Апокриф

Однако по-настоящему серьезно этот пункт в анкетах абитуриентов, видимо, никто не проверял, а людей, носивших фамилию Варбоди, в стране было как собак нерезанных.

Так или иначе, через три недели она нашла себя в списках зачисленных и получила квитанцию на оплату обучения в первом семестре. Отец незамедлительно выслал требуемую сумму телеграфным переводом, и вот Лорри – студентка экономического факультета Продниппского университета. Да, да – экономического! Несмотря на необходимую для молодой девушки меру мечтательности и романтичности, она была по матери и бабушке все-таки версенкой, а о практичности выходцев из национального кантона Версен в стране ходили анекдоты. В общем, Лорри вняла трезвым рассуждениям своих родителей и, достаточно строго для своего возраста взвесив собственные способности, а также туманные перспективы стать выдающимся архитектором, решила приобрести скромную, но необходимую во все времена, во всех отраслях хозяйства и при всех режимах специальность.

– Даже театр, – подбадривал ее отец, – может запросто обойтись без хороших актеров, а вот без бухгалтера, хотя бы плохонького, – никогда!

* * *

Учение в университете давалось Лорри без особого напряжения. Единственный предмет, который доставлял некоторое беспокойство – Рукрская национальная культура. И дело было вовсе не в непостижимой сложности или в удручающей скуке этой дисциплины (мало того, само по себе это было довольно интересно), а в том, что курс вел профессор с явным заскоком на почве непревзойденности всего Рукрского. По этой причине он круглый год появлялся в аудиториях в наброшенной поверх пиджака короткой синего цвета накидке, бывшей главным атрибутом местного национального костюма, которую нормальные рукрцы надевали только один раз в году, в День Народа, а также требовал со студентов, приехавших в Проднипп из других национальных и административных кантонов, сдавать зачеты и экзамены по своему обязательному в университете курсу на рукрском диалекте.

– Как?! Ну, скажите мне, – как можно говорить о великой рукрской культуре, а тем более – о литературе на каком-либо другом языке, кроме правильного рукрского?! – патетически восклицал он.

Он действительно был большим специалистом, энтузиастом и знатоком в своей области, но его чудачества приводили к тому, что ни один студент из числа приезжих не мог получить по его предмету отличную оценку. Бог бы с ней, с отличной оценкой как таковой, но ее отсутствие могло лишить, например, права на получение Президентской стипендии и возможности освободиться от платы за обучение по результатам сдачи курсовых экзаменов. Справедливости ради нужно сказать, что природных рукрцев, по тем или иным причинам не владевших диалектом, он просто третировал.

В общем, по результатам окончания первого курса, Лорри впервые перестала быть круглой отличницей и даже почувствовала себя по этой причине несколько уязвленной.

В остальном – все было превосходно. Она жила в общежитии студенческого городка, замечательно подружилась с двумя студентками, делившими с ней комнату, успела слегка влюбиться в студента третьего курса математического факультета, а также (тайно конечно!) в чрезвычайно эрудированного, язвительного и остроумного доцента кафедры физики.

Лорри была в восторге от Продниппа – этого большого города, залитого ярко-зеленой пеной парков и бульваров, от его широких центральных проспектов и площадей, обставленных величественными зданиями имперской архитектуры, от маленьких окраинных домиков, убегающих живописными кривыми, мощеными камнем улочками с крутого склона вниз, к большой реке, по которой тащились вереницы барж, толкаемых буксирами, тянулись грузовые суда класса «река-море», а иногда проплывали великолепные белые пассажирские и туристические корабли, посылавшие с попутным ветром на берег пестрые пылинки чужой и, казалось, всегда беззаботной жизни в виде обрывков популярных мелодий, отзвуков чьей-то возбужденной речи и ярко-цветной ряби гуляющей по палубам публики…

С ненасытностью вырвавшейся из застенка затворницы Лорри приобщалась к дарам очага культуры: носилась по вернисажам и музеям, смотрела все новинки кино, ловила лишние билетики на популярные спектакли, записывалась в библиотеке в очередь на модные книжки…

Не остались без ее внимания и развлечения иного рода: студенческие вечеринки; университетские спортивные соревнования, в которых она лично почти не участвовала, но была яростной болельщицей, и, разумеется, летом – городской аквапарк на левом, низком песчаном берегу реки (на «Лебере», как его называли продниппцы).

