Любовь и шпионаж

      – Отсюда, брат, не убежишь! – сказал Филипп, словно разгадав мои мысли. – В эти окошки только я могу проползти, когда удираю от старухи.
      Внезапная идея озарила меня.
      – Вот что, Филипп, – торопливо сказала я. – Сейчас я напишу записку, а ты отнеси ее в отель «Елисейский Дворец» на улице Сен-Жермен. Хорошо? Если портье не будет тебя пускать, скажи, что тебе приказано срочно отдать ее лорду Роберту Уэсту.
      – Лорду? – хмыкнул он. – Ха, вот это дельце! Да я у портье между ног проскочу, лишь бы взглянуть глазком на лорда!
      И он заговорщически подмигнул мне.
      – Я дам тебе за это денег, – пообещала я.
      – Не нужны мне деньги, все равно старая карга отнимет и пропьет. Она пьет как дудка, видал бы ты! А насолить ей нужно, право. Вот назло ей возьму да отнесу твою записку. Валяй, пиши!
      Я достала свой «журналистский» блокнот, карандаш, наспех нацарапала несколько строк, вырвала листок из блокнота и отдала Филиппу.
      Он проворно напялил на босые ноги сбитые, разношенные сабо, влез на стол и, потянувшись на руках к окошку, начал медленно протискиваться сквозь узкое отверстие, морщась от боли.
      Бедняжка! Думая лишь о себе и об Иворе, я упустила из виду, что у мальчишки избито и изранено все его худенькое детское тело… И тем не менее он смеялся. Да, смеялся! Его последние слова (когда он был уже по ту сторону окошка) были:
      – Пусть-ка старуха позлится, то-то потеха будет, ей-богу! Ха-ха-ха! Авось, Апаш удавит ее, что проворонила добычу!..
      Оставшись одна, я предалась размышлениям. Я не знала, кто такие Апаш и Рыжий, что им от меня нужно. Однако кличка Апаш наводила на невеселые мысли. Ясно было одно: мой пакет в опасности. Его следует надежно упрятать!
      Оглядевшись еще раз по сторонам, я заметила между подоконником и облупленной, потрескавшейся стеной небольшую щель, куда его вполне можно было засунуть.
      Медлить я не стала… А затем для меня потянулись долгие, мучительные минуты ожидания. Я с нетерпением ждала, – с какими новостями вернется ко мне Филипп, мой Гаврош. Славный мальчуган! Что с ним станет в этой грязной дыре, среди нищеты и преступлений?..
      Но вот послышался громкий бесцеремонный стук в дверь. Потом кто-то начал возиться с замком, сопровождая это занятие проклятьями и руганью. Наконец, дверь распахнулась, и в каморку ввалились двое мужчин.
      Один был рыжеватый, коренастый и круглолицый, с маленькой бородкой и большим, как у обезьяны, ртом. Оттопыренные уши еще больше подчеркивали его сходство с обезьяной. Несомненно, это и был Рыжий, о котором говорил Филипп.
      Другой, следовательно, был Апаш – высокого роста, очень несимпатичный; его бритое, покрытое оспинами лицо выглядело хмурым и жестоким. Оба были чем-то раздражены и переругивались между собой на ходу, причем Рыжий говорил насмешливо, с легким ирландским акцентом, а другой возражал ему сердитыми отрывистыми репликами.
      Они не были оборванцами, как я почему-то представляла их со слов Филиппа; напротив, оба были одеты вполне прилично, даже с некоторой претензией на щегольство. И тем не менее я оцепенела от страха и забилась в угол, хотя понимала, что спасти меня могут только хладнокровие и присутствие духа.
      – А где же старая мегера? – спросил Рыжий, осматриваясь вокруг; после яркого солнечного света они не могли сразу разглядеть что-либо в полутемной каморке. – И мальчишки не видать…
      Но тут оба пришельца одновременно увидели меня и застыли на месте, а Рыжий запнулся на полуслове.
      – Ба! – воскликнул наконец он. – Старуха-то не дала маху – заманила крысу в мышеловку!
