Чародей - Белый трибунал

— Пфиссиг, не мог бы ты прямо сказать, к чему клонишь?

— Если ты настаиваешь. Слово предостережения, дорогая. Весь город знает об аресте этого иностранного докторишки, Фламбески, по обвинению в колдовстве. Однако лишь немногим известно, что тебя видели в его доме, и лучше, я думаю, чтобы горожане продолжали оставаться в неведении по поводу столь сомнительной связи.

— Доктор Фламбеска — известный и модный врач, — Гленниан позволила себе пренебрежительно пожать плечами. — У него множество пациентов, так что многие посещали его.

— Но немногие делали это в конце дня, когда врачебный прием давно окончен. И много ли среди его пациентов Молодых незамужних женщин, в одиночестве скитающихся по городу? И многие ли из таких женщин происходят из семей, чья печальная история невыгодно оттеняет даже легчайшие промахи?

— Право, не знаю, Пфиссиг. И многие?

— Ах, Гленниан! — в усмешке Пфиссига проскользнуло горькое веселье. — Приятно видеть, что ты не теряешь присутствия духа даже в самой страшной беде. Заметь, я говорю как твой друг, как твой нынешний опекун…

Жабеныш! Бородавчатая тварь!

— И будучи весьма озабочен твоим благополучием, — закончил Пфиссиг, — могу заверить, что никто не узнает твоих тайн от меня.

— Но это вовсе не тайна! Да, я заходила к доктору Фламбеске. Можешь кричать об этом хоть на весь город.

— Но я не хочу кричать об этом на весь город, дорогая, тем более не хотел бы видеть эту новость в очередном выпуске «Жу-жу»!

Гленниан внутренне похолодела, но не изменилась в лице.

— Я думаю лишь о внешней благопристойности, — с чувством продолжал Пфиссиг. — О внешней благопристойности, отступление от которой свет так часто считает преступлением, особенно в обстоятельствах столь прискорбных, как нынешние. О, я-то уверен, что тебе нечего скрывать, уверен, что твоя безупречная репутация может выдержать самое дотошное исследование. Я знаю, что ты невинна, как цветок — но другие могут не разделять моей уверенности, и я опасаюсь именно их злобы. Однако ты можешь положиться на мою верность. И на мое молчание.

Гленниан кивнула, растянув непослушные губы в улыбке. Она все еще не понимала, к чему ведут эти длинные рассуждения. В них чудились бесконечные намеки и угрозы, но возможно, только чудились. Неясно было, много ли ему известно, кроме того, что она действительно посещала доктора Фламбеску. Само по себе это обстоятельство ничего не значило, однако если он знает об этом… Проще говоря, это значит, что Пфиссиг за ней следил. Он вечно шпионит. И тогда — что еще он мог вызнать?

Он упомянул «Жу-жу»… Намек или простая случайность? Гленниан не могла этого понять, но ясно видела, что Пфиссиг бесконечно наслаждается разговором.

— Мы ведь друзья, не правда ли? — тянул он с тошнотворной заботой в голосе. — Товарищи, союзники, почти брат и сестра, если хочешь. Надеюсь, ты знаешь, как я люблю тебя, дорогая Гленниан?

— Думаю, что знаю.

— В таком случае я смею надеяться на взаимность.

Мелкая тварь просто издевается над ней! Однако Гленниан не собиралась принимать вызова. Коротко склонив голову, она с легкой, холодной улыбкой встретила его взгляд.

Пфиссиг предпочел расценить это как согласие. Галантно поцеловав ее неохотно протянутую руку, он покинул музыкальную комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь. Гленниан сидела неподвижно. Сердце неистово колотилось, кровь стучала в ушах. Потом она развернулась и с удвоенной яростью обрушила свои переживания на клавиши клавесина.

Зеркало в стальной раме несомненно было чародейским изобретением, изделием Злотворных, но верховный судья бесстрашно взял его в руки. Чистота помыслов и вера в защиту Автонна охраняли его от всякого зла. Потому он безбоязненно может касаться зеркала, рассматривать и исследовать его свойства. Предмет изучения был отвратителен, однако знания, извлеченные из него — драгоценны. Его долг перед Автонном и человечеством — ни в коем случае не отвергать их.

