Королева в придачу

Да, Мэри теперь многое стала понимать. Она повзрослела и, наконец, стала превращаться в женщину, похорошев неимоверно. У неё появилась грудь, бедра округлились, в движениях появилась восхитительная женственность. В Хогли не было зеркал, но Мэри могла глядеться в воды рва, и то, что она видела, её восхищало. Огорчало другое: старые платья стали ей тесны, новых не было и не на что было купить, так что приходилось перешивать те, что есть. И не только перешивать – штопать, латать, чинить. И Мэри невольно вспоминала свою невестку Катерину.

– Она-то как никто должна понимать, в каком положении я оказалась. Она ведь знает, какое это унижение – нищета. Неужели эта корыстная испанка и словечка не замолвит за меня Хэлу?

Мэри уже не вспоминала, что является причиной трагедии. Даже до такой тихой заводи, как Саффолкшир, дошла весть, что Катерина Арагонская вновь забеременела, а значит, вина Мэри не так и ужасна. Но, видимо, Генрих считал иначе, или просто не желал, чтобы выходки сестры привели к каким-нибудь ещё ужасным последствиям, и предпочитал держать её подалее от дражайшей супруги. По крайней мере, на все умоляющие и извиняющиеся письма Мэри он не удосужился даже ответить.

– Ничего! – вскидывала красивую голову девушка. – Если мой брат не интересуется мной, я напишу жениху.

Сколько просьб, уверений, даже скандалов пришлось пережить леди Гилфорд, чтобы уломать принцессу не вмешиваться в политику и не писать эрцгерцогу. Она напомнила, что её женишок Карл и ранее не больно-то интересовался невестой, не писал, и даже прислал Генриху счет за когда-то подаренную бриллиантовую лилию. Вряд ли он захочет вмешаться, посодействовать опальной сестре английского короля. К тому же мир полон слухов и до них дошла весть, что эрцгерцог Карл даже подумывает расторгнуть помолвку с Мэри Тюдор ради женитьбы на дочери французского короля Клодии. Мэри отказывалась этому верить.

– Не может быть, чтобы мир состоял из одних изменников, – твердила она в отчаянии.

Леди Гилфорд молчала. «Очень даже может быть, – думала она. – Всегда изменяют тем, кто оказался в немилости у сильных мира сего».

Мэри больше не писала брату. Она стала иной, – не сдалась, а просто отвлеклась на другое. Теперь она считала каждый пенни, училась вести хозяйство, как простая сельская леди, вникала во все дела. И это девочка, которой едва исполнилось пятнадцать. Ей бы веселиться и плясать, а она то и дело вызывала кастеляна замка Джона Одли и просиживала с ним допоздна. По сути, оставлять молодую леди с мужчиной наедине, да ещё до полуночи – было верхом неприличия. Но у леди Гилфорд из-за недостатка прислуги было столько дел, да она ничего и не понимала в их беседах и когда поначалу оставалась с ними, от скуки начинала дремать, а потом вздрагивала от сердитого крика Мэри, выговаривавшей гувернантке, что та громко похрапывает и мешает. И леди Гилфорд отступила. К тому же этот Джон Одли был совсем не тем мужчиной, с которым страшно оставить миледи Мэри. Рохля рохлей, человек бестолковый, да ещё и с ленцой. По сути, это он так запустил поместье Хогли. Диво, что его до сих пор не лишили должности. Не иначе, как родство с Брэндоном помогло, ибо в Саффолкшире семейство Брэндонов имело силу. И хотя родство было весьма дальним, все же он поддерживал с ними отношения, и через него Мэри узнала, что её любимчик Чарльз Брэндон после второй женитьбы успел овдоветь и вновь сошелся со своей красавицей Анной Браун, которая родила ему уже вторую дочь. Леди Гилфорд наблюдала, как Мэри отреагирует на эту новость, но по молчанию принцессы ничего не могла понять. Хотя чего волноваться? Чарльз Брэндон был далеко, а Мэри хорошенькая девушка, которая жаждала поклонения, и теперь её куда больше интересовало внимание к её персоне местных юношей. И она заигрывала со старшим сыном Джона и Изабел, Илайджей, ровесником самой Мэри, юношей тихим, но прехорошеньким, преданно и влюбленно глядевшему на миледи карими, всегда чуть печальными глазами. Был ещё некий Гэмфри Вингфильд, сын соседнего баронета. Этот, в отличие от Илайджи, был шустрым малым, и каждый приезд Гэмфри в Хогли был для гувернантки сущим испытанием. Уж до чего был предприимчив и хитер мальчишка, с Мэри явно заигрывал, веселил ее, задаривал подарками. Против последнего обстоятельства, да ещё в их затруднительном положении, Гилфорд бы и не возражала, если бы взгляды Гэмфри так откровенно не требовали награды, а принцесса так многообещающе ему не улыбалась.

