Некрофил

      С. Два друга его пригласили на чай. Вот сейчас он за угол свернет. Тень - его зимняя тень - в последний раз плывет перед ним, живого человека тень, человека идущего тень. Если все посчитать, то его предпоследних шагов осталось не более нескольких тысяч.
      Длинная тень, огромные ноги, которые вдруг сокращаются и уходят под него, С., который в свою очередь входит в тень подворотни; а скоро осенен будет другими тенями. Скоро С. перейдет в свою тень, будучи тенью сам, С. в собственный свой распад составною частью войдет, в собственный негатив, в запредельный прообраз свой.
      Он пешком поднимается на третий этаж. Звонит в дверь, ему открывают. В квартире живут два друга.
      А. - небольшого роста, изящный, очень хорошо одет: кремовый кашемир и белая фланель. Он молод и совсем чуть-чуть косит. B., повыше ростом и постарше, носит старый твидовый костюм, во-первых, потому что учился в Оксфорде, а во-вторых, потому что слишком холодно даже для этого времени года.
      Квартира состоит из больше (или еще) не существующей декорации, абсурдной декорации, выражающей потерю, отсутствие, отречение. Ничего не останется в памяти - разве что узкий диван, покрытый ковром в зеленых и красных ромбиках - рисунок, который вcтретится еще не раз, - и низкий столик, где лежит крисс - индийский кинжал с волнистым, как вода, лезвием.
      Small talk, блюда с закусками. Чай, виски. А. говорит, о том, как трудно отмерить правильное количество чараса - лучшего из сортов гашиша, который продается в Бомбее. В качестве мерки он использует серебряную ложечку, очень маленькую, глубокую и круглую, которую он наполняет до краев. B., скрывшийся за завесой табачного дыма из английской трубки, уставил на С., который много пьет, обсидиановый глаз в розетке из бежевого бархата; он разглядывает С., который смотрит на А., жующего тихо чарас, - А., с отрешенным взглядом, и рот у него как лавровый лист, такой желанный и уже далекий. С. дрожит и трясется. У него удлиненные кисти рук. B. молча наблюдает за ним. Мгновение он прислушивается, потому что на улице нарастает гомон, неясный, грозный, прилив и отлив. Прежде чем гомон утих, раздается крик, пронзительный и одинокий.
      Армии живых скелетов приходят из предместий и поднимают восстание. Скелеты с ножами и бритвами в руках кричат, что они хотят есть, и полицейские цвета хаки стреляют в толпу, стреляют в людскую массу. Бедняки Бомбея едят свою руку, а вторую оставляют на завтра.
      B. слушает, как утихает гомон. А. забивается глубже в шелковые подушки, на зеленом и красном покрывале дивана. С. внезапно встает, срывает с себя пуловер, срывает с себя рубашку, расстегивает ремень. B. поднимается и кладет трубку в пепельницу. Его лицо сморщивается и бледнеет. Все предметы вмиг преображаются. В один миг, словно чудом.
      ЭРТЕБИЗ. Спрячьтесь, здесь крепкие стены, я скажу, что вы путешествуете... уехали...
      ОРФЕЙ. Бесполезно, Эртебиз. Все идет, как должно идти.32
      Всё происходит по закону психических повторений, а очистительные ритуалы непостижимы.
      С. проходит мимо магазина мотоциклеток, которые никому не нужны и глядят на проходящих людей своими фарами. С. входит в тень подворотни, проходит под аркадой, ведущей во дворик, усаженный банановыми деревьями. Поднимается пешком на третий этаж. Звонит в дверь, ему открывают. В квартире живут два друга. B. нет, он, должно быть, уехал путешествовать. А. - голый под шелковым халатом баклажанного цвета с золотыми кистями. Он улыбается. Он наклоняет голову к правому плечу, точно так же, как склонит, когда придет пора, свою голову С. Улыбка С. - рот нежный, и сильный, и мягкий, и чуть больше приподнят с правой стороны, очертания твердые, но несколько детские, иногда немного кривится во время разговора, - улыбка С. раскрывается, трепещет. У него маленькие зубы. С. - человек, уверенный в себе. Внутренние запреты чужды ему. Его руки сильны, движения быстры. Плечо А. не коричневое, не желтое, не темное, оно золотистое. Золотистая кожа, несказанно мягкая, скользящая.
