящее. Квартира стоит запертой Бог знает сколько времени, квартплата поступает регулярно, хозяин не то жив, не то помер... Когда еще меня здесь найдут..."
      - Это что, намек? - осторожно спросил он.
      - Что? - Филатов, казалось, проснулся. - Какой еще намек? А, ты про это... Да ну, какие, к черту, намеки! Просто реформы, Гошка, - дело трудоемкое и опасное, ну их к дьяволу. За них всегда приходится отвечать. Перед потомками, перед судом истории, а то и просто перед судом - районным, к примеру, или городским... А бывают случаи, когда дело просто не успевает дойти до суда. Леший с ними, с реформами. Слушай, а про закуску-то мы и не подумали! Жратвы-то в доме ни крошки!
      - А я не жрать сюда пришел, - борясь с неприятным осадком, который оставили в душе рассуждения Филатова о реформах и реформаторах, провозгласил Бекешин. - Я намерен надраться до поросячьего визга, и я это сделаю. И ты тоже. На этом я настаиваю как твой работодатель.
      Он решительно скинул пиджак, ослабил узел галстука и закатал рукава сорочки, чтобы ненароком не вытереть манжетами пыль с какой-нибудь непротертой плоскости. Теперь стало видно, что из одного брючного кармана у него торчит антенна мобильника, а из другого - изогнутая рукоятка "ругера". Добродушно выругавшись, Бекешин выгрузил все это добро на диван и придвинул к столу скрипучий полумягкий стул.
      - Ну, - сказал он, энергично потирая ладони, - не ради пьянки окаянной, а токмо здоровья для! Тащи рюмки, противник реформ! Хватит болтать, пора браться за дело!
      И они взялись за дело. Начали они с "Кэнэдиан олд", продолжили "Джонни Уокером", а когда очередь наконец дошла до обыкновенной водки, Бекешин донес рюмку до рта, посмотрел на нее страдальческим взглядом, медленно закрыл глаза и вдруг без предупреждения, боком, как мешок, упал со стула на пол, продолжая сжимать рюмку в кулаке. Стул опрокинулся, водка потекла по щелястому полу.
      - Да здравствуют реформы! - лежа на полу, провозгласил Бекешин. - Позвони девочкам, - добавил он ясным, абсолютно трезвым голосом и немедленно захрапел.
      Юрий удивленно задрал брови и встал. Стул у него за спиной с громким стуком упал на пол, и Юрий понял, что намеченная Бекешиным перед началом застолья программа выполнена на сто процентов. Может быть, даже на сто двадцать, потому что ни о каком поросячьем визге теперь не могло быть и речи: судя по доносившемуся из-под стола храпу, Бекешин спал каменным сном мертвецки пьяного человека.
      Он обошел стол, инстинктивно стараясь держаться от него подальше, чтобы не опрокинуть стоявшие на нем бутылки - как пустые, так и полные, - и, с трудом сохранив равновесие, опустился на корточки перед Бекешиным. Попытки привести его в чувство не дали никакого результата.
      Юрий еще немного посидел на корточках, с пьяной обстоятельностью размышляя о том, почему люди так упорно и с таким удовольствием убивают свое драгоценное время и гробят свое не менее драгоценное здоровье, добровольно накачиваясь лошадиными дозами апробированных токсинов. Потом до него как-то вдруг дошло, что горестными размышлениями делу не поможешь. Тогда он подхватил безвольно обвисшее тело Бекешина под мышки и волоком препроводил своего работодателя на диван.
      Здесь вышла заминка. Оказалось, что на диване полно посторонних предметов: два пиджака, один галстук, дорогое портмоне, мобильник и даже револьвер двадцать второго калибра. Юрий прицелился из револьвера в экран старенького черно-белого "Рекорда" и чуть было не выстрелил, но все-таки передумал и положил револьвер в мамино кресло. Расчистив место, он водрузил Бекешина на диван, разогнулся и, отдуваясь, слегка заплетающимся языком произнес:
      - Лежи, - тело. Здесь ты будешь в полной сохранности. Это я тебе как твой телохранитель говорю...
      Он чувствовал, что пьян весьма основательно, но не очень огорчался по этому поводу. По крайней мере, теперь исчезло ощущение стремительного полета, донимавшее его целый день. Правда, пол под ногами все равно шевелился, как живой, а стены все время норовили опрокинуться, но сам Юрий при этом оставался на месте и, кажется, даже мог размышлять.
      Он вернулся к столу, поднял свой опрокинутый стул и уселся на него верхом, потому что на диване храпел Бекешин, а в кресле лежало бекешинское барахло. Он чувствовал, что теперь настало самое время остановиться и подумать, но думать оказалось тяжело. Бегать, стрелять и угонять грузовики было проще, чем пытаться что-то понять во всей этой каше, продираясь сквозь вязкий алкогольный туман.
      Юрий попробовал восстановить в памяти события последовательно, шаг за шагом, выстроить их в колонну по одному и хотя бы таким образом попытаться отделить причины от следствий и подозреваемых от жертв. Как и следовало ожидать, из этого ровным счетом ничего не вышло. В голову все время лезли какие-то посторонние подробности, имевшие очень яркую эмоциональную окраску, но абсолютно не относящиеся к делу. Вспоминалась почему-то Татьянка и ее манера разговаривать глазами, неизменно приводившая Юрия в сильнейшее смущение. Вспоминался угрюмый Петрович, с утра до вечера с размеренностью промышленного полуавтомата коловший во дворе за сараем дрова и с ворчанием латавший сгнивший на корню забор вокруг Татьянкиного "имения". Как живой, стоял перед глазами вечно небритый и до самого конца непонятный капитан Каляксин - как он встал из-за стола, нахлобучил на остроконечную плешь свою засаленную фуражку и сказал: "Вернемся - допьем".
      Потом откуда-то из наглухо запертых подвалов памяти невесть как просочился, вырвался и уселся на продавленный диван рядом с храпящим Бекешиным Женька Арцыбашев - Цыба, друг детства, умница, фантазер, насмешник, банкир.., реформатор, черт бы его побрал! - уселся, забросил ногу на ногу, крестом раскинул руки по спинке дивана, посмотрел на Юрия, насмешливо выпятив нижнюю губу, и сказал почему-то голосом Бекешина: "Деньги, старина Фил - это страшная сила..." На нем был просторный полосатый халат, из-под которого выглядывали идеально отутюженные брюки и начищенные до немыслимого блеска кожаные туфли. Юрий разглядел на халате большое красное пятно, как от пролитого вина, с аккуратным черным отверстием посередине, напрягся изо всех сил и сделал так, что Арцыбашева не стало. "Во второй раз, - подумал он. - Во второй раз я сделал так, чтобы его не стало. Только теперь мне для этого понадобилось всего лишь тряхнуть головой, а тогда пришлось стрелять. Да, деньги - страшная сила... Интересно все-таки, кого эта сила сжевала на сей раз?"
      Потом ему пришло в голову, что было бы не худо узнать, как там Петрович. Как-никак, прошла уже целая неделя. За это время можно было решить, остаться на этом свете или отправиться на тот; Поговорить со старым пропойцей, узнать, как там его драгоценные кишки... Татьянке привет передать и вообще...
      Он встал, предусмотрительно поймав за спинку стул, который опять вознамерился упасть. Его качнуло. "Надрался как сапожник, - подумал он. Нашел время..."
      Телефон, как живой, вывернулся из его руки и тоже попытался спрыгнуть на голые доски пола. Юрий поймал его, погрозил своенравному аппарату пальцем и снял трубку. В трубке было тихо, как в могиле.
      - Ага, - сказал Юрий, - понятненько... Плату за телефон тетя Маша просто не потянула... Мог бы и раньше догадаться.
      Он аккуратно положил трубку на рычаги и вдруг вспомнил, что в кресле, погребенный под двумя скомканными пиджаками, лежит мобильник Бекешина. Это была идея.
      - Ничего, - копаясь в загромоздившей кресло груде барахла, пробормотал Юрий, адресуясь к заливисто храпящему Бекешину. - От одного звонка не обеднеешь...
      Уже взяв трубку в руку, он посмотрел на часы и с некоторым трудом сообразил, что звонить в больницу в первом часу ночи, пожалуй, все-таки не стоит. Да еще в таком состоянии... Дежурный врач пошлет его к чертовой матери и будет абсолютно прав. "Завтра, - решил он. - Проспимся, примем душ, съездим на АТС, оплатим все счета и тогда уж позвоним - трезвые, свежие и на абсолютно законных основаниях. И без этого храпуна за спиной, между прочим. Храпеть-то он храпит, но вот спрашивается: чего он ко мне пристал как банный лист? Сто лет без меня обходился, а теперь ни на шаг. Подставил я его, видите ли... Я его подставил, а он мне - костюмчик новый, денег полный карман, работу непыльную плюс любовь до гроба и целое море спирта. Черт его разберет, что ему от меня надо. У богатых свои причуды. Это как у классика: пусть нас минует пуще всяких бед и барский гнев, и барская любовь".
      "Что-то я сегодня слишком подозрителен, - подумал он. - Недобрый я сегодня какой-то, нехороший. Это потому, наверное, что некстати вспомнился мне Цыба с его широко разрекламированной дружбой. Или наоборот? Может, это Женька пришел мне в голову как раз потому; что я сегодня в миноре и никого не люблю? Спать пора, Филарет, он же лейтенант фил, он же Понтя Филат. Утро вечера мудренее..."
      Он оглянулся, ища, куда бы сунуть телефон, чтобы завтра поутру Бекешин его не забыл, и тут мобильник в его руке издал мелодичную трель. Не успев подумать, Юрий автоматически нажал на кнопку и поднес трубку к уху.
      - Не спишь? - сказал в трубке совершенно незнакомый голос. - Молодец. Не время сейчас спать. Дружок твой где? С тобой, что ли?
      - Д-да, - неуверенно ответил Юрий, оглянувшись на храпящего Бекешина. Он никак не мог понять, кто ему звонит и почему звонит не к соседке, например, а на мобильник Бекешина. Как этот незнакомец мог узнать, что Бекешин у него? И откуда ему могло стать известно, что трубку возьмет именно Юрий?
      - Что ты мямлишь? - сердито спросил голос. - Он рядом, да?
      - М-м-м.., да, - сказал Юрий, мучительно пытаясь сообразить, что должна означать вся эта чертовщина.
      - Хорошо, - сказал голос. - Это хорошо... Судя по твоему голосу, вы там пьете. Это правильно. Только не перестарайся. Попытайся накачать его как следует и выяснить, что ему известно. И будь осторожен. По-моему, ты сам не понимаешь, насколько он опасен. У меня тут возникли кое-какие соображения по этому поводу. Перезвони мне завтра ближе к обеду. Необходимо встретиться и все обсудить.
      - Да, - сказал Юрий, но его собеседник уже дал отбой.
      Юрий сложил телефон и осторожно, как взведенную гранату, опустил его на край стола. До него наконец-то дошло, что звонок был адресован вовсе не ему, а Бекешину, а вот разговор шел, похоже, именно о нем. Это его ведено было держать при себе, накачать как следует и выяснить, что ему известно. Это его назвали опасным человеком... Или не его все-таки?
      Юрий посмотрел на Бекешина. Друг Гошка уже успел перевернуться на живот и больше не храпел. Юрий встал, подошел к дивану и осторожно тряхнул Бекешина за плечо. Тот не отреагировал, и Юрий тряхнул его немного сильнее. Бекешин повернулся на спину, пошлепал мокрыми губами и сказал:
      - Здравствуйте, девочки. Сегодня я плачу за все... Юрий выпустил его плечо, вернулся к столу и налил себе водки. Хмеля у него не осталось ни в одном глазу.
      Глава 13
      Андрей Михайлович Горечаев принял посетителя в своем скромном кабинете, расположенном на шестнадцатом этаже сверкающего зеркальным стеклом небоскреба, который показывали по телевизору всякий раз, когда в стране возникали очередные проблемы с электроэнергией. Сидя спиной к огромному, от пола до потолка, забранному вертикальными жалюзи окну, Андрей Михайлович строго посмотрел на вошедшего из-под нависающих седых бровей и жестом пригласил его сесть.
      Посетитель с некоторой опаской ступил на пушистый ковер, отодвинул от стола для заседаний легкий металлический стул и опустился на самый его краешек, торчком пристроив на жирных коленях пухлую кожаную папку на "молнии".
      Он был грузен, гладок, далеко не стар, прекрасно одет и при иных обстоятельствах, наверное, весьма солиден и даже величав. Теперь же, однако, никаким величием от него и не пахло. Пахло от него недоумением, легким испугом и тупой трусливой решимостью врать до конца и до конца же валить все на других. Что именно нужно валить на своих коллег и подчиненных, этот индюк, похоже, еще не знал, и на мгновение Андрей Михайлович даже проникся жалостью к этому заплывшему жиром ничтожеству. "Кой черт, - подумал он, - в зародыше давя это неуместное чувство. За что его жалеть? Сам во всем виноват. Три высших образования! Обширный и безупречный послужной список! Морда, как у министра, голос, как у диктора Центрального телевидения, и при этом мозгов меньше, чем у курицы. Любой торгаш из подземного перехода на его месте сразу же сообразил бы, что дело пахнет керосином, и бежал бы от этой должности, как от бубонной чумы, а этот жирный павлин до сих пор уверен, что он - пуп земли... Да нет, поправил себя Горечаев, пристально и неодобрительно разглядывая сидевшего на дальнем конце стола для заседаний человека. - Уверенности у него явно поубавилось. Что-то он начал чувствовать. Вот мы сейчас и узнаем, что именно..."
      - Слушаю вас, - сказал он холодно.
      - С-собственно, я... - с запинкой произнес посетитель. - Я, видите ли, не совсем представляю... Я по вызову.., собственно.
      - Да? - подпустив в голос еще немного мороза, поднял брови Горечаев. Фамилия?
      - Моя?
      - Свою я знаю. Как ваша фамилия?
      - С-сидо... Простите. Иванов. Николай Изяславович Иванов.
      - Так Иванов или Сидоров? - грозно спросил Андрей Михайлович, думая о том, что расставаться с таким ценным кадром будет безумно жаль: такого кретина теперь ни за какие деньги не сыщешь.
      - Иванов, - нащупав наконец под ногами твердую почву, с видимым облегчением сказал посетитель. - Это меня в детстве Сидоровым дразнили. Ну, знаете;
      Иванов, Петров, Сидоров...
      Горечаев скорбно покивал, как будто только что подтвердились самые худшие его предположения.
      - Да, - сказал он. - Николай Изяславович... А отца вашего в детстве как звали - Изей?
      - П-позв2ольте, - робко возмутился Иванов. - П-при чем тут мой отец? Почему - Изей? С-славой его звали.., наверное. Я его детства, видите ли, не помню.
      - А почему же тогда утверждаете, что Славой? - подозрительно поинтересовался Горечаев. - Изяслав. Я бы называл его Изей,.. Впрочем, это к делу не относится. Так по какому вы вопросу? Постарайтесь быть кратким, у меня мало времени.
      Для усиления эффекта он посмотрел на часы и снова принялся сверлить окончательно потерявшегося Николая Изяславовича холодным недоброжелательным взглядом.
      - А-ап... - сказал Николай Изяславович. - А-асс...
      Он был готов. "Слизняк", - подумал Горечаев и сделал вид, что спохватился.
      - Ах, да, - сказал он, - Иванов... Фирма "Трансэнерго"?
      - С-совершенно верно, - утирая выступивший на холеной морде пот наодеколоненным носовым платком, подтвердил Иванов.
      - Прекрасно, - деловито сказал Горечаев. - На какой срок рассчитываете, Иванов?
      Николай Изяславович издал горлом какой-то странный писк, прокашлялся и осторожно спросил, с перепугу позабыв заикаться:
      - Какой срок?
      - Ясно, что не директорства, - пренебрежительно бросил Горечаев. - Я имел в виду срок тюремного заключения, который вы рассчитываете получить за ваши художества.
      Иванов громко икнул и испуганно прикрыл рот носовым платком. "Не обмочился бы он прямо тут, - с гадливостью подумал Андрей Михайлович. - За дверью сколько угодно, но только не здесь. Ненавижу, когда в кабинете воняет. Надо бы полегче, что ли, а то ведь того и гляди в обморок грянется. Ну и слизняк..."
      - Что же это вы, Иванов, - укоризненно продолжал он, не дождавшись ответа на свой риторический вопрос. - Что вы себе позволяете, разрешите вас спросить? Вы хотя бы понимаете, как эти ваши делишки отразятся на моем служебном положении.., на моей репутации, наконец? Ведь это я помог вам протолкнуть эти ваши заказы, я ручался за вас своим добрым именем.., а вы что же? Ведь там, он многозначительно поднял палец к потолку, - там решат, что я получил от вас взятку, а то и вовсе состою с вами в доле. Такое новое, такое перспективное дело... Я в вас поверил, Иванов, а вы мне подложили такую свинью! Ведь вы преступник! Вы обыкновенный вор, Иванов, вульгарный и жадный мошенник!
      - Помилуйте, - взмолился окончательно уничтоженный этим массированным артналетом липовый директор липовой фирмы "Трансэнерго", - я совершенно не понимаю, о чем... - он снова икнул, закашлялся, с трудом сглотнул и закончил:
      - ..о чем вы говорите.
      - Так уж и не понимаете? - постепенно подходя к тому, что его интересовало, вкрадчиво спросил Горечаев. - Вы, директор, не понимаете, о чем я говорю?
      - Н-не знаю, - промямлил несчастный Николай Изяславович. - Воля ваша, никак не возьму в толк... Заказы выполняются, график работ соблюдается.., не всегда, правда, но ведь это же очень специфичное производство! Качество работ на уровне, жалоб пока не было... Собственно, мы пока что находимся в процессе роста, и ни один из объектов еще не сдан, так что. - Нет, не знаю. Я чист перед законом.
      - Надо же, какой ангел! - с грозным сарказмом воскликнул Горечаев. - Он чист, видите ли! А медь?
      - Что - медь? - по инерции переспросил Иванов и вдруг застыл с открытым ртом, - Ах, медь! - с видимым облегчением воскликнул он. - Но ведь это же недоразумение! Какой-то водитель вчера пригнал прямо к нам под окна грузовик с медным проводом и стал требовать, чтобы мы этот провод приняли и оприходовали.