Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Приключения троих русских и троих англичан

ModernLib.Net / Исторические приключения / Верн Жюль Габриэль / Приключения троих русских и троих англичан - Чтение (Весь текст)
Автор: Верн Жюль Габриэль
Жанр: Исторические приключения

 

 


Жюль Верн

Приключения троих русских и троих англичан

Глава I

НА БЕРЕГАХ РЕКИ ОРАНЖЕВОЙ

Двадцать седьмого февраля 1854 года на берегу реки Оранжевой[1] у подножия гигантской плакучей ивы, тихо беседовали между собой два человека.

Эта река, прозванная голландцами Гроте-Ривер, а готтентотами[2] — Гарьеп, вполне могла соперничать с тремя крупными водными артериями Африки — Нилом[3], Нигером[4] и Замбези[5]. Как и названные три реки, Оранжевая известна своими широкими разливами, порогами и водопадами. Путешествовавшие по ней Томпсон и Александер (их имена теперь знают по всему бассейну реки), вторя одни другому, без устали восхваляли прозрачность ее вод и живописность берегов.

В том месте, где мы застали наших героев, река Оранжевая, протекая через горы Герцога Йоркского, являла взору великолепное зрелище. Неприступные скалы, огромные нагромождения камней и окаменевших под воздействием времени стволов деревьев, глубокие пещеры, непроходимые леса, которых еще не касался топор дровосека, — все это вместе, обрамленное на заднем плане Гарьепскими горами, представляло картину красоты неописуемой. Здесь воды реки, запертые в слишком узком для них ложе, стремительно падают с высоты четырехсот футов[6]. Наверху — это клокотание обрамленных гирляндами зеленых ветвей водяных потоков, там и сям бьющихся о каменные выступы. А внизу — водоворот бурных струй, увенчанный густой шапкой водяной пыли, переливающейся всеми цветами радуги. Из этой бездны поднимается оглушительный гул, на все лады повторяемый и усиливаемый эхом в долине.

Один из собеседников, которых, похоже, привели сюда превратности судьбы, едва обращал внимание на открывавшиеся взору красоты природы. Он был охотник, бушмен, яркий представитель этого отважного племени. Само слово «бушмен» — переиначенное на английский лад и взятое из голландского «Boschjesman» — означает буквально «человек из кустов». Оно относится ко всем бродячим племенам северо-запада Капской колонии[7]. Их жизнь проходит в скитаниях между Оранжевой рекой и восточными горами, в разбойных нападениях на фермы, в истреблении урожая колонистов из империи[8], которые оттеснили их в бесплодные земли внутри страны, где камней больше, чем растений.

Бушмен, о котором идет речь, выглядел человеком лет сорока, обладал высоким ростом и хорошо развитой мускулатурой. Тело его даже во время отдыха оставалось подтянутым. Четкость, непринужденность и свобода жестов выдавали в нем энергичную личность, нечто вроде персонажа, скроенного по мерке Кожаного Чулка, знаменитого охотника канадских прерий, но только, быть может, не такого спокойного, как любимый герой Купер[9]. Это было видно по постоянно меняющемуся выражению лица, отражавшему каждое движение души.

Бушмен, рожденный от подданного Британской империи и женщины-готтентотки, бегло говорил на языке отца и уже не был таким дикарем, как его соплеменники, древние сакасы[10]. Костюм этого человека, наполовину готтентотский, наполовину европейский, состоял из красной фланелевой рубашки, куртки, штанов из кожи антилопы и самодельной обуви, сшитой из шкуры дикой кошки. На шее охотника висел небольшой мешочек с ножом, трубкой и табаком. Голову его покрывало нечто вроде фески из бараньей кожи. Пояс из кожи диких животных стягивал талию. Открытые запястья обхватывались браслетами из слоновой кости, выделанными с необычайным умением. На плечах покоился скроенный из тигровой шкуры и достававший до колен «кросс» — нечто вроде плаща со складками. Возле бушмена спала собака местной породы. Делая частые затяжки, он курил костяную трубку, всем своим видом выказывая явное нетерпение.

— Ну успокойтесь, Мокум, — говорил его компаньон. — Вы воистину самый нетерпеливый из людей, когда находитесь не на охоте! Но поймите же, уважаемый, что мы с вами ничего не можем поделать. Те, кого мы ждем, рано или поздно прибудут сюда, если не сегодня, так завтра!

Спутник бушмена, англичанин лет двадцати пяти — двадцати шести, был полной противоположностью охотнику. Спокойный характер молодого человека проявлялся во всех его движениях, а слишком «городской» костюм путешественника указывал на то, что путешествия — не его стихия. Он скорее походил на служащего, заблудившегося в дикой местности, и невольно хотелось проверить, нет ли у него пера за ухом, как у кассира, конторщика, бухгалтера или какого-нибудь другого представителя огромной семьи служащих.

И действительно, молодой англичанин был отнюдь не путешественником, но известным ученым Вильямом Эмери, астрономом, прикомандированным к Капской обсерватории[11] — весьма полезному учреждению, которое уже давно оказывает неоценимые услуги науке.

Ученый, чувствующий себя не совсем в своей тарелке здесь, в этом пустынном районе Южной Африки, в нескольких сотнях миль от Кейптауна[12], с трудом сдерживал нетерпеливого по натуре компаньона.

— Господин Эмери, — говорил ему охотник на чистом английском языке, — мы уже восемь дней как находимся на условленном месте у Оранжевой реки возле Мергедекого водопада. А ведь уже давно ничего подобного не случалось ни с одним членом моей семьи — чтобы восемь дней оставаться на одном месте! Вы забываете, что мы — кочевники, что у нас ноги зудят, когда мы вот так застаиваемся!

— Друг мой Мокум, — возразил ему астроном, — те, кого мы ждем, едут из Англии, и мы вполне можем простить им эти восемь дней. Надо учитывать величину расстояния, препятствия, которые могло встретить при подъеме вверх по Оранжевой реке их паровое судно — одним словом, тысячу трудностей, возможных при подобном предприятии. Нам было предписано подготовить все необходимое для научно-исследовательской экспедиции по Южной Африке, после чего ожидать у Моргедских порогов моего коллегу из Кембриджской[13] обсерватории полковника Эвереста. Вот они, Моргедские пороги, мы находимся в указанном месте, и мы ждем. Чего же вы еще хотите, дорогой мой бушмен?

Охотник явно хотел чего-то большего, ибо его рука лихорадочно сжимала приклад длинноствольного карабина. Это был превосходный «ментон», очень точное оружие, с коническими пулями, позволявшее сразить дикую кошку или антилопу на расстоянии от восьми до девяти сотен ярдов[14]. Отсюда видно, что бушмен отказался от колчана из дерева алоэ[15] и от отравленных стрел, коими пользуются его соотечественники, в пользу оружия европейцев.

— Но, может быть, вы ошиблись, господин Эмери, — снова заговорил Мокум. — Действительно ли у Моргедских порогов и именно в конце января назначена вам эта встреча?

— Да, друг мой, — спокойно ответил Вильям Эмери, — и вот письмо господина Эри, директора Гринвичской[16] обсерватории, которое докажет вам, что я не ошибся.

Бушмен взял в руки письмо, протянутое ему компаньоном. Он повертел его так и сяк, как человек, не слишком посвященный в тайны каллиграфии[17], и возвратил его Вильяму Эмери, сказав при этом:

— Повторите же мне, о чем говорится на этом исписанном клочке бумаги.

Молодой ученый, обладающий непоколебимым терпением, в двадцатый раз начал пересказывать содержание письма своему другу-охотнику.

В последних числах прошлого года Вильям Эмери получил послание, извещавшее его о скором прибытии в Южную Африку полковника Эвереста с международной научной комиссией. Каковы были планы этой комиссии, почему она отправилась на оконечность Африканского континента? Эмери не мог этого сказать, поскольку в письме господина Эри об этом умалчивалось. Он же, следуя полученным наставлениям, поспешил в Латтаку, одно из самых южных селений Готтентотии, чтобы приготовить там повозки, продовольствие — словом, все, что необходимо для бушменского каравана. Затем, зная о хорошей репутации туземца-охотника Мокума, сопровождавшего Андерсона[18] во время его охоты в Западной Африке и бесстрашного Дэвида Ливингстона[19] во время его первой исследовательской экспедиции к озеру Нгами[20] и к порогам Замбези, Эмери предложил ему взять под свое начало этот караван.

Далее было договорено, что бушмен, великолепно знавший местность, сопроводит Вильяма Эмери до берега реки Оранжевой, к Моргедским порогам, в условленное место. Именно здесь к ним должны будут присоединиться члены научной комиссии. Но прежде им предстояло совершить большое плавание на фрегате[21] британского флота «Августа» вдоль западного побережья Африки и на широте мыса Вольпас войти в устье реки Оранжевой, а затем подняться вверх по ее течению до водопадов. Итак, Вильям Эмери и Мокум прибыли сюда с фурой[22], оставленной сейчас в долине и предназначенной для того, чтобы переправить в Латтаку иностранцев и их багаж, если они не предпочтут отправиться туда по Оранжевой реке и ее притокам. Но тогда им придется сделать переход в несколько миль[23] по суше, чтобы обойти Моргедские пороги.

Когда рассказ был окончен и на этот раз хорошо усвоен бушменом, тот прошел к краю обрыва, в который с грохотом устремлялась пенящаяся река. Астроном последовал за ним. Отсюда, с выступающего вперед утеса, русло Оранжевой можно было видеть на расстоянии многих миль.

Несколько минут Мокум и его компаньон внимательно обозревали поверхность реки, воды которой вновь обретали свою первоначальную плавность четвертью мили ниже водопадов. Никакого предмета — ни парохода, ни пироги[24] — не было видно на всем ее протяжении. Стрелки циферблата показывали три часа. Январь здесь, на двадцать девятой параллели[25] Южного полушария, соответствует июлю в северных странах, и солнечные лучи, падающие почти отвесно, прогревают воздух до ста пятидесяти градусов в тени по Фаренгейту[26]. Без западного бриза[27], который немного умерял эту температуру, она была бы непереносима для всех, кроме бушмена. Тем не менее, молодой ученый, будучи худощавым, состоящим, как говорится, из костей и нервов, не слишком страдал от жары. Впрочем, густая листва деревьев, нависавших над обрывом, защищала его от солнечных лучей. Ни одна птица не нарушала тишины в эти жаркие часы суток. Ни одно четвероногое не покидало прохладного убежища в чаще кустарника и не выбегало на полянку. Не было слышно ни звука в этом безлюдном месте, и только один водопад наполнял воздух своим ревом и гулом.

Понаблюдав минут десять за рекой, Мокум обернулся к Вильяму Эмери, в нетерпении постукивая своей широкой ступней по земле. Его глаза, отличавшиеся необыкновенной зоркостью, ничего не обнаружили.

— А если ваши люди не явятся? — спросил он астронома.

— Они прибудут, мой храбрый охотник, — ответил Вильям Эмери. — Это люди слова, и они будут точны, как подобает астрономам. Кстати, что вы можете поставить им в упрек? В письме сообщалось об их прибытии в конце января месяца. Сегодня у нас двадцать седьмое число, и эти господа имеют в своем распоряжении еще четыре дня, чтобы добраться до Моргедских порогов.

— А если они не появятся тут и через четыре дня? — спросил бушмен.

— Что ж, тогда представится случай испытать наше терпение, ибо мы будем ждать их здесь до того момента, пока я не смогу окончательно убедиться, что они уже не прибудут!

— Клянусь нашим богом Ко! — громко воскликнул бушмен. — Вы человек, способный дождаться даже того, что Гарьеп перестанет сбрасывать свои темные воды в эту бездну!

— О нет, охотник, нет! — ответил Вильям Эмери как всегда невозмутимым тоном. — Надо, чтобы всеми нашими действиями руководил рассудок. А что нам говорит рассудок? Он говорит, что если полковник Эверест и его спутники, измученные трудным путешествием, нуждающиеся, быть может, в самом необходимом, плутающие сейчас в этой пустынной местности, не найдут нас на месте назначенной встречи, мы будем заслуживать порицания во всех отношениях. Если с ними случится какое-нибудь несчастье, ответственность за это падет непосредственно на нас. Так что мы должны оставаться на своем посту, пока долг будет обязывать нас к этому. Впрочем, здесь мы ни в чем не нуждаемся. Наша фура ждет нас в долине и дает нам надежное убежище на ночь. Провизии предостаточно. Природа в этом месте великолепна и достойна всяческого восхищения! Для меня — большое счастье провести несколько дней под сенью превосходного леса, на берегу этой несравненной реки! Что же касается вас, Мокум, то чего вам еще желать? Четвероногой и пернатой дичи в лесу сколько угодно, и ваше ружье неизменно поставляет нам мясо к ежедневному рациону. Охотьтесь, мой бравый охотник, убивайте время, стреляя в ланей и буйволов. Идите, бравый бушмен. А я тем временем буду караулить наших припозднившихся друзей — по крайней мере, вы избегнете риска пустить здесь корчи!

Охотник понял, что совету астронома стоит последовать. Он решил пойти побродить несколько часов по близлежащим кустарникам и зарослям. Львы, гиены и леопарды были не страшны такому Немвроду[28], как он, привыкшему к африканским лесам. Он свистнул свою собаку Топа, похожую на «гиену» Калахарской пустыни[29], происходившую из той породы, из которой вывели некогда гончих псов. Это умное животное, которое, казалось, испытывало то же нетерпение, что и хозяин, вскочило рывком и радостным лаем выразило свое одобрение намерениям бушмена. Вскоре охотник и собака исчезли под сенью леса, плотная масса которого возвышалась позади водопада.

Оставшись один, Вильям Эмери лег у подножия ивы и, пока его из-за сильной жары не сморил сон, стал размышлять о сложившейся ситуации. Он находился здесь вдалеке от обитаемых мест, возле еще мало изученной реки Оранжевой. Он ждал европейцев соотечественников, покинувших свою страну, чтобы испытать все превратности дальней экспедиции. Но какова цель этой экспедиции? Какую научную проблему она должна была решить в пустынных местах Южной Африки? Какие наблюдения собиралась осуществлять на тридцатой параллели южной широты? Об этом-то как раз ничего не говорилось в письме почтенного господина Эри, директора Гринвичской обсерватории. От него, Эмери, требовалась помощь, как от человека, знакомого с климатом южных широт, и как от ученого, содействие и помощь которого были весьма необходимы коллегам из Соединенного Королевства[30].

Пока молодой астроном размышлял надо всем этим, задавая себе множество вопросов и не находя на них ответа, сон смежил его веки, и он крепко заснул. Когда же он проснулся, солнце уже скрылось на западе за живописными холмами, которые четко вырисовывались на багряном горизонте. У Вильяма Эмери засосало под ложечкой, и он понял, что близится час ужина. И действительно, было уже шесть часов, наступало время возвращаться к фуре, оставленной в долине.

Как раз в этот момент в зарослях древовидного вереска, высотой в двенадцать — пятнадцать футов, росшего справа по склону холма, раздался выстрел. Почти тотчас на опушке леса показались бушмен с Топом. Мокум тащил убитое животное, которое только что застрелил из ружья.

— Идите-ка сюда, мастер-поставщик! — закричал ему Вильям Эмери. — Что вы несете нам на ужин?

— Козленка, господин Вильям, — ответил охотник, бросив на землю свою ношу.

Это была разновидность антилопы, более широко известная под названием «прыгающий козел», которая часто встречается во всех регионах Южной Африки. Прекрасное животное с рогами, закруглявшимися в форме лиры, с туловищем, покрытым длинной, густой и шелковистой шерстью ослепительной белизны, с пятнистым брюхом каштанового цвета.

Взвалив на плечи палку с перекинутым через нее животным, охотник с астрономом покинули обрыв у водопада и через полчаса добрались до своей стоянки, расположенной в узком ущелье долины, где их ждала фура, охраняемая двумя возницами из племени бушменов.

Глава II

ОФИЦИАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

Двадцать восьмого, двадцать девятого и тридцатого января Мокум и Вильям Эмери не покидали места назначенной встречи. В то время как бушмен, увлекаемый своими охотничьими инстинктами, преследовал без всякого разбору дичь в районе лесного массива, прилегающего к водопаду, молодой астроном наблюдал за руслом реки. Зрелище природы, дикой и величественной, восхищало его и наполняло душу новыми впечатлениями. Он, человек, до сих пор имевший дело лишь с цифрами, ученый, днем и ночью склоненный над своими каталогами[31] или прикованный к окуляру[32] телескопа[33], вечно наблюдающий за прохождением звезд через меридиан[34] или вычисляющий их затмения, теперь наслаждался жизнью на лоне природы, под сенью почти непроходимых лесов, покрывающих склоны холмов, на этих безлюдных вершинах, куда долетали брызги Моргеды. Он испытывал радость приобщения к поэзии этих пустынных просторов, почти не изученных человеком, его рассудок отдыхал от математических выкладок. Так скрашивались тяготы ожидания, и отсюда то неистощимое терпение, которого никак не мог разделять бушмен. А потому со стороны охотника раздавались одни и те же жалобы, а со стороны ученого — одни и те же невозмутимые ответы, которые отнюдь не успокаивали нервничавшего Мокума.

Наступило тридцать первое января — последний день, намеченный в письме почтенного Эри. Если ученые не появятся и сегодня, Вильяму Эмери придется принимать какое-то решение, что было бы для него очень затруднительно. Их опоздание могло продлиться бесконечно долго, а как можно бесконечно долго ждать.

— Господин Вильям, — сказал ему охотник, — почему бы нам не отправиться навстречу иностранцам? Мы не можем разминуться с ними по дороге. Здесь только один путь — эта река, и если они поднимаются по ней вверх, как говорится об этом в вашем клочке бумаги, мы непременно встретим их!

— У вас превосходная идея, Мокум, — ответил астроном. — Пойдем сделаем разведку ниже порогов. В любом случае мы сможем вернуться на стоянку по прилегающей к берегу долине. Но скажите мне, честный бушмен, вы достаточно хорошо знаете русло Оранжевой реки?

— Да, господин, — ответил охотник, — я два раза поднимался вверх по течению от мыса Вольпас до ее слияния с Гартом, на границе Трансваальской республики[35].

— А она судоходна везде, кроме Моргедских водопадов?

— Так оно и есть[36], господин, — ответил бушмен. — Правда, я добавлю, что к концу засушливого сезона Оранжевая река на расстоянии пяти-шести миль от устья мелеет. Тогда на ней образуется песчаная отмель, о которую с силой бьют набегающие с запада волны.

— Это не страшно, — ответил астроном, — к тому времени, когда наши европейцы, согласно плану, должны были высадиться на берег, устье оставалось еще судоходным. Таким образом, нет никакой причины для их задержки, а, следовательно, они скоро прибудут.

Бушмен ничего не ответил. Он закинул карабин за плечо, свистнул Топа и пошел впереди своего спутника по узкой тропинке, спускавшейся с высоты четырехсот футов к подножию водопада.

