Убийство Моцарта

– Какое? Уж не политическое ли? Бетховен известен своими республиканскими взглядами.

– О, нет! Наше бостонское Общество Генделя и Гайдна поручило моему мужу сделать Бетховену заказ на ораторию.

К счастью, на этот раз Джэсон помнил, куда положил бумаги. Письмо от Общества он носил в кармане и извлек его вместе с толстой пачкой банкнот.

Прочитав письмо, Губер спросил:

– А какие услуги вы оказываете вашему Обществу в Бостоне?

– Я сочиняю для него музыку. Ее исполняют в американских церквах.

Губер долго рассматривал молодое, лицо Джэсона, его подтянутую стройную фигуру в дорогом синем сюртуке. Этот американец выглядит вполне благопристойно, мелькнуло у Губера, но откуда у него столько денег, музыканты ведь все нищие. А эти книги? Что-то тут не то. Но он постарается добраться до истины. Терпения у него хватит. Даже для таких вот упорных хитрецов.

– Вы, разумеется, поклонник Бетховена? – спросила Дебора.

– Поклонник? – в тоне Губера прозвучал сарказм. – Ему не мешают сочинять, однако это не значит, что его музыку одобряют. Бетховен политически неблагонадежен. Но он имеет влиятельных друзей при дворе и пользуется покровительством брата императора эрцгерцога Рудольфа. И все-таки мы следим за каждым его шагом. – Губер повернулся к другим чиновникам, на протяжении всего допроса стоявшим навытяжку. – Весь багаж осмотрен?

– Весь, господин Губер, – хором подтвердили чиновники.

– И ничего больше не обнаружено?

– Ничего, господин Губер, – подхватил Жакнель.

– Просмотрите все снова! – приказал Губер. – Да повнимательней!

Оскорбленные до глубины души, Джэсон и Дебора молчали. Солдаты вновь все перерыли, но ничего больше не обнаружили, однако Губер не извинился и не вернул им паспортов.

– Вы разрешаете нам въезд в Вену? – спросил Джэсон.

– Где вы собираетесь остановиться?

– В какой-нибудь гостинице в центре города.

– На вашем месте я бы остановился в «Белом быке» на площади Ам Гоф.

– Почему?

– Говорят, там останавливался Моцарт. Да, кроме того, «Белый бык» расположен поблизости от полицейского управления.

– А наши паспорта? Когда вы нам их вернете? – спросил Джэсон.

– Не сейчас. Поскольку вы собираетесь посетить Вену.

– А если мы захотим поехать куда-нибудь еще, например, на юг, в Италию или обратно в Мангейм?

– Тогда я немедленно их вам презентую.

Джэсон испытывал противоречивые чувства, понимая, что должен принять важное решение. Но разве смел он отступить, достигнув обетованной земли. Он никогда бы не простил себе этого.

– Ну, а если мы последуем вашему совету и остановимся в этой гостинице? – спросил он.

– Я дам вам временное разрешение до завтра. А завтра вы явитесь в полицейское управление на Грабене, – хозяин гостиницы покажет вам дорогу, – и если ответите на все наши вопросы, вам вернут паспорта, при условии, конечно, что, живя в Вене, вы будете являться в полицию. Как можно поручиться, что вы не заражены вредными идеями и не замышляете чего-то, хотя и явились сюда изучать музыку?

Пока Джэсон колебался, брать ли ему адрес «Белого быка» и временное разрешение, Дебора страстно мечтала только об одном: чтобы какая-нибудь сила перенесла их обратно в Бостон. Все чиновники и особенно Губер, самый жестокий из всех, были ей ненавистны. Она готова была сдаться, но понимала, что если не поддержит сейчас Джэсона, то потеряет его навеки.

– Благодарю вас за гостиницу, – сказал Джэсон и взял листок с адресом и разрешение. Он хотел уже сесть в карету, когда Губер его остановил:

– А как насчет вашего кучера? Он у вас в постоянном услужении? Судя по его бумагам, он уроженец Мангейма.