      Но около полуночи неожиданно в замочной скважине поворачивается ключ.
      Позволь, я тебе объясню... Выслушай меня, по крайней мере!..
      А. убежал на другой конец комнаты, застыл между окном и телефоном.
      Низкий столик опрокинут. С голым человеком справиться легко.
      А-а-а-а-а-а-а!
      С. мыслил свою жизнь как некую игру, snapdragon, блюдо с горящим спиртом, из которого надо пальцами выхватывать изюминки, стараясь не обжечься.
      Он проиграл. Проиграл, как проигрывал все остальные игры. Как всегда, в глубине души он знал это. И деньги тоже у него кончились как раз вовремя, и слова прощания с теми, кого он оставил на других континентах, были сказаны, кратко и трезво.
      С какого-то времени С. изо дня в день терял опору, его жизнь истончалась. Он часто вспоминал свое первое путешествие в Индию много лет назад, знал, что нужно туда вернуться, что там должно произойти то, чего он не в силах был сделать своими руками. Случай, разумеется, не замедлил представиться. Журналистом. Free-lance.
      Есть фотография С. в роли Томаса Беккета на сцене одного из европейских университетов. Фотография нечеткая, по бокам белые пятна, в центре неясная тень, на фоне которой выделяется человек в мантии, в полный рост, лицом к зрителю. Бритое лицо немного запрокинуто, тонкие бакенбарды спускаются вдоль полных щек. Голова, макушка которой теряется в тени, слегка повернута влево, серый свет падает только на ее правую половину. Взгляд устремлен вдаль, рот нежен, нос хрупок. Руки, утонченные, но полные жизни, расцветают на белизне ткани.
      End will be simple, sudden, God-given33
      
      О Боже! Что я наделал! Что со мной будет! Прости меня, С.! Прости меня!
      А. не произнес ни слова, он принес из ванной комнаты все полотенца, белые полотенца.
      Помоги мне одеться и вызови "скорую помощь". Я им скажу всё, что ты захочешь...
      А. и B. спешат одеть С. Это непросто. Багровые полотенца липнут ко всему. Всё липнет, всё багрового цвета. Они надевают на него трусы, носки, багровую рубашку, багровые брюки. А. собирает полотенца, кроме одного, которое С. держит у печени. B. направляется к телефону, как автомат.
      Пристали двое неизвестных, потребовали кошелек и часы. С. сопротивлялся, позвал на помощь, его ударили ножом. Он смог доползти до квартиры своих друзей, которую только перед этим покинул. Те вызвали "скорую помощь", его отвезли в больницу, где положение показалось настолько обнадеживающим, что С. попросил никому не сообщать о случившемся, но на четвертый день его состояние серьезно ухудшилось, и еще через день наш друг умер.
      Он говорил: My death-wish is real enough34. Он говорил: Like the moon, I dwell in my own shadow35. Он говорил: то, что я чувствовал на сцене, когда они все бросились на меня, не было мне неприятно. Он говорил: иногда, когда я купаюсь в море, я хочу, чтобы волны унесли меня... И его особая манера надменно поднимать брови, когда он произносил какой-нибудь софизм.
      A burnt-out case, человек в свободном падении.
      Он умер с пустыми руками, дитя Гермеса, покровителя путешественников и водителя умерших. Он пролетел, как метеор. Нет, он просочился, как вода. Он не оставил даже книги, лишь несколько статей и незаконченных стихов. Он оставил прощальное стихотворение. Он сделал жизнь вдумчивой подготовкой к смерти, он торопился жить, обжора, сластолюбец, пьяница и весельчак, всегда был в лихорадочном возбуждении, в непрестанном движении, как волна или пламя, как темнеющий и дрожащий огонь или ручей в сумерках, в наступивших уже сумерках, вечно пьяный, вечно окруженный эфебами, вечно один. Один, как феникс, образ души, возрожденной приходом смерти и сгорающей через правильные промежутки времени, чтобы возродиться из пепла. Родина Феникса Индия.
