Выгодная смерть

      Не сбавляя хода, водитель выключает сигнал, зловещий вой приглушенно звучит еще несколько секунд и замирает как раз перед изящной виллой. Первое, что замечает Вердзари, прибыв на место, это распахнутые ворота - опять-таки странное обстоятельство, если вспомнить, как замкнуто и обособленно живет Де Витис. Этторина обычно открывает ворота, только чтобы пропустить хозяйскую машину, и тут же закрывает их. Разве что у него сегодня гости, но и это кажется невероятным: за всю свою службу в Специи Вердзари никогда не замечал, чтобы Де Витис вел светскую жизнь, хотя по делам приходилось регулярно, порой по несколько раз в день проезжать мимо этой виллы. В общем, он решает принять все меры предосторожности.
      - Останови здесь, Де Маттеис, не надо въезжать в ворота, я пройду пешком...
      Де Маттеис ставит машину в густой тени деревьев, окружающих виллу, Вердзари выходит, не закрыв дверцу, а Ронда, воспользовавшись этим, выпрыгивает за ним.
      Не спеша, с рассеянным видом Вердзари проходит мимо хозяйственных построек и на ходу заглядывает внутрь. Однако он не находит там ничего необычного. Зато в сторонке стоит машина прокурора, и в ней терпеливо ждет водитель. Да, припозднился сегодня Де Витис.
      Он идет дальше, подходит к воротам флигеля, они тоже открыты, и видит, что на земле валяется обрывок белой веревки, кажется нейлоновой. Он хорошо виден среди черных чугунных завитушек и, похоже, лежит тут совсем недавно, даже запачкаться не успел.
      Вердзари не придал бы этому никакого значения и прошел бы мимо, но Ронда вдруг остановилась и начала обнюхивать веревку, крутиться вокруг нее, заставив его вернуться. Собака негромко тявкает, и комиссар, чтобы ее успокоить, подбирает веревку и машинально сует в карман. При этом он замечает, что веревка мокрая. В котором часу шел дождь? - тут же спрашивает он себя. Ах да, это было в половине десятого - по второй программе показывали фильм.
      На аллее, ведущей к флигелю, он видит машину с римским номером, стоящую позади ярко-желтой малолитражки. Прямо-таки ослепительно-желтый: сразу хочется вспомнить, где он видел такую, и притом совсем недавно. Машины такого цвета встречаются нечасто.
      Он заинтригован, однако, поскольку надо с чего-то начинать, идет дальше, стараясь ступать как можно осторожнее, чтобы крупный гравий на дорожке хрустел не так громко.
      Эта предосторожность, видимо, ни к чему: когда он уже в двух шагах от дома, дверь открывается и оттуда выходит очень элегантный мужчина средних лет, с виду испуганный и встревоженный, и направляется прямо к машине с римским номером, на ходу доставая ключи.
      Ронда привыкла к неожиданностям; в похвальном стремлении не дать незнакомцу скрыться она прыгает на него и всей тяжестью своего тела прижимает к автомобилю. Ее мощные лапы когда надо могут быть очень нежными, а осмотрительность хозяина побуждает и ее действовать осторожно. Поэтому, хотя бедняга не в состоянии пошевелиться, но цел и невредим. Белый как полотно, он замер и боится вздохнуть.
      Когда Вердзари подходит ближе, он слышит испуганный шепот:
      - Я Каррерас.., депутат Каррерас, заместитель министра юстиции...
      Ну и ну! На сей раз собачка явно перестаралась, думает Вердзари и отзывает чересчур резвое животное.
      Ронда отказывается повиноваться приказу хозяина и остается сидеть у ног своей жертвы, настороженно подняв морду, оскалившись, готовая к бою; а Вердзари, как только высокий гость оказывается в состоянии предъявить документы, чтобы удостоверить свою личность, вынужден извиниться.
      - Я приехал по анонимному звонку.., нам бы в голову не пришло.., теперь все понятно, это политическая акция, звонивший знал о вашем прибытии и хотел вас скомпрометировать - здорово сработано, ничего не скажешь...
