Зорро

Думая об этом. Роке то и дело опускал руку за пазуху и, нашарив рубчатую рукоятку револьвера, гладил пальцем прохладный барабан, где крепко сидели семеро, как он говорил, его самых верных и надежных друзей с медными головками и надрезанными крест-накрест макушками. Такие пули по виду напоминали бутончики крошечных тюльпанов; попадая в лоб, они сносили полчерепа, а войдя в тело, распускались цветком и разворачивали внутренности подобно бычьему рогу.

Голова Роке была настолько одурманена этими восхитительными фантазиями, что его глаза не сразу обратили внимание на изменившийся вокруг путников пейзаж. Круглые колючие головы и мясистые листья на раздутых гигантскими бутылками стволах исчезли, уступив место стройным ребристым колоннам, вдвое, а порой и втрое превышавшим рост всадника. Струйки ветра тихими змейками посвистывали в их обрубленных вершинах, звезды крупными жемчужинами светились среди поредевших облаков, бросая на всадников густые полосы теней, порой сливавшихся в сплошной бархатный покров. Глянув на звезды, Роке успел отметить косо накренившийся зигзаг Скорпиона и даже представил себе янтарную каплю яда на шипе его изогнутого хвоста. Но в этот миг двигавшийся в трех шагах перед ним Тилькуате взмахнул рукой, в воздухе сверкнуло лезвие мачете, раздался влажный хруст мясистого ствола, и одна из вершинок внезапно рухнула, оросив лоб и веки Роке липким тягучим соком. Он потянулся к ленте, чтобы сорвать ее с головы и вытереть лоб, но тут его глаза обожгла такая резкая боль, словно ловкий погонщик щелкнул по ним концом сыромятного бича. Конь под Роке испуганно заржал, вскинул круп, едва не выкинув всадника из седла, но Роке кое-как удержался, плотно сжав коленями дрожащие лошадиные бока. Он уже ничего не видел, а только слышал хруст разрубаемых стволов, стоны своих спутников и злой храп лошадей, молотящих копытами по песку. Где-то во тьме, совсем рядом, грохнул револьверный выстрел, пуля обожгла щеку Роке, но следом в воздухе щелкнул кнут, и среди беспорядочного шума чуткое ухо ковбоя различило сухой шлепок упавшего на песок револьвера.

— Не стрелять, идиоты!.. — вскрикнул он, но тут чья-то рука жестко и властно зажала ему рот, а вслед за этим Роке услышал у самого уха тихий, но внятный шепот Тилькуате.

— Мой господин, кажется, хотел остаться один, — сказал старый индеец, чуть опалив шею ковбоя упавшим пеплом сигары.

— Да, хотел, — коротко ответил Роке, по привычке оборачивая на голос лицо с ослепшими глазами.

— Тогда за мной, господин!

Роке почувствовал, как Тилькуате выхватил повод из его ладони и как конь под ним с испуганного топтания перешел на ровную крупную рысь. Лошадь индейца скакала чуть впереди, ковбой слышал ее шумное дыхание. Он по-прежнему ничего не видел, но боль немного утихла, освободив место другим чувствам и впечатлениям; слух обострился и теперь различал сквозь стук восьми копыт глухой рокот далекого водопада, обветренная кожа на лице чутко отзывалась на быстрые касания и тонкие бесчисленные уколы придорожных ветвей, а когда эта пытка кончилась, Роке всей правой стороной своего тела ощутил нависающую над тропой скалу. Некоторое время Тилькуате скакал почти рядом с ним, но, когда его лошадь оторвалась и перешла на осторожный неторопливый шаг, ковбой догадался, что тропа сузилась до ширины одного всадника. Вскоре правое плечо Роке больно ударилось о выступ скалы, а когда он дернул повод влево, лошадь под ним оступилась, и ковбой услышал шорох камней, осыпающихся в пропасть по невидимому склону. Шум их падения не достиг его ушей, заглушенный мерным ревом воды, клокочущей на дне ущелья.

