Чародей - Белый трибунал

— Что такое? — резко спросил он.

Громкий стук повторился, и Гленниан съежилась.

— Пожалуйста… — прошептала она.

— Разве я не сказал минуту назад, что тебе нечего бояться? Поверь мне.

По ее виду нельзя было сказать, что девушка поверила. Ее взгляд метнулся к окну.

— Оставайся на месте, — посоветовал Тредэйн и вышел, закрыв за собой дверь. Он не знал, послушается ли его Гленниан. Он прошел через мраморную прихожую к входной двери, в которую кто-то настойчиво колотил, открыл и увидел на своем пороге троих Солдат Света.

— Простите? — вопросительно поднял бровь доктор Фламбеска.

— Мы преследуем четырех тайных подстрекателей, — без предисловий заявил один из них, сержант, судя по нашивкам. — Нужную нам женщину видели на Солидной площади, так что мы проверяем каждый дом. Скорей всего, она молодая и стройная, одета в длинный серый плащ с капюшоном. Не видали такой?

— Сержант, я вообще не смотрел в окно.

— И никто не обращался к вам под предлогом болезни, надеясь спрятаться в приемной врача?

— Я не принимаю пациентов… с улицы. Тем более в такой час.

— Да, надо думать… Сообщите, если увидите ее, доктор. Она нам очень нужна!

— Я окажу любую возможную помощь, сержант.

Солдаты Света отправились дальше, а Тредэйн вернулся в свой кабинет, гадая, застанет ли там кого-нибудь или нет. Гленниан была там, где он ее оставил. Перепугана до смерти, и есть отчего. Глупая, безрассудная, упрямая дура!

— Ушли, — сказал ей Тредэйн.

— Знаю. Я слышала. Спасибо, — голос звучал ровно, но девушка была напряжена как струна и явно ожидала неприятного разговора.

И правильно делала.

— Тайные подстрекатели, — тихо сказал Тредэйн. Она кивнула.

— Звучит впечатляюще. Гораздо более звучно, чем краткое, заурядное: «Мухи».

— У-гу…

— Ты, стало быть, тоже «Муха»?

— На этот вопрос я ответить не могу.

— Ну еще бы. Страшные тайны, клятва на крови… Верность до могилы и все такое… Ничего, твое молчание достаточно красноречиво.

— Молчание — не доказательство.

— Хотелось бы знать, согласятся ли с тобой судьи Трибунала.

— А ты уверен, что можешь мне угрожать, Тредэйн ЛиМарчборг? О, простите, доктор Фламбеска!

— Втяни коготки. Я не угрожаю, я думаю, как помочь. Сегодня тебе повезло. В следующий раз между тобой и Солдатами Света может никого не оказаться. А может, я даром хлопочу, и ты стремишься к мученической смерти?

— Честно говоря, нет.

— Тогда чем, по-твоему, ты занимаешься?

— Надеюсь, что достойным делом.

— Пора бы расстаться с детскими банальностями!

— И это все, что я услышу? Мне жаль тебя! Что-то умерло в тебе или, может быть, спит.

— Что точно спит, так это твой рассудок. Хватит сантиментов и возвышенных фантазий. Это тебе не балаган с игрушечными ужасами. Ты влезла в опасное дело, Гленниан. И когда вас поймают — а поймают вас обязательно — смерть будет настоящей. Ты слишком молода, слишком талантлива и красива, чтобы напрасно отдавать свою жизнь.

— Напрасно? Как ты любишь это слово! Как часто его произносишь и как бездумно! Лично я еще не так отчаялась, не так разочаровалась в жизни и не настолько потеряла надежду, чтобы отрицать возможность изменить мир.

— Пусть его меняют другие. Желательно те, в чьем Распоряжении имеется армия. Вы с приятелями доиграетесь разве что до собственной гибели.

— Эти слова не стоят даже того, чтобы сердиться. Твоя снисходительность так же пуста, как ты сам. Неужели для тебя ничто в мире не стоит усилий и риска? Совсем ничего?

