Комбат (№12) - Ордер на возмездие

Мешков шагнул в кабинет и доложил:

– Полковник Мешков, командир части. Доктора были московские, солидные.

Сразу было понятно, кто из них главный, хотя на белые халаты погоны не пришивают – он чем-то напоминал старорежимного доктора, его круглые очки походили на велосипед без рамы и руля.

Мучили Мешкова недолго. Доктор прослушал его, взвесил, померил рост, словно Мешков со времени последнего медосмотра мог подрасти или уменьшиться в размерах. Измерили давление.

– Отменное, – покачал головой доктор, – восемьдесят на сто двадцать. Вы что, вчера не пили, полковник?

– Я этим делом не злоупотребляю, – с гордостью ответил Мешков.

– А зря, – абсолютно спокойно сообщил доктор. – Водочка, она, знаете ли, бациллы убивает. С вашим давлением себе можно позволить двести граммов перед обедом.

Врач оттянул веко правого глаза полковника Мешкова, посветил туда фонариком и тихо ойкнул.

– Что такое? – спросил Мешков.

– Лажа, – грубовато бросил врач и поправил очки-велосипед.

– Что значит, «лажа»? Не понял?

– А то и значит. Сейчас быстренько сделаем экспресс-анализ.

Результат экспресс-анализа оказался для Мешкова неутешительным.

– Да у вас, батенька, – стараясь не прикасаться к командиру части, полковнику Мешкову, произнес врач, – дело дрянь. Я думаю, гепатит.

И через час полковник Мешков уже был в инфекционном отделении госпиталя, находился в отдельной палате за стеклянной стеной. Он не мог по собственному желанию покинуть палату, к нему никто не мог прийти, он был изолирован на все сто. Даже записку никто бы от него не принял.

Полковник чертыхался, матерился, но ничего поделать не мог. Вирусный гепатит, или в простонародье «желтуха», – дело серьезное. Полковник подходил раз двадцать к зеркалу, оттягивал веки и пытался увидеть желтуху. И ему показалось наконец, что и на самом деле белки глаз пожелтели.

"Черт бы их всех подрал! Где же я ее зацепил? Наверное, в ресторане.

Вот, незадача… А может, от бабы?" – и тут полковнику стало не по себе.

Он зашел в туалет, принялся оглядывать свой член. И здесь его ждало неприятное открытие; при мочеиспускании появилась резь в канале.

«Неужели кроме „желтухи“ еще и гонорея? – о сифилисе и СПИДе думать вообще не хотелось. – Ну, Толстошеев, ну, скотина! Это он желтушную бабу подсунул. Хотя нет, не он, это долбанный метрдотель. Все равно, метрдотель его приятель. Уж я его взгрею!»

Повторный анализ подтвердил вирусный гепатит в скрытой форме.

– Сколько мне здесь торчать? – задавал врачам один и тот же вопрос полковник Мешков.

– Сколько положено, столько и будете. В худшем случае – сорок дней, а в лучшем – двадцать пять.

«Три недели, мать их…?! А в худшем и полтора месяца?! Да что бы все подохли, чтоб вы сами заразились, костоломы долбаные! А потом еще год ни водки, ни острого!»

Мешкову и в голову не могло прийти, что другой полковник в это время радостно потирает руки, а диагноз «вирусный гепатит» придуман в одном из кабинетов ГРУ, на двери которого нет даже номера, потому как всем известно, что этот кабинет занимает полковник Бахрушин.

* * *

Племянник Семена Ивановича Кихелевича оказался совсем не таким с виду, как представлял себе Бахрушин. Это был настоящий рэпер в полном прикиде, хотя Кихелевичу-младшему было уже за двадцать. Он ходил в широченных штанах, в башмаках на гигантской платформе, в майке, куртке. Все одежки торчали одна из-под другой, как листья на растрепанном кочане капусты. Волосы были выкрашены специфично: часть – белая, часть – рыжая, а одна прядь – синяя, причем синяя весьма интенсивно. Уши, нос и нижняя губа были проколоты, брови безбожно выбелены.