«Вода — это хорошо, — подумал Роке, — вода непременно куда-нибудь выведет, если только этот краснокожий не утащит меня к своему индейскому Вельзевулу, этому мерзкому каменному идолу Уицилопочтли!.. Выходит, если пойти вверх по реке и подняться по притоку, текущему с гор, непременно попадешь в это ущелье…»

— Мы почти у цели, мой господин, — вдруг услышал он голос Тилькуате в трех шагах впереди себя. — Ты и твои друзья не вняли голосу разума, и Уицилопочтли ослепил вас!

— При чем тут твой истукан! — сквозь зубы процедил Роке. — Ты сам нарочно заманил нас в заросли молочая и срубил несколько побегов, чтоб наши глаза выжгло брызнувшим соком!

— Если бы на ваших глазах были повязки, с ними не случилось бы этой беды, — спокойно возразил индеец.

— Но наши кони тоже ослепли, — проворчал Роке, — а они-то здесь совсем ни при чем! Ни одна лошадь не в состоянии запомнить дорогу, если она проехала по ней всего один раз.

— Ты прав, — сказал Тилькуате, — но лошади нам уже не нужны, дальше они не пройдут.

— Как это не пройдут? — воскликнул Роке. — А как же золото?.. Я что, потащу его на собственном горбу?!

— В мире нет коня, хребет которого мог бы вынести золото Монтесумы! — бросил Тилькуате. — Белые люди жадные, они грузят своих лошадей так, что у тех либо ломается позвоночник, либо они оступаются и срываются в пропасть! Так что я советую моему господину сойти на землю и следовать за мной!

— Советчик нашелся! — глухо проворчал Роке, соскакивая с седла и припадая спиной к скале. — Моя лошадь, как хочу, так и нагружаю, мне лучше знать, сколько она может вынести…

— Иди за мной, мой господин! — суровым голосом приказал старый индеец. — Старайся держаться ближе к скале, скоро тропа сузится до ширины твоей ступни.

Роке прижался спиной к шероховатому камню, широко раскинул руки и двинулся на голос, чутко ощупывая пальцами выступы и трещины на поверхности каменной стены, нависавшей над ним гигантской невидимой громадой. С каждым шагом рев водопада становился все ближе, и вскоре путникам уже приходилось изрядно напрягать свои глотки, чтобы перекричать его оглушительный грохот.

— Сейчас мы пойдем между летящей водой и незыблемой твердью, мой господин, — ночной цикадой звенел в ухе Роке голос Тилькуате. — С этого мига мы передаем наши жизни в крепкие руки Уицилопочтли!

— Передавай свою, а я со своей как-нибудь и сам управлюсь! — усмехнулся Роке, глубоко запуская пальцы в заросшую бархатным лишайником трещину и свободной рукой стирая со лба и щек мелкий водяной бисер. Теперь он всей кожей чувствовал, что плотная стена водопада низвергается в пропасть на расстоянии вытянутой руки, а когда тьма под его веками внезапно порозовела и расцвела лучистыми разноцветными вспышками, он понял, что над вершинами гор взошло солнце, обратившее падающую воду в каскад сверкающих бриллиантов, голубых топазов и нежно-зеленых изумрудов. Роке застонал от яркости этого видения, вытянул перед собой ладонь, но струя так сильно ударила его по пальцам, что едва не увлекла восторженного путника в грохочущую бездну. Он уже накренился вперед всем телом, ладонь скользнула по влажному осклизлому камню, в лицо ему пахнуло ледяной изморосью, Роке завис над лиловой тьмой, но в то же мгновенье рука Тилькуате ухватила ковбоя за пояс и сильным коротким рывком втащила в широкую каменную нишу, занавешенную от посторонних взоров плотной стеной падающей воды. Грохот водопада внезапно стих, словно провалившись куда-то под землю, и среди слабого, едва доносящегося из пропасти шума Роке услышал твердый голос старика индейца.

— Не пытайся промыть глаза водой, — сказал Тилькуате, — только хуже сделаешь.

Старик оказался прав; едва влага с пальцев проникла под веки, как глаза вновь обожгла резкая палящая боль.

— Сделай же что-нибудь! — едва сдерживая ярость, простонал Роке. — Я знаю, есть какие-то листья, их надо только немного пожевать и приложить к глазам…

— Есть листья, — влажным подземельным эхом отозвался голос старика.