— Не в этом дело. Мы говорили о гибели, которая неизбежно ожидает Мух, и о том, что ты совершенно не дорожишь своей жизнью…

— Кто бы говорил, доктор, — усмехнулась Гленниан. — Может быть, ты дорожишь? Если откроется твое настоящее имя, ты мигом отправишься кормить блох в Сердце Света. Тебе в жизни не следовало показывать носа в Ли Фолезе, пусть даже нацепив на него темные очки! Но вот ты здесь. Прекрасно понимая, что идешь на огромный риск. И конечно, не без причины? Так в чем же она?

— Я, в отличие от тебя, почти не рискую.

— Это почему же?..

— За тринадцать лет забыто и мое лицо, и мое имя.

— Я не забыла!

— У тебя, как ты не раз напоминала, исключительная память.

— Найдутся и другие люди с хорошей памятью! Вернувшись сюда, ты сознательно рискуешь, следовательно, считаешь риск допустимым — для себя. Почему же ты отказываешь мне в таком праве?

— Ты еще сравниваешь? Я живу тихо, а ты просто нарываешься на неприятности. С каждым новым выпуском «Жу-жу» ты на шаг ближе к котлу.

— Кстати, насчет твоего докторского наряда, — продолжала Гленниан, словно не слыша возражений. — По всем отзывам, ты превосходный врач. Где это ты приобрел такое искусство? И где, между прочим, раздобыл средства на жизнь? Ты живешь в прекрасном доме, и стоит задуматься…

— …Стоит задуматься, как мы умудрились так надолго забыть о главном. Гленниан, ты должна покончить с этой нелепой историей с Мухами. Обещай мне.

— Кажется, с этой историей и так покончено. Сегодня Солдаты Света совершили налет на наш штаб. Это было ужасно… невообразимо. Сбежать удалось не многим. Меня кто-то схватил в темноте, и я отбивалась, потом он упал с лестницы, и мне удалось вырваться, но остальные… — ее голос дрогнул. — Схвачены или погибли. Организации конец.

Жаль, но зато ты уцелела. Вслух Тредэйн заметил просто:

— Мне очень жаль.

— Правда?

— Да. — Как ни странно, какая-то доля правды в этом была. — Они хорошо работали. Печальный конец. Но предсказуемый.

Гленниан молчала, и Тредэйн испытующе взглянул на нее. Девушка сидела, бесстрастно уставившись в огонь, но что-то в ее лице заставило Тредэйна переспросить:

— Ведь это конец , не так ли?

— Что ж еще, — огрызнулась она. Этот ответ его не удовлетворил.

— Надеюсь, ты не думаешь…

— Я сейчас слишком измучена, испугана и встревожена, чтобы думать. Солдаты, должно быть, уже ушли. Мне пора.

— Как ты доберешься до дома ЛиТарнгравов?

— Найму лодочника до моста Мраморных Цветов, а дальше пешком.

— Опасно. Хозяин этого дома разрешил мне пользоваться его экипажем. Домой ты поедешь в карете, а потом обещай мне, что отдохнешь.

— Обещаю.

— Хорошо. И еще обещай больше не ввязываться в подобные эскапады.

— Я обещаю не рисковать без необходимости.

— Не юли…

— А знаешь, я впервые слышу слово «эскапада». Конечно, оно встречается в книгах… ты так и не рассказал мне, где набрался такой учености. И зачем вернулся в Ли Фолез.

— Разве? — Она опасна, подумалось Тредэйну. И всегда была опасна. — В другой раз. Идем, я провожу тебя до кареты. Сюда.

Он провел ее через комнаты к выходу во двор, и, пока они шли, наконец решился задать вопрос, который давно уже мучал его:

— Гленниан. Из ваших Мух кто-нибудь знает твое настоящее имя?

— Только один человек. — хмуро ответила она. — И он никогда меня не предаст.

— Это не предательство, — терпеливо, но строго поправил верховный судья. — Вы просто отчасти исправите зло, причиненное вами человечеству. Вам дается возможность в какой-то мере расплатиться за прежние преступления.

— Сосчитай лучше собственные преступления, кровавый повар, — прошипел Местри Вуртц, прежде известный единомышленникам как Набат.

