Ржавая Хонда (сборник)

– Погоди, – прервал Рыжего Каин. – Так, если кормили и надеялись на рабочие руки, выходит, кинул ты их? Обманул? Кормильцев бросил и пошёл искать приключений?

– Нет, – с достоинством сказал Рыжий, – не «кинул» и не «обманул». Я здесь не сам по себе. Это они меня сюда отправили. Новый председатель сказал, что конец нашей жизни приходит. Река – на Север. Мы – за ней. Солнце выше, температура выше. Рис гниёт, не вызревает. Возвращаться нужно. Новую реку искать. Или наоборот, вперёд, на Запад. Вот меня и отправили на разведку. А заодно попросили на мир глянуть. Если получится, Тьму посмотреть. И хорошо бы найти дракона, который Солнцу не даёт с неба спуститься. Потому что обязательно людям знать нужно, из-за чего у них жизнь такая: вся на свету, а беспросветная. Василыч думает, что если знать, как эта хрень с нами приключилась, то, может, и надежда появится на лучшее будущее. А с надеждой, оно легче. Надежда, она смысл даёт…

– Кто такой Василыч?

– Наш новый председатель.

– А с прежним что случилось?

– От старости умер. Петровича я ветхим ещё с детства помню. Пока единственный известный мне покойник, который своей смертью ушёл.

– Видать, неслабого ума человек, – поддакнул Каин.

– Ну и ужасы ты рассказываешь, – вырвалось у меня, – в стрессовом состоянии от рождения до смерти. Кто же такое выдержит?

– Ужасы? – Его удивление казалось искренним. – Это я вам о гнусе ничего не говорил. О тухлой воде, которую после кипячения два-три отбоя отстаивать нужно. Потому что пыльца и споры никаким кипячением не выводятся. А после отстоя, если сразу не выпил, лучше вылить. Потому что личинки в ней заводятся… А бабы наши, как их срок подходит, что по беременности, что по обычному циклу, в куренях прячутся. Потому что зараза на кровь идёт и по крови во влагалище ныряет. И гниют они прямо изнутри. Ни хрена я вам не рассказал! И по всему вижу – красота тут у вас. Красота и спокойствие. Как в масле сыр катаетесь…

Все глянули в проём открытого клапана палатки: тучи и дождь сделали мир серым и плоским. Ушибленная ливнем трава лежала на прыщавой, будто простреленной миллионами пуль поверхности воды. Кусты, едва проглядывающие сквозь пелену дождя, замерли, не шевелились.

– Красота? – с сомнением сказал я. – Наверное, поэтому мы тут сидим и от дождя прячемся.

– Самое время для движения! – заявил Рыжий.

– Ну да, – не выдержал Булыга. – Грязи по колено. Далеко уйдёшь?

– Это наш специалист по Полю, – уточнил я.

– Крупный специалист, – с усмешкой съязвил Рыжий. – Вот только грязь вся – под водой. Не липнет. Всего-то дел – лыжи на ноги. Нарезать ветки, обстругать, увязать в сетку и приладить к обуви. Именно в дождь самый ход: химеры без солнца теряются, а флора вянет. Отличная погода!

Вместе со всеми я смотрел на разгулявшуюся «погоду» и всё сильнее испытывал ужас. Я думал, с какой лёгкостью крестьяне превратятся в головорезов, когда их новый председатель сообразит, что потери личного состава сократятся в пять раз, а доход увеличится в десять, если вместо сельского хозяйства заняться грабежом и насилием. И таких деревень – десятки. А ну как найдётся умник, который объединит эту армию, вооружённую нунчаками и махайрами? Это же какая силища! Куда там нашему милицейскому корпусу в две сотни бойцов. Пока Рыжий раздумывал обижаться ему на меня или нет, я чуть в штаны не наложил. А ведь нас было трое!

Оглушённый открытием, он стоял у скамьи с разложенными вещами погибшего конвоя. По всему выходило, что люди, отобранные для экспедиции, были агентами Московии. По-другому невозможно было объяснить потайные карманы с универсальными аптечками, средствами связи и ножами с множеством выдвигающихся лезвий. Невозможно! Не кто-нибудь – он сам отбирал пятерых бойцов в охранение из шести десятков добровольцев. Конкурс один к двенадцати, и все пятеро оказались агентами?

