Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Язычник

ModernLib.Net / Исторические детективы / Веста А. / Язычник - Чтение (стр. 10)
Автор: Веста А.
Жанр: Исторические детективы

 

 


– Ты хочешь, чтобы вся страна с ее космическими станциями, секретными кнопками, самолетами, нефтяными скважинами и Интернетом в одну минуту провалилась в новое блаженное Средневековье?

– Нет, это будет еще небывалое в истории тысячелетнее царство, золотой век, которого так и не дождалась Русская земля.

– Все равно – фантастика, сусальная сказочка!

– Ну ладно, для сугубых скептиков открою еще одну дверку. Ты знаешь, каково состояние русских царей в золотых слитках, в ценных бумагах и так далее? Я наводил справки. Его размеры превышают все наличные запасы европейских держав. Объявись вдруг совершенно законный наследник русского престола, и европейские банки лопнут, как надувные шарики, со свистом, а подгнившая Америка съедет одним боком в океан. Если Денис законная наследница этих триллионов, да еще и не догадывается об этом, ты представляешь, какой куш сорвал Вараксин, женившись на ней, хотя и фиктивно?

– Как фиктивно?

– Да, чтобы незаметно для спецслужб ввезти ее в страну.

– Ну, ты и подлец, Ляга. Чаровать меня сказками о царе, помазаннике Божьем, о молитвеннике за Русь святую… Я уже почти поверил тебе, а тут, оказывается, только золотым дерьмом пахнет! Нет, тут что-то не так. Зачем Рубену мифические сундуки с золотом. Ему и своих никогда не прожить. Ему нужна Денис! Но зачем? По-моему, ты был близок к разгадке, Ляга… Денис – это возможность овладеть одной шестой частью суши не с помощью насилия, подкупа и поголовного оболванивания населения, а завладев сердцами и умами, всего лишь подарив надежду…

– И эту сказку можно сделать былью. Ты же знаешь, что политику делают деньги. Великий политик и полководец Наполеон, был, как это сейчас говорят, еще и прекрасным хозяйственником и после поражения Франции оставил полную казну, тогда как победившая Англия оказалась в паучьих лапах Ротшильдов, вся с потрохами. Так вот, он утверждал, что для достижения успеха в каком-либо деле нужны три вещи: во-первых, деньги, во-вторых, много денег, в-третьих, очень много денег. А мы от себя добавим, для этого нужны еще связи и подлинная информация. Вот информацию-то у нас и украли. Без этих страниц Денис будет трудно восстановить свою родословную. Хотя у нее должны быть династические реликвии? Какой-нибудь талисман, как перстень Чингисхана…

– Кто еще знал о тетради?

– Я и Лина. Она же вела ремонт. Строители не в счет. Обычные работяги.

– Ляга, у меня есть подозрение, что твоя благоверная – суперагент. Везде успевает.

– Да нет, ты преувеличиваешь ее недостатки…. Ее ничего кроме тряпок никогда не интересовало, да еще за границу проволокнуться за мой счет. Вот и вся Лина.

– Свет грабители вырубили?

– Они. Давай посвечу, а ты починишь. С детства боюсь электричества.

Мы восстановили свет и осмотрели квартиру. Архив шефа жандармов оказался основательно разворошен. Грабители порылись и в основных залежах, наследии ЧК и царской охранки. Исчезли материалы по делу профессора химии Филиппова и еще несколько секретных папок.

– Значит, Денис не знает, кто она? – я все еще не мог забыть рассказ Ляги.

– Ее всегда держали в неведении. Росла она без родителей, до семнадцати лет в особом пансионе в Швейцарских Альпах. Заметь, Швейцария – центр мировой паутины. Содержали будущую «белую царицу» более чем скромно, я наводил справки. Одна пара обуви на сезон, пальтишко на два года. Первый год – велико, второй – мало.

– Ладно, не об этом сейчас голова болит… Ну что? Милицию вызывать будем или же сами разберемся?

– Сами, давай лучше сами…

– Хорошо, а где сейчас Лина?

– Купила два этажа в доме на Морской, наверное, любовника завела, а может, и любовницу, у них в агентстве сплошной кобелизм.