— Дерзость… непокорность… ложь… высокомерие… ненависть. Здесь, в Сердце Света, вы очиститесь от этих пороков, — посулил Гнас ЛиГарвол. — Рано или поздно вы вновь обретете нравственную чистоту. — Он задумчиво посмотрел на собеседника.

Голый, тощий Вуртц стоял, распятый железными кольцами на загородке из неструганных досок. В подземелье было сыро, и его костлявое тело дрожало не только от страха и боли, но и от холода. Но губы преступника были надменно сжаты, а глаза тверды как камень. Что ж, этому человеку еще многому предстоит научиться.

— Назовите имена ваших сообщников, — наставительно произнес ЛиГарвол. — Назовите хотя бы одно имя. Шепните его мне одному. Дайте мне знак, что ваше истинное «я» стремится к спасению.

— Я не знаю имен, — повторил Вуртц, глядя прямо перед собой. — Мы знали друг друга только под вымышленными именами.

— Однако главарь, архимятежник, должен был, конечно, знать и настоящие.

— Это вам не поможет. Он мертв. Ваши прислужники застрелили его.

— Ложь, столь же презренная, сколь и тщетная. Со временем вы поймете, что меня обмануть невозможно. Вы — глава организации Мух. Честь требует, чтобы вы признали это обстоятельство, затрагивающее одного лишь вас.

— Это ложь.

— На вас указал один из ваших коллег.

— Это тоже ложь, ты, белое дерьмо, так что ползи обратно в свой нужник!

— Вы невежливы, Вуртц.

Набат ответил ему выразительной руганью.

— Вы все упорствуете… Однако вы получите должный урок, который направит вас к свету.

Судья щелкнул пальцами.

Безликая фигура, склонившаяся над раскаленной жаровней, тут же протянула затянутую в перчатку руку, чтобы извлечь из углей длинную стальную спицу. Заостренный ее конец тускло светился красным. Подняв с пола тяжелый молоток, подручный ЛиГарвола приблизился к неподвижному пленнику.

Презрительная усмешка искривила губы Вуртца.

Приставив конец спицы к предплечью пленника, палач легкими ударами молотка медленно вгонял раскаленную спицу. Пройдя сквозь мышцы и жилы, острие глубоко ушло в доску. Кровь вокруг раны мгновенно запеклась.

Вуртц со свистом втянул в себя воздух, но не издал больше ни звука. Его лицо превратилось в маску боли. С трудом открыв глаза, он невольно скосил их к торчащей из руки спице. Уже четвертая за четверть часа. Точно такие же торчали из другой руки и в икрах ног.

Местри Вуртц встретился взглядом со светлыми глазами верховного судьи. Растянув губы в пародий на улыбку, он процедил:

— Придется вам еще постараться.

— Постараемся, — верховный судья поднял руку, и палач принялся вбивать следующую раскаленную спицу в плечо пленника.

— Имена, — потребовал ЛиГарвол. — Назовите всего одно, покажите себя достойным помощи, и вы вернетесь в свою камеру.

Набат снова выругался.

Рука судьи едва заметно шевельнулась, однако палач не пропустил знака. Следующая спица под мощным ударом молотка вонзилась прямо в колено, расколов коленную чашечку.

Крик смертельной агонии разбил холодную тишину камеры, сырые стены которой слышали и заглушали сотни таких криков. Голова Вуртца моталась из стороны в сторону.

Наконец судорожные корчи отступили, и пленник обвис, насколько позволял железный ошейник.

— Ваша неразумность огорчает меня, — упрекнул пленника верховный судья. — Я пытаюсь помочь вам, но ваше упрямство сводит на нет все мои усилия.

Пленник ответил невнятным проклятием.

— Однако пока что я не оставляю надежды. Автонн еще может смягчить ваше сердце. Попробуем еще раз. Поговорим о Зимнем Восхвалении, столь точно описанном в одном из ваших памфлетов. Кто-то из гостей или слуг предоставил вам сведения. Это известно.

— Болваны, ничего вам не известно, — пробормотал, не открывая глаз, Набат. — Ее там даже не было.