      Третий час ночи. С. покидает вечеринку в квартире S. Пьяный, естественно. Он хочет вернуться в свой отель пешком, это недалеко, в конце проспекта; приличный, по бомбейским меркам, квартал, довольно близко от Ворот Индии, где неделю спустя будет развеян прах С.
      Одна сторона проспекта застроена зданиями, в которых размещаются конторы, и ночью в них никого нет, а на противоположной стороне располагаются бараки сквоттеров. Их присутствие позволяет выдвинуть официальную версию нападения. Удача для двух людей, которые никогда не знали удачи.
      С. идет вдоль домов. Нет, несмотря на холод, улица не пуста. У бездомных нет выбора. Сероватые мумии, скелеты свинцового цвета, пожираемые пылающим голодом, они лежат вдоль стен на заплеванной земле как упаковки со смертельной опасностью, между скелетами коров и собак.
      Один из скелетов, с огромным зобом и ногами в язвах, трогает за локоть своего соседа, которого туберкулез выпростал как овощ, оставив лишь кожицу. У того есть хороший нож с упором, добрый нож made in England, очень тонкий, очень острый, несмотря на несколько пятнышек ржавчины возле ручки. Лезвие несказанно грязное, покрытое слоем маслянистой серой грязи и словно созданное таким. Скелеты наблюдают за белым человеком, сытым, хорошо одетым, который бредет, шатаясь, в ледяном свете уличных фонарей и неоновых вывесок. У обоих есть еще силы бежать. Они догоняют С., зажимают его с двух сторон, вонь от их лохмотьев бьет ему в нос. - Убирайтесь к черту, говорит он пьяным голосом. - Убирайтесь! Чахоточный требует денег, тот, что в язвах, - часы. С. упрямо велит им убираться, пытается оттолкнуть их. Внезапно нищий, покрытый язвами, заламывает ему руки за спину. С. зовет на помощь. Хотя мог бы знать, что кричать не надо. Лезвие разрезает ткань рубашки, пронзает кожу, погружается в жировой слой, затем в мускульную ткань. Протыкает брюшину, вонзается в печень, перерезает круглую связку - остаток пуповинной вены - затем два раза поворачивается вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов, сначала вправо, потом влево, разрушая на своем пути ткани печени, превращая их в коричнево-черную кашу. Лезвие яростно поворачивается еще раз, прежде чем выйти из раны с приглушенным свистом и вернуться к своему хозяину, еще горячее от крови С.
      С. цепляется за решетку персидской ювелирной лавочки. Они забирают у него коричневый бумажник телячьей кожи, стальные часы Жирар-Перго и растворяются в темноте. Всё произошло очень быстро.
      С. сползает на землю, но когда его рука касается тротуара и осязает что-то липкое и холодное, не его кровь, а что-то другое, то его охватывает отвращение. С. собирает всю свою энергию, он черпает ее из тех источников, которые казались ему давно иссякшими, он хватается за решетку и выпрямляется, медленно, понемногу, хрипло дыша. Его крики разбудили несколько других скелетов, нарушили оцепенение той Индии, что валяется на земле в пыли, соплях и навозе. Женщина-скелет, которая всё видела, пытается тем не менее еще и просить подаяния. Многие наблюдали эту сцену. Никто не двинулся с места.
      С. начинает двигаться в направлении жилища S., держась за стены. Каждый шаг требует предельного напряжения воли. Главное - не наклоняться, иначе всё потеряно. Нужно держаться как можно прямее, несмотря на булькающую рану. Кровь, которая струится и капает на нищих, лежащих на земле, капает и по всей длине лестницы до квартиры S., который как раз выносит пепельницы и проветривает помещение. С. звонит к нему в дверь. S. открывает и видит человека в багровых одеждах. Он помогает ему войти, вытянуться на узком диване, покрытом ковром в красных и зеленых ромбиках, подле низкого столика. S. немедленно вызывает "скорую помощь".