Пек присел на свой походный раскладной стул и ещё раз окинул взглядом рюкзаки, замаскированные под котомки: старательно засаленные снаружи, вымаранные, измазанные, латаные, но на деле из крепкой, прорезиненной ткани, с люверсами по периметру клапанов, с мелкой нейлоновой шнуровкой, с многочисленными карманами и кармашками, и в каждом – предметы на все случаи жизни. Одинаковые предметы! Это не личные вещи. Это экипировка.

«Такого не может быть! – в отчаянии думал Пек. – Это ошибка!»

Он ничего не делал такого, что могло бросить тень на его «честное купеческое». Зная человеческую натуру, виру родственникам выплачивал вперёд и в двойном размере. А однажды конвой не обратился в разбойников: наёмники не попытались ограбить его на обратной дороге. Все в целости вернулись…

«Что могло подвигнуть московитов на столь масштабную операцию? Ведь им нужно было не просто угадать, в каком землячестве я буду собирать конвой. Они должны были выяснить предпочтения инкубов. Но это ещё можно списать на везение. А как они подобрали бойцов с подходящим геномом? Требования к хромосомному набору известны только центру репродукции в Шостке, где перед каждым рейсом настраивают сепаратор. Ни я, ни инкубы понятия не имеем, кто нам на этот раз понадобится. Претендент во время собеседования присаживается на крышку сепаратора, и у меня индикатор либо „горит”, и я ставлю парня на довольствие, либо не реагирует, и я вызываю следующего… Это что же получается: все шесть десятков претендентов были агентами?!»

Спустя минуту Пек понял, что московиты могли завербовать конвой ПОСЛЕ отбора. Это предположение было более вероятным. Иногда Мутному удавалось в интерференционной картине озера Тьмы отыскать точку хронодепрессии. Ткань, опущенная в эту точку, приобретала свойство замедлять время. Озеро Пека обеспечивало пять минут жизни внутри убежища из такого фандра против одной минуты реального времени снаружи.

«Почему не быть фандру с коэффициентом замедления один к десяти или к сотне? – размышлял Пек. – После набора я даю конвою три отбоя на прощание с семьями. На самом деле для этих людей вполне могло пройти три десятка отбоев, если использовался фандр хронодепрессии. Достаточный срок для вербовки и обучения. Параллельно основному отряду московиты подготовили резервный, который сопровождал меня от самой Московии. Просто так. На всякий случай. И когда химеры уничтожили конвой, в действие вступила резервная группа…»

Пек, не вставая со стула, протянул руку к столу и вытащил из свёртка холодильника банку с пивом. С удовольствием понаблюдал, как поверхность банки покрывается тонким бисером конденсата, и сковырнул язычок задрайки…

Предположение о вербовке конвоя после набора казалось остроумным, но противоречило фактам: в этом случае дублирующая группа должна была состоять из лучше обученных бойцов, чем основная, но этого не наблюдалось. Новый конвой – сброд. Разношерстный, разномастный… эти олухи не были командой, они были идиотами. Повезло ещё, что двоих сепаратор признал осеменителями.

«До Шостки два отбоя, – прикинул Пек. – Инкубы должны успеть… и стоянку сделаю длинной, – он с удовольствием пригубил холодный напиток. – Иначе хоть возвращайся…»

Но зачем это всё? Кому он мог понадобиться?

«А что, если дело не во мне? – подумал купец. – Что, если московиты используют меня как прикрытие для отправки разведчиков на территорию Руины? Западный перевал один, идти на Север – значит кланяться Питеру. А Питеру плевать на поклоны. У Питера всё есть. У них там даже дома уцелели и склады полные. Жаль, что Гильдия связана договором с Московией. Махнул бы на Север. По слухам, там фандр в диковинку».

Пек подошёл к стене и, постучав по ней пальцами, активизировал прозрачность. Сумерки помещения прорезались ослепительными лучами солнца – фандр был старым и «проявлялся» не сразу всей поверхностью, а кусками, пятнами. Но Пеку так даже нравилось. Потому и не менял.