      И вдруг Ронда опять начинает лаять, без всякой видимой причины срывается с места, прыгает на ступеньки и исчезает за дверью, которую государственный муж оставил приоткрытой. Через несколько секунд раздается захлебывающийся лай, и Вердзари бросается в дом за собакой.
      Но прежде успевает сказать Каррерасу:
      - Пожалуйста, посидите в машине, успокойтесь... Клянусь вам, она никогда еще так скверно себя не вела... - Словно желая оттолкнуться для разбега, он кладет руку на капот машины - и тут же ее отдергивает: мотор еще горячий.
      Когда Вердзари попадает в изящно обставленную спальню флигеля и начинает различать контуры предметов в полумраке - жалюзи опущены до самого низу, - он замечает сидящую на кровати человеческую фигуру и уже говорит очередные извинения, проклиная настырность глупого животного. Однако Ронда продолжает лаять без передышки, а человек на кровати не шевелится, не издает ни единого звука, - Вердзари начинает подозревать самое худшее, он рывком поднимает жалюзи и тут же констатирует: налицо покойник, вернее, покойница. И какая покойница: крепко привязанная к кровати, голая, перетянутая, как колбаса, белоснежной нейлоновой веревкой, которая сдавливает и шею, раздутую и распухшую. Да, вероятно, красивая была женщина; он не может этого не отметить.
      Вокруг истерзанного тела разбросаны по кровати игральные карты, а на туалетном столике лежит ярко-красная косметичка, перевернутая вверх дном: в ней явно что-то искали.
      Вердзари совершенно очевидно, что убийство совершено не с целью ограбления. Какой грабитель, даже склонный к театральным эффектам, стал бы так тщательно связывать свою жертву, затягивать на ней веревку, пока она не задохнется, вместо того чтобы стукнуть ее разок и надолго обездвижить, а самому тем временем преспокойно скрыться. Но бедная женщина, судя по всему, перенесла страшную агонию, оставаясь во власти негодяя так долго, что от ужаса ее лицо утратило все человеческое и превратилось в жуткую маску.
      Между тем Ронда, словно старательная ассистентка, снует между спальней и Каррерасом, как бы выполняя чей-то приказ, вот она пускается бегом по въездной аллее, потом за ворота, вскакивает на невысокую каменную ограду, которая отделяет шоссе от круто уходящего вниз к морю, склона. И оттуда доносится призывный лай.
      Вердзари поначалу даже не обращает на лай внимания: он сосредоточенно ищет среди вороха карт, среди раскиданных по комнате вещей хоть какую-нибудь улику, за которую можно было бы ухватиться, а заодно установить личность убитой. Поэтому, несмотря на то, что к призывному лаю овчарки присоединяется голос старательного Де Маттеиса, он все еще не решается выйти из комнаты.
      Что бы он делал без верной Ронды? Он ведь не какой-нибудь там комиссар Мегрэ, которого осеняют гениальные догадки, ему бы дотянуть до нужного возраста и выбить у начальства пенсию поприличнее. В Мильярине у него невыплаченная квартира, жена и трое далеко не самостоятельных сыновей, а паршивый диплом юриста позволяет лишь кое-как перебиваться, да притом еще с постоянными переездами из одного конца Италии в другой.
      Ронда все лает, а Де Маттеис потерял надежду ее дозваться и замолчал; тем временем Вердзари замечает на туалетном столике несколько бутылок со спиртным и читает экзотические названия на этикетках: шотландское виски, ирландское виски и в невиданной плоской бутылке - "Карловарская Бехеровка", фирма основана в 1807 году. Интересно, что это такое? Искушение слишком велико. Вдобавок это единственная откупоренная бутылка.
      Отвинтив золотистую пробку и вдохнув пряный, терпкий аромат ликера, он отпивает глоток и сразу, не переводя дыхания, другой. Он делает это, повернувшись спиной к покойнице - из какой-то инстинктивной стыдливости. Хороший ликер, душистый, оставляет сладковатый привкус; хоть и густой, прочищает глотку и освежает.
