Я, Хмелевская и труп

Я нерешительно взяла ружье за приклад.

— До чего же оно тяжелое, — недовольно пожаловалась я.

— Ну давай, допрашивай, — подбодрил меня Луис.

— Ты псих, — сказала я.

— Просто мне любопытно посмотреть, как ты будешь это делать, — усмехнулся он. — Держу пари, что ты еще ни разу никого не допрашивала.

— Ошибаешься, — хмуро сказала я. — Не далее, как неделю назад я пыталась выяснить у Мелей, куда делся вареный коровий язык, который я на десять минут оставила на кухонном столе.

— Ну и как? — поинтересовался колумбиец.

— Она намекала, что это проделки кота, — объяснила я, — но я ей не поверила.

— Я бы тоже не поверил, — согласился Луис. — Давай начинай.

— Что начинать?

— Как что? Допрос!

— Иди к черту, — сказала я, протягивая ему ружье. — Засунь эту штуку обратно под кровать, только сначала вытащи патрон из ствола, а то я боюсь, что оно нечаянно выстрелит. Я устала и хочу спать. Допрошу тебя в другой раз.

Сделав то, что я просила, колумбиец забрался на кровать и улегся рядом со мной.

— Ты должна верить мне. Я действительно не убийца, — сказал он.

— Хорошо бы это оказалось правдой, — зевнула я. — Мне не нравится разочаровываться в людях. Я так устала, что глаза слипаются.

Луис обнял меня и поцеловал.

— Спи, — прошептал он. — Завтра поговорим.

Сквозь сон я услышала осторожные шаги. Я вздрогнула и открыла глаза. Мне повсюду мерещились убийцы. Возможно, я была недалеко от истины, поскольку в комнату вошел Луис. В руках он держал поднос с завтраком. За ним, задрав вверх нос, как лунатик, брела Мелей. Она старательно принюхивалась к запахам, распространяющимся с подноса, видимо, в душе надеясь, что все это для нее.

— Завтрак в постель, — улыбаясь, сказал колумбиец.

— Ты всегда так обращаешься с женщинами? — поинтересовалась я.

— Только с любимыми, — ответил Луис. Я вздохнула.

— Ты такой милый, что еще немного, и я смирюсь с твоей профессией киллера, — сказала я. — В конце концов, кто-то должен выполнять грязную работу, особенно если за нее хорошо платят.

Колумбиец аккуратно поставил поднос на кровать и примостился рядом со мной. Мелей тут же нахально втиснулась между нами.

— Я не киллер. Я полицейский, — сказал он. От удивления я чуть не пролила апельсиновый сок.

— Ты полицейский? — повторила я. — Вот уж в это я точно ни за что не поверю.

— Почему? — удивился Луис. — Я больше похож на бизнесмена?

— Для латиноамериканского полицейского у тебя чересчур высокий уровень интеллекта, — сказала я. — К тому же ты слишком хорошо воспитан. Не могу представить тебя патрулирующим улицы Каракаса и вымогающим взятки у торговцев наркотиками.

— Хорошее же у тебя мнение о колумбийских полицейских, — усмехнулся Луис.

— Поверь мне, я знаю, о чем говорю, — сказала я. — Несколько моих друзей эмигрировали в Мексику. Уж они мне такого понарассказали о тамошних полицейских — волосы встают дыбом. Латиноамериканские полицейские еще хуже, чем преступники, потому что они только и делают, что нарушают закон, но при этом почему-то считается, что они представители закона. Кроме того, на зарплату полицейского никак не купишь золотой «Роллекс», — я указала на часы, поблескивающие на руке колумбийца.

— Ты отчасти права, — сказал Луис. — Но я не обычный полицейский. Я работаю на правительство. Можно сказать, что я секретный агент.

— И чем же ты занимаешься, секретный агент? — скептически поинтересовалась я.