Было девять часов утра. Оба исследователя — а их и вправду можно так назвать — стали спускаться вниз по течению реки, идя по ее левому берегу. Дорога отнюдь не представляла собой ровной и гладкой поверхности типа насыпи или мостовой. Берега реки, сплошь заросшие кустарником, исчезали под густым сводом деревьев различных пород. Гирлянды так называемого «Cynauchum filiforme» свешивались с одного дерева на другое, создавая непроницаемую зеленую сеть на пути двух пешеходов. А потому нож бушмена все время находился в действии. Он безжалостно рассекал эти создававшие преграду лианы. Вильям Эмери полной грудью вдыхал острые запахи леса, особенно богатого ароматом камфары, который источали многочисленные цветки диосмей. К счастью, несколько полянок — участков берега, лишенных растительности, — вдоль которых мирно протекали богатые рыбою воды реки, позволили охотнику и его спутнику несколько быстрее продвигаться в западном направлении. К одиннадцати часам утра они преодолели около четырех миль.

Ветер дул с той стороны, где заходит солнце. А значит — в сторону водопада, и поэтому его рев не долетал до слуха путешественников, уже находившихся от него на приличном расстоянии. Зато звуки, раздававшиеся ниже по течению, они могли расслышать очень отчетливо.

Вильям Эмери с охотником остановились и стали всматриваться в прямую ленту реки. Здесь ее русло пролегало между двумя возвышавшимися над нею меловыми утесами высотою в двести футов.

— Подождем в этом месте, — сказал астроном, — заодно и отдохнем. Я ведь не обладаю ногами охотника, мистер Мокум, и гораздо ловчее прогуливаюсь по звездному небосводу, чем по земным дорогам. Так что давайте здесь остановимся. Отсюда мы можем видеть реку на протяжении двух-трех миль, и как только самоходная барка[37] появится у последнего поворота, мы ее сразу заметим.

Молодой астроном сел, прислонившись спиной к гигантскому молочаю, ствол которого поднимался на высоту сорока футов. Отсюда ему было далеко видно реку. Охотник же, не привыкший рассиживаться, продолжал ходить взад и вперед по берегу, в то время как Топ вспугивал тучи диких птиц, которые не привлекали никакого внимания его хозяина.

Бушмен с компаньоном пробыли на этом месте не более получаса, когда Вильям Эмери увидел, что Мокум, находившийся шагов на сотню ниже его, вдруг насторожился. Уж не заметил ли бушмен барку, ожидаемую с таким нетерпением?

Покинув свое ложе из мха, астроном направился к охотнику. В несколько секунд они оказались рядом.

— Вы видите что-нибудь, Мокум? — спросил он у бушмена.

— Нет, я ничего не вижу, господин Вильям, — ответил охотник, — но мне кажется, что кроме природных звуков, привычных моему уху, с нижнего течения реки доносится какое-то необычное гудение!

Сказав это, бушмен попросил своего спутника соблюдать тишину, лег, прислонив ухо к земле, и стал внимательно слушать.

Через несколько минут охотник встал, тряхнул головой и сказал:

— Вероятно, я ошибся. Гул, который мне послышался, — всего-навсего шелест ветра в листве и шум речной воды, бьющейся о камни. И однако...

Тут он снова стал прислушиваться, но ничего не услышал.

— Мокум, — сказал тогда Вильям Эмери, — если шум, привлекший ваше внимание, происходит от машины самоходной барки, вы лучше расслышите его, спустившись к самой реке. Вода проводит звуки с большей скоростью, чем воздух.

— Вы правы, господин Вильям! — ответил охотник. — Ведь я не раз таким способом засекал, как гиппопотам[38] переходит реку.

Бушмен спустился с крутого и обрывистого берега, хватаясь за лианы и пучки травы. Когда он добрался до реки, то вошел в нее по колено и, наклонившись, приложил ухо к поверхности воды.

— Да! — воскликнул он, послушав несколько мгновений. — Да! Я не ошибся. Там, в нескольких милях ниже по течению, раздается шум от сильных ударов по воде. Однообразные и непрерывные всплески, производимые на определенной глубине.

— Шум винта? — спросил в ответ астроном.

— Вероятно, господин Эмери. Значит, те, кого мы ждем, уже недалеко.

Вильям Эмери, зная, каким острым зрением, тонким слухом и обонянием наделен охотник, не усомнился в верности такого предположения. Бушмен поднялся обратно на берег, и они оба остались ждать в этом месте, откуда им было легко наблюдать за течением реки Оранжевой.

Прошло полчаса, которые Вильяму Эмери, несмотря на его врожденное спокойствие, показались бесконечными. Сколько раз ему мерещилось, что он видит неясный профиль судна, скользящего по воде. Но зрение обманывало его. Наконец восклицание бушмена заставило сильно забиться его сердце.

— Дым! — закричал Мокум.

Глядя в том направлении, которое указал охотник, Вильям Эмери не без труда заметил легкое облачко, вытянувшееся на повороте реки. Больше сомневаться не приходилось.

Судно быстро продвигалось вперед. Вскоре Вильям Эмери смог различить его трубу, выбрасывавшую струю черного дыма, смешивавшегося с белым паром. Очевидно, экипаж прибавил в топке огня, чтобы увеличить скорость и успеть добраться до места встречи в назначенный день. Барка находилась еще на расстоянии примерно семи миль от Моргедских порогов.

Стоял полдень. Астроном подумал, что им следовало бы вернуться к подножию водопада, поскольку место, где они находились, было неудобно для высадки. Он поделился своими мыслями с охотником, и тот, не говоря ни слова, зашагал обратно по дороге, уже проделанной им вдоль левого берега реки. Вильям Эмери последовал за своим спутником, в последний раз обернувшись туда, где река делала изгиб, различив при этом британский флаг, развевавшийся за кормой судна.

Возвращаться назад к порогам удалось легче и быстрее, и уже через час бушмен и астроном сделали остановку, не доходя четверти мили до водопада. Здесь течение, делая полукруг, образовало небольшую бухточку с глубоким дном. В нее легко могла войти самоходная барка.

Должно быть, судно уже приближалось, ведь ему не составляло труда нагнать двух пешеходов, как бы быстро они ни двигались. Только его нельзя еще было увидеть, так как высокие деревья, росшие вдоль берега, склоняясь к самой воде, не давали простора взгляду. Но уже сквозь рев водопада слышались пронзительные свистки машины. Это экипаж давал сигнал о своем приближении к Моргедским порогам. Охотник ответил на него выстрелом из карабина, его повторило громкое эхо над рекой. Наконец судно появилось.

По знаку, поданному астрономом, барка развернулась и тихо пристала к берегу. Отдали швартовы[39]. Бушмен схватил канат и обмотал его вокруг низкого пня. На берег тотчас легко сбежал человек высокого роста и направился к молодому ученому, его компаньоны стали высаживаться следом за ним. Вильям Эмери сразу двинулся к этому человеку.

— Полковник Эверест?

— Господин Вильям Эмери? — спросил в ответ полковник. Астроном и его коллега из Кембриджской обсерватории раскланялись и пожали друг другу руки.

— Господа, — сказал после этого полковник, — позвольте мне представить вам уважаемого Вильяма Эмери из обсерватории в Кейптауне, который был так любезен, что встретил нас у Моргедских водопадов.

Четыре пассажира, сошедшие с судна и стоявшие позади полковника Эвереста, один за другим раскланялись с астрономом из Кейптауна, который поклонился им в ответ. Потом полковник представил их всех Вильяму Эмери, конечно, в чисто британской манере:

— Господин Эмери, сэр Джон Муррэй из Девоншира, ваш соотечественник; господин Матвей Струкс из Пулковской обсерватории[40], господин Николай Паландер из обсерватории в Гельсингфорсе[41] и господин Михаил Цорн из Киевской обсерватории[42] — трое русских ученых, представляющих в нашей международной комиссии правительство Его величества[43].

Глава III

ПРЕОДОЛЕНИЕ ПРЕГРАДЫ

Полковник Эверест, делегированный английским правительством, разделял с Матвеем Струксом председательство в этой международной комиссии. Эмери, кстати, знал полковника как выдающегося ученого, которому принесли известность его определения вращения туманностей[44] и расчеты затмений звезд. Этот пятидесятилетний астроном, человек холодный и методичный, вел жизнь, с математической точностью рассчитанную по часам. С ним не происходило ничего неожиданного. Его точность во всех вещах была не меньшей, чем точность светил, пересекающих меридиан. Однако молодой астроном ждал, что полковник Эверест объяснится с ним относительно цели своей миссии здесь, в Южной Африке. Но полковник Эверест молчал, и Вильям Эмери не счел возможным расспрашивать его. Вероятно, по понятиям полковника, пора заговорить об этом еще не наступила.

Вильям Эмери знал также понаслышке и сэра Джона Муррэя, богача и ученого, соперничавшего с Уильямом Россом и лордом Эльджином, который, не имея официального научного титула, прославил Англию своими астрономическими работами. Наука была обязана ему также и значительными денежными поступлениями. Двадцать тысяч фунтов стерлингов[45] были пожертвованы им на устройство гигантского отражателя, конкурирующего с телескопом Парсонса-Тауна, с помощью которого удалось определить составляющие элементы нескольких двойных звезд[46]. Это был человек лет сорока с лишним, с внешностью вельможи, его бесстрастное лицо никак не выдавало характера.

Что же касается троих русских, господ Струкса, Паландера и Цорна, то их имена Вильям Эмери тоже слышал не впервые. Однако молодой астроном не был знаком с ними лично. Николай Паландер и Михаил Цорн проявляли явное почтение к Матвею Струксу. Про себя Вильям Эмери отметил, что английских и русских ученых оказалось поровну, трое англичан и трое русских. И сам экипаж самоходной барки, имевшей название «Королева и Царь», насчитывавший десять человек, состоял из пяти выходцев из Англии и пяти — из России.

— Господин Эмери, — обратился к своему молодому коллеге полковник Эверест, как только взаимное представление было окончено, — мы знакомы теперь так же хорошо, словно совершили вместе это путешествие от Лондона до мыса Вольпас. Я испытываю к вам особое уважение и высоко оцениваю те работы, которыми вы, еще молодой ученый, снискали себе славу. Именно по моей просьбе английское правительство указало на вас в качестве участника тех операций, которые мы попытаемся предпринять в Южной Африке.

Вильям Эмери поклонился б знак признательности и подумал, что сейчас он, наконец, узнает мотивы, побудившие этих ученых прибыть именно г. Южное полушарие. Но полковник не стал распространяться на эту тему.

— Господин Эмери, — сказал он, — позвольте вас спросить, завершены ли ваши приготовления?

— Полностью, полковник, — ответил астроном. — Следуя предписанию, данному мне в письме почтенным господином Эри, я месяц назад выехал из Кейптауна, отправившись на стоянку в Латтаку. Там я собрал все необходимое для проведения исследовательской работы в дебрях Африки — продовольствие и фуры, лошадей и бушменов. В Латтаку вас ждет конвой из ста вооруженных людей, а предводительствовать ими будет искусный и знаменитый охотник бушмен Мокум. которого я, с вашего позволения, вам представлю.

— Бушмен Мокум, — воскликнул полковник Эверест, если только можно назвать восклицанием тот ровный и холодный тон, каким были сказаны эти слова, — бушмен Мокум! Но это имя мне хорошо знакомо.

— Это имя ловкого и бесстрашного африканца, — добавил сэр Джон Муррэй, обернувшись к охотнику, которого европейцы с их славословиями нисколько не смутили.

— Охотник Мокум, — сказал Вильям Эмери, представляя своего спутника.

— Ваше имя хорошо известно в Соединенном Королевстве, — отозвался полковник Эверест. — Вы были другом Андерсона и проводником прославленного Ливингстона, почтившего меня своей дружбой. Англия в моем лице благодарит вас, и я поздравляю господина Эмери с тем, что он выбрал вас в качестве начальника каравана. Такой охотник, как вы, должен быть любителем хорошего оружия. У нас с собой достаточно большой арсенал[47], и я попрошу вас выбрать из него то, что больше вам подойдет. Мы знаем, что оружие попадет в хорошие руки.

Радостная улыбка промелькнула на губах бушмена. То, как были оценены его услуги в Англии, несомненно, тронуло Мокума, но безусловно меньше, чем предложение полковника Эвереста. Он в достойных выражениях поблагодарил полковника и отошел в сторону, чтобы не мешать беседе Вильяма Эмери с европейцами.

Молодой астроном подробно рассказал, какая работа по организации экспедиции была им проделана, и полковник Эверест, похоже, остался доволен. Речь теперь шла о том, чтобы поскорее добраться до селения Латтаку, ибо каравану следовало отправиться в путь в первых числах марта, сразу после сезона дождей.

— Извольте решить, полковник, — сказал Вильям Эмери, — каким способом вы хотите добраться до этого селения.

— По Оранжевой реке, а потом по одному из ее притоков — Куруману, который протекает возле Латтаку.

— Все это хорошо, — заметил астроном, — но каким бы превосходным, каким бы быстрым ни было ваше судно, оно не сможет преодолеть Моргедский водопад!

— Мы обойдем водопад, господин Эмери, — ответил полковник. — Преодолев пешком несколько миль, мы сможем возобновить наше плавание выше порогов, и, если я не ошибаюсь, от верховья водопада до Латтаку река вполне судоходна для такой барки, как наша, ее осадка совсем незначительна.

— Несомненно, полковник, — вновь заговорил астроном, — но ваша судоходная барка так тяжела, что...

— Господин Эмери, — перебил его полковник Эверест, — наше судно — настоящий шедевр, сошедший со стапелей[48] «Леард энд Компани» в Ливерпуле. Оно разбирается на части и собирается обратно с чрезвычайной легкостью. Ключ и несколько болтов — вот все, что нужно людям, проделывающим эту работу. Вы подогнали фуру к Моргедским водопадам?

— Да, полковник. Наш лагерь находится не далее мили от этого места.

— Тогда я попрошу бушмена пригнать фуру к месту нашей высадки. В нее будут погружены части судна и его машина, которая также легко и быстро разбирается, а сами мы пойдем вверх до того места, где Оранжевая река снова становится судоходной.

Приказания полковника Эвереста были исполнены. Бушмен сразу исчез в чаще, пообещав вернуться менее чем через час. За время его отсутствия барку разгрузили. Впрочем, груз оказался не особенно велик — ящики с инструментами, внушительная коллекция ружей фабрики Пардея Мура из Эдинбурга, несколько бидонов с водкой, бочонки с сушеным мясом, ящики с боеприпасами, чемоданы небольшого объема с самым необходимым, брезент для палаток и другие принадлежности, словно сошедшие с прилавка магазина для путешественников, — тщательно сложенная резиновая лодка, занимавшая не больше места, чем скатанное одеяло, кое-какие предметы для оборудования лагерной стоянки и так далее и тому подобное и, наконец, нечто вроде веерной митральезы[49] — орудия еще несовершенного, но которое должно было показаться очень грозным противнику, если бы тот вздумал приблизиться к судну.

Все эти вещи были снесены на берег. Машину мощностью восемь лошадиных сил и весом двести килограммов разобрали на три части: топка с котлами, механизм, который отделялся от топки одним поворотом ключа, и винт, поставленный на искусственный ахтерштевень[50]. Сняв их с судна, матросы тем самым освободили всю внутренность барки. Кроме помещения, предназначенного для машины и трюмов, она имела еще передний отсек, отведенный для членов экипажа, и задний отсек, занимаемый полковником Эверестом и его спутниками. В мгновение ока все перегородки исчезли, а кофры[51] и койки[52] были сняты и убраны. И судно превратилось просто в скорлупу.

Скорлупа эта, длиной тридцать пять футов, состояла из трех частей, как корпус самоходного баркаса «Ma-Роберт», сослужившего службу доктору Ливингстону во время его первого путешествия по Замбези. Она была сделана из оцинкованной стали, легкой и прочной одновременно. Болты, скреплявшие планки на опорной раме из того же металла, обеспечивали их плотное прилегание и герметичность барки.

Вильям Эмери был просто поражен несложностью всей работы и той легкостью, с которой она выполнялась. Не прошло и часа до прибытия фуры, управляемой охотником и двумя его бушменами, как судно уже подготовили к погрузке.

Устройство фуры было довольно примитивным. Она покоилась на четырех массивных колесах, образующих две оси, отстоящие друг от друга на двадцать футов, а по своей длине не уступала нынешнему американскому автобусу. Эта тяжелая, скрипучая махина, передняя часть которой выступала впереди колес на добрый фут, передвигалась с помощью шести домашних буйволов, запряженных попарно и очень чутко реагирующих на длинную остроконечную палку погонщика. Только такие огромные жвачные животные и могли сдвинуть с места повозку, когда она бывала полностью нагружена. Несмотря на ловкость «водителя», ей, вероятно, доводилось не раз застревать в топких болотистых местах.

Экипаж барки «Королева и Царь» занялся укладкой груза на фуру таким образом, чтобы хорошенько уравновесить все ее части. Всем известна вошедшая в поговорки ловкость моряков. Укладка и крепление частей судна казались не более, чем игрой для этих бравых ребят. Более тяжелые его части они уложили прямо над осями — в самом устойчивом месте фуры. Между ними легли ящики, ящички, бочки, бочонки и другие предметы — все они легко нашли себе место. Что касалось самих путешественников, то дорога в четыре мили была для них всего лишь прогулкой.

В три часа дня, когда погрузка полностью завершилась, полковник Эверест дал сигнал к отправлению. Он со своими компаньонами под предводительством Вильяма Эмери пошел впереди. Бушмен, члены экипажа и погонщики фуры отправились вслед за ними более медленным шагом.

Путешествие оказалось не слишком утомительным. Подъемы и спуски, лежавшие на пути к верхнему течению Оранжевой реки, были не столь уж крутыми—очень удачное обстоятельство для тяжело нагруженной фуры. Что касалось членов ученой комиссии, то они легко взбирались на склоны холмов. Между ними завязался общий разговор. Европейцы не могли налюбоваться чудесными видами, раскрывавшимися перед их глазами. Эта величавая природа, столь прекрасная в своей нетронутости, восхищала их точно так же, как она восхищала Вильяма Эмери. За время плавания европейцы еще не успели пресытиться красотами этого района Африки. Они восторгались, но сдержанным восторгом, как это и подобало англичанам — противникам всего, что могло бы показаться «неуместным». Водопад, например, вызвал у них аплодисменты, хотя и скупые, и лишь кончиками пальцев обозначенные, зато выразительные. Словом, правила «Nil admirari»[53] они придерживались не слишком строго. Вильям Эмери был здесь у себя дома и, стараясь показать гостям достопримечательности Южной Африки, не пропустил ни одной особенности этого своего африканского парка.

К половине пятого путешественники благополучно обошли Моргедские водопады. Европейцы достигли плато, с которого их взору, насколько хватало глаз, представилась река в ее верхнем течении, плавно катившая свои воды. Они расположились лагерем на берегу, ожидая прибытия фуры.