– Адрес знаешь?

– Нет…

– Слушай, Бледный Лис, – через несколько минут промямлил Ляга. – А давай не будем трепыхаться. Ну ее, эту тетрадь, и все эти «лучи»… Там еще много всего осталось.

Ляга трусил, видимо, молодцы в масках нагнали на него страху.

– Ну, как знаешь. А у меня к этой дамочке личный счет, она мой образок стащила, мамину память, и до сих пор не вернула.


Я беспробудно проспал часов до двенадцати дня. В этот час истинную бизнес-леди можно застать только за селектором, пультом, штурвалом или, наконец, нервно перебирающую вожжи вверенного ей коллектива трудящихся.

Модельное агентство «Артишок» оказалось модным, обклеенным зеркальным стеклом особнячком с игрушечной башенкой на крыше. Мимо охранников, надменных, как скульптуры острова Пасхи, я прошел незамеченным. На этот раз я даже не стал примерять образы, просто отвел глаза, чтобы не тратить время и силы.

В пресс-службе агентства я предстал, как журналист, прибывший для интервью с самой Линой Ляховицкой. Стройная, с мальчишескими бедрами пресс-секретарь сообщила, что ее метресса сегодня утром улетела во Францию. Но если меня устроит, то она организует встречу с коммерческим директором агентства. В пылу своего доморощенного следствия я был согласен встретиться с любым мелким бесом, который приоткрыл бы завесу тайны над темной личностью Лины.

Мы шествовали мимо прозрачных аквариумов-студий, где дефилировали, возлежали, позировали в прыжках и хореографических позициях фантастические существа: девушки, яркие, как бабочки, и бледные, порочно-женственные юноши. Сколько стоит их взгляд, поворот головы, покачивание бедер? О, это были слишком дорогие куклы, живые игрушки обезумевшей цивилизации.

Мебель, стекла и пепельницы украшал логотип агентства – летящая девушка Сирин. Ее абрис напомнил мне Наю.

– Павел Соломонович примет вас.

На двери красовалась витиеватая надпись, возвещающая о том, что мы переступаем порог зала для приемов.

Сквозь багровые шторы едва пробивался прозрачный осенний свет и шум улицы. На стенах светились хрустальные бра. Между ними красовался портрет Лины кисти именитого портретиста. Мне уже приходилось видеть его картины, почти зеркала, наделенные странной жизнью по ту сторону амальгамы. Лица и одежды светились, глаза сверкали живой переливчатой влагой, губы дрожали в едва заметной усмешке. Каждый волосок и ресничка натуры были точно выписаны. В золоченой оправе рам его модели казались красивее, чем в жизни.

Несколько минут я рассматривал портрет, чувствуя дрожь и тошноту. Но мне, как и в первый раз, не хватало света, чтобы составить ясное представление о Лине: красавица или уродина, алчный монстр или пустоголовая куколка с фарфоровым личиком? Идеальную фигуру Лины облегало черное искрящееся платье. Медные кудри осыпали обнаженные плечи. Черных очков на портрете не было. Тяжелый рот, крупноватый нос и «рачьи», слишком выпуклые и близко поставленные глаза показались мне смутно знакомыми, но я никак не мог вспомнить, где и когда я мог видеть этот довольно распространенный типаж. В кабинете стоял липкий приторный запах: агрессивный, запоминающийся букет, зрелые, приторные ароматы восточного гарема.

Может, я и вправду псих. Зачем этой надушенной дамочке тетради с генеалогией русских царей или скромный серебряный образок?

– Добрый день, всегда рады вниманию прессы, – седовласый красавец с карими, выразительными, как у овчарки, глазами, стремительно подал мне теплую, легкую руку и сверкнул идеальным оскалом: – Так что же вас интересует?

Светски обхаживая меня, коммерческий директор профессионально оглядывал мой несвежий джинсовый костюм, случайную рубашку и пыльные ботинки, но, против ожидания, его взгляд становился все более заинтересованным. Наверное, на этом месте матерому журналеру полагалось включить диктофон или достать потрепанный блокнот, но ничего этого у меня не оказалось.