Тилькуате взял Роке за руку, и они стали спускаться по широким невидимым ступеням. С каждым шагом вокруг становилось тише, и вскоре чуткий слух ковбоя улавливал лишь звон капель, падающих с высокого потолка.

— Где же твои листья? Я хочу видеть! Я должен видеть! — свистящим шепотом восклицал Роке, вертя головой по сторонам и раздувая тонкие ноздри, трепещущие, как у собаки, идущей по пахучему звериному следу.

— Нам некуда спешить, — отзывался из тьмы голос индейца, — золото не уйдет!

— Да-да, конечно, ты прав, — бормотал Роке. — Золото здесь, я чую его запах!..

— Запах золота?! — удивленно воскликнул Тилькуате. — И чем же оно пахнет?

— Чем пахнет золото?.. — тихо захохотал Роке, запрокинув голову. — Оно пахнет красивыми женщинами, ароматными сигарами, экипажами, стены которых обиты бархатом и шелком, нежным бельем с пенными облаками кружев, восхитительным виски, сообщающим легкость и изящество языку и мыслям, — тебе мало этого?..

— Ты прав, мой господин: хорошая сигара, стаканчик виски — что еще нужно человеку, чтобы встретить старость…

Тилькуате остановился, и Роке услышал тихий шорох перетираемых листьев. Вскоре он сменился звуком жующих челюстей, и Роке понял, что индеец готовит снадобье для его обожженных глаз. «Давай-давай, скорее!.. — нетерпеливо думал он. — Исцели меня, а дальше я уж сам о себе позабочусь, да и о тебе тоже!»

— Неужели здесь так мало золота, — вслух сказал Роке, — что к старости мне едва хватит его на курево и выпивку…

— Сейчас мой господин сам увидит, насколько его хватит, — пробормотал Тилькуате. — Иди за мной!

— Ты хитрая индейская лиса! — буркнул Роке. — Называешь меня господином, а сам командуешь мной, словно бараном, которого ведут под нож!

— Господин шутит, — сухо усмехнулся Тилькуате. — Стоило мне тащить его в такую даль, чтобы прикончить, когда я мог запросто сбросить его в пропасть, не так ли?..

— Да, ты прав, — сказал Роке, почувствовав на воспаленных веках осторожное прикосновение теплых влажных лепешек. Боль мгновенно прошла, и обрадованный этим Роке не сразу почувствовал, как Тилькуате завел его руки за спину и стянул запястья кожаным ремнем. Он попробовал высвободить руки, но индеец ребром ладони ударил его под колени, а когда Роке ничком рухнул на каменную плиту, так крепко затянул петлю, что края ремня врезались ему в кожу.

— Что ты делаешь, идиот! — испуганно вскрикнул ковбой, пытаясь пошевелить одеревеневшими пальцами.

— Сейчас ты увидишь золото, — сурово прозвучал в ответ голос Тилькуате. — Ты ведь хотел только увидеть его, не правда ли?

Индеец склонился над Роке так низко, что тот почувствовал на своем лице его ровное глубокое дыхание.

— Открывай глаза! — тихо приказал Тилькуате, едва прикасаясь кончиками пальцев к травяным лепешкам на его веках.

Роке медленно, словно раздвигая щель между каменными плитами, начал приподнимать тяжелые веки, и в тот миг, когда тьма на дне его глазниц сменилась алым сиянием, раздался смачный звук плевка и вместе с каплями слюны в зрачки Роке ослепительной лавой хлынул холодный многоцветный блеск драгоценных камней. Неподвижная фигура Тилькуате возвышалась над ним, наполовину закрывая широкий прямоугольный вход в пещеру, сквозь который Роке видел серебристые струи водопада, освещенные лучами восходящего солнца. Его свет проникал под высокие своды и, рассеиваясь в сыром сумрачном воздухе, мириадами искр вспыхивал на гладких гранях сапфиров, топазов, рубинов, аметистов, которые гроздьями свисали с литых золотых истуканов, широким кольцом стоявших вдоль каменных стен.

