Русь изначальная - Утонуть в крови. Вся трилогия о Батыевом нашествии

Моисей видел, как жены Бату-хана заерзали на подушках и начали перешептываться между собой, разглядывая синеглазого и золотоволосого Федора Юрьевича. Бату-хан был одногодком с Федором Юрьевичем, им обоим было по двадцать девять лет. Однако низкорослый и щуплый Бату-хан совершенно терялся в глазах женщин на фоне высокого красавца Федора Юрьевича.

Разговор между Бату-ханом и Федором Юрьевичем получился короткий. Повелитель татарской орды похвалил намерение рязанских князей покориться ему без сопротивления, пожелав при этом увидеть у своих ног отца Федора Юрьевича. Узнав, что Юрий Игоревич собирает дань, которую он намерен лично доставить в татарский стан, Бату-хан заулыбался и пригласил послов отведать его угощение.

Русичи уселись на ковре там же, где стояли. Было видно, как им непривычно сидеть, поджав ноги по-восточному.

Татарские слуги поставили перед рязанцами большие блюда с жареной бараниной, подносы с лепешками, сыром, изюмом и курагой. Послам раздали золотые чаши, наполненные кумысом.

Одновременно кушанья и напитки были принесены слугами и для татарской знати. Всей этой церемонией распоряжался баурчи, ханский стольничий. Баурчи стоял в сторонке, сложив руки на груди, и зорко следил, чтобы яства подавались в соответствии с рангом пирующих: лучшие куски мяса доставались Бату-хану, его женам и царевичам-чингизидам.

Жареное мясо знатные татары брали руками, вытирая жирные пальцы о мягкие белые полотенца или о голенища сапог. Лишь Бату-хану одна из его жен то и дело протягивала небольшую круглую чашку с водой, в которой он споласкивал пальцы.

Русичи, не привыкшие обходиться за трапезой без ножей и вилок, ели медленно, стараясь не заляпать жиром свои нарядные одежды.

Отвечая на вопросы любопытного хана Кюлькана, Моисей поведал ему все, что знал о боярах Любомире Захариче и Патрикее Федосеиче, а знал он о них очень мало. Немногим больше Моисей мог поведать и о князе Федоре. Впрочем, упоминание Моисеем того, что Федор Юрьевич женат на красавице-гречанке из рода византийских императоров, необычайно заинтересовало не только хана Кюлькана, но и прочих царевичей, с которыми тот поделился этим известием.

Моисей поглядывал на хана Бату, стараясь определить по выражению его скуластого круглого лица, доволен ли он приездом посольства из Рязани. Бату-хан смеялся над шутками братьев-царевичей, постоянно заговаривая с какой-нибудь из своих жен или обращаясь к кому-нибудь из нойонов. На рязанцев Бату-хан не обращал никакого внимания, словно их не было в шатре.

Вдруг кто-то из царевичей громко и развязно спросил о чем-то князя Федора.

Толмач перевел прозвучавший вопрос на русский язык:

– Светлый хан Берке желает знать, князь Федор, правда ли, что супруга твоя из семьи греческих василевсов?

– Правда, – ответил Федор после краткой паузы.

Моисей заметил, что при этом Федор отодвинул от себя жаркое и слегка нахмурился.

– Красива ли твоя жена, князь? – прозвучал вопрос от хана Бури.

– Красива, – промолвил Федор и нахмурился еще больше.

– Скажи, князь, что прелестнее у твоей жены, лицо или тело? – поинтересовался Гуюк-хан, смакуя маленькими глоточками кумыс из чаши.

Среди царевичей прошло оживление, они принялись со смехом переговариваться между собой и о чем-то спорить.

Федор хмуро проговорил, что не станет говорить об этом.

Гуюк-хан опять что-то сказал. Царевичи засмеялись еще громче.

Толмач перевел Федору сказанное Гуюк-ханом:

– Доблестный Гуюк-хан говорит, что в знак милости к тебе, князь Федор, он хочет взять в наложницы твою жену. У Гуюк-хана среди наложниц есть китаянки, туркменки, армянки, половчанки, а вот гречанки пока нет.