С Илайджей было хоть спокойнее. Этот был мечтатель и романтик, видевший в Мэри не женщину, какой она со дня на день становилась, а прекрасный идеал, даму, какой этот начитавшийся рыцарских романов юноша хотел поклоняться, И леди Гилфорд ничего не имела против, когда по вечерам он тешил принцессу, рассказывая местные преданья. А потом Мэри свела знакомство с самым богатым промышленником Саффолкшира Джоном Пейкоком. Он прибыл в Хогли-Кастл и имел с ее высочеством продолжительную беседу. Джон Пейкок не скрывал, что ему известно, в каких затруднительных обстоятельствах оказалась принцесса. И он готов предложить ей выгодную для них обоих сделку.

– Земли имения Хогли мало плодородны, – говорил этот солидный мужчина. – К тому же они на две трети заболочены, и ваши арендаторы почти не в состоянии снимать с них урожай.

– Мы берем с них оброк тростником для кровли, торфом и ягодами, кои используем для консервации, – отвечала Мэри, изо всех сил стараясь глядеть в лицо промышленнику, тогда как за его спиной стоял его здоровяк и обаяшка сын и смотрел на Мэри восхищенным взором, словно не замечая, что она одета в старое платье и простую овчинную безрукавку.

«Еще один сынок», – сердито думала леди Гилфорд, присутствовавшая здесь же и так испепелявшая нахала взглядом.

– Вы поступаете вполне разумно, – кивал головой Джон Пейкок, – однако вы можете извлечь из этого куда большую выгоду, если прибегнете к огораживанию.

– К огораживанию? Но ведь это ведет к обнищанию крестьян, толкает их на бродяжничество.

– Это если поступить неразумно – просто согнать людей с земли и пустить туда овец. Вы ведь разумная девушка, ваше высочество, и понимаете, что в наше время ничто так не ведет к обогащению, как торговля шерстью. Я же намерен устроить в здешних краях несколько шерстяных мануфактур, а для этого мне нужны такие вот влажные серые земли для выпаса и разведения овец, и люди, которым бы я мог дать работу на мануфактурах. Если вы дадите мне ваши земли в аренду, я устрою и то, и другое. Согласитесь, пока ваши крестьяне еле сводят концы с концами и с трудом могут платить оброк. Я же дам им работу, они не будут в накладе. А я со своей стороны хоть сейчас готов выложить вам щедрый задаток.

Деньги! Как раз то, в чем они так нуждаются! Леди Гилфорд не была бы уверена, что её глаза не засветились, как у кошки. Почему же её госпожа не соглашается, почему просто обещает подумать?

Позже Мэри ей все пояснила. Оказывается, она была просто уверена, что со дня на день за ней пришлют из Лондона. Ведь уже подошел срок Катерине рожать, а значит, вина Мэри отошла в прошлое.

А вести до Суффолка доходят опозданием. И весть, что у её брата родился сын, они получили только через две недели после случившегося. И то, не от королевского гонца, а от Боба, сына того Джона Пейкока, который последнее время зачастил к принцессе. И если Мэри до этого изрядно кокетничала с красивым юношей, то тогда тотчас услала его.