      Он ставит бутылку на место, опять начинает перебирать бумаги на туалетном столике и вот, наконец, находит водительские права на имя Савелли Луизы, в замужестве Конти, Конти... Какой Конти? Неужели новый заместитель главного прокурора? Тот самый, что говорил с неизвестным осведомителем, а потом дал телефонограмму в комиссариат? Теперь Вердзари вспомнил, кому принадлежит ярко-желтая малолитражка, - это машина Конти, в последнее время он часто видел, как она проезжает мимо, и его люди, не дожидаясь вопросов, сразу поставили его в известность: "это жена заместителя главного прокурора едет загорать куда-то в Портовенере..." Ну и сплетники! Значит, вот куда она ездила загорать, вот с кем нежилась на солнышке. Нет, не понимает он этих политиков: всегда-то их тянет на чужое, всем-то они распоряжаются, как будто на белом свете, кроме них, никого нет.
      - Иду, иду!
      Ронда лает без передышки, она в конце концов устроит на дороге пробку. Ох, совсем забыл про Де Витиса. А вдруг он еще дома: надо сейчас же к нему зайти. Возможно, ему известно что-нибудь.
      Выходя, он осторожно переступает через раскиданные по полу карты, поднимает одну из них. Это туз треф, он разглядывает его и на белой, свободной от рисунка поверхности карты, замечает совершенно четкий отпечаток подошвы.
      Но сюрпризы на этом еще не кончаются. Выпрямляясь, он видит, как в складках смятого одеяла поблескивает что-то металлическое. Протягивает руку к предмету: да, это уже кое-что. Нож с серебряной ручкой, явно из столового набора. Владельца нетрудно будет определить: вряд ли нож принадлежал убитой во время беглого осмотра флигеля он не нашел ничего похожего на столовое серебро. На острие остались нейлоновые радужные волокна, без сомнения, именно этим ножом убийца резал веревку, связывая несчастную женщину.
      Вердзари уже у двери и собирается, наконец, идти на зов Ронды, но вдруг взгляд его падает на зеркало возле кровати над изящным туалетным столиком. Оно висит косо, а Вердзари - любитель порядка, по крайней мере, когда это не требует особых усилий; он возвращается, чтобы поправить зеркало. От легкого толчка зеркало отходит в сторону, и на стене обнаруживается четкое и круглое отверстие, которое тут же внезапно закрывается, как дверной глазок.
      - Не комната, а клад! - выходя, бормочет Вердзари.
      Каррерас сидит на каменной скамье в начале аллеи. Он еще держит в руках ключи от машины и перебирает их, словно это четки или всесильный амулет; глаза прикрыты, вид настолько прибитый, что комиссару становится его жаль; проходя мимо, он решает подбодрить его:
      - Потерпите, мы все уладим. Не расстраивайтесь так.
      Да, он неисправимый лицемер. А порою - прямо-таки бесстыжий наглец, и начальство с полным основанием гоняло его по всему полуострову под предлогом того, что он пьет. Конечно, пить нехорошо, особенно при исполнении служебных обязанностей. Не в первый раз с ним такое случается и не в последний. Зря, что ли, ему не дают повышения, хотя до пенсии осталось немного. Вся штука в том, что в напряженные моменты, когда обстоятельства дела начинают проясняться, на него нападает тоска и потребность в спиртном становится неодолимой; в таком состоянии он способен попросить выпивку у подозреваемого, вступив с ним в недостойную сделку.
      Начальство, конечно, не ценит его, и блестящее расследование сложного дела, пусть и завершившееся не без помощи рюмочки, не прибавит ему авторитета. К сожалению, на государственной службе форму всегда ценят выше содержания, а выполнение инструкций - выше реального результата. Главное - не усердие, не благополучный исход дела, а почтение к вышестоящим и соблюдение правил игры.