– Ну, так скажи ему от меня, что гречанке совсем не место в его задымленной юрте! – сердито произнес Федор, обращаясь к толмачу.

Толмач слегка запнулся, переводя на монгольский язык смелый ответ Федора Юрьевича.

Гуюк-хан свирепо зыркнул на князя Федора своими раскосыми глазами и что-то гневно прокричал татарской страже. Стражники ринулись было к Федору Юрьевичу, но были остановлены властным окриком Бату-хана.

Обращаясь к Гуюк-хану, Бату-хан заговорил с нескрываемой неприязнью в голосе. Гуюк-хан сидел, не смея поднять глаз, не смея возразить. Примолкли и остальные царевичи. В шатре водворилась гнетущая напряженная тишина, нарушаемая лишь треском горящих поленьев и резким голосом Бату-хана.

Моисей испуганно спрятался за спину хана Кюлькана.

Одна из жен Бату что-то сказала ему.

Бату-хан улыбнулся и через толмача обратился к Федору:

– Такой видный витязь достоин более высокой чести! Тебя, князь Федор, я готов взять к себе на службу, а твоя жена-красавица станет украшением моего гарема.

Произнеся это, Бату-хан вытянул вперед ногу в узорном башмаке с загнутым носком. Его узкие темные глаза миролюбиво и с ожиданием взирали на Федора Юрьевича.

– Князь, тебе следует поцеловать носок башмака у непобедимого Саин-хана в знак признательности за оказанную честь, – тоном, не допускающим возражений, сказал Федору Юрьевичу татарский толмач. – Так принято у нашего народа, – негромко добавил он, видя, что князь Федор не двигается с места.

– Такое раболепство не принято у нас, русичей! – резко промолвил Федор Юрьевич.

Князь встал на ноги, но кланяться явно не собирался. Бояре с двух сторон что-то сердито и настойчиво шептали Федору, теребя его за рукава кафтана, но Федор не желал их слушать.

Толмач пребывал в полнейшем замешательстве.

– Скажи своему хану: разве он одолел меня в битве, что желает владеть моей женой? – заявил толмачу Федор Юрьевич, не скрывая своего негодования. – Скажи ему, что у русичей недостойно отдавать своих жен на позор кому ни попадя! Я бесчестьем себя покрыть не хочу. У вас свой обычай, а у нас свой.

Царевичи и ханские советники с нетерпеливым ожиданием взирали на толмача, желая узнать, что сказал русский князь. Особенное нетерпение можно было прочесть на лице Гуюк-хана.

Толмач, запинаясь, перевел на монгольский сказанное князем Федором.

Едва толмач умолк, как по шатру прокатился гул гневных голосов. Татарская знать была возмущена дерзостью и неучтивостью Федора Юрьевича. Царевичи переглядывались между собой, жены Бату-хана перешептывались, толкая друг дружку локтями. Лишь Гуюк-хан криво усмехался.

Выслушав толмача, Бату-хан вскочил с трона как ужаленный. Он что-то быстро проговорил, указав рукой на дверь юрты.

– Великий Саин-хан говорит, что вы можете возвращаться домой, – обратился толмач к рязанским послам. – Вас никто больше не задерживает.

Отвесив прощальный поклон, русичи гурьбой двинулись к выходу из юрты. Впереди шел Федор Юрьевич с гордо поднятой головой.

Стража распахнула перед послами двойные плотные занавески на дверях.

Едва послы покинули ханский шатер, Бату-хан жестом подозвал к себе молодого плечистого военачальника в пластинчатом панцире и что-то прошептал ему на ухо. Военачальник поклонился и торопливо удалился из шатра.

Вскоре невдалеке от ханского шатра раздались звуки борьбы, лязг мечей, гортанные выкрики татарских воинов и громкая русская брань, потом раздался громкий предсмертный вскрик князя Федора.

Вся монгольская знать, забыв про яства, вслушивалась в то, что творилось за войлочной стенкой огромной юрты, на холодном зимнем воздухе. Где-то рядом, всего в полусотне шагов от ханской юрты, шла ожесточенная рукопашная схватка. Всем было понятно, что это нукеры Бату-хана безжалостно расправляются с рязанскими послами. Хрипы и стоны умирающих звучали в унисон яростным крикам монголов, которые подбадривали друг друга, стараясь одолеть какого-то неодолимого врага.