– Мы наняли его, чтобы доехать до Вены, – сказала Дебора.

– Если он останется в вашем услужении, вам придется за него отвечать. Помните, в полицейском управлении вас об этом спросят.

Губер знаком отпустил солдат и троих чиновников и затем, почти любезно, спросил:

– Сколько вы отдали за карету?

– Двести гульденов.

– Вы переплатили. Вас обманули. Да, конечно, французские кареты крепкие и с хорошими рессорами, но ваша не стоит больше ста.

– Разве она французской работы? – удивился Джэсон. – Я купил ее в Мангейме. Продавец сказал, что она принадлежала немецкому барону. Не так ли, Ганс?

– Да, господин Отис, – подтвердил Ганс. Не попасть бы ему в беду с этими американцами, подумал он.

– Считайте, что вам повезло, если вы выручите за нее в Вене хотя бы семьдесят гульденов. Но на вашем месте я бы не стал ее продавать. В Вене нелегко нанять экипаж.

К тому же, решил Губер, такую карету с гербом легко опознать и установить за ней слежку.

– Спасибо за совет. Нам можно ехать? – спросил Джэсон.

– Да. – И когда Ганс взялся за вожжи, Губер добавил: – Бетховен живет поблизости от «Белого быка». Значит, до завтра. Жду вас утром в полицейском управлении.

Они ехали по улицам Вены, и Дебора, потрясенная событиями этого ужасного дня, никак не могла успокоиться. Чем глубже мы погружаемся в незнаемое, думал Джэсон, тем больше оно сулит нам неожиданностей. Из головы не выходила угроза Губера: «Вы теперь не в Америке». И, видя повсюду солдат на венских улицах, он жалел, что находится так далеко от родного Бостона.

13. Дорога, которой не видно конца

Им понравилась гостиница «Белый бык» на площади Ам Гоф, она мало изменилась со времен Моцарта, и хозяин похвастался, что шестилетний Моцарт останавливался в ней, когда впервые приезжал в Вену. Полицейское управление находилось поблизости.

Утро было солнечное, теплое, по-осеннему прозрачное, но у Джэсона было тяжело на душе. События у городских ворот оставили неприятный осадок и не давали покоя. Обыск и допрос настолько его потрясли, что он уже не испытывал радости от пребывания в том самом доме, где некогда обитал Моцарт.

Карета проехала по Богнерштрассе через Кольмаркт, по Грабену до полицейского управления, минуя многие места, в свое время хорошо знакомые Моцарту, но ничто не могло развеять мрачного настроения Джэсона. Моцарт жил и на Кольмаркт, и на Грабен, этот город Моцарт любил, но сегодня Джэсону все было безразлично. Сколько раз он предвкушал свой первый день в Вене, мечтал насладиться каждым ее уголком, а теперь должен думать о том, какой допрос ему учинят в полицейском управлении.

Полицейское управление оказалось мрачным серым зданием с зарешеченными окнами и тяжелыми коваными дверями. Джэсон оставил Ганса на улице, а сам с Деборой проследовал за караульным в темную приемную. На грубо сколоченных скамьях, в спертом воздухе сидело множество людей; то были крестьяне, приехавшие в Вену искать работу.

Дебора с трудом разбирала их провинциальный гортанный говор.

– Долго ли нам придется ждать? – спросила Дебора караульного.

– До конца дня. А может, и до завтра. Некоторые дожидаются целую неделю.

– Но нам назначено свидание. Караульный насмешливо улыбнулся.

Но когда Дебора сунула ему два гульдена и сказала, что их ждет сам господин Губер, караульный быстро припрятал деньги и велел им следовать за ним.

После неприглядной приемной кабинет Губера поразил Джэсона своим убранством, говорившим об изысканности вкуса хозяина. Тяжелые красного бархата занавеси закрывали окна, стулья блестели позолотой, массивная печь из белого кафеля занимала весь угол, а сам Губер восседал за отделанным мрамором столом. Он явно поджидал их. Его отлично сшитый серый сюртук и шелковый галстук отвечали самой последней моде. Однако встреча, видимо, не обещала ничего хорошего.