      С., наполовину в обмороке, С., который скользит уже в сумрачные поля бессознательного, посылает свой образ за тысячи километров, где его получает человек, который, имея привычку ложиться рано, уже спит. Образ С.: лежа на узком диване в зеленых и красных ромбиках, С. склоняет свое красивое лицо к правому плечу. Он очень бледен, мертвенно-бледен, взгляд выражает как его состояние, так и неизбежный исход всей ситуации.
      "Скорая помощь" очень задержалась с прибытием.
      "Юноша и Смерть" Стефано делла Белла. В скалистом пейзаже, где задний план занимает пирамидальная гробница, Смерть - закутанная, в тюрбане, и чреватая каким еще преступлением? - обнимает обнаженного юношу, чьи волосы как пламя перевернутого факела.
      С. осталось жить лишь несколько дней. Он умрет от того же самого удара ножом, от которого умер Каспар Хаузер, которому всё было обещано и мало дано. Spiegelschrift. Зеркальное письмо. Загадка остается, загадка, которой станет С., которой станет смерть С., со всеми ее вспомогательными смертями. In der Nacht sitzt das Finstere auf der Lampe und brullt.36
      Темно.
      Покинув квартиру, где S. устраивал party, C. хочет вернуться в отель пешком. Второй час ночи. Он немало выпил, но идет еще прямо. Он невероятно устойчив к большим количествам алкоголя. Итак, он идет уверенным шагом вдоль вполне приличного по бомбейским стандартам проспекта, недалеко от Ворот Индии, где, не пройдет и недели, будет развеян его прах.
      На углу боковой улицы под фонарем трое мужчин разговаривают вполголоса. Самому младшему, наверное, лет пятнадцать, и С. выбирает его. Мальчик говорит, что знает общественные бани недалеко отсюда. С., трезвый ли, пьяный ли, никогда не думает об опасности, настолько он привык чувствовать ее спиной.
      С. произносит возвышенным тоном сбивчивые речи, которые мальчишка не слушает, он идет справа, а С. вдоль стены, мальчишка трогает его за руку и говорит: сюда, а С. видит только его рыбий профиль, огромный треугольный глаз, окруженный черным мехом.
      Два других мужчины идут за ними на небольшом расстоянии. С. останавливается на минуту, чтобы продекламировать стихи. Он часто так делает.
      All my life they have been coming, these feet.
      All my life
      I have waited. Death will come only when I am worthy,
      And if I am worthy, there is no danger.37
      В это мгновение шаги приближаются, и С. внезапно их слышит. Он хочет обернуться, но мальчишка швыряет его и прижимает к стене. С. теряет равновесие, но успевает повернуться лицом к тем двоим, которые уже навалились на него. - Деньги, часы, да поживей! С. зовет на помощь, хотя мог бы знать, что кричать не следует. Ему удается выпрямиться, и он пытается защищаться кулаками. Мальчишка покачнулся. Один из тех двух достает длинный тонкий кинжал местного производства с ручкой из меди, его лезвие блестит как серебро. С. чувствует удар в правый бок. Лезвие разрезает ткань рубашки, пронзает кожу, погружается в жировой слой, затем в мускульную ткань. Протыкает брюшину, вонзается в печень, перерезает круглую связку - остаток пуповинной вены - затем два раза поворачивается вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов, сначала вправо, потом влево, разрушая на своем пути ткани печени, превращая их в коричнево-черную кашу. Лезвие яростно поворачивается еще раз, прежде чем выйти из раны с приглушенным свистом и вернуться к своему хозяину, еще горячее от крови С.
