Пророк (№1) - Пророк

Жили они оба в городском поселке при кирпичном заводе и лесопилке в тридцати километрах от Ельска.

– Сколько денег осталось?

– Я боюсь в карман заглядывать, а вдруг там ничего нет?

– Есть, – сказал сержант Сапожников, – у тебя карманы торчат, как грудь у девки.

– Может, я туда мятую газету засунул? – Куницын принялся опасливо щупать карман. Тот отозвался характерным хрустом. – Нет – деньги!

– И это все мои? – глядя на мятые, скомканные купюры, бурчал Сапожников. – За что же мы с тобой тогда пили?

В это время его приятель Павел Куницын вытряхивал из всех карманов своей одежды купюры на траву. Денег было еще много.

– Фу ты, – сказал Павел Куницын, – даже от сердца отлегло! И половины не пропил.

– Я тоже.

С не просохших после купания волос вода капала на деньги. Сапожников их прессовал, сперва разглаживая каждую купюру на колене, а затем прихлопывая одну к другой. Это занятие ему нравилось, и занимался он им минут десять.

– Резко останавливаться в питье нельзя, для здоровья вредно.

– Точно, надо постепенно сбавлять обороты.

– Давай по-культурному продолжим, слышь, Паша? Чтобы наутро стыдно не было, – рассовывая крупные и мелкие купюры по разным карманам, сказал сержант Сапожников.

– По-культурному это как? С музыкой, что ли?

– Можно и без музыки, но чтобы за столиком сидеть и вилкой, а не ножом тушенку ковырять.

– Оно, конечно, можно, – мечтательно произнес Куницын, – с минералочкой, с холодным пивком и не из горла пить.

– В гости пойдем или в ресторан?

– В гости – нет, – сказал Павел Куницын, – в гостях нажремся – сто пудов. Опять воспоминания пойдут, вопросы, хрень всякая…

Наговорим лишнего, мне не хочется, чтобы посторонние узнали, что мы в Чечне натворили. Хватило разбирательств на месте, благо, майор Грушин нас выгородил. Лучше пойдем на люди, на миру и смерть красна. Займем столик в углу, нас как героев обслужат по первому разряду.

Куницын поправил медаль, отошел на пять шагов, весь подобрался, щелкнул каблуками.

– Ну, как я тебе?

– Орел, ни дать ни взять! Только небритый.

– Хрен с ним. Мы с тобой не с парада, Олежка, вернулись, а с войны приехали. Целостность России защищали. Если бы не мы, эти долбанные «духи» всю Россию как подушку с перьями распотрошили бы.

– Какую подушку? – спросил сержант, глаза его тут же погасли.

Они оба вспомнили Чечню, вспомнили, как после автоматной стрельбы по дому летал пух, легкие перышки кружились и беззвучно, будто огромные снежинки, падали на дощатый пол, забрызганный кровью, а в наступившей тишине им мерещился детский крик.

– Никогда не жалей о том, что уже сделано.

– Пошли!

– Гришку жаль. Думаю, сеструха его вытащит.

– Что толку? Доктор сказал, он надолго рехнулся.

Куницын обнял за плечи Сапожникова, и они двинулись вдоль реки, криво поглядывая на перелесок, вдоль которого им предстояло пройти к городу.

– И тут кусты, деревья, и там заросли… Но у нас это лесом, рощей называется, а у них – «зеленкой», мать ее!

– Не трынди, – сказал Куницын, толкая приятеля в спину.

По городу спецназовцы шли, гордо задрав подбородки. Все им уступали дорогу. Местные смирились с тем, что спецназ пьет четвертый день и лучше их обходить стороной. А уж если подзывают и тычут в тебя бутылкой, то лучше выпить вместе с ними – за смерть, за жизнь, за здоровье, за пулю, которая просвистела у виска, или за шальную гранату, которая Божьей волей не взорвалась между ног.