— Медельинский картель осваивает рынки сбыта наркотиков в России, — объяснил Луис. — Множество латиноамериканцев, живущих в Москве, вовлечены в торговлю наркотиками. Клуб «Кайпиринья» финансируется Медельинским картелем. Я собираю информацию и посылаю ее в соответствующее ведомство. Только надеюсь, что все это останется между нами. Ты понимаешь, что я не должен был тебе этого говорить, но ты каким-то образом оказалась причастна к двум убийствам. Кроме того, тебе вдруг стало известно о продаже документации на изобретенный Захаром автомат. Я сам еще до конца не выяснил, что происходит, и не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности, копаясь в этом деле.

— Какой кошмар, — грустно сказала я.

— Что ты имеешь в виду? — не понял колумбиец.

— Я могла ожидать всего, чего угодно, но только не того, что ты окажешься полицейским, если, конечно, это правда, — окончательно загрустив, подытожила я.

— Не ожидал, что так разочарую тебя, — сказал Луис. — А ты бы предпочла, чтобы я оказался мафиози?

— Не в этом дело. Просто я не верю в то, что есть какой-то смысл в борьбе с наркомафией, особенно в Колумбии. Там все политики так или иначе повязаны с преступным миром. Речь идет о слишком больших деньгах. Доходы наркобаронов в несколько раз превышают бюджет Колумбии. Если ты всерьез веришь в то, что делаешь, тогда ты просто безумец. Как только ты действительно подберешься к чему-либо серьезному, тебя просто уничтожат. Или же ты станешь продажным полицейским. Мне обидно, что ты рискуешь жизнью из-за миража. В твоем случае игра не стоит свеч.

— Во многом я готов согласиться с тобой, — сказал Луис. — Но это я понимаю сейчас. Мой отец был преуспевающим бизнесменом, и я должен был занять его место во главе фирмы. Но когда мой пятнадцатилетний младший брат погиб от передозировки наркотиков, я поклялся отомстить, сам не понимая кому. Мне было всего девятнадцать. Я учился в университете. Один из знакомых моего отца занимал высокий пост в отделе по борьбе с наркотиками. Я посоветовался с ним и, не прерывая учебы, стал выполнять для него кое-какие задания. Потом меня отправили на курсы спецподготовки в Соединенные Штаты. Я окончил университет и, продолжая карьеру бизнесмена, время от времени выполнял задания отдела по борьбе с наркотиками. Мне нравилось быть секретным агентом так же, как тебе нравится писать книги. Меня бодрило ощущение опасности, мне нравилось вести двойную жизнь, ощущая, что я делаю что-то полезное. Но, возможно, через несколько лет я все брошу и стану обычным бизнесменом или начну жить на ренту, как плейбой, путешествуя по всему миру и играя в гольф и в теннис. Я не из тех безумцев, которые испытывают кайф, рискуя жизнью. Я достаточно расчетлив и осторожен, так что на этот счет ты можешь быть спокойна.

— И как меня только угораздило влюбиться в секретного агента, — покачала головой я. — Будь на моем месте Иоанна Хмелевская, она бы визжала от счастья. Но если ты занимаешься наркотиками, то при чем тут Захар и его автомат?

— Я объясню тебе это, но только потом ты расскажешь мне все, что знаешь. Договорились? — спросил колумбиец.

— Договорились, — согласилась я.

— Как я уже упоминал, клуб «Кайпиринья» финансируется Медельинским картелем, — сказал Луис. — Хосе Муньос, управляющий клубом, занимает высокий пост в организации. Мое дело — сбор информации, касающейся сбыта колумбийских наркотиков в России. К сожалению, Муньос крайне осторожен, и я не могу пользоваться стандартными подслушивающими устройствами, поскольку его кабинет несколько раз в день проверяется на наличие «жучков», кроме того, там установлены аппараты, генерирующие помехи при прослушивании. Но тем не менее кое-что интересное мне удалось узнать. У меня есть несколько информаторов, и один из них недавно сообщил мне, что Хосе собирается купить документацию на автомат принципиально новой конструкции, по своим боевым качествам значительно превышающий все известные аналоги.

Производство подобного оружия может дать невероятные прибыли. Только патент подобного автомата может стоить десятки миллионов долларов.