      Все эти мысли пронеслись в голове у Вердзари в одно мгновение - пока он шел по аллее к воротам. Перейдя на другую сторону шоссе, он успокаивает Ронду и выглядывает за ограду в том месте, куда указывает ему старательный Маттеис; по ту сторону ограды, на самом виду, лежит кусок нейлоновой веревки, тоже белой и такой же длины, как кусок, подобранный у ворот, а чуть пониже свернутый и весь запачканный землей, словно его откуда-то выкопали, лежит светлый плащ, из кармана которого торчит клеенчатый берет; и плащ, и веревка совсем промокли от дождя.
      Вердзари препоручает Каррераса заботам своего помощника, а сам неспешным шагом направляется к вилле "Беллосгуардо". Ему нужно сделать несколько звонков, а главное - выпить рюмочку. В этом он чувствует настоятельную необходимость - кто знает, вдруг Де Витис возьмет и угостит его.
      Позвонив у двери, он ощупывает карманы, где лежат подобранные вещи: до поры до времени их не стоит показывать, уж больно чудные все эти прокуроры и заместители.
      Глава 2
      Ускользающие минуты. Любить любовь. Неопровержимое алиби.
      Наблюдая за лениво поворачивающимися на воде суденышками, Конти отсчитывает ускользающие минуты и мысленно проигрывает бесчисленные события, которые происходят где-то вдали. Он неподвижно стоит у окна, но на самом деле он не здесь, а там, где звучит эхо полицейской сирены, уже затихшей, но продолжающей надрывно завывать у него в ушах. Он всегда был мечтателем и с детства научился играть в эту игру. Чаще всего он играл, когда мама уходила за покупками, ненадолго оставляя его одного. Покинутый, обиженный, он прижимался носом к оконному стеклу и, как только дверь захлопывалась, начинал минута за минутой представлять, что предстояло маме сделать, отводя на каждое действие строго определенное время. Получалось, что он как бы управляет мамой на расстоянии и может поторопить ее; от этого его тревога немного утихала.
      И какое же безутешное одиночество испытывал он, когда по истечении времени, достаточного, по его мнению, для всех необходимых дел, он не слышал лифта, поднимающего ее к нему.
      В начале своей жизни человек любит любовь, а в итоге удовлетворяется женщиной, причем нередко первой попавшейся.
      Вот и сейчас Конти стоит у окна в кабинете заместителя главного прокурора и играет в ту же игру, пока в тиши кабинета не раздается громкий, требовательный телефонный звонок. Как ни был он к этому готов, он все равно вздрагивает. Выждав несколько секунд, он берет трубку и деловито произносит: "Да".
      На другом конце провода - взволнованный комиссар Вердзари.
      - Алло, доктор Конти, это я, Вердзари, очень прошу вас, приезжайте сюда!
      - Что вы там обнаружили, комиссар?
      - Приезжайте немедленно!
      - Там действительно есть убитый?
      - Есть, есть... Но это еще не все...
      - А что еще?
      - Много чего... Тут дело деликатное... Прошу вас, приезжайте сейчас же.
      Конти какое-то время стоит, не двигаясь, и не сразу кладет трубку. Затем по селектору вызывает машину и собирается надеть пиджак, который из-за жары он снял и повесил на спинку стула. Входит Матильда с грудой бумаг. Она оставляет их на столе и, услужливо подавая ему пиджак, сообщает:
      - Его превосходительство еще не приходил, поэтому доктор Нордио просит вас как заместителя завизировать все, что произошло сегодня.
      - Скажите Нордио, что мне сейчас некогда, - отзывается Конти, застегивая пиджак.
      Напоследок Матильда ловко поправляет платочек в верхнем кармане и отстраняется, чтобы дать Конти пройти.
      Вилла "Беллосгуардо" за несколько часов потеряла все, что так расхваливал рекламный проспект синьоры Лилианы, - привлекательность заповедного уголка. Посреди центральной аллеи с открытым багажником стоит "альфа ромео" следственной бригады; чтобы пропустить машину Конти, ее приходится отогнать в сторону. На шоссе у ворот - "скорая помощь" и патрульная машина карабинеров, неизвестно как узнавших о происшествии. Ведущую к флигелю боковую аллею перегораживает автомобиль с римским номером, а впереди него, почти вплотную, еще один, ярко сияющий на солнце желтой крышей и боками. Вторая машина хорошо знакома Конти, это его собственная; ею обычно пользовалась Луиза, когда он был на службе.