В каком-то смысле задача оказалась обескураживающе простой. Зеркало легко выдавало свои секреты. В его действии не было ничего таинственного. Отражение, очевидно, давало метафорическую картину внутренней сущности изображаемого. Таким образом, появлялась возможность распознать истинное зло, так часто скрываемое за невыразительными масками лиц: весьма полезный инструмент, едва ли не бесценный для того, кто, подобно верховному судье, Должен поминутно выискивать истину и наставлять своих ближних. Теперь ни один тайный злоумышленник не укроется от его глаз и справедливого суда — ни злобный пасквилянт, втайне кропающий свои статейки, ни колдун, таящий злобу под маской добродетели. Это зеркало, используемое во благо, поможет очистить страну и послужит всему человечеству.

Что-то похожее на улыбку смягчило жесткий изгиб губ Гнаса ЛиГарвола. Нетрудно понять, что погубило несчастного Дремпи Квисельда! Такое же изделие похожего назначения и принадлежащее ранее злоумышленнику из Стреля ввело его в заблуждение, сбило с истинного пути и в конечном счете погубило. ЛиГарвол даже нашел в своем сердце каплю жалости к несчастному, потому что теперь он ощущал всю силу подобного искушения на себе.

К счастью для страны, Гнас ЛиГарвол — не Дремпи Квисельд, глупое и малодушное создание. И жалость к этому падшему человеку не заставит верховного судью забыть о долге. Он уже слишком долго потакает капризу дрефа, откладывая казнь, но настало время положить конец всяческим уступкам. Обмакнув перо в чернильницу, Гнас ЛиГарвол написал приказ об Очищении, поставил дату, подписал, приложил свою печать и вызвал секретаря.

Тот явился незамедлительно, и ЛиГарвол незаметно взглянул в зеркало, положенное на стол так, чтобы отражать дверь и всякого, кто зайдет в нее. Отражение секретаря выглядело довольно странно — туповатая овечья морда, крошечные глазки, покрытые курчавой шерстью уши, полупрозрачные щупальца вместо пальцев и туча мух, вьющихся над ничего не подозревающим человеком.

ЛиГарвол отдал необходимые распоряжения. Секретарь принял запечатанный конверт и удалился, низко поклонившись.

Пустой кабинет отражался в зеркале с доскональной точностью. Верховный судья видел строгие каменные стены, скудную обстановку, нагие, не прикрытые шторами окна и за окном — башни и трехгранные шпили Ли Фолеза.

Он не видел одного — собственного изображения. Сколько он ни вертел, ни поворачивал зеркало, в колдовском приборе ни разу не появился его облик.

Со зрением у верховного судьи все было в порядке. В кабинете не было других зеркал, однако серебряный поднос смутно, но явственно отражал лицо ЛиГарвола. Причина, несомненно, крылась в природе колдовского зеркала. Возможно, искусство Злотворных просто отступало перед благословением Автонна?

Судья провел немало времени, пытаясь изменить освещение и угол зрения, но все втуне — он оставался невидим для самого себя. Разумеется, ЛиГарвол не нуждался в том, чтобы любоваться собственной внешностью — тщеславие не числилось среди его слабостей. Судью дразнила неразгаданная тайна, и, наконец, он решился уступить мучительному любопытству. Тем более что не было надобности далеко ходить за ответом.

Призвав к себе капитана Солдат Света, судья отдал приказ. Офицер отсалютовал и удалился. Через несколько минут стража ввела закованного доктора Фламбеску. По знаку ЛиГарвола солдаты вышли из кабинета. Пленник и верховный судья молча разглядывали друг друга.