Но прежде чем информировать об этом мое начальство, я решил побольше узнать о сделке, поскольку все это могло оказаться вымыслом. Информатор сказал, что Муньос должен встретиться с Захаром в ресторане «Харакири» и обсудить окончательные условия покупки автомата. Я наблюдал за рестораном, собираясь затем проследить за Захаром. Муньос повез его куда-то на своей машине. Я попытался ехать за ними, но мне приходилось держаться поодаль., чтобы Хосе не заметил слежки, и в конце концов я потерял их. Вот и все, что мне известно. Теперь твоя очередь.

Я достала из сумочки листок, который нашла в кармане рубашки Чайо, и протянула его Луису.

— Но это же характеристики автомата! — воскликнул колумбиец. — Откуда они у тебя?

Я объяснила.

— Странно, — сказал Луис. — Росарио, конечно, был жиголо и бабником, он мухлевал в карты и приторговывал шмотками, но, насколько мне известно, ни к торговле наркотиками, ни к другим сомнительным операциям он не имел никакого отношения. Кажется, ты упоминала, что он воскрес из мертвых, сказав «матаморос», а потом его снова убили. Ты не могла бы рассказать мне все по порядку?

Я вздохнула и изложила всю историю с того момента, как обнаружила в багажнике труп Чайо, не забыв упомянуть и о Захаре.

Колумбиец слушал меня с нарастающим интересом.

— Ты молодец, — заметил он, когда я закончила. — Почти в рекордные сроки выяснила, как труп индейца оказался в твоем багажнике. Из тебя бы вышел хороший полицейский.

— Нет, спасибо, — с чувством оскорбленного достоинства сказала я. — Уж кем я точно не хочу быть, так это полицейским.

— Думаю, Росарио каким-то образом случайно узнал о сделке между Муньосом и Захаром и, возможно, даже похитил документацию на автомат, — задумчиво произнес Луис.

— А слово «матаморос» должно быть ключевым, — подхватила я. — Потому что в бессознательном состоянии или выходя из обморока человек произносит наиболее важные для него слова.

— К сожалению, он имел в виду не мою фамилию, — покачал головой колумбиец. — Скорее всего он даже не знал ее.

— А в клубе «Кайпиринья» есть кто-нибудь еще с фамилией Матаморос? — спросила я.

— Мне такой человек неизвестен, — ответил Луис.

— А что если мы съездим к бабе Гафе, у которой снимал комнату Росарио? — предложила я. — Вчера мы с Аделой были там совсем недолго и ничего не успели узнать. Вдруг Чайо упоминал слово «матаморос» в разговоре с бабой Гафой? А если повезет, то, может, и комнату осмотрим, хотя милиция и опечатала ее.

— Странно, что тебе не нравится работа в полиции, — усмехнулся колумбиец.

Открывшая дверь баба Гафа на сей раз не сморкалась в клетчатый платок. Ее глаза были красными, словно она недавно плакала.

— Здравствуйте, баба Гафа, — сказала я. — Я знакомая Чайо. Может, вы помните, вчера я была у вас вместе с Аделой. А это Луис, мой жених. Он тоже хорошо знал Чайо. Можно мы зайдем к вам поговорить?

— Как же, внученька, тебя не помнить, — запричитала баба Гафа. — Помню, еще как помню, а уж Чайю-то нашего никогда позабыть не смогу. Как подумаю, что убили беднягу, так и плачу, плачу. Проходите на кухню, гости дорогие, уж я вам чайку заварю.

Мы осторожно уселись на угрожающе поскрипывавшие рассохшиеся деревянные стулья в крохотной кухне, а Агафья Прокопьевна захлопотала по хозяйству.

— Я вам индийский чай заварю, со слоном, — торжественно сообщила баба Гафа. — Я его на праздники берегу да для гостей дорогих. А уж для друзей моего Чайю-то ничего не жалко.

Бабка, кряхтя, взгромоздилась на табуретку и заглянула на верхнюю полку шкафчика.

— Ой! — всплеснула руками она. — Что это? Коробочка какая-то, и написано на ей по-иностранному. Вчера утром коробочки-то точно не было, я, прежде чем к Дуньке пойти, порядок наводила.