О том, что в цивильной жизни существуют обеденные перерывы, вконец одичавшие бойцы спецназа забыли напрочь. Им казалось, что все в мире существует исключительно для их удобства, ведь они защищали страну и выжили, а значит, и рестораны, и киоски, и школа – все теперь к их услугам. В Чечне у каждого спецназовца имелись универсальные ключи-отмычки – автомат или граната. Если какая-либо дверь перед ними не открывалась сама, то следовало «постучаться» – выдернуть чеку из гранаты и бросить в окно. Дверь открывалась взрывной волной. Заходи и бери все, что уцелело.

Куницын дернул ручку стеклянной двери ресторана, по другую сторону которой красовался навесной замок.

– Постучи, – услышал он привычное слово, брошенное Сапожниковым.

Рука Куницына тут же потянулась к поясу, и он удивился, обнаружив, что там нет гранаты.

Похлопав себя по груди, он не обнаружил и бронежилета. Естественно, не было и «загрузки».

– Что делать будем?

По другую сторону стеклянной двери появилась женщина в белом халате и недовольно крикнула:

– Мы в четыре открываемся.

– Ты, мать, че, не поняла, кто пришел? – и Паша хлопнул ладонью по медалям.

Олег мягко отстранил приятеля и тыльной стороной ладони так саданул по бронзовой ручке двери, что та чудом уцелела. Толстые стекла дребезжали еще секунд пять. Женщина в халате с истошным криком «Петровна, спасай!», бросилась в ресторанный зал. Оттуда пулей выскочила раскрашенная, расфуфыренная заведующая рестораном. Она держала перед собой руки с растопыренными пальцами, словно демонстрировала, что оружия при ней нет.

– То-то, – сказал Паша.

Трясущимися руками заведующая открыла замок и, приговаривая «проходите, мальчики», впустила двух спецназовцев. Осмотрела улицу и с облегчением вздохнула: их однополчан нигде не было видно, если только те не замаскировались по привычке в близлежащих кустах.

– Проходите, – она провела их в зал ресторана, словно сержанты были самыми желанными гостями, которых ждали уже битую неделю, глаза проглядели. – Где желаете: у окна, в глубине, поближе к эстраде или у барной стойки? – заискивающе, глядя в глаза героям чеченской кампании и поблескивая золотой фиксой, лебезила заведующая.

Она прекрасно понимала, что оказывать сопротивление бесполезно. Даже если она умудрится забежать в кабинет и по телефону вызвать милицию, то подмога прибудет слишком поздно.

Паша осмотрелся:

– Непорядок, мать, – сказал он, причем «мать» прозвучало не как часть ругательства, а как дань уважения немолодой женщине.

– Что такое, мальчики?

– Мы одни гулять не привыкли, запускай народ.

– Народ, он к шести-семи подтянется. Вы как раз перекусить успеете, у нас борщ свежий, лангеты, антрекоты.

– Водка у вас есть? – спросил Сапожников, недовольно оттопырив губу.

Глаза его говорили: «Пусть только не найдется!»

– И водочка холодненькая, и коньячок, и винишко, и шампунь.

– Хорошо, нам пива для начала, – он глянул на Сапожникова. – По три бутылки?

– По четыре, – произнес тот, потирая виски. – И салатика поклевать.

– Клубнички не хотите, мальчики?

– Мы не девочки без трусиков. Не хотим, – расплылся в добродушной улыбке Куницын, уса-живаясь за ближайший к сцене столик.

Когда заведующая находилась уже у перегородки, отделяющей кухню от зала, Сапожников крикнул ей в спину – крикнул, как выстрелил (заведующая даже вздрогнула):

– Стой!

В голове у бедной женщины уже промелькнула следующая в логическом ряду фраза: «Стрелять буду, стерва!»

Она повернулась, но вместо этой.непотребщины услышала ласковое:

– И водочки сразу подай, хозяйка.

На кухне заведующая смерила взглядом молодую соблазнительную официантку и сказала:

– Ты, Маша, пока спецназовцы тут, в зал не ходи.

– Пьяные пришли?

– Пока еще нет.

– Злые?