– Моя Мег, – сказала она леди Гилфорд. – Наша ссылка окончена. Неси пергамент, чернила и перья. Я буду писать королю!

Позже леди Гилфорд винила себя, ибо считала, что в том, что случилось, была и её вина. Она ведь вместе с принцессой сочиняла послание и именно по её совету Мэри не писала, с чем поздравляет брата и его жену. Она ведь просто хотела, чтобы в письме не было и отголоска на прошедшие ранее события. А так Мэри написала, что «душа её исполнилась торжества», что «теперь она надеется, что король и его богоданная супруга получили то, что заслужили».

Письмо было отправлено. А ответ они получили лишь через месяц. И какой ответ! Он поверг обоих в шок. Генрих был в гневе. Писал, что и знать не желает теперь свою сестру, он обвинял её в жестокосердии и злонравии, и сообщал, что она должна благодарить своего короля, что он оставляет её в покое с прежним содержанием, а не упек в какую-нибудь ещё более глухую дыру.

Оказалось, что маленький принц, в честь рождения которого были даны столь потрясающие празднества, умер через две недели, и письмо от Мэри пришло, когда король был в трауре и находился в глубочайшем отчаянии.

– Вы должны ехать в Лондон, – не выдержала Гилфорд. – Это все дикое недоразумение. Вы должны пасть ему в ноги и все объяснить.

Мэри молчала, но какой-то лихорадочный блеск в её глазах не понравился гувернантке. А потом девушка вскинула голову, выпрямилась с таким видом, словно сбрасывая гору с плеч.

– Пасть в ноги? Ни за что! Я его сестра, а он даже не пожелал ни в чем разобраться, не захотел понять. Это он, который обрек принцессу крови на нищенское существование. И мне пасть ему в ноги?

– Милочка моя, он – это король Англии.

– И мой брат. Довольно, Мег. Обойдусь и без его прощения. К тому же у меня здесь столько дел, столько задумок.

И она велела оседлать пони, сказав, что едет к Джону Пейкоку. Сделка с промышленником действительно оказалась делом выгодным. Мэри настояла, чтобы никто из окрестных жителей не оказался выброшенным на улицу, и вскоре бывшие крестьяне приступили к работе на шерстяных мануфактурах. А позже она заключила с Пейкоком новый союз: Мэри согласилась приложить свой перстень-печатку на документы, по которым Пейкок от имени английской принцессы Мэри Тюдор стал вести торговлю шерстью с Нидерландами. Леди Гилфорд поначалу опасалась подобного самоуправства, но все было тихо. То ли король и в самом деле не интересовался сестрой, то ли не смел запретить ей иметь отношения со страной, которой правила тетка жениха Мэри (его брак с француженкой так и не состоялся, они все ещё считались в Европе женихом и невестой), то ли у Генриха были другие дела. Так или иначе, а в Хогли завелись деньги, принцесса смогла привести в приличное состояние замок, обновить обстановку, а также и свой гардероб; начала наконец принимать гостей. Она стала в этом краю полноправной хозяйкой, но леди Гилфорд понимала, что принцесса все более выходит из-под её власти. В ней появилась какая-то особая уверенность в себе, какой не было и в её бытность при дворе, на щеках играл румянец, и кто бы мог подумать, что это та болезненная девочка, над которой так дрожали её родители. И, кроме того, она стала очень красивой.

Время шло. Жизнь в Суффолке и в самом деле была тихой заводью, но вести о событиях в стране доходили и сюда. Так они узнали, что королева вновь была беременна, но всякий раз дело оканчивалось выкидышами.

– Люди говорят, что не стоило Генриху жениться на вдове брата, – говорила леди Гилфорд принцессе.

Та никак не реагировала на её слова. Казалось, события при дворе её не беспокоили. И все же когда пришла весть, что король собирается на войну, она оживилась.

– Он будет воевать с французами. Давно пора. Франция – наш извечный враг. И Генрих готовится вместе со своим тестем Филиппом Арагонским и императором Максимилианом Австрийским пощипать перья французскому петуху.