      С. стоит, согнувшись, у прокаженной стены, стены, которая словно высечена из гнили. С. она кажется ледяной; те двое отбирают у него бумажник из коричневой телячьей кожи и стальные часы Жирар-Перго и растворяются в темноте. Вдруг один из них возвращается и забирает у С. очки. С. опускается на колени, правой рукой опираясь на стену, как медведь-плясун. Вдруг в нем поднимается чувство протеста, черная волна вздымается из кровавых внутренностей к самому горлу. Он не хочет умирать. Еще не время! Еще совсем не время! Нет, нельзя так и умереть в этой гнилой улочке, где монашьи силуэты спящих грифов - пока еще спящих - расселись длинными гирляндами по крышам. Он не хочет этой реальности. Он больше не согласен быть реликтом, ожидающим прихода мародеров. Он забывает о том, как долго ждал он своих убийц. Он отрицает собственную сущность, ведь она заключалась в ожидании этой минуты. Он не смог достичь Абсолюта, тогда он возжелал Смерти. И вот он дрожит, он отказывается от нее, он ее больше не хочет. А между тем, именно Смерть была его единственной любовью, именно ее он искал на ночных улицах Бомбея, именно она была настоящим мотивом всех его поступков. И вот он ее нашел, свою Смерть, с рыбьим профилем, с огромным треугольным глазом, окруженным черным мехом. Галантная Индия. Траурная Индия.
      С. отказывается сдаваться. Он цепляется за грязную стену, поднимается на ноги и с запрокинутой головой, как слепой, одной рукой ища опору, а другой удерживая равновесие, движется к жилищу S.
      Портрет возможного убийцы С.
      Птичий профиль, птичьи когти, пестрый птичий глаз. Убийца одет на европейский манер в серый измятый хлопчатобумажный костюм с оттопыренными отворотами, с горбатым воротником, с пузырями на коленях, костюм скромного индуса из несуществующей касты. Убийца носит с незапамятных времен поплиновую рубашку цвета винного осадка, японскую рубашку из индийского хлопка, потом перепроданную в Индии. На безымянном пальце левой руки у него кольцо с цирконом, оправленным в серебро - не стерлинговое серебро, а индийское, белое, как алюминий. Он в сандалиях на босу ногу, в сандалиях из плетеной кожи, плохо выдубленной козьей кожи, дрянной кожи. Он чисто выбрит - он бреется ежедневно - в то время как его волосы, никогда не мытые, смазаны маслом с синтетическим жасминным запахом.
      Есть и другие фотографии, помимо той, которая представляет С. в роли Томаса Беккета, роли, выбранной, конечно, не случайно. Например, печальное изображение, всё состоящее из правого профиля, воротника рубашки, из-под которого выглядывает край узорного кашемирового платка, четко выделяющееся на фоне стены в зернах света. Темно-русые волосы кажутся почти черными, они начесаны на виски и лоб, на римский манер. У С. шкиперская бородка, с которой спадающие усы образуют соединение как у шлема с забралом. С. снял очки, но на переносице видна еще крохотная ложбинка. Голубой глаз, который кажется темным, полон мудрости и смирения с судьбой, и губы тоже, скептические, снисходительные. И в щеках, в изгибе шеи, словно обещание конца: сигнал бедствия. На обратной стороне фотографии чья-то надпись карандашом: C. qui incerta morte periit, anno aetatis suae XXXVII38. Фотография - исчезающий след за кормой. Эта, скорее всего, была сделана в промежутке между двумя поездками С. в Индию. Ибо он любил Индию, лежащую замертво, - вожделенный труп с прической от сумасшедшего кондитера, усыпанный лепестками патмы, - нераспустившийся лотос, крутящиеся каменные солнечные диски, мягкие слоновьи завитки, змеи танцующих рук. В первую поездку она подарила ему сифилис, теперь она ему дарит смерть.
      Он говорил: было время, когда всё в моей жизни имело смысл, учило меня чему-то. Он говорил: я чувствовал себя в тесной связи с каждым явлением во Вселенной, я мог буквально пальцами ощутить смысл всех вещей и их соотношение. Он говорил: я словно растерял грубые человеческие чувства, я почти победил себя. Он говорил: я жил сразу в двух мирах, но другая реальность - истинная - ускользнула; она ускользает каждый раз, когда возвращается, и я пью, стараясь удержать ее.