Беспокойство и раздражение отразились на лице у Бату-хана, который не мог понять, почему его нукеры так долго возятся с горсткой безоружных русов! Обеспокоены были и царевичи-чингизиды, слыша дикие вопли Батыевых нукеров, словно тех заживо резали на куски!

Наконец Бату-хан стремительно ринулся вон из шатра, опрокинув низенький стол с кушаньями, стоящий подле золотого трона. Следом за Бату-ханом толпой устремились царевичи, нойоны и ханские советники. Даже толстый баурчи и некоторые из слуг, одолеваемые любопытством, выбежали из шатра.

Зрелище, открывшееся Бату-хану и толпе татарской знати, могло потрясти кого угодно.

На истоптанном окровавленном снегу в разных позах лежали рязанские послы и гридни, сопровождавшие их в этой поездке. Мертвые русичи лежали, образовав круг, в центре которого лежал безжизненный князь Федор, заколотый в спину ударами копий. Из семерых гридней в живых оставался один, одноглазый и седовласый. Окруженный полусотней Батыевых нукеров, одноглазый рязанец отбивался столь храбро и умело, что это невольно вызывало восхищение. В одной руке у отважного рязанца был прямой славянский меч, в другой – кривая монгольская сабля. Два клинка, сверкая, как быстрые молнии, разили татарских воинов одного за другим. Отсеченные руки и головы так и разлетались в разные стороны, кровь брызгала фонтаном из разрубленных шейных артерий, раненые и умирающие ханские нукеры корчились со стонами у ног бесстрашного русича, который был неуязвим, словно разгневанный демон.

Поняв, что ни числом, ни умением им не одолеть столь опытного и смелого воина, Батыевы нукеры отпрянули по сторонам, похожие на свору псов, обложивших медведя-шатуна. Находясь в плотном кольце врагов, рязанец что-то хрипло выкрикивал, свирепо озираясь вокруг и потрясая двумя окровавленными мечами.

– Что он говорит? – спросил Бату-хан, дернув за рукав толмача.

– Этот русич спрашивает, где хваленый хан Батый? – ответил толмач. – Пусть он выйдет и сразится с ним! Еще этот безумец спрашивает, где же храбрейшие из татар? Мол, его окружают лишь жалкие трусы!

К Бату-хану протолкался его брат Тангут.

– Повелитель, позволь моим нукерам прикончить этого наглеца! – Тангут ткнул пальцем в одноглазого рязанца. – Позволь, и через несколько минут тебе поднесут отрубленную голову этого уруса!

– Действуй, брат! – Бату-хан милостиво кивнул. – Но пусть твои нукеры захватят этого русича живым. Я хочу поговорить с ним.

Тангут быстро созвал своих телохранителей и, размахивая руками, велел им показать, на что они способны, как умелые воины.

Нукеры Тангута, коих было не меньше тридцати человек, скопом набросились на одноглазого рязанца. Их смелый порыв натолкнулся на сверкающий и лязгающий непреодолимый барьер из двух мечей. Рязанец рубил, колол и подсекал воинов Тангута, успевая уворачиваться от их ударов, при этом поворачиваясь в разные стороны с такой стремительностью, какой от него трудно было ожидать при его возрасте и мощном телосложении. В первые же секунды схватки трое нукеров Тангута упали наземь замертво, еще пятеро поспешно отползли в сторону, получив колотые и резаные раны.

Неожиданно монгольский меч в руке рязанца обломился возле самой рукояти при нанесении очередного рубящего удара. Воины Тангута воспользовались этим моментально. Кто-то бросился на рязанца сзади, кто-то схватил его за обезоруженную левую руку, сразу двое нукеров схватили русича за ноги. Какой-то ловкий нукер мастерским ударом своей сабли выбил меч из руки одноглазого великана.

Тангут и его брат Берке торжествующе расхохотались при виде этого.