* * *

Были, конечно, и менее приятные заботы.

Госпожа Варбоди в своих письмах регулярно и даже назойливо инструктировала дочь как ей вести себя в новом для нее сообществе.

Основным мотивом этих наставлений было: будь как все, не выделяйся, попридержи язычок («там у тебя – не Острова, не все можно говорить!»), главное сейчас – спокойно отучиться.

«Не вздумай играть в оппозицию! – взывала мама – Хватит с нас истории с отцом! И вступи там куда-нибудь, чтобы не было лишних вопросов. Как там эта новая молодежная организация называется?»

Госпожа Варбоди имела ввиду «Молодых соколов», которые пришли на смену распущенному президентским указом Патримолу.

Стиллера основательно испугали недавние молодежные беспорядки, а корень эксцесса, по мнению Президента, сидел в относительной независимости патриотического молодежного движения. Патримольцы прямо-таки кичились тем, что первые ячейки их организации возникли еще во время Войны за Объединение (то есть намного раньше, чем Стиллеровское «Объедененное Отечество»), имели устоявшиеся традиции и ритуалы, самостоятельно формировали свои руководящие органы и по указанным причинам позволяли себе наглость смотреть несколько свысока на потуги недавно образованной партии полностью подчинить их своей политике. Попытка совершенно овладеть молодой вольницей путем привлечения к себе и прикармливания патримольской верхушки, как известно, не удалась. То есть, верхушка-то как раз с удовольствием сглотала вкусную наживку и готова была рулить куда-угодно (скажите только – куда!), но, как показали прошлогодние события, главную роль в Патримоле играли местные вожаки, а не номинальное центральное руководство.

Зато это самое руководство очень пригодилось теперь, когда Президент решил не дожидаться, пока бывшие патримольцы начнут вновь объединяться тем или иным образом по собственному почину, а сыграть на опережение и взять это дело в свои руки с самого начала.

С необходимой в таком предприятии помпой был созван учредительный съезд новой патриотической организации, название для которой – «Молодые соколы» («МС») – предложил сам Стиллер. Устав нового молодежного союза, разумеется, разработали в аппарате «Объединенного Отечества», но, само собой, преподнесли как рожденный инициативой организационного комитета.

Основным организационным принципом «Молодых соколов» был провозглашен «демократический централизм», который слегка маскировал самую настоящую командную вертикаль. Если центральное руководство разгромленного Патримола собственно не являлось руководством как таковым, а скорее, было координационным органом на сугубо общественных началах, то те же люди, превратившись с подачи Президента в руководителей новой молодежной организации, получили в ней реальную власть, положение и содержание, обычные для партийных боссов, а также имели все необходимые рычаги для проведения необходимой политики в низовых организациях. В первом же пункте устава говорилось, что «Молодые соколы» работают под «руководством патриотической партии «Объединенное Отечество» и являются ее боевым резервом».

В приветственной речи на учредительном съезде «Соколов» Стиллер дал всем ясно понять, что членство в этой организации и активное участие в ее работе – будет залогом карьерного роста и будущего благополучия для любого молодого человека.

Ряды «Молодых соколов» начали стремительно расти.

* * *

Лори, рассудив своей практичной головкой, что мама, несомненно, права, подала заявление о вступлении в ряды.

На собрании ячейки, посвященном приему в организацию новых соратников (именно так по Уставу!), когда ей начали задавать стандартные вопросы по автобиографии и о причинах ее желания войти в организацию, пришлось основательно поврать и повыкручиваться, чего девушка страшно не любила и не очень то еще умела делать. Испытанные при этом крайне неприятные ощущения: страх разоблачения, чувство какого-то совершаемого предательства и жгучий внутренний стыд, – привели к тому, что и без того владевшая ею неприязнь к Стиллеру, которого она, не без основания, считала виновником нынешнего своего скользкого положения, превратилась в настоящее отвращение и к нему самому и ко всему, что было с ним связано. Необходимость и в будущем постоянно лицемерить в этом вопросе создавала в душе Лорри страшный дискомфорт и напряжение.