Король отбыл с огромным войском, а Катерина Арагонская была удостоена высшего доверия своего супруга, будучи названа регентшей на время его пребывания во Франции. Ещё никогда женщина в Англии не пользовалась подобной властью.

– Подумать только, – говорила Мэри, – а ведь я помню её униженной, в простом платье со штопаным подолом.

Мэри говорила это беззлобно. С тех пор, как у неё появились деньги – свои деньги, – она позволяла себе жить, если не роскошно, то вполне сносно. Она не держала зла на Генриха и Катерину, однако, когда именно после отбытия Генриха из Англии, она стала получать послания от королевы, то бросала их в камин, не читая.

– Я – отрезанный ломоть. Я сельская госпожа, а не принцесса, – говорила она оторопевшей леди Гилфорд. – И пока мой жених не созреет и не пришлет за мной, не хочу иметь ни с Катериной, ни с Хэлом ничего общего.

Но, видимо, она все же чувствовала себя английской принцессой и, когда стали приходить тревожные вести, она не на шутку заволновалась. Воспользовавшись тем, что король с армией на континенте, с севера вторглись шотландцы. Король Яков IV, несмотря на мирный договор с Англией и на мольбы сестры Генриха VIII Маргарет начал войну.

Теперь Мэри с жадностью выпытывала новости, горячо сопереживала. Но, оказывается, жена её брата была женщиной незаурядной. Оставшись без войск и опытных полководцев, она сумела пламенными речами и публичными выступлениями зажечь патриотический пыл англичан, рекрутов набрали быстро, и когда она выступила на север, у неё было уже вполне приличное войско, которое пополнялось в каждом городе, через который она проезжала, на каждой рыночной площади. Так Мэри узнала, насколько популярна в стране её золовка. Но Катерина была вновь беременна, а после стольких выкидышей отправиться за двести миль на север... Но весть пришла благая. Девятого сентября армии встретились у Флоддена, и англичане наголову разгромили шотландцев – треть их солдат пала, погиб и сам король Яков. У власти остались его двухлетний сын и королева-англичанка. Похоже, в ближайшие несколько лет шотландцы не причинят Англии беспокойства.

Потом Мэри получила от Катерины очередное письмо и, тронутая тем, что даже в час триумфа, королева не забыла о ней, наконец-то решилась его прочесть.

Когда леди Гилфорд поднялась к ней в комнату, Мэри сидела с увлажненными глазами, все ещё держа в руках длинный, мелко исписанный свиток.

– Такое милое письмо, – сказала она гувернантке. – Она достаточно скромно пишет о своих победах, а в основном обращается ко мне с вопросами сочувствия и обеспокоенности. Пишет, что приложит все усилия, чтобы настроить в мою пользу Генриха, ибо теперь, когда она такое сделала для Англии, Генрих не сможет отказать ей в просьбе. Что ж это получается, Мег? Выходит, не из-за Катерины, а только по воле брата я прозябаю в глуши?

Леди Гилфорд лишь пожала плечами. Все эти придворные интриги – никогда не разберешь, кто прав, кто виноват.

Мэри вновь зашуршала свитком.

– А как Катерина пишет о Генрихе! Он удачно воюет, победил при Турне и Теруане, взял в плен нескольких знатных французских вельмож, даже принцев крови. Но знаешь, когда она пишет, как Генрих собственноручно поджигает порох у пушек, какие пиры устраивает по случаю побед – создается впечатление, что он словно на турнире, а не на войне.

«Вполне на него похоже», – отметила про себя гувернантка. Но была довольна, когда Мэри тут же села писать ответ золовке.