Заметив, что Дебора разглядывает обнаженную, в человеческий рост мраморную фигуру, Губер гордо объявил:

– Это Венера, госпожа Отис, она скрашивает мне жизнь. Как вы ее находите?

– Прошу вас, господин Губер, верните наши паспорта.

– Вы не одобряете моего вкуса?

– Мы приехали сюда из Бостона не для того, чтобы изучать искусство.

– Не сомневаюсь.

Наступило неловкое молчание, и Джэсон поспешил добавить:

– Господин Губер, вчера вы заверили нас, что отдадите нам паспорта.

– Неправда, я только сказал, что вам необходимо явиться сюда и ответить на некоторые вопросы. Это неизбежная формальность, пока вы находитесь в нашем государстве.

– Что вы хотите знать, господин Губер? – спросил Джэсон, с трудом сохраняя невозмутимость.

– Антон Гроб говорит, что у вас надежные рекомендации и что ваш свекор влиятельный бостонский банкир. Он прислал Гробу на ваше имя тысячу гульденов. Как вы предполагаете ими распорядиться?

– Это наше личное дело, – возмутилась Дебора.

– Советую вам отвечать на мои вопросы.

– Но это вас не касается.

– Госпожа Отис, нас касается все происходящее в Вене. Как долго вы собираетесь пробыть в городе?

Деборе нетерпелось ответить: ни единого дня, но она сдержалась:

– Все зависит от мужа. И от его встречи с господином Бетховеном.

– Нам нужны точные сроки.

– Мне потребуется около трех месяцев, господин Губер, – ответил Джэсон.

– И где вы собираетесь их провести?

– В Вене.

– Только в Вене?

– Возможно, также в Зальцбурге.

– Отчего в Зальцбурге?

– Говорят, что красивый город. Он заслуживает посещения.

– К тому же там родился Моцарт.

Джэсон хотел было ответить, что ему это безразлично, но Губер опередил его:

– Вы явно интересуетесь Моцартом. Гроб лишь подтвердил мои подозрения. Ваш свекор написал об этом Гробу. Насколько я понимаю, господин Пикеринг не разделяет этой вашей страсти. Надеюсь, вас интересует только его музыка.

– Я уже говорил, господин Губер, что я композитор. Здесь я могу пополнить свое музыкальное образование.

– И, тем не менее, для посещения Зальцбурга вам потребуется особое разрешение.

– Это правило обязательно для всех? – удивился Джэсон.

– Для некоторых, по нашему выбору. Все законы и правила, установленные государством, должны беспрекословно выполняться.

Тоном учителя, допрашивающего провинившихся учеников, Губер спросил, где и когда они родились и какое положение занимают в Америке, а затем поинтересовался:

– Есть ли у вас родственники или друзья в Австрийской империи?

Джэсон ответил, что нет, но что он надеется познакомиться с друзьями Бетховена и, возможно, Гайдна и Моцарта.

Дебора добавила, что ее муж не только композитор, но и хороший пианист. Лучше она назвала бы меня просто банковским служащим, подумал Джэсон.

Им показалось, что допрос окончен, но Губер спросил:

– А вы не студент?

– Нет. Правда, вы можете считать меня студентом, изучающим музыку Бетховена.

– И вы не собираетесь поступать в здешний университет?

– Нет! К чему мне это?

– Но вы ведь останавливались в Гейдельберге?

– Да. Потому что Гейдельберг находится на пути в Вену.

– Не встречались ли вы там со студентами? Университетские студенты – главные зачинщики всех беспорядков, – зло сказал Губер. – Особенно в немецких княжествах и Гейдельберге. Мы не спускаем с них глаз. Мой вам совет, держитесь от них подальше.

– Мы это будем иметь в виду. Спасибо за предупреждение, господин Губер, – сказала Дебора.