С трудом выдержав поздравления по поводу «причащения», она тут же, под каким-то предлогом, сбежала к себе в общежитие. В комнате, к счастью, никого не оказалось. Лорри схватила подушку со своей кровати и, как будто несчастный мешок с перьями был виноват во всей этой истории, с яростью запустила им в стену. Потом еще, и еще… и еще. Наконец, несколько поостыв, уселась на кровать, прижав ту же подушку к груди, но теперь как самое дорогое и нежное существо, зарылась в нее лицом… Нет, не плакала – заземлялась… Потом подняла голову, струей воздуха, пущенной с нижней губы, сдула со лба челку, отбросила подушку, встала и пошла вон из комнаты – жить дальше и дальше приспосабливаться…

По уставу каждый «Молодой сокол» должен был «принимать активное участие в общественной работе». Значимых поручений, выполняя которые можно было бы выдвинуться и войти в кадровый резерв, на всех не хватало, поэтому большую часть из них высасывали из пальца. Это называлось: «быть ответственным за…» (за посещаемость, за проветривание аудиторий, за оформление подписки на партийную литературу, за бережное отношение к учебным пособиям… за все прочее, на что могло хватить фантазии у Совета ячейки).

Лорри досталось быть ответственной за проведение культурного досуга – то есть агитировать «за» и организовывать разного рода экскурсии, совместные походы в кино, коллективные чтения и тому подобное. Выдвинуться на таком поприще, разумеется, нечего было и думать, что Лорри, впрочем, вполне устраивало: ее «соколиная» стезя проходила в стороне от путей, на которых плелись карьерные интриги, и в этой тихой заводи можно было не опасаться ревнивых козней со стороны возможных завистников. На раздражающе регулярных собраниях курсовой ячейки ей в порядке критики («всемерно развивать» которую было также уставным требованием) в общих словах лишь иногда указывали на необходимость что-то там «улучшать и активизировать», с чем и отпускали душу на покаяние.

Но зато никому и в голову не пришло бы заподозрить ее в какой-нибудь оппозиционности и по этому основанию осложнить ей жизнь или расстроить ее планы. Как же, как же! Весьма лояльная молодая гражданка. Более того – «актив»!

* * *

Вместе с завершением первого года обучения остался в прошлом и свихнувшийся профессор со своим курсом Рукрской национальной культуры, вследствие чего на втором году своей университетской жизни Лорри обрела привычный для себя статус круглой отличницы и, начиная с третьего курса (при условии сохранения отличной успеваемости) была освобождена от платы за обучение. Кроме того, она получила Президентскую, так называемую – Стиллеровскую стипендию. Для получения этой стипендии было необходимо кроме «высоких достижений в учении» показать себя «истинным молодым патриотом, активно участвующим в общественной жизни Родины». Ячейка соответствующую характеристику Лорри дала (ты была права, мама!).

Казалось, все складывается, как нельзя лучше, но смутное чувство тревоги и опасности, занозой сидевшее где-то в глубине души Лорри, не уходило. Наоборот – усиливалось. И было от чего.

Страну начала трясти новая лихорадка – военная.

Глава 9. Война

Стиллер в своей политике, не переставая, спекулировал патриотическим ажиотажем, замешанным на идее национального мессианства и имперских амбициях. На этот товар в НДФ почему-то всегда был хороший спрос. Ну, вот такая уж особенность была у народного менталитета. Однако во внешней политике это, прямо скажем, опасная обуза – теряется гибкость, так как для поддержания соответствующего имиджа постоянно нужно демонстрировать силу и решительность, даже тогда, когда это несвоевременно и небезопасно…

У НДФ был давний тлеющий конфликт с южными соседями, не менее амбициозными и также подверженными комплексу собственной исключительности. Суть его состояла в давнем территориальном споре о принадлежности устья пограничной реки Смилты и прилегающей к нему довольно обширной местности: четыре десятка сел и три небольших города, из которых один – портовый. От обладания устьем Смилты напрямую зависел вопрос контроля над прилегающей шельфовой зоной моря, в которое впадала река. А это не только традиционное место богатой рыбной ловли, но, главное, как показали последние исследования геологов и пробные бурения, – перспективный нефтеносный район.