– Простите, Павел Соломонович, меня интересует, главным образом, госпожа Ляховицкая. Изумительная карьера, яркая женщина. Это не может не волновать воображение читателей. Как? Почему? Откуда? Примитивные, но вечные вопросы…

– Каждый личный шофер мечтает поиметь хозяйку. Народные массы тоже заслуживают удовлетворения. Но служебная обстановка мало располагает к откровенности, простите, запамятовал ваше имя…

– Демид Артемьев, обозрение «Восточный экспресс».

– Никогда не слышал… Так вот, Демид, а не сорваться ли нам куда-нибудь для приватной беседы? Здесь есть чудное местечко, прямо под нами, в подвальчике.

В ресторане «Наутилус» вместо стен струились и кипели радужными пузырьками высокие хрустальные аквариумы, за стеклами безмолвное рыбье царство пялило на посетителей студенистые глаза-телескопы, брызгами салюта разлетались стайки неонов, степенными стадами паслись золотые рыбки, меланхолично поедали бурые отложения жирные экзотические улитки. Гонимый неутолимым беспокойством, вдоль стены аквариума носился на шести шарнирных лапах фиолетовый омар. Карликовые бархатисто-белые акулы рассекали плавниками зеленоватую воду. В прозрачном бассейне рыскали пираньи.

Светильники, столы, стулья, пепельницы, вазы повторяли затейливые формы морских звезд, улиток, осьминогов и прочей морской дребедени. Поедая морские деликатесы, посетители орудовали миниатюрными китобойными гарпунами и трезубцами Посейдона. В довершение фантастического буйства в центре зала, среди кораллов и фикусов, вцепившись в корабельный канат с увесистым якорем, извивалась порочная русалка. Волосы у нее был совершенно зеленые, как весенний мох. Я оглядывался по сторонам, выворачивая шею, точно Садко в гостях у Морского царя.

Павел Соломонович деликатно уселся спиной к сцене.

– Черепаший супчик скорей всего вчерашний… Так-с, что дальше? Маринованный спрут, рагу из трихилиуса. Есть омары… Не желаете?

Я посмотрел на энергичного красавца в аквариуме.

– Под соусом бешамель?

– О, да вы редкий гурман!

– Шучу, пусть живет. Давайте ближе к делу.

– Ближе к телу, всегда охотно… Тоже шучу. Кстати, где вы сделали такое потрясающее «тату»? Здесь или за границей? По раскованности напоминает гавайскую манеру. Было бы любопытно взглянуть на ваш торс. Нет, действительно интересно!

Павел Соломонович закатил обведенные томной тенью глаза.

– Как-нибудь в другой раз.

– А ваши волосы! Это настоящий «экзотик». Эстрадники просто передохли бы от зависти. Вы могли бы сделать неплохую карьеру в рекламе, в модельном бизнесе.

– Благодарю, но я уже староват для этого.

– Стар? – «Суперстар!», как шутят у нас в агентстве… В вас есть загадочность. Мрачная сила. Это может свести с ума, – на миг собачьи глаза Павла Соломоновича стали умоляющими, голос его прервался, словно он сглотнул накипевшую слюну.

Неуловимыми повадками этот лощеный дядька с бриллиантовыми запонками напомнил мне Донну Розу из тринадцатого отряда.

– Скажите, а кто возглавлял агентство до вашей нынешней патронессы?

– Я, – скромно потупившись, произнес Павел Соломонович. – Все десять лет вел агентство к процветанию, растил кадры, гнобил конкурентов и вот лишен всего. Что поделаешь, воля хозяина, всемогущего Вараксина.

– А где пряталась все эти годы Лина Ляховицкая? Кем она была?

– Несколько лет она трудилась секретарем у Вараксина. Кстати, «Артишок» – подарок шефа. Никаких финансовых документов о том, что «Артишок» был продан или куплен, не существует… Я мог бы дать нужную информацию. Можно поднять громкий скандал…

– Да, вас крепко обошли… Скажите, Павел Соломонович, а когда вас ушли с должности главы кампании?

– Первого сентября сего года, проснулся уже незнаменитым.

Все совпадало: в конце августа в Бережки приезжала Лина, на автомобиле из гаража Вараксина, в алом плащике от «Артишока».