Теперь они не сомневались, что Губер вернет им паспорта, но тот протянул им временные визы, поперек которых написал: «Действительны до 1 января 1825 года».

– На три месяца. Если вы захотите пробыть здесь дольше, придется обратиться ко мне за продлением.

– Но вчера вы сказали… – начала Дебора.

– Я обещал вернуть вам паспорта, если вы удовлетворительно ответите на все вопросы. Вы на них не ответили. Кроме того, у вас нашли запрещенные книги.

– Я не знал, что они у вас запрещены, – сказал Джэсон.

– Это не оправдание. Вас можно арестовать за одни только книги. Вот они – пагубные последствия демократии. Мы пресекаем их в корне. Пока вы живете в Вене, вам следует докладываться в полицию. А теперь, прошу вас, по двадцать гульденов за каждую временную визу. Кстати, что вы собираетесь делать с вашим кучером?

– Можно ли нам его оставить?

– В таком случае заплатите также и за него.

– Сколько стоит вид на жительство, господин Губер?

– Пять гульденов.

Джэсон молча уплатил деньги.

– Ну как, вы уже встречались в гостинице с призраком Моцарта?

– Я не верю в призраков.

– Если надумаете переехать, сообщите нам свой новый адрес.

– А когда мы получим паспорта?

– Когда мы разрешим вам выезд из Вены.

– Это все? – спросил Джэсон, кипя от бешенства.

– Запомните, что за общественный покой и порядок в Вене отвечаю я.

Вернувшись в гостиницу, Джэсон послал Ганса к Антону Гробу с просьбой назначить им встречу, и банкир прислал немедленный ответ: он приглашал их к себе на Кольмаркт завтра вечером. А пока Джэсон решил осмотреть дворец Коллальто, тот самый, где Моцарт играл шестилетним ребенком. Дворец был совсем рядом, стоило только пересечь площадь Ам Гоф. Джэсон видел его из окна гостиницы.

Остановившись перед дворцом, Джэсон внимательно рассматривал это обширное, в пять этажей здание с многочисленными высокими окнами. Ему вдруг явилась мысль постучать в дверь. На стук отворил ливрейный лакей.

– Могу ли я видеть управляющего? – спросил Джэсон. – Я приехал из Америки, чтобы собирать сведения о Моцарте.

Ничуть не удивившись, словно просьба была самой обычной, лакей кивнул и отправился за управляющим. Через минуту к ним вышел высокий сухощавый старик с бесстрастным лицом. Он представился как Христоф Фукс, главный управляющий его сиятельства графа Коллальто.

– Правда ли, что Моцарт ребенком давал концерт в этом дворце? – спросил Джэсон.

– Сущая правда. – Управляющий оживился и снисходительно посмотрел на настойчивого молодого человека. – Я сам слышал его игру.

– Но ведь это было более шестидесяти лет назад! – удивилась Дебора.

– Я навсегда запомнил тот необычайный день. Мне было двадцать лет. В те времена главным управляющим у графа был мой отец. Я никогда не видел ничего подобного. Моцарт был удивительным ребенком.

– Гости остались довольны его игрой? – спросил Джэсон.

– Они болтали весь концерт от начала до конца. – А потом вам еще приходилось его видеть?

– Не раз. Много лет спустя, незадолго до смерти, он жил поблизости, на Юденграссе. Но тогда он уже потерял всех своих богатых покровителей. Однажды, за год или два до смерти, я видел его у входа в соседнюю иезуитскую церковь, где исполнялась, его месса, и мой хозяин граф Коллальто прошел мимо, не сказав ему ни слова. Словно его сиятельство никогда и знаком с ним не был. Мне думается, графу очень не понравилась его опера «Свадьба Фигаро».

– А вам она понравилась?

Христоф Фукс улыбнулся, но промолчал.

– А вы говорили с ним тогда в церкви?

– Да, после ухода графа.

– И Моцарт с вами беседовал?