      Кроме того, в великолепном саду перед виллой он видит лимузин Де Витиса, за рулем которого все еще сидит терпеливый Луиджи, малолитражку судебно-медицинского эксперта, профессора Липпи, и армейский грузовичок.
      Конти быстрым шагом направляется в дом, заходит в столовую и видит прокурора, с горестным видом сидящего в кресле стиля рококо. Де Витис смертельно бледен, руки у него трясутся, верхняя губа судорожно подрагивает в такт невнятному бормотанию. За дверью слышен голос заместителя министра, который объясняет кому-то, что он тут совершенно ни при чем, понятия не имеет, что здесь произошло, он просто ехал к Де Витису по делам службы. Когда Конти появляется на пороге, Каррерас обращается к нему решительным тоном человека, привыкшего находить выход из гораздо более затруднительных положений:
      - Вот скажите, доктор Конти, скажите им, что я приехал повидаться с прокурором... Верно ведь? Вспомните, мы говорили с вами по телефону, это легко проверить, я звонил с заправочной станции "Эссо", которая сразу за башней Леричи, расскажите все, что знаете, тут вышло недоразумение. Проясните эту досадную ситуацию - я приехал по делам и влип в такую скверную историю. У меня в кармане приказ о вашем назначении, как раз это я и собирался здесь обсуждать, вот, смотрите сами... - предъявляет ему бумагу, словно неопровержимое алиби.
      Когда Конти входит в изысканно-жеманную, в венецианском стиле спальню флигелька, его пробирает неподдельная дрожь: на измятом и без всякого сомнения греховном ложе лежит несчастная мертвая Луиза, все еще голая, открытая похотливым взглядам по меньшей мере полдюжины мужчин. Конечно, эти люди давно привыкли к подобным зрелищам, и они с уважением относятся к его горю, но все же они чужие люди и должны испытывать подленькую радость от того, что могут любоваться таким редким зрелищем совершенно безнаказанно, прикрываясь служебными обязанностями.
      Быстрым, властным движением Конти поднимает край голубого покрывала и прикрывает остывшее тело жены - его жены, которая как будто наконец обрела покой.
      Потом он звонит в прокуратуру, вызывает Нордио и говорит ему коротко и четко:
      - Ты должен приехать - понимаешь, это моя жена... Я не могу заниматься этим делом, только, пожалуйста, поскорее... Знаю, знаю, но, повторяю, это особый случай.
      Бессильно уронив руки, безучастный, выходит он в сад и падает на белый лакированный стул. Его поникшие плечи и неподвижно устремленные в глубь аллеи глаза явно дают понять, что никаких выражений сочувствия ему не требуется.
      Морской простор кажется необъятным, и у Конти возникает ощущение громаднейшей пустоты.
      Хоть бы поскорее приехал Нордио, думает он, но вместо Нордио появляется Вердзари со своей собачищей, которая уже в нескольких шагах от Конти принимается лаять, вызывая справедливые нарекания хозяина:
      - Тихо, Ронда, тихо, это же наш главный прокурор, тихо... - Он поворачиваем к Конти. - Вы должны ее простить, она ведь нервничает... - и, ухватив собаку за ошейник, продолжает соболезнующим тоном:
      - Поверьте, я понимаю, насколько это сейчас неуместно, но это мой долг.., в нашей работе не имеет значения, отец ли, мать ли...
      Он чуть было не сказал "жена ли", но в этот момент появившаяся из-за его спины Этторина Фавити перебивает его в порыве чисто женского сострадания:
      - Ей-богу, комиссар, имейте хоть каплю жалости, не видите разве, в каком он состоянии... Ах, ваше превосходительство, до чего это тяжело... Такая красивая женщина! Нет, вы только посмотрите на него! Позвольте, я...