      Разглядывая меня, они медленно придвигались ко мне. А мне уже некуда было отступать.
      – Куда ушла старая карга? – повторил свой вопрос Рыжий, на этот раз обращаясь ко мне.
      Я молчала.
      – Храбрый молодчик не желает с нами разговаривать, – сказал Апаш, – а зря. Говорить-то все равно придется! Так это ты, значит, лазил в комнату Буше?
      Я молчала по-прежнему.
      – Камушки при тебе? – спросил Рыжий так деловито, словно я была их сообщником.
      – Какие камушки? – с трудом выдавила я наконец из себя.
      – Ага, заговорил! – удовлетворенно кивнул Апаш. – Так-то лучше. Я уж думал, ты немой. Только не прикидывайся дурачком, это тебе не поможет. Ведь ты лазил туда за камушками?
      – Никаких камушков у меня нет.
      – Не ври! Зачем тогда понадобилась тебе эта проклятая комната? Может, ты собирался плясать там канкан?
      – Вы хотите знать, для чего я перелезал с балкона на балкон?
      – Вот именно. С той поры, как фараоны опечатали комнату, мы с улицы следили за домом, не спуская глаз. И видели, как ты карабкался по карнизу ровно кошка.
      – А знаешь, почему мы следили? – вмешался Рыжий. – Ловили подходящий момент, чтобы еще раз наведаться туда… а ты, паскуда, опередил нас. Сознайся, ты – дружок этого подонка Мореля? Разнюхал, где он прячет добычу, и рассчитывал поживиться за нашей спиной, так?
      – Никакого Мореля я не знаю, – возразила я, хотя это имя кое-что прояснило мне: Морель – так звали человека, за убийство которого и был арестован Ивор. Однако многое еще оставалось для меня непонятным.
      …Понемногу я стала овладевать собой, и ко мне возвратилось присутствие духа, хотя я сознавала, что положение мое отчаянное.
      – Опять врешь, падаль! – со злостью выкрикнул Апаш. – От кого же тогда ты услышал о бриллиантах?
      Вот оно что! «Камушки» оказались бриллиантами!
      – Впервые слышу о бриллиантах, – сказала я. – Если вы уже побывали там, то знаете, что…
      – Да, да, мы побывали там, – перебил меня Рыжий, – но нам чертовски не повезло: нас спугнули соседи, и мы не успели найти заначку Мореля. Ты оказался более хитрым, додумался залезть туда через окно. Мы сторожили тебя внизу, пошли за тобой следом, но увидели фараона и приказали старухе разыграть на улице комедию, чтобы заманить тебя сюда.
      – Теперь, как видишь, – сказал Апаш, – козыри перешли к нам, и ты в наших руках. Камушки – это наша добыча!.. Вот что! – резко добавил он, видя что я молчу: – Живо подавай их сюда и катись на все четыре стороны… да больше не попадайся нам под ноги, молокосос!
      – Я не понимаю о чем вы говорите, – беспомощно сказала я. – Я вовсе не был в комнате вашего Мореля, я только заглянул с балкона в окно.
      – Окно было не заперто, и ты залезал в комнату! – настаивал Рыжий. – Иначе за каким дьяволом тебе было нужно «заглядывать» туда?
      Я хорошо понимала: если не выполню их требования, они не задумаются убить меня. Я уже догадалась, что передо мной убийцы – настоящие убийцы бедняги Мореля. Нужно было во что бы то ни стало убедить их в моей непричастности к этим бриллиантам, и единственный способ для этого – сослаться на «журналистику». Она помогла мне однажды, не выручит ли еще раз?
      И я стала рассказывать им свою легенду, стараясь сделать ее как можно правдоподобней и стремясь подольше оттянуть время.
      Они слушали с явным недоверием. Наконец Апаш грубо прервал меня:
      – Заткнись! Надоело слушать твои басни! Не хотелось пачкать о тебя руки, щенок, но, как видно, придется поговорить с тобой по-деловому… Нечего зря трепаться, начнем с обыска! Ну? – и он угрожающе двинулся ко мне.