— Видишь, мой господин, я не обманул тебя! — торжественно и строго прогудел под сводами голос Тилькуате.

— О, да, старик! Ты молодец! Умница! — визгливо захохотал Роке, качаясь из стороны в сторону и пытаясь подняться с колен. — Развяжи меня! Я хочу потрогать все это!.. О господи, да неужто это все теперь мое?! Мое, да?.. Мое?..

Он выпрямился резким судорожным рывком, сильно ударился спиной о неровную каменную поверхность и, упираясь ногами в плиту, стал медленно выталкивать свое тело вверх. Его локти и лопатки попадали в выбоины между камнями, куртка трещала по плечам, а онемевшие ладони до крови обдирались о шершавую стену. При этом Роке вертел головой по сторонам, пытаясь разглядеть в сумраке старого индейца, но его ищущий взгляд натыкался лишь на золотые статуи, смотревшие перед собой бесстрастными выпученными глазами. Солнце поднималось все выше, и теперь его лучи в упор простреливали стеклянную стену водопада и мерцающим калейдоскопом переливались внутри грота.

— Руки!.. Руки развяжи! — громко крикнул Роке, выпрямившись во весь рост. — Я хочу взять все это! Я хочу, чтобы камни пересыпались между моими пальцами, как пересыпаются зерна маиса в ладонях молотильщиков!..

— Ты говорил, что хочешь только видеть клад Монтесумы, — сурово оборвал невидимый голос, — вспомни! Я впервые слышу о том, что ты хочешь потрогать его…

— Не прикидывайся идиотом, старик! — резко перебил Роке. — Полюбовались, и довольно! Развязывай меня, и мы начнем набивать наши мешки всем этим добром!

— Как?!. Что я слышу? — воскликнул голос где-то за его спиной. — Ты хочешь ограбить великого Уицилопочтли?!.

— Ну что ты? Зачем же сразу ограбить? — залебезил Роке, чувствуя, как по его позвоночнику мышью пробежала холодная струйка страха. — Мы возьмем чуть-чуть, совсем немножко, так мало, что твой Уицилопочтли ничего не заметит…

— Ты не в своем уме, бледнолицый! — строго остановил его Тилькуате. — Как ты мог подумать, что великий Уицилопочтли может чего-то не заметить?!

— Нет-нет, я не то хотел сказать, — дрожащим голосом затараторил Роке. — Он, конечно, заметит, но раз уж его великая милость снизошла до того, что позволила мне лицезреть все эти сокровища, то почему бы ему не уделить нам малую толику столь безграничного богатства!

— Ты вновь заблуждаться, приписывая ему заботу о твоем безграничном ничтожестве! — сухо усмехнулся Тилькуате где-то совсем рядом. — У великого Уицилопочтли могли быть совсем другие цели.

— Какие… другие? — спросил Роке, едва шевельнув внезапно пересохшими губами.

— Посмотри на солнце! — коротко приказал Тилькуате. — Сейчас оно войдет в святилище, и тогда ты поймешь цель великого Божества, равного которому нет во всей Вселенной! Выше голову! Выше! Выше!..

Роке поднял глаза и увидел в проеме над ступенями ослепительное золотое сияние падающей воды. В этот миг солнечный диск достиг каменного порога и стал подниматься над ним, словно всплывая со дна прозрачного океана, наполненного мельчайшими бриллиантовыми пузырьками. Твердые пальцы Тилькуате уперлись Роке в подбородок, запрокинули назад голову, и он увидел над собой ярко освещенный грубый лик каменного идола, богато изукрашенный драгоценными камнями и литыми золотыми накладками. Роке почувствовал, как его глаза заливает теплая соленая влага, но в тот же миг страшный удар под ребра обрушил все это великолепие в холодную непроницаемую тьму. Тело Роке обмякло, колени подогнулись, он рухнул на плиту и уже не почувствовал, как нож Тилькуате разрубает его ребра, как сильная рука проникает в его внутренности, сжимает горячее, еще бьющееся сердце и, вырвав его из упругой жилистой сумки в недрах грудной клетки, швыряет к подножию истукана.