– Я сказала не ходи, спрячься где-нибудь! Я сама их обслужу, на меня они бросаться не станут, не с моим счастьем.

– Спасибо, Петровна, – Маша хихикнула, припала глазом к щели между портьерами.

Сержанты, положив береты на белую скатерть, чинно сидели в ожидании холодного пива.

Они напоминали пингвинов, вынырнувших у белой льдины.

Петровна расстаралась. За один раз на подносе она умудрилась принести и восемь бутылок холодного пива, и две бутылки ледяной водки, и две большие тарелки с мясным салатом.

– Вы бы, ребятки, борща для начала похлебали.

– Борщом только сырость в желудке разводить, толку от него никакого. Потом чего-нибудь мясного рубанем. А пока – пивка.

И они, забыв об обещании, данном друг другу на берегу реки, чокнулись пивными бутылками и, не отрываясь, выпили по первой прямо из горлышка. Пустые бутылки тут же механически поставили под стол.

– Ой, хорошо! – сказал Куницын, доставая мятую пачку с сигаретами и бросая ее на стол. – Хозяйка, а музыка какая у тебя есть?

– Конечно, хорошая, ребята!

По вечерам в ресторане играла «живая» музыка, в другое же время для развлечения посетителей использовали три набора кассет: так называемую «военную музыку», песни для «братвы» и для гостей с Кавказа. Военные были завсегдатаями ресторана, поэтому вкусы этой публики Петровна знала как свои собственные.

Она зашла за портьеру и прошептала:

– Маша, «Комбата» ставь.

Загремела музыка, запел Коля Расторгуев.

Спецназовцы напряглись, но, лишь заслышали знакомое «Комбат, е комбат», тут же просветлели лицами.

Руки сами потянулись к водке:

– За нашего майора.

– Давай, – сказал Куницын.

На этот раз о культуре пития вспомнили вовремя: водку налили в бокалы для минералки, большие и пузатые, в них вмещалось по триста пятьдесят граммов. Чокнулись, выпили. Поклевали салат, затем принялись вымакивать хлебом сметану. Тут подоспели и мясные блюда.

– Хорошая музыка, душевная. Молодец, мать, наш человек, – сказал Паша Куницын, поглаживая медали, словно хотел, чтобы они приросли к груди и не бряцали.

Заведующая рестораном стояла у эстрады, любовно глядя на спецназовцев.

– Ты, мать, не сомневайся, деньги у нас есть. Нам за командировку заплатили на всю катушку, ты не беспокойся. Но лучше мы сразу заплатим, – Куницын сунул руку в тот карман, куда отложил мелочь, выгреб все деньги и вывалил на стол.

Петровна, откровенно говоря, не знала, сколько с них взять. На всякий случай, она взяла еще за две бутылки водки и за два антрекота. Сдачу подвинула к Куницыну. Тот взглянул на нее так, словно взглядом хотел сказать: «Ты че, мать, спецназовцев не уважаешь? Гусары сдачу не берут».

Деньги так и остались лежать на столе.

– Уважает, – сказал Сапожников, смахивая пену с усов, и глянул на улицу.

Хотелось чего-то большего, иной жизни. Ресторанный персонал уже лежал у их ног. Вроде и поели, и выпили, но на душе все равно было противно.

Куницын и Сапожников даже не заметили, как ресторан наполнился людьми. Оживились же они, когда за соседним столиком раздались женские голоса и веселый призывный смех. Сержанты, как два охотничьих пса, повернули головы в направлении добычи, их ноздри затрепетали.

Смеялись не над ними, а просто так, от полноты жизни. Девицы спецназовцам понравились с первого взгляда: хорошие, чистенькие, не местные.

Лица у девушек были русские, простые, открытые. Да и девицам парни в камуфляже за соседним столиком тоже понравились.

Познакомились быстро, без затей.

– Девочки, хотите пива бесплатного попить?

Уже через две минуты Куницын и Сапожников свой стол придвинули к соседнему, загородив место для прохода. Заведующая и это стерпела, понимая, что развязка близка, все четверо скоро уйдут.