– Скажите, а как появился ваш фирменный знак: летящая девушка-птица?

– Сирин? Это давняя история. Помните, была такая восходящая звездочка Наташенька Васильчикова. Хотя сказать честно, как модель-профессионалка она была еще слабовата, а как актриса вообще «нуль», зато какой типаж! Ее образ и взял за основу художник. Она погибла, бедная девушка, совершенно чистое, искреннее существо.

– Скажите, положа руку на сердце, ее профессиональная деятельность, вернее, зависть, ревность, конкуренция, могли стать причиной ее смерти?

– Кто знает? Здесь у нее не было соперниц. Может быть, в кино, но тоже вряд ли… Знаете, она очень отличалась от наших «мотыльков». В ней было то, что все труднее отыскать в современных девушках. Я бы назвал это целомудрием души. Оттого она была так неотразимо обаятельна. Она восходила, как звезда женственности и чистоты над нашим падшим миром. И вдруг эта нелепая смерть… Припоминаю: это была обычная уголовщина, нападение, изнасилование, убийство.

– А ее покровитель?

– А вот без этого в нашем деле совершенно невозможно. Модель зарабатывает на жизнь своим телом и красотой. Она должна «выглядеть», а это очень дорого. Она должна одеваться в дорогих магазинах. Она должна оплачивать дорожные расходы на заграничные кастинги. А начинающие модели бедны. Им просто необходим «папик» с тугим денежным животиком.

Я не слушал его бормотания. Я вновь ревновал: ее подавали к столу, облепленную зеленью, вместо приправы к устрицам и лобстеру. И она уже не была Венерой, звездой зари, она была холодной и расчетливой девкой, с сумочкой, набитой зеленой слизью.

На прощание Павел Соломович жеманно вручил мне свою визитку и, закатив глаза, умолял позвонить, чтобы продолжить наше приятное знакомство.

Выйдя из агентства, я бросил яркую картонку в первую мусорную корзину.

Итак, мне было нечем порадовать Лягу, я отправился в свое имение. Сквозь мелкий унылый дождь и влажный туман я разглядел вымокшего пешехода с посошком, бредущего вдоль обочины. Я притормозил и только теперь узнал отца Паисия. Поверх рясы он был одет в коричневый плащ с капюшоном, в руках – большой «докторский» саквояж. Я вызвался подвести священника до храма.

– Благодарствуйте, – ласково улыбнулся он, устраиваясь на сиденье.

Он продрог, но был весел. Лицо, мокрое от дождя, алело яблочным румянцем.

– Хорошую дорогу проложили, а то, бывало, бредешь по ухабам, иной раз грязью всю рясу забрызжет…

Машина беззвучно рассекала дождь. Все звуки гасли за пуленепробиваемыми стеклами и корпусом из легированной стали. Обучая вождению, Абадор похвастался, что даже машины «персонала» изготовлены по спецзаказу и могут выдержать затяжной штурм.

– Вот ведь, если вдуматься, – через пару километров заговорил батюшка, – весь современный мир пронизан чудесами. Машина, спутниковый телефон, разве не чудо? Вы несетесь по шоссе на огромной скорости, а голос опережает вас на сотни километров? Или самолет? Три часа, и вы на другом континенте. Святой Никита, епископ Новгородский, верхом на бесе за одну ночь в Иерусалим слетал и обратно. Выходит, что он со скоростью самолета перемещался. Только у него цель была святая – литургию у Гроба Господня отстоять. А у нынешних чудес нет цели… И это страшно.

– Но ведь, согласитесь, на машине быстрее, это и есть цель…

– Так-то оно так. Только, бывало, идешь с посошком по этой дорожке и столько удивительного видишь по обочинам и в небе. За близких молишься, дальних поминаешь. Любимые места примечаешь. А здесь словно и не было дороги, словно и не жил… Вот так мечется человек по всему миру, а мира в душе его давно нет и все кругом одинаково…

– А что же такое настоящее чудо?