— Ее? — верховный судья кивнул. — Вот как. Она, я полагаю, расспросила кого-то из приглашенных?

Пленник молчал. Его дыхание стало хриплым. Вторая спица, пробившая правое колено, вызвала только слабый стон, за которым последовал глубокий обморок.

— Оживите его, — приказал ЛиГарвол.

Все усилия подручных не дали ни малейшего эффекта.

— С ним покончено, — наконец признался один из них.

— Вы повредили жизненно важные органы?

— Нет, верховный судья. Просто он старый был и тощий. Сердце отказало. Такое случается.

Случается, и нередко. Верховному судье это было прекрасно известно.

— Неудачно, — заметил он. — И все же, волей Автонна, он умер не напрасно.

Слова верховного судьи подтвердились несколько часов спустя, когда поступил рапорт от сержанта Отборного полка Решбека. В ночь ареста Мух стрелианский доктор Фламбеска в необычно поздний час принимал у себя взволнованную молодую посетительницу, в которой узнали Гленниан ЛиТарнграв.

В то утро, когда почтенный Дремпи Квисельд наконец предстал перед судом, в теплом воздухе чувствовалось дыхание лета. Заседания Белого Трибунала проходили при закрытых дверях в любое время года, но никакие двери не были препятствием для колдовского зрения Тредэйна ЛиМарчборга. Он следил за ходом заседания из пустынного кабинета при помощи устройства, напоминающего то, которое он подарил почтенному Квисельду. Только это передавало еще и звук. Доктор Фламбеска освободил от приема целый день, но это оказалось излишним — все было кончено в несколько минут. В самом деле, признание давно подписано, и если только обвиняемый в последнюю минуту не откажется от своих показаний, говорить было особенно не о чем.

Квисельд явно не собирался вступать в безнадежную борьбу. Бледный, но собранный, он молча выслушал весь список обвинений, всего раз подняв глаза от пола — когда в однообразной скороговорке секретаря суда проскользнуло: «Признался в низком предательстве». По окончании чтения слово было предоставлено подсудимому.

Квисельд встал.

— Я виновен, — твердо заявил он и снова сел.

Приговор был объявлен незамедлительно. Заключенный не прибег к праву просить о помиловании, и верховный судья Гнас ЛиГарвол хладнокровно приговорил его к Очищению. Квисельда вывели из зала суда, и Белый Трибунал перешел к следующему делу.

Вот и все. Тредэйн отложил шар. Справедливость восторжествовала, но почему-то это зрелище доставило ему мало радости. Вкус победы оказался не так уж и сладок. Быть может, причиной тому была безликая, почти механическая процедура суда, или поведение обреченного — его безнадежная, но сдержанная покорность судьбе, которая вызывала не торжество, а жалость. Как бы то ни было, гибель Квисельда доставила ему не больше радости, чем мрачная кончина Эстины ЛиХофбрунн. Хотя сравнение неудачно. В отличие от Эстины, Квисельд еще способен все осознать, и, конечно, осознание придет к нему с приближением дня казни, когда приговоренный полностью поймет, что его ожидает. И тогда, наконец, Тредэйн ЛиМарчборг будет воистину удовлетворен. А пока хватит с него и холодного покоя.

Было еще утро. Впереди ждал долгий день, пустой и безликий. Напрасно он отменил прием — пациенты доктора Фламбески заполнили бы собой пустоту, отогнали бы неприятные, неуютные мысли, и в первую очередь — видение ожидавших его после смерти мук. Договор заключен; бессмысленно сожалеть и ужасаться.

Тредэйн занимал себя, как мог: врачебными записями, пополнением набора лекарств, завтраком, вкуса которого почти не ощутил, и долгой прогулкой. Он вернулся к себе только к вечеру, но до ночи оставались еще долгие часы. Снова засев в кабинете за работу с бумагами, Тредэйн обнаружил, что глаза и мысли то и дело обращаются к нижнему левому ящику стола. В этом ящике двойная стенка скрывала потайное отделение. Почтенный Айнцлаур с гордостью продемонстрировал этот тайник новому жильцу вскоре после его появления на Солидной площади. Тредэйн редко открывал ящик, хотя часто думал о нем. Нежелание видеть то, что хранилось там, было вполне объяснимо, но потакать ему Тредэйн позволить себе не мог — есть вещи, которые нужно знать наверняка.