      Внутри у меня все оборвалось, я задрожала с головы до ног.
      – Вы не смеете прикасаться ко мне! – закричала я, с омерзением отталкивая его руку, которая уже тянулась к моей груди.
      – Это почему же? – ухмыльнулся он.
      – Разве вы не видите, что я девушка? – и я рывком сдернула с головы кепи. Посыпались шпильки, мои волосы разлетелись в стороны.
      Негодяи в изумлении отступили и несколько секунд молчали в замешательстве. Первым опомнился Рыжий.
      – А ведь она и впрямь девка! – произнес он слащаво. – И к тому же смазливенькая…
      – Плевать мне, какая она! – злобно возразил Апаш, вытаскивая нож. – Если хочет жить – пусть выкладывает добычу! Иначе…
      – Иначе вы убьете меня, как несчастного Мореля? – с вызовом отчаяния спросила я и тут же поняла, что сказала непоправимую глупость!
      Уж теперь-то они действительно не отпустят меня живой: я стала для них опасным свидетелем, который может сообщить полиции их клички, описать их внешность, передать их разговор – и таким путем привести на гильотину…
      Погибнуть, не доведя дело до конца, погибнуть, когда, казалось бы, все самое трудное позади, и Ивор сможет доказать свою невиновность? Нет! Я вспомнила слова Лизы о «смелом и решительном американском характере». О, я докажу это, не отдам дешево свою жизнь и честь, буду защищаться до последнего вздоха!..
      Мною овладел порыв безумной отваги.
      Я схватила стул и, держа его в руках как щит, тесно прижалась спиной к углу, приготовившись к обороне.
      …Но обороняться не пришлось. Дверь лачуги внезапно распахнулась, и на пороге появилась старуха. Задыхаясь, с растрепанными седыми волосами, она и в самом деле напоминала ведьму.
      – Бегите, дураки! – визгливо крикнула она. – Сюда шлепают фараоны!
      Картина сразу изменилась. Негодяи заметались по комнате, словно ища, где спрятаться, но было уже поздно. Оттолкнув старуху в сторону, на пороге возник Боб Уэст. Рядом с ним – Филипп, мой милый Гаврош.
      А за их спинами виднелась рослая фигура жандарма.

Рассказ Максины де Рензи

Глава 22. Максина заключает сделку

      Мы искали бриллиантовое колье везде, где только было возможно – я и Рауль; его, беднягу, эта вторичная потеря совсем сокрушила.
      А ведь он еще оставался в неведении относительно другой утраты, более страшной, заключавшейся в одном слове – «Договор»; она все еще висела над нами как дамоклов меч, грозя в любую минуту обрушиться на наши головы.
      Рауль вполне удовлетворился моим объяснением, что сыщик, которого я наняла (и который просил пока не раскрывать его имени), сумел разыскать вора и вернуть мне украденное колье. Рауль беспощадно проклинал себя за свое «головотяпство», за невнимание к моему подарку – хорошенькой парчовой сумочке – и к моим предостережениям: все это вылетело у него из головы в приступе дикой ревности. Но теперь он испытывал ко мне только любовь и благодарность за все, что я сделала для него. Он умолял простить его, и раскаяние его еще больше жалило мое сердце.
      Мы обыскали сад и прилегающую к нему часть улицы, потом вернулись в дом и еще раз осмотрели гостиную, – но все напрасно.
      – Это выглядит каким-то колдовством! – сказала я. Наконец, я убедила его пройтись по всему пути, который он проделал от театра до моего дома. Ведь было уже совсем темно, а его путь пролегал через малолюдные улицы, и сумочка, возможно, до сих пор лежит и ждет его там, где он ее уронил… А может быть, ее поднял какой-нибудь бдительный полицейский, делая обход своего участка.
      Кроме того, часть дороги Рауль проехал в кэбе, и сумочка могла упасть на дно экипажа.
      – В Париже много честных кэбменов, – сказала я моему другу, стараясь ободрить его и казаться веселой и уверенной в благополучном исходе дела.