Около пяти часов на вершине холма показалась повозка. Она совершила переезд вполне благополучно. Полковник Эверест тотчас распорядился приступить к разгрузке, объявив, что отплытие состоится завтра утром, на рассвете.

Вся ночь прошла в работе. Корпус судна матросы собрали менее чем за час, машина и винт были поставлены на место, металлические перегородки возведены между каютами, отсеки восстановлены, тюки разложены в должном порядке — все эти действия, выполненные быстро и четко, делали честь команде барки «Королева и Царь». Составлявшие ее англичане и русские, люди тщательно отобранные, отличались дисциплинированностью и ловкостью, и на них можно было положиться.

На следующий день, первого февраля, на рассвете судно приняло на борт пассажиров. Из его трубы уже вырывался кольцами черный дым, а механик, чтобы усилить тягу, выпускал сквозь этот дым струи белого пара. Машина, имея высокое давление и не имея конденсатора[54], выпускала пар при каждом подъеме клапана, как в системе, используемой на локомотивах. Топке, имевшей большую нагревательную поверхность, требовалось не более получаса, чтобы выработать достаточное количество пара. Экипаж позаботился о дровах, приготовив хороший запас черного и бакаутового дерева[55], не пожалев ценных пород, которыми изобиловали окрестности.

В шесть часов утра полковник Эверест дал сигнал к отплытию. Вместе с пассажирами и матросами в плавание отправлялся охотник Мокум, хорошо знавший русло реки. Он поручил своим бушменам перегнать фуру в Латтаку.

В тот момент, когда судно отдавало швартовы, полковник Эверест сказал астроному:

— Кстати, господин Эмери, а известно ли вам, что мы собираемся здесь делать?

— Не имею ни малейшего представления, полковник.

— А все просто, господин Эмери. Мы должны измерить дугу меридиана[56] в Южной Африке.

Глава IV

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ПО ПОВОДУ МЕТРА

Во все времена идея об универсальной единице измерения Земли владела умами людей. Представлялось важным, чтобы мера эта оставалась точной и неизменной, какие бы катаклизмы[57] ни потрясали нашу планету.

Над этим думали еще ученые древности. Аристотель[58], по свидетельству древних историков, принял за нее стадию, или египетский локоть[59] времен фараона[60] Сезостриса[61], как стотысячную часть расстояния от полюса до экватора. Эратосфен[62], в век Птолемеев[63], вычислил, правда, довольно приблизительно, длину градуса, измерив длину Нила между Сиеной[64] и Александрией[65]. Такого же рода геодезические операции проделали Посидоний[66] и Птолемей[67], но они не смогли вычислить градус[68] с достаточной точностью, равно как и их последователи.

Во Франции первым начал отрабатывать методы измерения градуса Пикар[69], и в 1669 году, определив длину дуги небесной и дуги земной между Парижем и Амьеном[70], он дал в качестве величины градуса пятьдесят семь тысяч шестьдесят туазов[71].

Затем подобную работу провели Жак Кассини[72] и Лаир в 1683—1718 годах, измеряя дугу меридиана до Дюнкерка и Кольюра, а в 1739 году на участке от Дюнкерка до Перпиньяна их вычисления выверяли Франсуа Кассини и Лакайль[73]. Впоследствии измерение дуги этого меридиана было продолжено до Барселоны ученым Мешеном[74]. Когда Мешен умер — он скончался от чрезмерного напряжения сил, выполняя столь трудную задачу, измерение французского меридиана возобновилось лишь в 1807 году усилиями Араго[75] и Био[76]. Эти двое ученых «протянули» дугу до Балеарских островов. Измерение дало в качестве средней величины дуги в «один градус» пятьдесят семь тысяч двадцать пять туазов.

Как видим, вплоть до начала девятнадцатого столетия только отдельные французские ученые занимались этой сложной проблемой. Хотя уже в 1790 году французское правительство, по предложению Талейрана[77], выпустило декрет, в котором Академии наук предлагалось найти эталоны[78] для мер и весов, и вскоре в докладе, подписанном такими прославленными именами, как Борда, Лагранж, Лаплас, Монж, Кондорсе[79], предлагалось единицей длины считать одну десятимиллионную часть четверти меридиана, а единицей веса всех тел — вес одного кубического сантиметра дистиллированной[80] воды. Так была предложена десятичная система для увязывания всех мер между собой.

Работы по определению величины одного градуса земного меридиана проводились в различных местах, поскольку земной шар является не сфероидом[81], а эллипсоидом[82], и вычисление его сплющенности на полюсах стало возможно только после множества замеров.

В 1736 году Мопертюи, Клеро, Камю, Лемонье, Утье и швед Цельсий[83] произвели измерение северной дуги в Лапландии[84] и вычислили, что длина дуги в один градус составляет пятьдесят семь тысяч четыреста девятнадцать туазов. В 1745 году Кондамин, Буге, Годэн, которым помогали испанцы Хуан и Антонио Уллоа[85], измерили градус меридиана в Перу[86], определив, что его длина составляет пятьдесят шесть тысяч семьсот тридцать семь туазов.

В 1752 году Лакайль доложил о длине в пятьдесят семь тысяч тридцать семь туазов, составляющей величину одного градуса меридиана на мысе Доброй Надежды[87]. В 1754 году святые отцы Мэр и Боскович[88] получили в качестве одного градуса меридиана между Римом и Римини пятьдесят шесть тысяч девятьсот семьдесят три туаза.

В 1762 и 1763 годах Беккариа[89] вычислил длину градуса в Пьемонте[90], составившую пятьдесят шесть тысяч четыреста шестьдесят восемь туазов. В 1768 году астрономы Мейсон и Диксон[91] в Северной Америке нашли, что длина американского градуса на границе Мэриленда и Пенсильвании[92] составляет пятьдесят шесть тысяч восемьсот восемьдесят восемь туазов.

Потом, в XIX веке, было сделано множество других измерений дуги меридиана в Бенгалии[93], в восточной Индии, в Пьемонте, в Финляндии, в Курляндии[94], в Ганновере[95], в Восточной Пруссии, в Дании и так далее.

Англичане и русские менее активно, чем другие, занимались этими сложными проблемами, и самым значительным из подобных вычислений явилась работа генерал-майора Рояма, в 1784 году сделавшего попытку увязать французские меры длины с английскими.

Итак, теперь мы знаем, что измерения различных дуг меридиана в различных местах не совпадали полностью между собой, и можем сделать вывод, что за среднюю длину градуса следует взять пятьдесят семь тысяч туазов, то есть двадцать пять старинных французских лье, и что, помножив эту среднюю величину на триста шестьдесят градусов, составляющие поверхность Земли, можно определить, что окружность ее равняется девяти тысячам лье[96]. Из этой средней величины — пятьдесят семь тысяч туазов, принятой за длину градуса, вычислили величину «метра», то есть одну десятимиллионную часть четверти земного меридиана, которая, как оказалось, составляет три фута и одиннадцать целых двести девяносто шесть тысячных линии[97]. На самом деле эта цифра немного занижена. Новые расчеты, учитывающие сплющенность Земли на полюсах, дают уже не десять миллионов метров в качестве длины четверти меридиана, а десять миллионов восемьсот пятьдесят шесть метров. Эта разница в восемьсот пятьдесят шесть метров малозначительна по сравнению с такой большой длиной; тем не менее, если подойти с точки зрения математики, приходится сказать, что общепринятый метр не представляет собой действительно одну десятимиллионную часть четверти земного меридиана. Здесь есть ошибка, по крайней мере, примерно в две десятитысячных линии.

Такой метр почти стразу приняли Бельгия, Испания, Пьемонт, Греция, Голландия, бывшие испанские колонии, республика Эквадор, Новая Гренада, Коста-Рика и другие страны. Однако, несмотря на очевидное превосходство метрической системы над всеми другими, Англия до сих пор упорно отказывалась принять ее.

Возможно, что эта система была бы принята населением Соединенного Королевства, если бы не политические осложнения, ознаменовавшие конец XVIII столетия. Когда восьмого мая 1790 года вышел упомянутый декрет, английских ученых из Королевского общества пригласили присоединиться к французским ученым. И те и другие собирались провести совместное заседание, чтобы обсудить, что принять за длину метра — длину обычного маятника, который делает шестьдесят колебаний в минуту, или же какую-то определенную часть одной из окружностей Земли[98]. Но только в этом, 1854 году, уже давно понимая преимущества метрической системы и видя, кстати, что всюду образуются общества ученых и коммерсантов для пропагандирована реформы в этой области, Англия решила принять ее.

Английское правительство пожелало держать это решение в секрете, пока новые геодезические измерения не позволят дать земному градусу более точное значение. Тем не менее, в этом вопросе британское правительство сочло своим долгом договориться с русским правительством, которое тоже склонялось к принятию метрической системы. Таким образом, была составлена комиссия, в которую вошли отобранные среди самых выдающихся членов научных обществ три английских и три русских астронома. Как мы уже видели, от Англии таковыми явились полковник Эверест, сэр Джон Муррэй и Вильям Эмери; от России — господа Матвей Струкс, Николай Паландер и Михаил Цорн.

Эта международная научная комиссия, тогда в ее состав еще не вошел Вильям Эмери, собравшись на заседание в Лондоне, решила, что, прежде всего измерение дуги меридиана следует предпринять в Южном полушарии. Выполнив его, они затем предпримут новое измерение дуги меридиана, но уже в Северном полушарии: по результатам своих экспедиций ученые двух стран надеялись вывести точную величину, которая отвечала бы всем условиям их программы. Оставалось сделать выбор между несколькими английскими владениями, расположенными в Южном полушарии — Капской колонией, Австралией и Новой Зеландией, Но, во-первых, две последние страны слишком удалены от Европы, и научной комиссии пришлось бы проделать очень долгое путешествие. Во-вторых, маори[99] и австралийцы, постоянно находясь в состоянии войны со своими завоевателями, могли бы затруднить проведение планируемой операции. Капская же колония предлагала реальные преимущества: прежде всего, она расположена на том же меридиане, что и некоторые области Европейской России, и после того как будет измерена дуга меридиана в Южной Африке, можно будет измерить другую дугу того же меридиана в Российской империи, по-прежнему сохраняя все предприятие в секрете; кроме того, само путешествие в английские владения в Южной Африке было относительно коротким; и, наконец, английским и русским ученым здесь представлялась уникальная возможность проверить вычисления французского ученого Лакайля, делая измерения в тех же местах, что и он, и узнать, был ли он прав, дав цифру пятьдесят семь тысяч тридцать семь туазов при определении градуса меридиана на мысе Доброй Надежды.

Таким образом, обе стороны решили, что геодезические работы следует проводить на Капской территории. Правительства Великобритании и России поддержали решение научной комиссии и открыли для этой цели кредиты. Все инструменты, необходимые для проведения триангуляции[100], были изготовлены в двойном количестве, а фрегат «Августа» Королевского флота[101] получил приказ доставить к устью реки Оранжевой членов комиссии и их сопровождающих. Добавим еще, что к вопросу науки здесь примешивался вопрос национальной чести, волновавший ученых, объединившихся для общего дела. Действительно, речь шла о том, чтобы постараться превзойти Францию в проведении вычислений, победить ее самых прославленных астрономов в точности работы, причем в дикой и почти не изученной стране. А потому члены англо-русской экспедиции решили пожертвовать всем и не пожалеть ничего, чтобы добиться результатов, полезных науке и в то же время могущих принести славу отечеству.

Вот почему в последние дни января 1854 года астроном Вильям Эмери появился у Моргедских водопадов на берегу реки Оранжевой.

Глава V

ПОСЕЛОК БЕЧУАНОВ[102]

Путешествие по верховью реки было недолгим. Пассажиры, с комфортом устроившиеся в каюте судна, нисколько не страдали от проливных дождей, обычных здесь в это время года. «Королева и Царь» двигалась быстро. На пути судна не встречалось ни стремнин, ни отмелей, течение реки, будучи не столь уж сильным, тоже не мешало быстрому движению барки.

Берега Оранжевой реки по-прежнему восхищали взоры. Деревья самых разнообразных пород сменяли друг друга вдоль ее берегов, в их зеленых кронах копошились мириады птиц. Там и тут купами стояли деревья, принадлежащие к семейству протеевых[103], и в частности, «Wagenboom» — деревья с корой цвета красного мрамора, производившие удивительное впечатление своими темно-синими листьями и крупными бледно-желтыми цветами: или еще «Zwartebast» — деревья с черной корой и вечнозеленые «Karrees» с темной листвой. Иногда лес тянулся на расстоянии многих миль в сторону от берега, тенистого в любом месте благодаря плакучим ивам. То тут, то там неожиданно вдруг появлялись большие незаросшие участки. Это были обширные равнины, во множестве усеянные горькой тыквой, перемежаемой «сахарными кустарниками», состоящими из медоносных растений, откуда выпархивали стаи крохотных птичек с чудесным пением, которых капские колонисты называют «сахарными соловьями».

Пернатый мир был представлен здесь самыми разнообразными образцами. Бушмен показывал всех их сэру Джону Муррэю, большому любителю пернатой и четвероногой дичи. Так между англичанином-охотником и Мокумом завязалась особая, тесная дружба. Мокум получил в подарок от своего благородного спутника превосходный карабин системы «Pauly», с большой дальностью стрельбы. Излишне описывать радость бушмена, ставшего вдруг обладателем такого великолепного оружия.

Новые приятели хорошо понимали друг друга. Являясь видным ученым, сэр Джон Муррэй в то же время слыл одним из самых блестящих охотников на лис старой Каледонии[104]. Он с вожделением слушал рассказы бушмена, у него загорались глаза, когда тот показывал ему в чаще на каких-нибудь жвачных — то на стадо жирафов голов в пятнадцать — двадцать, то на буйволов высотой в шесть футов, с головою, увенчанной спиралью черных рогов, чуть дальше — на свирепых гну с лошадиными хвостами, где-то еще — на стадо «caamas», разновидность больших ланей с горящими глазами, рога которых представляют собой грозные треугольные пирамиды, и всюду, будь то густой лес или голая равнина, — на многочисленных представителей рода антилоп, которыми так и кишит Южная Африка: серну-бастард, gemsbok, газель, кустарникового козла, прыгающего козла всех и не перечислить. Не правда ли, было от чего взыграть охотничьим инстинктам? Да разве могла охота на лисицу где-нибудь в низинах Шотландии[105] соперничать с подвигами Кумминса[106], Андерсона или Болдвина[107]. Надо сказать, что и компаньоны сэра Джона Муррэя не были столь же взволнованы видом этих великолепных образчиков дичи. Вильям Эмери, например, внимательно присматривался к членам экспедиции, стараясь угадать, что за люди его новые коллеги. Сверстники полковник Эверест и Матвей Струкс казались одинаково сдержанными и замкнутыми. Разговор они вели осторожно и размеренно, а когда встречались утром, то можно было подумать, что впервые в жизни увиделись друг с другом только накануне вечером. Не приходилось даже надеяться, что когда-нибудь между двумя этими выдающимися личностями сможет установиться тесная близость. Всем известно, что даже две льдины, оказавшись рядом, в конце концов, соединятся друг с другом, но такого никогда не случится с двумя учеными, если оба они занимают видное положение в науке.

Николай Паландер, пятидесяти пяти лет от роду, казался одним из тех людей, которые никогда не были молодыми и которые никогда не будут старыми. Этот астроном из Гельсингфорса постоянно пребывал в сосредоточенности, погруженный в свои вычисления, как великолепно организованная машина; да это и была машина, нечто вроде абаки[108] или универсального счетчика. «Счетная машина» англо-русской комиссии, этот ученый являл собою одного из трех «чудо-людей», которые могут множить в уме любое число на пятизначное, то есть был человеком вроде Мондё[109], только пятидесятилетним.

Михаил Цорн более всех подходил Вильяму Эмери и по возрасту, и по темпераменту энтузиаста, и по своему добродушию. Его приятные качества не мешали ему стать достаточно заслуженным астрономом, рано получившим известность. Открытия, сделанные им лично и под его руководством в Киевской обсерватории в области туманности Андромеды[110], наделали много шуму в ученых кругах Европы. К его бесспорным заслугам относилась и большая скромность — он всегда старался держаться в тени.

Вильяму Эмери и Михаилу Цорну просто суждено было стать друзьями. Одни и те же вкусы, одни и те же устремления соединили их. Теперь они частенько беседовали вдвоем. А в это время полковник Эверест и Матвей Струкс хладнокровно присматривались друг к другу, Паландер извлекал в уме кубические корни, не замечая пленительных ландшафтов побережья, а сэр Джон Муррэй и бушмен строили планы жертвоприношения богине охоты.

Плавание на «Королеве и Паре» по верховью реки Оранжевой проходило без приключений. Правда, иногда скалистые выступы, гранитные берега, окаймлявшие извилистое русло реки, казалось, преграждали судну путь. Или бывало так, что покрытые густым лесом острова, возникавшие перед баркой, вызывали некоторую неуверенность в том, какую дорогу следует выбрать. Бушмен в таких случаях никогда не колебался, и судно очень скоро выбиралось из тупика. Штурман ни разу не пожалел о том, что последовал наставлениям Мокума.

За четыре дня барка преодолела двести сорок миль, отделяющие Моргедские водопады от Курумана — одного из притоков реки Оранжевой, протекающего как раз мимо селения Латтаку, куда и направлялась экспедиция Эвереста. На расстоянии тридцати лье выше водопадов река делала поворот и, поменяв свое обычное направление, устремлялась на юго-восток, омывая острый угол, который образует на севере территория Капской колонии. Затем она поворачивала на северо-восток и терялась в трехстах милях отсюда в лесистых районах Трансваальской республики.

Пятого февраля ранним утром, в сильный дождь, барка достигла стойбища Клаарватер — готтентотской деревни, возле которой Куруман впадает в Оранжевую реку. Быстро миновав несколько бушменских хижин, составлявших эту деревню, судно начало подниматься вверх, против течения притока. Пассажиры «Королевы и Царя» знали об одной особенности этой водной артерии: русло Курумана, очень широкое у истоков, ниже по течению все больше сужается из-за обмеления реки под иссушающими лучами солнца, но в период дождей Куруман становится полноводным и быстрым потоком. Поэтому капитан приказал поддать пару, чтобы судно поднималось вверх по течению Курумана со скоростью трех миль в час.

Река буквально кишела гиппопотамами. Эти громадные толстокожие, которых капские голландцы называют «морскими коровами», грузные животные длиною от восьми до десяти футов, не отличались особой агрессивностью. Пыхтение самоходной барки и шум винта пугали их. Судно казалось им диковинным чудовищем, которого следовало опасаться, и потому приблизиться к ним на расстояние ружейного выстрела оказалось делом весьма трудным. Сэр Джон Муррэй охотно бы испробовал свои разрывные пули на их мясистых тушах, но бушмен убедил его, что гиппопотамы еще встретятся им в северных реках, и сэр Джон Муррэй решил дождаться более благоприятного случая.

Расстояние в сто пятьдесят миль, которое отделяет устье Курумана от стоянки в Латтаку, было преодолено за пятьдесят часов. Седьмого февраля в три часа дня они достигли пункта назначения.

