Не отрекаются любя (сборник)

В час, когда занимался рассвет голубой,

я пришла попрощаться к ханларской воде.

* * *

Открываю томик одинокий —

томик в переплете полинялом.

Человек писал вот эти строки.

Я не знаю, для кого писал он.

Пусть он думал и любил иначе,

и в столетьях мы не повстречались...

Если я от этих строчек плачу,

значит, мне они предназначались.

* * *

К земле разрыхленной припал он,

ловя подземный сладкий ток...

Еще довольствуется малым

прогрызший семечко росток.

А уж над ним с утра до ночи

и после, с ночи до утра,

дожди таинственно хлопочут,

колдуют птицы и ветра...

Он кверху тянется.

Нигде так

не виден неуемный рост...

Он вымахнул до нижних веток

и хочет вырасти до звезд!

Он всех развесистей и выше

среди родных своих дубрав,

но что ни год – смирней и тише

его неукротимый нрав.

Еще он крепкий и красивый...

Звезда теперь совсем близка...

Но в нем уже иссякли силы

первоначального броска.

Так и застыл он на столетья

на прерванном своем пути,

и шумные лесные дети

спешат отца перерасти!

* * *

Молодость... Старость...

Привычно, знакомо.

А я бы делила жизнь

по-другому:

я на две бы части ее делила,

на то, что будет,

и то, что было.

Ведь жизнь измеряют —

знаете сами —

когда годами,

когда часами.

Знаете сами —

лет пять или десять

минуте случается перевесить.

Я не вздыхаю:

о, где ты, юность!

Не восклицаю:

ах, скоро старость!

Я жизни вопрос задаю, волнуясь:

что у тебя для меня осталось?

Припоминаю я все, что было,

жизнь пересматриваю сначала,

как беспощадно меня учила,

какие подарки порой вручала.

Знала я счастье,

не знала покоя,

знала страданья,

не знала скуки.

С детства открылось мне,

что такое

непоправимость вечной разлуки.

Руки мои красивыми были,

нежными были,

сильными стали.

Настежь я сердце свое раскрыла

людскому счастью,

людской печали.

Я улыбалась и плакала с ними,

стала мудрее

и непримиримей,

мягче я стала,

тверже я стала,

лгать и завидовать

перестала.

Молодость – сила.

Старость – усталость.

Думаю —

сила

в запасе

осталась!

Десятибалльный шторм на море

Его повсюду было слышно —

сплошной угрюмый гул валов...

Я в темноте на берег вышла,

ища защиты у стволов.

Столпотворенье звуков грозных

обрушилось навстречу мне.

Хватаясь ветками за воздух,

стонали сосны в вышине.

Кипело море в мути белой...

Гоня песчаную пургу,

бесился ветер оголтелый

на опустелом берегу.

Валил он туч свинцовых горы,

с натугой вламывался в лес

и каждого хватал за горло,

кто смел пойти наперерез.

Гудело море разъяренно,

возненавидя тишину,

когда оно плескалось сонно

у смирных дачников в плену.

И, прирученное, урчало,

песка вылизывая гладь,

и не спеша пловцов качало,

чтобы не слишком укачать,

и отдыхающим в угоду

светилось светом голубым...

Люблю, когда свою свободу

ты отдавать не хочешь им!

Когда ты с берегами в споре

и гнев твой слышен далеко...

Десятибалльный шторм на море.

О, как мне дышится легко!

Весна

Туч взъерошенные перья.

Плотный воздух сыр и сер.

Снег, истыканный капелью,

по обочинам осел.

И упорный ветер с юга,

на реке дробящий льды,

входит медленно и туго

в прочерневшие сады.

Он охрипшей грудью дышит,

он проходит напролом,

по гремящей жестью крыше

тяжко хлопает крылом.

И кипит волна крутая

с каждой ночью тяжелей,

сок тягучий нагнетая

в сердцевины тополей.

Третьи сутки дует ветер,

третьи сутки стонут льды,

третьи сутки в целом свете

ни просвета, ни звезды.

Краю нет тоске несносной.

Третьи сутки в сердце мрак...

Может быть, и в жизни весны

наступают тоже так?

* * *

Вот это и есть настоящее, да?

Вот эта тоска, темнота и вода,

бегущая с крыш по ста желобам,

спросонок бормочущая в канавах,

где скорчившись спят нерожденные травы,

где хлюпает глина со льдом пополам.

Весна по проселкам и городам

проходит, тяжелые слезы роняя...

Тоска, подступающая к губам,

тебя никому, ни за что не отдам,

на самое светлое не променяю.

Лежи до поры нерастаявшим льдом.

Я помню,

я знаю,

что будет потом!

* * *

Еще недавно сосны гнуло,

скрипели ржавые стволы,

над головой с округлым гулом

катились хвойные валы,

и вдруг спокойствие...

Легка

рука смирившегося ветра.

Крутые, налитые светом,

встают в полнеба облака.