— Можно посмотреть? — поднялся с места Луис.

Я тоже вскочила и приняла из рук бабы Гафы оранжево-зеленую почти невесомую картонную коробочку.

— «Матаморос», — прочитала я. — Так это же травяной чай в пакетиках!

— Видно, Чайю мне вчера перед смертью подарок сделал, — снова запричитала Агафья Прокофьевна. — Он меня всегда разным чайком баловал. Небось вчера аккурат перед уходом его мне в шкафчик сунул, а я, старая, даже не поблагодарила его. Теперь уж и не поблагодарю, упокой Господь душу его!

Баба Гафа полезла в карман, извлекла хорошо знакомый мне клетчатый платок и шумно высморкалась.

— Матаморос! — многозначительно сказала я. — Опять матаморос!

Луис забрал у меня упаковку и, аккуратно открыв крышку, высыпал содержимое на кухонный стол. К моему глубокому разочарованию, кроме пакетиков с чаем, там ничего не оказалось.

Колумбиец взял один из пакетиков и понюхал его.

— Действительно чай, — разочарованно сказал он.

— А ты думал, наркотики? — усмехнулась я.

Луис внимательно осмотрел коробку, которая осталась у него в руках, и, снова открыв крышку, издал возглас удивления.

— Смотри! На дне коробки! — воскликнул он.

Я выхватила коробку у него из рук. Любопытная баба Гафа, оставив платок, тоже сунула нос внутрь.

— Чайю писал! Точно Чайю! У него хлумастер такой светящийся есть! — взволнованно воскликнула баба Гафа.

— Фломастер, — механически поправила я.

— И что бы это могло означать? — поинтересовался Луис.

На дне коробки толстым красным флюоресцирующим фломастером были аккуратно выведены три буквы: ФСБ.

— Федеральная служба безопасности, — предположила я.

— Не, — замахала руками баба Гафа. — Какая еще хведеральная служба?

— А что это, по-вашему? — спросила я.

— Как что? — удивилась моей непонятливости Агафья Прокопьевна. — Тут же ясно написано: фе-се-бе. Фонарь святого Бени.

— Фонарь святого Бени? — переспросила я. — Это что, какая-то местная достопримечательность?

— А вы что, нашего Беню не знаете? — всплеснула руками баба Гафа. — Дык его все тут знают. Наш местный дурачок. Блаженный. Юродивый. Как напьется, так фонарь во дворе обнимет и кричит, что по фонарю на небо залезет и там святым станет. Вот его и прозвали «святым Беней», а дворовый фонарь — «фонарем святого Бени», сокращенно фе-се-бе. Наши алкаши так и говорят: «пойдем под фе-се-бе посидим, пузырек раздавим»!

— Вы не могли бы показать нам этот фонарь? — попросил Луис.

— Конечно, покажу, — охотно согласилась Агафья Прокопьевна.

Действительно между детской площадкой и покосившимся столом, на котором мужики «забивали козла», стоял фонарь с бетонным основанием, украшенным странными подтеками.

Их происхождение было нетрудно определить по слабому, но устойчивому запаху мочи. Я задумалась о том, чья это моча — собак или святого Бени.

Луис обошел вокруг фонаря, а затем, присев на корточки, стал ощупывать его.

— Что ты делаешь? — спросила я.

— Я нашел трещину, — ответил колумбиец. — Внутри фонаря есть небольшая полость. Принеси мне, пожалуйста, тоненькую палочку или проволочку. Я хочу пошарить там.

Оглянувшись по сторонам, я обнаружила в углу двора куст сирени, отломила от него веточку и принесла Луису.

— Там какие-то бумаги, — сосредоточенно пошарив веточкой в трещине, сказал колумбиец. — Сейчас я их вытащу.

Полминуты спустя он извлек из «фонаря святого Бени» несколько сложенных вчетверо изрядно помятых листков бумаги. Мы с бабой Гафой, сгорая от любопытства, чуть не стукнулись лбами, пытаясь прочитать, что там написано.

— А писано-то не по-нашему, — разочарованно протянула Агафья Прокопьевна. — Но рука Чайю, уж я-то знаю его почерк. С того света, родимый, письмецо прислал!