Когда самоходная барка причалила к плотине, на ее борт поднялся человек лет пятидесяти, серьезного вида, но с добродушным лицом. Он протянул руку Вильяму Эмери. Астроном, представляя новоприбывшего своим спутникам, сказал:

— Преподобный[111] Томас Дэйл, член Лондонского миссионерского общества, руководитель миссии[112] в Латтаку.

Европейцы поклонились преподобному Томасу Дэйлу, тот поздравил их с благополучным прибытием и сказал, что находится в их полном распоряжении.

Город Латтаку, скорее — селение с таким названием, представляет собой самую северную миссионерскую станцию Капской колонии. Он делится на старую и новую Латтаку. Старая, почти полностью покинутая в настоящее время, к которой только что подошла «Королева и Царь», в начале века еще насчитывала двенадцать тысяч жителей, которые с тех пор уехали на северо-восток. Этот город, пришедший в упадок, сменила новая Латтаку, выстроенная неподалеку, в долине, некогда сплошь покрытой акациями.

Новый город Латтаку, в который европейцы и отправились под предводительством преподобного отца, состоял примерно из сорока групп домов и насчитывал приблизительно пять-шесть тысяч жителей, принадлежавших большому племени бечуанов. Именно здесь, в этом городе, прожил три месяца в 1840 году доктор Дэвид Ливингстон, прежде чем отправиться в путь по Замбези, — в путь, которому суждено было привести прославленного путешественника на побережье Мозамбика — через всю Центральную Африку, от залива Лоанда в Конго до порта Келимане.

Прибыв в новую Латтаку, полковник Эверест передал Томасу Дэйлу письмо доктора Ливингстона, рекомендовавшего англо-русскую комиссию своим друзьям в Южной Африке. Миссионер прочел его с живейшим удовольствием, потом, вернув его полковнику Эвересту, сказал, что оно может быть ему весьма полезным во время экспедиции, поскольку имя Дэвида Ливингстона известно и почитаемо во всей этой части Африки.

Членов комиссии разместили в миссионерском доме — просторном здании, построенном на возвышении и Окруженном непреодолимой изгородью наподобие крепостной стены. В этом доме им было гораздо удобнее, чем если бы они поселились у туземцев. И не потому, что жилища бечуанов не содержались в чистоте и порядке. Напротив, на глиняном иолу любой из хижин нс было ни пылинки, а крыша из длинной соломы совсем не пропускала дождя: но домики эти были всего лишь шалашами, входом в них служило небольшое круглое отверстие, что представляло явное неудобство. В таких хижинах жить пришлось бы со всеми домочадцами в одной комнате, а это не вызывало восторга у европейцев, привыкших к совсем иным условиям жизни.

Вождь племени бечуанов, живший в Латтаку, некий Мулибахан, счел долгом явиться к приезжим и засвидетельствовать им свое почтение. Мулибахан, довольно красивый плотный мужчина, был одет в плащ из разных шкур, сшитый с большим искусством, и набедренную повязку, называемую «pukoje» на местном наречии. На голове он носил кожаную феску, на ногах — сандалии из бычьей кожи. Выше локтя на смуглой коже выделялись белизной браслеты из слоновой кости, в ушах качались медные пластины длиною в четыре дюйма[113] — нечто вроде серег, являвшиеся также и амулетом[114]. К феске его был прикреплен хвост антилопы. В руке он держал охотничий посох с пучком коротких черных страусовых перьев наверху. Густой слой охряной краски, покрывавший бечуанского вождя с ног до головы, скрывал естественный цвет его кожи. Несколько надрезов на ляжке, оставивших глубокий след, указывали на число врагов, убитых Мулибаханом.

Вождь, державшийся, по крайней мере, столь же важно, как Матвей Струкс, приблизился к европейцам и потрогал всех по очереди за нос. Русские восприняли этот жест серьезно. Англичан он несколько покоробил. Тем не менее, согласно африканским обычаям, такой жест означал торжественное обязательство оказать европейцам гостеприимство.

Завершив свою церемонию, Мулибахан удалился, не произнеся ни единого слова.

— А теперь, когда мы стали натурализованными бечуанами, — сказал полковник Эверест, — давайте займемся, не теряя ни дня, ни часа, нашими делами.

Ни дня и ни часа действительно потеряно не было, и все же (ведь организация подобной экспедиции требует стольких хлопот и содержит столько мелочей) комиссия подготовилась к исследованиям не раньше первых чисел марта. Впрочем, пока не закончился сезон дождей, их и не стоило начинать. Зато потом вода, наполнив подземные резервуары, станет драгоценным источником жизни для путешествующих по пустыне.

Отъезд назначили на второе марта. В этот день весь караван, поставленный под начало Мокума, был готов выступить в поход. Европейцы попрощались с миссионерами Латтаку и в семь часов утра покинули селение.

— Куда мы идем, полковник? — спросил Вильям Эмери в тот момент, когда караван миновал последнюю хижину селения.

— Все прямо и прямо, господин Эмери, — ответил полковник, — пока не найдем подходящего места для постройки базиса[115].

В восемь часов караван перешел через невысокие, покрытые низкорослыми деревцами холмы, со всех сторон окружавшие Латтаку. И перед взорами путешественников раскинулась пустыня, со всеми ее опасностями и тайнами.

Глава VI,

В КОТОРОЙ ЗНАКОМСТВО ДОВЕРШАЕТСЯ

Конвой под командой Мокума состоял из ста человек туземцев. Все они были бушменами — людьми трудолюбивыми, не раздражительными, не строптивыми, способными переносить любые лишения. Когда-то, до появления здесь миссионеров, бушмены пробавлялись лишь убийствами да грабежами, расправляясь обычно со своими противниками, когда те спали. Миссионерам удалось немного смягчить их дикие нравы: и все же эти туземцы и по сей день время от времени грабят фермы и уводят скот.

Десять повозок, похожих на ту фуру, которую бушмен доставил к Моргедским водопадам, составляли гужевой транспорт экспедиции. Две из них представляли собой нечто вроде домов на колесах, и, предлагая определенный комфорт, они должны были сослужить хорошую службу в лагере европейцев. Таким образом, за полковником Эверестом и его спутниками следовало жилище, сделанное из дерева, хорошо укрытое брезентом, снабженное спальными местами и всем необходимым для туалета. В местах лагерной стоянки благодаря им к тому же экономилось время, необходимое на установку палатки, поскольку это жилище прибывало к месту уже собранным.

Одна из таких повозок была предназначена для полковника Эвереста и двух его соотечественников — сэра Джона Муррэя и Вильяма Эмери. Обитателями другой повозки были русские — Матвей Струкс, Николай Паландер и Михаил Цорн. Еще две, выполненные примерно по тому же образцу, принадлежали пятерым англичанам и пятерым русским, составлявшем экипаж судна «Королева и Царь».

Корпус и машину самоходной барки, разобранной на части и погруженной на одну из фур, тоже везли за путешественниками через всю африканскую пустыню. На континенте есть много внутренних озер. Некоторые из них могли оказаться на пути возможного следования научной комиссии, и тогда судно весьма бы пригодилось.

Другие повозки везли инструменты, продовольствие, вещи путешественников, их оружие, боеприпасы, приборы, необходимые для проведения запланированной триангуляции, — такие, как портативные пилоны[116], сигнальные столбы[117], фонари, подставки для измерения базиса треугольника и, наконец, вещи, предназначенные для ста человек конвоя. Провизия бушменов состояла в основном из «biltongue» — мяса антилопы, буйвола или слона, разрезанного на длинные полоски и высушенного на солнце или умеренном огне, которое может сохраняться в течение нескольких месяцев. Такой способ приготовления мяса сокращает потребление соли и очень распространен в тех районах, где испытывается недостаток в этом полезном минерале. Что касается хлеба, то бушмены рассчитывали заменить его различными плодами и корешками, ядрами арахиса[118], луковицами некоторых видов мезембриантенума[119] — таких как местный инжир, каштаны или сердцевина разновидности саговой пальмазамии[120], которая так и называется «кафрским[121] хлебом». Эти запасы провизии растительного происхождения должны были пополняться по дороге. Что касается живности, то и о ней подумали организаторы экспедиции, поручив охотникам каравана прочесывать леса и долины, которые встретятся на их пути. Кстати, последние с необычайным искусством владели своими луками из дерева алоэ и своими «ассагэ», напоминающими длинное копье.

В каждую повозку впрягли шесть быков капской породы — длинноногих, ширококостных и большерогих — с помощью упряжки из буйволиной кожи. Тяжелые повозки, эти неуклюжие образцы первобытного гужевого транспорта, могли не бояться ни крутых склонов, ни оврагов и передвигаться если не быстро, то надежно на своих массивных колесах.

Что касалось верховых животных, предназначенных для самих путешественников, то в караване имелись маленькие лошадки испанской породы, черной или сероватой масти, вывезенные в капские земли из Южной Америки, — добрые и выносливые животные, которые очень ценились в этих местах. Расчет делался также и на полудюжину таких представителей отряда четвероногих, как домашние «couaggas» — разновидность тонконогих ослов с крутыми боками, рев которых напоминает лай собаки. Эти «couaggas» должны были пригодиться во время коротких вылазок, связанных с геодезическими операциями, чтобы перевозить инструменты и приборы там, где не смогут проехать тяжелые повозки. И только бушмен Мокум, составляя исключение, с грацией и необыкновенной ловкостью гарцевал на великолепном животном, вызывавшем восхищение сэра Джона Муррэя, большого знатока. Это была зебра, шкура которой, испещренная поперечными коричневыми полосами, отличалась несравненной красотой. Она была высотою в холке четыре фута и семи футов от пасти до хвоста. Это недоверчивое и пугливое животное не стерпело бы на себе никакого другого всадника, кроме Мокума, сумевшего приручить его.

Несколько собак полудикой породы, которых иногда ошибочно называют «охотничьими гиенами», бежали с двух сторон каравана. Своим строением и длинными ушами они напоминали европейскую легавую. Таков был общий состав каравана, намеревавшегося углубиться в пустынные дебри Африки. Быки, направляемые «джам-боксами» своих возниц, коловших их в бок, продвигались вперед спокойно и размеренно, и вид этого отряда, растянувшегося в походном порядке на фоне холмов, представлял весьма занятное зрелище.

Куда направлялась эта экспедиция, покинувшая Латтаку?

«Все прямо и прямо», — сказал полковник Эверест.

И действительно, в настоящий момент полковник и Матвей Струкс не могли придерживаться какого-то вполне определенного направления. Дело в том, что, прежде чем начать свои геодезические операции, они должны были найти большую, совершенно гладкую равнину с тем, чтобы построить на ее поверхности основание первого из тех треугольников, сеть которых покроет южный район Африки на протяжении нескольких градусов. Но руководители экспедиции понимали, что без подсказки Мокума им вряд ли удастся скоро набрести на такое место. Поэтому полковник Эверест призвал охотника и с основательностью ученого заговорил с ним о треугольниках, прилегающих углах, о базисе, измерении меридиана, зенитном расстоянии и так далее. Бушмен какое-то время дал ему высказываться, но скоро прервал его.

— Полковник, — сказал он, сделав нетерпеливый жест, — я ничего не понимаю в ваших углах, базисах и меридианах. Я даже никак не могу взять в толк, что вы собираетесь делать в африканской пустыне. Но, в конце концов, это ваше дело. Что вы хотите от меня? Хорошую и большую равнину, очень ровную и очень гладкую? Хорошо, мы вам такую найдем.

И по распоряжению Мокума караван, только что переваливший через холмы Латтаку, взял направление на юго-запад, к притоку Оранжевой Куруману, надеясь в долине этой реки найти место, подходящее для планов полковника.

С этого дня охотник взял себе в привычку ехать во главе каравана. Хорошо экипированный сэр Джон Муррэй не отставал от него, и по раздававшемуся время от времени выстрелу коллеги узнавали, что сэр Джон осуществил знакомство с очередной африканской дичью. Полковник же, весь погруженный в свои мысли, ехал на лошади, не правя, думая о том, как сложится судьба экспедиции в этих диких краях, руководить которой действительно очень нелегко. Матвей Струкс, либо верхом на лошади, либо сидя в повозке, в зависимости от характера местности, всю дорогу ехал, не разжимая губ. Что касается Николая Паландера — настолько плохого всадника, что хуже нельзя себе представить, то он чаще всего шел пешком либо забирался в свою повозку и там уходил с головой в самые глубокие абстракции[122] высшей математики.

Вильям Эмери и Михаил Цорн по ночам занимали каждый свою повозку, днем же, во время перехода каравана, они были неразлучны. Эти молодые люди с каждым днем привязывались друг к другу все более тесными узами дружбы. Каждый этап они преодолевали верхом, держась рядом, беседуя и споря о многом. Часто они отрывались от каравана, то удаляясь в сторону, то обгоняя его на несколько миль — перед ними, насколько хватало глаз, простиралась равнина. Тогда они становились свободными детьми природы, словно затерянными в этой дикой местности. Тут-то они начинали болтать обо всем на свете, кроме науки! Они забывали о цифрах и проблемах, о вычислениях и наблюдениях, это были уже не астрономы, созерцатели усеянного звездами небосвода, а два сбежавших с уроков школьника, которым так радостно ехать сквозь густую чащу леса, мчаться по бесконечной равнине, вдыхать полной грудью воздух, насыщенный пряными запахами. Они смеялись, да-да, смеялись, как простые смертные, а не как степенные люди, которые проводят жизнь в обществе комет и других небесных тел. И если они никогда не смеялись над самой наукой, они все же порой подсмеивались над мрачными учеными. Впрочем, это делалось без всякой злобы. Они оба были славными молодыми людьми — экспансивными[123], общительными, преданными науке, составляя резкий контраст со своими начальниками, являвшимися скорее натянутыми, чем подтянутыми, — полковником Эверестом и Матвеем Струксом.

Эти ученые часто становились предметом их обсуждения. Вильям Эмери начинал лучше узнавать их по рассказам своего друга Михаила Цорна.

— Да, — сказал однажды Михаил Цорн, — я достаточно долго наблюдал за ними во время нашего переезда на борту «Августы» и, к сожалению, вынужден констатировать, что два этих человека завидуют один другому. Кроме того, хотя полковник Эверест формально является главой нашей экспедиции, все же Матвей Струкс не обязан беспрекословно ему подчиняться. Русское правительство четко оговорило его положение. Оба наши начальника одинаково властны, как один, так и другой, и, я это повторяю, между ними существует зависть ученых, а это самая скверная из всех завистей.

— И самая бессмысленная, — отозвался Вильям Эмери, — потому что каждый из нас получает выгоду от усилий всех. Но если ваши наблюдения верны, а у меня есть все основания думать, что это так, дорогой Цорн, то это — досадное обстоятельство для нашей экспедиции. Ведь нам нужно полное согласие для того, чтобы столь сложная операция завершилась успешно.

— Несомненно, — ответил Михаил Цорн, — и я очень опасаюсь, что такого согласия не будет. Представьте всеобщее смятение, если каждая деталь операции — выбор базиса, метод подсчета, размещение ориентиров, проверка цифр — всякий раз станет вызывать все новые и новые споры! Я, конечно, могу ошибаться, но я предвижу такие разногласия, когда речь пойдет о сведении записей в две наши реестровые книги[124] и о внесении туда цифр с точностью до четырехсотмиллионной доли туаза[125].

— Вы меня пугаете, дорогой Цорн, — ответил Вильям Эмери. — Действительно, будет очень обидно, если, рискнув забраться так далеко, мы потерпим крах из-за отсутствия согласия в подобном деле. Пусть Богу будет угодно, чтобы ваши опасения не оправдались.

— Я тоже этого желаю, Вильям, — ответил молодой русский астроном, — но, повторяю вам, во время нашего плавания я несколько раз становился свидетелем их споров относительно научных методов, в которых проявилось невообразимое упрямство полковника Эвереста и его соперника. Честно говоря, я почувствовал во всем этом элементарную зависть.

— Но оба эти господина всегда вместе, — заметил Вильям Эмери. — Ни одного из них никогда не встретишь без другого. Они неразлучны, даже более неразлучны, чем мы с вами.

— Да, — ответил Михаил Цорн, — они не расстаются в течение всего дня, но не обмениваются за день и десятью словами, они наблюдают друг за другом. Если одному из них не удастся одержать верха над другим, нам придется работать в условиях поистине экстремальных[126].

— А вот как по-вашему, — спросил Вильям с некоторой долей нерешительности, — кого бы из этих двух ученых вы предпочли?

— Дорогой Вильям, — ответил Михаил Цорн совершенно откровенно, — я покорно приму в качестве руководителя того из двух, кто сможет поставить себя в этом качестве. Когда касается дела, я не проявляю никаких предрассудков, никакого национального самолюбия. Они оба представляют большую ценность для науки. Англия и Россия должны в равной степени воспользоваться результатами их работы. А потому не слишком важно, кто этой работой будет руководить — англичанин или русский. Вы не такого же мнения?

— Абсолютно такого же, дорогой Цорн, — ответил Вильям Эмери. — Давайте не дадим увлечь себя нелепым предрассудкам и по мере наших сил употребим с вами все усилия на благо общего дела. Выть может, нам удастся предотвратить удары, которые собираются нанести друг другу оба противника. Кстати, а ваш соотечественник Николай Паландер...

— О! — со смехом ответил Михаил Цорн. — Он ничего не видит, ничего не слышит, ничего не понимает. Он будет считать ради кого угодно, лишь бы считать. Он не является ни русским, ни англичанином, ни немцем, ни китайцем! Это даже не житель нашего подлунного мира. Он — Николай Паландер, вот и все!

— Я не сказал бы того же о моем соотечественнике сэре Джоне Муррэе, — ответил Вильям Эмери. — Его милость — англичанин до мозга костей, но он еще и страстный охотник и скорее кинется по следу жирафа или слона, чем пустится в спор относительно научных методов. Так что будем рассчитывать лишь на самих себя, дорогой Цорн, в попытках сгладить постоянные трения между нашими руководителями. Излишне добавлять: что бы ни случилось, мы должны быть откровенны и до конца заодно.

— Всегда, что бы ни случилось! — подтвердил Михаил Цорн, протянув руку своему другу.

Тем временем караван, ведомый бушменом, продолжал двигаться на юго-запад. Четвертого марта, в полдень, он подошел к подножию тех вытянутых, поросших лесом холмов, к которым держал путь, начиная от самого Латтаку. Охотник не ошибся: он привел экспедицию на равнину. Но эта равнина, все же волнистая, оказалась непригодной для первоначальных работ по триангуляции. Поэтому Мокум снова занял место во главе всадников и повозок, и караван двинулся дальше.