Дополнительный азарт древнему спору придавала конфессиональная чересполосица, характерная для спорной территории.

Исторически сложилось так, что большинство населения Народно-Демократической Федерации традиционно исповедовало (или, во всяком случае, полагало, что исповедует) догматы Церкви Бога Единого и Светлого, а жившие к югу от пограничной Смилты подданные Объединенного Королевства Великой Равнины (в политическом обиходе великоравнинцы или даже просто – равнинцы), в основном, ходили в храмы Бога Единственного и Светоносного. Когда-то, лет с тысячу назад, это была одна церковь, но потом она, как водится, раскололась, формально из-за споров о содержании и трактовке «венца истины» – формулы, содержавшей главные религиозные догматы. Бессовестные атеисты утверждали, разумеется, что настоящей причиной раскола была борьба за вполне мирские вещи – власть и богатство. Ну, да Бог им судья: пусть клевещут!

Как бы то ни было, главы вступивших в противоборство церковных партий когда-то предали проклятью и друг друга и паству, каждый – чужую, конечно. По какому-то странному стечению обстоятельств одна из вновь образовавшихся церковных иерархий пришлась ко двору государям, чинившим суд и расправу в северной части материка, другая оказалась весьма кстати королям и герцогам юга… С тех пор и те и другие венценосцы получили возможность вести войны исключительно с благочестивыми целями – в защиту истинной веры и страдающих единоверцев.

Надо сказать, что большинство верующих и на севере, и на юге, особенно теперь, после прошедших с тех легендарных времен многих сотен лет, не затрудняли себя погружением в тонкости догматических расхождений, давших когда-то повод к расколу. Немногие из них могли толком ответить на вопрос, что, собственно, такое – «венец истины», не говоря уже о том, чтобы точно воспроизвести и тем более прокомментировать его текст. Некоторые, вообще, полагали, что «венец истины» – это какой-то магический ритуальный предмет… Зато принадлежность к той или другой конфессии за те же сотни лет, неоднократно отмеченная взаимным кровопролитием, стала одним из главных, а часто и самым главным знаком, когда нужно было отделить «своего» от «чужого» и решить, с какой стороны баррикады занять место.

В устье Смилты, в течение веков переходившем из рук в руки, обстановка всегда была чревата взрывом. Обе общины были здесь представлены примерно равным количеством населения. Единоверцы жили селами, а в городах – кварталами. В ходе длительной борьбы за право остаться на отеческих землях и за возможность просто выжить в бесконечных военных стычках люди и с одной, и с другой стороны привыкли держаться тесными религиозными кланами и были всегда настороже, относясь, даже в мирное время к человеку, отмеченному знаком другой церкви, в лучшем случае, с недоверием. И если у тебя на мизинце левой руки был перстень с белым камнем, который носила паства Церкви Бога Единого и Светлого, то тебе не следовало без крайней нужды появляться в селе, в квартале, на рынке или в пивной, где жили, покупали снедь или пили пиво люди, носившие на таком же мизинце почти такой же перстень, но только с красным камнем, означавшим, что владелец его принадлежит к Церкви Бога Единственного и Светоносного.

И в НДФ, и в Объединенном Королевстве церковь давно была отделена от государства, а о религиозных войнах рассказывали лишь учебники истории. Вера стала, скорее, традицией, чем насущной потребностью, взаимные обиды отошли в прошлое, и люди, носившие на мизинцах перстни с камнями разного цвета, охотно сидели за одним столом, вместе работали, женили детей… Но вот в спорном устье Смилты, управлявшемся уже более тридцати лет временной администрацией по мандату Международной Миротвоческой Лиги, часы, казалось, остановились три или четыре века назад, несмотря на научный, технический, социальный и всякий прочий прогресс.

* * *

Конфликт начался, как всегда, с внутренней разборки на подмандатной территории. Кто первый и даже по какому поводу ее начал, в настоящее время установить уже невозможно. Историки НДФ и Объединенного Королевства, естественно, придерживаются по этому щекотливому вопросу прямо противоположных точек зрения и, разумеется, в огромном количестве приводят веские доказательства, неопровержимые документы, достоверные факты, свидетельства очевидцев… каждый в свою пользу, конечно.