– Милая госпожа, ведь мы с ним часто обедали в одной таверне.

– Неужели вы так хорошо его знали?

– В мои обязанности входило устройство концертов и заключение торговых сделок.

– А не жаловался ли он когда-нибудь, что к концу жизни знать отвернулась от него? – спросил Джэсон.

– Он был не в фаворе у большинства вельмож, и знал это, но когда об этом заходила речь, он смотрел на все добрым спокойным взглядом и лишь пожимал плечами. Он продолжал сочинять свою музыку, а все остальное ему было безразлично.

– Как вы думаете, он подозревал, что тяжело болен?

– Тяжело болен? Всего за два месяца до смерти он сочинил целых две оперы.

– Тогда отчего он умер таким молодым?

– Я и сам себя спрашивал об этом.

– Может, причиной было его слабое здоровье? Болезнь почек, как утверждал его доктор?

– Сомневаюсь. Разве только в том повинен был сам доктор.

– Каким образом? – спросил Джэсон.

– По небрежности или по какой другой причине.

– Вы серьезно так думаете?

– Я знал лечившего его доктора. Известно ли вам, – управляющий показал на площадь Ам Гоф, – что тут происходили рыцарские поединки Габсбургов? А теперь лошади имперской кавалерии так громко стучат по булыжникам, что не дают спать. Видно, они до сих пор воображают, что воюют с Бонапартом.

– Почему они так боятся Бонапарта? Ведь он давно в могиле.

– Но идеи его живы. Бонапарт был человеком, который сам пробил себе дорогу.

– И стал императором!

– Императором по заслугам, не по рождению. Но вы, кажется, интересуетесь Моцартом?

– Да. Мы говорили о причинах его смерти.

– Хотите знать правду? – спросил Фукс.

– Кто же этого не хочет. Вам известны подробности его смерти?

– На мой взгляд, во всем виновны доктора.

– И вы можете это доказать? – недоверчиво спросила Дебора.

– Да. Тому есть свидетель, Йозеф Дейнер. Он был хозяином таверны, которую посещал Моцарт почти до самой смерти. Дейнер рассказывал мне, что первый заметил, что у Моцарта стало со здоровьем плохо; Дейнер пригласил доктора и потом был с больным до самого конца.

– И этот Дейнер жив? – Рассказ Фукса показался Джэсону убедительным.

– Вроде бы жив. Я слишком слаб, чтобы выходить из дома.

– А где проживает Йозеф Дейнер?

– Его таверна была на… – Фукс беспомощно вздохнул. – Не припомню. В 1790 году его таверна находилась не на Грабен и не на Кольмаркт, а на какой-то другой улице, неподалеку от тогдашней квартиры Моцарта. Поэтому Моцарт часто в ней обедал. Я несколько раз там с ним сиживал. Он не отказывался от стакана вина, когда ему позволяло здоровье. Разве такое можно забыть? У него был капризный желудок. Некоторые кушанья шли ему на пользу, а другие вызывали боли. – Фукс покачал головой. – Уж эти мне доктора.

– Вы знали и Сальери? – спросил Джэсон.

– Императорского капельмейстера? Как же, знал. А вот где жил Дейнер, не припомню.

– Может, мне лучше зайти в другой раз, завтра?

– Не стоит. Если я сегодня не вспомнил, то и завтра не вспомню. Нужно отыскать дом, где Моцарт провел свои последние дни.

– А вы не ошибаетесь?

– Он был рядом с таверной Дейнера. Дейнер рассказывал мне, что помог Моцарту добраться до квартиры в тот день, когда Моцарт в последний раз вышел на улицу. Потом он слег и уже больше не вставал, а вскоре скончался, – Фукс заметно опечалился. – Сегодня я сам не свой. Мне предложили уйти на покой, а я прослужил здесь всю жизнь. Всю жизнь служишь одному хозяину, и вдруг всему приходит конец, и ты остаешься в полном одиночестве, никому не нужный.