Он открыл ящик и медленно отодвинул встроенную панель. Из тайника полился наружу слабый голубоватый свет. Тредэйн нащупал песочные часы, поставил перед собой на стол, взглянул — и похолодел.

Ошибка? Часы испортились? Как иначе могло столько песчинок пересыпаться из верхней колбы? Горка тусклого песка, неподвижно лежавшего в нижней части, говорила об огромном расходе колдовской силы. Но ведь до сегодняшнего утра он много недель не прибегал к чарам. Он с самого начала был осторожен, даже скуп.

Во рту пересохло. Наверняка ошибка.

Или обман.

Говорят, Злотворные питают ненависть к человеческому роду. Злотворные коварны и жестоки. Ксилиил обманул его! Тредэйн гневно сжал часы. Велико было искушение растоптать проклятую склянку, но он сдержался. Неизвестно, что случится, если уничтожить часы, но уж явно ничего хорошего. Вполне вероятно, рассыпав по полу последние светящиеся песчинки, он мгновенно покинет мир людей, так и не исполнив свой великий замысел.

Великий замысел?

Песочные часы стояли на столе, издевательски напоминая о быстротечности жизни. Тредэйн, откинувшись на спинку кресла, попытался найти хоть какое-то объяснение, но страх лишил его способности рассуждать. Часы дразнили его своим стеклянным блеском. Тредэйн раздраженно отвернулся, и его взгляд упал на Око, через которое он наблюдал за утренним заседанием Белого Трибунала. Он задумчиво покатал шар по столу — и вдруг понял.

Он ведь снабдил почтенного Дремпи Квисельда таким же прибором. Каждое видение, вызванное шаром, запоздало сообразил Тредэйн, требовало расхода колдовской силы — его силы. Он совсем забыл об этой мелочи, когда изготавливал устройство. А Квисельд, должно быть, целыми неделями не отрывался от Железного Ока.

Тредэйн замер, размышляя. Ошибка не смертельная, но больше нельзя позволять себе ошибаться. Для предстоящего дела оставшейся силы хватит с избытком, а когда оно будет сделано, остальное уже неважно. Так что нет причин паниковать.

Колдун подождал, прикрыв глаза, однако холод внутри только усилился. Волосы на загривке зашевелились, его захлестнул всепоглощающий ужас, и Тредэйн понял, что не один в кабинете.

С ним был Сущий Ксилиил.

Колдун открыл глаза и снова увидел переменчивое сияние пришельца. Невероятно, как вмещает его маленькая комната это громадное существо. Зная, что сопротивление бесполезно, Тредэйн с содроганием покорился вторжению чужого разума в свое несчастное сознание.

Более того, он уже разобрался, что, впуская чужака в себя, он и сам получает возможность лучше понять чужой разум. Тредэйн широко распахнул все двери — и внезапно обнаружил в Ксилииле чувство, вполне понятное человеку. Любопытство.

Холодное, чуждое, бесконечно далекое, однако, несомненно, это было любопытство, и предметом его был сам Тредэйн. Видимо, чужак уловил его недоумение, потому что в тишине возник сияющий голос:

Ты наказал виновного. Ты восстановил справедливость.

Тредэйна по привычке задал вопрос вслух:

— Почему ты все время повторяешь эти слова?

Вопрос не был отторгнут сознанием Ксилиила, но прямого ответа Тредэйн не получил, ни в словах, ни в образах. Лишь усилилось ощущение любопытства. Тредэйн отчетливо представлял, как холодные светящиеся пальцы роются в содержимом его памяти, не находя того, что искали.

Терпеть этот обыск было невыносимо. Слова могли бы прервать его.

— Зачем ты пришел? — спросил Тредэйн.

Любопытство.

Ты наказал виновных. Знание? Воля… Справедливость?

Автонн.