Так оно и случилось. Раздался крик Сапожникова:

– Хозяйка, подойди, пожалуйста. Мы тебе что-нибудь должны?

– Нет, ребята, это я горячее вам должна, сейчас подам.

– Подавай. И три водки в нагрузку, – Сапожников подвинул деньги на край стола. – Хватит?

– Да вроде хватает, – взглядом пересчитала деньги заведующая.

Принесли антрекоты со сложным гарниром.

Еще не очень пьяный Куницын взвесил тарелки на руках, а затем ловко, как оркестрант, свел их вместе и тут же привел в горизонтальное положение. Выпали лишь две горошины, которые Сапожников тут же отправил в рот. В обнимку с девицами, с двумя большими целлофановыми пакетами в руках, под взглядами притихших посетителей спецназовцы покидали ресторан.

– Это не отступление, уроды, – громко сказал Сапожников, – а передислокация. Мы еще вернемся, – грозно пообещал сержант-контрактник, – мы переходим на новую боевую позицию, – он шлепнул по заднице одну из девиц. Та радостно завизжала.

Присутствие женщин требовало широких жестов, предстояло взять такси. Приставив ладонь к бровям, Куницын оглядел площадь. Единственная машина, походившая на такси, тут же сорвалась с места.

Куницын погрозил шоферу кулаком.

– Боятся вас.

– Правильно делают.

– А мы не боимся, вы добрые, только чуточку злые.

– Я знаю, как вас отогреть.

– Отогреешь?

– Не тут. Пешком пойдем.

– Пойдем, я место знаю!

Компания пересекла площадь и по улице, застроенной одноэтажными домами, направилась к реке. Спецназовцам и их спутницам предстояло укрыться где-нибудь в растительности, сейчас «зеленка» была им на руку.

Место выбрали хорошее, неподалеку от леса, прямо на берегу реки, на невысоком обрыве. Трава тут росла мягкая и густая. По дороге добавляли из горлышка. Девицы пили наравне со спецназовцами, поэтому дорога не показалась утомительной.

Быстро и умело, несмотря на замедленную спиртным реакцию, Павел Куницын разложил костер, а затем ловким движением разъединил слипшиеся тарелки с антрекотами.

– Стакан забыли взять, – сказал Сапожников, оглядываясь по сторонам, словно ища официанток.

– Мы и так выпьем! – сказала одна из девиц.

Ее глаза пьяновато блестели, она положила голову на колени Паши, хотя шла сюда в обнимку с Сапожниковым. Для нее все военные были на одно лицо, различала она лишь погоны – офицер или сержант, – чем больше звезд и чем они крупнее, тем лучше. Но те, кто носил две-три звезды, оказывались более разборчивыми и жадными. Сержанты-контрактники не скупились, в отличие от отцов-командиров.

Лежа на коленях у Куницына, Надя пыталась полными губами поймать серебристую медаль и лизнуть ее:

– Словно рубль железный.

– Не трожь, святое, – положив ладонь на лицо девушки, произнес Куницын и легко прижал ее к коленям. – Лежи и не рыпайся.

– Мальчики, – воскликнула Оля, – а это правда, что у вас в Чечне женщин не было и вы соскучились по ним?

– Не правда, – сказал Куницын.

– А правда, что вам там какие-то таблетки давали, чтобы вас на женщин не тянуло?

– Если и давали, то они не подействовали, – рассмеялся Куницын, пытаясь прикурить сигарету от пылающей головни.

Искры посыпались на спину девушки, она завизжала и отползла от костра.

– Платье испортишь.

– Нашла чего бояться, платье – ерунда, главное, что сама не сгоришь. Не тот огонь. Вот когда БТР горел с полным боекомплектом и полными баками, вот там мы… – Куницын замолчал, не зная, что сказать дальше. В БТРе ни он, ни Сапожников не горели, они ездили сверху, на броне, или же прятались за машиной во время зачисток. Сгоревший БТР они видели лишь однажды, на дороге. Но рассказов о том, как солдаты сгорают заживо, наслушались. Поэтому временами пересказывали услышанное, вроде как о себе.