К концу дня отряд добрался до одной из тех стоянок, что разбивают фермеры-кочевники — те самые «буры»[127], которые иногда по целым месяцам стоят на одном месте, обнаружив богатое пастбище. Полковника Эвереста и его спутников радушно принял хозяин, колонист-голландец, глава многочисленного семейства, не пожелавший принять никакого вознаграждения за свои услуги. Этот фермер был из тех мужественных, скромных и работящих людей, умевших небольшой капитал, умно вложенный в выращивание быков, коров и коз, быстро превратить в крупное состояние. Когда найденный источник корма иссякает, фермер, словно патриарх былых времен, отправляется на поиски нового обильного пастбища и, найдя его, устраивает стоянку на новом месте.

Разговорившись, фермер очень кстати сказал гостям про большую равнину, находившуюся на расстоянии пятнадцати миль, — обширный ровный участок, который мог бы подойти для геодезических работ.

На следующий день, пятого марта, караван с рассветом выступил в путь. Он двигался все утро. Монотонного однообразия этого перехода не нарушило бы никакое происшествие, если бы не выстрел Джона Муррэя, попавшего на расстоянии двести метров в любопытное животное с головой, украшенной острыми рогами, с мордой быка, длинным белым хвостом. Это был гну, издавший при падении глухой стон.

Бушмен выразил бурный восторг от того, что, несмотря на порядочное расстояние, животное, пораженное с удивительной точностью, сразу упало замертво. Эти звери, высотой примерно пять футов, обычно дают внушительное количество превосходного мяса, так что охотников каравана попросили впредь охотиться именно на них.

В полдень караван был уже на месте, указанном фермером. Далеко на север расстилался луг, поверхность которого не имела никаких неровностей. Невозможно было представить себе участка, более удобного для измерения базиса. А потому бушмен, осмотрев местность, вернулся к полковнику Эвересту и сказал:

— Заказанная равнина подана, полковник.

Глава VII

БАЗИС ТРЕУГОЛЬНИКА

Как известно, перед учеными стояла задача измерить дугу меридиана. Кстати, измерение непосредственно на земле при помощи металлических линеек, прикладываемых конец к концу, было бы совершенно непрактичным делом — с точки зрения математической точности. К тому же ни в одной точке земного шара не найдется участка в несколько сотен лье, годного для выполнения столь сложной задачи. К счастью, существует другой, более надежный способ — разделить весь участок, по которому проходит меридиан, на определенное число «воздушных» треугольников, измерение которых относительно несложно.

Эти треугольники строятся визированием[128] с помощью точных инструментов — теодолита[129] и угломера[130] — и ориентиров[131], естественных или искусственных, таких, как колокольня, башня, фонарь, столб. К каждому ориентиру примыкает вершина треугольника, около его основания определяются углы вышеуказанными приборами с математической точностью. Ведь положение какого-либо предмета, колокольни — днем, фонаря — ночью, может быть с большой точностью определено хорошим наблюдателем, визирующим его с помощью зрительной трубы со специальной сеткой. Так получают треугольники, стороны которых измеряются подчас несколькими милями. Именно таким способом Араго соединил побережье Валенсии в Испании с Балеарскими островами огромным треугольником, одна из сторон которого имела длину восемьдесят две тысячи пятьсот пятьдесят пять туазов[132].

Итак, согласно правилу геометрии, если известна одна из сторон треугольника и два его угла, то «известен» и весь треугольник, потому что сразу можно вычислить величину третьего угла и длину двух других сторон. Таким образом, приняв одну из сторон уже построенного треугольника за основание другого и измерив углы, прилегающие к этому основанию, легко определить остальные треугольники, выстроив их последовательно один за другим до предельной точки измеряемой дуги. С помощью этого метода получают длину всех прямых, входящих в ряд треугольников, и путем тригонометрических вычислений определяют величину дуги меридиана, пересекающего сеть треугольников между двумя конечными точками.

Только что было сказано, что треугольник известен, если известны одна из его сторон и два его угла. А эти углы можно получить очень точно с помощью теодолита или угломера. Зато самую первую сторону треугольника — базис всей системы триангуляции — следует сначала «измерить непосредственно на земле», причем с необычайной точностью. И это самая сложная работа при проведении триангуляции.

Когда Деламбр[133] и Мешен измеряли французский меридиан от Дюнкерка до Барселоны, они принимали за базис своей триангуляции прямолинейный участок дороги, ведущей из Мелена в Льезен, в департаменте Сена-и-Марна. Этот базис составил двенадцать тысяч сто пятьдесят метров, и на его измерение понадобилось до сорока пяти дней. Какие способы употребили эти ученые, чтобы добиться математической точности, станет ясно из описания операции полковника Эвереста и Матвея Струкса, действовавших точно так же, как действовали два французских астронома. И можно будет судить, до какой степени была доведена точность измерений. В тот же день, пятого марта, и начались первые геодезические работы, к великому удивлению бушменов, которые ничего не могли в них понять. Мерить землю с помощью линеек длиною в шесть футов, прикладывая их концами друг к другу, казалось охотнику вздорной забавой ученых. Но, во всяком случае, он долг свой выполнил. Ему заказали гладкую равнину, и он такую равнину предоставил.

Место для измерения базиса действительно было выбрано очень удачно. Участок, сплошь покрытый низкой сухой травой, простирался до самого горизонта, представляя собой безупречно ровную поверхность (те, кто прокладывал базис на дороге из Мелена, конечно же не имели столь благоприятных условий). На заднем плане вырисовывалась линия холмов, составлявших южную границу пустыни Калахари. К северу — бесконечный простор. На востоке — ставшие пологими склоны тех крутых высот, что образовали Латтакское плато. На западе, понижаясь, эта равнина делалась болотистой и заполнялась стоячими водами, питавшими притоки Курумана.

— Я думаю, — обратился Матвей Струкс к полковнику Эвересту, оглядывая покрытую травяной скатертью местность, — я думаю, что когда мы установим базис, то сможем здесь же зафиксировать конечную точку меридиана.

— Я буду думать так же, как вы, господин Струкс, — ответил полковник Эверест, — как только мы определим точную долготу этой точки. Ведь надо узнать, перенеся ее на карту, не встретит ли эта дуга меридиана при своем прохождении непреодолимых препятствий, которые могли бы помешать геодезическим работам.

— Полагаю, нет, — ответил русский астроном.

— Мы это скоро увидим, — ответил астроном-англичанин. — Измерим сначала базис в этом месте, поскольку оно годится для такой операции, а потом решим, стоит ли соединять его серией вспомогательных треугольников с сетью треугольников, через которую будет проходить дуга меридиана.

Операция обещала быть долгой, так как члены англо-русской комиссии хотели выполнить ее с неукоснительной тщательностью. Речь шла о том, чтобы превзойти в точности геодезические измерения, сделанные во Франции на Меленском базисе, — измерения, кстати, столь совершенные, что новый базис, проложенный позднее близ Перпиньяна, на южной оконечности триангуляции, с целью проверки расчетов по всем треугольникам, показал расхождение лишь в одиннадцать дюймов на расстоянии в триста тридцать туазов.

Тут были отданы распоряжения об устройстве лагеря, и на равнине возникло некое подобие бушменского селения, что-то вроде импровизированного «крааля»[134]. Повозки на лугу выглядели как настоящие домики, и поселение поделилось на английскую и русскую части, над каждой из которых взвился национальный флаг. В центре находилась общая площадь. Вокруг лагеря под присмотром своих возниц паслись лошади и буйволы, на ночь их загоняли внутрь кольца из повозок, чтобы уберечь от нападения хищных зверей, которых очень много в Южной Африке.

Мокум взялся организовать охотничьи вылазки, чтобы добыть пропитание для образовавшегося поселения. Сэр Джон Муррэй, присутствие которого не было необходимым при измерении базиса, более основательно занялся проблемой продовольствия. Действительно, стоило поберечь на будущее консервированное мясо, а для этого приходилось ежедневно доставлять в караван свежую, подстреленную дичь. Благодаря искусству Мокума и умению его товарищей, свежее мясо в отряде не переводилось. Равнины и холмы прочесывались в радиусе нескольких миль вокруг лагеря, и выстрелы европейских ружей слышались непрестанно.

Шестого марта геодезические работы начались. Двум самым молодым ученым были поручены подготовительные операции.

— В дорогу, приятель, — радостно сказал Михаил Цорн Вильяму Эмери, — и да поможет нам бог точности!

Первая операция состояла в том, чтобы наметить на участке, на самой ровной и гладкой его части, прямолинейное направление. Характер почвы дал этой прямой ориентацию с юго-востока на северо-запад. Вехами служили колышки, вбитые в землю на небольшом расстоянии друг от друга. Михаил Цорн, вооружившись зрительной трубой с сеткой, проверял правильность положения этих вех, признавая его точным, если вертикальная полоска сетки делила их фокусное изображение на равные части. Такое прямолинейное направление было намечено на протяжении примерно девяти миль — запланированной длины базиса, который намеревались построить астрономы. Каждый колышек снабдили наверху нивелирной рейкой[135], которая облегчала размещение на них металлических линеек. Эта работа потребовала нескольких дней. Молодые люди выполнили ее со скрупулезной тщательностью.

Теперь речь шла о том, чтобы уложить конец к концу линейки, предназначенные для непосредственного измерения основания первого треугольника, то есть об операции, которая может показаться очень простой, но которая тем не менее требует величайших стараний, ибо от нее в огромной степени зависит успех проведения всей триангуляции.

Вот как это делалось.

В течение утра десятого марта вдоль уже обозначенного прямолинейного направления астрономы установили на земле деревянные подставки. Подставки эти, в количестве двенадцати штук, в нижней своей части крепились на трех железных болтах (люфт[136] которых составлял лишь несколько дюймов), не дававших им скользить и державших их в неподвижном положении. На эти подставки положили гладко выструганные деревянные бруски, на которые потом должны быть уложены линейки. Последние удерживались с помощью маленьких рамочек; эти рамочки также фиксировали направление линеек.

Когда Михаил Цорн и Вильям Эмери закрепили все двенадцать подставок и на них положили деревянные бруски, полковник Эверест и Матвей Струкс занялись столь тонким делом, как укладка линеек, — работой, в которой приняли участие и два молодых человека. Что касается Николая Паландера, то он с карандашом в руке уже готовился заносить в оба реестра цифры, которые ему будут названы.

Длина шести линеек была заранее определена с абсолютной точностью и соотнесена со старинным французским туазом, обычно принятым при геодезических измерениях. Она составляла два туаза. Ширина линейки измерялась шестью линиями и толщина — одной линией. При их изготовлении был использован такой металл, как платина, не реагирующий на воздух в обычных условиях и совершенно не окисляющийся ни на холоде, ни в тепле. Но платиновые линейки под влиянием изменения температуры могли либо увеличиваться, либо уменьшаться в длину, что следовало принимать во внимание. Придумали даже снабдить каждую собственным термометром — металлическим термометром, основанным на свойстве различных металлов неодинаково расширяться под воздействием тепла. Вот почему все измерительные линейки были накрыты другими линейками — из меди, чуть короче платиновых. Верньер[137], расположенный на конце медной линейки, точно показывал относительное ее удлинение, что позволяло вывести абсолютное удлинение платиновой линейки. Более того, показания верньера позволяли определить расширение, каким бы малым оно ни было, у платиновой линейки. Этот прибор, кроме всего прочего, был снабжен лупой, позволявшей уловить изменение в четверть стотысячной туаза.

Итак, линейки укладывались на деревянные бруски, один конец к другому, но без соприкосновения, ибо следовало избегать даже самого легкого удара, который мог возникнуть от непосредственного их контакта. Полковник Эверест и Матвей Струкс сами положили первую линейку на деревянный брусок, в направлении базиса. Примерно в ста туазах отсюда, над первым колышком установили нивелирную рейку, и поскольку линейки были снабжены двумя вертикальными железными штифтами на самой оси, они легко укладывались в желаемом направлении. Эмери и Цорн, отступив назад и распростершись на земле, проверили — легли ли два железных штифта на середину нивелирной рейки.

— Теперь, — сказал полковник Эверест, — нам надо точно определить начальную точку нашей работы, опустив отвес от конца первой линейки. Поблизости нет никакой горы, которая могла бы повлиять на положение отвеса, поэтому он точно укажет начальную точку базиса на поверхности почвы.

— Да, — откликнулся Матвей Струкс, — при условии, однако, что мы примем в расчет половину толщины отвесного шнура в точке соприкосновения.

— Я тоже так думаю, — ответил полковник Эверест.

Когда удалось зафиксировать начальную точку шнура, работа была продолжена. Мало того, что линейка должна была уложиться точно по прямолинейному направлению базиса, следовало еще принять в расчет ее наклон по отношению к горизонту.

— Я думаю, — сказал полковник Эверест, — мы не должны стараться расположить линейку в совершенно горизонтальном положении.

— Да, — ответил Матвей Струкс, — достаточно будет определить ватерпасом[138] угол, который каждая линейка образует с горизонтом, и мы сможем таким образом соотнести долготу с долготой настоящей.

Так, в полном согласии друг с другом, оба ученых приступили к определению угла с помощью ватерпаса, специально сконструированного для этой цели и имевшего вид подвижной алидады[139], вращающейся вокруг шарнира[140], установленного на вершине деревянного угольника. Верньер указывал отклонение через совпадение своих делений с делениями зафиксированной линейки, содержащей дугу в десять градусов, поделенную на деления, равные пяти минутам.

Ватерпас поставили на линейку, и результат зафиксировали. В тот момент, когда Николай Паландер уже собирался записать его в свой реестр, Матвей Струкс попросил поставить ватерпас поочередно на оба конца линейки, чтобы узнать разницу между двумя дугами и перепроверить полученный результат. Этому совету русского астронома стали следовать и в дальнейшем при всех операциях подобного рода.

Итак, были определены два важных момента: направление линейки по отношению к базису, и угол, который она образовала по отношению к горизонту. Цифры, полученные при этом наблюдении, астрономы занесли в два отдельных реестра, который подписали все члены англо-русской комиссии. Оставалось сделать еще два не менее важных наблюдения, чтобы закончить работу с первой линейкой: сначала заметить ее изменение под влиянием температуры, затем зафиксировать длину, измеренную ею.

Что до изменения под влиянием температуры, то его было легко определить, сравнивая длину линейки платиновой с длиной линейки медной. Луна, через которую по очереди смотрели Матвей Струкс и полковник Эверест, показала абсолютную цифру изменения длины платиновой линейки (изменения, внесенного в оба экземпляра реестра), потом следовало перевести данные в исчисление по стоградусной шкале. Как только Николай Паландер записывал полученные цифры, они тотчас же всеми проверялись.

Теперь следовало определить реальную длину, положив на деревянную подставку вторую линейку вслед за первой с небольшим промежутком между ними. Эту вторую линейку уложили так же, как предыдущую, после того как вполне убедились, что четыре железных штифта[141] пришлись как раз на середину нивелирной рейки.

Оставалось лишь замерить промежуток между обеими линейками. На конце первой линейки, в той ее части, которую не покрывала медная линейка, находилась маленькая платиновая пластинка, которая с небольшим трением скользила между двух пазов. Полковник Эверест подвинул эту пластину так, чтобы она коснулась второй линейки. Поскольку платиновая пластинка имела деления в десятитысячные доли туаза, а верньер возле одного из пазов был снабжен лупой и показывал с ее помощью стотысячные доли туаза, то удавалось с большой математической точностью измерить промежуток, специально оставленный между двумя линейками. Цифра эта тотчас заносилась в оба реестра и немедленно перепроверялась.

По совету Михаила Цорна была соблюдена еще одна мера для достижения большей точности. Медная линейка покрывала сверху платиновую. Могло поэтому случиться так, что под воздействием солнечных лучей закрытая ею платина будет нагреваться медленнее, чем медь. Для предупреждения разницы в температурных изменениях над линейками на высоте нескольких дюймов устроили маленький навес, причем таким образом, чтобы он не мешал проводить наблюдения. Когда же вечером и утром косые солнечные лучи проникали под навес и падали на линейки, с солнечной стороны навешивался холст, преграждавший доступ лучам.

Описанные работы велись более месяца с неизменным терпением и тщательностью. Когда последовательно были уложены четыре линейки и выверены с четырех позиций — направления, наклона, растяжения и действительной длины, работа возобновлялась в том же порядке; при этом подставки, бруски и первая линейка переносилась к концу четвертой. Эти маневры требовали много времени, несмотря на умение операторов. В день они измеряли не более двухсот двадцати — двухсот тридцати туазов, к тому же в неблагоприятную погоду, например, когда дул слишком сильный ветер, который мог нарушить неподвижность приборов, работу приостанавливали. Каждый день с наступлением сумерек ученые прекращали работу. Тогда линейку номер один приносили и временно укладывали, отмечая на земле точку там, где она кончалась. В этой точке делали отверстие, куда вставляли колышек с прикрепленной к нему свинцовой пластинкой. Потом эту линейку ставили в ее окончательное положение, отметив при этом наклон, температурное изменение и направление; далее записывали длину, измеренную линейкой номер четыре, потом, с помощью отвеса, спущенного с конца линейки номер один, делали отметку на свинцовой пластинке. Из этой точки тщательно вычерчивались две линии, пересекающиеся под прямым углом, одна — в направлении самого базиса, другая — в перпендикулярном направлении. Потом свинцовую пластинку закрывали деревянным футляром, ямку закапывали, и колышек оставляли зарытым до утра. Так что даже если ночью по какой-либо случайности инструменты сдвинулись бы, то не было необходимости начинать всю операцию сначала.

На следующий день с пластинки снимали футляр и первую линейку укладывали снова в то же положение, что накануне, с помощью отвеса, острие которого должно было точно совпасть с точкой, отмеченной пересечением двух линий на пластинке.

Эта серия операций, производившихся на ровном, как скатерть, лугу продолжалась в течение тридцати восьми дней. Все полученные цифры записывались дважды, фиксировались, проверялись и удостоверялись всеми членами ученой комиссии.

Полковник Эверест и его русский коллега проводили измерения почти в полном согласии. Лишь некоторые цифры, считанные с верньера и расходившиеся на какую-нибудь одну четырехсоттысячную туаза, вызвали у них несколько раз обмен колкостями. Но тут на помощь приходило принятие решения большинством голосов, оно являлось законом, перед которым следовало смириться. И все-таки один вопрос вызвал спор двух ученых-соперников, так что даже потребовалось вмешательство сэра Джона Муррэя. А именно вопрос о том, какую длину дать основанию первого треугольника. Всем ясно, что чем больше основание, тем больше будет угол вершины первого треугольника, который тем легче измерить, чем больше он развернут. Но эта длина не могла быть бесконечной. Полковник Эверест предлагал сделать базис длиною шесть тысяч туазов — почти равным базису, измеренному на Меленской дороге. Матвей Струкс хотел увеличить его до десяти тысяч туазов, поскольку это позволяла ровная поверхность участка.