Между обрывками понятий чудилась некая скрытая связь. Тредэйн попытался открыться шире, впустить в себя и уловить все оттенки чужой мысли.

Наказание виновных. Знание. Автонн.

Очень ясный образ Автонн — и тут Тредэйн по-настоящему соприкоснулся с ней через сознание Ксилиила, увидел ее приглушенное сияние и понял, что она близка, что она присутствует в его мире, хотя и за гранью человеческого восприятия. Однако Тредэйн на Мгновение коснулся ее и ощутил настойчивый призыв:

Симбиоз сознаний.

Эти слова всплыли из глубин его памяти. Точного смысла Тредэйн постичь не мог, но сумел ухватить смутный намек на объединение.

Сияющий мир, затопленный скверной, навеки померкший. Великий хор объединенных разумов, умолкший навсегда.

Наказание виновных. Аномалия. Изгнание. Автонн.

Образы, слова и ощущения обрушились на него лавиной, и Тредэйн наконец понял, чего искал Сущий Ксилиил в его крошечном человеческом сознании: понятия справедливости или мести — которые так часто сливаются в нераздельное целое. Оба эти понятия были чужды Сознающим Сияния, чье совершенство не нуждалось в насильственном исправлении. По крайней мере, так воспринимали себя Сознающие.

Но Сущий Ксилиил был Аномалией, и его разум был искажен по определению. Ксилиил стремился постигнуть идею справедливости и мести, чтобы вооружиться ею против доводов и призывов Автонн. И он с полным основанием надеялся обнаружить в сознании Тредэйна ЛиМарчборга кое-что из того, что искал.

Удовлетворение? Радость победы? Уверенность? Покой?

Ничего этого он не найдет. А что найдет?

Разочарование? Печаль? Мучительный страх перед будущим?

Это — да. Много ему с этого проку…

Тредэйну нечего было предложить Ксилиилу, нечем ответить на мысленные упреки Автонн.

Ты восстановил справедливость.

— Пока она ничего не дала мне, но все еще изменится.

Тредэйн не знал, произнес ли он эти слова вслух, но раздумывать было некогда, потому что его внимание отвлек скрип двери. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как дверь кабинета широко распахнулась.

19

Незадолго до полудня весть о приговоре Дремпи Квисельда добралась до дома ЛиТарнгравов. Этой вести ожидали, и все же она потрясла домочадцев осужденного.

Каждый встретил ее в соответствии со своим характером. Жена почтенного Квисельда заперлась у себя в спальне и лила слезы в подушку. Прямой наследник, Пфиссиг Квисельд, весь день провел в кабинете, составляя длинное и красноречивое прошение о помиловании, обращенное к дрефу Лиссиду. А Гленниан ЛиТарнграв, как всегда, скрылась от бед в музыкальной комнате.

Сидя за клавесином, она дала свободу пальцам, и ее горе изливалось в тревожной мелодии резкими нестройными аккордами. Гленниан часто таким образом спасалась от внутреннего разлада, и часто за клавишами к ней приходило вдохновение. Но не теперь. Чем дольше она играла, тем глубже становилась печаль и сумятица в мыслях.

В деле Дремпи Квисельда все было ясно и, казалось бы, не могло вызвать недоумения. Он покушался на жизнь верховного судьи, потерпел поражение из-за неопытности и неудачного стечения обстоятельств, добровольно признал свою вину, и теперь его ждала неизбежная казнь. Однако его побуждения оставались неясными. И не просто неясными — их невозможно было даже представить.

Гленниан окончательно уверилась, что здесь имело место чье-то невидимое влияние, и ей впервые пришло в голову, что необъяснимый, самоубийственный поступок опекуна мог быть как-то связан с возвращением Тредэйна ЛиМарчборга. Гленниан сама не понимала, откуда явилась к ней эта мысль. Может быть, ее подсказала музыка, рождавшаяся под пальцами. Ничто не подтверждало этого предположения — или, скорее, догадки — но избавиться от него не удавалось.