Но как бы то ни было, в устье Смилты началась стрельба, благо, неистовые радикалы и боевые организации были как у «белокаменных», так и у «краснокаменных». Появились первые жертвы как у тех, так и у других. Каждая из сторон, как водится, обвиняла в попустительстве террористам действовавшую по мандату временную администрацию и патетически взывала о защите к единоверцам в метрополиях…

Нельзя сказать, чтобы Стиллер желал этого конфликта или полагал, что сможет использовать его в качестве верного средства повышения своей популярности. Он в общем-то понимал, что пригодная для подобных целей «маленькая победоносная война» из этой истории вряд ли получится: просто так взять под свой контроль устье Смилты никто не даст… Объединенное Королевство вмешается непременно, а это довольно серьезная военная машина, и, скорее всего, большой войны избежать не удастся… Но и отступать ему было некуда: уж слишком активно он эксплуатировал в своей политике ультрапатриотические мотивы и, скорее всего, стал заложником собственной игры. Отказ идти в этой игре до конца означал лишение главной опоры – поддержки военных, а также той значительной части населения НДФ, которая все еще мыслила имперскими категориями и полагала, что многочисленные экономические издержки Стиллеровского правления и очевидный административный зажим являются необходимой выкупной ценой для восстановления величия Родины и сохранения ее исключительной (по их мнению) национальной самобытности.

Короче, Стиллер вынужден был ввязаться в авантюру, исход которой для него был не вполне ясен.

Последовал обмен предельно жесткими нотами, в которых каждое из правительств обвиняло противную сторону в «эскалации конфликта» и «поддержке религиозных экстремистов, безнаказанно убивающих мирных граждан». Надо заметить, что и те и другие в таких своих утверждениях были правы…

Обе страны стали перебрасывать войска к границам спорной территории. Радикалы всех цветов в устье Смилты были в восторге и сделали все от них зависящее, чтобы не дать конфликту как-нибудь невзначай затухнуть: выстрелы и взрывы следовали ежедневно, кровь полилась ручьями, обещая в недалеком будущем – реки…

Боевые группы, гоняясь друг за другом по зоне конфликта, в пиковых ситуациях не прочь были перейти соответствующий дружественный рубеж, что вызывало неизбежные перестрелки преследователей с воинскими частями, в расположении которых стремились укрыться преследуемые. Эта ситуация с удручающим однообразием повторялась и на границе НДФ, и на границе Объединенного Королевства. Постепенно в дело пошла артиллерия, с помощью которой войска, стоявшие у границ, давали «отпор наглым провокаторам». Мощные артиллерийские дуэли, как гангрена, стремительно распространились из устья Смилты по всему почти тысячекилометровому рубежу, разделявшему две страны.

Дипломатические отношения были разорваны, ноты сменились ультиматумами, и пока Международная Миротворческая Лига выражала «серьезную озабоченность обострением обстановки», оба правительства объявили частичную мобилизацию…

* * *

Лорри как раз направлялась сдавать зачет по экономической статистике, когда поняла, что случилось что-то серьезное и, еще не узнав точно, уже догадалась, что именно произошло…

В это утро встав, умывшись и одевшись, она тут же, даже не позавтракав, уселась за стол и в течение часа, уставя локти в столешницу, подперев ладонями щеки и прикрыв пальцами уши, зависла над учебником, еще раз повторяя ключевые формулировки предмета и укладывая в памяти пояснительные таблицы и графики.

Одна из подружек-соседок по комнате, сдавшая сессию досрочно уже уехала в свой кантон к родителям, другая, несмотря на наличие у нее основательного количества «хвостов», пребывала в периоде очередной острой влюбленности и по этой причине, вернувшись со свидания только под утро, крепко спала. Ничто не мешало Лорри и не отвлекало от сосредоточенной зубрежки. Наконец, выложенные здесь же на столе, ее собственные хорошенькие наручные часики (подарок отца) показали, что пора отправляться на встречу с преподавателем. Она наскоро разжевала пару печений, запила их несколькими глотками молока из припасенной накануне бутылки, сунула на всякий случай учебник и тетрадь с конспектами в изящный дамский портфельчик из настоящей кожи на длинном и тонком плечевом ремешке (подарок мамы), покрутилась секунд десять перед зеркалом, укрепленном на дверце гардероба: хороша ли? (Хороша!) – и выпорхнула из комнаты.

