Маринкина любовь

— Вичка, Виктория… Твоя лучшая школьная подруга. Она сама так сказала. Грех не выпить с твоей подругой…

— Все понятно. Сиди здесь и не пей больше!

И тут Маринка поймала взгляд, на который сразу пошла через всю столовую — как в первый раз, с прежней неизбежностью. Она даже не поняла до конца, кому он принадлежал, этот взгляд, — просто пошла, и все. Потом только разобрала, что хмурый, лысоватый человек в свитере, тоскливо сидящий в дальнем углу с бутылкой, это Димка, ее Димка!

— Здравствуй! — Он быстро ткнулся ей в щеку обветренными губами. — Ты все-таки приехала. Вот уж не ожидал тебя увидеть.

— Все не ожидали! Димка, Димочка! Как я рада тебя видеть!

— А почему это ты рада? — Он покосился на нее с опаской.

— Потому что давным-давно тебя не видела и ужасно соскучилась!

— Как ты вообще?

— Ничего, нормально, а ты?

Димка нервно закинул стопарик водки.

— Вот женился снова. Там блондинка, со Светкой стоит… Помнишь Светку-то?.. Это моя жена Ленка.

Маринка посмотрела в указанном направлении. Рядом с безобразно располневшей, с трудом узнаваемой первой женой Димки стояла невысокая, хрупкая девочка лет двадцати пяти. При этом беременная!

— Ты как всегда… — разочарованно вздохнула она. — А вот там, за столом, кстати, — мой муж, Слава. Я вас познакомлю.

— Такой рыжий, боровообразный?

— Дима!

— У тебя всегда был странный вкус. А почему ты не пьешь? Давай! За встречу.

Маринка лихо чокнулась с Димкой и осушила стопку разом. Голову мгновенно повело.

— Давно не пила такой мерзости! Давай скорее огурец!

— Держи! Пить ты по-прежнему не умеешь…

В этот момент к ним подошел Илья. Он с любопытством уставился на Димку, а тот в свою очередь едва дара речи не лишился.

— Марина, это кто? — спросил он почему-то шепотом.

— Мой сын Илья. Знакомьтесь. Илюшка, это дядя Дима. Я тебе рассказывала…

Немая сцена длилась несколько минут, после чего Илья промурлыкал что-то вежливое, покраснел и начал смущенно прощаться.

— Мам, я к бабушке пойду, ладно? А то никого тут не знаю, скучно мне.

— Иди, сынок, осторожнее только.

— До свидания, дядя Дима!

Димка, не закусывая, закинул еще стопку водки. Он наморщил лоб, на его лице отразилась тяжелая мыслительная работа. Несколько минут он пытался что-то спросить у Маринки, но не мог. Наконец решился:

— Марин… Но мы же не могли! Или… Когда он родился?

— Когда я за Голубева замуж вышла.

— А мы с тобой когда в первый раз?.. Ведь уже после?

— После, успокойся.

— Но тогда почему?..

— Ты, наверно, хочешь спросить, почему он так на тебя похож?

— Нуда…

— Знаешь, Димка, я тоже об этом думала. Прочла у умных людей, что ребенок бывает иногда похож не на биологического отца, а на того мужчину, которого женщина очень сильно любила, когда была беременна…

— Господи! Этого быть не может! Ты придумываешь. — Димка встрепенулся, побледнел и встал. — . Мне, наверно, идти надо… К жене…

— Да уж, иди лучше…

Маринка и дух перевести не успела, после того как Димка виновато отошел к супруге, как возле нее оказалась пожилая женщина с палочкой:

— Марина, ты меня не узнаешь?

— Нет… Ой, подождите! Альбина Семеновна? Учительница химии?

— Надо же, узнала… — Бывшая химичка прослезилась. — Вот уж не ожидала… Ты до сих пор обижаешься на меня?

— Что было, то было и быльем поросло…

— Прости меня, Марина. Я только позже поняла, что, наверно, все в твоей истории не так уж просто было. Наверно, мы были не совсем правы…

— Ничего страшного! Все уже давно прошло, Альбина Семеновна, очень давно…

— Хорошо, если так. — Химичка посмотрела в Димкину сторону. — девчонка-то у Соловьева хорошая выросла! Серьезная…

Только в этот момент Маринка поняла, что высокая светловолосая пухляшка лет шестнадцати, которая уже несколько раз попадалась ей на глаза, — Димкина дочь Ленка. Из-под нахмуренных бровей она то и дело поглядывала в Маринкину сторону с явным неудовольствием.