      В берлоге, сделанной из тряпок, гнилых досок, чесоточных картонных ящиков, неизбывной грязи, - чудовищная постройка, беспощадно освещенная керосиновой лампой, - трое сообщников делят добычу. Они протирают часы и очки, которые загонят скупщику, торгующему всякой всячиной в своем бараке в конце земляной дороги, там, где кончается город, там, где целый день сидят грифы. Кровь проникла в бумажник, его кожа пропитана багрянцем, в нем лежит багровый паспорт, немного багровых денег, два или три письма и обагренная фотография, на которой ничего уже невозможно различить, кроме лица женщины, молодой и старой одновременно, улыбающейся из-под большой шляпы. Паспорт невозможно будет продать в таком виде. Бумажник можно. Деньги пойдут. Еще влажные, письма и фотография рвутся трудно, как тряпки.
      В углу старого амбара, который никто не сторожит, потому что он давно пуст, и куда им удалось проникнуть, нищий, больной чахоткой, и нищий, покрытый язвами, делят добычу. Они долго спорят, серебряные часы или нет, и собственное невежество удручает их. Кавалькада крыс проскакала совсем рядом. С. восхищался крысами, он даже начал писать о них статью. Чахоточный безумно хохочет, схватив пачку багровых рупий, он не может остановиться и смеется беззубым ртом, пока наконец не заходится в отчаянном приступе кашля. Он знает, кому продать бумажник, а тот, что весь в язвах и с зобом, рвет паспорт, единственный документ, который был в кожаной обложке. Никакого письма. Никакой фотографии. Фотография женщины была порвана в Лондоне, спущена в унитаз несколько месяцев назад, когда С. подвергся гнусному нападению в туалете ночного вокзала; одна часть С. глядела на другую его часть, которую заманили в ловушку, ограбили, и даже хуже...
      Nothing is possible but the shamed swoon
      Of those consenting to the last humiliation...39
      А. и B. положили в ванну все полотенца. Туда же они положили ковер в красных и зеленых ромбах. Завтра служанка всё вымоет. Завтра они пойдут в больницу узнать, в каком состоянии С. Время от времени А. испускает всхлип, похожий на воркование голубки. Усевшись в кожаное кресло, упершись локтями в колени, B. смотрит пустым взглядом перед собой. Всё кажется кошмарным сном, в который не хочется верить. Вещи потеряли плоть. В стальной шарик легко вонзить ноготь...
      Несуществующий город зовется Бомбей. Надо, чтобы мысль превзошла Бомбей, надо построить этот город в реальности. Но реальность ускользает, она просачивается во все возможные невозможности.
      И всё же Бомбей может быть, с его запахом старения и плесени, с его высотками в светящихся надписях, с его потемневшими стенами из досок и кирпича, с его ангарами, где краска пузырится на жести, с его разбитыми окнами, с его цементной крошкой, с его доками, где брызжут суриком алые вывески и тянут к небу черные руки потные подъемные краны. На рассвете три тысячи скелетов собираются перед рисовыми складами. Серая толпа, крысиного цвета. Полиция в хаки. Будут крики, чудовищный ропот, когда револьверы грянут, когда мертвые снова умрут. В их числе подберут зобастого, чьи ноги все в язвах. Уже грифы с крыльями, украшенными бахромой, как накидки древних плакальщиц, начинают свой медленный танец на крыше из гофрированной жести. Один в особенности нетерпелив, раздраженный ожиданием. Он прилетел из другого квартала, где, проснувшись, набросился на лужицы свежей крови, запятнавшие мостовую проспекта.
      В полночь С. покидает квартиру, где S. устраивал party. Зимний муссон крутит грязные бумажки, еще не съеденные коровами. Бездомные прячут голову в лохмотья.
      С. хочет вернуться пешком в дом тех, у кого он живет, родственников его друга, хотя путь неблизок. Он шагает быстро. Скорая ходьба на холодном ветру приводит его в возбужденное состояние. Время от времени рука скелета или ребенка-калеки - из калек получаются хорошие попрошайки - пытается перегородить ему путь. С. вдруг решает зайти в speak-easy.