      Он ушел, а я чувствовала себя ужасно усталой, однако не думала о сне, – мне совсем не хотелось спать. Когда я отперла ключом дверь моей спальни и увидела (как и предполагала), что Ивор уже выбрался оттуда, в моем сердце вновь затеплилась надежда: может быть, в скором времени он вернется с хорошими новостями!
      В тревожном ожидании проходили час за часом, но он не появлялся и не давал о себе знать. В пять часов утра Марианна, которая тоже всю ночь блуждала как беспокойный дух по дому, принесла мне чашку горячего шоколада и заставила меня выпить ее, а потом почти насильно уложила меня в постель.
      – Какая польза? – спросила я ее. – Спать я не хочу. Разве лучше, если буду лежать без сна и метаться как в лихорадке?..
      Тем не менее я довольно быстро забылась тяжелым сном; думаю, что Марианна подмешала мне в напиток снотворный порошок. Она и раньше иногда поступала так (хотя всегда отрицала это), если видела, что я мучаюсь бессонницей.
      Так или иначе, я заснула; а когда вдруг пробудилась, очнувшись от тягостного забытья, был, к моему ужасу, уже полдень.
      Я страшно испугалась, что слуги, преданно заботясь о моем покое, могли отослать прочь каких-нибудь важных для меня визитеров. Но Марианна, явившись на мой звонок, сказала, что никого не было. Были лишь письма и одна телеграмма, да еще утренние газеты.
      Мое сердце забилось при виде телеграммы: я подумала, она может быть от Ивора с известием, что он напал на след исчезнувшего международного документа. Но весточка была от Рауля, и тоже неутешительная. Он сообщал очень коротко.
      «Я не нашел сумочку и ничего не узнал о ней».
      От Ивора Дандеса не было ни строчки, и я подумала, что это жестоко с его стороны. Он мог бы позвонить или написать мне записку, даже если не узнал ничего определенного. Уж не случилось ли с ним что-либо?.. И мне стало казаться, что главные мои мучения впереди, что я еще не испила до дна чашу своих страданий.
      Я решила немедленно послать старого Анри в отель «Елисейский Дворец» и навести там справки об Иворе, а сама тем временем уселась завтракать. Под бдительным оком Марианны я делала вид, что ем с аппетитом, а потом лениво развернула газеты, чтобы просмотреть там отзывы о моей вчерашней игре, хотя уже наперед знала, что в каждой заметке будут мелькать восторженные фразы вроде «Максина де Рензи превзошла себя», «была великолепна в новой роли», «никакая артистка не смогла бы сыграть так проникновенно, если б не вложила в роль всю свою душу»… Как мало критики знали, где витала душа Максины де Рензи вчера вечером! И только один Бог знает, где она будет сегодня вечером. Может быть, расстанется с телом, чтобы убежать от ненависти Рауля, когда он узнает истину…
      Конечно, справку в отеле я наводила не об Иворе Дандесе, а о Джордже Сэндфорде – под этим именем он там значился. Но когда Анри вернулся, он не смог сказать мне ничего существенного. Джентльмен уехал из отеля приблизительно в полночь, заказав кэб (это я и сама знала), и с тех пор не возвращался. Слуга обратился в справочное бюро, но там, как ему показалось, на его расспросы отвечали сдержанно, словно знали об отсутствующем джентльмене больше, чем сочли нужным сообщить. На мой вопрос, почему он так долго ходил с поручением, Анри ответил несколько обиженно:
      – Я задержался, чтобы купить для мадемуазель самые свежие газеты. Там наверняка расхваливают на все лады вашу игру, и я думал – вам будет приятно еще раз прочитать это.
      Он был так доволен своим усердием, что я не стала бранить его, и бросила газеты на журнальный столик. Но тут же мне пришло в голову: если с Ивором случилось какое-то несчастье, это могло попасть в газету, в рубрику «Происшествия».
      И я прочла… Прочла все под крупным, броским заголовком: «Ночное убийство на Филь Соваж».
      Я узнала, что Ивор арестован, его обвиняют в убийстве, но он заявил о полной невиновности и, однако, ни словом ни обмолвился о тех обстоятельствах, которые могли бы подтвердить это.