Так между ними вновь восстановилась связь. Но ненадолго... Король вернулся, успешная победа супруги после его менее значительных побед во Франции скорее задела его, чем воодушевила. К тому же Катерина вскоре разрешилась очередным мертворожденным сыном, что стало уже раздражать Генриха. Да ещё тесть Генриха Фердинанд Арагонский, в то время как английский король одерживал победы на севере Франции, неожиданно пошел на союз с Людовиком XII, подбив, к тому же и императора Максимилиана и, объединившись, эти трое потребовали от Генриха приостановить продвижение, грозясь выступить против него. Так что английский монарх гневался на свою испано-австрийскую родню, да тут ещё опять разочарование по поводу рождения престолонаследника... Видимо, это сказалось на его отношении к Катерине – она прекратила даже писать, не то чтобы осмелиться замолвить словечко о принцессе.

Но Мэри неожиданно написала придворная дама королевы де Салиас.

«Мы очень ждем вас, миледи, – писала та, которая когда-то отхлестала Мэри по щекам за первый срыв королевы. – Эрцгерцог Карл шлет вам письмо за письмом, хотя после предательства его деда Фердинанда Генрих Тюдор удерживает их у себя. Однако все понимают, что это ненадолго».

Мэри была крайне возбуждена этим посланием. Ей было шестнадцать – жениху тринадцать. Продлится ли опала до периода созревания супруга или, по традиции, её отошлют к австрийскому двору, дабы она изучала местный этикет и обычаи? А пока она усиленно изучала испанский и немецкий, освежала в памяти свои познания в академических науках, много музицировала.

– Я буду такой же великолепной госпожой, как Катерина, – вновь заявляла она.

Потом прекращала учиться, опять садилась за счета, решая, сколько товаров закупить, что заготовить на зиму – она уже боялась отказаться от привычных занятий, опасалась что-то упустить... если её опять оставят саму на себя. И продолжала предаваться тем простым сельским увеселениям, кои так полюбила и которые наивно называла «свободой». Мэри охотилась вместе с троицей своих поклонников – Бобом Пейкоком, Илайджей Одли, Гэмфри Вингфильдом, – ездила в гости к соседям или в богатый дом своего торгового партнера в Испвиче, где получала свежие придворные новости, выслушивала его рассказы о некоем сыне мясника из Испвича, Томасе Вулси, который невероятно возвысился и стал едва ли не советником короля. Потом Мэри возвращалась, притащив с собой какую-нибудь труппу бродячих актеров, в замке начинались представления, а когда это надоедало, принцесса с гостями и челядью собирались вместе у горящих каминов, они играли в шарады, спорили, хохотали или устраивали танцы до полуночи.

Зима началась дождями. Но это не мешало молодежи веселиться в преддверии Рождества. Меся грязь, они ездили по домам и усадьбам, пели песни о приближении Рождества или, когда дождь стихал, зажигали на полях дымные костры.

Как-то раз, когда Мэри вернулась уже затемно после одной из таких поездок, оказалось, что в Хогли прибыл испанский посол Фуэнсалида, который ехал из Лондона в Нидерланды к своему господину эрцгерцогу Карлу и по пути не преминул заглянуть к невесте повелителя.

У Мэри перехватило дыхание при взгляде на этого блестящего вельможу – плащ подбит серебристой лисой, на колете[3] нашито такое множество жемчуга и мерцающих опалов, что он напоминает ночное небо в июне; штаны новомодные – широкие, до середины бедер, и сквозь прорези в них пробиваются атласные буфы. А она... пропахла дымом, на сапожках комья глины, плащ забрызган, а в косе застряла хвоя.

Но принцесса быстро взяла себя в руки, выпрямившись с истинно королевской осанкой. Позже они сидели у огня, попивая подогретое вино с пряностями. Дон Фуэнсалида, рассыпаясь в цветистых комплиментах, сообщил, что прибыл сюда инкогнито, исключительно по просьбе своего юного государя, который весьма интересуется своей невестой, ибо даже за море дошла весть, что король прячет редкостную жемчужину английской короны, красавицу принцессу, о которой идет молва, как об умнейшей и предусмотрительной особе, которая ведет с Нидерландами успешную торговлю, прекрасно распоряжается в своих владениях (при слове «владения» Мэри едва не хмыкнула), и которую очень любит тетка Карла, королева Екатерина. Вот его господин и послал его к своей избраннице, дабы дон Фуэнсалида лично выказал ей любовь и уважение светлейшего эрцгерцога и принца Кастилии, преподнес ей дары, а также попросил, чтобы её высочество оставалось и далее верной их освященному церковью договору.