– По-православному, чудо есть временное нарушение законов бытия, но не насильное попрание, а как бы по высшему разрешению, для утверждения величия Божия. И уж тогда у верующих непременное ликование и прославление. Добрые должны быть чудеса… А нынешние черные чудеса ничего в душах не утверждают, оттого и безрадостные. Вот клонирование, прости Господи, – дьявольская затея, «черное воскрешение».

– Но святые тоже могли воскрешать…

– Не святые воскрешали, а Господь по их молитве, – тихо ответил батюшка и умолк до конца пути.

Я искоса поглядывал на отца Паисия. Он был почти мой ровесник. Но пока я мучительно блуждал в потемках, пытаясь переплавить неподатливый свинец страстей и мук в золото духа, он получил все это «бесплатно», только за то, что чистым сердцем по-детски уверовал в чудо. В чудо Воскресения из мертвых! Но ведь и я призывал Великого Бога, и я веровал в чудо всем сердцем, и ждал его с нетерпением самого пылкого верующего. Человек, однажды ужаснувшийся злу и начавший с ним бороться, всегда прав, хотя и безумен. Как ДонКихот.

От батюшки я узнал о тревожных и странных событиях, случившихся в Шаховском в ночь моего отъезда. Ранним утром Рубен Яковлевич и Абадор укатили в аэропорт, они должны были лететь в Париж по каким-то внезапно возникшим обстоятельствам. Сразу же после их отъезда в комнате Леры вспыхнул пожар и с девочкой случился сильнейший припадок. Назавтра батюшка собирался окрестить Леру.

Весь следующий день в усадьбе шли приготовления. Все посерьезнело и замерло. Видимо, обряд крещения «девочки со странностями» был сопряжен с риском. Всю мебель, которую можно было сдвинуть, охранники вынесли из детской. Сняли ковры, занавески, светильники, оставили только обгорелую кровать и маленький столик. В светлой, гулкой комнате сейчас же поселилось эхо. К окнам спешно приварили стальные решетки.

Все эти изменения проводились без ведома Вараксина, и всю ответственность за происходящее брала на себя Диона. Она была совершенно спокойна и благожелательна ко мне, как в ту первую встречу, когда меня неодолимо потянуло к ней. Она лично попросила меня присутствовать при крещении Леры, так как батюшка предупредил, что может понадобиться сила двух дюжих мужчин.

Одетый поверх рясы в белую епитрахиль отец Паисий сначала освятил комнату Леры, потом провел водосвятие в большой серебряной купели, привезенной из ближайшего монастыря. Все это он делал с веселостью и воодушевлением. Я невольно любовался его сосредоточенной готовностью к сражению. В том, что предстоит сражение, никто не сомневался. Опасливый шепот прислуги и торжество в глазах батюшки предвосхищали битву. В помощники, кроме меня, пригласили охранника, силача с квадратными бицепсами.

Лера спала на этаже Дионы. С вечера я подобрал ей крепкое успокоительное…

– Я должен предупредить вас о трудностях и опасностях, которые предстоят нам. Я впервые назову вещи своими именами. Барышня Валерия не отвечает за свои поступки. Больны и тело ее и душа. Крещение – таинство, в котором верующий при троекратном погружении в воду умирает для жизни греховной и рождается в жизнь святую, но, как всякое рождение, оно связано с немощью и страданиями плоти, и с опасностями для новорожденного. Обряд крещения предполагает троекратное отречение от Дьявола и в случае с барышней Валерией это не просто слова, ибо дух-разрушитель еще никого не оставлял добровольно. Вам понадобится все ваше мужество. Вы не должны быть смущены непристойностями, бранью и прочими явлениями такого же рода. Будьте готовы к личным оскорблениям, многие ваши тайны и секретные стороны жизни могут быть раскрыты присутствующим. Будьте готовы к виду крови и телесных выделений. Если вы не уверены в себе, то лучше отказаться уже сейчас.

Восприемниками от купели, крестными родителями Валерии должны были стать сам отец Паисий и Диона.

Я так и не смог вспомнить за собой никаких особых проступков. Диона смиренно помогала батюшке, обихаживала Леру и всем видом давала понять, что между нами ничего не было. Такие натуры наверняка испытывают адское сладострастие, совмещая в душе Бога и Сатану. «Цветы ангельские, а когти дьявольские», – пошутил когда-то Антипыч, «заганув» мне загадку о розе-шиповнике. Могучий охранник, по всей видимости, имел тайных прегрешений не больше, чем ореховый комод, стоящий в коридоре.

Перед крещением я заглянул к себе во флигель, достал из-под кровати сумку, с которой вернулся из Бережков. Крученая плеть все еще лежала там. Я повертел плеть в руках. Крестик на рукояти потемнел, ремешки посеклись, но вещь была крепкая и все еще пригодная не только для изгнания бесплотных бесов, но и для полнокровных злоумышленников. Антипыч пользовался ею нечасто. Кто он был? Я впервые задумался над этим, вызывая в памяти его родной, привычный облик. Деревенский знахарь? Но его слушалось все видимое и невидимое. Не обладая ни особым умом, ни жизненной искушенностью, ни духовным саном – он повелевал духами стихий, дождями, ветрами, водою, снегом, волками, пчелами, деревьями, цветами, людьми, их кровью и болезнями, их жизнью и смертью. Он никогда не истязал себя лишениями, не ходил в церковь, и все свои священные дары приобретал и совершенствовал в процессе жизни. И он никогда не просил у Всевышнего ничего, кроме того, что уже дала ему природа. От одержимости он избавлял наложением рук на лоб больного, тихими уговорами и даже лаской. Плеть же была, скорее, ритуальной частью, предметом грозным и символичным. «Главное, не изгнать, а заключить», – вспомнил я наставления старика. По мысли моей, Антипыч уже при жизни пребывал в раю, сотворенным Богом для своих любимых чад. В это состояние безгрешности и благодати лишь мечтал вернуться отец Паисий, чувствуя мучительный разлад, томление узника в темнице, греховность всего своего существа от самого мига зачатия.

Наскоро приняв ледяной душ, я оделся, спрятал за пазуху плеть и в который раз пожалел об утраченном образке, но как закоренелый язычник надел на шею, под одежду, свой тундровый гайтан с медвежьими зубами, полагая, что духовный мир един и злые духи не слишком разборчивы. По дороге я заглянул в лабораторию и, повинуясь смутной догадке, сыпанул в колбу горсть соли, заткнул туго притертой пробкой и опустил в карман.

Девочку уже перенесли на кровать. В комнате появился моток крепкой крученой веревки. После того, как я вошел, дверь за мной накрепко заперли. У изголовья спящей девочки горела свеча. Пламя свечи временами чадило, рвалось от невидимого сквозняка. За окном потемнело, в стекла ударил крупный град.

«Заклинаю тебя всемогущим Богом, аминь, аминь, аминь», – произнес батюшка и окропил кровать с лежащей девочкой.

По телу Леры прошли крупные волны, лицо ее перекосилось и задрожало. Одеяло приподнялось и затрепетало по краям, словно под ним гулял ветер. Внезапно Лера подскочила и села на постели, озираясь по сторонам вытаращенными глазенками. Гривка русых волос встала дыбом. Через миг она упала на спину и выгнулась болезненной дугой пятками к голове. Ее движения напоминали судорожные изгибы гусеницы, жесткие и пластичные одновременно. Суставы ее гнулись с невероятной гибкостью. Это был танец под беззвучную сатанинскую музыку, конвульсивный ритм преисподней. Протянув к девочке руку с распятием, батюшка опустил глаза в молитвослов, громко и четко проговаривая молитвы.

Тело Леры ослабло, опало, она вспотела и заметалась по постели задыхаясь.

– Отпустите меня, не мучайте, – она пришла в себя и теперь плакала и страдала так, как может плакать и страдать измученный десятилетний ребенок. Через миг личико ее побагровело от тяжелого удушья, девочка вцепилась в горло, из-под ногтей выступила кровь.

– Лерочка! – испуганно вскрикнула Диона.

Она бросилась к девочке, пытаясь разжать посиневшие пальцы Леры, клещами стиснутые на горле.

Батюшка не успел преградить ей путь. Лера резко очнулась, открыла незрячие глаза-бельма, вцепилась в плечи Дионы обеими руками и так затрясла ее, что голова Дионы запрокинулась и рассыпавшиеся волосы ливнем покрыли плечи. Через миг Лера впилась в Диону зубами и вырвала клок платья. Батюшка зажмурился. Я успел разглядеть родинку на ее груди, о которой предпочел бы не знать. Диона вырвалась, оставляя в пальцах Леры куски платья, и, закрывшись руками, вжалась в стену. Охранник невозмутимо накинул на нее свою черную куртку с эмблемой службы. Стуча зубами, Диона до подбородка застегнула молнию.

Лера или тот, кто сидел в ней, вновь жалобно застонала, забилась. Девочка разметала руки, ее согнутые колени тряслись. Казалось, она умирает.

Кровать с телом девочки приподнялась над полом и с силой обрушилась на пол. Одновременно взлетел столик и все, что лежало на нем. Святая вода выплеснулась в лицо отца Паисия. Попало и на меня. По комнате пробежал дробный стук, словно кто-то изнутри выстукивал стены. От кровати с распростертой девочкой ползла тяжелая трупная вонь и накатывали волны холода.

Побелевшими губами батюшка читал молитву, он был страшно напряжен. Я видел, как напрестольный крест заиндевел в его руке.

Лера глухо залаяла, вскоре лай перешел в вой. Отец Паисий приблизил к ее лицу руку с распятием.

Девочка с визгом извернулась спиной и попыталась содрать с себя туго завязанную у запястий и щиколоток белую рубашку. Постель и рубаха потемнели от мочи и крови.

– Привяжите ее, – скомандовал батюшка.

Вдвоем с охранником мы прикрутили Леру к кровати. Веревки впились в детскую кожу. Внезапно тело ее стало твердым, как камень. Веревки затрещали.

– Слизняк, вонючка, – со злобой выплевывала слова Лера. – Три года в лагере пред паханами очко рвал, выслуживался.

Я не сразу понял, что демон в образе девочки говорит обо мне. Это существо помнило то, что я сам давно забыл. Все мелкое, отвратительное, от чего я стремился избавиться как можно скорее, чтобы, как раньше, любить и уважать себя, выворачивал наизнанку некто злобный и всезнающий, засевший в этой маленькой растерзанной девочке.

Демон продолжал визгливо обличать, при этом он двигался вглубь, словно снимая капустные листья с моей памяти. Он видел и знал все: как однажды, одурев от недокорма, я стащил из адвокатской посылки кусок копченой колбасы и торопливо сожрал под одеялом, отвернувшись к стене. Как однажды во время желудочного расстройства обваразгал весь трухляк и сбежал, не вытерев за собой. Как еще сопляком залезал на табурет и подглядывал в окошко ванной за купающейся теткой. Демон не умолкал и только распалялся от моего стыда.

– Я только правду говорю, – победно закончила Лера. Теперь даже не открывая рта. Вещал кто-то изнутри ее глухим утробным басом, вперемежку с ругательствами.

– Изыди!!! – заклинал батюшка.

Один раз он все же смог приложить крест ко лбу Леры. На коже выступил розовый крестообразный ожог. Оконные рамы затрещали и захлопали. В комнату влетели осколки стекол.

– Молчи, вор! Ты сам себя обокрал. Все молишься, да никогда не отмоешься. Ты же монахом хотел стать, так почему не стал? Что потупился? Зачем вы, монахи, баню вперед церкви срубили? Что? Не для себя, а для гостей высоких? Чтобы монастырь из нищеты поднять? Ну, для этого ничего не жаль. А помнишь, как Миньку-скотника в баньку с гостем спроваживали, да по сто срамных рублей по кельям сбирали? Мол, ему не привыкать, а мы в рай влезем…

Батюшка побледнел и оступился.

– Замолчи, заклинаю, замолчи, – прошептал он. – Я плакал, я каялся…

Батюшка на миг прижал крест к телу Леры. Голос взвыл, и сразу что-то крупное, угловатое заметалось под кожей девочки:

– Плохо каялся… Ты с перепугу и женился, а когда девок молодых без рубах в купель кунаешь, не знаешь, куда глаза запустить. А уж когда руки тебе целуют, аж потеешь от удовольствия. Не поп ты, а волк в овечьей шкуре. Только гордость свою тешишь, она твой Бог! Для того и щенков полный дом натащил, чтобы пуще собой гордиться…

Лера шипела по-змеиному и извивалась скрученным телом. Демон рассыпался в оскорблениях священнику. Тарабарщина временами сменялась каким-то звучном языком, напоминающим латынь.

Внезапно все стихло. Лера безжизненно замерла. Лицо стало медленно синеть, глаза запали, рот приоткрылся. Паника и смятение охватили всех, кто был в комнате. Диона, обхватив голову руками, корчилась на полу, охранника рвало. Внезапно батюшка вздрогнул, словно получив сильный удар в грудь, и упал навзничь. Я бросился к нему. Он был без сознания.

Лера порозовела, ожила, закривлялась еще сильнее, торжествующе захохотала. Осколки стекла на полу подпрыгнули и ощетинились кинжалами.

– Куда прешь, слабак? Назад, вонючка!

– Помогите ему, – прошептал я.

Из носа хлынула кровь, я почти захлебнулся ею. Вырвав ИЗ-ЗА пазухи плеть, я ринулся к постели. Я был безумен, последние искры сознания погасли.

…Очнулся я на полу в комнате Леры. Батюшка подносил к моему носу нашатырь. Выбитые окна были завешены одеялами, но я догадался, что уже глубокая ночь. Вокруг кровати правильным кольцом горели свечи. На кровати сидела Диона и поглаживала руки Леры. Девочка была одета в белоснежную вышитую рубашку. От тающих свечей и простыней пахло ладаном. С мокрых волос Леры стекала вода. Вода была разлита по полу, подушки и одеяло были мокры. Прядь волос на темени Леры была выстрижена неровно, словно отхвачена кривыми ножницами. Я вспомнил, что Оэлен выстригал у каждого новорожденного его племени клочок темного пуха. Один раз в году, летом, он отвозил волосы в святилище Пайвы, чтобы каждый ребенок имел «силу Пайвы».

– Что со мной было, я никого не убил? – спросил я.

Руки мои и одежда были в темной засохшей крови. Плеть Антипыча была измочалена, в левой руке лежала тяжелая, холодная, как лед, плотно закрытая колба. Крупинки соли стремительно неслись по кругу, сворачиваясь в левую спираль, похожую на «глаз тайфуна». Я решил, что это ни больше не меньше – «воронка антимира», и спрятал колбу за пазуху, чтобы случайно не разбить.

– Все хорошо, с Божьей помощью справились, – ласково и устало приговаривал батюшка.

– Как она?

– Отдыхает. Ей теперь гораздо лучше. Она же девочка хорошая, только болела долго.

– Что с ней было?

– Думаю, девочка соприкоснулась со злой волей, а может быть, и посылом черной магии. От этого заболела ее душа. Но если что-то вошло в человека через образы тьмы, то оно обязано выйти этой же дорогой при добром усилии и молитве.

Батюшка оглянулся на Леру. Девочка выглядела измученной, но неукротимый блеск ее глаз исчез. Она сонно улыбалась Дионе и теребила блестящие нашивки и пуговки на ее черной куртке.

– Она ничего не помнит, – прошептал отец Паисий. – А как вы себя чувствуете? На ваш танец с плеткой вокруг ее кровати было страшно смотреть…

Я понял, что какое-то время был в беспамятстве, и, вероятно, пережил шаманский менерик. Я чувствовал сильнейшую разбитость и тупую боль во всем теле.

– Наш доблестный охранник до сих пор в себя не может прийти, – продолжал батюшка как можно тише.

Детина сидел на корточках у стены и мотал головой.

Во время камлания Оэлен прятал лицо под длинной густой бахромой, и кто-нибудь из сильных мужчин удерживал его за длинный кожаный ремень, притороченный к поясу. Гримасы ужаса и страдания смертельно пугали людей, к тому же непривязанного шамана могли похитить духи. Я не учился шаманству, это исподволь вошло в меня, и многие события, которым я сам был свидетелем, иначе, как шаманскими чудесами, не назовешь.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20