К доктору Фламбеске, среди пациентов которого числились влиятельные и богатые горожане, отнеслись с особым почтением. Его одежда осталась целой, на лице, не было видно синяков. Более того — ему оставили личные вещи, в том числе темные очки, которые не позволяли определить выражения лица заключенного. Верховный судья, полагаясь на свою способность видеть истину сквозь любые преграды, не снизошел до приказа открыть лицо. Он только позволил себе короткий взгляд в зеркало, но там вместо пленника обозначилось лишь темное пятно, очертания которого смутно напоминали человеческие. Судье почудилась, что он уже видел такую тень: где-то, когда-то…

Доктор, в отличие от большинства заключенных, не выказывал ни страха, ни враждебности, ни беспокойства. В сущности, его лицо оставалось совершенно бесстрастным, однако судье ЛиГарволу была знакома и такая маска.

— Фламбеска из Стреля, — ЛиГарвол придал своему звучному голосу выражение серьезной, доброжелательной властности. — Против вас выдвинуто множество обвинений… Главное среди них — в колдовстве: преступлении, заслуживающем высшей меры наказания. В столь тяжелом случае справедливость требует предоставить обвиняемому возможность высказаться еще до суда. Вследствие этого я объявляю, что главным свидетельством против вас является это зеркало… — палец ЛиГарвола постучал по колдовскому стеклу, — обнаруженное в занимаемом вами помещении. Что вы можете сказать в свое оправдание?

Какое-то время казалось, что доктор не собирается отвечать, однако он все-таки заговорил:

— Верховный судья заметил необычные свойства зеркала? ЛиГарвол склонил голову. Голос стрелианца, заметил он, приглушенный, с характерным выговором, показался ему неуловимо знакомым.

— В таком случае не нужно пояснять, какую огромную ценность имеет такое устройство для врача, давая ему возможность мгновенно разобраться в причинах болезни пациента.

— Вы вообразили, что это оправдывает ваше занятие колдовством?

— Я не собирался оправдываться.

— Вы сами изготовили это устройство?

— Я не ремесленник.

— Кто же тогда?

— Врач.

— Это лишь часть правды. Со временем я узнаю ее целиком. Где вы приобрели это зеркало?

— Здесь, в Ли Фолезе. Нашел в бочке со старьем, купленной на Голубином рынке.

— Вы сможете указать на продавца?

— Боюсь, что нет.

— Весьма прискорбно для всех заинтересованных сторон. Вы заявляете, что не распознали колдовского происхождения этого предмета?

— Я ничего не заявляю, верховный судья.

— Если вы приобрели зеркало случайно, как вы говори те, то почему не сообщили о нем соответствующим властям?

— Разве по закону я был обязан сделать это?

— Вы иностранец. Вы намерены оправдываться незнанием наших законов? Или вы считаете себя выше?

— Я живу по законам Верхней Геции.

— Кто открыл вам свойства зеркала?

— Никто, верховный судья. Вполне возможно, разобраться в его свойствах и без помощников. Разве вы сами не разобрались?

— Разобрался достаточно, чтобы убедиться, что Автонн не дозволяет колдовству беспредельно владеть миром и не допускает, чтобы подобные чародейские устройства существовали в мире безнаказанно.

— Насколько мне известно, никому из моих пациентов это зеркало вреда не принесло.

— Возможно, мысли и нравственная чистота ни одного из ваших пациентов не достигали достаточных высот, чтобы бросить вызов колдовской силе этого устройства. Однако вы можете заметить, что зеркало не способно отразить мой облик.

Доктор Фламбеска протянул скованные руки, чтобы развернуть зеркало к себе.

— Ничего подобного, — сказал он.

— Ваш случай — исключителен. Вы пробудили во мне интерес, — ЛиГарвол сцепил пальцы. — Я готов проявить милосердие, вплоть до того, чтобы избавить вас от Великого Испытания, но такое снисхождение требует от вас полной искренности и содействия суду. А потому — оставьте это тщеславное и ребяческое упрямство, отриньте гордость и дерзость, которым не место в этом Доме Истины. Признайтесь, откройте все, убедите меня, что вы достойны помощи.