      Мое сердце преисполнилось благодарности к нему. Он проявил себя настоящим джентльменом, смелым и верным другом! Если б все мужчины были такими! Жертвуя собой, он спас мое имя от позора. Что подумал бы мой Рауль, если б узнал, что я, несмотря на мои уверения и клятвы, все же приняла в своем доме постороннего мужчину в полночь?
      Ивор пытался спасти меня даже тогда, когда входил в комнату, где лежал мертвец; он не думал о себе… а ведь если б не я, ой сейчас был бы свободен и счастлив с любимой девушкой.
      Моя совесть кричала мне, что я должна немедленно пойти к шефу полиции и сказать ему:
      «Мосье комиссар! Английский джентльмен, которого вы арестовали, не мог совершить убийство на улице Филь Соваж между двенадцатью и половиной второго, потому что в это время он находился у меня, – в моем доме на улице Рю д'Олянд, далеко от места убийства!»
      Я даже вскочила со стула, чтобы позвонить Марианне, приказать ей подать мне пальто и шляпу и немедля вызвать мою коляску… но тут же опустилась обратно, подавив благородный порыв.
      «Я не имею права поддаваться этому порыву, не смею! – шептала я сама себе. – Может быть впоследствии, если жизни Ивора будет грозить реальная опасность, но не сейчас!..»
      В четыре часа дня ко мне пришел Рауль и пробыл со мной целый час.
      Каждый из нас пытался утешить другого. Я сделала все, что могла, чтобы он не отчаивался и не терял надежды на возврат парчовой сумочки вместе с ее содержимым. А он, считая меня больной и переутомленной, делал со своей стороны все, чтобы убедить меня, что он не обескуражен потерей. И что он больше не ревнует меня к Орловскому или кому-либо другому и очень раскаивается в своих подозрениях, высказанных мне прошлой ночью.
      Когда Рауль раскаивается и желает загладить свою вину, он очарователен и может заворожить любого!
      …Наконец, я отослала его, ссылаясь на то, что должна отдохнуть, так как накануне совсем не выспалась. На самом же деле я просто боялась потерять самообладание и признаться ему в том, что натворила. В таком возбужденном состоянии я была способна выкинуть любую непоправимую глупость…
      Не стану описывать, как я провела следующие два-три дня. Они прошли для меня словно в тумане. Я играла в театре, выходила под гром аплодисментов к рампе, кланялась и посылала воздушные поцелуи, но делала это машинально, как во сне. Мой мозг точила одна мысль: как дела у Ивора, нашел ли он Договор, сумел ли скрыть его от полиции. В газетах об этом ничего не сообщалось, и я ждала худшего.
      Проведя третью беспокойную ночь, я встала с головной болью, не хотела ничего есть, но выпила немного крепкого бульона перед тем как отправиться в театр, куда в этот день поехала раньше обычного.
      Мне было необходимо заняться чем-нибудь; готовясь к новой постановке, я могла бы хоть на момент отвлечься и забыть о том, что камнем лежало на моем сердце.
      К пяти часам дня я и Марианна были уже в театре. В костюмерной я долго примеряла разные платья, перелистала либретто новой пьесы, посидела перед туалетным столиком, накладывая грим, и, однако, у меня оставалось еще более двух часов свободного времени до начала спектакля. Чтобы убить как-то эти часы, я стала рассеянно просматривать письма, адресованные мне; их я получаю в большом количестве и потому даже не стала читать, а только вскрывала конверты, зная наперед, что в них содержится: клятвы в любви и обожании незнакомых мне людей, посвященные мне стихи начинающих поэтов, просьбы дать совет юношам и девушкам, мечтающим о сцене, предложения художников написать мой портрет… Подобные послания приходят в театр каждый день.
      Пока я бесцельно перебирала письма, в дверь постучали.
      Марианна, отдыхавшая на диванчике, встала, открыла дверь, о чем-то переговорила со швейцаром, после чего подошла ко мне и шепнула:
      – Мадемуазель! Граф Орловский желает видеть вас. Сказать ему, что вы не принимаете?
      Я подумала минуту. Может быть, лучше увидеться с ним? Может быть, я смогу кое-что узнать от него… а если нет, если он пришел лишь затем, чтобы снова терзать меня, я сразу отошлю его прочь.
      Я перешла в свой крошечный «приемный кабинет» (рядом с костюмерной) и пригласила Орловского туда. Он вошел с приятной улыбкой на лице, словно наносил визит другу, в расположении которого не сомневается.
      – Ну? – отрывисто спросила я, как только дверь закрылась, и мы остались наедине.
      Он протянул мне руку, но я спрятала свою и отодвинулась на шаг, когда он подошел слишком близко.
      – Ну, у меня есть для вас новость, которую никто другой не смог бы вам принести. Поэтому, думаю, вы должны быть мне рады… даже мне, а? – добавил он, все еще улыбаясь.
      – Что за новость? Конечно плохая, иную вы бы не принесли?
      – Вы очень жестоки, мадемуазель. Вы, разумеется, уже читали газеты и знаете, что ваш английский друг в тюрьме?
      – Английский друг, которого вы еще недавно намеревались арестовать по нелепому, необоснованному обвинению в шпионаже? – бросила я ему в лицо. – Не глядите так удивленно, граф. Нет ничего удивительного в том, что я догадалась, кто подстроил мне ловушку в отеле «Елисейский Дворец». Вы разочарованы тем, что та низкая провокация сорвалась, и хотите отыграться сегодня?.. Впрочем, вы еще не сказали мне вашу новость.
      – Но, может быть, вы прежде разрешите мне сесть?
      – О, пожалуйста! – я указала ему на кресло, а сама уселась на кушетку. – Итак, слушаю вас.
      – Вот моя новость: мистер Ивор Дандес, англичанин, сегодня подвергся пыткам.
      – Что вы хотите этим сказать?
      – То, что он находился на допросе в следственном осведомительном изоляторе. На дознании, которое проводится в том случае, если преступник упорно не желает расставаться со своими секретами, а следствию необходимо во что бы то ни стало вытянуть их из него. Так вот, не хотите ли узнать, какие вопросы были предложены мистеру Дандесу и что он на них ответил?
      …Странно: именно такая мысль мучила меня перед приходом Орловского. Я уже не один раз слышала об этом «осведомительном изоляторе» и тех перекрестных допросах, которым подвергают там заключенных. Допросы эти может выдержать, не дрогнув, только человек со стальными нервами: допрашиваемого буквально выворачивают наизнанку. И я гадала, вынесет ли Ивор такое испытание и какие ответы он даст на задаваемые ему вопросы. От его ответов зависело очень многое. Ах, если б я могла их услышать!
      Но тут же я подумала, что это невозможно: – Только две стороны, присутствующие на допросе, могут знать это, – произнесла я: – допрашиваемый и допрашивающие. Откуда вы, граф, смогли добыть сведения о том, что там происходило? Неужели вас допустили в святая святых парижской полиции?
      – Ошибаетесь, дорогая Максина, – возразил Орловский. – Кроме двух сторон, о которых вы упомянули, была и третья – адвокат, знающий английский язык. По закону иностранцам разрешено, если они этого требуют, чтобы на допросах присутствовал их доверенный юрист; иначе незнание языка может запутать допрос и повредить делу.
      Я не стала возражать, хотя знала, что Ивор говорит по-французски так же хорошо, как и я, и не нуждается в переводчике. Я не хотела говорить об этом русскому…
      – Адвокат вашему другу был назначен, – продолжал Орловский, – и по счастливой случайности, он был моим протеже. В свое время, благодаря дружеским связям в некоторых кругах, я помог ему получить один уголовный процесс, который он на суде выиграл и был принят в Коллегию присяжных поверенных. Оригинально, что мистер Дандес как будто нарочно обращается за помощью именно к тем людям, которые хорошо расположены ко мне, не правда ли? Вчера это был Жирар, а сегодня – Легран… Совпадение, а?
      – Нет ничего оригинального в том, что за шесть лет вашего пребывания во Франции вы постарались обзавестись здесь всякими «дружескими связями», – отпарировала я. – Это обычная тактика разведчиков, шпионящих за своими врагами. Но информация в таких случаях не всегда бывает достоверной, и мне кажется, граф, ваши «протеже» не слишком хорошо вас обслуживают. На днях вы уже допустили крупную ошибку… и вскоре допустите еще одну!
      – Спасибо за предупреждение, – насмешливо поклонился он. – Однако, надеюсь, вы не включаете себя в число моих врагов?
      – Не подберу для себя более подходящего слова… после тех бесчестных приемов, которые вы применяли по отношению ко мне.
      – В любовных и военных делах такие приемы я считаю честными.
      – Военных? Вы воюете с женщинами?
      – Нет, я люблю их.
      – И, смею сказать, многих. Но здесь перед вами одна, которая не желает выслушивать вас.
      – И все же вы навострите ушки, когда я начну сообщать вам мои новости. Готов держать пари!
      – О да! Признаюсь, вы меня заинтриговали. То, что вы скажете, наверняка, будет интересно… даже если не вполне правдиво.
      – Обещаю, что будет и правдиво, и интересно. Как только я услышал, что произошло, я немедленно позвонил Леграну и дружески посоветовал ему взять на себя защиту Дандеса. Сказал, что я крайне заинтересован в судьбе этого клиента, друзья которого являются также и моими близкими друзьями. Как видите, я оказал англичанину помощь, насколько это было совместимо с моим положением иностранного атташе. Разве это не доказательство моего искреннего расположения к вам, а?
      – У меня есть иные доказательства, – сказала я. – Но продолжайте же, продолжайте! Ведь вам, граф, очень хочется сообщить мне что-то важное. Прошу вас, переходите к сути дела.
      – Ну, в нескольких словах суть такова: одним из наиболее важных вопросов, предложенных на дознании после того, как были заслушаны объяснения мистера Дандеса по поводу документа, найденного полицией… ага, я вижу, это расшевелило вас, мадемуазель! Вы поражены, – что у заключенного был обнаружен документ, а?
      Да, это был удар! Я чуть не упала в обморок при мысли, что Ивор нашел пропавший Договор лишь для того, чтобы утерять его снова, и вдобавок при таких страшных обстоятельствах! Но я сдержала себя.
      – Надеюсь, это было не письмо от меня? – спросила я, стараясь говорить хладнокровно. – Вы собрали массу разных сплетен обо мне; вам, конечно, известно и то, что в «Елисейском Дворце» я созналась полиции в своей большой дружбе с мистером Дандесом. Да, мы хорошо знали друг друга еще в Лондоне, однако некрасиво я не по-мужски сплетничать о таких вещах… даже если это касается всего лишь актрисы.
      – Вы, Максина, как и всегда, умно повернули разговор, но все же боитесь, что у англичанина могло оказаться ваше письмо. Не бойтесь. Публика обожает вас, она простит вам любой нескромный поступок, особенно романтического характера… Впрочем, найдется несколько персон, которые не будут к вам столь снисходительны…
      – Кто, например?
      – Например, дю Лорье.
      Я невольно вздрогнула, но приняла гордый вид и сухо напомнила:
      – Мы начали разговор о «следственном изоляторе». Вы, граф, тоже уклонились от главной темы.
      – Главных тем много; все они остры, как шпаги, и могут нанести незаживающую рану. А документ, который вас так напугал, – просто записка. Она не от вас, мадемуазель, она была написана по-английски, и в ней Дандесу было назначено свидание по тому самому адресу, где произошло убийство. Насколько я мог понять из рассказа Леграна, некто, назвавший себя ювелирным мастером, потребовал у получателя этой записки вернуть какие-то драгоценности.
      – Ваши новости, граф, несколько устарели. Все это было написано в утренних газетах, – возразила я, – но там сказано, что Дандес выбросил эту записку.
      – Так оно и было. Однако сегодня, во время обыска комнаты, где лежал убитый, эту записку нашли в луже крови. Увы, это не помогло бедняге Дандесу, а скорей повредило, утяжелив его вину.