      И прежде чем Вердзари успевает позволить, а Конти воспротивиться, сострадательная женщина неуклюжим, но стремительным движением вытаскивает платочек из верхнего кармашка прокурора, чтобы вытереть его вспотевший лоб.
      Ронда прыгает вперед и яростно лает: к ногам Конти падает кусочек веревки - точно такой же, какой была связана убитая.
      Если бы не Вердзари, машинально сунувший руку в карман и извлекший оттуда на свет Божий кусок подобранной у ограды веревки, Конти даже не заметил бы, что случилось.
      - Вы что-то уронили, господин прокурор... Конти подбирает обрывок и рассеянно вертит его в руках. Без сомнения, это та самая нейлоновая веревка, которую вынул из кармана Вердзари и которой была задушена Луиза. И поскольку это тут же становится очевидным для всех присутствующих, Конти чувствует, как они обступают его, не оставляя пути к спасению.
      В это время на аллею въезжает машина Нордио, и, когда коллега приближается с явным намерением выразить глубокую скорби и искренние соболезнования, Конти вынужден вручить ему загадочный кусок веревки, словно она предназначена для его собственной шеи.
      Глава 3
      Щекотливо дело. Обязанность всякой уважающей себя ищейки. Что есть истина?
      Верная Ронда всю ночь бодрствовала вместе со страдающим бессонницей хозяином, а теперь, когда наступило утро, стоит у постели и виляет хвостом, словно читает его мысли. И Вердзари по привычке решает поделиться с ней этими мыслями:
      - Ну, Ронда, что ты об этом думаешь? Интересные дела, верно? Этот тип душит свою жену, потом отрезает конец веревки, один кусочек кладет себе в карман на память, остальные раскидывает по дороге. А маскировочный костюм он бросает на самом виду на склоне, у обочины автострады. Ну, положим, он был в возбужденном состоянии и вообще он меланхолик, доведенный до крайности стечением обстоятельств, которые в конце концов его раздавили... Тихо, собачка, тихо, ночь, конечно, была скверная, но сейчас я в порядке, успокойся, сейчас я встану... Именно это меня и настораживает: случайны ли все эти обстоятельства или же подстроены нарочно?
      Он приподнимается и садится в кровати, проклиная жену, которая с приходом лета и окончанием занятий в школе считает своим долгом немедленно собрать чемодан и уехать к себе на родину, бросив его в одиночестве:
      "Мальчикам нужно к морю, на солнышко". Как будто здесь недостает того и другого. Но им нужно солнце Четраро: скажите, пожалуйста!
      Теперь придется самому варить себе кофе, а это самое нудное и противное из всех известных ему занятий.
      И еще его раздражает этот Нордио. Нечего сказать, доброжелательный коллега у Конти: все время пристает, чтобы поскорее заканчивали следствие: "Дело весьма щекотливое, дорогой Вердзари, вы же сами понимаете, правда?"
      Да, щекотливое и, судя по всему, в высшей степени... Иду, Ронда, иду!.. Ужасно щекотливое, только вот кто здесь боится щекотки?
      Куда подевались очки? Что за напасть такая; ага, вот они. Это кажется чушью, но он никогда не находит их на том месте, где, как он уверен, оставил их вчера вечером. И та же история с проклятым кофе: чтобы выпить чашечку яда, каждый раз надо полчаса терять на поиски разных частей кофеварки.
      Он с трудом встает с постели, тащится на кухню; он привык, что кофе ждет его на плите, и терпеть не может варить сам - надо признать, слишком много суеты для такого недолгого удовольствия, правда, накануне вечером можно хотя бы чашку и кофеварку помыть. Но когда сидишь в кресле, газета у тебя на коленях да рюмочка под рукой, завтрашний день кажется безмерно далеким.