«Возможно, операция готовилась независимыми службами, скажем, менты и Дружина. Почему нет? Тогда всё становится на свои места. Менты хорошо оснащены и подготовлены. Контора, традиции которой тянутся с доупаднических времён. О героизме милиции в первые годы ходят легенды. Народное ополчение сформировалось много позже, и больше из оболтусов, которые не могли найти нормальную работу, чем из людей, искренне радеющих об общем благе… А если это СС?!»

Рука дрогнула, выплеснув из банки несколько капель пива. Купец мгновенно вспотел, воротник удавкой перехватил горло.

«Почему я сразу не подумал о такой возможности? Этой мрази давно тесно в границах Края, а за рубежом неисчерпаемые запасы генетической ереси, которую они готовы выпалывать круглосуточно… Но если погибший конвой был агентами СС, то проблем по возвращении не избежать. Хотя… какие ко мне могут быть претензии? Главное, вернуть Данилу с его дружками в Московию. Как ни крути – единственные свидетели гибели санитаров. Им и отвечать».

Пек перевёл дыхание. Стена перед ним полностью опрозрачнилась. Он смял банку и щелчком отправил её в вентиляционное отверстие. Вытирая руку полотенцем, присмотрелся: Рыжий склонился над небольшой заводью, куда впадал ручей. Елена сидела рядом и что-то ему говорила. Значит, в воде была Мара. «Жаль, что у парня романтические представления о сексе, вот прямо сейчас и занялся бы Ленкой. Вон как она льнёт к нему…»

Пек поискал взглядом остальных спутников: Булыгу с Данилой видно не было. Скорее всего, осматривают окрестности с баржи. Каин что-то кричал Рыжему, а Иван пристально всматривался в сторону, куда Каин показывал рукой. Пек посмотрел туда же и побежал к выходу.

Было что-то волшебное в том, как Мара двигалась у самого дна. Слабое течение не позволяло воде мутнеть, ветер едва рябил поверхность озера, и женщина, которая уже несколько отбоев владела всеми моими мыслями, казалась сказочной королевой подводного царства. Тени и блики, пробегающие по её телу, игра мышц и развевающиеся длинные волосы будто танцевали, подчиняясь неслышной мне музыке. Вода скрадывала расстояние, но, думаю, было очень глубоко, потому что Мара казалась крошечной, и от этого ещё более удивительной и желанной.

В наших краях нет таких женщин – тяжёлый труд, нездоровый воздух и рисовая каша на завтрак, обед и ужин… изо дня в день, из года в год. Тем более стоило присмотреться к такому чуду. Чтобы запомнить на всю жизнь. Чтоб было о чём вспомнить, когда придёт конец этой жизни.

– Ты так на неё смотришь, будто женщин никогда не видел, – насмешливо говорит Лена.

Она грудью опирается о моё плечо, дышит в ухо и заглядывает вместе со мной на дно озера. Вот глупая! Что ей, места мало? Просить, чтоб отодвинулась, – бессмысленно. Пробовал. И далеко не уродина, я вам скажу. Красавица. Только нет в ней чего-то. Красивая и далёкая, как небо. Как безжизненное небо. Без бледной кисеи рождающихся на востоке облаков. Без зыбкого северного марева поднимающейся вместе с горячим воздухом пыли. Без чёрных монет стервятников, терпеливо, из отбоя в отбой присматривающих за добычей. Без звона насекомых и запаха травы. Без мечты и желания. Без дрожи и слёз… Небо должно пахнуть тем, кому оно предназначено.

Елена мною не пахнет.

– Она там ещё долго будет? – спрашиваю охрипшим голосом.

Рядом с Марой на дне снуют раки: безобидные твари с локоть величиной, но всё равно почему-то беспокойно. Мучает ощущение тревоги и надвигающейся беды.

– До вечера, – смеётся Елена, и я смеюсь вместе с ней.