      – Почему?
      – Потому что он отказался объяснить, какие именно ценности были у него украдены и что за бумаги лежали в исчезнувшем футляре. А кое-что в записке не удалось разобрать, так как она была залита кровью.
      – Ну и что же потом? – спросила я с замиранием сердца.
      – Ага, наконец-то вы всерьез заинтересовались моими новостями, Максина! Так вот: следователи-эксперты пришли к выводу, что английскому джентльмену было поручено доставить во Францию какой-то пакет или футляр, и он был похищен у него. В записке говорится о важных бумагах, лежавших в этом пакете, но причем тут ювелирные драгоценности – не совсем ясно…
      – Никаких бумаг у него не было! – воскликнула я.
      – Откуда вам это известно? – насторожился Орловский.
      – Он вез мне подарок – бриллиантовое колье, которое и передал мне в отеле «Елисейский Дворец». Шеф парижской полиции подтвердит вам мои слова – ведь он тоже ваш друг или протеже?
      Орловский пропустил мою иронию мимо ушей и быстро спросил:
      – И где же теперь эти бриллианты?
      – Граф Орловский! Я не обязана отвечать на ваши вопросы, – резко возразила я. – Кто дал вам право допрашивать меня?
      Он спохватился и, чтобы замять неловкость, начал рассказывать о том, что происходило на перекрестном допросе.
      Вот что отвечал Ивор, по словам адвоката Леграна:
      «Что находилось в пакете, который вы везли из Лондона?» – задал вопрос следователь.
      «Ожерелье», – отвечал Дандес. «Бриллиантовое ожерелье?»
      «Я покупал его как бриллиантовое. Но, может быть, это были стразы, я не специалист, и меня легко обмануть».
      «Это то самое колье, которое вы вручили артистке мадемуазель де Рензи в отеле „Елисейский Дворец“?
      «То самое».
      «Не его ли требовал у вас убитый по имени Морель?» «Очевидно».
      «Что же тогда находилось в том загадочном пакете, который, по вашим словам, был у вас украден, и за которым вы отправились на улицу Филь Соваж?»
      На этот вопрос Дандес отказался отвечать.
      – Можно было подумать, – сказал Орловский, – что там находилась любовная переписка между ним… и вами.
      – Нужно ли мне и далее слушать то, что вам наплел ваш «протеже»? – спросила я, комкая и нервно скручивая в руках носовой платок, словно это была шея Орловского, которую я хотела бы открутить напрочь.
      – Слушайте, слушайте! «Не являетесь ли вы любовником мадемуазель де Рензи?» – был следующий вопрос.
      «Это мое личное дело и не имеет отношения к тому, в чем меня обвиняют, – ответил Дандес уклончиво. – Но если хотите знать, я, как и сотня других ее поклонников, восхищаюсь ею и обожаю ее». Видите, дорогая Максина, какая цепочка вопросов привела меня к вам? А?
      – Нет, не вижу! – постаралась как можно спокойней возразить я, хотя уже догадывалась, куда клонит Орловский.
      – Тогда буду говорить с вами откровенно. Виконт дю Лорье любит вас. Вы любите его. Вы собираетесь пожениться, не так ли? Но, как бы сильно он ни любил, честь для него на первом месте. Его фамильная гордость не допустит подобного мезальянса. Насколько я его знаю, он не возьмет в жены актерку, которая принимает весьма ценные подарки от посторонних мужчин, заявляющих во всеуслышание, что они – ее любовники.
      – Он не поверит такой клевете! – вскричала я, хотя в душе сознавала, что он может поверить.
      – Есть способ убедить его. О, я не стану ему рассказывать, – он сам все прочитает в полицейском отчете…
      – Который перешлете ему вы?
      – Да. И не только это. У меня есть аргументы куда более веские… Поймите, я люблю вас, Максина! Я хочу вас. Вы мне нужны и будете моей, иначе я раздавлю вас! Вы знаете, я это сделаю. Я уничтожу всякого, кто осмелится стать на моей дороге!