      С ненавистью хватает он кофеварку, отвинчивает верх - утром у него всегда пониженное давление, и всякое усилие - сплошная мука. К тому же резьба покрылась засохшей кофейной гущей. Наконец кофеварка разобрана, теперь надо очистить фильтр. Взяв металлический цилиндрик, он вытряхивает его содержимое в горшок с фикусом. Говорят, это самое лучшее удобрение. Потом он тщательно промывает все детали кофеварки, стараясь не оставлять на них ни крупинки гущи, иначе вода не будет проходить или пройдет не вся, и у профильтрованной жидкости будет мерзкий ячменный вкус. Воду он наливает осторожно, не выше специальной отметки, вставляет в гнездо сетчатый цилиндрик, наполняет его свежим кофе: одна ложка, вторая.., ах ты, черт, не хватает. Придется еще намолоть.
      Несколько зерен, как всегда, просыпаются из пригоршни, они подпрыгивают на полу и замирают, похожие на дохлых тараканов. Включив мельницу, Вердзари в сотый раз думает: эту чертову чашку кофе он смог бы выпить в ближайшем баре. Но вся штука в том, что одеваться для выхода на улицу, а потом снова раздеваться и располагаться по-домашнему еще противнее, чем возиться с кофеваркой. И потом, в такой ранний час надо обойти полгорода, чтобы найти открытый бар. Еще нет семи.
      Следя за голубым язычком огня под кофеваркой, Вердзари размышляет, удобно ли позвонить Де Витису в такую рань... Есть кое-какие подробности, которые ему хотелось бы раз и навсегда прояснить, - они не дают ему покоя с тех пор, как Липпи более или менее точно установил время смерти.
      Пожалуй, вполне удобно. В конце концов, этот человек находится в распоряжении следствия, к тому же сам он не слишком церемонился с теми, кто доверчиво селился у него за стеной.
      Но сначала - кофе. Главное - не пропустить момент, когда пена начнет подниматься; но сколько Вердзари ни смотрит на кофеварку - не закипает. Он тяжело встает, бережно приподнимает крышку кофеварки: она неустойчивая и от неловкого движения может перевернуться, как уже не раз бывало.
      Наконец под крышкой забулькало. Вердзари мигом ставит на стол чашку с ложкой и сахарницу, у него уже слюнки текут: вот он, благословенный глоток, ласкающий небо и стимулирующий работу мысли.
      Напившись кофе, Вердзари обильно обрызгивает водой лицо, надеясь, что от этого у него прояснится в голове, энергично вытирается и в сопровождении своей верной подруги направляется к телефону. Он набирает номер, повторяя цифры вслух, словно Ронда непременно должна быть в курсе дела.
      Номер занят. Через несколько минут он звонит снова - то же самое. Так повторяется раз, другой, третий.
      - Кому он может звонить так рано? - недоуменно обращается комиссар к Ронде.
      Пора одеваться, а то он опоздает. В поисках чистой рубашки придется перерыть все ящики комода; вот она наконец, под стопкой носовых платков, аккуратно сложенная и застегнутая. Хотя рубашка из толстой фланели, он решает ее надеть: неизвестно, где искать поплиновые. Есть у него еще и нейлоновые рубашки, которые не нужно гладить, но жена, вероятно, с благой целью избавить его от синтетики, упрятала их так надежно, что сейчас он просто не в состоянии их найти. Нет, не надо ему сегодня нейлоновой рубашки - нейлоном он сыт по горло. Он расстегивает пуговицы, раздосадованный тем, что через минуту придется их снова застегивать, и тут звонит телефон. Он оставляет рубашку на кровати и идет, продолжая размышлять вслух:
      - Уличен я сознался - вот здорово, а, Ронда? И орет в трубку:
      - Алло! А, это ты, Де Маттеис. Нет, не надо, тут близко, прогуляюсь пешком, надо размяться. Всю ночь глаз не сомкнул. Нет, только самую малость, чтобы сосредоточиться. И еще от одиночества, ты не думай... Да, уехала.., да-да, не беспокойся, мне нужно повидать кое-кого... Как, опять звонил? До чего ж он настырный, этот заместитель прокурора! Сразу двое его старших коллег оказались не у дел, вся ответственность теперь на нем, он старается вовсю, шурует за троих, а с непривычки трудно. Да, к некоторым людям нужен особый подход. Ладно, скажи ему, что я буду... Слушай-ка, Де Маттеис, ты женат, верно? Так вот, предположим, твоя жена, извини за выражение.., нет, не то.., вот послушай: предположим, есть потрясающая женщина, можно сказать, красавица, каких мало, ты давно в нее без памяти влюблен, и вдруг она оказывается совсем рядом, прямо у тебя в доме, и ты опять надеешься... Вы вспомнили былое время, снова стали молодыми, и неожиданно ты застаешь ее в постели с другим, с твоим начальником.., скажем, со мной... Де Маттеис, ты меня слышишь? Нет?.. Понял, понял. Значит, не убьешь? Даже если найдешь кого-нибудь, кто согласится сделать это за тебя, пообещав... Ладно, ладно, беру свои слова обратно... Но ты так говоришь, чтобы сделать мне приятное, потому что это я, верно ведь?