Управляющий потянул за ручку звонка и, прежде чем Джэсон успел промолвить слово, лакей отворил дверь, взял Фукса под руку и увел его внутрь, в мертвую тишину старого дворца.

Яркое солнце и оживление, царящее на площади Ам Гоф, немного рассеяли мрачные мысли Джэсона; где-то в этом городе есть люди, которые помогут ему найти Йозефа Дейнера или хотя бы одного из докторов, лечивших Моцарта.

14. Антон Гроб

На следующий день Антон Гроб необычайно радушно, как старых знакомых, принял Джэсона и Дебору. Лакей провел их в гостиную, и хозяин, излучая сердечность, поспешил им навстречу. Банкир был маленьким, толстым, сутулым человечком с белыми, как снег, волосами, розовыми щеками и ангельской улыбкой.

– Я решил устроить для вас музыкальный вечер, – сказал Гроб. – Это лучший способ познакомиться с Веной. Я сам музыкант-любитель, и, думаю, вам будет приятно послушать квартеты Моцарта и Бетховена. Когда мы покончим с делами, к нам присоединятся трое моих друзей, тоже музыкантов-любителей, и мы устроим небольшой концерт.

– Прекрасно, – отозвался Джэсон, довольный тем, что без труда понимает речь банкира.

– Позвольте показать вам мои апартаменты. – Гроб был само гостеприимство.

– Ваши кресла с их темно-красной обивкой сделают честь королевскому дворцу, – похвалила Дебора.

– У вас прекрасный вкус. Это императорский пурпур. Пурпур Габсбургов.

Банкир с гордостью водил их по гостиной. Деборе понравились стены с белыми панелями и позолотой, два великолепных зеркала на противоположных концах залы, высокие, выходящие в сад окна, сверкающая люстра. Гроб, должно быть, был очень богат.

Заметив ее восхищение, Гроб пояснил:

– Точно такая же люстра висит в Гофбурге.

Но главную гордость банкира составляла коллекция произведений искусства: бюст работы Бернини, два дубовых стола семнадцатого века, некогда собственность одного из пап, золотые подсвечники работы Челлини и часы, якобы принадлежавшие в детстве Марии Антуанетте.

Особняк банкира находился на Кольмаркт, у Михаэлер-плац, в самом центре Вены, откуда было рукой подать до Гофбурга и собора св. Стефана.

Затем Гроб повел их в музыкальную комнату, где показал фортепьяно новейшей конструкции. А когда Дебора выразила удивление по поводу того, что банкир такой любитель музыки, он пожал плечами и ответил:

– Это естественно. Каждый образованный человек в Вене имеет фортепьяно. Не хотите ли его опробовать, господин Отис?

– Пожалуй, только не сейчас. – Пальцы Джэсона утратили гибкость.

– Может быть, вы все-таки передумаете. – Гроб извлек из стенного сейфа фортепьянную сонату Моцарта и с величайшей почтительностью подал ноты Джэсону.

– Взгляните, это оригинал, – похвалился он.

Сердце Джэсона учащенно забилось, мелодия уже звучала у него в голове. Музыка оказалась неожиданно грустной. Соната была написана в форме фантазии, Джэсон играл, и ему казалось, что он ведет с Моцартом долгую, задушевную беседу.

Гроб и Дебора наградили его аплодисментами, но он-то знал, что играл плохо, и поэтому счел их одобрение неискренним. Несмотря на пронизывающую ее грусть, соната была удивительно живой.

– Как тебе удалось отыскать столь образованного человека? – спросил Джесон Дебору.

– Я попросила отца поместить наши деньги у банкира, который интересуется музыкой. Вена музыкальный город, и я не сомневалась, что это не составит труда.

Джэсон в душе похвалил Дебору за проявленную находчивость, Дебора, может статься, еще окажется ему весьма полезной в выполнении его миссии.

– Я польщен, что вы одобряете выбор своей жены, господин Отис, – сказал Гроб.

– А я ценю ваш музыкальный вкус.