Пробегая чуть ли не вприпрыжку (настроение было неплохое) мимо обычно супербдительного вахтера общежития, она с удивлением отметила, что тот, против своего обыкновения, не провожает взглядом каждого входящего-выходящего, высматривая подозрительных чужаков, а, склонившись ухом, напряженно слушает бормотание небольшого радиоприемника. Лорри он не заметил и не ответил на брошенное ею на ходу приветствие.

Погода была идеальная: солнечно, тепло, еле заметный приятный ветерок, нежное шелестение листвы под его мягкой лаской, но… как то тихо. В общем, университетский городок никогда не был очень уж шумным местом, за исключением дней студенческих праздников, а также периода печальной памяти политической бузы четырехлетней давности… Однако какой-то особый звуковой фон ему всегда был присущ. А вот теперь чего-то не хватало – и по гамме, и по интенсивности.

По дороге к учебным корпусам Лорри про себя отмечала: вот люди – они пребывают не в обычном хаотическом движении, а слиплись в какие-то комки, стоят группками, что-то обсуждают; вот – у края проезжей части автомашина с опущенными стеклами, в ней сидят несколько человек и еще четыре или пять стоят рядом в напряженных позах, наклонившись и почти просунув головы в окна, явно что-то слушают; спортивные площадки городка пусты, не слышно обычных в это время азартных вскриков и звона мячей, только двое каких-то типов, стоя друг против друга и широко расставив ноги, монотонно наклоняются к земле (разминаются? делают зарядку?); вот – университетский автобус фыркнул двигателем на повороте и, набирая скорость, покатился в сторону центра города (это – как обычно); вот – главный учебный корпус: на площади перед ним и на лестнице тоже кучки, кучки… что-то обсуждают… кто-то размахивает руками… кто-то дергает кого-то за рукав, по-видимому, требуя внимания; из репродуктора над козырьком входа – громкая маршевая музыка… Господи! Это-то зачем? Ведь идут экзамены!.. Мешает же… Ой!.. Неужели… Все-таки!!!.. Нет, только не это! Господи, сделай так, чтобы не это!.. Отец… Брат…

* * *

Но это было как раз – то самое.

В вестибюле на Лорри почти налетел заместитель председателя курсовой ячейки Молодых соколов Митритих и бодро так:

– О! Лорри! Очень кстати! В двенадцать часов общее собрание университетской организации. Повестка – первоочередные задачи в условиях войны. Оповести всех наших, кого знаешь! В актовом зале. Поняла?

– Война? Какая война…

Это Лорри, конечно, только так спросила, в какой-то слепой и наивной надежде, что: вот вдруг окажется – она ослышалась, или еще как-то…

– Лорри!!! Ты что? С неба свалилась? Уже два часа как по всем каналам сообщение передают… Президент выступил… Три раза уже повторяли и по радио, и по телевидению…

– А с кем война?

Это тоже – дурацкий вопрос. Она, конечно, понимает – с кем. Просто хочется оттянуть, хоть на самую малость, момент окончательного утверждения в новой опасной реальности.

– Ты что, с дерева рухнула, что ли!? Ну, что с тобой!? Очнись!

– Ах, ну да… Конечно, конечно…

– Соберись! Ну! Давай, выполняй!

– А зачет?

– Какой еще зачет!?

И, убегая:

– Давай, давай, крутись, некогда мне с тобой….

* * *

Ну, Лорри была бы не Лорри, если бы не закончила дело, которое начала. Пусть даже война, а к зачету она зря готовилась, что ли?

Войдя в аудиторию, Лории увидела там своего преподавателя, мадам Виру Крузема, женщину лет шестидесяти, на лице которой ясно читалось выражение тяжелой заботы и подавленности. Она рассеяно слушала отвечавшего на вопросы билета студента, будучи не в состоянии оценить, что он, собственно, ей рассказывает. Не до того ей было. У нее – сын призывного возраста. Поздний ребенок. Единственный.