— К сожалению, нам не удастся попить чайку, — обратился к бабе Гафе Луис. — Только что вспомнил, у нас тут еще одно дело намечалось. Большое вам спасибо за помощь.

— А что в письме-то? — вцепилась ему в рукав баба Гафа. — О чем Чайю-то написал?

— Мы обязательно переведем письмо и прочитаем его вам, — обаятельно улыбнувшись, пообещал колумбиец.

Мы попрощались с Агафьей Прокопьевной и направились к припаркованному неподалеку «Ягуару» Луиса.

— Куда мы едем? — спросила я, когда он, не говоря ни слова, запустил двигатель.

— Отъедем за угол, там остановимся и прочитаем письмо, — ответил он. — Здесь баба Гафа с нас глаз неспустит.

Он был прав. Агафья Прокопьевна, сложив руки на животе, пристально смотрела в нашу сторону. Я помахала ей на прощание.

— Ну давай скорее, где письмо? — нетерпеливо воскликнула я, как только колумбиец затормозил.

— Ну и темперамент у тебя, — усмехнулся он, доставая листки из кармана. — Я переведу, — добавил Луис.

«Ни хрена себе, ну и влип я в историю, — прочитал он. — Похоже, меня убьют в любом случае, независимо от того, верну я бумаги или нет. Но если все-таки меня прикончат, я хочу, чтобы моя смерть не осталась безнаказанной.

Поэтому я и пишу это письмо. Пока еще не знаю, куда его спрячу, но что-нибудь соображу.

Позавчера вечером я отправился в клуб «Кайпиринья» и там столкнулся с Аделой. Теперь она связалась с каким-то «новым русским», который так богат, словно он нашел Эльдорадо. Но в ее глазах я прочитал тоску и желание. Ни один из этих бледнозадых русских не способен удовлетворить женщину так, как это сделает настоящий латинский мужчина.

Адела старалась «держать фасон», но я видел, как она меня хочет. Она заманила меня в закрытый для обычных посетителей кабинет клуба и принялась так заигрывать со мной, словно она приняла ударную дозу афродизиаков, а я был единственным мужчиной на земле. Естественно, что я поддался на провокацию и попытался повалить ее на диван, и тут эта паскудная динамистка влепила мне пощечину с таким видом, словно я собирался ее изнасиловать, и вдобавок настолько нелестно отозвалась о моем члене, мозгах и физических данных, что даже вспоминать об этом не хочу.

Я тоже не остался в долгу и отплатил той же монетой, сказав, что в ней меньше сексуальности, чем в шелудивой беременной верблюдице, и что бородавки на ее плече способны превратить в импотента даже сексуального маньяка, выпившего флакон универсального возбудителя для мужчин.

От ярости Адела зафырчала, как перегревшаяся скороварка, а потом со всей дури заехала мне коленом в пах, так что я повалился на диван, глотая воздух, как рыба, вытащенная из воды, а эта мерзавка на прощание еще пару раз злобно фыркнула и исчезла. Мне было так больно, что я даже не нашел в себе сил догнать ее и отвесить пару хороших оплеух, чего она более чем заслуживала.

Постанывая от боли, я задумался о том, не отразится ли этот удар на моей великолепной потенции, поскольку член для меня был таким же рабочим инструментом, как кисть для художника или резец для скульптора. Неожиданно мой взгляд упал на картину, висящую на стене напротив дивана. На ней были изображены Адам и Ева в раю в тот момент, когда чересчур любопытная дама соблазняла муженька сомнительной идеей отведать запретного плода.

Еще не прикрытые фиговым листком прелести Евы напомнили мне об Аделе. Во мне с новой силой всколыхнулась ненависть к этой мерзавке, и я запустил в Еву валяющимся на столике журналом «Плейбой». Картина упала, и я с удивлением обнаружил, что за ней скрывалось небольшое круглое отверстие, похожее на объектив. Рядом с ним к стене крепились две округлые черненькие штучки на проводках. Боль уже начала ослабевать, я с трудом поднялся и доковылял до заинтересовавших меня предметов. Дырка в стене действительно оказалась объективом, через который просматривался «парадный» кабинет управляющего клубом Хосе Муньоса, а «черные штучки» были миниатюрными аурикулярами.