Глава 2

Первым услышал стук копыт Бачо, да это было и немудрено, ведь он один из всех четверых лежал на дороге, широко раскинув руки и плотно прижавшись ухом к растрескавшейся от жары земле. Повод уздечки был намотан на его руку и для крепости завязан узлом вокруг запястья, так что даже если бы лошадь вдруг вздумала потянуться к пучку серой, ломкой от сухости травки на обочине дороги, хозяин потянулся бы следом за ней, раздирая рубаху и штаны об острые выступы окаменевшей на солнце глины. Эти выступы сохраняли свою крепость даже сейчас, после холодной ночи, сбросившей на почву избыток воздушной влаги, мелким перламутровым бисером сверкающей на колючих лепешках опунций и словно подернувшей терракотовые складки земли тончайшей серебристо-пепельной вуалью.

Но глаза Бачо и трех его спутников не могли насладиться живыми прелестями этого пустынного утра по причинам, о которых было сказано выше; сок молочая, фонтанами брызнувший из разрубленных Тилькуате стеблей, выжег глаза не только всадникам, но и их лошадям, наполнявшим прохладный утренний воздух жалобным разноголосым ржанием. Ночью, когда острая боль прошла и путники перестали с перепугу беспорядочно палить из револьверов в жаркую, режущую глаза тьму, Бачо первым вспомнил о старом индейце и Роке, скакавшим впереди отряда.

— Роке? Черная Змея? Куда вы запропастились, сто чертей вам в глотку?! — проорал он в черную пустоту после того, как на его призывы отозвались все остальные участники ночной вылазки. Все, кроме Роке и старого индейца.

— Ловко эти подонки от нас избавились, — мрачно заметил Мигель, как бы подводя итог самым худшим подозрениям всех присутствующих.

— Сучьи дети! — выругался Висенте, выпуская из рук поводья своей лошади в надежде на то, что природное чутье выведет ее к человеческому жилью.

Остальные последовали его примеру и, прикрыв незрячие лица пропыленными пончо, в полной темноте двинулись по тропе, пролегавшей среди густых зарослей кактусов и сухих, густо утыканных шипами кустов с мелкими мясистыми листочками. Впрочем, лошади, чьи глаза были также выжжены едким соком молочая, часто сбивались с узкой извилистой тропинки, и тогда острые крепкие шипы насквозь пробивали рукава курток и плотную ткань пончо. Острые, как сталь, колючки так глубоко ранили лица и локти слепых путников, что к тому времени, когда они достигли открытой местности, их одежда набрякла кровью и тяжелыми складками давила на измученные плечи. Но никто не жаловался и не стонал; все четверо не раз попадали в самые скверные переделки и привыкли стойко переносить любую боль.

— Я слышал, что от этой слепоты есть средство, — сказал Годой, когда густые колючие заросли остались позади.

— Да-да, — подхватил Мигель, — Розина должна знать, это ее африканские предки привезли в наши края эту ядовитую заразу и высадили на подходах к горам, чтобы защитить свои убежища от охотников за беглыми рабами! А тот, кто владеет ядом, должен знать и противоядие! Розина — дочь беглого раба, она должна знать!

Ободренные этой мыслью, всадники слегка пришпорили коней, и те потрусили вперед, чутьем держа направление и безошибочно находя копытами выжженную утрамбованную дорогу. И лишь когда лошадь Бачо провалилась в сурковую норку и едва не сломала бабку, наездник спешился, потоптался на месте и, несколько раз потянув ноздрями прохладный утренний воздух, опустился на колени и припал ухом к земле.

— А ловко эта парочка избавилась от лишних ртов, — начал было Висенте, воспользовавшись остановкой.

— Не столько ртов, сколько глаз и ушей, — подхватил Годой.

— И когда они успели сговориться? — пробормотал Мигель. — Мы же глаз с них не спускали до того, как нарвались на этот чертов молочай!..

— Кончайте трепать языками, из-за вас я ни черта не слышу! — зло рявкнул Бачо, прижимая к дороге истерзанное колючками ухо.