— Боже мой, Леночка! Ни за что бы не узнала! — Голубева бросилась к девочке и принялась ее обнимать. — Какая радость!

— Какая радость, тетя Марина? О чем вы? — Девочка с неудовольствием высвободилась из ее объятий.

— Я тебя вот такой крошечкой помню, на руках ты у меня сидела…

— Да-да, вы у меня еще отца увели!

— Что ты говоришь, Лена! — всплеснула руками и застыла на мгновение Маринка.

— А что, не так? Вы нам семью разрушили! Это целиком на вашей совести…

— Да если бы ты только знала… Из-за тебя мы…

Но Лена уже ее не слышала. Маринка удрученно покачала головой, глядя, как своенравная девчонка, поджав губки, идет в сторону Светки. Бывает же!

— Мариночка, а ты совсем не изменилась! Надо же, свиделись с тобой все-таки! Судьба…

Голубева обернулась. Из угла к ней медленно подошла та самая вульгарная дама с глубоким декольте. Маринка силилась разглядеть в ней прежнюю Викторию — и не могла. Перед ней было абсолютно чужое, испещренное морщинками, чересчур ярко накрашенное лицо. Дама уже была в приличном подпитии и еле стояла на высоченных шпильках, выставив ногу в глубокий — почти до бедра — разрез. Она попыталась поцеловать Маринку, но та резко увернулась.

— Все еще обижаешься? Брось! Все давным-давно забыто… А ты прекрасно выглядишь. Как тебе удалось так сохраниться? Наверно, секрет есть?

— Просто жизнь веду нормальную, в отличие от некоторых… А насчет забыто — это вряд ли. Извини, помню.

— Ты не меняешься!

— Ты тоже!

Маринка резко отвернулась и отошла, присела за стол. Отчего-то настроение оказалось подпорченным. Она быстро налила себе в бокал холодной воды и поискала глазами Весельцова. Его нигде не было. В этот момент кто-то тяжело плюхнулся на соседний стул:

— Можно?

Это снова был Димка. Он уже успел изрядно набраться и сидел теперь, устало опустив голову на руки. Маринка улыбнулась уголками губ:

— Садись ближе, я не кусаюсь.

Димка покорно придвинулся. Они молчали. Тут как раз музыканты заиграли что-то медленное.

— Пойдем потанцуем? — У Маринки вдруг загорелись глаза, и она решительно потянула за собой понурого Димку. — Ты помнишь, когда мы танцевали с тобой в последний раз?

— Нет…

— Когда Юлька родилась, чудак! Ночью напились с тобой коньяка в квартире у Светки и танцевали! Нам еще соседи в стенку стучали! А ты меня на руках кружил…

— Точно! Уж лучше я танцевал бы с тобой тогда в школе, чем за учебниками сидел. Все равно от них толку — ноль!

— Что я слышу! Неужели? — Маринка не выдержала и рассмеялась.

Глаза у Димки тоже вспыхнули, он улыбнулся. Они встали и вышли на середину танцевальной площадки. Соловьев очень стеснялся и прятал глаза. Совсем рядом танцевал с Вичкой, выделывая акробатические коленца, Наташкин Серега, но это было уже все равно. Наверно, со стороны они смотрелись очень странно: ослепительная, элегантная Маринка в длинном вечернем платье, и Димка в заношенном сером свитере и джинсах. Но вряд ли была в этом зале еще хоть одна такая красивая пара. Когда Голубева положила руки ему на плечи, как будто что-то снова вспыхнуло между ними. То ли искорка пробежала, то ли током ударило. Они оба это почувствовали. Закончилась одна песня, потом другая, а они все танцевали и танцевали вдвоем. Маринкина голова лежала у Димки на плече. Постепенно все остальные танцующие отошли с площадки, и они танцевали только вдвоем, целиком погрузившись в свой собственный мир, — как всегда, один на двоих.