Тут полковник Эверест проявил всю свою несговорчивость. Матвей Струкс, казалось, тоже решил не уступать. После доводов более или менее терпимых они перешли на личности. Возникла угроза, что в какой-то момент будут затронуты национальные чувства, а это уже был бы не спор двух ученых, а ссора англичанина с русским. К счастью, плохая погода, установившаяся на несколько дней и прекратившая работу, не дала разгореться дебатам. Страсти утихли, а большинством голосов было решено завершить измерение базиса примерно на восьмой тысяче метров, то есть спорщики сошлись на середине. Наконец в результате непосредственного измерения базиса ученые получили длину в восемь тысяч тридцать семь целых и семьдесят пять сотых туаза; на нем теперь предстояло построить ряд треугольников, и их сеть покроет Южную Африку на площади в несколько градусов.

Глава VIII

ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ МЕРИДИАН

Измерив базис, руководители экспедиции решили, не теряя времени, приступить к построению треугольников. Прежде всего, следовало определить широту южной точки, с которой начнется дуга меридиана, подлежащая измерению, а затем — и самой северной. Из разности этих широт ученые получат число градусов измеряемой дуги.

С самого начала Вильям Эмери и Михаил Цорн с помощью угломера Фортэна занимались вычислением высоты звезд. Молодые люди проводили свои наблюдения с такой точностью, что предел крайних отклонений не составлял даже двух шестидесятых секунды. Вполне возможно, что причиной таких отклонений явилась разница в преломлении света, вызванная изменением конфигурации атмосферных слоев. По результатам этих тщательных и неоднократно повторенных измерений астрономы смогли вычислить с достаточным приближением широту астральной точки[142] дуги. Эта широта составляла 27,951789 градуса.

Затем вычислили долготу, и полученную точку нанесли на превосходную карту Южной Африки, выполненную в крупном масштабе. Карта отражала все географические открытия, сделанные за последнее время в этой части Африканского континента, все пути следования путешественников и натуралистов — таких, как Ливингстон, Андерсон, Мадьяр[143], Болдвин, Вайлан, Варчелл, Лихтенштейн[144]. Теперь пришла очередь выбрать на этой карте меридиан, дугу которого, равную нескольким градусам, следовало измерить в двух довольно отдаленных друг от друга точках. Ведь понятно, что чем длиннее измеряемая дуга, тем меньше влияние ошибок, возможных при определении широт. Дуга от Дюнкерка до Форментеры равнялась, например, приблизительно десяти градусам парижского меридиана, а точнее — девяти градусам пятидесяти шести минутам.

Вообще выбор меридиана следовало произвести с особой осмотрительностью, чтобы не наткнуться на естественные преграды — такие, как непреодолимые горы или большие водные пространства. К счастью, этот район Южной Африки как нельзя более подходил для операции подобного рода. Подъемы почвы были в допустимых пределах, реки немногочисленны и легко преодолимы. Здесь могли встретиться опасности, но не препятствия.

Между двадцать девятой и двадцатой южными параллелями, от реки Оранжевой до озера Нгами протянулась пустыня Калахари. С запада на восток она простирается от Атлантики до двадцать пятого восточного меридиана по Гринвичу. Но пустыня Калахари, строго говоря, не совсем пустыня. Это отнюдь не пески Сахары, нескончаемые пески, лишенные растительности, это саванны с характерной для них растительностью — здесь произрастает множество растений; поверхность ее изобилует травами; в ней есть густые кустарники и леса с большими деревьями; травами и кустарником; здесь во множестве водится дичь и опасные звери; здесь живут оседлые или кочевые племена бушменов и бакалахаров. Но большую часть года в этой области Африканского материка нет воды; русла многочисленных рек, пересекающих ее, высыхают. Правда, экспедиция могла рассчитывать на то, что в болотах, озерах и ручьях еще не истощились запасы накопившейся воды.

Мокум поведал своим спутникам о Калахари все, что знал сам, бывая здесь и как охотник, добывающий себе пропитание, и как проводник. Полковник Эверест и Матвей Струкс пришли к выводу, что на этом обширном пространстве есть все условия для проведения триангуляции.

Оставалось избрать меридиан, на котором следовало измерить дугу в несколько градусов. А нельзя ли взять тот, что проходит через одну из оконечностей базиса? Это дало бы возможность обойтись без связывания этого базиса с другой точкой Калахари целой серией вспомогательных треугольников. [Чтобы лучше понять, что представляет собой геодезическая операция, называемая триангуляцией, позаимствуем следующие геометрические построения из учебника «Новые уроки космографии» г-на А. Гарсе, преподавателя математики лицея Генриха IV. С помощью прилагаемого здесь рисунка эта любопытная процедура будет легко понята:



«Пусть АБ — меридиан, длину которого требуется найти. Тщательно измеряем основание (базис) AB, идущий от оконечности А меридиана до первой позиции В. Затем по обеим сторонам этого меридиана избираем дополнительные позиции — Г, Д, Е, Ж, 3, И и так далее, каждая из которых позволяет видеть соседнюю позицию, и измеряем с помощью теодолита углы каждого из треугольников АВГ, ВГД, ДЕЖ и т. д., которые они образуют между собой. Эта первая операция позволяет определить параметры различных треугольников, ибо в первом известна длина AB и утлы, и можно вычислить сторону ВГ; во втором — сторона ВГ и углы, и легко подсчитывается сторона ГД; в третьем — известна сторона ГД и утлы и можно получить сторону ДЕ и так далее. Затем определяем наклон меридиана относительно основания AB, для чего измеряем угол MAB. Таким образом, в треугольнике АВМ известны сторона AB и прилегающие к ней углы и можно вычислить первый отрезок AM меридиана. Аналогично вычисляются угол ВАШ и сторона ВМ: таким образом, в треугольнике МГН оказывается известной сторона ГМ = ВГ-ВМ и прилегающие к ней углы и можно подсчитать второй отрезок МН меридиана, угол ДНП и сторону ГН. Таким образом, в треугольнике НДП становится известна сторона ДН = ГД-ГН и прилегающие к ней утлы и можно определить третий отрезок НП меридиана, и так далее. Понятно, что таким образом получается по частям общая длина оси АБ». (Примеч. авт.).] После обсуждения было решено, что южная оконечность базиса может послужить такой начальной точкой меридиана. Меридиан оказался двадцать четвертым к востоку от Гринвича: на протяжении самое малое семи градусов он проходил по пространству, на котором не встречалось никаких естественных препятствий — или, по крайней мере, они не были отмечены на карте. Только на севере он пересекал озеро Нгами, в его восточной части, но это отнюдь не являлось непреодолимой преградой для исследователей. Араго испытал гораздо большие трудности, когда геодезически соединял побережье Испании с Балеарскими островами.

Так было решено выбрать дугу для измерения на двадцать четвертом меридиане, которая будет продолжена на территории Российской империи. Астрономы занялись выбором точки для вершины первого треугольника, основанием которому должен был служить уже измеренный базис. Ею стало одинокое дерево, стоящее на небольшом взгорке примерно в десяти милях отсюда. Оно было хорошо видно и с юго-восточной, и с северо-западной оконечности базиса.

Сначала астрономы приступили к определению угла, который составляет это дерево с юго-восточным концом базиса. Угол измерили угломером Борда, оба окуляра которого были установлены так, чтобы их оптические оси точно совпали с плоскостью круга; один из них был наведен на северо-западную оконечность базиса, а другой — на выбранное дерево; образовавшийся между окулярами угол показывал угловое расстояние между этими двумя точками. Этот замечательный инструмент позволял исследователям сводить к минимуму возникающие при измерении ошибки. Что касается верньеров, нивелиров и ватерпасов, обеспечивающих устойчивое положение прибора, то о лучших нельзя было и мечтать. Англо-русская научная комиссия располагала четырьмя угломерами. Два из них служили для определения углов на поверхности земли; два других (их круги размещены вертикально) позволяли с помощью искусственных горизонтов получать зенитные расстояния и, следовательно, вычислять, даже ночью, широту ориентира с приближением в крохотную долю секунды. Действительно, в этой трудоемкой работе по триангуляции надо было не только определить величину углов, составляющих геодезические треугольники, но измерить с некоторыми интервалами меридиональную высоту звезд[145] — высоту, равную широте каждого ориентира.

Четырнадцатого апреля полковник Эверест, Михаил Цорн и Николай Паландер вычислили угол между юго-восточным концом базиса и деревом, в то время как Матвей Струкс, Вильям Эмери и сэр Джон Муррэй измерили угол между тем же самым деревом и северо-западным концом базиса. Погода благоприятствовала нашим исследователям, но если бы она помешала им днем, то замеры велись бы ночью при свете электрических фонарей, которыми была оснащена экспедиция.

Тем временем лагерь снялся с места, быков запрягли в повозки, и караван под предводительством бушмена направился к первому ориентиру, который должен был послужить и местом стоянки. Два «каамас» с погонщиками, предназначенные для транспортировки инструментов, сопровождали астрономов. Когда ученые, измерявшие оба угла, закончили работу, они присоединились к каравану, расположившемуся вокруг дерева-ориентира.

Это был огромный баобаб, достигавший более восьмидесяти футов в обхвате. Кора его, цвета сиенита[146], придавала ему необычный вид. Под необъятной кроной этого гиганта, населенной великим множеством белок, охочих до его яйцевидной формы фруктов с белой мякотью, смог уместиться весь караван; судовой кок принялся готовить ужин для европейцев. При этом в дичи не было недостатка: охотники отряда прочесали окрестности и подстрелили несколько антилоп. Скоро запах дымящегося жареного мяса распространился в воздухе, вызывая аппетит у исследователей, на который они и без того не жаловались.

Сытно поужинав, астрономы удалились в свои повозки, а Мокум стал расставлять часовых вдоль границ лагеря. Большие костры, для которых пошли в ход засохшие ветви гигантского баобаба, оставались зажженными всю ночь, что помогало держать на почтительном расстоянии диких зверей, привлеченных запахом мяса и крови.

Через два часа Михаил Цорн и Вильям Эмери проснулись и встали, чтобы вычислить широту этой точки-ориентира путем определения высоты звезд. Забыв о дневной усталости, оба устроились у окуляров своих приборов и под вой гиен и рыканье львов, раздававшихся в темной долине, старательно определяли изменение зенитного расстояния при переходе от первого ориентире ко второму.

Глава IX

КРААЛЬ

На следующий день, пятнадцатого апреля, астрономы выбрали два других ориентира, справа и слева от меридиана; одним стал очень ясно различимый на равнине пригорок, находившийся на расстоянии шести миль, другим — столб с указателем на расстоянии примерно семи миль. Так, без всяких помех, триангулирование продолжалось целый месяц.

К пятнадцатому мая исследователи поднялись на один градус к северу, построив семь геодезических треугольников. За все это время полковник Эверест и Матвей Струкс редко когда заговаривали друг с другом. Обычно они работали на точках, удаленных одна от другой на несколько миль, и эта дистанция являлась гарантией от всякого столкновения самолюбий. С наступлением вечера каждый возвращался в лагерь и удалялся в свое собственное жилище. Кое-какие споры относительно выбора ориентиров, когда решение приходилось принимать сообща, все же не привели к серьезным пререканиям. Михаил Цорн и его друг Вильям стали надеяться, что геодезические работы продолжатся, не отягощаясь досадными столкновениями.

Итак, пятнадцатого мая исследователи, поднявшись на один градус от южной точки меридиана, оказались на одной параллели с Латтаку. Африканское селение находилось в тридцати пяти милях к востоку от них. В этом месте совсем недавно возник большой «крааль». Здесь же, по предложению сэра Джона Муррэя, экспедиция осталась на несколько дней отдохнуть. Михаил Цорн и Вильям Эмери решили воспользоваться этой остановкой, чтобы в течение дня определять высоту солнца. Николай Паландер хотел заняться пересчетами в измерениях, чтобы перевести показания относительно уровня океана. Что касалось сэра Джона Муррэя, то он намеревался отдохнуть от своих научных наблюдений, изучая с помощью ружья местную фауну[147].

Южноафриканские туземцы называют «краалем» передвижную деревню, которая на колесах перемещается от одного пастбища к другому. Это стойбище включает примерно тридцать жилищ и насчитывает несколько сотен обитателей.

Крааль, к которому вышла англо-русская экспедиция, представлял собой довольно значительное поселение из шалашей, кругообразно расположенных на берегах ручья — притока Курумана. Эти шалаши, сделанные из циновок, прикрепленных к деревянным стойкам (циновок, сплетенных из тростника и непромокаемых), были похожи на ульи. Низкий вход в такой улей, завешенный шкурой, вынуждал обитателя или посетителя проникать туда на четвереньках. Через единственное отверстие клубами валил едкий дым от очага. Это обстоятельство делало обитание в такой хижине невозможным для любого человека, кроме готтентота или другого туземца.

Когда караван стал приближаться к стойбищу, все его население пришло в движение. Собаки, охранявшие каждую хижину, яростно залаяли. Воины деревни, вооружившись копьями, ножами, дубинами и прикрывшись своими щитами из кожи, выступили вперед. Их насчитывалось человек двести, что говорило о размерах самого крааля, состоящего никак не меньше чем из шестидесяти — восьмидесяти жилищ. Укрытые за оградой частокола, украшенного колючими агавами[148] высотой пять-шесть футов, хижины находились под надежной защитой от диких животных. Но воинственное настроение туземцев мгновенно прошло, как только охотник Мокум сказал несколько слов одному из старейшин крааля. Караван получил разрешение стать лагерем возле частокола, на берегу ручья. Бушмены даже и не подумали спорить с пришельцами из-за пастбищ, ибо те простирались и в ту, и в другую сторону на много миль. Лошади и быки гостей могли сколько угодно пастись на них, не нанося никакого ущерба селению на колесах.

Под руководством бушмена тотчас был разбит лагерь уже привычным способом. Повозки расставили по кругу, и каждый занялся своим делом.

Сэр Джон Муррэй, оставив своих компаньонов за вычислениями и научными наблюдениями не теряя времени, отправился на охоту в обществе Мокума. Охотник-англичанин ехал на обычной лошади, а Мокум — на своей прирученной зебре. За ними бежали три собаки. Сэр Джон Муррэй и Мокум были вооружены каждый охотничьим карабином с разрывными пулями, что говорило об их твердом намерении повстречаться с хищниками, обитателями здешних мест.

Охотники держали путь на северо-восток, к лесу, видневшемуся на расстоянии нескольких миль от крааля. Они ехали рядом и мирно беседовали.

— Надеюсь, мистер Мокум, вы исполните свое обещание, — сказал сэр Джон Муррэй, — которое дали у Моргедских водопадов, показать мне здесь самое богатое дичью место в мире. Знайте же, что я приехал в Южную Африку не для того, чтобы стрелять зайцев или ловить лисиц. Всего этого предостаточно и у нас в Верхней Шотландии. Не далее как через час я хотел бы уложить...

— Не далее как через час! — ответил бушмен. — Да позволит ваша честь сказать вам, что вы, сэр, немного торопитесь и что, прежде всего надо набраться терпения. Что касается меня, то я только на охоте и проявляю его, чем искупается моя нетерпеливость в повседневной жизни. Разве вы не знаете, сэр Джон, что охота на крупного зверя — это целая наука, что для этого надо досконально знать местность, изучить все повадки животных, найти их тропы, а потом выслеживать часами, стараясь приблизиться с подветренной стороны? Разве вам не известно, что тут нельзя себе позволить ни неуместного восклицания, ни неверного шага, ни нескромного взгляда! Мне случалось целыми днями подстерегать буйвола или косулю, и когда после полутора суток хитрости и терпения я подстреливал животное, то не считал, что напрасно потратил время.

— Хорошо, друг мой, — ответил Джон Муррэй, — я проявлю столько терпения, сколько вы от меня потребуете; однако давайте не забывать, что наша остановка продлится всего три-четыре дня и что поэтому нам нельзя терять ни часа, ни минуты!

— Все верно, — ответил бушмен таким спокойным тоном, что Вильям Эмери ни за что не узнал бы в нем сейчас своего нетерпеливого товарища по ожиданию на реке Оранжевой, — все верно. Мы будем убивать всех, кто только попадется, сэр Джон, мы не будем выбирать. Будь то антилопа или лань, газель или гну — все сгодится для охотников, которые очень торопятся!

— Антилопа или газель! — воскликнул Джон Муррэй. — Да я и не рассчитываю на большее в качестве своего дебюта[149] на африканской земле! Или вы можете предложить мне что-то еще, бравый бушмен?

Охотник как-то странно посмотрел на своего спутника, потом сказал в ответ с иронией в голосе:

— Ну раз уж ваша милость объявили, что будут довольны и этим, мне больше нечего сказать. Я-то думал, что вы не оставите меня в покое, пока не добудете нескольких носорогов или парочку слонов...

— Охотник, — ответил на это сэр Джон Муррэй, — я пойду туда, куда вы меня поведете. Я готов стрелять в того, в кого вы скажете. Итак, вперед, и не будем терять время на бесполезные разговоры.

Лошади были пущены в галоп, и охотники стали быстро приближаться к лесу.

Равнина, через которую они ехали, полого поднималась вверх в направлении северо-востока. Там и сям ее покрывал густой кустарник, цветущий в эту пору и сочившийся липкой, прозрачной и душистой смолой, из которой колонисты делают мазь для ран. Живописными букетами тянулись вверх «нваны» — разновидность фиговой смоковницы, ствол которой, лишенный веток до высоты тридцати — сорока футов, поддерживает громадный зонт из зелени. В этой густой листве порхала масса крикливых попугаев, спешивших наклеваться кисловатых плодов смоковницы. Дальше росли мимозы с желтыми кистями, «серебряные деревья», покачивавшие своими шелковистыми прядями, алоэ с длинными ярко-красными макушками, которые можно было принять за коралловые ветви, поднятые со дна морского. Земля, пестревшая миловидными амариллисами[150] с голубоватой листвой, послушно стелилась под быстрыми копытами животных.

Менее чем за час с того времени, как они покинули крааль, Джон Муррэй и Мокум доехали до опушки леса. Это была роща из высоких акаций, тянувшаяся на несколько квадратных миль. Густые деревья, тесно росшие рядом друг с другом, переплетались своими ветвями, не пропуская солнечных лучей на поросшую колючками и высокой травой землю. Однако зебра Мокума и лошадь сэра Джона смело углубились под эти густые своды, прокладывая себе дорогу между беспорядочно разросшимися деревьями. То тут, то там среди зарослей попадались широкие поляны, и охотники останавливались на них, чтобы обозреть чащу вокруг.

Надо сказать, что этот первый день охоты не благоприятствовал «его милости». Несмотря на то, что он со своим спутником объехал большой участок леса, ни один представитель африканской фауны не удосужился поприветствовать его, и сэр Джон не раз вспомнил свои шотландские равнины, на которых выстрелы не заставляли себя долго ждать. Быть может, соседство крааля заставило разбежаться осторожную дичь? Что до Мокума, то он не выказывал ни удивления, ни раздражения. Для него эта охота была не охотой, а просто быстрой скачкой по лесу.

В шесть часов вечера пришлось подумать о возвращении в лагерь. Раздосадованный астроном не желал мириться с неудачей: чтобы такой заслуженный охотник и вернулся не солоно хлебавши! Никогда! И он пообещал себе подстрелить первую попавшуюся живность, которая окажется в пределах досягаемости его ружья.