Несколько секунд доктор Фламбеска молчал. Затем сказал:

— Зеркало действует. Дело не в свойствах стекла, а в неопытности наблюдателя. Ваши глаза и разум, верховный судья, непривычны к подобным раздражителям и отказываются воспринимать тончайшие подробности изображения.

— Вы скоро убедитесь, что мои глаза никогда меня не обманывают.

— И все же они не приспособлены к определенным видам восприятия. Однако есть несложный способ очистить зеркало, прояснив, таким образом, изображение, невидимое неопытным взглядом.

— Если вы в состоянии исправить устройство, сделайте это…

— Охотно, верховный судья.

Из карманов доктора Фламбески появился набор маленьких пузырьков, содержащих ароматные жидкости. Гнас ЛиГарвол не узнал запахов, но не потребовал объяснений. Он предпочел также не вдаваться в подробности действий врача, протиравшего стекло пахучими снадобьями, опасаясь, что зрелище этой несомненно граничащей с колдовством процедуры осквернит собой любого, кто ее видел. Резкие запахи все усиливались, но судья решительно отводил взгляд в сторону, пока вслед за звоном стекла и шорохом скользящей по гладкой поверхности тряпицы не услышал голоса Фламбески:

— Готово.

Что-то в этом голосе поразило верховного судью. Ему почудилось, что стрелианский выговор доктора стал едва заметным, если не исчез вовсе, однако трудно было судить об этом на основании трех коротких слогов. Судья снова повернулся к Фламбеске, и тот молча протянул ему зеркало. ЛиГарвол, взяв колдовское устройство, внимательно всмотрелся в его очищенную от малейшей дымки глубину. Он не разглядел в ней своего нынешнего облика и был весьма поражен увиденным.

Внутри зеркала двигались три далекие маленькие фигурки. Их окружал туманный мир полей и лесов. Фигурки приблизились, и ЛиГарвол наяву увидел свое прошлое.

Их было трое. Худой, светловолосый, довольно хрупкий паренек, в котором судья без труда узнал себя самого, и еще двое. Крепкий, живой, отчаянный рыжий мальчишка, богато одетый, владелец лучших игрушек и оружия — юный Джекс ЛиТарнграв, наследник титула и состояния своего отца. И еще один: с яркими голубыми глазами и густой черной шевелюрой. Внешность, повсюду привлекавшая к пареньку дружелюбное внимание. Равнар ЛиМарчборг, тоже будущий благородный ландграф.

Трое мальчишек, друзья, равные наперекор несправедливости фортуны. Или, может быть, не совсем равные. Эти двое, Джекс и Равнар, были крепче, сильнее, проворнее и изобретательнее, чем молодой Гнас. Зато не превосходили его в отваге. Он ни на йоту не уступал им в храбрости, дерзости и решительности. Больше того, они порой едва осмеливались последовать за ним туда, куда вело его твердое желание поразить друзей, в особенности Равнара. Но при всем этом Гнас не мог избавиться от подозрения, что эти двое любят друг друга больше, чем его.

Шло время, и подозрения переросли в уверенность. Эти двое, оба будущие ландграфы, явно предпочитали общество друг друга, и Гнас не уставал дивиться слепоте Равнара. Ведь любой бесстрастный наблюдатель признал бы за Джексом ЛиТарнгравом недостаток ума. Джекс ничего не мог дать товарищу, ничего достойного сравниться с теми сокровищами разума или сердечной преданности, которыми готов был поделиться с ним Гнас. Однако Равнар почти не замечал предлагаемых ему даров. Равнар оказался мелок и неблагодарен. Гнас видел это все яснее, но осознание не смягчало горечь обиды.

Мальчики в зеркале становились юношами. Друзья не отвергали его, но гордость заставила Гнаса отдалиться от них, ведь уже тогда он был увлечен служением человечеству — делом, наполнившим смыслом его несчастную жизнь. Он влился в ряды борцов против Злотворных и посвятил себя уничтожению заразы колдовства. На этом поприще он проявил такую одаренность, что быстро выдвинулся — сначала в агенты Белого Трибунала, а затем поднялся до судьи.

Уже в первые несколько лет его усилиями было проведено два десятка Очищений и не менее трех Искуплений. Подобные достижения заслуживали как минимум похвалы. Однако, к его изумлению, Джекс и Равнар не сумели оценить его заслуг. Вместо ожидаемого восхищения Гнас слышал от них сомнения и упреки. Споры все чаще превращались в столкновения. Наконец Очищение, которому подверглись все домашние и слуги осужденного колдуна Гири ЛиГейнцлора — несомненно, замешанные в преступления хозяина дома — вызвало жестокую ссору между бывшими друзьями. С обеих сторон летели обвинения, все они тогда наговорили много такого, чего нельзя ни забыть, ни простить, и особенно Равнар, оказавшийся лживым, невежественным, злобным, недостойным… Равнар, который так ничего и не понял.

С того дня Гнас ЛиГарвол уверился, что Равнар и Джекс — его враги, более того — враги всего человечества. Летели годы, и менялись изображения в зеркале. Картина за картиной вспыхивали, словно извлеченные из глубин памяти. Верховный судья видел зал суда и пепельные, застывшие лица обвиняемых. Он видел страх, скрывавшийся за невозмутимой сдержанностью, ошеломление, замешательство и панику. Он видел камеру пыток в глубинах Сердца Света. Ряды лиц проносились перед ним: бесконечные искаженные криком рты, безумные глаза, яркие ручейки крови. Он видел и слышал, казалось, он снова был там, и ощущал все с мучительной остротой, какой и не ведал прежде.

Новая картина представляла собой площадь Сияния. Он видел костры, котел, толпу зрителей, Солдат Света и приговоренных — тысячи приговоренных. Невинные жертвы, умирающие в муках. Нет! Враги Автонна и всего человеческого рода, от которых необходимо очистить мир! Эти жертвы приносились во спасение человечества. И все же ужасно было видеть их лица и последние содрогания их тел. Искривленные рты, сведенные судорогой руки… Казалось, он ощущал их вопли на своих губах, вопли, на которые никогда прежде не обращал внимание.

Верховный судья заметил, что картинка вздрагивает — дрожала рука, державшая зеркало. Изображение потускнело и расплылось, когда же картина снова стала ясной, он увидел перед собой жалкое личико предателя-дворецкого, Дремпи Квисельда, и в ушах судьи снова прозвучали слова: «Я счастлив служить Белому Трибуналу… но я не совсем понимаю, что от меня требуется». И он объяснил Квисельду, что от него требовалось, и несчастная тварь исполнила все, но это не было основанием отвергать его показания как ложные…

Изображение снова заколебалось, и в зеркале возникло опухшее, заплаканное лицо Эстины ЛиМарчборг, он услышал ее сдавленный, дрожащий голос: «Я никогда не видела и не слышала, чтобы мой муж занимался запретными таинствами». Глупая женщина, неспособная распознать истину. Ей требовалось руководство более сильного ума, и судья обеспечил его. Он помог ей оказать услугу человечеству, а она отплатила ему предательством. Автонн свершил над ней свою справедливость, и это не причина сомневаться в истинности ее показаний против своего мужа.

Равнар ЛиМарчборг был виновен, он был злодеем и заслужил наказание. Слабохарактерность его жены не изменит этого факта.

На мгновение снова появилась камера пыток: младший сын ЛиМарчборга, высокомерный мальчишка, копия своего отца, захлебывающийся в ледяной воде. Это зрелище выжало из Равнара необходимое признание. Что ж, Автонн-Благодетель позаботился вооружить своих служителей…

Зеркало снова показало площадь Сияния: помост и огонь под котлом, жадно глядящие зеваки, твердые взгляды судей. Постаревший, расплывшийся Джекс, с трудом скрывающий страх, и Равнар, тоже постаревший, но по-прежнему прямой и стройный, по-прежнему красивый, не сделавший ничего дурного. Невиновный.

Нет!

Верховный судья поднял глаза и уперся взглядом в черные очки доктора Фламбески.

— Это устройство — орудие Злотворных, — произнес он, на сей раз не сумев скрыть подступившей ярости. — Видения, показанные им, полны скверны и лжи, сбивающей с пути неосторожных и неопытных.

— Сам я никогда не мог пожаловаться на его точность, — возразил доктор, и теперь уже не было сомнений, что стрелианский выговор исчез без следа из его речи.

Смутная догадка подсказала Гнасу ЛиГарволу идею наклонить зеркало, чтобы поймать в него отражение Фламбески. Он увидел лицо Равнара ЛиМарчборга, помолодевшего, но бледного и осунувшегося, одетого в серый балахон стрелианского врача.

Равнар мертв, а зеркало — сосуд лжи!

Верховный судья подверг пленника неторопливому осмотру.

— Снимите очки и шляпу, — приказал он.

Доктор Фламбеска повиновался, открыв лицо Равнара, глаза Равнара — точно отраженные зеркалом. Нечто близкое к ужасу на миг пронзило верховного судью прежде, чем отточенный разум подсказал разумное объяснение.

— А, понимаю. Младший сын, удостоенный нашей милости. — ЛиГарвол на мгновение задумался, вспоминая имя: — Тредэйн ЛиМарчборг.

— Верховного судью всегда отличала прекрасная память.

— Разве я не сказал, что правда со временем откроется? Мы уже отчасти приблизились к ней. Вы опознаны и разоблачены как беглый преступник.

— Преступник, верховный судья? Как так? Я не был осужден, меня вообще не судили. Даже, насколько я знаю, не предъявляли обвинений.

— Вы до мозга костей — сын ЛиМарчборга, и, без сомнения, заслуживаете той же судьбы.

— А чем заслужил ее лорд Равнар, верховный судья? Зеркало ничего вам не подсказало?

— Уже то, что оно обнаружено в ваших вещах, позволяет судить вас за сделку с чародеем. Не сомневаюсь, что это не единственная ваша вина. Что касается видений, представляемых этим зеркалом — они отравляют зрение, ничего не значат и отвратительно фальшивы.

— Здесь вы ошибаетесь. Зеркало отражает только правду, так подсказывает мой опыт.

— Трибунал сочтет полезным ознакомиться с вашим опытом.

— Я протер и очистил стекло, — непринужденно продолжал сын Разнара, словно не понимая, что его ждет. — Теперь ничто не скроется от взгляда верховного судьи.

В словах самозванного доктора слышался неясный вызов, но Гнас ЛиГарвол не сомневался, что устоит перед любым коварством Злотворных. Он был недосягаем для них, и не ему бояться их козней.

Судья поднес зеркало к лицу и посмотрел на колдовское стекло. На этот раз, как обещал — или угрожал — сын Равнара, он увидел себя.

И в каком виде! Гнилая, полуразложившаяся плоть, кишащая червями. Искаженное лицо — безгубый рот растянут далеко за уши, едва ли не сходясь на затылке, и снабжен стальными клыками, рот широко разинутый, вечно голодный. Острые уши с кисточками на концах. Затянутые пленкой глаза. Желтые руки скелета с жадно растопыренными пальцами. Все уродства невозможно было охватить одним взглядом, но первое, что притягивало глаз, была именно пасть, готовая проглотить весь мир, раздирающая пополам череп, в котором разверзлась бездна.

Ужаснейшее из видений, когда-либо посланных смущать разум слуг Автонна. Но и оно не могло устрашить верховного судью Гнаса ЛиГарвола, разве что на миг.

Всего мгновение Гнас ЛиГарвол смотрел в глаза чудовища, узнавая и признавая в нем себя. И в тот же миг его рука поднялась, смахнув стекло со стола и разбив на тысячу осколков. Под пристальным взглядом пленника судье вдруг показалось, что цельность его моральных устоев готова дрогнуть и разлететься вдребезги подобно колдовскому зеркалу. Но минутная слабость прошла, ЛиГарвол преодолел ее и снова стал самим собой, презрев лживые видения, насланные Злотворными.

— Главная улика, — пробормотал сын Равнара, не желая признавать, что его колдовской трюк не удался.

— Едва ли это имеет значение, — возразил ему ЛиГарвол. — Получив ваше полное признание, мы сумеем представить и необходимые улики.

— Стало быть, дело можно считать решенным?

— Вне сомнения. Тринадцать лет назад вы побывали в подземельях, но ваша юность купила вам мягкое обхождение. Теперь вам не приходится рассчитывать на подобную снисходительность. Враги Автонна и всего человечества рано или поздно приходят к осознанию своей вины, и вы — не исключение. Там, внизу, вы откроете мне глубочайшие тайны своего сердца. Путь к ним может оказаться долгим и мучительным, но, в конце концов, вы, как некогда ваш отец, признаетесь во всем.

Верховный судья нетерпеливо дернул шнурок звонка. В комнату вошли Солдаты Света.

— Вниз, — приказал ЛиГарвол. — Мы слишком долго тянули. Пора с этим кончать.

21

Все казалось поразительно знакомым. Винтовая лестница, зловонные коридоры, душные подземные ходы, черная железная дверь, глубоко утопленная в заплесневелом камне стены — казалось, он видел все это только вчера. А за дверью — большой сводчатый зал, купающийся в красноватом свете ламп. Пыточный инвентарь, жаровни, ножи и веревки, клетки и баки — он помнил все. Вот большой стеклянный аквариум, над которым подвешивали Рава ЛиМарчборга. Вот проволочная клетка, в которой корчился среди удавов Зендин. Вот стеклянный цилиндр, в котором захлебывался он сам, пока пустой, но многозначительно покрытый изнутри каплями измороси. И большое дубовое кресло, в котором сидел тогда сам ландграф ЛиМарчборг. Тредэйну словно наяву представился привязанный к креслу отец.

Подручные ЛиГарвола втолкнули его в то самое кресло, сняли наручники, привязали ремнями руки и ноги. Он не сопротивлялся, в том не было нужды. Врачебную мантию ему оставили — как видно, пытка не будет повторением мучений Равнара.

Кожаный ремень охватил его лоб, притянув голову к высокой спинке кресла. К лицу приблизилась стеклянная пипетка, наполненная бесцветной жидкостью. Отвернуться было невозможно. Первые тяжелые капли упали на глаза. Жидкость потекла по щекам. Глаза и лицо начало жечь. Тредэйн моргнул; жжение усилилось. Откуда-то донесся голос, звучный, давно знакомый голос.

— Раствор кислоты, — поучительно говорил ЛиГарвол, — имеет сейчас наименьшую насыщенность. Злостные препирательства приведут к увеличению концентрации. Боль и прогрессирующая потеря зрения ведут к цели, возможно, пока неясной для вас. Однако я надеюсь, что с утерей зрения телесного пробудится внутреннее восприятие, которое спит сейчас в вашей развращенной душе. Узрев, таким образом, свою порочность, вы возжаждете Очищения.

— И каким же образом я смогу очиститься? — полюбопытствовал Тредэйн.

— Признайтесь во всем, — посоветовал ЛиГарвол. — Откройте цель, с которой явились в этот город. Опишите подробно ваши сношения с Эстиной ЛиХофбрунн, Дремпи Квисельдом и прочими, включая Гленниан ЛиТарнграв. А, я вижу, последнее имя не оставило вас равнодушным. И, прежде всего, опишите свои колдовские злодеяния, не упустив не единого. Сделайте это, и ваши испытания быстро закончатся.

— Понимаю. — Кивнуть Тредэйн не мог. Холодная усмешка тронула его губы. — Верховный судья, вы столько лет производите Великие Испытания… Вы не задумывались о том, что пленник, являющийся истинным колдуном, в силах защитить себя?

— Это обычный довод наших противников, на первый взгляд разумный, однако весьма слабый по существу. Как бы ни была велика сила колдуна, она не сравнится с величием Автонна. И мы — судьи Белого Трибунала, Солдаты Света, все присягнувшие Защитнику — не страшимся сил тьмы. Здесь, в Сердце Света, невозможно никакое колдовство.

— Вероятно. Давайте проверим, — Тредэйн внутренне сосредоточился. Искусство его возросло настолько, что не требовало произнесения заклинаний вслух. В тишине и Молчании он произвел необходимые мысленные действия, и его глаза очистились. Боль прошла, кожаные ремни бессильно упали. Колдун медленно встал.

Полдюжины стражников и палачей поспешно отшатнулись. Гнас ЛиГарвол, внешне невозмутимый, остался стоять как стоял.

Тредэйн ЛиМарчборг мысленно произнес знакомую формулу, ощутил силу Ксилиила, коснулся ее и направил свою боль. Дубовое кресло за его спиной вспыхнуло ярким пламенем. Он не слышал испуганных криков стражников. Две железные жаровни рассыпались горстками ржавчины. Деревянные лестницы, колодки и бочонки загорелись одновременно по всей камере пыток. Когда в замкнутом помещении стало слишком жарко, мысленный приказ вспорол все висящие над головой цистерны, и вниз обрушились ледяные потоки.

Вода. Аквариум. Повернувшись к огромному чану, Тредэйн разбил его мысленным ударом и с минуту любовался, как бьются лишенные привычной среды хищные рыбы.

Еще один. Почти не прилагая усилий, он расколол стеклянный цилиндр, в котором тонул тринадцать лет назад, и осколки стекла испарились в воздухе.

Один из стражников, как видно, потеряв голову, бросился на него, размахивая дубинкой. Колдун усмехнулся, и стражник отлетел назад, рухнул на одну из клеток, выстроившихся вдоль стены, и застыл, уставившись перед собой пустыми глазами. Из клетки немедленно высунулась лапа, напоминающая человеческую, но снабженная длинными кривыми когтями, и вцепилась ему в горло.

Тредэйн до сих пор не замечал клеток, однако теперь вспомнил. Удавы и хищные ящерицы, голодные крысы и еще более мерзкие существа, уродливые гибриды, порождения болот и пещер…

Он остановил все их сердца одним усилием воли и снова обратился к еще уцелевшим орудиям пыток. Одно или два, отличавшиеся особой изощренностью, он расплавил на месте, еще одно заставил исчезнуть во вспышке — и остановился, полагая, что его цель достигнута. Он медленно обводил взглядом разгромленный зал, задерживаясь на человеческих лицах, и те, на кого падал его взор, дрожа, приникали к земле. Один лишь верховный судья остался недвижим.

— Вот сила, которую вы приписываете Злотворным, — бросил в его прозрачные глаза Тредэйн. — Многие ли обладали ею? Хоть кто-нибудь обладал? Вы начинаете понимать?

— Зло, твои искушения бессильны в стенах Дома Истины! — в выразительном голосе ЛиГарвола звучала презрительная жалость. — Здесь твои наваждения никого не в силах обмануть.

— Ваша камера пыток превратилась в развалины на ваших глазах! Это наваждение, верховный судья?!

— А, ты можешь уничтожить бренную материю и плоть. Но сердца и разум избранных слуг Автонна не в твоей власти. Тебе, как и твоему отцу, как и прочим из вашего рода, не устоять перед истинной чистотой разума. Зло никогда не в силах постигнуть собственную слабость, и в том — зародыш его гибели.

— Вы наполнили мир несчастьями. Вы погубили множество невинных. Равнар ЛиМарчборг, замученный вами, был невиновен. И вы знаете это!

— Я знаю, что моей рукой всегда управлял Автонн. Я знаю, что исполнял Его волю.

— Неужели вы слепы, верховный судья? Неужели не можете понять? — изумленно выговорил Тредэйн. Бессилие охватило его. Быть может, Гнас ЛиГарвол прав, презирая его власть. — Неужели никакие доводы не в силах дойти до вашего разума?

— Я вижу прогресс, — заметил ЛиГарвол. — Вы начинаете постигать ничтожность даров, полученных вами от Злотворных.

— Они бывают небесполезны, — возразил Тредэйн, и кое-кто из палачей вжался в стену.