— Эй, вы что, уснули?

Маринка вздрогнула и оглянулась. Музыка давно прекратилась, присутствующие во все глаза смотрели только на них, а к ним поспешила новая соловьевская жена.

— Ах так, Дмитрий Львович! — сказала она и что есть силы залепила ему пощечину. — Ты опять нажрался, скотина! Я ухожу немедленно! Ночевать можешь не приходить!

Она остановилась рядом, явно ожидая реакции мужа. Димка только грустно улыбнулся, медленно выпуская Маринку из объятий:

— Хорошо, не приду! Есть куда пойти!

— Сволочь!

Лена развернулась и фурией вылетела из зала. Димка довел Маринку до места, они выпили. Он положил голову ей на плечо и задремал. Маринка сидела, боясь вдохнуть, чтобы не нарушить его сон. К ней вернулись те, прежние, самые глубокие ощущения близости, которые она когда-либо переживала. К ним подсела Ирина Николаевна.

— Что, спит? — Она кивнула в сторону Соловьева.

— Ага.

— Марина, ты прости меня.

— За что, Ирина Николаевна? — Маринка вскинула голову.

— За все. За тот педсовет… Наверно, все у вас могло быть по-другому. Я через несколько лет после вашего случая из школы уволилась. Поняла, что не могу больше ученикам в глаза глядеть… Работаю теперь в детском саду.

— Кто знает, Ирина Николаевна, что хорошо и что плохо. Все получилось так, как получилось. Не ваша вина в том…

— Ты на самом деле не обижаешься?

— Нет… — Маринка пожала плечами. — Много лет прошло, многое случилось. На все божья воля.

— Ты просто камень с моей души сняла, Мариночка! Спасибо! Умру теперь с чистой совестью. — Ирина Николаевна снова прослезилась и поцеловала Голубеву. — Вот там пара стоит, они тоже с тобой пообщаться хотели…

— Но я их не знаю…

Ирина Николаевна подозвала к Маринке немолодых мужчину и женщину и отошла.

— Так вы и есть Марина? — спросила ее женщина и заплакала. Ее спутник успокаивающе погладил ее как маленькую.

— Да… Простите, а вы кто?

— Мы родители Сергея Степанова. Он моложе вас в школе учился.

— Простите, не помню…

— Да-да, конечно… Он был на три года моложе… Он потом поступил в военное училище в Серпухове, ездил с вами туда в одном автобусе, почти каждый день. Рассказывал, как вы вечером волосы высоко закалываете, чтобы не путались, а когда выходите в Петровском — снимаете заколку и они рассыпаются у вас по плечам, по спине…

Маринка недоуменно смотрела на родителей Степанова. Надо же, кто-то еще замечал, как она распускает вечером волосы… Она никогда не думала об этом!

— Сереженька погиб в Афганистане. Давно еще велел передать вам вот это, если с ним что-то вдруг случится. Сам не решался… — Женщина порылась в сумочке и достала толстую тетрадку. — Тут стихи о вас. Вы почитайте…

— Спасибо… Я не знаю, что сказать…

— Ничего не надо! — Женщина покачала головой. — Вы просто храните это. Сережа вас сильно любил… У него больше никого не было.

Голубева бережно взяла тетрадку. Родители неизвестного ей Сергея Степанова, держась друг задруга, медленно вышли из зала.

Маринка в растерянности открыла тетрадь. Перед ней заплясали строки о любви: болезненные, пронзительные. Как будто она нечаянно заглянула к кому-то в душу. Не сейчас! Она закрыла тетрадь и задумчиво глотнула еще воды. Тут к ней подошел Слава и сел с другой стороны, тяжело прислонясь к ней:

— Что-то я много выпил… А ты хорошо танцуешь, я даже не знал!

— Ты много чего не знаешь. Говори тише.

— Уснул твой хахельник, да? Слабак он!

— Молчи уж!

Так Маринка и продолжала сидеть, а с обеих сторон к ней прислонились двое больших, очень разных на самом деле, но очень похожих мужчин. Весельцов тоже задремал. И тут ее кто-то окликнул. Маринка обернулась. К ней на колени откуда-то сверху упал огромный букет роз.

— Борька!

Маринка попыталась встать, но Димка с Весельцовым не давали ей возможности этого сделать. Она смущенно улыбнулась и развела руками.

— Ничего, сиди!

Борька подошел сам, наклонился и поцеловал Маринку в губы.

— Как же я рада тебя видеть, Боречка! Какие цветы красивые! Садись, угощайся! Вот тут водка, тут вино…

— Спасибо, я не пью. Ты все суетишься… Ничего не меняется! — хмыкнул Смелов, показывая глазами на ее кавалеров.

Маринка вспыхнула. Она восторженно разглядывала Бориса, который — в темном костюме, с галстуком — был строг и элегантен. Легкая седина тронула его виски, добавляя очарования.

— А ты совсем иностранец стал! Как будто незнакомый… Ты, может, сядешь?

— Да уж ладно, чего там! Как у тебя дела? Ты здорова?

— Тьфу-тьфу, после того как ты меня вытащил…

— А остальное как? Впрочем, зачем я спрашиваю, такой дурак! Все же и так видно! — Смелов еще раз выразительно посмотрел на спящих мужчин. Маринка виновато улыбнулась и слегка повела плечами.

— Ну а ты как? — спросила она, чтобы нарушить затянувшуюся паузу. — Красавица твоя в порядке?

— Нормально, все хорошо. Живу, работаю. Марианна сейчас больше в Ницце живет, у нее там друзья, яхта. Честно говоря, не хотел сюда ехать — боль бередить. Но уж очень тебя увидеть хотелось…

— Меня? Но почему?

— Я же тебе сказал, что ничего не меняется… Кажется, жизнь идет, а на самом деле ничего не происходит. Вот и оказывается, что самым важным является то, что спрятано где-то глубоко в сердце… И вроде бы умереть ему давно пора, но нет — живет…

— О чем это ты? — Маринке вдруг стало тревожно.

— Так, глупости. Просто рад тебя видеть…

— Это кто к нам пришел? Эй, мужик, садись к столу, сейчас выпьем! А потом по бабам пойдем! — Это завозился разбуженный разговором Весельцов. Он даже привстал, удивленно таращась на Смелова.

— Что ты говоришь, Славка! — Маринка дала ему легкую затрещину и обернулась к Борису: — Ты не слушай его, он пьян. Обычно он не пьет…

— Ничего. Я пойду, пожалуй. Тебе тут без меня весело…

— Боря, подожди…

— К бабам, я сказал! Эй, Митюха, просыпайся! К бабам едем!

Димка очнулся и радостно закивал головой. Пока Маринка пыталась освободиться от своих кавалеров, пока старалась урезонить Весельцова, Смелов куда-то пропал. И сколько бы ни искала она его потом глазами — так и не нашла…

Потом те, кто остались на ногах, пели хором под караоке. Маринка в уголке все разговаривала с бывшими одноклассницами.

— Маринка, Маринка! — позвала ее Ирина Николаевна. — Спой нам что-нибудь. А то наших мальчиков уже слушать невозможно…

— Мне неудобно… Я давно не пела…

— Сейчас тебе песню поставим хорошую! — улыбнулся Лешка, который весь вечер колдовал с техникой. — Хочешь «Миражи»?

— Давай! — Маринка тряхнула головой и вышла в центр зала. Заиграла музыка.

Она запела. И вдруг «въехала» в то, что поет, — где-то на втором куплете. Как будто о себе самой пела: ты нашел моложе, чем я… у тебя другая семья… Запела она так пронзительно, что гул в зале стих, и даже крепко спавший последние несколько часов Соловьев проснулся и обалдело посмотрел на нее. «Что же это было, скажи? Миражи… Ты нашел моложе, чем я…»

— Маринка, прекрати! Невыносимо! Это ты нашла моложе, чем я! — выкрикнул вдруг Димка.

«У тебя другая семья…»

— Нет, это у тебя другая семья!

Давясь слезами, Голубева допела. Раздались бурные аплодисменты и крики «браво».

— Как вы классно спели дуэтом! — сказал Лешка.

— Маринка, супер! Еще! «Морячку»! — хлопая и пританцовывая, прокричал Весельцов.

— Или «Белые розы»!

— «Владимирский централ»!

— Нет, ничего больше! Кому-то очень не нравится, как я пою! — сказала она и, пристально посмотрев на Димку, отдала микрофон и ушла.

Странный получился вечер… Сплошные миражи. Бывают в жизни такие моменты, когда как будто сходятся воедино тысячи нитей, и давным-давно запутанные узлы получают неожиданную развязку, и по ходу завязываются новые, еще более трудные. И при этом все происходит так стремительно, что не успеваешь даже сообразить, что к чему, чтобы не наделать ненужных ошибок…

Несколько дней после этого вечера Маринка была сама не своя. Потрясений было сразу несколько: Димка, полысевший, в поношенном свитере и все же остающийся по-прежнему родным, Борька с его странными намеками и грустным взглядом, Ирина Николаевна, эта странная тетрадь в клеенчатой обложке, в которую совершенно незнакомый человек записывал десятки строчек о ней. А она просто ездила когда-то в автобусе и даже не подозревала о его существовании… Маринка думала об одиночестве каждого из них в толпе, о непонятной связи, которая соединяет разных людей. На фоне этого даже безобразное поведение Весельцова казалось ей мелочью.

После вечера встреч Маринка имела довольно тяжелый для нее разговор с Ильей. Сын ходил суровый, задумчивый и погруженный в себя без всяких видимых причин.

— Мама, скажи мне честно, я сын дяди Димы, да? — спросил он ее за ужином в отсутствие Весельцова.

— Что ты говоришь? — Маринка поперхнулась чаем.

— Мама, ты мне только честно скажи. Я отцу ничего говорить не буду. Клянусь. Я хочу знать правду.

— Нет! Ты сын своего отца. Не шути так больше, — попыталась закончить этот разговор Маринка.

— Почему же я так похож на него? Я наблюдал за ним… Он такой же нервный, как я, даже ходит так же… У папы ничего такого нет.

— Ты тоже заметил? Это сложно объяснить, сын…

— Мама, но почему ты его любишь столько лет? Он же старый, лысый, и свитер у него грязный! Что ты в нем нашла?

— Когда мы встретились впервые, он был совсем другим, — сказала Маринка проникновенно, вдруг осознав, что уходить от разговора бессмысленно. — Он был такой, как ты, — высокий, светлый, веселый. У него было большое будущее. Это сейчас он изменился. Время не щадит людей.

— Это кого как! — хмыкнул Илья. — Вот твой Весельцов — цветет и пахнет! Килограмм на десять с тобой поправился, в дверь уже не проходит!.. А почему ты не вышла за этого своего Димку замуж?

— Не знаю, сын… Наверно, не сложилось…

— А он тоже тебя любит?

— У него жена Лена, он ждет ребенка. И давай закончим этот разговор. Я устала…

Илья разочарованно покачал головой и ушел к себе в комнату. У него явно было какое-то свое мнение по этому вопросу.

С Весельцовым же отношения после вечера встреч и вовсе охладились. Маринка вдруг осознала со всей ясностью, что рядом с ней живет человек, который вовсе не является заменой Димке. Да, он похож на него, он привычен и близок, но он — чужой. То, что раскрывалось в ней, когда она была с Димкой, раскрывалось с первых же мгновений близости, — со Славой пряталось глубоко, так глубоко, что на поверхности оставалась лишь игра и — что было впервые ею осознано — фальшь. Дело было даже не в том, что она своими глазами видела, как Весельцов заигрывает с Викой, — дело было в том, что творилось в ее душе… Оказывается, суррогаты вовсе не спасают!

А тут еще мать вечером в истерике позвонила. Кричала в трубку, что наложит на себя руки. Связь была плохая — что-то хрустело, булькало и, наконец, линия вовсе отключилась. Мать не перезвонила и сама трубку не брала. Маринка чуть не всю ночь не спала и мысленно молилась. Только бы ничего с собой не сделала, только бы ничего!.. Утром рванула в Петровское с первой электричкой. Мать лежала дома с горячей тряпкой на голове, рядом сидела и клевала носом Кристинка.

— Что случилось? — спросила Маринка.

— Все плохо! — Сестра махнула рукой и продолжила шепотом: — Отец ночевать не приходил, а потом сказал, что к своей любовнице навсегда уходит! «Скорая» дважды за ночь приезжала.

— К какой любовнице, черт бы вас побрал?

— К той, которая постоянная у него… Давно уже. Кладовщица с овощебазы. Разведенная, одинокая баба, без детей. Звать Манькой, но года два назад сериалов насмотрелась, имя в паспорте поменяла, просит, чтобы все ее Анхеликой звали. Море по колено. Мать с ней ничего сделать не может…

— Я повешусь! Я все-таки сейчас встану и повешусь! И вы меня не удержите! — подала слабый голос Лидия Ивановна и сделала попытку приподняться. — Пусть ему будет потом всю жизнь стыдно, что он жену убил! Я еще записку напишу, что он, гад, во всем виноват!

— Лежи, мамочка! — бросилась к ней Кристинка, беспомощно глядя на окаменевшую от злости сестру. — Не делай этого, пожалуйста!

— Нет, повешусь! Или отравлюсь!

— Мама, что ты несешь! — Маринка села на край кровати. Бивший ее со вчерашнего вечера озноб стал потихоньку отступать. — Ты сама-то подумай!

— Я хочу, чтобы ему, мерзавцу, было плохо! Хуже, чем мне!

— Ты думаешь, что ему плохо будет, если ты руки на себя наложишь? — вскипела Маринка. — Да он обрадуется только!

— Как это — обрадуется? — недоверчиво спросила мать и открыла один глаз.

— А вот так. Что ты на себя руки наложила и теперь он имеет полное право жить с этой самой Анхеликой!

Повисла пауза, Лидия Ивановна лежала и осмысливала только что услышанное. Потом откинула одеяло, одним движением сбросила с головы тряпку и села на кровати.

— Вот уж дудки! Он смерти моей, сволочь такая, хочет, чтобы на Маньке, Анхелике проклятой, жениться? Не выйдет! Я ему еще покажу, засранцу! Он еще ко мне на коленях приползет, умолять будет принять его! И стерву эту задушу собственноручно!

Лидия Ивановна, потрясая в воздухе кулаками, мгновенно надела халат и причесалась. Потом несколько раз прошлась по комнате, что-то бормоча, схватила телефонную трубку, позвонила кому-то, выкрикивая нецензурные ругательства. Было видно, что от мыслей о суициде не осталось и следа. Кристинка облегченно вздохнула и поглядела на Маринку:

— Ну ты молодец! Я всю ночь тут глаз не сомкнула, боялась, что она что-то с собой сделает… Думала, вдруг не удержу.

— Ничего она не сделает. Не бойся! Ты сама-то как?

— Ничего, вот с Лехой маюсь. Маленький, тоже внимания к себе требует. Представляешь — ну как можно доверить ребенка такой бабушке! Сейчас вот соседям его оставила — нечего ему тут все это слушать.

— Правильно! Пойдем пройдемся немного. А то у меня голова кругом уже идет.

— Пойдем! А потом я в общежитие — надо на Леху хоть посмотреть. И немного поспать, а то с ног валюсь!

— Я к тебе зайду ненадолго, посижу с малышом… Тут находиться — сил нет!

Так шли сестры по начинающей зеленеть аллее, говорили о матери, о жизни, о детях. Вдруг Кристинка остановилась и рассмеялась:

— Ты только посмотри, кто едет! Грибник грибника… — Кто?

— Да любимый твой! Вот так встреча! Действительно, навстречу женщинам на велосипеде катил Соловьев. Он подъехал к ним и остановился.

— Привет! — сказал он Маринке, слегка хмурясь. — Какими судьбами?

— Вот маму навестить приехала.

— Я пойду? — лукаво сказала Кристинка и подмигнула сестре.

— Нет, подожди. Я с тобой…

— Куда ты? Я тебя сам провожу.

— Давай, Дима, давай, — ободрила Кристинка. — Не слушай ее. А я пойду. Ужасно спать хочется!

Маринка открыла было рот, чтобы воспротивиться, но сестра уже игриво сделала ручкой и быстро пошла дальше..

— Садись, что ли, — предложил Соловьев, показывая на багажник, — покатаю.

Маринка тряхнула волосами и села. Они поехали. Голубева обнимала Димку за талию и думала, зачем она это все делает. Смысла никакого. Но как хотелось еще раз почувствовать рядом Димкино тепло, его знакомый запах!

— Тили-тили тесто, жених и невеста!

Снова рядом с ними бежали маленькие дети, смеялись и показывали на них пальцами. Интересно, время вообще бежит вперед — или только бесконечно возвращается назад по кругу в одни и те же точки?..

Часа полтора Соловьев возил Маринку по Петровскому. Они съездили к реке, прокатились по мосту, объехали школу…

— Дим, мне пора, — тихо сказала Маринка, посмотрев на часы.

— Разве ты не останешься? — вдруг удивился он.

— Нет, мне надо ехать…

— Понятно, тебя твой свиноподобный ждет! — мрачно резюмировал Димка. — Ну давай отвезу тебя на вокзал.

На перроне они постояли рядом минут десять, пока ждали электричку.

— Ну я покатил…

— Дим, подожди…

— Чего?

— Нет, ничего…

— Пока!

— Ты меня не поцелуешь?

Димка быстро ткнулся ей в шею, отвернулся и уехал на велосипеде, остервенело крутя педали. Маринка отчего-то заплакала.

Когда она вернулась домой, Слава лежал на диване и смотрел телевизор.

— Где ты была? — спросил он равнодушно.

— У мамы. Ей было плохо…

— А…

— Слав, ты знаешь, я там Диму видела…

— Какого Диму? Того алкоголика с вечера выпускников, что ли? Ох как мы с ним попили!

Весельцов мечтательно вздохнул и отвернулся к телевизору. Маринка пошла на кухню и поставила чайник. На душе скребли кошки отчаяния.

Глава 12

СНЫ НАЯВУ

Однажды ночью Ташу разбудил телефонный звонок. Кто бы это мог быть в такой час? Таша боялась ночных звонков — от них веяло опасностью. После минутного колебания она взяла трубку:

— Алло?

— Мне срочно надо поговорить с тобой. Очень срочно… — Голос Леона в трубке дрожал.

— Слушай, нам не о чем говорить.

— Очень надо!

— Давай завтра. Позвони на мобильный часов в восемь…

— Мне надо тебя увидеть. Не телефонный разговор! Я тебя очень прошу!

— Ладно, приезжай.

. Таша недовольно приподнялась с кровати и посмотрела на циферблат. Было три часа ночи. Какое хамство! Не появляться два с половиной месяца, а потом вот так позвонить! А завтра у нее важный эфир. Значит, глаза будут красные — и опять все пойдет наперекосяк… Таша умылась и натянула джинсы. Похоже, сегодня она скажет ему все, что думает. Все, абсолютно все! А главное, что им никогда больше не надо встречаться. Потому что она никогда его не простит.

Леон приехал через пятнадцать минут. Таша встретила его в дверях ледяным молчанием. Он потерянно потоптался у дверей:

— Войти можно?

— Зачем ты приехал?

— Такое случилось, ты не представляешь! — вдруг начал рыдать, громко всхлипывая. Ташина холодность мгновенно улетучилась, она втащила его в квартиру:

— Что случилось? Что-то серьезное?

— Да, да! Очень серьезное. Я не знаю, как тебе сказать… Но должен, больше некому… — Леон захлебывался слезами.

— Да говори скорее! — У Миши СПИД.

— Что? Ты не шутишь? — У Таши коленки подкосились, а следом она вдруг почувствовала прилив нежданной агрессии. — Но я тут при чем?

— Ты единственная, кому я могу сказать об этом. Я сам только что узнал. Мне позвонила его жена…

— Боже мой. Я, кажется, схожу с ума…

Она растерянно опустилась на диван в гостиной. Только этого еще не хватало. Мысли понеслись стремительным потоком. Леон продолжал отчаянно рыдать. Он был маленьким и жалким.

— И что теперь? — тихо спросила Таша.

— Он умрет. Вопрос только во времени. Может, месяц, может, три…

— Господи. — С Таши мгновенно слетели остатки сна. Вдруг ее точно тряхнуло изнутри. — Подожди! А как же ты?

— Не знаю.

— Ты проверялся?

— Нет пока. Я же говорю, я только что узнал… Наташка, я не переживу этого!

Таша подошла к скрюченному в кресле Леону и погладила его по голове:

— Тихо, тихо. Мы что-нибудь придумаем. В анализах бывают ошибки…

— Нет ошибок! Он давно знал, просто не говорил мне… Я его так люблю!

— Ну не плачь, ну пожалуйста! Хочешь, я сделаю тебе чай?

Или выпьем коньяку?

— Не могу…

— Нет, давай! Ты полежи, я принесу.

На кухне Таша быстро заварила чай с мятой. Голова гудела. Все только что услышанное казалось неправдой. Наступит утро, а там все выяснится. Не бывает же неразрешимых ситуаций! О себе в этот момент она почему-то не думала. Придя в комнату с чайником, она заметила, что Леон уснул, свернувшись калачиком в кресле. Он вздрагивал и тяжело вздыхал во сне. Таша выключила свет, прикрыла дверь и на цыпочках вышла из комнаты. В отличие от Леона, она не спала, до утра ворочалась, не в силах сомкнуть глаз.

В семь часов она разбудила Леона, который все так же, свернувшись, лежал на диване, как будто за всю ночь даже не пошевелился.

— Я что, уснул? Сколько времени? — испуганно спросил он.

— Я сделала тебе кофе. Выпей, и мы решим, что делать дальше.

Голова у нее работала четко и ясно. Пока Леон мелкими, быстрыми глотками пил обжигающий кофе, Таша смотрела на него. Таким она не видела его никогда: у него на лице было самое настоящее страдание.

— Ты съездишь со мной в больницу? Я боюсь, что…

— Когда?

— Прямо сейчас…

— Съезжу.

Таша позвонила на работу и сказала, что очень больна. К черту съемки! У нее грипп, температура, плохое самочувствие. Какой грипп в середине лета? Наверно, простыла под кондиционером или поймала вирус, когда делала сюжет в детской больнице. Сегодня она не выйдет. Когда? Быть может, завтра или послезавтра. Пусть ее заменят, она не боится замен. Разве можно вообще хоть что-то загадывать в жизни? Несколько раз она вспомнила Маринку, пока неслась с Леоном по утренним московским улицам — та давно уже ничего не загадывала…

Чем ближе они подъезжали к больнице на Соколиной Горе, тем бледнее становился Леон — как будто из него самого по капле уходила жизнь. Он сидел, вцепившись в сиденье.

— Я не смогу его увидеть, не смогу… Я не смогу его потерять, — бормотал он.

Они притормозили у мрачного, серого здания. Таша помогла Леону выйти из машины. Его трясло. На входе старый, прокуренный охранник категорически отказался их пропускать.

— Не положено, — твердил он и тыкал пальцем в какую-то бумажку на стене. Леон находился в предобморочном состоянии и тихо всхлипывал.

— ! — Таша порылась в карманах и достала сотенную.

— Проходите, только быстро!

Таша за руку потащила измученного Леона по лестнице. Она думала, что подождет его внизу, но оставлять его в таком состоянии одного было совершенно невозможно. Грязные, серые коридоры, мрачные медсестры, тусклые лампы. Таше и самой было не по себе, что же говорить о Леоне…

— Здесь! — вдруг сказал Леон, увидев номер палаты.

— Мне тебя подождать?

Он слабо кивнул и снова заплакал.

— Я боюсь…

— Иди. Только не надо плакать. Ему от этого будет хуже… Соберись немедленно!

Таша легко подтолкнула Леона к двери и прижалась спиной к холодной стене. Мимо на каталке провезли человека, с головой укрытого белой простыней. К горлу подкатила тошнота. Ей показалось, что она уже находится в морге. Дверь в палату осталась приоткрытой. Минут через пять Таша заглянула в неширокую щель и сразу уперлась глазами в кровать. Рядом на стуле, склонившись к больному, сидел Леон. Он обнимал лежащего в постели человека обеими руками и что-то тихо говорил. Таша отпрянула, как будто увидела нечто запретное. Вдруг по самому ее сердцу резанула пронзительная боль…