Это хорошая шутка. Нужно будет запомнить. А ещё хорошо бы сварить раков. Если Елена отвяжется, и повезёт остаться с Марой наедине, то… вот это да! Даже ладони вспотели. Она меня спросит: «Где ты учился готовить?» А я отвечу: «Там нет таких красивых женщин». Нет! Лучше я ей скажу: «Там о таких красавицах даже не мечтают». А купец…

Настроение сразу портится. Моментально. В наших краях женщин больше, чем мужчин. Может, по причине общей выносливости реже умирают. А может, в силу общечеловеческой природы: непоседливость часто мальчишек доводит до беды, и девушек взрослеет больше, чем парней. Поэтому обычно женщины делят мужчин, а не наоборот. И этот делёж сопровождается смехом и шуточками с обеих сторон. Не помню такого, чтобы кто-то злобился и ёжился.

Но здесь-то, среди горожан, всё не по-людски. Всё по-другому.

Несколько раз был свидетелем ссор по таким ничтожным вопросам, что, хоть стой, хоть падай. С жиру они тут бесятся или как? Не знаю…

Не знаю обычаев. Рубить сплеча – загубить дело. Это когда «всё равно» или «терять нечего»… тогда можно и рубить. Может, тут-то и кроется разница между мной и горожанами? Они думают, что им есть что терять, потому чаще думают, чем действуют. Но если чаще думают, значит, привычные к думам? Значит, умнее? Вот бы с кем-то из них посоветоваться…

С кем?

Каин темнит, всю дорогу себе на уме. Как-то не тянет к нему откровенничать. Булыга такой же чёрный, как и тот человек, с которым я в тюрьме встретился… Сула? Данила туда же – лицом чист, и командиром кличут, а глаза испуганные. О чём можно советоваться с испуганным человеком? Вот с Иваном я бы, может, и мог поговорить о Маре, но Иван чересчур мягко стелет. Не слепой, вижу – нужен я ему. Оттого и ласков, потому и приветлив… но если у человека дело важнее товарища, то и советовать он будет не к пользе товарища, а на пользу делу своему…

Депут подери! Не с самим же купцом советоваться? «Скажите, пожалуйста, можно я пересплю с вашей женой?»

– Рыжик! Уснул, что ли?

Вот дела! И вправду «уснул». Так задумался, что не заметил, как Мара очутилась рядом. Убирает с лица влагу и волосы, отжимает косу, улыбается… а я вижу себя в её глазах. И в глазах этих чудно вспыхивают и гаснут желтоватые искорки. И зрачок не круглый, а какой-то ломаный. Как вход в камеру Перехода. Интересно…

– Задумался, – пытаюсь объяснить своё состояние. – Задумался и уснул. С непривычки, значит.

Они с Еленой смеются. По-доброму. Тепло. Груди у Мары подрагивают в такт смеху, а соски от холода синие, в пупырышках и морщинках…

Из-за спины слышу предостерегающий окрик Каина. Я уже на ногах. Ко мне бежит Иван. Он тоже кричит и показывает мечом в сторону. Поворачиваю голову и понимаю, что мой вечер уже наступил: прямо на меня несётся косматое чудовище. Бесшумно, неотвратимо, стремительно. С округлых боков отваливаются крупные комья глины. «Сама из-под земли выползла? Так не бывает!»

Но у меня нет выбора: «переламываю» дубинку и мчусь навстречу химере.

Плана, как выкарабкаться из этой переделки, пока нет. Но в том, что он вот-вот появится, не сомневаюсь.

Тонкие ноги химеры едва удерживают тяжесть тела, а многочисленные щупальца, выглядывающие из-за головы, не кажутся длинными.

«Танец с крокодилами» – старинная ковровская игра!

Прибавляю прыти и за несколько шагов до столкновения высоко подпрыгиваю. В воздухе переворачиваюсь вниз головой и сразу оказываюсь в выигрышном положении: тварь по мере моего пролёта над ней поочерёдно поднимает хваталки, и эта последовательность позволяет без особого напряжения расправляться с её конечностями, растущими прямо из спины.

Навстречу выдвигается что-то огромное и чёрное. За ничтожный миг до столкновения понимаю, что это хвост химеры. Успеваю срезать метровый шип, изменив этим рисунок своего полёта, но уклониться от массивного хвоста не получается. Удар в плечо страшен. Жёсткое тело химеры наждаком разваливает бушлат, снимает кожу, рвёт в клочья мышцы.