Я не мог понять, зачем кому-то понадобилось следить за «парадным» кабинетом. Всем было известно, что любые мало-мальски серьезные дела Хосе решал в своем рабочем кабинете, в сейфе которого хранилась выручка клуба и все важные документы. Рабочий кабинет охранялся почище, чем форт Нокс, а дверь «парадного» кабинета просто захлопывалась, и ее можно было запросто открыть даже гвоздем. В «парадном» кабинете Муньос обычно встречался со своими любовницами или приглашал в него бизнесменов, на которых хотел произвести впечатление, но с которыми не собирался обсуждать серьезные проблемы.

Из любопытства я вставил в уши аурикуляры, приник к объективу и вдруг услышал звук отпираемой двери. В кабинет вошел Муньос с каким-то человеком, которого я не знал. Управляющий запер дверь и обратился к своему спутнику.

— Уго, ты принес бумаги? — спросил он.

— А как же! — ухмыльнулся тот. — И не жаль вам было отдавать за них четверть миллиона долларов? Это всего лишь автомат!

Уго достал из «дипломата» плотный желтый конверт и подал его Муньосу.

— Эти документы стоят много миллионов, — сказал управляющий, доставая из конверта сложенные вдвое листки бумаги и начиная внимательно просматривать их. — Кроме того, я надеюсь, что ты вернешь мне мои деньги.

— Я предвидел это, — кивнул головой Уго. — Поэтому я проследил за Захаром. Он оставил сумку с деньгами в автоматической камере хранения на Казанском вокзале.

— Отлично, — сказал Хосе. — Думаю, что завтра или послезавтра ты ликвидируешь Захара и заберешь деньги.

— Я мог ликвидировать его еще сегодня, — заметил Уго, — если бы ты отдал мне такой приказ. Вдруг он возьмет деньги и уедет?

— Не уедет, — заверил его Муньос. — Я договорился с Захаром, что он подождет, пока мои специалисты проведут экспертизу документов. Я должен убедиться, что то, что он продал мне, не туфта. Хотя вряд ли он решился бы всучить мне фальшивку. Это не имеет смысла. Опытный образец автомата действительно существует. Один из моих экспертов ездил в Ижевск и видел его в действии. Он говорит, что это нечто потрясающее, принципиально новая конструкция.

— А какой смысл убирать Захара? — спросил Уго. — Если этот оружейный гений сумел изобрести суперавтомат, может быть, потом он создаст еще что-нибудь позаковыристей?

— Я опасаюсь конкуренции, — ответил управляющий. — Тебе известно, кто такой Клаудио Иррибаррен?

— Нет, — пожал плечами Уго. — А кто это?

— Это человек из «Сендеро луминосо», — объяснил Хосе. — В моем клубе в последнее время стали крутиться люди из этой организации, и это меня раздражает.

— Но ведь это террористы, действующие в основном на территории Никарагуа, — с удивлением заметил Уго. — Что они делают в Москве?

— У тебя устаревшие сведения, — сказал Муньос. — В свое время они боролись против прокоммунистического резкими сандинистов, но, когда к власти пришла Виолета Чаморро, они оказались не у дел и стали зарабатывать деньги, организовывая террористические акты по заданию правительств или оппозиционных группировок некоторых латиноамериканских стран. Постепенно «Сендеро луминосо» превратилась в достаточно могущественную и богатую организацию, и сейчас они решили втиснуться на рынок торговли наркотиками. До недавнего времени никарагуанцы опасались переходить дорогу Медельинскому картелю, но в данный момент «Сендеро луминосо» налаживает ввоз и сбыт наркотиков в России.

— Странно, что я никогда не слышал о них, — заметил Уго.

— Никарагуа слишком далеко от Колумбии, — пожал плечами управляющий, — о террористических организаций в Латинской Америке столько, что можно издать отдельный справочник. Стоит ли беспокоиться о них до тех пор, пока они не начинают создавать нам проблемы?