Однако схватка на этом не прекратилась. Оставшись без оружия, рязанец пустил в ход свои сильные руки, расшвыривая воинов Тангута, как маленьких детей. Одного из нукеров русич схватил за ноги и, подняв его над головой, принялся раскручивать в воздухе эту орущую от страха живую дубину, нанося ею удары направо и налево. Каждый такой удар сбивал с ног разом по трое-четверо татарских воинов, которые падали друг на друга, как большие тряпичные куклы.

Веселье в свите Бату-хана мигом потухло, никто из знатных монголов доселе не встречал такого непобедимого силача. Тангут, брызгая слюнями, свирепо орал на своих нукеров, обзывая их грязными словами.

– Что вообще могут эти жалкие буряты и ойроты?! – презрительно воскликнул Гуюк-хан. – С этим силачом запросто совладают мои нукеры! Светлейший, позволь мне сделать тебе приятное. – Гуюк-хан слегка поклонился Бату-хану, прижав ладонь к груди.

Бату-хан молча кивнул, поправив на своих плечах белую песцовую шубу, которую накинула на него одна из его жен, прибежавшая из шатра.

Нукеры Тангута были родом из бурят и ойротов, эти лесные племена были покорены еще Чингис-ханом. При распределении владений между потомками Чингис-хана земли ойротов и бурятов стали наследственным улусом Тангута.

Нукеры Гуюк-хана набросились на рязанца не с оружием в руках, а с шестами и веревками. Сначала они жердями сбили могучего русича с ног, затем связали ему руки. Точно так же воины Гуюк-хана ловили и приводили в становища молодых лосей и оленей, чтобы к какому-нибудь торжеству под рукой всегда была свежая дичина. Этому они научились на своей родине в лесистых горах Хангая и у истоков реки Орхон. Нукеры Гуюк-хана были из племени кераитов, а все кераиты были прирожденными охотниками.

Когда связанного рязанца подвели к Бату-хану, тот долго молча разглядывал его, словно перед ним был диковинный зверь.

Наконец Бату-хан пожелал узнать имя плененного богатыря.

– Его зовут Апоница, – сказал толмач. – Он незнатного рода и всю жизнь служил князю Федору, который вырос у него на глазах.

– Ты очень храбрый воин! – обратился Бату-хан к Апонице. – Ты сед, но крепок и ловок. Пойдешь служить ко мне? Твой князь все равно уже мертв.

Толмач перевел сказанное Батыем на русский язык.

Апоница отрицательно мотнул головой, с холодной ненавистью глядя на Бату-хана из-под растрепанных седых прядей.

– Отпустите его! – распорядился Бату-хан. – Пусть едет в Рязань и скажет рязанскому князю, что я жду его с данью. Да пусть рязанский князь прихватит с собой свою дочь и вдову князя Федора, тогда он получит мир от меня.

Горделиво повернувшись, Бату-хан направился было обратно в шатер, но его остановил окрик его брата Тангута, воины которого обнаружили среди мертвых рязанцев одного израненного и недобитого.

– Велишь ли добить этого уруса, повелитель? – спросил Тангут.

– Нет, не трогайте его, – сказал Бату-хан. – Отправьте этого раненого уруса в Рязань вместе с одноглазым.

Находившийся в толпе татар Моисей видел, как нукеры Гуюк-хана освободили от веревок Апоницу, положили в сани израненного боярина Любомира Захарича. Татарские конюхи привели три лошади и принялись расторопно запрягать их в сани.

Все это время Апоница стоял над бездыханным телом Федора Юрьевича, не сдерживая своих рыданий.

Когда кони были запряжены, Апоница сел в сани и щелкнул вожжами – длинногривая гнедая тройка стремительно сорвалась с места.

Был декабрь 1237 года.

Апоница со слезами на глазах поведал Юрию Игоревичу о том, как безбожные мунгалы закололи копьями его сына.

Старая княгиня Агриппина Ростиславна, мать Юрия Игоревича, слегла в постель после столь печальной вести. Жена Юрия Игоревича, Агриппина Давыдовна, в это время пребывала в Пронске, поэтому тяжелая весть о смерти старшего сына до нее пока не дошла.