Я вижу, как от меня разлетаются брызги крови и лоскуты одежды.

Куклой валюсь в траву. Отсюда, снизу, чудовище выглядит гигантом. Огромная нога опускается мне на голову. Откатываюсь в сторону и вскакиваю…

Нет. Не вскакиваю. И даже не шевелюсь.

В глазах – красные круги. Разумеется: ворс твари ядовит, как и всё остальное. Через истерзанное плечо яд проникает в кровь.

Вечереет… допрыгался.

Жаль, конечно. Василыч не дождётся доклада Ржавой Хонды.

Что ж. Значит, самому Петровичу доложу…

Хорошие люди. Порядочные.

Меня подобрали, антибиотики не пожалели, ногу вылечили. Рыжего вот выхаживают. Ради него купец большой привал устроил.

– Да-да, – повторяю, – так и сказал: пока Рыжий не оклемается, дальше не полетим. А ведь до гор километров сто осталось. Леталкам – отбой пути.

Рыжий имеет бледный вид. Его волосы пострижены и уложены. Огромные глаза, когда-то напугавшие меня наглостью, сегодня смирные, как у ребёнка, – круглые и чуть пришибленные. Немудрено: мы все удивляемся, что он выжил.

Я был уверен, что это химера его клешнёй подбросила. Но когда Рыжий в полёте вниз головой посшибал у твари щупальца, изумился. О таких фокусах я не слышал. Расскажи кому – вралем сочтут. И будешь фраером по гроб жизни. Но из-за чего тварь сдохла – тоже вопрос. Иван лишь несколько раз рубанул, она и окочурилась. Все, конечно, его поздравляли. Молодец, мол, Рыжего спас.

Только Иван плечи не прямил и глаза прятал. Потому что честный. Если уж я видел, что из трёх его ударов, только один по клешне попал, то и он себе цену знает: в смерти монстра неповинен.

– Я твоей лепихе рукав починил, – пытаюсь втянуть Рыжего в беседу. – Примерил – мне впору. Давай поменяемся. Моя-то на мне мешком сидит. Неудобно. Дашь на дашь, что скажешь?

– Лепиха?

– Куртка дружинника. У тебя нутряк был отпорот. Я зашил.

– Нутряк?

– Карман. Похоже, у вас там, в деревне, с человеческой речью туго.

– Не то слово… – вздыхает дикарь. – А почему «дашь на дашь»? Насколько я понимаю, обе куртки мои.

В самом деле. Я как-то об этом не подумал.

– Бери, – видя моё замешательство, щедрит Рыжий. – Носи, Каин, на здоровье.

– А Булыга на колючку напоролся, прикинь? – Я несмело давлюсь смешком.

Грешно, конечно, радоваться чужому горю, но, если человек сам разносчик бед и неприятностей, почему не злорадствовать?

– Рукой на корме за борт взялся, чтобы на своё место в баржу запрыгнуть, а там колючка. То ли ветер закинул, то ли положил кто… Ух, как его разобрало! В кусты кинулся. Они к нему побеги тянут, а он мечом отбивается и свободной рукой листья рвёт. Как жменю насобирал – обратно. Меч выронил и давай гербарий растирать! Трёт и в глотку, ну! Так всё и схарчил. А потом скрючило его, как припадочного. Морда красная, губы фиолетовые, буркала выпучены… точно околеванец.

– Кусты те, что слева от озера? – тихо спрашивает Рыжий. – Жёлтые с фиолетовыми шариками?

– Точно! Так это он ягоды собирал? А я думал – листья.

– Ты будто радуешься…

– А то! – осторожно усмехаюсь: ни разу ещё не получилось угадать настроение дикаря. – Это же он, зараза, на тебя химеру навёл. Ну! И секты – его работа. Специалист поля! Гадёныш!

– Почему так думаешь? – со скукой в голосе спрашивает Рыжий.

Тут бы мне и заткнуться: и так болтанул лишнего. Но в такие минуты язык мне не родственник: он сам по себе, и я ему не указ.

– Потому что знаю Булыгу. Наш он, калужский. Известная личность. А Данила – его начальник. Тот самый дружинник, что в лавке Данилой представился, а потом тебя приложил…

Ох и вскинулся на этих словах Рыжий! Даже медфандр с раненого плеча соскользнул, открывая изодранную розово-красную плоть. Только Рыжему по фиг – ему пальцем на врага показали.

– Врёшь!

– Чтоб меня санитары забрали!

– Почему раньше не сказал?

– Четверо их было, – оправдываюсь, – а ты скипидарный. Порубили бы они тебя и меня с тобой под горячую руку. Потому и молчал.

Рыжий откидывается обратно на подушку, а я перевожу дух. Ну вот, храни меня Отец Небесный, будто тетиву арбалета взвёл и не порезался.

– Скипидарный?

– Вспыльчивый! Деревня…

– А сейчас почему рассказал?

– Феликс в осадке, а Иван вроде бы на нашей стороне, симпатизирует…

– А если меня грохнут, тебе отсюда не выбраться, – усмехается Рыжий.

Нечего мне ему ответить. Не хочется этого признавать, но без Хонды я раб обстоятельств. А с ним – друг и брат Полю, кум и сват ему.

– Положим, Булыга для Данилы с Иваном – такой же обратный билет.

Сказал и испугался: как-то чересчур прямо получилось. Но Рыжий меня не слышит:

– Одного не пойму, с чего он на нас взъелся?

– Точняк за своих отомстить хочет. Одёжка у нас приметная. А ты, балда, ещё и часы с убитого снял. Вдруг они корешевали?

– Кто? – не понял Рыжий.

– Данила с тем парнем, которого ты раздел.

– Вот оно что… почему же тогда от Десны сразу на Брянск не повернули?

– В том-то и дело. Я думаю, что дружинники купца пасут, хотят на его схрон глянуть. А мы так… удачным прикупом. По-любому, выздоравливай скорей, и валим отсюда…

– Сбрендил, Каин! Впервые в жизни в таких хоромах живу, – он опять приподнимается на локте. – Ты можешь леталкой управлять?

– Легко! У моего дядьки такая была. Когда-то мечтал извозом заниматься. До первой встречи с санитарами, конечно. Теперь не мечтаю. На хрен надо…

– А кто такие санитары?

Откинув покров, входит одна из жён купца. Та, что пониже, чёрненькая. На меня приветливо глянула – и к Рыжему. Мама дорогая! Как он расцвёл! В момент всё забыл: обо мне, о Даниле… и про то, что угоном леталки интересовался. Только на девицу смотрит. Глаза блестят и не по-детски сверкают.

– Здравствуй, Мария, – говорит Рыжий. – А мы тут с Каином о приятелях толкуем.

Улыбается она ему. Ласково. Фандр на плече поправляет, а Рыжий даже не морщится. Будто не рану тревожат, а по щеке гладят. И вдруг – провалиться мне на этом самом месте! – он здоровой рукой легонько её по заднице шлёпнул! Нежно так, по-хозяйски. А давалка ничуть не смутилась: только фыркнула как-то по-особенному, провела ладошкой ему по груди и присела рядом:

– Можно я с вами посижу?

– Конечно, милая, – воркует Рыжий, – тем более что это твоя комната.

Я вновь осматриваю отсек: серебряная паутина фандра светит ровно и ярко. Хамелеон настроен на слабое проникновение солнечных лучей. Но, судя по крепости паутины, опрозрачнить стену плёвое дело. Стоящая вещь! Серьёзные люди. Я это сразу понял, ещё там, в камышах. Когда они в ослепительном сиянии леталок зависли надо мной. И как точно вышли! Феликс, царствие ему небесное, успел пояснить, что они издалека нас увидели, а метили аккурат на нашу излучину – самое узкое место на реке. Только недолго я радовался. Вот как сломанный ноготь Данилы увидел и Булыгу признал, так и кончилось моё веселье.

– …Каин! – О! Братан меня кличет. – Оглох, что ли?

– Да слышу я, – отзываюсь неохотно. И не вру нисколечко. О чём Мара только что спросила, помню. Просто отвечать не хотелось. – Надоело на одном месте сидеть, вот и решил на мир глянуть. Поискать, где людям жить хорошо.