Пальцы замерли. Девушка невидящим взглядом уставилась на клавиши. Тредэйн ЛиМарчборг, мученик, жертва Белого Трибунала. «Доктор Фламбеска». У него, конечно, множество причин желать смерти верховного судьи. Возможно, он и вернулся в Ли Фолез ради того, чтобы отомстить ЛиГарволу. Но зачем впутывать в свои замыслы Дремпи Квисельда, при чем тут ее опекун? Если ему нужен был сообщник, то робкий и осмотрительный почтенный Дремпи меньше всего годился на эту роль. И ничто не могло связывать Тредэйна ЛиМарчборга с бывшим дворецким ЛиТарнгравов — тринадцать лет назад они были едва знакомы. Неужели Тредэйну хватило того, что почтенный Дремпи оказался известным другом Белого Трибунала и членом Лиги Союзников? Пусть так, но ведь в Лиге состоят десятки горожан, и среди них, конечно, нашлись бы более подходящие для самоубийственной авантюры люди, чем бедный Дремпи Квисельд.

Нет, это просто бессмысленно. Должно быть, она ошиблась.

Вот только очень трудно забыть, что все неприятности почтенного Дремпи начались спустя какие-то месяцы после появления в городе «доктора Фламбески». Совпадение? Возможно. Если бы знать, зачем на самом деле вернулся Тредэйн! Из него так ничего и не удалось вытянуть. Почему-то холодный взгляд его голубых глаз сразу отбивал охоту задавать вопросы. Правда, его глаза не всегда были ледяными. Несколько раз они теплели, бесстрастное лицо оживало, и она узнавала черты тринадцатилетнего мальчика. Мальчика, за которым таскалась повсюду, хотя яростно отрицала любой намек на нежные чувства. В такие минуты она видела, что Тред радуется ее обществу, что она ему нравится, что он даже готов отчасти довериться ей, но не настолько, чтобы любая попытка посягательства на его драгоценные тайны не натыкалась на вежливый, но каменно-твердый отпор.

Ей не пробиться через эту стену. Нечего и пытаться.

Но она, конечно, сдаваться не собирается. Есть вещи, которые не меняются за тринадцать лет.

Гленниан уверяла себя, что просто жалеет несчастного. Но она знала, что это неправда.

Гленниан заставила пальцы двигаться, и музыка опять наполнила комнату. Мысли лихорадочно метались, и скоро она осознала, что мелодия сменилась ужасной какофонией. Она бессмысленно колотила по клавишам. Как неосторожно! Так недолго и испортить дорогой инструмент.

Встав, Гленниан подошла к камину — тому самому, заслонку которого задвинула, чтобы направить дым в лицо доктора Фламбески при их первой встрече. Из головы никак не идет этот добрый доктор, однако это лучше, чем вспоминать бедного почтенного Дремпи, ожидающего Очищения в застенках Сердца Света. Или между этими двумя все же есть связь?

Музыка, ее обычная утешительница, сегодня не могла помочь. Гленниан поднялась обратно в свою комнату и безуспешно попыталась отвлечься чтением, обедом, из которого не смогла проглотить ни кусочка, снова книгами, переходя от справочника ЛиВаптофа к «Маске черного соловья», горячей ванной и снова книгами. Ничто не помогало. Время тянулось еле-еле, а мысли становились все мрачнее.

К вечеру она сдалась. От лавины страхов и подозрений не было спасения.

Гленниан выглянула в окно. Скоро начнет смеркаться, но до единственной встречи, назначенной на этот вечер, еще несколько часов. Времени хватит.

Она решилась. Ничего другого не остается.

Вечер стоял солнечный и необычайно теплый для этого времени года. На Гленниан было платье из легкого шелка, темно-зеленое, как старая листва: достаточно дорогое, чтобы внушить почтение встречным, но не столь нарядное, чтобы привлекать излишнее внимание. Она заглянула в висевший на поясе кошелек, убедилась, что денег на извозчика более чем достаточно — почтенный Дремпи всегда был щедр по отношению к ней. Задержавшись еще на минуту, чтобы поправить черепаховый гребень в тяжелом узле волос, Гленниан покинула дом ЛиТарнгравов.