Разговор с израненным боярином Любомиром Захаричем у Юрия Игоревича не получился.

На расспросы Юрия Игоревича о том, как вел себя Федор в ставке Батыя, Любомир Захарич откровенно ответил:

– Неразумно вел себя твой сын, княже. Дерзил Батыге и братьям его, советов наших не слушал. Может, и удалось бы нам столковаться с Батыем, кабы Федор оказался посговорчивее.

– В чем же мой сын не пожелал уступать Батыю? – спросил Юрий Игоревич, нервно теребя свою короткую бороду.

– Батый и его братья заинтересовались супругой Федора, стали выспрашивать о ней, видать, падки нехристи на женскую красу, – молвил боярин Любомир, полулежа в кресле, куда его осторожно усадили княжеские челядинцы. – Батыга пожелал видеть Евпраксию среди своих наложниц. Федору благодарить бы Батыгу и в ноги бы ему кланяться, дабы задобрить его душу поганскую. Так нет! Федор и кланяться не стал, и заявил еще, что не место Евпраксии в юрте татарской. Вот Батыга и взбеленился!

– Ты же знаешь, боярин, что Федор в жене своей души не чаял, как он мог отдать ее Батыю! – воскликнул Юрий Игоревич. – И откель татары прознали про Евпраксию?

– Не ведаю, княже, – ответил Любомир Захарич. – Я так мыслю, что не место чувствам там, где речь идет о жизни и смерти множества русских людей. Ты посылал нас не спорить с Батыем, но договариваться с ним, чтобы время выгадать. А Федор, одержимый гордыней, так и не понял, с кем имеет дело, и поплатился за это головой! – Сделав резкое движение рукой, боярин Любомир поморщился от боли. Физическое страдание, видимо, добавило ему раздражения, поэтому он сердито добавил: – Кабы отдали бы Евпраксию в наложницы, то и Батыгу умаслили бы, и время выгадали. Но сын твой, княже, все испортил своим глупым упрямством. Теперь Батый на Рязань пойдет. И все едино Евпраксия ему достанется.

– Достанется, говоришь! – разозлился Юрий Игоревич. – А ты вот это видел, боярин! – Князь сунул кукиш под нос Любомиру Захаричу. – Не получит Батыга Евпраксию! Я этому выродку отомщу сторицей за смерть Федора. Наведу полки рязанские на татарский стан! Коль пособит Господь, своим мечом порублю Батыгу на куски!

– Остынь, княже! – промолвил Любомир Захарич. – Ты не видел стан татарский, а я видел. Сила у Батыги несметная! Одним нам без суздальцев не выстоять, Бог свидетель.

– Не стращай меня, боярин! – отмахнулся Юрий Игоревич. – И половцы в былые времена к нам жаловали в несметном числе, и мордва, и булгары… Да токмо стоит Рязань и поныне!

– Самое лучшее, князь, по моему разумению, это попытаться замириться с Батыем, – сказал Любомир Захарич. – Вновь отвезти дары богатые в стан татарский и вместе с дарами – Евпраксию. Может, тогда подобреет Батыга. Заодно и тело Федора выдаст.

Однако Юрий Игоревич был одержим одной-единственной мыслью: сражаться с татарами! Истреблять подлых мунгалов, где только придется! Мстить Батыге за смерть любимого сына!

После беседы с боярином Любомиром Юрий Игоревич собрал на совет князей и воевод. Кратко поведав собравшимся о гибели Федора, Юрий Игоревич затем заявил, что не станет дожидаться прихода татар за стенами Рязани, но ударит по становищу Батыя без промедления со всеми конными и пешими полками.

– Ныне снег валит, это нам на руку, ибо лошади у татар низкорослые, резво скакать по сугробам не смогут, – молвил Юрий Игоревич с воинственным блеском в очах. – Батый и его братья небось полагают, что у князей рязанских не достанет мужества выйти в поле против всего татарского войска. Вот мы и накажем нехристей узкоглазых за их самонадеянность, свалившись на них как снег на голову!