Висенте и Годой затихли, и только Мигель, отъехав чуть поодаль, продолжал облегчать душу, шепотом моля Святую Деву даровать им исцеление и вслед за этим посылая страшные проклятия на головы Роке и Тилькуате.

— Раздерем конями ублюдков! — шипел он, брызгая слюной. — Привяжем над муравьиными кучами! Вырвем ноздри калеными щипцами! Исцели нас. Матерь Божья, и мы избавим Тебя от лишних хлопот, сами покараем этих подонков так, как они того заслуживают!

— Тихо! — вдруг услышал он сдавленный от волнения возглас Бачо. — Кто-то скачет!

Всадники замерли, а Годой осторожно сполз с седла, опустился на колени и тоже припал к земле рядом с Бачо.

— Верно! — шепотом воскликнул он. — Мы спасены!

Годой вскочил на ноги и повернул голову в ту сторону, откуда должен был появиться всадник-избавитель.

— А если это те двое? — забеспокоился Мигель, разворачивая морду своей лошади туда, откуда уже явно доносился приближающийся стук копыт. — Они же перестреляют нас как кроликов…

Он положил ладонь на рукоятку револьвера и, проведя пальцем по отверстиям барабана, обнаружил в гнездах всего два патрона. «Да, — подумал он, — если стрелять на звук — маловато…»

— Я слышал только одного всадника, — сказал Бачо.

— Один конь, — подтвердил Годой, — четыре копыта, на левой задней подкова слегка разболталась, пора перековывать, пока не слетела…

— Даже если это кто-то из них, — рассуждал Висенте, — скажем, Роке, то что мешало ему перестрелять нас ночью, когда мы были слепы, как новорожденные котята?

— Не знаю, чужая душа — потемки, — буркнул Мигель, поворачивая барабан и устанавливая капсюль против бойка.

— Остается только предположить, что ночью он забыл это сделать от волнения, — ехидно процедил Висенте, — а на рассвете вспомнил и решил вернуться, чтобы покончить с этим делом.

— Сейчас мы все узнаем, недолго осталось, — вздохнул Бачо, вдевая ногу в стремя и резким рывком вбрасывая в седло свое крепко сбитое тело. К тому времени, когда невидимый всадник показался из-за скалы, он успел набить пустые гнезда револьверного барабана тяжелыми латунными патронами, взвести курок и низко припасть к лошадиной холке, чтобы оставить пулям незнакомца как можно меньше уязвимых мест. Годой и Висенте спрыгнули с коней, укрылись за лошадиными боками и, крепко упершись ногами в землю, выставили поверх седел вороненые стволы.

Ждать и в самом деле пришлось недолго; стук копыт внезапно затих, потом невидимая лошадь тонко заржала, очевидно, поднявшись на дыбы, а когда ржание смолкло, в рассветной тишине отчетливо прозвучал насмешливый голос всадника.

— А не много ли стволов на одного одинокого путника? — весело крикнул он, позвякивая стременами и, очевидно, перемещаясь так, чтобы в него трудно было прицелиться.

— Если сеньор наденет себе на глаза черную повязку, трое из нас, так и быть, заткнут свои револьверы за пояса! — крикнул в ответ Бачо.

— Это интересная мысль! — почему-то обрадовался незнакомец. — Дуэль без всякого повода, да еще вслепую!.. Потрясающе!.. Я согласен. Выставляйте своего стрелка!..

Судя по голосу и шуму прыжка, с каким незнакомец соскочил на землю, он находился уже шагах в тридцати от вооруженной четверки, и все четыре ствола теперь неотступно следили за ним, опасно вздрагивая при каждом неосторожном звуке.

— Я готов! — крикнул незнакомец. — Кто подаст сигнал?

— Ты сейчас в самом деле ничего не видишь? — недоверчиво спросил Бачо, тихо сползая с седла и чутко прислушиваясь к голосу.

— Слово кабальеро! — беспечно откликнулся невидимый противник.

Не успел звук его голоса затихнуть, как Бачо перехватил револьвер обеими руками, выставил его перед собой и, мысленно очертив во тьме человеческий силуэт, выпустил в него все семь пуль из своего барабана. Но еще до того, как последняя гильза со звоном вылетела из стального гнезда, стрелок ощутил легкий толчок воздуха над своей макушкой, а через секунду услыхал мягкий шлепок сомбреро за своей спиной.