В тот момент Мэри интересовали только дары: душистый мускус, ароматная амбра, серебряная шкатулка с перламутровой пудрой, пара рулонов дорогих тканей и несколько удивительных птиц – индеек, коих привозят из испанских колоний за морем[4], и мясо которых особенно сочно и нежно. Мэри была довольна и не удержалась, чтобы не наобещать дону Фуэнсалиде всего что угодно, и даже немного пококетничала (все-таки это был весьма импозантный мужчина). Но когда посол уехал – задумалась.

– Мы здесь, в провинции, многого не знаем. Но, видимо, что-то не ладится у испанцев с Хэлом, раз они даже перед его опальной сестрой заискивают. Конечно, после такого предательства Фердинанда... Но не осмелится же Хэл разорвать помолвку между мной и Карлом? Ведь этот союз желал заключить еще наш отец.

А через час, прикладывая к плечу то малиновый бархат, то шуршащую парчу – подарки дона Фуэнсалиды – она и думать забыла о дарителе. Но, как оказалось, ненадолго. Мэри вбила себе в голову, что приезд испанца – начало перемен в ее жизни. И почему-то именно на это Рождество ждала вестей от брата.

В дверь постучали.

Леди Гилфорд резко села. Уж не задремала ли она? Или размечталась, как монахиня? С чего бы ей это валяться в постели, когда в замке столько дел? Стареет она, что ли?

Леди Гилфорд заметила, что в трубе, где раньше завывал и стонал ветер, тихо, огонь не мечется, а горит тихим, ровным пламенем. Вернее, догорает. Сколько же она пролежала? За окошком совсем стемнело, и тихо так. Видать, и впрямь распогодилось к вечеру. Который сейчас час?

Стук в дверь повторился. Даже не стук, а какое-то робкое поскрёбывание. Уже по одному этому Мег Гилфорд догадалась, что это жена кастеляна.

– Да входи, Изабел. Ну, голубушка, что случилось? Робкая дама нервно теребила край передника.

– Миледи, в замок прибыла...

– Что? – так и подскочила Гилфорд. – Неужели от короля?..

– Нет, миледи, нет. Просто в Хогли прибыла одна знатная дама. Удивительно, как она смогла пробраться сквозь заносы. А ведь по всему видать – прибыла она издалека.

Леди Гилфорд торопливо разгладила складки на юбке, поправила отвороты высокого пятиугольного чепца.

– Знатная дама, говоришь. Ну она хоть представилась?

– Конечно. Это леди Джейн Попинкорт.

Гилфорд даже застыла на миг, перевела дыхание. Подумаешь, Джейн Попинкорт! А эта дуреха кастелянша – «леди». На деле – бывшая фрейлина ее Мэри, была девочкой сиротой, воспитанницей одного из вельмож двора. После опалы Мэри ее тоже услали Бог весть куда. И вот она прибыла в Хогли, да еще в такую погоду. Гм. Надо сообщить Мэри, может, хоть встреча с бывшей наперсницей развлечет ее.

Глава 2

Мэри сбегала с башни, перепрыгивая через ступеньки лестницы.

– Ваше высочество! – кричала сзади Гилфорд. – Возьмите себя в руки! Ведь это просто Джейн. А ваше достоинство, ваш сан...

К словам Мег следовало прислушаться. Но и в самой Мэри, дочери и сестре королей, жило истинное монаршее достоинство, которое всегда приходило ей на выручку, когда неуемный темперамент девушки брал верх. Принцесса опомнилась. Она ведь не простая сельская леди, она... Хотя ей так приятно было узнать, что хоть Джейн Попинкорт своим прибытием сделала ей сюрприз в предрождественскую ночь. Предрождественская ночь, Сочельник!.. Принцесса, казалось, только сейчас ощутила удивительную атмосферу праздника.