Всеволод Михайлович и Юрий Давыдович были несказанно изумлены услышанным из уст всегда такого осмотрительного в ратных делах Юрия Игоревича. Такой дерзновенной смелости они от него не ожидали! Не меньше был изумлен и родной брат Юрия Игоревича, Олег Игоревич.

– Разума ты лишился, брат! – сказал Олег Игоревич. – Хочешь все рязанское воинство в неравной сече положить? На внезапность да на сугробы уповаешь, а того не ведаешь, что Батыга, может, токмо и ждет, когда полки рязанские в степь выйдут. Не ты ли говорил, что ныне рязанцам одной храбрости мало, надо бы еще и хитрость употребить. Договариваться надо с Батыем, а не на рожон лезть!

– Коль ты робеешь, брат, я тебя силой в сечу не тяну, – промолвил Юрий Игоревич. – Можешь возвращаться к себе в Белгород. Ступай с Богом! Промышляй сам, как сберечь от татарской напасти град свой.

Решительно поддержал своего дядю коломенский князь Роман Ингваревич. В свои двадцать семь лет старший сын Ингваря Игоревича уже имел немалый ратный опыт. Ему довелось поучаствовать во многих княжеских распрях, отражать набеги половцев, ходить в походы на мордву и черемисов. Юрий Игоревич удержался на рязанском столе во многом благодаря ратному умению своего старшего сына Федора и племянника Романа Ингваревича, которые победили в сражениях всех своих двоюродных дядей, стремившихся отнять Рязань у потомков Игоря Глебовича.

Роман Ингваревич пристыдил своего другого дядю Олега Игоревича, который убоялся неведомых мунгалов, даже не скрестив меч с ними! Он одобрил дерзкий замысел Юрия Игоревича, пояснив, что, как бы ни было огромно татарское войско, голова у этого войска все равно одна. И голова эта – Батый.

– Убьем Батыя, тогда мунгалам будет уже не до Рязани, – заявил Роман Ингваревич. – Батыевы братья начнут судить да рядить, кому из них главенство держать, может, в споре том и за мечи возьмутся. У степняков кровь горячая. А коль дойдет у Батыевых братьев до кровопролития, тогда и орда татарская рассыплется, развеется, как мякина по ветру.

С Романом Ингваревичем согласился его брат Глеб Ингваревич, такой же храбрый рубака.

– Что и говорить, братья, Батый – грозный враг! – промолвил Глеб Ингваревич. – Однако же он не из железа сделан, а значит, смертен, как все люди. Коль внезапно обрушимся мы всеми полками на стан татарский, то, может, и пробьемся до самого Батыева шатра. Может, кого из братьев Батыевых посечем. Надо токмо подобраться к нехристям тихо, без шума. Лучше всего ночью, перед рассветом.

– Сможем ли мы подойти неприметно к стану татарскому? – выразил сомнение юный Кир Михайлович. – Дозоры у татар, чай, дремать не станут.

– Сможем, – уверенно проговорил Юрий Игоревич. – Мунгалы раскинули стан свой возле Черного леса. Лесными тропами ратники наши и подкрадутся к Батыевой ставке.

– А наши конные полки ударят на татар с южной степной стороны, – вставил Роман Ингваревич. – Оттуда татары уж точно не ждут никакой опасности.

Юрий Игоревич расстелил на столе широкий кусок отбеленного холста, затем, взяв из печи уголь, он уверенными штрихами стал наносить на грубую ткань извилистый берег Оки, ее степные притоки, пограничные городки, Черный лес, вклинившийся в степное раздолье, и дороги, ведущие к этому лесу со стороны Рязани, Мурома и Пронска.

Князья сгрудились вокруг стола, глядя, как на холст ложатся длинные стрелки, обозначавшие направление движения русских полков. Говорили в основном Юрий Игоревич и Роман Ингваревич, обсуждая, как вернее всего совершить глубокий охват конными дружинами Батыева стана, как не заплутать в ночном лесу пешим полкам, какими сигналами обмениваться дозорным.