К вечеру Пфиссиг Квисельд возвратился от своего соседа, дрефа Лиссида. Он провел не один час в величественной приемной, в толпе таких же просителей, смиренных или взволнованных. Дреф каждый день проходил через этот зал в сопровождении пажа с корзиной в руках. В корзину каждый проситель мог опустить свою просьбу, предложение или вопрос, однако у некоторых дреф собственноручно принимал свиток или запечатанный конверт. Считалось, что такие счастливчики могут рассчитывать на его особое внимание и благоприятный ответ.

Пфиссиг явился заранее, чтобы занять удобный пост у самой двери. Он ни на шаг не отступал с занятой позиции, когда же появился дреф, локтями и коленками проложил себе дорогу к правителю. Пфиссиг по природе своей не склонен был к физическим усилиям, однако случай был исключительным, и его решимость принесла плоды. Молодой человек, оттолкнув прочих соискателей, как знаменем, взмахнул прошением перед самым носом Лиссида. Тот приостановился, изумленно взглянул на Пфиссиг, затем принял бумагу и двинулся дальше. Дело было сделано. Оставалось только ждать и надеяться.

Пфиссиг пешком добрался до дому. Он не любил подобные прогулки, но сегодня разукрашенная гербовая карета казалась неподходящей к случаю, безвкусной и даже неприличной. На ходу Пфиссиг перебирал в памяти подробности этого дня. Не померещилось ли ему, что Лиссид чуть изменился в лице, когда он вручал прошение? Узнал ли дреф единственного сына Дремпи Квисельда? И если узнал, то что это даст в практическом смысле?

Он уже подходил к особняку Квисельдов, когда его внимание привлекла выскользнувшая из дверей стройная фигурка в темно-зеленом платье. Пфиссиг притаился в тени старого краснозуба, провожая взглядом Гленниан ЛиТарнграв, спешившую куда-то в одиночестве и, кстати, не в первый раз. Даже служанку не взяла. Выглядит не слишком красиво, тем более в такое время, но Гленниан никогда не заботилась о приличиях. Благородная ЛиТарнграв выше таких мелочей, как девичья скромность и общественное мнение. Так она считает! Однако Пфиссиг был другого мнения. Какое бы имя она ни носила, какая бы голубая кровь ни текла в ее жилах — прогуливаться в одиночестве не просто некрасиво — это непристойно .

Девушка уже вышла из ворот и торопливо зашагала по улице. Ни малейшего изящества! Ни малейшей заботы о достоинстве имени Квисельдов! А ведь ему и так нанесен прискорбный ущерб. И вообще, куда это она так спешит?

На этот раз Пфиссиг твердо решил это выяснить. Теперь он — глава семейства и имеет полное право знать. Если девица спешит в объятия тайного любовника, необходимо доказательство ее вины — он должен видеть все собственными глазами. Надо постараться не упускать ее из виду. При мысли о том, чтобы увидеть Гленниан в объятиях какого-нибудь мускулистого скота из простолюдинов, по телу пробежали восхитительные теплые мурашки. Посмотрим, как эта парочка раздевается — торопливо или растягивая удовольствие, как большие загорелые лапы шарят по белому тельцу, как…

От одной мысли становится тепло. Насколько же приятнее окажется увидеть наяву?

Возможно, нынче вечером это ему удастся. И если она и вправду опозорила честное имя дома Квисельд, он поступит, как требует долг: выставит ее на улицу. Его совесть будет чиста!

Пфиссиг вслед за Гленниан вышел к мосту Мраморных Цветов. Там она наняла лодку. Пфиссиг последовал ее примеру и высадился чуть ниже по течению, у Висячего моста, откуда девушка через Восточный город выбежала на Солидную площадь и постучала в дверь номера шестнадцать.

Откуда он знает этот адрес? Ах, да… Номер шестнадцать по Солидной площади — адрес, повторявшийся во всех объявлениях того стрелианского врача, Фламбески. Что понадобилось здесь Гленниан? Больна и скрывает это? Может, это заразно? На вид она кажется здоровой, но у женщин вечно какие-то многочисленные и совершенно неделикатные хвори. Пфиссиг никогда не мог понять, почему бы им не содержать в порядке свои внутренние органы.