Она остановилась перед дверью в холл, перевела дыхание и вошла в помещение с достоинством истинной принцессы крови. И тем не менее ее появление не сразу заметили. В зале было людно. Мэри увидела несколько незнакомых усталых людей, чьи промокшие от снега накидки развесили перед огнем камина. Однако большинство присутствующих сгруппировались там, где сидела удивительно нарядная молодая женщина. Воистину леди!

Принцесса даже не сразу узнала её. Неужели эта пухленькая и элегантная дама и есть та Джейн Попинкорт, что так веселила её в детстве, та шустрая девочка-подросток, что не гнушалась подслушивать под дверьми, а потом доносила принцессе все придворные сплетни, и они, укрывшись в кровати с головой, подолгу шептались и хихикали.

Сейчас Мэри даже тихонечко ахнула, словно удивляясь, откуда в их край залетела эта райская птица. Такое яркое платье – оранжевый бархат с парчовыми аппликациями, пышные буфы на локтях и плечах. Плоская шапочка из парчи, казалось, лишь чудом держится на затылке, не пряча черных, гладко зачесанных волос Джейн. Прямоугольный вырез ее платья не скрывал высоко поднятую корсажем грудь фрейлины, ее пышные плечи. Джейн стояла у камина, повернувшись в сторону находившейся в полутьме принцессы, и Мэри видела её круглое, милое личико – пухлый подбородок, рот в форме сердечка, с очаровательной родинкой в углу губ, отчего казалось, что Джейн слегка улыбается. Под яркими черными бровями глаза цвета спелой вишни.

Мэри сделала несколько шагов вперед. Джейн наконец узнала ее, ахнула, но тут же взяла себя в руки. Подхватив юбки, девушка присела в низком реверансе, опустив глаза, в полной достоинства и почтения истинно придворной манере.

– Моя высокочтимая принцесса!

Мэри молчала. Она была и рада встрече с подругой детства, и несколько шокирована, почти обижена её вызывающей роскошью.

– Встаньте, Джейн Попинкорт. Мы рады вам. Джейн выпрямилась. Несколько минут она глядела на принцессу, потом улыбнулась.

– Ваше высочество, вы стали просто красавицей! Я восхищена.

В тот же миг Мэри простила ей и вызывающую роскошь её наряда, и то, что после стольких лет молчания Джейн появилась так неожиданно. Она даже сделала шаг к подруге, словно намереваясь её обнять, и окружающие торопливо расступились, глядя на них с интересом. И Мэри отчего-то ощутила неловкость.

– Следуйте за мной, мисс Попинкорт.

В своей комнате она вновь оглядела Джейн, усевшись перед прибывшей в кресле, как на троне.

– Рассказывай, Джейн, что привело тебя в Хогли-Кастл? Она глядела на Джейн снизу вверх, не предлагая сесть, и той, чтобы выразить просьбу, пришлось почти стать на колени в реверансе.

– Ваше высочество... Миледи! Я прибыла, чтобы нижайше умолять вас зачислить меня в ваш штат в качестве фрейлины.

– Что?! Ты – богатая, знатная леди, приезжаешь ко мне, к опальной принцессе, и просишь о покровительстве? Или ты не разглядела замок Хогли? Это сельское поместье, где, смею тебя уверить, я влачу, благодаря щедротам моей семьи, отнюдь не царственное существование.

Джейн, все ещё не вставая с колен, улыбнулась.

– Что ж, Хогли-Кастл хоть и несколько старомоден, но вполне уютен и комфортабелен, смею заметить. А эти панели на стенах сделаны в стиле последней моды. Но главное, я так скучала по вашему высочеству все это время! И при первой же возможности... Я так спешила к вам, что даже обогнала свой обоз и свиту.

– Обоз, свита... Да ты стала состоятельной дамой, леди Джейн Попинкорт.

– И бездомной, – тише добавила Джейн. – Поэтому у меня вся надежда на то, что вы не откажете мне, и в память старой дружбы возьмете меня в услужение.