Раздувшиеся паруса,

земля, готовая к отплытью...

Невероятные событья,

немыслимые чудеса!

Но вот опять

темно, туманно,

и к ночи дождик обложной...

Нрав у весны непостоянный,

да и к чему ей быть иной?

Она, как школьница-подросток,

сейчас поет,

сейчас грустна...

Приноровиться к ней непросто,

но ведь она – весна!

Весна!

Мы не деревья и не птицы,

не счесть людских забот и дел,

но как похорошели лица,

как взгляд у всех помолодел.

С весною опустели зданья,

и стала улица тесна...

Всем враз назначила свиданье

непостоянная весна!

* * *

И чего мы тревожимся, плачем и спорим,

о любимых грустим до того, что невмочь.

Большеглазые добрые звезды над морем,

шелковистая гладь упирается в ночь.

Спят прогретые за день сутулые скалы,

спит распластанный берег, безлюден и тих...

Если ты тишины и покоя искала,

вот они! Только нет, ты искала не их.

Спят деревья, мои бессловесные братья.

Их зеленые руки нежны и легки.

До чего мне сейчас не хватает пожатья

человеческой, сильной, горячей руки!

* * *

Ю. Т.

Бомбою фашистской искалечен,

дом стоит над морем, на юру.

Все выносят каменные плечи —

дождь и холод, ветер и жару.

А вокруг него – остатки сада:

пни черешен, кустики лозы...

Здесь в камнях испуганное стадо

пряталось недавно от грозы.

И разлукой близкой опечалены,

попрощаться в тлене и пыли,

в солнцем раскаленные развалины

нежные влюбленные пришли.

Крымское безоблачное лето,

знойная закатная пора...

И – когда судить по дате – это

было не позднее, чем вчера.

Девушка, наверно, в белом платье,

в холодке сидела под стеной...

Как недавно здесь гостило счастье

и опять не встретилось со мной!

* * *

Слабеют выхлопы движка,

тускнеет свет...

Погас.

И ночь, бездонно глубока,

обрушилась на нас.

Под раскаленным пеплом звезд

деревья встали в полный рост,

слышнее стало, как ворчит

нагретый гравий под ногой,

и море,

светлое, как щит,

над бухтой выгнулось дугой.

А мы все шли,

в руке рука,

вдоль низких стен из плитняка,

вдоль темных маленьких домов,

где спят давно наверняка.

Сквозь пустыри

и сквозь сады,

где пыльный виноград вился,

мы шли, молчание неся,

как чашу, полную воды.

Мы шли не глядя,

наугад,

и было так легко идти,

еще не зная, что назад

уже отрезаны пути.

* * *

У мокрых камней выгибает волна

литую покатую спину.

Над черным хребтом Карадага

луна

истаяла наполовину.

Срываются звезды

с десятков орбит,

их росчерк мгновенен и светел.

Тревогу,

тревогу,

тревогу трубит

в ущельях полуночный ветер.

Пока фосфорящийся след не потух,

желанье

шепчу я поспешно.

Одно неизменное.

Места для двух

не стало в душе моей грешной.

К осеннему небу

прикован мой взгляд,

авось я судьбу переспорю!

...А звезды летят,

и летят,

и летят,

и падают в Черное море.

* * *

Твои глаза... Опять... Опять...

Мне сердца стук

мешает спать.

Не знаю – явь то или бред,

не знаю – был ты или нет,

не вспомнить мне

и не понять!

Твои глаза... Опять... Опять...

Волос невысохшая прядь,

соленая прохлада рук,

беззвучный ливень звезд...

Ты помнишь, как скатилась вдруг

одна из них

на пыльный мост?

Ты помнишь?

Ты не позабыл

вчерашней встречи

краткий час?

Теперь я знаю – это был

подарок свадебный для нас!

Ах, все ли ты сумел понять?

Твои глаза... Опять... Опять...

Дыханье обрывается...

Поднять не в силах век...

Так счастье начинается

последнее

навек!

* * *

Я живу в постоянном предчувствии чуда,

и со мной происходят

иногда чудеса.

Воскресенье.

Сегодня здесь шумно и людно,

в пестрых тряпках

сырого песка полоса.

Ну, а море гремит,

и горит изумрудно,

и меняется каждые четверть часа.

Взад-вперед я брожу

неприкаянной тенью,

и волна замывает прилежно следы...

Значит, что же?

Сегодня у нас воскресенье?

Вечер, вечер субботний

у звездной воды!

Милый куст,

пропыленный,

жарой опаленный,

с чьей-то сохнущей майкой

линяло-зеленой,

до чего ты сейчас

неказист и уныл...

А каким ты поистине сказочным был!

Ты купался, в сиянье ночном трепеща,

ты струился листвой наподобье плаща.

Примечания

1

Публикуемая статья хранится в архиве В. Тушновой под названием «Молодым – о поэзии».

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.