– Что самое страшное на войне? – Надя запрокинула голову, подперла подбородок кулаками и, не моргая, смотрела на Куницына.

Тот задумался, помрачнел:

– Да ну ее на хрен, войну, чтоб они все подохли!

– Кто? – спросила девушка.

– Все. Вот за это и выпьем. И не лезь ко мне в душу, а то я рассержусь.

– А что страшнее, – спросила другая девушка, глядя в огонь, – когда в тебя стреляют или когда ты стреляешь в людей?

– Они не люди – бандиты. Страшно, когда пулемет заклинивает, а они бегут и стреляют.

Тогда сквозь землю провалиться хочется. Я тогда впервые понял смысл этих слов. Хочется закопаться, чтобы даже макушка не торчала, сидеть тихонько и не дышать.

– Правда, что наших много поубивали? Или не врут в телевизоре?

– Много, – сказал Сапожников, – ох, девки, много мужиков там осталось. Одному при мне осколок в пах въехал. Вроде крови немного, но.., жуть. Я весь похолодел. Всякое видел: и головы размозженные, и руки оторванные, и ноги, и кишки вывороченные… Но всего страшнее, когда попадет в пах – живой останешься и жить не сможешь.

– Ребята, не пугайте нас, – Оля села на корточки и принялась ворошить угли.

Уже подсохшая от огня трава занялась пламенем, осветила перепуганные девичьи лица. Казалось, что в их глазах застыли слезы и никак не могут сорваться, что еще одно слово, одна фраза – и девицы расплачутся.

Сапожников потянулся к пакету, вытащил бутылку, сорвал зубами пробку и, подавшись поближе к костру, принялся пить. Он пил, закрыв глаза. И тут Сапожников качнулся от костра, бутылка выпала из разжавшихся пальцев, в костер полилась водка. Зашипели уголья, вспыхнуло адское синеватое пламя.

Куницын, не поняв, в чем дело, привстал. Сапожников лежал навзничь, во лбу зияло пулевое отверстие. И только после этого над рекой покатил эхом звук выстрела. Казалось, даже листья на деревьях задрожали.

«Снайпер!» – сообразил Куницын, мгновенно забыв, где он находится. Ему показалось, что он снова в Чечне, рядом с «зеленкой», из которой бьет снайпер. Он мигом сообразил, откуда стреляли – из леса, завалился на бок и скатился с песчаного обрыва, машинально ища на себе оружие.

– Вы чего? – воскликнула Ольга и принялась тормошить за плечо Сапожникова. Затем в ужасе отпрянула, указывая пальцем на кровь, текущую из простреленной головы.

Ольга завизжала так истошно, как визжит бензопила, напоровшаяся на ржавый осколок в старом дереве. Куницын сидел под обрывом, вжавшись в песок, ему хотелось закопаться в него, в мягкий и рассыпчатый, закопаться глубоко.

Опыт подсказывал, что для снайпера он недосягаем, пока не высунется. В него можно попасть лишь с другого, пологого берега реки. Он поднес руки к лицу, облепленному песком, ощутил его запах и вспомнил, что такой же песок он бросал на крышки цинковых гробов Комарова, Макарова, Потемкина и Батюшкова.

Девушки, крича и не разбирая дороги, бежали прочь от реки.

Куницын лежал под обрывом больше часа.

Уже погас костер, и луна спряталась за горизонт.

И тогда сержант, абсолютно протрезвев, рискнул выглянуть. Он увидел темный густой массив леса и звездное небо над ним. Лес глухо шумел. Куницын по-пластунски подполз к своему другу, зная, что ничем не сможет помочь Олегу Сапожникову.

«Надо закрыть ему глаза!»

Он долго вытирал ладонь об куртку, закрыл глаза другу, накинул ему на лицо куртку с медалями и бегом помчался к городу. Он бежал, а по щекам текли слезы. Куницын чувствовал свою беспомощность, полное бессилие и страх, причем такой сильный, какого он никогда раньше не испытывал. Он был без оружия, а враг мог притаиться где угодно.