      С. сворачивает с проспекта на боковую улицу, затем еще несколько раз заворачивает за угол. Он знает путь, ведущий в лабиринт улочек, пользующихся дурной славой. Этот лабиринт неописуем.
      Speak-easy содержит М., англичанин , алкоголик лет пятидесяти, высокий и лысый, чье лицо кажется сделанным из глазурованного кирпича. Он сам наливает посетителям контрабандный кишкодрал. Его жена, чудовищно толстая индуска, бывшая проститутка, делает вид, что моет стаканы в углу стойки, а сама не спускает глаз с варева цвета опавших листьев, которое булькает за тряпичной занавеской. Сын М., лет двадцати, приторговывает гашишем или обдирает посетителей в картишки. От своей матери он унаследовал шныряющий взгляд и склеротическую желтизну, от отца - квелую складку рта. Почти всегда он сидит на одном и том же месте - маленьком диване, покрытом ковром в красных и зеленых ромбах, сидит часами, положив локти на клеенку стола, погруженный в загадочные размышления или поглаживая пальцем колоду карт.
      Юный М. был в интимных отношениях с С., как и со многими другими, впрочем. К тому же он охотно исполняет роль сводни. Человек многосторонне одаренный, он был бы лишен всякой значительности, если бы судьба не сделала его своим инструментом.
      Около половины первого ночи С. вступает в совершенно темный тупик, который он знает, как свои пять пальцев. Он тут завсегдатай. Он барабанит в дверь условным стуком. Ему открывают, он входит в накуренную комнатку с земляным полом, освещенную розовым светом. Перегородки покрыты тканями с цветочным узором, портрет Индиры Ганди красуется на радиоприемнике, репродуктор которого истекает легкой музыкой. Декорации на месте, драма может начаться.
      С. движется по комнате. Его волосы растрепаны ветром. Его глаза излучают металлический свет из-под очков в тонкой оправе. Белые кончики воротника рубашки спускаются на серый свитер. Он носит старый коричневый пиджак и свежевыглаженные джинсы. Его походка легка, но механична, как у марионетки. С. садится у стойки с видом дружеским, но вызывающим. В своей ледяной эйфории он напоминает едоков дутроа, зерен, от которых теряют разум и память. Толстуха спрашивает, ужинал ли он. Она всегда заботлива по-матерински, он это ценит. С. заказывает большую порцию виски, выпивает ее одним махом и требует следующую. М. всегда наливает себе одновременно с посетителем и пьет вместе с ним. Сын М. входит в комнату и напоминает С. об одном долге, но тот уверен, что давно заплатил его. Сын М. настаивает. Вмешивается отец, С. выкрикивает оскорбления, которые он черпает из таверн времен королевы Елизаветы, из книг, из воображения; это сочные и прочувствованные оскорбления. М. цедит тощие ругательства, они черны, как дерьмо клоак. Сын М. пытается справится с С., который сильнее его. С. толкает его, и он падает на стойку в тот самый момент, когда отец хватает нож для резки лимонов, кухонный нож с деревянной ручкой, купленный в универмаге. Лезвие разрезает ткань рубашки, пронзает кожу, погружается в жировой слой, затем в мускульную ткань. Протыкает брюшину, вонзается в печень, перерезает круглую связку - остаток пуповинной вены - затем два раза поворачивается вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов, сначала вправо, потом влево, разрушая на своем пути ткани печени, превращая их в коричнево-черную кашу. Лезвие яростно поворачивается еще раз, прежде чем выйти из раны с приглушенным свистом и вернуться к своему хозяину, еще горячее от крови С. Толстуха выкрикивает имя своего мужа. Радио страшно трещит. С. падает на землю под взглядом Индиры Ганди.
      Желание чистоты - одна из самых характерных черт С. Переступить за порог - это акт очищения.
      Лишь в 1835 году была распущена секта Туг, религиозная община, которая приносила человеческие жертвы божеству Кали Дурга. Ее члены выбирали в качестве жертв иностранцев, к которым приближались, притворяясь торговцами или паломниками.
      О, Папс, что ты наделал! Папс, что ты наделал!