— Эй, приятель, — весело прозвучал в наступившей тишине голос невидимого соперника, — надеюсь, твоя шляпа была не слишком новой и ты не заставишь меня платить втридорога за то, чтобы какая-нибудь старуха налепила на нее парочку заплат?

Бачо зло скрипнул зубами и хотел было выругаться, но мысль о том, что в ответ на звук собственного голоса он может запросто получить пулю, остановила ругань, уже готовую вырваться из его приоткрытых губ.

— Не валяй дурака, приятель, — забеспокоился незнакомец. — Я слышал лишь падение простреленной шляпы, но если моя пуля, не приведи господь, прошила ее на два пальца ниже и твой дух покинул бренную оболочку, падение тела должно было произвести какой-то дополнительный шум!.. Разве не так, кабальеро?

Последняя фраза, судя по повышенной и обращенной в пространство интонации, предназначалась для трех спутников Бачо, но те тоже не решались подать голос, словно боясь, что незнакомец втянет и их в свою рискованную игру. Стрелять, однако, никто не спешил; шляпа Бачо, сбитая пулей невидимки, была достаточно весомым аргументом в пользу того, что в подобной дуэли тягаться с незримым соперником будет довольно сложно.

— Да вы что, призраки, черт бы вас побрал? — выругался незнакомец. — Не мог же я с одного выстрела положить всех четверых, да еще так, чтобы они не просто померли, но испарились, подобно пороховым дымкам из ружейных стволов!

После этого все четверо услышали, как он яростно топнул ногой, как звякнула шпора, ударившись о твердую землю, и как затрещала срываемая с глаз повязка. «Уж теперь-то нам всем точно пришел конец! — согласно, хоть и беззвучно, подумал каждый из четверых. — Хотелось бы только знать, кого он уложит первым?» Теперь все ожидали выстрела, но вместо этого в тишине послышались спокойные твердые шаги, а затем низкий и чуть протяжный голос уроженца северных штатов:

— Эй, парни, да я вижу, кто-то сыграл с вами скверную шутку!

Незнакомец остановился перед Бачо, таращившим в пространство слезящиеся глаза с огромными черными зрачками. Остальные трое спешно прикрыли лица полями своих сомбреро, но этот жест не обманул быстрого внимательного взгляда чужака.

— О, да вы еще и стыдитесь, что попались на такую глупую удочку! — едко усмехнулся он. — Впрочем, вы, наверное, в первый раз подрядились ловить беглых негров, и эти хитрые бестии устроили вашим глазам проверку на зоркость — о-хо-хо!..

И незнакомец звонко и весело расхохотался, хлопнув ладонями по кожаным наколенникам.

— Но вы хорошо смотрелись посреди дороги, — продолжал он, минуя Бачо и приближаясь к остальным. — В жизни не подумал бы, что слепые!.. Еще мгновенье, и я бы разрядил свой кольт во всю вашу четверку, клянусь всеми четырьмя подковами моего верного Торнадо!.. Как раз по штуке на нос — о-хо-хо!

— Чем смеяться, лучше бы проводил нас в Комалу, — проворчал Мигель, — а то попробуй представить себя на нашем месте!

— На первое согласен, а от второго, почтенные сеньоры, увольте, ибо в этом случае я вряд ли смогу быть вам чем-либо полезен! — воскликнул чужак.

— Вы не обижайтесь, сеньор, — сказал Висенте, — как видите, мы действительно попали в переделку, и дело здесь вовсе не в беглых черномазых, просто один из наших вместе со стариком индейцем…

— Короче, мы их потеряли, а сами заблудились, — резко перебил болтуна Годой, — сбились с тропы и в темноте нарвались на заросли молочая, его ведь так легко спутать с обычным столетником…

— Ошибочка вышла, — вздохнул Бачо, — вот я с вами и погорячился с досады!