Из воевод, приглашенных на военный совет, лишь двое одобряли намерение Юрия Игоревича. Это были Сбыслав Иванович, верный соратник Романа Ингваревича во всех походах, и Супрун Савелич, гридничий рязанского князя. Все прочие воеводы с хмурым видом восседали на скамьях, видя, что князья не намерены прислушиваться к их советам и здравым речам.

Безучастно сидел в стороне и Олег Игоревич, то и дело прикладываясь к липовому ковшу с квасом. По его лицу было видно, что он остался при своем мнении и не желает участвовать в обсуждении этого заведомо гиблого замысла.

* * *

Присутствовал на этом военном совете и боярин Бронислав вместе с братом Веринеем. После окончания совета, когда бояре рязанские стали расходиться по домам, Бронислав намеренно задержался в княжеском тереме, желая переговорить с Давыдом Юрьевичем с глазу на глаз.

Бронислав довольно долго ожидал, когда князь Давыд выйдет из отцовских покоев, где князья расспрашивали Апоницу о том, что он видел в татарском стане. Бронислав и Давыд столкнулись в одном из полутемных переходов терема, ведущего к лестничному пролету со второго яруса на первый.

Бронислав без обиняков стал расспрашивать Давыда про свою сбежавшую жену. Не у него ли в Ольгове скрывается Саломея?

– Не по себе ты жену выбрал, боярин, – сдвинув брови, заговорил Давыд. – Не люб ты Саломее, вот и сбежала она от тебя. Забудь о ней, мой тебе совет. Не вернется к тебе Саломея, даже не надейся.

Бронислав смерил Давыда надменно-презрительным взглядом.

– Ишь, какого заступника сыскала себе Саломея! Думаешь, управы на тебя не найдется, младень! Полагаешь, что я так просто уступлю тебе Саломею?

– Могу дать тебе отступное за Саломею, боярин, – промолвил Давыд, спокойно выдержав взгляд Бронислава. – Цену назови.

– Саломея мне – жена венчанная, и торговаться с тобой за нее я не собираюсь! – гневно проговорил Бронислав. – Закон на моей стороне, княжич. Либо ты возвращаешь мне Саломею добром, либо…

– Либо что? – Давыд усмехнулся. – На поединок меня вызовешь?

Усмешка Давыда задела Бронислава за живое. Однако перейти к оскорблениям и тем более пустить в ход кулаки Бронислав не решился. Здесь, в княжеском тереме, за Давыда горой встанут челядь и отцовские дружинники. Брониславу могут не только бока намять, но и в темницу его посадить за дерзость. Юрий Игоревич ныне от горя сам не свой, поэтому он дотошно разбираться не станет, что к чему, тем более винить своего младшего сына перед Брониславом.

– Бог нас с тобой рассудит или княжеский суд, младень, – после краткой паузы сердито сказал Бронислав. – Вот управимся с татарами, и я тогда привлеку тебя к ответу за дела твои грязные! К тому времени вернется из Чернигова Ингварь Игоревич, уж он-то меня поддержит…

Не желая продолжать этот разговор, Давыд двинулся дальше по коридору.

– Я погляжу, что ты запоешь, злыдень, когда тебя лишат стола княжеского! – зло бросил ему вслед Бронислав. – Ингварь Игоревич церемониться с тобой не станет!

Давыд обернулся на ходу:

– Что было, то было, боярин. А что будет – увидим!

Братья Бронислава единодушно советовали ему не задирать Давыда Юрьевича теперь, когда над Рязанью нависла угроза татарского нашествия. И про сбежавшую Саломею братья советовали Брониславу на время забыть. Мол, все равно она никуда от Бронислава не денется.

* * *

В этот день Пребрана, Стояна и Устинья решили навестить свою замужнюю подругу Фетинью.

На широкой улице, ведущей к Спасо-Преображенскому собору, девушки были вынуждены остановиться.

По улице со стороны Исадских ворот сплошным потоком двигалась конная и пешая рать с поднятыми кверху копьями. На фоне пушистого белого снега ярко алели червленые щиты ратников и красные плащи конных дружинников.

– Глядите, какой красивый витязь! – воскликнула Стояна, указав рукой на молодого воина в блестящем панцире и шлеме, который проезжал мимо на белом коне в окружении суровых бородачей в кольчугах, разномастные лошади которых так и напирали на толпу зевак.