      Толстуха плачет. М. проводит рукой по лицу, словно снимая с себя маску отупения.
      Вызовите "скорую помощь", - говорит С.
      Нет, никакой "скорой помощи"! Никакой "скорой помощи"! - говорит сын М. - Я не хочу тут историй. Я сейчас найду такси. Я знаю тут...
      Он выходит быстрым шагом. М. и его жена укладывают С. на диван в красных и зеленых ромбах.
      Ничего, ничего, - дрожа говорит М., внезапно протрезвев. - Ничего страшного.
      Сари толстухи всё заляпано кровью. М. обкладывает С. старыми газетами, сверху, снизу. Газеты можно будет сжечь.
      Я не хочу историй с полицией. Подумайте о моем сыне, о моей жене, которая всегда была к вам так добра. Знаете, слово не воробей, удар тоже. I am sorry, very sorry, indeed...
      С. бьет жуткий озноб. Он закрывает глаза. Сын М. возвращается в тот момент, когда вестминстерские часы бьют половину второго. Сын М. нашел такси, но улочки слишком узкие, чтобы машина могла подъехать к дому. Нужно, чтобы С. встал и дошел до угла, где она его ждет. М. и его сын берут под мышки С., который бледен как мертвец и стонет. Все трое медленно движутся наружу. Скажут, что кто-то напал ночью. Скажут, что это были нищие.
      С. остановили двое и угрожали ему ножом, отобрали у него часы и деньги. Он пытался позвать на помощь, тогда его ударили ножом в живот. Однако он сумел доползти до своего друга М., который отвез его в больницу св. Георгия.
      Призраки появляются в ночных стеклах машины, навстречу которой едет один из тех роллс-ройсов, что когда-то столь подробно описал С., шагая по Елисейским Полям.
      А. хотел бы расстаться с B., но не решается. Убежать он тоже боится. B. всё равно его найдет и совершит непоправимое. Слово не воробей. Удар тоже... А. хочет завести собаку, которой он давал бы пробовать всё, что он ест, но это выглядело бы подозрительно. А. один в квартире. Он не решается зажечь свет и сидит в темноте, уткнувшись лбом в оконное стекло, глядя невидящим взором на световые рекламы. Он уже не в состоянии думать, но ощущает эту неспособность, как удушье.
      Убийца спрятал наручные часы под грудой тряпок и отбросов. Убийца обладает странной способностью сгибать суставы пальцев под прямым углом, отчего они становятся похожи на птичьи когти.
      Сидя под вестминстерскими висячими часами, С. играет в карты с норвежским матросом. Толстая индуска делает вид, что моет стаканы, М. молча пьет за стойкой, их сын что-то поедает на кухне.
      Норвежский матрос низкоросл и темноволос. Он не знает ни слова по-английски, но хорошо понимает немецкий - язык, на котором изрядно выпивший С. обвиняет его в мошенничестве. Покрытый клеенкой стол опрокидывается, стаканы падают, карты разлетаются. М. возникает из-за стойки.
      Чтобы этого у меня не было! Никаких мне историй тут!
      Нож страшен. Такими пользуются ловцы трески.
      Аааааааааааааа!
      С. могли бы бросить в воду порта с камнем на шее. Запросто. Брошен в густую, свинцовую, жирную воду, в гнойный суп.
      Убийца не выбросил оружия, но удовлетворился тем, что слегка обтер его. Всегда может пригодиться. Не в первый раз. Он знает, куда ударить и как, он знает, как повернуть лезвие вокруг своей оси так, чтобы печень превратилась в коричнево-черную кашу.
      Зимний муссон несет запах падали и холеры - запах Индии.
      С. покинул отель около часа ночи. Он выпил в баре. Внезапно думает о глазах из обсидиана, о губах в форме лаврового листа, о незнакомом мальчике. У сына М. ловкие жесты, он умеет также ловко находить эфебов с кобыльими глазами, с быстрыми движениями.
      С. устремляется в лабиринт грязных улиц, словно вылепленных из гнили, сточных канав, каменных тупиков, в переплетение углов и закоулков.