— Ошибочка, говоришь? — сказал незнакомец, подходя к нему и внимательно вглядываясь в угольно-черные зрачки, зияющие по обеим сторонам переносицы наподобие двух дырок тридцать восьмого калибра. — Боюсь, сок проник уже так глубоко, что местный аптекарь вряд ли сможет что-либо сделать…

— Тогда, может быть, хватит болтать, и вперед! — наперебой затараторили все четверо.

— Да-да, парни, вы правы! Пока у человека остается хоть какой-то шанс, он должен его использовать! — воскликнул незнакомец.

Восклицание прозвучало столь энергично и напористо, что вся четверка вмиг очутилась в седлах, и застоявшиеся на утреннем холодке кони нетерпеливо застучали копытами по плотно утрамбованной дороге.

— Разве я приказал сесть на лошадей? — раздался властный голос. — Сейчас вы должны как можно меньше двигаться, чтобы не возбуждать движение глазных токов! На землю, быстро! Ложись!..

Команда, как ни странно, подействовала, и через мгновение четыре тела неподвижно лежали на обочине дороги, раскинув в стороны руки и ноги. Их затылки покоились на сплющенных тульях сомбреро, а черные зрачки упирались в нежную бездонную голубизну утреннего неба. Шаги незнакомца то удалялись, то приближались, попеременно вселяя то отчаяние, то надежду в сердца несчастных слепцов; порой легкий ветерок обволакивал их чувствительные ноздри тонким ароматом дорогой сигары, вызывавшим мгновенные воспоминания о той жизни, которой, как им порой казалось, им уже не суждено насладиться. Но когда шаги вновь приблизились и высохшие глаза Мигеля, лежащего с самого края, ощутили влажное прикосновение тщательно пережеванной лиственной мякоти, в сердце ослепленного хозяина таверны забрезжил луч надежды. Сперва этот луч был весьма слаб и бледен, но по мере того, как тягучая боль покидала глазные яблоки и сквозь алую мерцающую тьму начинали пробиваться искорки живого света, этот невидимый луч словно впитывал их в себя и, в предвкушении близкого прозрения, рисовал перед внутренним взором слепца ослепительные ледяные вершины, высокой зубчатой стеной ограждавшие пустынную долину от влажных океанских ветров.

Затем снежная белизна далеких вершин сменилась теплой пульсирующей пленкой болотного цвета, а когда ловкие пальцы чужака сняли с глаз Мигеля травяные лепешки, то первым предметом, ясно представившимся его взгляду, была до половины выкуренная сигара, торчавшая из черных усов и сеявшая по ветру перламутровые чешуйки пепла. Чуть выше располагался, как ему и положено, нос с легкой горбинкой и светло-серые глаза, в глубине которых светились холодные озорные искорки. «Такой застрелит и бровью не поведет», — почему-то мелькнуло в мозгу Мигеля.

— Дон Диего де ла Вега к вашим услугам! — представился незнакомец, пристально глядя в глаза Мигеля.

Тот сморгнул, потряс головой и, опираясь на локоть, выставил перед собой жесткую ладонь с короткими крепкими пальцами.

— Мигель Каррера, хозяин таверны «Золотая подкова», — прохрипел он сухой от пыли глоткой.

— Прекрасно, приятель! — воскликнул дон Диего, пожимая протянутую руку. — Раз вышло здесь, может, выйдет и там!

С этими словами он вскочил, отряхнул с колен дорожную пыль и, перешагнув через ноги Мигеля, склонился над лежащим по соседству с ним Бачо, который нервно обкусывал кончики усов, таращась в голубое небо бурыми, как коровий навоз, лепешками на веках.

Глава 3

Примерно через полчаса с того момента, как глаза Мигеля и его спутников вновь увидели белый свет, пятеро всадников вскочили в седла и, растянувшись в редкую цепочку, поскакали в сторону восходящего солнца. Черный конь под доном Диего шел впереди ровным галопом, так что Бачо, захотевшему перекинуться парой слов со своим исцелителем, пришлось слегка уколоть шпорами бока своей кобылы.

— Выходит, дон Росендо вам старый приятель? — спросил Бачо, поравнявшись с доном Диего.

— Выходит, так, — коротко ответил тот, не поворачивая головы.