— А какое отношение к Захару имеет «Сендеро луминосо»? — спросил Уго.

— У меня есть подозрение, что человек, через которого я вышел на Захара, также имеет дела с Иррибарреном, — ответил Хосе. — Он получил от меня хорошие комиссионные за организацию сделки, и я опасаюсь, что он захочет еще раз нагреть руки, продав изобретение Захара «Сендеро луминосо», а мне бы этого не хотелось. Так что Захара придется убрать, а пока я буду проверять чертежи, ты последишь за ним, чтобы он не встречался с другими латиноамериканцами и не перепрятал деньги.

— А если вдруг он встретится с Иррибарреном? — поинтересовался Уго.

— Уберешь обоих, но так, чтобы это выглядело случайным нападением, — пожал плечами Муньос. — В Москве все время кого-то убивают.

Управляющий снова принялся рассматривать бумаги Захара.

— Потрясающая игрушка, — причмокнул он губами. — Любой террорист за такой автомат душу продаст.

— Но если существует опытный экземпляр, то почему твои люди просто не отняли его и не убрали изобретателя? — спросил Уго. — Это было бы проще.

— Захар тоже не дурак, — сказал Хосе. — Демонстрация была организована таким образом, что мой человек был там один. Захар предупредил, что заранее подстраховался на случай возможных провокаций, и затевать что-либо прямо там, не посоветовавшись предварительно со мной, было слишком рискованно. А опытный экземпляр не представляет для нас угрозы. Изобретатель сказал, что прячет его в таком месте, где его никто никогда не найдет.

Муньос вынул из книжного шкафа несколько книг.

— Что ты делаешь? — спросил Уго.

— Здесь у меня самый надежный, сейф, — ответил управляющий. — Вокруг моего рабочего кабинета крутится слишком большое количество любопытных. Есть правило: если ты хочешь как следует спрятать какую-то вещь, — положи ее на самое видное место. Я спрячу документацию здесь до прибытия экспертов.

Хосе достал из второго ряда книг томик Аугусто Матамороса под названием «Размышления о добродетели» и открыл его. В страницах книги было вырезано углубление, достаточно большое, чтобы там поместился конверт. Муньос аккуратно заложил документы внутрь и, поставив все книги на место, закрыл шкаф.

— Матаморос настолько скучен, что никому даже в голову не придет раскрыть одну из его книг, — усмехнулся управляющий. — А теперь пойдем, пропустим по рюмочке. Нам есть что отпраздновать.

Тут они оба вышли из кабинета.

Некоторое время я стоял около глазка, размышляя. То, что я увидел, настолько меня взволновало, что даже боль в яйцах перестала меня беспокоить. У меня в уме непрестанно крутилась фраза Муньоса: «Эти бумаги стоят миллионы». Кроме того, теперь я знал, кому именно смогу продать изобретение Захара — Клаудио Ирри-баррену из «Сендеролуминосо».

Я решительно вышел из комнаты и, легко открыв перочинным ножиком «парадный» кабинет управляющего, достал из Матамороса конверт с бумагами Захара и, засунув его за пазуху, решил побыстрее смыться из клуба. Когда я пересекал дискотеку, направляясь к выходу, меня остановил Эусебио, эквадорец, который в свое время тоже крутился вокруг Аделы, а теперь вроде стал заниматься магией.

— Я видел Аделу, — усмехнувшись, сказал он. — Она в ярости. Крыла тебя последними словами. Дикая штучка, не правда ли? Похоже, она тебе не по зубам.

— Даже слышать не хочу об этой сучке, — раздраженно воскликнул я и двинулся прочь, но Чепо снова остановил меня, вцепившись мне в рукав.

— Меня эта golfa[10] тоже здорово достала, — сказал он. — Я подумал, что мы оба могли бы ей отомстить.

Предложение заинтересовало меня.

— Как? — спросил я.

— Ты наверняка знаешь, что я занимаюсь магией, — сказал Эусебио.

— До свидания, — сказал я, направляясь к выходу.

— Подожди! Ты что, в магию не веришь? — рванулся за мной Эусебио.

— Я верю в то, что наивные простаки платят тебе за это деньги, — презрительно сказал я.

— Спорим на ящик пива, что я приворожу к тебе Аделу да так, что она на стену будет лезть от любви, причем в рекламных целях для тебя я сделаю это совершенно бесплатно, — завелся Чепо.

Подобное предложение было бы грех отклонить. Я пообещал завтра вечером приехать в «Каса де брухос» и наконец выбрался на улицу.

По дороге к дому я размышлял о том, кто установил глазок и аурикуляры в комнате, смежной с кабинетом Муньоса. Возможно, это сделал сам Иррибаррен или один из его осведомителей. В любом случае, Лосе Муньоса в ближайшем будущем ждал очень неприятный сюрприз.

Приехав домой, я стал звонить своим друзьям, выясняя у них, не слышали ли они когда-либо о Клаудио Иррибаррене. Мне повезло, и Умберто Борса, переводчик-синхронист из одной русско-венесуэльской фирмы, дал мне его телефон.

Я сел на автобус, отъехал подальше от дома, отыскал на улице телефон-автомат на случай, если дома у Иррибаррена стоит телефон с определителем номера, дозвонился до Клаудио и, не назвавшись, в двух словах объяснил ему, что могу продать документацию недавно разработанного русским изобретателем автомата, обладающего уникальными боевыми качествами. Вначале Иррибаррен отнесся к моему предложению несколько настороженно. Как я понял, до него уже дошли слухи об изобретении Захара и о том, что Хосе Муньос собирается заключить сделку. Возможно, он считал, что тут какая-то ловушка. Но, в конце концов, так и не сказав ему, кто я, назначил свидание поздно ночью в «Каса де брухос». Я собирался встретиться с ним после того, как Эусебио приворожит ко мне Аделу.

Я так до конца и не оправился от ее удара. Яйца снова начали поднывать, и я всерьез опасался за свою потенцию. Я даже не знал, чего мне больше хочется — заработать кругленькую сумму на изобретении Захара или отомстить этой зазнавшейся бестии.

На следующий день поехал в «Каса де брухос». Бумаги Захара на всякий случай спрятал в надежном месте, но для того, чтобы показать что-нибудь Клаудио Иррибаррену, я прихватил с собой листок, на котором были записаны характеристики автомата.

К своему удивлению, во дворе Басилио Ганда-сеги я обнаружил «Мерседес» Аделы. Я не испытывал желания встречаться с ней до тех пор, пока не приворожу ее. Тогда посмотрим, кто будет смеяться последним! Я прошел в библиотеку, ожидая, пока закончится этот дурацкий ритуал в честь Каридад дель Кобре.

Когда народ начал выходить из сала де ритос, Аделы нигде не было видно. Я отыскал Эусебио, и он отвел меня в комнату, обклеенную порнографическими плакатами. Я спросил, какое отношение имеет к магии порнография, и Чепо объяснил, что в этой же самой комнате он лечит импотенцию при помощи пауков-птицеедов, а плакаты предназначены для поднятия духа и плоти его пациентов.

Я подумал, что Эусебио окончательно свихнулся, и усомнился в том, что его магические сеансы хоть как-то повлияют на Аделу. Тут Чепо предложил мне выпить холодного пива. Это показалось мне хорошей идеей. Эусебио сходил в смежную комнату и принес две большие кружки пива. Пиво было непривычно горьким и чересчур крепким, но я решил, что это такой сорт. Я выпил его залпом, а потом со мной стали происходить странные вещи.

Сначала я перестал чувствовать свои щеки. Я попытался моргнуть, но не мог. Руки и ноги тоже отказывались двигаться. Стало трудно дышать. Казалось, даже мускулы грудной клетки отключились. Я чувствовал, что холодею, а потом и сознание стало тоже отключаться. Мне казалось, что все, что происходит, происходит не со мной. Звуки внешнего мира еще доносились до меня, но они стали тихими и обволакивающе-мягкими, как вата. Эусебио наклонился надо мной и пощупал мой пульс.