Судьба, похоже, сжалилась над ним. Охотники уже находились не менее чем в трех милях от крааля, когда в ста пятидесяти шагах от Джона Муррэя из кустов выскочил африканский заяц, представитель породы, известной под названием «Lepus rupestris», — грызун, одним словом. Сэр Джон не замешкался и выпустил в беззащитное животное пулю из своего карабина. Бушмен даже вскрикнул от негодования. Стрелять пулей в обыкновенного зайца, когда для него хватило бы и дроби-шестерки! Но английский охотник дорожил своим грызуном и поскакал галопом к тому месту, где должно было упасть животное.

Напрасный груд! От зайца не осталось и следа: немного крови на земле и ни клочка шерсти. Сэр Джон искал под кустами, среди зарослей травы. Собаки тщетно шарили в кустарнике.

— И все-таки я попал в него! — восклицал сэр Джон.

— Даже слишком! — ответил спокойно бушмен. — Если в зайца стрелять разрывной пулей, то даже удивительно потом что-нибудь искать от него!

Действительно, заяц разлетелся на мелкие кусочки! «Его милость», окончательно расстроенный, сел на лошадь и, не проронив больше ни слова, вернулся в лагерь.

На другой день бушмен ожидал, что сэр Джон Муррэй снова предложит ему поехать на охоту. Однако англичанин, самолюбие которого было сильно задето, избегал встречи с Мокумом. Казалось, он совсем забыл о своих охотничьих планах, занявшись проверкой инструментов и геодезическими наблюдениями. А когда эти занятия ему надоели, отправился в бушменский крааль. Там мужчины упражнялись в стрельбе из лука или в игре на «гора» — своеобразном инструменте, состоявшем из лука с натянутой на нем кишкой, которую исполнитель заставляет звучать, дуя на нее через страусовое перс. Женщины тем временем хлопотали по хозяйству, куря при этом «матокуанэ», вредное для здоровья растение коноплю, — занятие, которому, предается большая часть туземцев. Согласно наблюдениям некоторых путешественников, вдыхание дыма конопли увеличивает физическую силу в ущерб умственным способностям. И действительно, многие из этих бушменов казались какими-то отупевшими и пьяными от «матокуанэ».

На следующий день, семнадцатого мая, рано утром Джон Муррэй был разбужен незатейливой фразой, раздавшейся у него прямо над ухом:

— Я думаю, ваша милость, что сегодня мы будем удачливее. И не станем палить в зайцев из пушек!

Астроном и глазом не моргнул, услыхав эту ироническую рекомендацию. Он заявил, что готов ехать. Пока их компаньоны еще спали, охотники успели удалиться на несколько миль от лагеря, взяв направление в левую от него сторону. Сэр Джон на этот раз взял с собой простое ружье, отличное оружие фирмы «Ф. Голдвин», действительно более подходящее для обычной охоты на ланей или антилоп, чем грозный карабин. Правда, на равнине им могли встретиться представители толстокожих или плотоядных млекопитающих, но у сэра Джона на совести был «взорвавшийся» заяц, и он скорее согласился бы теперь стрелять дробью по льву, чем повторить подобный выстрел, беспрецедентный в летописи этого вида спорта.

Как и предсказывал Мокум, судьба улыбнулась охотникам. Они убили чету «harrisbuck» — разновидность черных антилоп, очень редких животных высотою четыре фута, с длинными, расходящимися в стороны рогами, изящно загнутыми в форме турецкой сабли. Их отличает продолговатая голова, черные копыта, густая и мягкая шерсть, узкие заостренные уши; грудь и живот, белые, как снег, резко контрастируют с черной шерстью на спине, на которую мягко ложится волнистый «воротник». Охотники вполне могли гордиться своими выстрелами, ибо антилопы-гаррисбук всегда были желанной добычей для таких людей, как Делегорг, Вальберг[151], Кумминг, Болдвин, и являет собой один из самых замечательных образцов южной фауны.

Но сердце английского охотника забилось еще сильнее, когда бушмен указал ему на опушку густой чащи невдалеке от большого глубокого болота, вокруг которого росли гигантские молочаи, а поверхность была сплошь покрыта небесно-голубыми венчиками водяных лилий.

— Если ваша милость пожелает завтра с первыми лучами солнца прийти поохотиться здесь, — сказал Мокум, — то я посоветую на этот раз не забыть карабин.

— Почему вы мне это говорите, Мокум? — спросил Джон Муррэй.

— А вы взгляните на эти свежие следы на влажной земле!

— Как! Эти широкие углубления — следы животного? Но тогда ноги, оставившие их, имеют толщину более половины туаза.

— И это всего лишь доказывает, — ответил бушмен, — что животное, оставляющее подобные следы, имеет, по крайней мере, девять футов в высоту.

— Слон! — вскричал сэр Джон Муррэй.

— Да, ваша милость, и если я не ошибаюсь, это самец, взрослый и очень крупный.

— Так доживем до завтра, бушмен!

— Доживем до завтра, ваша милость.

Охотники возвратились в лагерь с двумя черными антилопами, которых они погрузили на лошадь Джона. Муррэя. Прекрасные животные, редкая добыча для охотников — их очень трудно подстеречь, — вызвали восхищение всего каравана. Все поздравляли сэра Джона, за исключением, быть может, серьезного Матвея Струкса, который в том, что касалось зоологии, мог похвастать знанием только таких животных, как Большая Медведица, Дракон, Кентавр, Пегас[152] и прочие представители небесной фауны.

На другой день в четыре часа утра два товарища по охоте уже сидели в засаде вместе с собаками, застыв неподвижно на лошадях и ожидая посреди густых зарослей приближения стада слонов. По новым следам они узнали, что эти толстокожие прошли на водопой к болоту. Оба охотника имели при себе карабины, заряженные разрывными пулями. Не проронив ни слова и не шевелясь, они уже с полчаса наблюдали за чащей, когда увидели темную массу, заколыхавшуюся в пятидесяти шагах от болота.

Сэр Джон Муррэй схватился за ружье. Бушмен удержал его руку и сделал знак набраться терпения.

Вскоре показались какие-то большие тени. Слышно было, как с треском расступались перед ними заросли, скрипели деревья, ломались на земле кустарники, из листвы доносилось шумное дыхание. Это было стадо слонов. С полдюжины исполинских животных, почти таких же по размеру, как их собратья из Индии, медленным шагом двигались к болоту. Наступавший рассвет позволил англичанину полюбоваться этими могучими животными. Один из них — самец огромного роста — привлек особое внимание Джона Муррэя. Его широкий выпуклый лоб выступал над большущими ушами, свисавшими ниже груди. В полумраке он казался еще больше, чем был на самом деле. Слон нервно водил хоботом вокруг древесных крон и ударял своими изогнутыми бивнями по толстым стволам, стонавшим от ударов. Возможно, животное учуяло близкую опасность.

Однако бушмен наклонился к уху Джона Муррэя и сказал ему:

— Вот этот вам подойдет?

Сэр Джон утвердительно кивнул.

— Хорошо, — добавил Мокум, — сейчас мы отделим его от стада.

Между тем слоны подошли к краю болота. Их морщинистые ноги вязли в болотной тине. Они набирали воду хоботом и выливали ее себе в горло, производя громкое бульканье. Большой самец, действительно встревоженный, осматривался кругом и шумно втягивал воздух, стараясь распознать подозрительный запах.

Вдруг бушмен издал какой-то особый крик. Три его собаки, тотчас громко залаяв, бросились вон из чащи и кинулись к стаду слонов. В то же время Мокум, сказав своему компаньону одно только слово «останьтесь», пришпорил зебру и ринулся через кусты, чтобы отрезать отступление великану-самцу.

Это великолепное животное и не собиралось спасаться бегством, Сэр Джон, не спуская пальца с курка своего ружья, наблюдал за ним. Слон бил по деревьям хоботом и исступленно махал хвостом, уже подавая не просто знаки беспокойства, но проявляя явные признаки гнева. До сих пор он только чувствовал врага. Теперь же он его заметил и двинулся к нему.

Английский астроном находился в шестидесяти шагах от животного. Подождав, когда слон приблизится на сорок шагов, и прицелившись прямо в него, он открыл огонь. Лошадь дернулась — и пуля попала в мягкую часть, не разорвавшись.

Разъяренный слон двинулся на врага. Его движение скорее походило на быструю ходьбу, чем на галоп. Однако и такого шага было достаточно, чтобы обогнать любого коня.

Лошадь сэра Джона Муррэя взвилась на дыбы и понеслась, из чащи, несмотря на усилия хозяина ее сдержать. Слон стал преследовать их, воинственно растопырив уши и издавая хоботом звуки, похожие на рев трубы. Всадник, увлекаемый своей лошадью отчаянно сжимая ее бока, силился загнать патрон в казенник ружья.

Слон нагонял его. Скоро оба они оказались на равнине, за, пределами лесной опушки. Сэр Джон отчаянно бил шпорами в бока, мчавшей его лошади. Две из собак с лаем, едва не задыхаясь бежали возле ее ног. Слон отставал меньше чем на два корпуса. Сэр Джон чувствовал его шумное дыхание, слышал короткий свист хобота, рассекавшего воздух. Каждую секунду он ждал, что это живое лассо вырвет его из седла.

Вдруг лошадь рухнула на задние ноги. Хобот ударил ее по крупу. Она издала жалобное ржанье и, пытаясь подняться, завалилась набок. Это движение лошади спасло сэра Джона от неминуемой смерти. Слон, увлекаемый своей скоростью, пронесся мимо, зато его хобот, махнув по земле, подхватил одну из собак и стал трясти ею в воздухе с неописуемой яростью.

У сэра Джона не было иного выхода, кроме как вернуться в лес. Лошадь инстинктивно сама понесла его туда. Скоро они влетели на опушку.

Слон, осмотревшись, пустился обратно в погоню, потрясая в воздухе несчастною собакой. Ворвавшись в лес, он размозжил ей голову о ствол смоковницы. Лошадь, забившись в густую зелень, перевитую колючими лианами, остановилась. Сэр Джон, расцарапанный и окровавленный, но ни на мгновение не потерявший самообладания, обернулся назад и, старательно уперев карабин в плечо, прицелился в слона через нависшие лианы. Пуля, попав в кость животного, разорвалась. Великан покачнулся, и почти в тот же момент второй выстрел, раздавшийся с опушки леса, ранил его в левый бок. Слон рухнул на передние ноги, рядом с небольшим озерцом, наполовину спрятанным в густой траве. Издавая жалобные крики, он хоботом набирал из него воду и поливал свои раны.

В эту минуту появился бушмен.

— Он — наш! Он — наш! — восклицал Мокум.

Действительно, огромный слон был смертельно ранен. Он испускал громкие стоны, дышал со свистом, едва шевелил хвостом, а его хобот, черпавший в болоте окровавленную воду, обрушивал на ближайшие заросли красный дождь. Потом силы его иссякли, слон ткнулся головой в землю и так и умер.

В этот момент Джон Муррэй вышел из зарослей колючек. От его охотничьего костюма остались одни клочья. Но за такой спортивный успех он был готов заплатить даже своей кожей.

— Славное животное, бушмен! — воскликнул англичанин, разглядывая тело слона. — Славное животное, хотя несколько тяжеловатое для охотничьего ягдташа![153]

— Да, ваша милость, — ответил Мокум. — Мы разделаем тушу на месте и возьмем с собою только все самое лучшее. Посмотрите, какими великолепными бивнями наградила его природа! Они стоят не менее двадцати пяти ливров[154] каждый, а поскольку слоновая кость идет по пять шиллингов[155], это кругленькая сумма!

Сказав это, охотник приступил к разделке туши. Он отрубил бивни топором, отрезал у гигантского животного ноги и хобот, поскольку эти части являются самыми вкусными. Ими он намеревался угостить членов ученой комиссии. Охотники вернулись в лагерь только в полдень. Там бушмен велел приготовить ноги слона по-африкански, то есть, закопав мясо в углубление в земле, предварительно сильно разогретое горячими угольями. Это блюдо было оценено по достоинству даже равнодушным ко всему Паландером, что уж говорить о других. Сэр Джон Муррэй заслужил массу комплиментов от всего отряда ученых.

Глава X

ПОТОК

Во время пребывания в краале бушменов полковник Эверест и Матвей Струкс ни разу не виделись друг с другом. Работы по определению широты осуществлялись без их помощи, поэтому, не имея надобности общаться «научно», они не общались совсем. Накануне отправления полковник Эверест просто отослал русскому астроному свою визитную карточку с аббревиатурой «Р.Р.С.»[156] и получил от Матвея Струкса карточку такого же рода.

Девятнадцатого мая караван снялся с лагеря и возобновил путь на север. Вершиной восьмого треугольника служила гора, поднимавшаяся слева от меридиана. Его углы, прилегающие к основанию, уже были измерены. Теперь надлежало дойти до этого нового ориентира и возобновить геодезические операции.

С девятнадцатого по двадцать девятое мая работа двигалась как нельзя лучше, погода оставалась благоприятной для дневных наблюдений, а на земле не попадалось никаких помех и препятствий. Это была просто зеленая равнина, перерезанная ручьями, протекавшими между выстроившимися по его берегам «Karree hout» — деревьями, листья которых напоминают иву; их ветви бушмены используют для изготовления луков. Местность эта с попадавшимися на ней обломками разрушенных скал, состоящих из смеси глины, песка и пород, содержащих железо, в некоторых местах была очень засушлива. Ее флору[157] составляли лишь такие растения, которые могли выстоять даже в самую большую засуху. И на целые мили вокруг эта область не имела ни малейшего возвышения, которое могло бы быть выбрано в качестве естественного ориентира. А потому приходилось устанавливать либо индикаторные столбы[158], либо полосатые мачты высотою в десять — двенадцать метров, которые могли бы служить точками визирования. Конечно, на это уходило много времени. Сделав наблюдение, надо было каждый раз снимать мачту и переносить ее за несколько миль, чтобы образовать там вершину нового треугольника. Но, в конце концов, экипаж «Королевы и Царя», проделывавший эту работу, легко справлялся со своей задачей. И можно было бы только хвалить их, если бы на национальной почве у них не возникали частые разногласия.

Действительно, непростительное соперничество, которое разделяло руководителей, вызывало порой противостояние и между нижними чинами. Михаил Цорн и Вильям Эмери употребляли все свое умение ладить с людьми, чтобы пресечь досадную тенденцию; но им не всегда это удавалось. А ведь ссоры моряков могли перерасти и в драки. Полковник и русский ученый вмешивались в эти ссоры, но так, что только подливали масла в огонь, ибо каждый из них неизменно брал сторону соотечественников, чья бы вина ни была на самом деле. Так, от подчиненных ссора переходила к начальникам и возрастала «пропорционально массе», как говорил Михаил Цорн. Через два месяца после отправки из Латтаку только оба эти молодых человека и сохраняли еще доброе согласие между собой, столь необходимое для успеха всего предприятия. Даже Джон Муррэй и Николай Паландер, хотя и увлеченные, один — охотничьими приключениями, другой — расчетами, начинали вмешиваться в междоусобные распри. Короче говоря, однажды спор зашел так далеко, что Матвей Струкс счел возможным сказать полковнику Эвересту:

— Не берите на себя слишком много, господин Эверест, имея дело с астрономами из Пулковской обсерватории, мощный телескоп которой позволил выяснить, что диск планеты Уран имеет форму безупречного круга!

На что полковник Эверест ответил, что он может брать на себя еще больше, поскольку имеет честь работать в обсерватории Кембриджа, мощный телескоп которой позволил определить среди иррегулярных[159] туманностей туманность Андромеды!

Увлекшись выпадами, Матвей Струкс заявил, что пулковский телескоп с его объективом в четырнадцать дюймов дает возможность увидеть звезды тринадцатой величины[160]; полковник Эверест резко ответил, что объектив телескопа Кембриджской обсерватории тоже имеет четырнадцать дюймов и что в ночь на тридцать первое января 1862 года с его помощью был, наконец, открыт таинственный спутник Сириуса[161], вызывающий отклонения в его движении!

Когда ученые доходят до подобных препирательств, то совершенно очевидно, что никакое сближение между ними уже невозможно. Поэтому приходилось опасаться за судьбу триангулирования, но, к счастью, по крайней мере, до сих пор, споры эти затрагивали вопросы и факты, далекие от геодезических операций. Хотя порой предметом дебатов и становились измерения, сделанные с помощью теодолита или угломера, но они отнюдь не мешали работе, а, напротив, приводили лишь к более тщательному соблюдению точности. Что касалось выбора ориентиров, то здесь до сих нор не возникало никаких разногласий.

Тридцатого мая погода, доселе ясная и, следовательно, благоприятная для наблюдений, почти внезапно вдруг испортилась. В любом другом регионе такое изменение погоды предвещало бы грозу с проливными дождями, но здесь в небе, покрытом зловещими тучами, лишь сверкнуло несколько молний, без грома, а иссушенная земля не получила ни капли влаги. Несколько дней было пасмурно. Эта совсем некстати появившаяся хмарь очень помешала работам, так как на расстоянии всего лишь мили никто не мог разглядеть точек визирования.

Тогда англо-русская экспедиция, не желая терять времени, приняла решение установить ориентиры с помощью электрического света, с тем чтобы работать ночью. Но только, по совету бушмена, пришлось принять некоторые меры предосторожности, ибо дикие звери, привлеченные яркими фонарями, целыми стаями собирались вокруг места ориентира. И тогда операторы слышали сиплый хохот гиен, напоминающий своеобразный смех пьяных негров.

Во время первых ночных наблюдений, ведшихся в центре шумного хоровода из грозных животных, когда жуткое красное посверкивание глаз порой говорило о присутствии льва, астрономам было трудновато сосредоточиться на работе. Измерения делались если не менее точно, чем раньше, то, по крайней мере, менее быстро. Горящие огнем глаза, устремленные на них и прорезающие тьму, несколько смущали ученых. Чтобы определять зенитные[162] расстояния фонарей и их угловые расстояния в подобных условиях, требовалось большое хладнокровие и крепкое самообладание. Но этих качеств было не занимать членам комиссии. Через несколько дней они уже обрели присутствие духа и действовали в окружении диких зверей так же четко, как в безмолвных залах обсерваторий. Впрочем, в каждом пункте, где проводилась работа, находились несколько вооруженных ружьями охотников, и немало дерзких гиен пали тогда под европейскими пулями. Не стоит добавлять, что сэр Джон Муррэй находил «отменным» такой способ ведения триангуляции. В то время как он приникал глазом к окуляру прибора, рука его покоилась на «голдвинге»[163], и он сделал не один выстрел между двумя замерами зенитного расстояния.

Таким образом, геодезические операции не были прерваны по причине испортившейся погоды. Точность их не пострадала, а измерение меридиана методично продвигалось вперед в северном направлении.

Полковник Эверест и Матвей Струкс очень рассчитывали до конца месяца измерить еще один градус двадцать четвертого меридиана, если продвижению операторов не помешает какое-нибудь естественное препятствие.