      Вердзари отводит трубку в сторону. Потом, подумав, снова прижимает ее к уху:
      - Слушай, вот еще что, отыщи-ка мне этого Рими, Рама - или как его там... Секретаришку Каррераса, да... Правильно: того, который получил расписку, там где-то должен быть его номер... Да, точно, Маино, Никола Маино... Фавити говорит, что это он подписал договор о найме, значит, и расписка должна быть у него - сумма прописью, число, время, одним словом, вся механика этого дела. Не жалей сил, докопайся до сути; но только держись спокойно, непринужденно, без нажима. Преступление, ясное дело, совершил Конти, больше мы никого не подозреваем, нам эти данные нужны просто так, для галочки, для проформы, а он наверняка об этом что-то знает, ты понял меня? Да, сейчас приду. Если он опять позвонит, скажи, что уже закругляюсь, что я сейчас занят как раз этим и проработаю целый день; ты его не зли, он ведь все-таки прокурор. - И после короткой паузы:
      - Да, вот еще что... Но тут же передумал.
      - Ладно, пока! Что? Я же сказал: скоро приду. Он медленно опускает трубку, но не кладет ее, размышляя, что еще надо было сказать помощнику. Наверное, это какая-то дурацкая мысль, раз она так быстро вылетела из головы, но в тот момент казалась очень важной. У него накопилось столько вопросов, что теперь уже трудно отличить существенные от несущественных; он собирается повесить трубку, раздражаясь, что память уже не та. И вдруг - ага, вот оно! - снова тянет трубку к себе и орет:
      - Де Маттеис, ты еще тут? И, услышав утвердительный ответ, продолжает, уже более спокойно:
      - Скажи, как Де Витис на утреннем опознании описал убитую? То есть, хочу сказать, веревка была завязана так же, как накануне вечером, или как-то иначе? Да, загляни, пожалуйста, в протокол.
      Вот это он и хотел знать. Ведь профессор Липпи достаточно неопределенно высказался о времени смерти, хотя потом, в присутствии Нордио, подписал заключение, где было написано, что смерть наступила вечером. Но с глазу на глаз, после настойчивых расспросов, признал, что с тем же правом мог бы написать - ночью. А в этом случае серебряный нож, странный отпечаток подошвы, оставшийся на трефовом тузе, выпотрошенная косметичка, не говоря уж о раскиданных тут и там обрывках веревки, наводят на мысль, что, помимо Конти, в этом деле замешан кто-то еще, пока остающийся в тени. Кое-какие предположения у него есть, но их, разумеется, необходимо подкрепить фактами, а собранные им вещественные доказательства должны быть точно привязаны к обвиняемым.
      Де Маттеис быстро отыскал и прочел нужное ему место в протоколе. Хотя, по правде говоря, и читать-то было почти нечего, и Вердзари, узнав все, что хотел узнать, вешает трубку, даже не сказав "спасибо". Ронда подошла к нему, и он рассеянно треплет ее по загривку.
      Вот, значит, как, размышляет он. В этом-то вся штука!
      Он тащится обратно в спальню, берет оставленную на кровати фланелевую рубашку и надевает ее, вяло рассуждая вслух: