– Ну, стало быть, я о картине, которая… отсюда,- Мариэтта улыбалась всеми своими фарфоровыми зубами как ни в чём ни бывало.- Теодор, я, признаться не поняла её ценность. Уж очень она отличается от всего, что ты рисуешь. Э… прости, пишешь, конечно же – пишешь! На мой взгляд, очень печальное полотно, если не сказать зловещее. Может, потому и подарил, что не жалко было? -…
– Шучу, теперь – шучу. Понимаю, это, видимо, какое-то твоё настроение души было.
Но, я это и использовала. Джентльмен этот очень ей заинтересовался, вот я и наговорила, что эти картины ты не продаёшь, что б цену поднять, понимаешь? Да что ты молчишь всё время?
А что тут было говорить?
Теодор потерял дар речи, когда Мариэтта заикнулась про Серию. Ей-то откуда знать?
Или интуиция? Или просто к слову пришлось? Одно из миллиона.
– Ну так вот,- не нуждаясь в репликах собеседника продолжала дама.- В итоге я загнала ему полотно по тройной цене от тех двух твоих. А, кстати, те две он уже так купил, прицепом, что ли… или из вежливости, я не поняла. Но это и не важно!
А, каково?
Разумеется, Теодор рассыпался в благодарных комплиментах. Они ещё немного пожеманились, затем продавец рассчиталась с поставщиком, и последний поспешил ретироваться. Мариэтта сунула в карман пиджака Теодору визитку.
– Вот его визитка. Он очень просил тебя ему звякнуть. Советую уважить.
– Ну, я…
– А ты не якай, позвони, от тебя не убудет. Всё, что само плывёт в руки – надо брать, а уж потом разберёшься, надо оно тебе или нет. Он сначала спросил твои координаты, но я не дура, мало ли что – «проф. тайна», говорю. Тогда он визитку дал для тебя. Позвони, чую, что верняк, ты уж меня послушай, дело говорю.
Теодор ещё раз поблагодарил благодетельницу и отбыл, наконец, восвояси.
4.
Почему после таких событий, даже неся в кармане сумму, о которой несколько лет назад и представления не имел, выходишь на улицу с ощущением, что тебя оплевали?
Очень хочется воды. Вымыться. Сейчас бы почуять носом запах речки, осоки, ивы над водой… да с разбегу в воду, с малюсенького покосившегося мостика. И долго не выныривать, разглядывая в мутности реки её сокровища – ил и камни… Почему детство даётся один раз, и именно тогда, когда не можешь этого оценить? «Знал бы, кто всё так придумал, сам бы его здесь задушил…» Хорошая песня, правильная.
Именно так. Ибо – нелепо всё. Наши, художники, рассказывали, что где-то появился чуть ли не Город Мастеров, что там живут и заправляют всем творческие люди. Что создали царство искусства в одном, отдельно взятом маленьком городке… врут, наверное. Или мечтают. Утопия, что с неё взять… Однако, как хочется верить, что где-то это есть, чёрт побери, как хочется верить.
Но надо жить здесь, на земле, а не во сне и мечтах.
А здесь скучно. Здесь невыносимая тоска. Не дай Бог мне состариться и превратиться в немощного жалкого старичка… Никогда не видел ничего унизительнее.
Прожить жизнь, стараться быть полезным, если не незаменимым, класть на алтарь жизни все силы, все возможности, самую жизнь, наконец… и именно в конце этой жизни получить в награду разбитое, дряблое тело, не способное больше ни к чему.
Кошмар. Вот, спасибо тому, «кто всё так придумал». Сволочи. Я нарисую это. Дождь.
Должен быть дождь. Много-много дождя. Сезон дождей, долгий, затяжной. Падающая вода. Боги!!!… где ручка??! Карандаш?! Шпагу мне! Но, подойдёт и карандаш, падающая вода… вода… плачет… один… в каменных джунглях…я… причём тут я… зеркала, много луж – зеркал с отражением одиночества… много, очень много одиночества… день? Это день или ночь? Это между днём и ночью… это дождь, сезон дождей, всё перемешалось, кто скажет, день или ночь?
«СЕЗОН ДОЖДЕЙ»
Что это? Падающая вода или просто плачет то, что должно стать явью и никак не станет?
Я опять один.
Я буду вместе, но лишь для того чтобы снова ощутить, что… я один.
И услышать падающую воду…
И услышать падающую воду – в сезон дождей. Всё.
Что это?
Просто наступил сезон дождей.
Ведь в джунглях обязателен сезон дождей.
С падающей водой…при чем тут я?
Что это? Что это?
Была ли ночь, полная отчаяния ухода снов?
Полная невидимой луны, заблудившейся в облаках, будто в искривленных бровях, словно в нависших зеркалах, плачущих сезоном дождей…
Был ли день?
Я не видел как он наступил.
Не заметил как он прошёл.
Только дождь – и всё…
Был ли я? Ну, конечно был, иначе кто же вдыхал испаренья земли.
Кто же так понимал обречённость воды?
Это был я…это я…был.
Я оделся в кричащий фальцет.
Я пачкаю дымом небо этой Земли..
Но пытаюсь попасть в унисон с сезоном дождей как с собой…
Где я? Где сон? Где утро, где ночь, где день?
Почему сезон дождей и разве это покой?
В скользком потоке идти босиком…
Я держу откровенье в руках, разжимаю ладонь: на пальцах две капли и сотни линий, Тайна как память близка и похожа на сон.
Тайна всегда похожа на сон
Я не иду ни вперед, ни назад и вещаю как слепой король в замке сезона дождей, в стране сезона дождей, на планете сезона дождей, Я вещаю иной сезон, может быть, похожий на сон.
Но, иной…
Вот оно как. Седина в бороду, стих в перо. В последний раз Теодор писал стихи в школе, Маринке, о которой память сохранила только мятный вкус мягких губ. Вот оно как бывает. Вспомнил, на старости лет. А как похоже на картину. Получается, что записал образы, которые осталось нарисовать, словно набросал план картины.
Здорово, а теперь возьмите кисти и пожалуйте за мольберт, сэр. «Сезон дождей».
На холсте образовываются вначале еле видные пятна, потом они проявляются, как фотографии и глаз уже замечает и различает силуэты, куски пейзажей, образы…
Теодор старается успеть их обрисовать углём, где – уже наметить маслом, а следом уже проступают на холсте новые персонажи, новые тени… когда следующие задерживаются с появлением, он возвращается к ранее наспех начертанному, пишет маслом прямо по углю, вынимает эти образы из пространства, образы, которые пока видит только он один, и переносит их сюда, на холст, теперь это будет видно всем, останется взглянуть на картину… он дремлет или идёт заварить чай, а сам всё видит новых гостей, им так тоскливо в пространстве, они рвутся через его голову сюда, в холст, они такие как мы – они болеют без самопроявления, но они отличны от нас тем, что без посторонней помощи (а он посторонний, он – посторонний, зачем себя тешить обманом, ведь у него есть двигающиеся тело и у тела – руки) им не проникнуть в наш мир, им не стать видимыми… но ведь и нам не проникнуть в этот мир без посторонней помощи наших матери и отца… да ничему здесь не появиться без посторонней помощи, а раз так, значит всё связанно единой причиной – помощью в появлении в этом мире… Вот, стало быть, оно как.
И последним жестом он написал поверх картины свой стих про сезон дождей. Вот теперь всё. Готово. Теодор закончил с вами, существа из невидимого мира, поздравляем вас, вы уже здесь. Есть. А художнику можно закурить. И – чай. Пусть полотно постоит на мольберте, просохнет сутки-двое, а он посмотрит. Всегда так удивляется, когда рассматривает законченную работу. Всегда видит что-то новое, чего и не видел, быть может, когда картину писал. Ещё одна, картина из Серии.
Ещё одно непродаваемое полотно. И почему он их рисует? Откуда они лезут? Что заставляет Теодора тратить на них себя? На любой самый сложный вопрос есть самый простой ответ. И, чем сложнее вопрос, тем проще ответ. Вот оно как.
– Добрый день, Теодор Сергеевич! Я не сильно вам помешаю? Вижу вы уже закончили, поздравляю, прекрасно, просто прекрасное полотно,- голос прозвучал тихо и скромно, но Теодор вздрогнул.
В дверях стоит дорого одетый господин в тройке и кашне. На вид – приятен и ведёт себя скромно, интеллигентно. Но это мы ещё поймём позже. Большие залысины, лет пятидесяти, загоревший и поджарый, видать, по заграницам ездит. На мизинце золотой перстенёк, явно из новой национальности русских, это их пароль. И давно он тут стоит? Судя по позе – давно, это Теодор дверь не закрыл, а стуки он и так никогда не слышит, а уж когда работает, тут хоть весь дом вынеси. Да что ж молчать, надо что-нибудь сказать.
– И вам день добрый, чем обязан и с кем имею честь говорить?
Голос у него как из колодца, в горле проклокотало и пробулькало. Да и зубы надо пойти почистить. Это что же, уже следующий день начался? Он протягивает визитку.
«Надо Сашку попросить,- отмечает про себя Теодор.- Чтоб мне тоже наделал визиток, а то не солидно как-то, блин».
– Извините, что без звонка и приглашения. Селифанов Антон Владимирович, предприниматель. Я пришёл познакомиться с вами, Теодор Сергеевич. Имел честь вас пригласить в гости или повод ждать звонка, но, не дождавшись, решился сам вас отыскать… Вы уж извините за беспокойство.
Теодор молча разглядывал натуру. Мысли предательски отражались у него на лице.
Ага, стало быть это благодетель, скупивший три картины в Галерее. Хорош, что тут сказать, такому не страшно доверить свои картины, уж он найдёт им применение после моей смерти, с аукционов сметать будут. И то хорошо. Глаза карие, не бегают, брови ровные, волевые, подбородок интеллигентный. Нормальный образец, нормальный. Итак, что вам угодно, нормальный образец крепежа нового государства?
– А какой сегодня день, Антон Владимирович?
– Пятница, двенадцатое июля.
– Вот оно, стало быть, как. Это я со вторника тут пишу… вы располагайтесь, уважаемый, а я, наверное, пойду умоюсь. Чаю поставить?
– Я подожду вас, Теодор Сергеевич, делайте свои дела, это я к вам пришёл, да ещё без приглашения. А уж потом и чаю.
– Ну, как знаете, может, оно и так. Я скоро, извините.
И, пока Теодор скоблит скулы и подбородок, сдирает с зубов трёхдневный налёт, мы можем наравне с зеркалом в ванной увидеть его блуждающие мысли:
Вот всегда так. Сядешь поработать, а три дня вылетели из жизни, словно кто-то пришёл и украл. Как так, казалось несколько часов рисовал. Да нет же, я и дремал раз пять, и чай пил раз пятьдесят… могло, могло уйти дня три. Вот они и ушли. А, хрен с ними, лучше уж их на картину потратить, чем на… а на что ещё их не жалко потратить? Скоро мысль летит, долго дело делается. Во, рожа как осунулась, глаза впали, щетина на сантиметр, теперь раздражение от бритья будет… вот же напасть какая. Но, умытым и выбритым чувствовать себя гораздо приятнее, чем неумытым и невыбритым. Что-то я туплю. Это от переутомления и запаха краски. Александр прав насчёт запаха. Три дня без свежего воздуха. Надо пригласить этого типа куда-нибудь, как раз, поедим нормально, подкрепимся, хоть развеюсь.
Люди, это – хорошо, когда вовремя и понемногу. Тут они даже полезны и почти не раздражают.
Надо надеть чистую рубашку. Блин, он во как расфуфырен, надо тоже что-то поприличней натянуть. А не гульнуть ли нам в кабаке, уважаемый? А отчего бы и не гульнуть? Картину надо отпраздновать? Надо. Кофе мне сейчас не поможет, следовательно, надо рушить устоявшиеся привычки, отметим немного иначе, чем всегда. Разнообразие – сестра… ну, не знаю, чья она там сестра, но то, что разнообразие полезно, никто не возражает? Вон зеркало не возражает.
Стало быть, так оно и есть.
А что там наш гость, не уснул, ожидая?
5.
Гость не уснул. Он чинно и с почтением знатока рассматривал картины Теодора, развешенные на стенах и поваленные по всей комнате. В глазах сверкало восхищение.
Художник застал гостя за просмотром Серии. Теодор почти не испытал возмущения, отчасти потому, что гость как ошпаренный отскочил от картин при появлении мастера, но, в основном, от того, что все эмоции у него за трое суток иссякли и были чётко врисованы в новый холст. Душа Теодора была сейчас утомлена и пуста, её нельзя было оскорбить, она, даже, быть может и отсутствовала в этот миг вовсе, не спеша отрываться обратно от сохнущей краски.
Антон Владимирович ещё раз облил художника мёдом комплиментов. Теодор узнал, что его кисть не подпадает ни под один шаблон школ, а создала школу собственную. Но, не таял, молча размеренно кивал, словно ожидая, когда гость умолкнет. И действительно, только иссякла мармеладная речь, Теодор спросил напрямик:
– Водку пьёте?
– Предпочитаю коньяк, но с вами, хоть портвейн!
– Стало быть, с него и начнём. Знаю я тут один ресторанчик. Галантно и со вкусом.
Туда-то я вас, уважаемый и приглашаю, коль пришли.
– Это я Вас приглашаю, Теодор Сергеевич!
– А, как знаете, но уж пойдёмте, очень есть хочется…
– Представляю себе, за трое суток можно и проголодаться,- гость не издевался, в его интонациях чувствовалась забота.
– Что ж вы думаете, я только рисовал тут и не питался? – продолжил светскую беседу мастер уже на улице.
– Незнаю,- признался гость.
– Я чай пил… наверное… Я видел на кухне, что-то там елось за это время.
– А-а, вот оно как…
За столь содержательной беседой они и подошли к кабачку. Теодор остановился перед дверьми и полной грудью вдохнул воздух, словно по пути не успел надышаться.
Пахло летом. Вкусно. Зелень и отдалённый запах цветов. Солнцем пахнет. И птицами, городскими птицами. Разбойничий у них запах. Чижик-пыжик, а не испить ли нам у фонтана водовки? Ну-с, а теперь уже точно – время аперитива и трапезы.
Утро наступило сразу после ресторана. Вернее, прямо из ресторана и началось теодоровское утро, резануло в глаза своими новенькими солнечными лучами и обнаружило Теодора спящим у дивана на коврике, уютно укрывшегося этим же ковриком, обернув его вокруг себя. Кости ныли от жёсткого лежбища. Опять ужасно хотелось почистить зубы, а потом сразу – попить, много попить воды. Или пива.
Можно резюмировать, что Теодор не удивился. Такое случалось и ранее, и, признаться, неоднократно. Но, так как подобные пробуждения никогда не становились ежедневным бичом, то Теодор особо и не беспокоился по этому поводу.
Мы в России, с нами подобное случается, уж с нами такое бывает. Если мы «решили что отметить, то отметим обязательно», да так отметим, что мир содрогнётся и пропустит нас без очереди в сортир поблевать. Кстати, пока ничего не ел, не плохо бы и прочистить желудок. Вообще, в таком состоянии необходимо как можно больше всего из организма выдавить, удалить, а уж потом и заполнять его заново едой и водой. Токсины, это, брат, вещь отвратительная.
Усердно (на сколько это было возможно в его состоянии) поборовшись с этими самыми токсинами, и, судя по звукам – победив, Теодор принял контрастный душ, не удержался и прямо из под крана напился холодной воды и почувствовал себя гораздо лучше. Растирая голову полотенцем, он подумал, что теперь можно полечиться пивом – литра полтора хватит, затем поспать и – всё, здоров, или наглотаться жаропонижающего и целый день отпиваться чаем. Первое, конечно веселее. Второе полезнее. Но живём мы в этом теле один раз. С этим ни одна религия не поспорит.
А раз один, следовательно – пиво. Вообще, Теодор иногда сам себя поражал своими способностями к логическому анализу. Когда ему с бодуна хотелось пива, он выстраивал столь фундаментальную логическую цепочку, неопровержимо доказывавшую о необходимости выбора именно пива, что все физики обзавидовались бы, узнав ход и вывод его умозаключений.
По выходу из ванной комнаты, его ожидал сюрприз. Вид сюрприз имел весьма жалкий.
Он сидел у кресла прямо на полу, не в силах поднять голову с ручки этого самого кресла. Помятое лицо сюрприза напоминало вчерашнего гостя, а вот его костюм… оставался далёким и невнятным намёком на вчерашний блеск Антона Владимировича.
Нечто мятое и грязное окружало его тело, и акцентировало виноватый взгляд красноватых глазок. Гость молчал. Теодор тоже пока оставался не слишком разговорчивым, и, поэтому просто вынул чистое полотенце, новую зубную щётку и протянул всё это гостю, глазами указав на ванную. Упрашивать не пришлось.
Через пол часа, когда посвежевший гость в теодоровом запасном халате сидел с хозяином в кресле и попивал наикрепчайший чаёк, Теодор задал ему резонный вопрос:
– А вы чё приходили-то вчера?
– Познакомиться…
– А… ну, вот и познакомились…
Долго смеяться не могли – головы болели, как проклятые.
Угомонившись, Теодор с неудовольствием спросил:
– А мы вчера как себя вели, всмысле, никуда не влипли?
– Нет, что Вы,- успокоил гость.- Всё было очень весело, но как-то быстро. Видимо, сказались-таки Ваши бессонные ночи и чай вместо еды. Мы так и не поговорили нормально ни о чём. Но, это даже к лучшему, всё равно сегодня бы всё пришлось повторять заново, из нас никто бы ничего не запомнил – ни Вы моих вопросов, ни я Ваших ответов. Потом… Э-э… Я пошёл Вас проводить… проводил… но себя выпроводить отсюда уже не смог, Вы уж извините.
Художник предложил прогуляться до ближайшего паба. Антон Владимирович не возражал. С трудом почистили костюмы от дорожной пыли, штукатурки, засохших кусочков салата и прочей не идентифицируемой дряни. Следующая беседа проходила в разряженной обстановке модерновой пивнушки, где приличные посетители чинно восседали на высоких стульях. Играла медленная музыка, свет был приглушён, и пара глотков свежего холодного пива легко настраивала на разговор.
– Я пришёл к Вам, Теодор Сергеевич, не только от себя лично…
– М-да,- вопросительно кивнул художник, его состояние начинало восстанавливаться и растекалось благодушием по всему телу.- И кого вы представляете?
– «Клуб Шести».
– Не слышал, если честно, но, может и потому, что я весьма далёк от новой светской жизни. И от старой был далёк. А скажите, что, Клубы опять нынче в моде?
– Признаться, и сам не знаю про моду на Клубы. Но о нас Вы ничего и не могли слышать. Нам общественное мнение как-то неважно. Мы, сами по себе. Клуб закрытый и рассказывать о его нюансах, правилах и тонкостях я пока не имею права…
– Вот и прекрасно. Я, если честно, и сам не люблю всякие там тайны, особенно – чужие. Тогда просто расскажите, зачем вам я? Вы мои картины купили, а теперь что?
– А теперь мы хотим заказать у Вас портреты.
– Вас?
– И меня тоже. Каждого из Клуба, по одному портрету.
– А сколько вас там всего?
– Шесть.
– Это логично. «Клуб Шести». Гонорар?
– Если Вас устроит, то за каждый портрет, гонорар будет такой же, по какой цене я купил одну из Ваших картин. Я говорю о той, что из Серии, Вы меня понимаете.
Если Вы не согласны, мы оговорим Ваши условия. Ну, как?
– И всего-то?
Гость утвердительно кивнул. Теодор сдержал волнение. Тут пахло большими деньгами, о подобной удаче он перманентно мечтал. Однако, опять возникло слово «серия».
Неприятный осадок всколыхнулся в груди художника. А, что нам-то, пропадать, что ли? Будем писать портреты, с нас не убудет. Может, ещё пива?
– Может, ещё пива? – спросил Антон Владимирович. Его глазки уже искрились от первого бокала. Азарта в них небыло, но затаённое торжество слегка начало проглядывать. Видимо, он только что заключил выгодную сделку. Такой славный, а – дурак. Но, на дураках Россия держится. Это – святое. Это – наши киты. А теперь, ещё пива.
Так скромно и непредвзято продолжилось восхождение Теодора на зиккурат призвания.
А другими словами – проверка его истинного предназначения. Но, герой пока не знал планов судьбы, он радовался свежему пиву.
6.
Теодор, всё же, небыл склонен идеализировать происходящее. Первое впечатление почти всегда обманчиво: от плохого человека веет романтикой, хороший, наоборот – отпугивает с первого взгляда. Но что же он вынес после знакомства с «Клубом шести»? Странное название для компании из пяти человек, а именно столько их там и было. Странное название. Но персонажи ещё хлеще. На его вопросительный взгляд по поводу количества участников Клуба, было акцентировано ответствовано, мол, это – все. Да, ладно, приходилось нам летать на самолётах авиакомпании «Сибирь»… самолёты ждали списания ещё в прошлом веке, а – летают, а – «авиакомпания» государственного значения. Так почему бы какой-то закрытый клубик из пяти персон не назвать «Клубом Шести»? А может, они тайно поклоняются числу шесть, или шестипалому серафиму, тогда вообще всё ясно и понятно. Люди, удивите меня! И особенно в их пользу тот факт, что готовы платить такие деньги за портреты.
Ребяты, теперь можете преспокойно быть хоть вурдалаками, нам по барабану.
Кстати, о портретах.
Не всё тут так просто, как казалось на первый взгляд. Раз Антон Владимирович купил первой картину из Серии, то, может, и тут господин Селифанов хочет чего-то этакого? Он пару раз в Клубе попросил Теодора «не спешить с результатом, присмотреться». И ведь, по логике, просто так, с кандычка, люди не будут объединяться в Клуб. Что-то должно их объединять? Должно. Тогда вам, дорогой Теодор Сергеевич, внимательно смотрящий на себя из зеркала, очень даже требуется разгадать, что именно связало этих пять персон в клубок…
Теодор машинально огляделся. Где ручка и чистый листок? Составим список будущих персонажей. Листок начал быстро покрываться бисерным почерком художника:
Лицо № 1. Председатель Клуба, а именно с ним и довелось познакомиться изначально.
Селифанов Антон Владимирович, бизнесмен, лет ему около моего, чуть больше моего, удачлив и шустр, глаза можно разгадать, только если он выпьет. Как показалось, он с меценатскими закидонами. Это бы не настораживало, если бы во всей его натуре не угадывались какие-то дополнительные (для человека) способности… как будто, что-то телепатическое или… чёрт его знает, но что-то эзотерическое в нём есть. Словно он знает что-то, гораздо большее обо всех. М-мг, дальше.
Лицо № 2. Музыкант Шамир, иначе его никто не называл. Видимо, из первых рок-н-рольщиков.
Весь в «коже», фантомный чёрный вязаный свитер с жёлтой полосой. Беспокойный, оглядывается на случайный звук, как на снаряд. Похож на Врубелевского Демона, когда сидит, только нервный. Словно какая-то угроза постоянно висит над ним.
Кстати, ни в одном лице из присутствовавших в Клубе, не было покоя и безмятежности… да что это я? А у кого сейчас в этой стране есть покой и безмятежность на лице, кроме всех трёх степеней олигофренов?
Лицо № 3. Самое приятное лицо. Женщина-вечная девочка. Тут невозможно пока описать, лучше для себя Перечислю: блондинка, косички-хвостики, белые чулочки, короткая юбка, блузка вроде школьной формы. Инфантильна. Представилась, как Ирэна, а ведь возраст уже мог бы добавить и отчество. Но, это пол беды – за вечер, я заметил, как к ней обращались и «Наташа», и ещё «Мария». Полный глюк.
Но, с другой стороны – так ведь интересней жить. Она, видимо, представилась им всеми тремя именами и каждый выбрал то, которое, по его мнению, наиболее подходит. Вот же бред…
Лицо № 4. Ещё одна барышня. Впечатляющая. Впечатлительная. Этакая «Дама-модерн»: кокаиново бледна, утончённа, чёрное каре, чёрное обтягивающее платье, сигарета в мундштуке, матерчатые перчатки выше локтя, полусапожки, чулки на поясе-корсете.
Изольда Максимилиановна. Язык сломаешь. Постоянно цитирует Маяковского, по моему, она от него без ума. Но что-то ещё её пугает, к любой поэтической строке, высказанной кем-то другим прислушивается ревностно и нервно. Кутает ноги.
Лицо № 5. Михаил Романович. Толи писатель, толи драматург. Человек в глазапрячащих очках, пальто-плащ, кашне, перчатки (не снимает в помещении). Всё – фиолетовое. Широкий пиджак, шейный платок, бархатная рубаха, блескучие запонки, широкие штаны в вертикальную полоску, золотая жилетка, всмысле – расшитая золотом. Ходит с папочкой, когда сидит за столом, держит её на коленях.
Теодор закурил и принялся чесать затылок: «Ну, и? Как мне всё это изображать?»
Дотошный читатель наверняка поправил бы нас, указав эту «неточность» в изложении событий, мол, не «всё это изображать (рисовать)», а «всех этих». Нет, уважаемый дотошный читатель, ошибки нет. Так он и сказал. И когда нумеровал персонажей будущих портретов, так же называл их «Лицо №». Таков был сам Теодор, особо не отличавшийся в любви к людям от верстового столба: подойдут, приглядятся, так укажет путь и подскажет расстояние, а пройдут мимо, ну, так и Бог с ними.
Мимо Теодора не прошли. Сразу столько людей вошли в его жизнь, пусть – опрометью и вскользь, но всколыхнули и так непривычный ход событий, взволновали, привнесли в его голову хаос неожиданных размышлений и навязчивых мыслей.
Одна из них неотвязно тикала в голове художника, маниакально возвращаясь и подогревая его общее уныние: никто не дал визитки. От его новеньких визиток шарахались, отказывались. Взяли, но, несмотря на правила приличия, требующие в присутствии вручившего разглядеть, изучить визитку – тут же клали в карман. А потом он обнаружил все свои розданные визитки у себя в пальто. Это они, каждый, выходили из комнаты на пять минут, дабы положить ему его визитку в карман пальто.
Но, что это я,- мысленно успокаивал себя Теодор,- со своим уставом в чужой закрытый монастырь? Может, не принято у них это, а я, тугодум, намёков не понимаю? Так оно и есть. Ну, блин, сказали бы прямо… интеллигентность тоже хороша в меру.
В конце вечера, названного Антоном Владимировичем «внеочередным собранием Клуба», присутствующие проголосовали за теодорову работу над их портретами и внесли взносы. Сумма получилась астрономическая. Тут же председатель выдал художнику пятидесятипроцентный аванс. Было вовремя, ибо «кузен» Александр нашёл-таки, наконец, подходящую квартиру. Теодор был благодарен и кузену, и банку, и новым знакомым из шутовского Клуба, и судьбе. Это надо видеть – седьмой этаж, окна выходят на две стороны дома и с обеих сторон вид на море: с востока – лениво изгибаясь и щерясь иголками судов лежит залив, а с запада – само море. О, это надо видеть собственными глазами. Залив опоясан городом и ночью покрыт искрами городских огней. Есть балкон и можно пить кофе, любуясь индустриальным пейзажем порта и портового города. А на западном балконе – закаты, утопающие в море. Боже, да Теодор и не мечтал никогда о такой квартире. Пока сложно привыкнуть подниматься к себе на седьмой. Лифты в нашей стране не приспособлены к адекватной реакции на то, что в них желают ездить люди. Лифты, как впрочем, и всё остальное, призванное облегчать нам жизнь, живут здесь своей собственной (иногда богатой) внутренней жизнью. А мы только мельтешим и отвлекаем. Ладно, обойдёмся.