Студент, исчерпавшись, замолк. Вира Крузема вяло кивнула и, не задавая дополнительных вопросов, которые обычно любила задавать, поставила ему зачет. Так же быстро и формально приняла ответы еще двух студентов. Увидев перед собой Лорри, подошедшую за билетом, она тяжело вздохнула и как-то тускло сказала:

– А, Варбоди… Помню… Вы у меня хорошо работали на семинарах. Вам – зачет автоматом. Давайте зачетку. Вот, все. Можете идти…

Бегать и оповещать «соратников» о намечавшемся собрании курсовой ячейки у Лорри уже не оставалось времени: успеть бы самой. Те из ребят, которых она встретила по пути к месту сбора – все уже были в курсе событий.

* * *

…На длинном столе, располагавшемся на подиуме рядом с трибуной, был водружен телевизионный приемник (кто-то из богатых спонсоров недавно снабдил этими аппаратами все основные аудитории университета). Кроме телевизора в президиуме находился Председатель организации «МС» университета Болкамис и какая-то девочка из первокурсниц, имени которой Лори не знала. Девочка вела протокол собрания.

Собрание началось с просмотра программы новостей по правительственному каналу.

Как раз в двенадцать часов был информационный выпуск, и он, естественно, начинался с очередного повторения полного текста обращения Президента «К нации».

Лорри впервые слушала Стиллера с напряженным вниманием, забыв на время о резкой неприязни, которую она к нему испытывала. Большинство из находившихся в аудитории уже слышали, а многие и не по разу, это выступление Президента, но все равно – сидели, затаив дыхание. Так бывает, когда новость касается самых главных, самых жизненных интересов людей. Они вновь и вновь вслушиваются в уже знакомые, в уже почти выученные наизусть фразы, подспудно пытаясь отыскать в тексте официоза какие-то новые, может быть, важные, может быть, пропущенные ранее, осколки истин, какие-то знаки, в которых, возможно, скрыта их собственная судьба, судьба их близких, тайна их жизни и смерти…

«…расчеты политических авантюристов Объединенного Королевства! Каждый сын и каждая дочь нашего великого Отечества сделают все необходимое, все возможное и все невозможное, чтобы защитить национальное достоинство, территориальную целостность и демократические институты Родины! Народно-Демократическая Федерация встречает новую грозную опасность единой, как никогда! Мы с уверенностью смотрим в завтра: Враг будет повержен! Наша победа неминуема!»

Всей этой трескотней было разбавлено сообщение о том, что «Народно-Демократическая Федерация, «была поставлена перед фактом начавшегося неспровоцированного полномасштабного нападения вооруженных сил Объединенного Королевства Великой Равнины, и с восьми часов по среднеконтинентальному времени находится в состоянии войны с этим государством». После того как лик Президента исчез с телеэкрана, за дело взялись дикторы и комментаторы: сообщение об объявлении всеобщей мобилизации, о введении военного положения в приграничных областях, о приведении в действие мероприятий по гражданской обороне на всей территории НДФ, первые известия с фронта, судя по которым, все шло чрезвычайно успешно (атаки противника отбиты с большими для него потерями, среди воинов НДФ имеются раненые); репортажи о митингах и демонстрациях в поддержку Президента и правительства, сообщения иностранных информационных агентств (почему-то сплошь лояльных к НДФ), и так далее, и тому подобное…

Минут через сорок, когда круг новостей вернулся к своему началу, телевизор в президиуме был выключен, и началось, собственно, собрание.

* * *

Болкамис, судя по всему, не успел получить никаких инструкций «сверху», но полагал, что университетская организация должна как-то себя проявить в этой ситуации. В данном случае это даже не было продиктовано его желанием получить какие-нибудь баллы, которые могли бы зачесться в карьерном росте. Нет, он совершенно искренно, как и подавляющее большинство собравшихся в зале молодых людей, переживал известие о начале войны, как и многие другие (что, в общем-то, вполне естественно), был склонен видеть правоту именно своей Родины в разразившемся конфликте и вместе со значительной частью из них испытывал потребность в совершении неких действий, которые, по его мнению, могли бы служить делу победы.