– Черт-те что, –. пробурчал Бахрушин, как только Кихелевич-младший переступил порог его кабинета.

– Здорово, мужики1 Привет, дядя! Ты еще коптишь небо?

– Копчу, племянничек, – ответил Семен Иванович. – А ты, Леша, гляжу, полностью отвязался?

– Ты что, я человек приличный, сейчас все так ходят. Оденься я, как вы, меня и на порог не пустят в солидную компанию.

«Ты бы еще на доске в кабинет въехал!» – недовольно подумал Бахрушин, подозревая, что все его старания пошли прахом.

– Садись, Лешка, – строго, по-отечески произнес Семен Иванович.

Лешка сел за стол Бахрушина. Куда именно и зачем его доставила черная «волга», он не знал, полагая, что сейчас все и выяснит.

– Кабинет у вас казенный, да и учреждение ваше мне не нравится.

– Не рассуждай, – цыкнул на племянника Семен Иванович. Тот замолк.

– Мне вот твой дядя говорил, – произнес Бахрушин, – будто ты разными голосами умеешь разговаривать.

– Что значит, «будто»? – голосом Бахрушина переспросил Кихелевич-младший. – Я и дядю могу передразнить, – произнес Кихелевич Алексей голосом Семена Ивановича.

Бахрушин даже вздрогнул. Ему казалось, что парень лишь открывает рот, а говорит кто-то другой.

– Ну-ка, ну-ка, повтори.

– Ну-ка, ну-ка, повтори, – голосом Бахрушина произнес Кихелевич и закинул ноги на стол.

– Э, парень, ты это брось, не в кафе. Я полковник Бахрушин, между прочим.

– Парень, ты это брось, я полковник Бахрушин, – эхом прозвучало в кабинете.

– А что-нибудь другое моим же голосом сказать сможешь?

– А что бы вам хотелось? Могу Пушкина прочитать, могу песню спеть вашим голосом.

– Хорошо.

Бахрушин понял: это тот человек, который ему требуется. С благодарностью взглянул на Кихелевича-старшего. Тот сидел и улыбался.

– Я тебя, Леша, предупредить должен, дело секретное, никому о нем ты слова.

– Ясное дело.

– Послушай-ка вот это.

Предварительно в кабинет Бахрушина была поставлена аппаратура, на бобине которой был записан разговор полковника Мешкова и Матвея Толстошеева.

Леша прослушал, затем закурил, ни у кого не спросив разрешения. Затем попросил воды, не холодной, а теплой.

– Этот разговор надо будет продолжить часика в два ночи.

– Я занят в два часа ночи, – как будто между прочим, произнес рэпер. – У меня дела, меня девушка ждет, у нее кончились критические дни и терять возможность я не собираюсь.

– Может, ты перенесешь это дело на завтра?

– Если вы меня к ней завезете после двух, то, пожалуй, я вам помогу.

В два часа ночи все действующие лица собрались в кабинете Бахрушина. За столом полковника, в кресле, закинув ноги на стол, устроился рэпер Леша.

– Мне так удобнее, – сказал он, – дышится легче.

Спорить никто не стал. Бахрушин уважал профессионалов и прощал им маленькие слабости. Если бы этот парень попросил стакан коньяка, Бахрушин собственноручно налил бы спиртное и поднес на подносе.

Гээрушный техник сидел на приставном кресле перед небольшим приборчиком, назначение которого было известно лишь ему одному.

– Я подпущу немного шума и треска на линию, чтобы приглушить голос, – сказал техник.

– Ты что! – возмутился Леша, – если надо, я могу и сам треска подпустить, – и Леша изобразил помехи на линии.

У парня получалось великолепно. Он говорил, и все одновременно трещало, шипело.

– Если надо, то и вклинившийся разговор могу изобразить.

– Пусть делает, как хочет, – бросил Бахрушин технику и напоследок решил уточнить то, о чем уже давно договаривались.

Это было нечто вроде проверки систем перед стартом космического корабля.

– Номер телефона Мешкова в военной части в антиопределитель введен?

– Да, – отрапортовал техник. – Если у абонента стоит определитель номера, то высветятся именно те цифры, которые вы мне дали.