Стоит человеку получить квартиру, как он хочет ещё и лифт. Глупости какие-то. А кто подумает о здоровье? Вот, лифты и думают. И же с ними. Пусть их.
Денег, действительно, хватило не только на квартиру. Теодор обрёл компьютер.
Интернет. Это отдельный разговор. Действительно, можно залезть в любой уголок мира. Всё, что создавал человеческий гений столетиями, теперь доступно с помощью двух телефонных проводков. Точнее, одного двужильного проводка. А бывает ещё беспроводное соединение. Мир отринул границы как мутированный бройлерный цыпленок скорлупу. Теодор с предвкушением вводит в «поисковик» название галереи, и тот находит всё, что печаталось про неё в мировой прессе, плюс, сам сайт этой галереи, этакий электронный журнал, проспект с фотографиями. Кстати, Теодор узнал, что означает слово «юзер», это с английского – пользователь. Он теперь пользователь всех благ, способных быть представленными в Интернете, во всемирной, всепланетной интеллектуальной «паутине». Похоже на то, как будто подключился к всемирному разуму… Вот оно как. Ну и пусть – юзер, хоть веником назовите, это не главное.
Но и тут без сюрпризов не обошлось.
Кроме галерей с картинами, Интернет предложил ему полюбоваться галереями с обнажёнными телесами, телами и тельцами, в основном женского пола. И, что называется, «гетерами в работе»… К удивлению художника, этаких «галерей» оказалось гораздо больше, чем тех, кои искал он. Ну что ж, и тут человечество остаётся верно своим первобытным инстинктам – сексуальное влечение гораздо легче для восприятия, чем творчество, требующее навыка в этом самом восприятии. Ничего тут не поделаешь. Что покупается, то и продаётся, закон рынка. И если по Интернету рыщут миллионы сексуально неудовлетворённых подростков, то Интернет обеспечит этот спрос платоническим удовлетворением. Юзеров от искусства, численно, во много раз меньше, поэтому и удовлетворение этого «спроса» отходит на более дальний план. Ничего личного.
Ладно,- думал Теодор,- это частности. Надо немного успокоиться от подарков судьбы и заняться отдачей «авансов» этой самой судьбе.
Иными словами – пора было приступить к портретам.
С кого начать? А что, вот так по списку решил и пойти. А, ведь, трудновато с непривычки будет… кроме шаржей и карикатур, никогда не рисовал человеческих лиц.
Нормально не писал маслом. Смеялся, издевался – да. Но, тут от него ждут иного.
Чего? Портретного сходства? Может быть. Но. Если только для этого, то можно было любого ликомаза с Арбата пригласить. Пригласили Теодора. Суть их ему нарисовать?
А что он о них знает? Ничего. Общее впечатление? Возможно. Посторонний взгляд со стороны, бывает, может оказаться в тысячу раз точнее, чем взгляд привыкший.
Особенно, если этот посторонний взгляд будет принадлежать художнику. Такие дела.
Попытка – не пытка, как говорил Сталин.
7.
Пробовать оказалось труднее, чем Теодор себе это представлял.
Ещё будучи на собрании, он успел сделать более-менее подробные карандашные эскизы. Совмещая их со списком, куда им были вписаны общие наблюдения, он попытался приступить к портретам. Дело шло медленно, если вообще – шло. В ту ночь, придя домой из Клуба с огромной суммой в кармане, он и не вспомнил о самой важной вещи. Просто голову вскружила сумма. Или вообще, всё вместе – отвлекло.