– Таких любителей музыки, как я, в Вене великое множество. Здесь это не редкость.

– Вы современник Моцарта?

– Да. Мне шестьдесят. Я родился в 1764 году. Можно сказать, его ровесник. Я всего на восемь лет моложе.

– И вы его знали?

– Я не был знаком с ним лично, но слышал его игру. А один из моих друзей, которого я вам представлю, брал у него уроки. Господин Пикеринг упомянул о вашем интересе к Моцарту. Написал, что вы им околдованы.

– Мой свекор преувеличивает. Я просто поклонник Моцарта. А вы?

– В Вене вас сочтут невежей, если вы исключите из свого репертуара вещи Моцарта.

– Вы знакомы с Бетховеном?

– Я встречался с ним по делам, но нас не назовешь друзьями. Если хотите, я могу помочь вам познакомиться с ним. Господин Пикеринг сообщил, что вы хотите заказать господину Бетховену ораторию. Я буду счастлив вам помочь.

Тронутый предупредительностью Гроба, Джэсон спросил:

– А с Сальери вы тоже знакомы?

– Мы встречались.

– Не могли бы вы представить меня и ему?

– Боюсь, что это невозможно.

– Отчего?

– Он нездоров. Не видится ни с кем, кроме близких друзей.

– Ходят слухи, будто он сошел с ума.

– Сошел с ума? – с изумлением повторил Гроб. – Тут какая-то ошибка, он болен, но в здравом рассудке. До своей отставки он был императорским капельмейстером. Никто из музыкантов не состоял в этой должности так долго. Сальери пятьдесят лет кряду был придворным композитором и вышел в отставку с полным содержанием. Вряд ли наш император оказывал бы милости человеку, лишившемуся разума. Но, как известно, от слухов не спастись.

– Значит, вы считаете это вымыслом?

– Я считаю, что столь солидному человеку, как вы, не стоит растрачивать время на подобные пустые и безосновательные росказни. Я искренне надеюсь, что не эта причина привела вас в Вену.

– Что вы имеете в виду, господин Гроб? – притворился непонимающим Джэсон.

– Я имею в виду ваше желание повидаться с Антонио Сальери.

– Вы против? Отчего?

– Он пользуется покровительством императорской семьи. А это значит, что его покой нарушать нельзя.

– Мой муж приехал в Вену повидаться с Бетховеном, – вставила Дебора. – И, кроме того, он желает пополнить свое музыкальное образование.

– Тогда зачем ему встречаться с Сальери?

– Я не понимаю, почему беседа с больным музыкантом может быть нежелательной.

– Вы говорили об этом с господином Губером?

– Нет.

– Разумно. Он посетил меня в связи с вашим приездом, кстати, в тот самый день, когда вы приехали в Вену. Я сразу понял, что Губер неспроста сам нанес мне визит.

– Вы с ним знакомы?

– Слегка. Он подчиняется полицейскому комиссару графу Седельницкому, самому влиятельному лицу в Вене после князя Меттерниха, и, тем не менее, князь уполномочил Губера, в случае необходимости, действовать самостоятельно. Губер занимается политическими делами. Но вам нечего беспокоиться. Я заверил его, что вы приехали в Вену с отличными рекомендациями и лишь для того, чтобы встретиться с Бетховеном, и что вы интересуетесь Моцартом только как композитором. На него, мне кажется, произвело впечатление, что вы человек состоятельный и положили в банк тысячу гульденов.

– Это моя жена решила положить в ваш банк столь крупную сумму. Собственные деньги у меня при себе.

– Советую и вам последовать ее примеру.

– Я подумаю.

– Можете на меня положиться, господин Отис, я позабочусь о ваших делах.

Джэсон уже не чувствовал к нему прежнего доверия.

– Благодарю вас. А не могли бы вы получить обратно наши паспорта?

– Попытаюсь. Должно быть, это из-за книг, которые у вас обнаружили.

– Неужели из-за Шекспира?