«Скорее, скорее в часть! Надо сказать, надо поднимать ребят! Это невозможно, чтобы в родном городе, в двух километрах от расположения враги застрелили друга. Да какого друга!»

Он ни минуты не сомневался, что стреляли чеченцы. Били, как заведено у партизан, – издалека, из зарослей, в человека, освещенного пламенем костра. Куницын так сильно сжимал кулаки, что ногти впились в кожу. Его попытался остановить окриком часовой на КПП, но, заглянув в безумные глаза сержанта, отпрянул к будке.

Куницын схватил трубку телефона и закричал:

– Товарищ майор, товарищ майор, сержант Куницын! Только что сержанта Сапожникова снайпер застрелил!

– Ты что, сержант, упился в смерть? – крикнул майор. Но по интонации чувствовал, что услышанное – правда. – Ты где?

– На КПП, майор.

– Жди, бегу.

И действительно, дежурный по части с красной повязкой на рукаве появился через минуту.

С ним еще три сержанта. Куницын в тельняшке сидел прямо на крыльце, сжимая в дрожащих пальцах сигарету, и жадно курил.

– Повтори!

Куницын вскочил:

– Товарищ майор, у реки снайпер Олега снял, всадил пулю прямо в голову.

– Ты в своем уме? – глядя в глаза сержанту, майор, дежуривший по части, окончательно убедился, что сержант не бредит и уже протрезвел. – Едем! – сказал он.

– Майор, надо поднимать солдат, надо «зеленку» прочесать, они там!

– Когда это случилось?

– Час или чуть больше. Мы с бабами сидели, выпивали, и тут вдруг Олег упал, упал на спину…

– Посмотрим.

Майор распорядился, чтобы по тревоге подняли роту и открыли оружейную комнату. Недовольные спецназовцы, еще ничего толком не понимая, с оружием в руках загрузились в три машины, и те вслед за уазиком понеслись к реке.

Там у костра, накрытый камуфляжной курткой с двумя медалями, лежал Сапожников.

– Я же говорил, это они, чеченцы, – боязливо поглядывая на лес, шептал Куницын. Затем подошел к молодому солдату и потребовал автомат. Тот чуть его не отдал.

Майор остановил его:

– Отставить!

Спецназовцы не стали ночью прочесывать перелесок, дождались рассвета. Приехали командир бригады и начальник штаба. Привезли бронежилеты, и только после этого, уже понимая, что никого не найдут, солдаты цепью двинулись прочесывать лес.

Павел Куницын сидел на траве и уже в который раз повторял одну и ту же короткую историю:

– Выстрел мы поздно услышали, значит, далеко засел. Метров восемьсот, не меньше.

Майор Грушин набросил ему на плечи куртку, две медали звякнули, ударившись одна о другую. Куницын был бледен, дрожь в руках не унималась. И тогда майор Грушин вытащил из пакета бутылку водки, сам сорвал пробку и подал сержанту:

– Выпей, Паша, легче станет.

– Не станет, товарищ майор, уже никогда мне легче не станет.

Спецназовцы вернулись после прочесывания. Ни места, где мог прятаться снайпер, ни гильзы они не нашли. Майор Грушин своему сержанту верил: попасть из перелеска в голову, когда уже смеркалось, можно только из снайперской винтовки.

– Должны были убить меня, товарищ майор.

– Да не бубни ты, Куницын, заткнись, – прикрикнул на него майор. – Пуля знает, брат, в кого попадать. И не каркай.

– Лучше бы меня положили. Завтра мы домой собирались ехать, он и деньги матери отложил. Что я ей скажу, товарищ майор? Может, вы со мной поедете?

– Никуда ты завтра не поедешь. Вначале с тобой, Куницын, поговорят, а там видно будет.

Утром уже весь Ельск знал, что на берегу реки во время пьянки был убит выстрелом из снайперской винтовки один из сержантов-контрактников, только что вернувшийся из кавказской командировки. Больше всех о Сапожникове рассказывала заведующая рестораном: как-никак, она обслуживала ребят, и от нее они прямиком отправились на реку.

Нашли девиц – Надю и Ольгу, насмерть перепуганных. Они рассказали, как все произошло.

Подтвердили, что между тем, как Сапожников упал, и моментом, когда раздался выстрел, прошло не меньше двух-трех секунд. Значит, точно стреляли из леса. Всякие подозрения с Куницына были сняты. Он мог оказаться такой же жертвой, как и его товарищ. Спасло Куницына, наверное, то, что он лежал у костра, а не сидел, высоко подняв голову, освещенный пламенем.

То, что случилось летним вечером, выходило за рамки привычного, такого в бригаде спецназа не случалось никогда за всю историю его существования, за все время дислокации в Ельске.

Глава 8

Похоронили сержанта Сапожникова рядом с товарищами, погибшими в Чечне, но уже без пышных воинских почестей, которые были отданы его друзьям. Настроение в бригаде спецназа царило мрачное.

По городу ползли всякие слухи. Одни говорили, что убийство – дело рук чеченских террористов, которые прячутся в лесах, днем спят в мастерски замаскированных норах, а ночью выходят на охоту, рыскают в поисках спецназовцев. Поговаривали, что у чеченцев имеются списки всего личного состава бригады, проданные им кем-то из штабных московских офицеров. Другие говорили, что в город приехали нанятые чеченцами «хохлы», и зря милиция ищет «лиц кавказской национальности». Хохлы, будучи «лицами славянской национальности», свободно разгуливают по Ельску, выслеживают, а затем убивают вернувшихся из командировки на Кавказ, и будто бы Хаттаб и Басаев платят им за каждого убитого сержанта по десять тысяч долларов и обещают по пятнадцать за голову офицера. Деньги для Ельска были огромные, поэтому в подобную галиматью верили.

Украинцы, занимавшиеся в Ельске строительством частных домов и магазинов, тут же перестали говорить на людях по-украински. Это только укрепило подозрения горожан в их причастности к убийству. Существовала и более правдоподобная версия: в город заслан смертник – молодой парень лет восемнадцати, горец со светлыми волосами и голубыми глазами, будто бы такие живут очень высоко в горах, там, где начинаются ледники и снега. Ходит он днем в темных очках, бережет глаза, чтобы лучше видели ночью. Вот он и стреляет, он поклялся на Коране перебить всех спецназовцев.

Цветков на всякий случай распорядился ликвидировать автостоянку возле мэрии. Почему – он так и не сказал, но все понимали: мэр боится машины, начиненной взрывчаткой. В бригаде спецназа, а также в ракетной части был введен усиленный вариант несения службы. Офицеры ночевали в казармах, личному составу увольнительные не выдавались, по городу ходили вооруженные патрули.

Гибель сержанта Сапожникова на время примирила и ракетчиков, и спецназовцев, и даже местную милицию. Теперь они приветствовали друг друга на улицах Ельска, иногда даже ходили вместе по плохо освещенным улочкам старинного городка. Как ни старались патрули и следователи военной прокуратуры, пока их работа никаких результатов не принесла.

Лесок уже в который раз обыскали самым тщательным образом. Ходили даже с металлоискателем, подозревая, что снайперская винтовка спрятана где-то в лесном массиве. Нашли с полтонны металлолома, пару немецких касок, штук пять советских, ржавых и покореженных, и кое-какие боеприпасы, но все – времен второй миравой войны.

Жара стояла невыносимая. Старожилы говорили, что такое пекло стояло в сорок первом году, когда они еще были детьми. И хотя в местной газете из номера в номер писали, что приняты все меры безопасности, въезд и выезд из Ельска контролируется, все горожане от мала до велика чувствовали, что смерть сержанта Сапожникова не последняя и, открывая свежий номер газеты, удивлялись, что пока еще никого не убили.

Естественно, не имея реальной информации, народ занялся «творчеством». На базаре можно было услышать, что во вторник в двадцать три пятнадцать водитель городского автобусного маршрута заметил на конечной остановке, что после того, как вышли все пассажиры, в салоне остался сидеть пьяный офицер. Когда водитель подошел и тронул его за плечо, берет упал с лица спецназовца, и водитель увидел, что у капитана навылет прострелен глаз, а сам он уже минут тридцать как мертв. Но милиция и командование бригады спецназа этот случай тщательно скрывают, водителя же автобуса той же ночью отправили в отпуск. В подобный вымысел местные жители верили охотно. Они были готовы к любому повороту событий, кроме продолжения спокойной, мирной жизни, в меру разбавленной драками, пьянками и выяснением отношений между спецназовцами и ракетчиками.

За этими разговорами в городе почти незамеченным осталось возвращение бывшего спецназовца – сумасшедшего Гриши Бондарева. Сестра уговорила докторов психиатрического отделения ростовского госпиталя отпустить его домой. Гриша в первый же день уселся возле сгоревшего в прошлом году пивного киоска и принялся рисовать на асфальте обломком кирпича огромные, как тарелки, глаза.

Его навестили спецназовцы из его отделения.

Гриша ненадолго прервал свое странное, занятие.

Почти невидящим взглядом прошелся по бывшим друзьям и сказал:

– Я ее видел. Она меня отпустила. А вы – мертвые, вы уходите.

– Кого ты видел? Смерть, что ли?

– Кавказскую овчарку… Вы мертвые, с вами пить не буду. Уходите. Меня она отпустила…

Кавказская овчаркаБольше Гриша не проронил ни слова, и его решили оставить в покое. Вечером пришла сестра и повела его домой.

Двум сержантам – Валерию Смирнову и Славику Кухарчуку, вместе с Куницыным и Сапожниковым поклявшимся на могиле товарищей мстить чеченцам, осточертело сидение в казарме, занятия строевой и стрельба в тире. Когда люди долго находятся рядом, да еще на привязи, они начинают выяснять отношения между собой.

Всегда найдется к чему придраться, особенно в армии – не так глянул, не то сказал.

Считать до трех спецназовцы не умели, на счет «раз» били чужих, на счет «два» – своих.

Энергия всегда требует выхода. Если нет возможности пить, а драться не дают, начнешь заниматься спортом. На территории бригады своего водоема не было, поэтому многие спецназовцы вопреки запретам командира бригады бегали купаться на реку. Преодолевать препятствия они умели, умели и возвращаться незамеченными, им не требовалось даже дырки в заборе.

В шесть тридцать два голых до пояса спецназовца – Смирнов и Кухарчук – пролезли под колючку, ограждающую территорию со стороны реки, и по росистой траве, петляя среди кустов, побежали к реке.

– Задолбало, – говорил на ходу сержант Смирнов. – И чего бояться? Там надо было бояться, а нас держат взаперти здесь. Кто знает, может, террористам этого и надо? С гранатометом подберется и накроет ночью казарму.

– Слушай, а может, наша казарма уже заминирована? – сказал Слава Кухарчук.

– Кого-кого, а чужих на территорию не пускают, ко мне сестра приезжала, ее дальше грибка не пустили.

– Списки бригады, наверное, давно чеченцам продали?

– Конечно, продали! Эти козлы, – имея в виду штабных офицеров, говорил Валера Смирнов, – что хочешь продадут. Может, даже и не большой чин продал, а писарь. Представляешь, свои продают! Уроды! Попался бы он мне там, в Чечне, всадил бы пулю в позвоночник – и весь разговор.

– Тут по-другому, там – проще.

Мужчины бежали, ровно сопя, как два паровоза на перегоне. От реки потянуло свежестью.

– Давай тут искупаемся?

– Нельзя, из части заметят.

– Все и так знают, многие сюда бегают.

– Зачем подставлять своих, наша рота сегодня в наряде.

– Придется ребят уважить.

Мужчины перевалили через бугор и побежали, уже не пригибаясь. Лес уходил влево, между ним и грунтовой дорогой, повторявшей изгибы реки, пестрели огороды горожан.