– Что за фантазии? – удивляется Мара. – Это вы на Руине лучшую жизнь ищете?

– А что такого?

– На Руине «хорошо» не бывает. Там даже химеры не живут. После Кролевца до самого Лемберга ни кустика, ни травинки. Пустыня. Сплошное лавовое поле.

– Подумаешь! – усмехается Рыжий. – Если на леталке…

– Не пойдёт! – обрывает его Мара. – После Шостки фандр теряет свойства. Ни леталок, ни крепостей… даже пиво охлаждать нечем. Весь фандр – в тряпьё, в ветошь. Пек несколько раз пробовал на ту сторону прорваться и бросил. Летишь, будто нормально всё. А потом падаешь. И пешком назад.

– А почему так?

Мара в жеманно-девичьей манере ведёт плечиком:

– Неизвестно! К Шостке подлетаешь, а дальше только на лошадях. Пек думает, что это как-то с Дном связано. Наверное, Дно не плоское, а с выраженным рельефом. Возможно, что в тех местах горы Дна к нам ближе. А Дно, породившее фандр, его же как-то убивает.

– «Дно, породившее фандр»? – изумляется Рыжий. Я изумлён не меньше. – Как это, Мария? Объясни!

Я думал, что Мара увянет: ясно же – тайны купеческие выдаёт. Но девка со сливом секретов не мешкала:

– В пустыне за Шосткой встречаются глубокие штольни. В некоторых из них плавает удивительный туман из серебристых нитей и фиолетовых теней. Купцы такие места называют «озёрами». Только это не вода. А что это – никто не знает. Если в правильную точку такого озера опустить ткань, то она получит какие-то свойства: станет скафандром или холодильником, чем угодно…

– Каин, – зовёт меня Рыжий, – почему молчишь? Твой интерес обсуждаем.

– А после Лемберга? – скучно съезжаю с базара. – А там что?

Поддерживать игру в искренность не хочется. Странный этот купец. «Мутный», что и говорить. Запросто могу представить, как за инфу про «озеро Дна» Пек своей шмаре кишки на голову намотает. Да ну их всех к санитарам! Чудная, конечно, парочка: кочующий крестьянин и купцова цыпочка, но, что они полюбовники, и без болтливости Мары видно. И как Рыжий, будто невзначай, руку на её колено положил, а она ничуть не отстранилась, напротив, подалась навстречу его ладони. И как сама юлит, поправляет простыню, улыбается… разве что хвостом не виляет. Хотел бы я, чтобы и мне вот так когда-нибудь улыбнулись.

Но как же он смог? Он же, типа, раненый? Или им там, на болотах, чтобы с женщинами справляться, руки без надобности? Руки им для серпов и нунчаков, в порядке борьбы с крокодилами? А вершина доблести – женщина, крокодилы и уборка на силос одновременно. Дикари… Но тогда колючку Булыге сам Рыжий и сосватал. Запросто! Он и не на такое гаразд. Взять, к примеру, как он ловко тогда, в лавке, «своим» прикинулся – с ископаемым чинариком на нижней губе. А ведь не курит! Под простака косит – факт! Может, он и не фермер вовсе… Если бы фермеры умели думать, они бы давно всем кодлом в разбойники подались, а не гнили у себя на болотах.

Входит Елена:

– После Лемберга сплошные завалы, – говорит она. А что я говорил! Уши – они всюду! – А зачем вам в Лемберг, ребята?

– Я к началу Тьмы иду, – важничает Рыжий. – А Каин ищет, где лучше.

– Тогда вы оба идёте не в ту сторону, – кокетливо качает пальчиком Елена. – Тьма на Юге, дальше от Солнца. А жить лучше ближе к центру, – на Севере. Там разрушений меньше. Местами даже прежняя биосфера осталась, доупадническая.

– Это к Питеру топать? – уточняю.

– Питер, Вологда, Псков… Только без фанатизма, конечно. Чем ближе к Мурманску, тем Солнце в зените. Жара и парилка, кровь закипает прямо в жилах.

– Почему это «не в ту сторону»? – обостряется Рыжий. Мара, не стесняясь, берёт его за руку. – Старики сказали, чтобы шёл на Запад, куда до Упадка Солнце закатывалось. Теперь там лежит дракон, заклинила тварь небесный механизм. Туда-то мне и надо, чтобы выяснить, как с драконом справиться.

– Красивая легенда, – говорит Мара. – И цели у вас красивые.

– Имена у них тоже красивые, – подхватывает Елена. – Каин… Хонда…

– Пек говорил, что «хонда» – это рисовое поле, – игриво сообщает Мара. – А если рис шёл в амбары сёгуну, то поле специально заражали особым грибком, который окрашивал зерно в ярко-алый цвет. Хонда становилась красной. Наверное, поэтому родители тебя так назвали, красавчик!

Она покусывает Рыжему ухо, и что-то незаметно, чтобы он возражал или был чем-то недоволен.

– «Каин» тоже неплохо, – улыбается мне Елена. – Все люди от Каина произошли. Прародитель человечества!

Она присаживается на мою скамью, приходится потесниться. Сидеть от этого удобнее не становится, зато теперь я чувствую тепло её тела, запах волос и что-то ещё, особенное, переполняющее меня возбуждающим напряжением. Первым желанием было уйти от этого непрошеного вторжения. «А вдруг купец войдёт? думаю. Вряд ли ему этот бардак понравится!» Но потом сомнения сами собой сходят на «нет». Происходит что-то томительное и завораживающее. Мара приносит пакетики сухарей с запахом мяса и сверкающие жестянки с пивом. Я пробую и то и другое. Вкусно! Необычно, конечно, у нас таких давно не находят, но действительно вкусно. А вот Рыжий – да он по жизни о Дно ударенный!!! – отказывается и грузит нас своими комплексами по поводу упаднических продуктов, к которым не стоит привыкать.

Ленка смеётся и выходит. Правый бок, к которому она прижималась, обдаёт холодом. Как же было здорово сидеть с ней рядом! Через минуту возвращается с музыкой. Тоненькая полоска на липучке легко цепляется к стене. Нас обволакивают бередящие душу звуки. Эх! Видели бы вы в этот момент лицо Рыжего. Умора! Если б не Ленка, точняк, со скамейки бы упал. Ржунимагу, честное слово! Дикарь хренов! Никогда музыки не слышал!

Но скоро становится не до смеха. Ленка как-то сама собой оказывается у меня на коленях. Целуемся. А потом уходим к ней в камеру. И не тесно нам на девичьей шконке. И не тихо. Играла бы музыка здесь, я бы всё равно ничего не услышал.

Жарко нам. Жарко и упоительно.

Я обладаю неслыханным сокровищем, ради которого не жалко и лавку оставить, и об уважении соседей забыть. И даже грозный Данила со своими приятелями не кажутся настолько ужасными, чтобы я жалел об этом нечаянном приключении. А ещё вдруг становится безразличным вопрос, куда купец шмотки подевал. Те самые, что в Шостке на буксир грузил. Три огромных тюка. Нет их нигде. Не выбросил же? Или выбросил? Не всё ли равно?

Потому что Ленка…

«Дикарю надо отдать должное, – чуть осоловело думал Пек, – еда выше всяких похвал».

Праздничный стол, за которым все сидели, был накрыт Рыжим по случаю своего выздоровления: только местные продукты, и только по секретным ковровским рецептам. В качестве аперитива дикарь заварил какую-то подозрительную смесь, которую не следовало пить – только нюхать. Минуты не прошло, как эти дыхательные упражнения пришлись всем по вкусу. На краю стола, в сторонке, дожидался времени десерт: медовые шары-лепёшки с пряным запахом корицы.

После салатов и хлебцев, ингредиенты которых Рыжий предпочёл сохранить в тайне, взалкавшая в аромате незнакомых трав компания оживлённо приветствовала появление главного блюда. Только Каин скривился:

– Я тараканов не ем, – заявил он.

– Это раки, – сказал Рыжий.

– Лобстеры, – уточнила Мара.

– Вы сперва решите, как их называть, а потом предлагайте, – сварливо заметил Каин.

– Не капризничай, – сказал Рыжий. – Эти продукты люди пользовали задолго до Упадка. Попробуй. Не понравится, оставишь…