– Мы чтим его, однако в наше время некоторые эпизоды в его пьесах кажутся неуместными. Жаль, что ваше знакомство с Веной началось столь неудачно, но со времен Бонапарта подобные меры стали необходимы. Вы, должно быть, считаете нас негостеприимными. Разумеется, у себя в Бостоне вы привыкли к равноправию. Здесь все обстоит несколько иначе. Война Франции с Австрией тянулась бесконечно. Всюду полным-полно старых приверженцев Бонапарта и беспокойных студентов. Нашей полиции вменено в обязанность бороться с влиянием Французской революции После разгрома Бонапарта нам пришлось увеличить и тайную полицию. Но вы тут ни при чем. Стоит полиции увериться, что для вас главное музыка, как она оставит вас в покое.

Банкир говорил вкрадчивым голосом, но Джэсон понимал, что он всячески старается его предостеречь. Появились другие гости, и Гроб поторопился закончить разговор:

– Не пытайтесь увидеться с Сальери. И, смотрите, не обмолвитесь никому, что у вас вообще явилась подобная мысль. Теперь, когда нет в живых Моцарта, его все почитают, и я не стал бы ворошить старое.

А потом гости с хозяином играли квартеты Моцарта и Бетховена, которые играли вместе уже много лет. Джэсон был приятно удивлен, он не ожидал услышать столь хорошую игру; исполнители вкладывали в музыку всю душу.

Всю жизнь, размышлял Джэсон, человек лелеет какие-то мечты. Моя мечта – это Моцарт. Чистота и совершенство его музыки – это то, чего я жажду достичь, хотя знаю, что это невозможно. Но разве нельзя позволить себе мечтать? Жизнь без его музыки теперь кажется мне лишенной смысла.

Никогда прежде Моцарт не трогал Дебору столь глубоко. Не происходит ли это оттого, что в последнее время она стала слишком чувствительной?

Концерт окончился, и Джэсон с Деборой поздравили музыкантов с успехом. Высокий худой Фриц Оффнер, музыкальный издатель, старость и пергаментная кожа которого делали его похожим на мумию, с трудом поклонился, сдержанно улыбнулся, но не произнес ни слова.

Игнац Клаус, богатый торговец зерном, сказал:

– Когда играешь Моцарта, то забываешь обо всем. А миниатюрный Альберт Лутц заметил:

– Моя молодость прошла вместе с молодостью Моцарта. Правда, я посвятил себя медицине, но для меня всегда большая честь исполнять его музыку. Я никогда не забуду того времени, когда мне выпало счастье брать у него уроки.

– Музыка Моцарта очищает душу и сердце, – сказал Гроб.

– А вы знали доктора, который лечил Моцарта перед кончиной? – спросил Джэсон у Лутца.

– Нет. Я тогда только еще изучал медицину.

– Вы догадывались, что он умирает?

– Откуда же, я его не осматривал.

– А он знал, что умирает?

– Мало кто из нас об этом догадывается. Ведь смерть это удел других.

– Возможно, кто-нибудь из вас знает, где находилась последняя квартира Моцарта?

– Так ли это важно? – заметил Гроб. – Во времена Моцарта смерть без разбора косила людей, она подстерегала всех и каждого. Я не верю, будто он умер от людского коварства, как некоторые утверждают, нет, он погиб от собственного простодушия, потому что верил, что музыка может его прокормить.

– Уж не пишете ли вы о нем книгу, господин Отис? – спросил доктор Лутц.

– Возможно, я этим займусь.

– Ваш интерес вполне понятен, – сказал Оффнер. – После смерти Моцарта оригиналы его партитур сильно возросли в цене, и я тоже их покупал. Благодаря Моцарту мои издательские дела пошли в гору.

– И не только ваши, – сказал Лутц. – А вот сам Моцарт так и не нажил состояния. Я никогда не забуду нашей последней встречи. Я застал его в ужасном положении.

– Вы считаете, он умер своей смертью? – спросил Джэсон, позабыв об осторожности.