– Это Олег Красный, сын Ингваря Игоревича, что княжит в Перевитске, – промолвил какой-то верзила в потертом полушубке, оказавшийся рядом с тремя подружками.

Войско прошло, направляясь в сторону детинца. Теснившиеся у заборов люди вновь направились по своим делам.

Однако у всех на устах была одна тревога:

– Слыхал, сосед, в Исадах полки муромского князя стоят? Ныне вот Олег Красный в Рязань с ратью пожаловал. К чему бы это?

– Похоже, собираются князья двинуться на татар, что у Черного леса стоят.

– Слыхали, хан Батыга Нузу спалил дотла?..

– Когда же это случилось?

– По слухам, вчера.

– О силы небесные! Что же будет-то?..

Обрывки подобных разговоров подруги слышали на каждом углу. О том же люди судачили на торжище, мимо которого трем подружкам пришлось пройти. В этом самом людном месте Рязани было немало приезжих из Пронска, Ольгова, Белгорода, Исад и окрестных деревень. Кто-то уже имел возможность увидеть в степном раздолье за Окой неведомых наездников на низкорослых лохматых лошадях. Иные наблюдали дымы татарского стана на месте разоренного пограничного городка.

Тревога ходила по всей Рязани, стучалась в каждый дом.

Фетинья стала угощать подруг липовым медом и пирогами, стряпать которые она была большая мастерица. Супруга ее дома не было. Зато была ее младшая сестра Варвара, которая хоть и сидела за столом вместе с гостями, но в общий разговор не вступала.

– Отец-то наш каждый день то во хмелю, то с похмелья. Вот матушка и спровадила Варьку ко мне, чтобы она непотребных слов от него не слышала, – сказала Фетинья подругам, когда Варвара вышла во двор за водой.

Посудачить вволю подружкам не довелось.

Зимний день короток. Вскоре погасли солнечные лучи за окнами, из всех углов повылезали таинственные тени.

А тут еще Ивор Бокшич из мастерской пришел, смурной и усталый.

Гостьи стали прощаться с Фетиньей.

Фетинья решила проводить подруг до ворот.

– Шубейку накинь! – строго окликнул Фетинью Ивор Бокшич, видя, что та собралась выскочить на холод в одном платье и платке.

– Заботливый он у тебя! – шепнула Пребрана Фетинье уже на ступенях крыльца.

– Так и должно быть, – улыбнулась Фетинья.

Выждав, когда Устинья и Стояна выйдут за ворота, Фетинья придержала Пребрану за рукав ее заячьей дохи.

– Слышь-ка, Пребрана, – негромко промолвила Фетинья. – Я хочу, чтобы ты стала крестной матерью моему первенцу. Ведь кабы не твоя мать, то не видать бы мне своего счастья.

– Я согласна, – сказала Пребрана.

Обрадованная Фетинья расцеловала Пребрану в обе щеки.

* * *

Страшный дар привез Юрию Игоревичу сотник Лукоян, который угодил в плен к татарам во время штурма Нузы. Сотник привез в Рязань отрубленную голову воеводы Воинега. Это было предупреждение князьям рязанским от Бату-хана.

– Мне велено передать, коль не дождется Батый изъявления покорности от рязанских князей, то будет вынужден обнажить свою саблю, – сказал Лукоян на собрании князей. – Покуда же Батый лишь взялся за рукоять своей сабли. Именно так следует понимать взятие татарами Нузы.

В гриднице, кроме Юрия Игоревича, находились Юрий Давыдович, Всеволод Михайлович с обоими своими братьями, Давыд Юрьевич и трое братьев Ингваревичей: Роман, Глеб и Олег Красный.

– Так ты говоришь, Батый пощадил тебя из-за храбрости твоей, – обратился к сотнику Всеволод Михайлович. – Сколько же татар ты перебил?

– Восемь или девять, может, больше, – устало промолвил Лукоян, сидя на стуле возле длинного стола. Он еще не успел отдохнуть после трудной дороги.