Мэри стало любопытно, но поговорить им так и не дали. Появилась леди Гилфорд с прислужницами. Гувернантка стала возмущаться, что Мэри не будут греть второй раз воду для купания, да и пора вспомнить, какой сегодня день, нужно готовиться к приему гостей.

– Рождество! Сочельник!.. – вскочила Джейн. – Я так рада, что успела к празднику. А ведь я прибыла из-за моря, едва пережив страшную бурю. Моя свита умоляла меня остаться передохнуть, но я велела взять самых сильных лошадей, нанять самых толковых провожатых. И вот, несмотря на все превратности пути, я с вами, моя принцесса.

Мэри же подумала, что тяготы пути в зимнюю пору не слишком-то сказались на Джейн. Но главное не это: она отметила, что Джейн была за морем, и ощутила жгучее любопытство.

– Идемте, мисс Джейн, вы поможете мне принять ванну.

О возможной усталости Джейн она не думала, да и фрейлина также не ссылалась на нее. Она провела жизнь при дворах правителей и знала, что личное самочувствие не играет там роли, если надо услужить. Джейн научилась быть выносливой, поэтому только спросила:

– Так я принята?

– Я ещё ничего не обещала.

Пока Мэри раздевалась и прятала волосы под чепчик, Джейн сбегала за всякими душистыми эссенциями для воды, и теперь вода стала даже чуть маслянистой, а пар так и заблагоухал лавандой и мятой. Джейн же старалась вовсю. Намылив шерстяную варежку, она усердно терла плечи и спину принцессы, заодно отвечая на её многочисленные вопросы.

После ссылки принцессы она тоже была удалена со двора в имение своего покровителя лорда Уингфольда. Но вскоре лорд был отправлен послом в Брюссель ко двору Маргариты Австрийской, и для Джейн лучшим выходом стало отправиться с ним. Так она стала фрейлиной при дворе этой правительницы, в штат которой входили ещё несколько дочерей английских вельмож – дочери лорда Дакра и сестры Болейн, к примеру.

Поначалу для Джейн все складывалось хорошо. Маргарита Австрийская, внучка последнего герцога Бургундского Карла Смелого, решила возродить в Нидерландах все былое великолепие двора своего великого деда. Брюссель стал центром мод, науки и изящных искусств. Но потом лорд Уингфольд обидел правительницу, уехав, не простившись, в паломничество, и Джейн осталась без поддержки.

– Я уверяла леди Маргариту, что мой благодетель скоро вернется, – смывая с принцессы пену, рассказывала Джейн. – И сэр Томас Болейн, бывший вторым послом при дворе, поддерживал меня, говоря, что сэр Уингфольд уехал исключительно по причине нездоровья – так оно и было, уверяю вас. Но так как он не вернулся, а я была его протеже, на меня смотрели косо. К тому же леди Маргарита теперь куда больше внимания уделяла дочерям Болейна – этой глупой гусыне Мэри и вертихвостке Анне, которая полностью покорила её милость герцогиню, так что теперь и их отец Томас Болейн перестал оказывать мне покровительство. И если тогда меня не отослали со двора сразу, то только по причине союза отца Маргариты императора Максимилиана и вашего августейшего брата короля Генриха. Согласитесь, миледи, совсем не пристало отсылать от двора английскую леди, когда сама Маргарита устраивала пиры в честь побед английского оружия над французами. А потом прибыл его величество Генрих Тюдор, и я невольно оказалась в центре всеобщего внимания. Его величество даже подарил мне десять тысяч на приданое. Вот откуда мое богатство.

Мэри, которой Джейн как раз помогала надеть сорочку, даже запуталась в завязках ворота, сердито рванула их.

– Десять тысяч! А мне... – она сердито задышала. – Продолжай, Джейн.

Дальше рассказ фрейлины перешел на щедроты короля Генриха и на те увеселения, которые устраивала ради него леди Маргарита. Пиры следовали за пирами, турниры за турнирами. В рыцарских состязаниях король Генрих Тюдор не знал себе равных, только Чарльз Брэндон мог сравниться с ним.