– Хорошо, – кивнул Бахрушин.

– И если он пожелает тут же перезвонить, звонок тут же попадет к нам.

– Молодец. Все помнишь? – спросил Леонид Васильевич Лешу. Тот кивнул.

Бахрушин надел наушники, чтобы слышать разговор.

– Если не ясно, что отвечать, смотри на меня, я подскажу.

Леша кивнул. Его глаза озорно поблескивали, хотя лицо сделалось почти каменным. Такое случается у актеров перед выходом на сцену.

– Ну, Алексей, поехали!

Раздались сухие щелчки, набирался номер. В наушниках на голове Бахрушина зазвучали длинные гудки.

Толстошеев крепко спал, темнота в спальне была полная. Владелец автосервиса не выносил света. Телефонный звонок вспорол ночной мрак, и Матвею даже показалось, что он, как белая нить, прошивает черное сукно темноты.

Он вздрогнул, открыл глаза. Телефон продолжал звенеть. На экране аппарата высветился номер. Немного было номеров, владельцам которых Толстошеев согласился бы ответить ночью, разве что, взял бы трубку и послал на три буквы.

– Мешков, служебный номер, – тряхнув головой на тонкой шее, пробурчал Матвей и прижал трубку к уху.

– Алло, алло, Матвей, ты меня слышишь? – Лешка виртуозно изобразил полковника-тыловика.

– Ну, слышу, слышу тебя, Мешков. Что, напился, счет времени потерял? На часы посмотри!

– Я трезвый. Тут вот какое, Матвей, дело… Я сейчас уезжаю, срочная командировка на Кавказ.

– Ну и что? Уезжай, – вяло отреагировал на сообщение Толстошеев, – ты же мне все равно ничем помочь не можешь.

– Ошибаешься. Есть человек, запомни, фамилия Рублев, зовут Борис.

Надежный мужик. Я бы вас не сводил, я бы сам с ним работал, но служба есть служба.

Толстошеев спросонья с трудом въезжал в то, что говорил Мешков.

– Я при чем?

– У него есть то, что тебе надо позарез.

– Не понял, что у него есть?

– Швейные иглы, о которых ты просил.

– Иглы у него есть? – Толстошеев сел на кровать, сбросил босые ноги и, продолжая слушать Мешкова, ногами нашел тапки.

– Все, у меня нет времени, машина ждет.

– Погоди, погоди, Мешков, когда этот Рублев ко мне заскочит?

– Может, завтра, может, послезавтра. Я его по полной напряг, так что, думаю, он тебе поможет. А ты обо мне не забудешь, да, Матвей?

– Не забуду.

– Ну, пока, до встречи. Бегу!

Толстошеев еще прижимал трубку к уху, издающую короткие гудки.

– Ничего себе! – он бережно положил трубку на рычаги аппарата, а затем шаркающей походкой направился на кухню, вытащил из холодильника банку пива, откупорил ее, принялся жадно лакать, понимая, что если и заснет, то не скоро.

– Ну? – взглянув на полковника Бахрушина, спросил рэпер Леша.

Полковник, как заядлый театрал, тихо зааплодировал. Техник – тоже. А Леша сбросил ноги со стола, смахнул с полированной поверхности песок и поклонился, тряхнув разноцветными прядями.

– Если еще что надо – звоните!

– Алексей, ты, надеюсь, понял?

– Я все понял, не дурак. Соображаю, в каком заведении нахожусь. А швейные иглы из разговора – это что, кстати?

– Так, железо… Тебя, кстати, это не должно интересовать, ты же не портной?

– Это точно, к такой работе у меня руки не лежат.

И полковник Бахрушин под занавес рассказал анекдот, который ему очень нравился – о двух евреях, о Семе и Фиме: Сема был портной, а Фима сапожник. И вот однажды, сидя в мастерской и занимаясь своим делом, они разговорились. Сема тачал сапоги, а Фима шил жилетку.

«Если бы я был царем, я бы жил очень хорошо», – сказал Фима.

«А я бы жил еще лучше», возразил Сема.

«Почему?»

«Потому что если бы я был царем, я бы при этом еще немножко шил».

Анекдот развеселил Лешу и капитана Брюлова. Бахрушин же, рассказав анекдот, даже не улыбнулся. Он думал о том, что принесет ему завтрашний день.

* * *

Жизнь на автосервисе кипела круглые сутки. Посетители приезжали, пригоняли битые автомобили, забирали отремонтированные, рассчитывались, благодарили, договаривались. В мастерских гудели станки, сварка разбрасывала снопы искр, снимались кузова, крылья, красились, ставились новые. Слесари, механики, электрики переругивались.

В одиннадцать утра у ворот автосервиса остановился джип «чероки». С первого взгляда было понятно, что машина не требует ремонта, и принадлежит человеку с деньгами. Трижды резко взвыл сигнал, и хоть никто не знал владельца джипа со смоленскими номерами, но один вид солидного автомобиля заставил охранника распахнуть ворота. Джип въехал на территорию и по узкому коридору мягко покатил прямо к мастерским.

Правое стекло опустилось:

– Эй, мужик, – послышался властный голос, – слесарь с покрышкой на плече замер как вкопанный. – Где тут твой шеф обитает? Он мне нужен.

– Толстошеев, что ли, Матвей Иосифович? Так это там, дальше! Туда на машине не доедешь. Придется выйти.

Джип припарковался между двумя дорогими тачками. Двое мужчин вышли, оба были рослые, широкоплечие, один постарше, с сединой на висках и с чуть тронутыми сединой усами.

Он шел уверенно, легкой, пружинистой походкой. Его спутник держался сзади, то и дело поглядывая по сторонам, словно прикрывал его.

Толстошеев разглядывал визитеров сквозь планки жалюзи. Он стоял в отдалении – так, чтобы его не видели с улицы.

– Незнакомые ребята, – пробормотал он. Ночной разговор с Мешковым не шел из головы. – Неужели это его люди? Похоже. Случайные люди сюда заезжают редко, всех в лицо знаю. Но первым разговор затевать не стоит.

Он сел за стол и сделал вид, что чрезвычайно занят, подвинув к себе кипу бумаг. Дверь открылась и довольно просторный кабинетик сразу сделался тесным. Пришедший крепко сложенный мужчина стоял, чуть наклонив голову, широко расставив ноги. Он был похож на спортсмена в начале дистанции, по которой ему завтра предстоит бежать.

– Здорово, – глухо произнес он и посмотрел на Толстошеева.

– Здравствуйте, – отозвался хозяин автосервиса и чуть заметно улыбнулся, но бумаги от себя не отодвинул.

– Я Рублев, – назвался мужчина, – а Мишаня – он со мной.

– Толстошеев Матвей Иосифович, можно просто Матвей, – Толстошеев выбрался из-за стола и пожал огромную руку Бориса Рублева и чуть меньшую Мишани Порубова. Рука Толстошеева пряталась в них, как авторучка.

Комбат огляделся, оценил хлипкий офисный стул, ногой подвинул его к себе, сел и закурил.

– Ну? – наконец спросил он. Толстошеев растерялся.

– О чем вы?

– Вам, Матвей, Мешков звонил? Или вам уже не надо?

– Звонил, – отозвался Толстошеев.

– И что сказал?

– Сказал, у вас есть то, что мне надо.

– А сколько это стоит, он не сказал? – криво улыбнулся Рублев, немного брезгливо оглядывая кабинетик Толстошеева.

– Кто ж о цене говорит, да еще по телефону?

– Я не знаю. По телефону можно, конечно… не обо всем, но, коль встретились, давайте к главному перейдем. Кстати, здесь говорить можно? Никакая падла не подслушивает?

– Можно, можно, – немножко замешкался Толстошеев. – Может, чаю хотите или кофе? Коньяка, водки?

– Нет, ничего не хочу. Я по делу приехал. А вот когда дело сделаем, тогда и выпьем.

Толстошееву Рублев и его напарник понравились. По всему было видно, что мужики тертые и, как говорится, видавшие виды, может, даже и в тюрьме сидевшие.

– Знаете, Борис, мы с вами в первый раз встретились, как-то все это… внезапно…

– Ты что, Матвей Иосифович, своим компаньонам не доверяешь? – перешел на «ты» Рублев.

– Доверяй, но проверяй, – отрезал Толстошеев.

– Ну, знаешь! Если тебе не надо, я кому-нибудь другому предложу.

– Погодите, погодите, – быстро затараторил Толстошеев, так, словно бы Рублев со своим другом собирались покинуть вагончик. – Я же еще ничего не сказал.

– Меня интересует цена, а на все остальное мне наплевать с высокой колокольни, – заявил Рублев.

Толстошееву хотелось верить словам незнакомца.

– Деньги будут.

– Сколько? – повторил свой вопрос Рублев.

– Да-да, сколько? – словно передразнивая хозяина, спросил полушепотом Мишаня.

– Сколько единиц вы можете поставить?

– Сколько надо, столько и смогу, – хохотнул Рублев. Он говорил так, словно оружие лежало в багажнике его автомобиля и он мог, подняв крышку, доставать одну «Иглу» за другой.

– Мне нужна большая партия.

– Большая – это сколько?

То, что слишком часто гость произносит одно и то же слово «сколько».

Толстошееву не понравилось. Но у каждого бизнесмена своя технология ведения переговоров.

– Мне надо двадцать.

– Двадцать? – брови на лице Комбата сложились домиком, затем сдвинулись к переносице. – Серьезный вы компаньон, Матвей Иосифович, а, Мишаня? Видишь, Мешков не обманул.

– Откуда вы Мешкова знаете?

– А откуда вы его знаете? – вопросом на вопрос ответил Комбат и расхохотался.

Рассмеялся и Толстошеев.

Диалог двух торговцев смертью стал походить на странную игру. Каждый недоговаривал, утаивая что-то важное и сокровенное.

– Двадцать… – Рублев посмотрел в потолок вагончика. – Это будет два лимона, причем наличкой.

Комбат достал вторую сигарету, Мишаня поднес огонек. Порубов сделал это движение учтиво, но без подобострастия. Так может подносить огонек друг, но не охранник. Это движение Порубова и насторожило Толстошеева.

Мешков ему говорил лишь о Рублеве, а тут получалось, они действуют на равных. Что-то здесь было не так, предстояло разобраться. Да и взгляды у продавцов оружия были совсем не такими, к которым привык хозяин сервиса.

Толстошеев весь сжался, но смог скрыть свое замешательство:

– Я думаю, торг неуместен, – пробурчал Порубов, переминаясь с ноги на ногу.

– Здесь не базар, – отрезал Толстошеев, – чтобы ходить и искать других покупателей. Выбора у вас нет, если хотите сбыть быстро.

– А кто сказал, что я хочу продать быстро? Я хочу продать дорого. По мне товар может лежать и год, и даже десять лет. Он не портится, это не макароны, не мука, жучок их не поточит, червяк не съест.

– Всякое случается, – вставил фразу Толстошеев, намекая на то, что обстоятельства могут сложиться не в пользу Рублева, и тогда он потеряет все сразу. – Жучки-то бывают разные: и с двумя ногами, и даже с погонами на плечах, – Толстошеев хохотнул.

Комбат крякнул, словно опрокинул стопку водки:

– Знаешь, что я тебе скажу, Матвей Иосифович, не хочешь, не бери, но за яйца не тяни. Говори, «да» или «нет». Мне Мешков дал твой адресочек, сказал, что ты мужик серьезный, а я смотрю, ты ни то, ни се, ни мычишь, ни телишься.

– Погоди, погоди, – перешел на «ты» и Толстошеев, – я же не сам деньги даю, еще с людьми встретиться надо, все хорошенько перетолковать. Да и тебя, Рублев, я в первый раз вижу, а о приятеле твоем даже не слыхал. Мне Мешков о нем ни слова не сказал.

– Я за него ручаюсь, – скосив глаза под сдвинутыми бровями на Мишаню, ответил Рублев. Ответил убедительно, Мишаня даже улыбнулся. – Мы с ним вместе служили, он свой в доску, не выдаст.

– Так все говорят. А потом выясняется, что родной брат отца с матерью сдает. Деньги-то огромные, ты на сегодняшний день, Рублев, два лимона срубишь быстро, с наскоку.

– Я же тебе не рассказываю, Толстошеей, где взял, за какую цену, с какими трудами.

– Значит, так, – задумчиво произнес Толстошеев, – для начала я хочу убедиться, что товар у тебя есть. И именно то, что мне надо, что инструмент рабочий, а не лишь бы какой, что это не шило.

– Хорошо, не вопрос. Одну могу привезти, но деньги за нее – сразу.

– Идет. Такой разговор меня устраивает.

– Я тебе завтра позвоню, Толстошеев, скажу, что, где, когда.

– Не надо звонить, – насторожился Толстошеев, – в таких сделках лучше не звонить, лучше с глазу на глаз.

– Может, и Мишаня подъедет? Ты присмотрись к нему, запомни, хотя спутать его с кем-нибудь тяжело. Таких мужиков – один на тысячу, Комбат поднялся, посмотрел на Толстошеева, подал руку. Матвей протянул ладонь, мужчины обменялись крепкими рукопожатиями. Толстошеев улыбнулся, и Комбат ответил ему улыбкой. Мишаня тоже пожал узкую вспотевшую ладонь хозяина автосервиса. С этим они ушли.

Джип выезжал медленно, словно специально для того, чтобы могли запомнить его номера. Толстошеев тут же, не надеясь на память, записал номер машины. Сразу же позвонил одному из своих приятелей в ГАИ и попросил пробить по компьютеру номер. Ответ был получен через пять минут.

Джип принадлежал Михаилу Порубову, зарегистрирован в Смоленске.

Система контактов у Толстошеева и Сундукова была отработана. Если возникало щекотливое дело, телефоном не пользовались, лично не встречались, использовали для этих целей пейджер. Его не отследишь, хрен его знает, где приняли информацию! А коробочку с дисплеем можно зарегистрировать на кого угодно, да и сообщение может звучать нейтрально.

Для подстраховки Толстошеев даже не стал пользоваться собственным телефоном, а отъехал с пяток кварталов и позвонил из автомата. Содержание сообщения было следующим:

«Антон, срочно подъезжай. Есть запчасти именно для твоей швейной машины. Матвей».

Так быстро Сундуков еще никогда не приезжал. Толстошеев еле успел вернуться, а угловатый «мерседес» уже въезжал в ворота автосервиса. И на этот раз мужчины уединились в автомобиле, но уже не в «опеле», где сидели в прошлый раз, а в другом.

Толстошеев подался вперед и горячо зашептал:

– Нашел я тебе «Иглы», двадцать штук.

– Ты их сам видел? – не веря в удачу, поинтересовался Сундуков.

– Нет, когда я успел? Но думаю, мужик верный.

– Ты с ним раньше работал?

– Никогда. Но посоветовал проверенный человек.

Сундуков мял пальцы. Ему и хотелось, и кололось, и было боязно ввязываться в авантюру, когда на карту поставлена большая партия товара и огромные деньги.

– Ты знаешь, кто он на самом деле? Только ты, Матвей, не бойся, твой процент твоим и останется. Скинь концы, я проверю мужика по своим каналам.

Вернее не бывает. Если дело хоть наполовину гиблое, я отступлюсь и тебе посоветую.

Толстошеев мялся. Не в его правилах было сдавать продавца покупателю, в этом-то и весь смысл существования посредника. Как только сдал, считай, вылетел из цепочки и денег не получишь.

– Не веришь мне? – усмехнулся Сундуков.

– Верю, – наконец-то согласился Толстошеев. Но согласился скрепя сердце, понимая, что, если Сундуков не проверит покупателя, сделка сорвется. Уж очень осторожным стал Антон Михайлович в последнее время.

– Не будем ссориться, ни один литр водки вместе выпили, ни один пуд икры съели, ни один чемодан денег заработали, – Толстошеев достал блокнотик и мелким почерком, скорее похожим на женский, чем на мужской, написал все, что ему было известно о двух визитерах и их машине.

– Негусто.

– Насчет машины я уже проверил, – скороговоркой бросил Толстошеев. – Машина не в угоне и зарегистрирована на вполне реального Порубова.

– Какая у них цена? – затаив дыхание, поинтересовался Сундуков, ожидая услышать что-нибудь астрономическое.

– Цена, можно сказать, реальная, – сказал Толстошеев, – они хотят два лимона наличкой за двадцать штук.

– Такое чувство, что прежде чем к тебе ехать, они основательный маркетинг провели, – Сундуков закусил губу. – Вполне приемлемо. Но надо глянуть на товар, Матвей, а то шило могут какое-нибудь подсунуть.

– Шило вместо «Иглы»? Я договорился с ним, одно изделие он может продать хоть завтра.

– Где вся партия?

– Кто ж такое скажет? – хохотнул Толстошеев. – Ты же не скажешь, где все твои деньги?

– Почему? Скажу, уже в Москве.

– Ну, и изделие тоже, наверное, на подходе. Завтра он звонить будет, что сказать?

– Скажи, вначале одну возьмем, а затем и остаток.

– Ничего себе, остаток! – Толстошеев вжался в сиденье и прикусил губу.

– Я все проверю, деньги тебе привезут.

– Куда мне ее деть?

– Небольшая железяка, ящик такой же, как гроб. Так что спрятать даже под кроватью можно.

Толстошеев помрачнел. Такая перспектива его не очень привлекала.

Держать в городе оружие, из-за которого можно попасть в тюрьму не на один год, не хотелось. Но сделка обещала принести большие деньги, так что риск оправдывал страх.

– Ты проверь, Антон Михайлович, у тебя это хорошо получается. Твои связи куда обширнее моих. Если бы тебе надо было какого урку вычислить, я бы тебе помог, а официальные каналы в твоих руках. Ты же чуть ли не поставщик двора его величества.

– Кое-что и для них делаю. Ты думаешь, храм Христа Спасителя без Сундукова строили? Думаешь, Кремль без меня реставрировали? Дудки, без Сундукова никуда не денешься.

Сундуков, конечно, свои заслуги явно преувеличивал. Пару железяк в храм он поставил, но к Кремлю его фирма отношения не имела, ее туда и близко не подпустили. А попробовал бы сунуться, тут же оказался бы за решеткой, это еще в лучшем случае, а в худшем – с дыркой в голове. Толстошеев об этом догадывался, был в курсе того, чем занимается компаньон, поэтому спорить не стал. Хочется человеку похвалиться, что ж, на здоровье. Пусть называется хоть господом богом, лишь бы деньги платил исправно.

Сундуков не откладывая в долгий ящик занялся проверкой Рублева. Как всегда в его конторе появился господин Петров. Петров получил на руки лишь бумажку, написанную рукой Толстошеева.

– Это надо сделать быстро. Узнай все, что можешь, и как можно быстрее.

– В каком направлении копать?

– Думаю, ты направления, Петров, знаешь лучше меня.

– И не догадываюсь даже, – шутя, ответил Петров, перекладывая лист из блокнота вдвое и пряча его во внутренний карман пиджака.

Петров свое дело знал, деньги от Сундукова получал не за просто так.

Естественно, тому пришлось раскошелиться, но по сравнению с гонораром Сундукова траты Петрова были просто смешными: три бутылки коньяка, букет цветов, две коробки конфет, флакон французских духов и бесплатное приложение к подарку – десяток незатертых комплиментов, на которые Петров был большим мастером. Все, что хотел, он узнал в течение дня, естественно, не в киоске горсправки. Что-то в министерстве обороны, что-то в ФСБ, что-то в МВД, что-то в Генштабе.

Бумаг на Рублева и Порубова набралось немного, они все уместились в тоненькой пластиковой папочке голубого цвета. На папочке золотилось тисненое изображение собора в Кижах. Один из крестов был потерт. С этой папочкой в кейсе ровно в десять утра следующего дня Петров появился в приемной хозяина фирмы «Свой круг».

– Скажи боссу, Петров пришел, – улыбнувшись во весь рот немолодой секретарше, проговорил посетитель.

– Сейчас доложу.

Дверь распахнулась мгновенно, будто Сундуков только Петрова и ждал, словно ради этой встречи он и приехал в фирму.

– Проходи. Вижу по глазам, что не с пустыми руками появился.

– Это будет стоить дорого. Я разорился неимоверно. Офицеры обнаглели жутко, дерут нещадно, невзирая на звания и заслуги. Представляешь, капитан требует больше, чем полковник?

– Представляю, – глаза Сундукова нервно поблескивали.

Зачем такая информация Сундукову, Петров, естественно, не знал. Но если человек выкладывает большие деньги, значит, это ему нужно. А совать свой нос в чужие дела Петров давным-давно отвык, жизнь отучила.

Он щелкнул кодовым замком и подал папку:

– Вот и весь послужной список на двух орлов, на двух настоящих героев, обиженных властью.

– С чего ты взял, что они обижены?

– Почитай. Это документы, выписки из приказов и из личных дел. В ФСБ на них ничего нет. И в МВД на них тоже ничего нет, кроме пары драк. Я бы удивился, если бы они не дрались, с таким прошлым только в гладиаторских боях выступать.

Знаешь, Антон Михайлович, честно тебе скажу, на Рублева поставил бы косарь вслепую, не задумываясь, и уверен, он не подвел бы.

Сундуков сидел и читал суховатый казенный текст, надерганный из разных документов. Иногда возвращался к прочитанному, поправлял очки, иногда хмыкал, вздыхал, улыбался.

– Как думаешь, Петров, опыт у тебя большой, эти двое с органами могут быть связаны?

– Не похоже, – сказал Петров, – во всяком случае, по бумагам не похоже.

Будь Рублев связан с органами, уверен, орден бы ему дали. Видишь, приказ о награждении Звездой отменили, есть, за что на власть обижаться и злобу затаить.

– Как ты думаешь, Петров, – задал следующий вопрос Сундуков, – они серьезным теневым бизнесом могут заниматься?

– Порубов – вполне, а Рублев наскоками. Связи у него, скорее всего, остались в военной среде, может наркотиками торговать, причем большими партиями. Но это все предположения, я отвечаю лишь за документы. Они полностью соответствуют тому, что лежит в сейфах Министерства обороны. А кто их туда положил, меняли их, извлекали, я тебе не скажу.

– Хорошо.

Сундуков, как всегда, выдвинул левый ящик письменного стола и отдал Петрову причитающиеся ему деньги.

– Думаю, это покроет твои издержки?

– Если не считать протертых штанов, истоптанных ботинок, боли в пояснице, то вполне.

– Вот видишь! – Сундуков положил документы туда, где до этого лежал конверт с деньгами, проводил гостя до двери. Затем вернулся и еще раз пересмотрел принесенные Петровым бумаги, на этот раз чрезвычайно внимательно, выискивая, к чему бы придраться, за что зацепиться.

Изготовить подобную фальшивку было практически невозможно. Информацию Петров почерпнул из разных источников, а зная о российской расхлябанности и неразберихе, Сундуков понимал: где-нибудь получится прокол, возникнет нестыковка. Но информация была практически идентичной даже в мелких деталях.

И постепенно в голове Сундукова сложились. два портрета. Первый, человека, который, будь менее своенравным, наверняка носил бы сейчас генеральскую папаху. А так, оставался лишь майором запаса. Десантно-штурмовой батальон особого назначения – не шуточки, человек с весом в армии. Судя по наградам, с огромным боевым опытом, а если взять во внимание и характеристики, то даже люди, не любившие его, отзывались о нем исключительно как о герое. Но по документам он героем так и не стал.

Награждение Звездой отменили в самый последний момент из-за написанного Рублевым рапорта, в котором он не согласился с командованием. Из армии его тогда отпустили. Зачем иметь несговорчивого командира, зачем иметь головную боль, когда даже министру обороны тогда казалось, что чеченскую проблему может решить один полк в течение нескольких недель?