Семнадцатого июня путь им перерезал довольно широкий водный поток — приток реки Оранжевой под названием Нозуб. Члены научной комиссии лично сами не испытывали трудностей в том, чтобы перебраться через него. У них имелась складная резиновая лодка, предназначенная как раз для переправы через реки или озера средней величины, но она не годилась для повозок и снаряжения каравана. Следовало искать брода либо выше, либо ниже по течению. Поэтому несмотря на мнение, высказанное Матвеем Струксом, было решено, что европейцы, взяв с собой легкие инструменты, переправятся через реку здесь, тогда как караван, под предводительством Мокума, заявившего, что знает мелкое место, спустится на несколько миль ниже по течению и перейдет реку вброд. В этом месте ее ширина составляла полмили, а ее быстрое течение, которое то тут, то там разбивалось о торчащие из воды выступы и увязшие в тине стволы деревьев, представляло определенную опасность для хрупкого суденышка. Это-то и заставило Матвея высказать возражения против переправы на резиновой лодке, но не желая прослыть трусом, он, в конце концов, присоединился к общему мнению.

Из астрономов один только Николай Паландер остался с караваном, готовым отправиться в путь к низовью реки. И не потому, что достойный математик испугался! Он был слишком погружен в себя, чтобы обратить внимание на какую-то опасность. Но его присутствие было необязательно при проведении ближайших работ, и он мог без ущерба для дела покинуть своих коллег на день-два. К тому же суденышко, очень маленькое, могло принять на борт ограниченное число пассажиров. И, кстати, разумнее было совершить только одну переправу через этот быстрый поток и сразу перевезти людей, инструменты и кое-какое продовольствие на правый берег. А для управления резиновой лодкой требовались опытные моряки, и Николай Паландер уступил свое место англичанину из экипажа «Королевы и Царя» — гораздо более полезному в этих обстоятельствах человеку, нежели почтенный астроном из Гельсингфорса.

Когда договорились о встрече в условленном месте, караван, ведомый охотником, начал спускаться по течению вдоль левого берега. Вскоре последние повозки скрылись из виду, а полковник Эверест, Матвей Струкс, Эмери, Цорн, сэр Джон Муррэй, два матроса и один бушмен, знавший толк в плавании по рекам, все еще стояли перед бурным потоком, который значительно увеличился за счет впадавших в него ручьев, образовавшихся во время недавнего сезона дождей.

— Какая красивая река, — говорил Михаил Цорн своему другу Вильяму, в то время как матросы готовили лодку для переправы на другой берег.

— Очень красивая, но трудная для переправы, — отозвался Вильям Эмери. — Век таких быстрых потоков краток, и они вовсю наслаждаются жизнью! Через несколько недель, с наступлением засушливой поры, в русле этой речушки, быть может, едва останется воды, чтобы напоить караван, а сейчас — какое стремительное, почти непреодолимое течение! Поток торопится бежать, он скоро иссякнет! Таков, дорогой мой коллега, закон физической и духовной природы. Однако не будем терять время в философских размышлениях. Лодка уже готова, и я не прочь посмотреть, как она справится с этой стремниной.

В несколько минут резиновая лодка, развернутая и натянутая на каркас, была спущена на воду. Она ждала своих пассажиров у спуска, возле пологого склона каменистого берега из розового гранита. В этом месте вода благодаря встречному течению перестала бурлить и спокойно колыхала тростники, росшие вперемешку с другими береговыми растениями. Поэтому погружение в лодку оказалось делом нетрудным. Инструменты положили на самое дно, на охапку травы, чтобы предохранить их от ударов. Пассажиры заняли места так, чтобы не мешать движению двух весел в руках у матросов. Бушмен сел на корме и взялся за руль.

Этот туземец был «foreloper» каравана, то есть «человек, который начинает движение». Охотник рекомендовал его как ловкого, часто имевшего дело с африканскими стремнинами рулевого. Туземец знал несколько слов по-английски, он посоветовал пассажирам соблюдать полную тишину во время переправы через Нозуб.

Канат, удерживавший лодку, отпустили, и гребцы быстро вывели ее из-под берега. Все сразу ощутили силу течения, которое через сотню ярдов превратилось в быстрину. Распоряжения, отдаваемые «форелопером» двум матросам, исполнялись в точности. То надо было поднять весла, чтобы не ударить по полузатопленному в воде дереву, то, наоборот, грести сильнее, чтобы преодолеть водоворот, образованный встречным потоком. Когда же скорость становилась слишком большой, гребцы сушили весла, отдав легкое суденышко во власть течения, лишь стараясь удерживать его в равновесии. Держа руку на руле, сидя неподвижно и зорко всматриваясь вперед, туземец вовремя предупреждал любую опасность. Европейцы следили за развитием событий с легким беспокойством. Они чувствовали, с какой неодолимой мощью несет их тот бурный поток. Полковник Эверест и Матвей Струкс смотрели друг на друга, не размыкая губ. Сэр Джон Муррэй, неразлучный со своим ружьем, крепко зажатым между ног, рассматривал многочисленных птиц, в полете касавшихся крылом поверхности воды. Оба молодых астронома без страха и опасений разглядывали берега, проплывавшие мимо с уже головокружительной быстротой.

Вскоре хрупкое судно достигло настоящей стремнины. Пересечь ее можно было только наискось, чтобы достичь более спокойных вод противоположного берега. По приказанию бушмена матросы еще сильнее налегли на весла. Но, несмотря на их усилия, лодку понесло по течению. Она уже не слушалась ни руля, ни весел, и, стоило ей натолкнуться на выступ берега или ствол дерева, она бы неминуемо перевернулась...

Никто из сидевших в лодке не проронил ни слова.

«Форелопер» привстал со своего места. Он мог только наблюдать за движением судна, но не мог ни изменить его направления, ни сбавить скорости, равнявшейся скорости потока. Впереди, ярдах[164] в ста от путешественников, показался какой-то кусочек суши — опасное нагромождение камней и деревьев, возвышавшееся над поверхностью реки. Миновать его было невозможно. Через несколько секунд лодка врезалась в островок.

Удар оказался не такой силы, как можно было бы ожидать. Судно накренилось, зачерпнув несколько пинт[165] воды, но пассажиры смогли удержаться на местах. Они стали смотреть прямо перед собой... Черный выступ, на который они налетели, перемещался и шевелился посреди кипящей воды.

Этим торчащим из воды камнем оказался чудовищных размеров гиппопотам, которого прибило течением к островку. Почувствовав удар лодки, он поднял над водою голову и, поводя ею, стал смотреть вокруг своими маленькими тупыми глазками. Этот громадный представитель толстокожих длиною в шесть футов, с твердой коричневой, лишенной растительности кожей, раскрыв пасть, показывал верхние резцы и чрезвычайно развитые клыки. Почти сразу он кинулся к лодке и яростно схватил ее зубами, которые вполне могли ее прокусить.

Но сэр Джон Муррэй был на месте. Самообладание не покинуло его. Он спокойно прицелился и поразил животное пулей возле уха. Гиппопотам не отпустил своей добычи и стал трясти лодку, как собака треплет зайца. Тотчас перезарядив ружье, сэр Джон снова ранил животное в голову. Этот выстрел оказался смертельным, ибо тяжелая туша гиппопотама, сумевшего в своем последнем, предсмертном усилии оттолкнуть лодку далеко от острова, погрузилась в воду.

Не успели пассажиры опомниться, как судно, оказавшись боком к течению и завертевшись волчком, поплыло наискось через реку. Несколькими ярдами ниже река делала резкий поворот — от сильного удара лодка остановилась, и пассажиры, живые и невредимые, высыпали на берег. При этом оказалось, что их прибило к суше на две мили ниже того места, откуда они отплыли.

Глава XI,

В КОТОРОЙ НАХОДЯТ НИКОЛАЯ ПАЛАНДЕРА

Геодезические работы были возобновлены. Две точки с ориентирами, принятые одна за другой и соединенные с предпоследним ориентиром, расположенным за рекой, послужили образованию нового треугольника. Операция осуществилась без помех. Однако астрономам пришлось остерегаться змей: здесь оказалось множество очень ядовитых «мамб» длиною от десяти до двенадцати футов, укус которых мог оказаться смертельным.

Через четыре дня после переправы, двадцать первого июня, операторы подошли к лесистой местности, но так как деревья были невысоки, они не мешали работе по триангуляции, а имевшиеся на горизонте и хорошо различимые возвышенности, удаленные на расстояние в несколько миль, оказались удобны для установки на них мачт и фонарей. Это место представляло собой низину, менее засушливую, чем окружающая ее местность, а потому — плодородную. Вильям Эмери обнаружил здесь тысячи фиговых деревьев, кисловатые плоды которых так любят бушмены. Поляны, широко раскинувшиеся между деревьев, распространяли приятный аромат из-за множества луковичных растений, довольно похожих на побеги безвременника[166]. Желтые их плоды длиною от двух до трех дюймов, росшие у самого корня, наполняли воздух своим пахучим ароматом. «Кукумакранти» — так называются эти плоды в Южной Африке, до которых очень падки детишки туземцев. В этом районе, куда по склонам стекает множество ручейков, произрастают также горькие тыквы и нескончаемыми рядами возвышается мята — та самая мята, которая великолепно прижилась в Англии.

Несмотря на плодородие и благоприятные условия для развития сельского хозяйства, эту область крайних тропиков, похоже, совсем не посещали кочевые племена. Ничто не говорило о пребывании здесь туземцев, ни следов крааля, ни кострища не было видно. Зато воды хватало; во многих местах даже образовались ручьи, озера, несколько довольно крупных лагун[167] и две-три речки, впадавшие, должно быть, в притоки Оранжевой реки.

В тот день ученые устроили привал, с тем чтобы подождать прихода каравана. Срок, назначенный охотником, подходил к концу, и, если он не ошибся в расчетах, караван, перейдя вброд Нозуб в его низовьях, должен был прибыть как раз сегодня. Однако наступил вечер, а отряд не появился. Уж не встретил ли он какого-то препятствия, помешавшего ему подойти вовремя? Сэр Джон Муррэй предположил, что Нозуб оказался еще очень полноводным, и поэтому охотнику пришлось искать подходящий, брод гораздо южнее. Это соображение заслуживало внимания. В последний сезон дождей осадки выпадали очень обильно и вызвали, должно быть, необычный разлив воды.

Астрономы решили ждать еще. Но когда прошел и следующий день, а никто из людей Мокума не появился, полковник Эверест стал проявлять большое беспокойство. Он не мог двигаться дальше на север, поскольку ему недоставало экспедиционного снаряжения. А ведь опоздание, если оно продлится дольше, могло очень плохо сказаться на результатах исследований. И тут Матвей Струкс заметил, что он с самого начала был того мнения, чтобы идти вместе с караваном и соединить геодезически последний ориентир по ту сторону реки с двумя ориентирами, расположенными по эту, что если бы к его мнению прислушались, то экспедиция не оказалась бы в затруднительном положении; что если результаты будут снижены из-за опоздания каравана, ответственность за это ляжет на тех, кто решил, что... и т. д. Что русские, во всяком случае... и т. д.

Полковник Эверест, как можно было ожидать, встретил в штыки инсинуации[168] своего коллеги, напомнив, что решение было принято сообща. Но тут вмешался сэр Джон Муррэй, и оба руководителя немедленно прекратили спор. Что сделано, то сделано, и никакие упреки ничего не изменят в ситуации. Вместо этого было принято решение, что если караван не придет и завтра, то Вильям Эмери с Михаилом Цорном отправятся на его поиски и пойдут вдоль реки на юго-запад в сопровождении «форелопера». А коллеги останутся в лагере и будут ждать их возвращения, чтобы принять окончательное решение. Договорившись, соперники разошлись и весь остаток дня держались поодаль друг от друга.

Тем временем Джон Муррэй решил провести время за прочесыванием ближайших зарослей. И хотя четвероногой дичи здесь не нашлось, да и пернатая не слишком годилась к употреблению, зато натуралист, который часто побеждал в сэре Джоне охотника, мог быть доволен. От дроби его ружья не ускользнули два замечательных экземпляра. Джон Муррэй принес великолепного франколина тринадцати дюймов длиной, с короткими лапами, темно-серой спиной, красными ногами и клювом, элегантные маховые перья которого были всех оттенков коричневого цвета: отличный экземпляр семейства тетраонидных, одним из представителей которых является куропатка. Другая птица, которую сэр Джон добыл благодаря мастерскому попаданию, принадлежала к разряду хищников. Это была разновидность сокола, типичного только для Южной Африки, с красным горлом и белым хвостом, которого часто восхваляют за красоту форм. «Форелопер» аккуратно выпотрошил обеих птиц, так что ничуть не попортил их внешнего вида.

Прошли уже и первые часы утра двадцать третьего июня. Караван так и не дал о себе знать, и молодые люди уже собирались тронуться в путь, когда послышавшийся вдалеке лай заставил их повременить с отъездом. Вскоре на повороте зарослей алоэ слева от лагеря появился мчавшийся во весь опор на своей зебре охотник Мокум.

— Скорее, бравый охотник, — радостно воскликнул сэр Джон Муррэй. — Поистине, мы уже отчаялись из-за вас! Знаете, я никогда бы не утешился, если бы не увидел вас снова! Похоже, что дичь просто избегает меня, когда вас нет со мною рядом. Давайте отметим ваше возвращение стаканчиком доброго шотландского виски!

Но, не ответив на приветственные слова почтенного сэра Джона, Мокум беспокойным взглядом окинул всех европейцев. На его лице читалась тревога.

Полковник Эверест тотчас заметил это и, подойдя к охотнику, который успел спешиться, спросил:

— Кого вы ищете, Мокум?

— Господина Паландера, — ответил бушмен.

— Разве он не отправился с вашим караваном? Разве его нет с вами? — снова спросил полковник Эверест.

— Его больше нет! — ответил Мокум. — Я надеялся найти его в вашем лагере! Значит, он заблудился!

При последних словах бушмена вперед быстро выступил Матвей Струкс.

— Николай Паландер потерялся! — воскликнул он. — Ученый, доверенный вашим заботам, астроном, за которого вы отвечали, — и его с вами нет! Знайте же, охотник, что вы несете полную ответственность за его персону и что в этом случае совсем недостаточно сказать «господин Николай Паландер потерялся»!

От таких слов русского астронома уши охотника зарделись; теперь, когда он был не на охоте, у него не было причин сдерживаться.

— Э-э, господин астролог всея Руси, — ответил он, крайне возмутившись, — вам следовало бы взвешивать свои слова! Разве я был обязан стеречь вашего компаньона, который не сумел уберечь сам себя? Вы во всем обвиняете меня, но вы не правы, слышите? Если господин Паландер потерялся, то он сам виноват в этом! Сто раз я замечал, что он, углубившись в свои вычисления, удалялся от нашего каравана! Сто раз я предупреждал его и возвращал обратно. Но позавчера, с наступлением темноты, он куда-то исчез, и, несмотря на все мои поиски, я не смог найти его. Проявите большее умение, если можете, и постарайтесь сами обнаружить вашего компаньона, тем более что вы так ловко умеете обращаться с вашей трубой, вам стоит только приложить глаз к окуляру!

Бушмен, несомненно, еще бы долго продолжал в том же духе, к вящему возмущению Матвея Струкса, который, открыв рот, не мог вставить ни слова, если бы сэр Джон Муррэй не успокоил вспыльчивого охотника. К счастью для русского ученого, ссора между ним и бушменом прекратилась. Но Матвей Струкс с каким-то необузданным порывом, накинулся на полковника Эвереста, который никак этого не ожидал.

— Во всяком случае, — сухо сказал астроном из Пулкова, — я не покину своего несчастного товарища в этой пустыне и приложу все усилия к тому, чтобы разыскать его. Если бы исчез сэр Джон Муррэй или господин Вильям Эмери, то полковник Эверест, я уверен, без колебаний бросил бы все геодезические работы, чтобы ринуться на помощь своим соотечественникам. И я не понимаю, почему ради русского ученого должно быть сделано меньше, чем ради английского!

Полковник Эверест, которому был брошен такой вызов, вышел из состояния своей обычной невозмутимости.

— Господин Матвей Струкс, — воскликнул он, скрестив на груди руки и твердо глядя в глаза своему противнику, — вы что, решили без всяких на то оснований оскорбить меня? За кого вы нас принимаете, нас — англичан? Мы что, дали вам повод сомневаться в наличии у нас чувства сострадания? Что заставляет вас предполагать, что мы не придем на помощь этому недотепе-математику...

— Но, господин... — возмутился было русский, услыхав такую характеристику Николаю Паландеру.

— Да! Недотепе! — повторил полковник Эверест, делая ударение на каждом слоге. — А в ответ на то обвинение, которое вы только что с такой легкостью выдвинули, я добавлю, что в случае, если из-за этого сорвется наша работа, вся ответственность ляжет на русских, а никак не на англичан!

— Полковник, — вскричал Матвей Струкс, глаза которого метали молнии, — ваши слова...

— Слова мои очень хорошо взвешены, господин Струкс, и они означают, что с этой минуты и до того момента, пока мы не найдем вашего математика, все работы приостанавливаются! Вы готовы отправиться на поиски?

— Я был готов еще до того, как вы произнесли первое слово! — сердито ответил Матвей Струкс.

На этом каждый из противников направился к своей повозке, так как караван уже прибыл.

Сэр Джон Муррэй, который шагал рядом с полковником Эверестом, не удержался, чтобы не заметить:

— Хорошо еще, что этот растяпа не взял с собою наши реестры с записями измерений.

— Я тоже подумал об этом, — просто ответил полковник.

И оба англичанина стали расспрашивать охотника Мокума. Бушмен сообщил им, что Николай Паландер исчез два дня тому назад; что в последний раз его видели в стороне от каравана на расстоянии двенадцати миль от лагерной стоянки; что он, Мокум, сразу после исчезновения ученого принялся его разыскивать, что и задержало прибытие каравана; что, не найдя его, он решил убедиться, не присоединился ли случайно математик к своим товарищам в условленном месте севернее Нозуба. И поскольку его здесь не оказалось, Мокум предлагал начать поиски в лесных зарослях, что на северо-востоке отсюда, добавив, что нельзя терять ни минуты, если все хотят найти оного Николая Паландера живым.

Действительно, следовало поспешить. Уже два дня как русский ученый плутал по местности, где водится множество диких зверей, а известно, что он не тот человек, чтобы выпутаться из такого положения самостоятельно, ибо пребывает не в реальном мире, а в царстве цифр. Там, где всякий другой нашел бы себе хоть какое-нибудь пропитание, этот неизбежно умрет с голоду. Важно было как можно скорее прийти ему на помощь.

Через час полковник Эверест, Матвей Струкс, сэр Джон Муррэй и два молодых астронома уже покидали лагерь, ведомые охотником. Все ехали на быстрых лошадях, даже русский ученый, который, смешно уцепившись, сидел в седле и сквозь зубы проклинал незадачливого Паландера, обрекшего его на эту каторгу. Спутники господина Струкса, люди серьезные и «комильфо»[169], делали над собой усилие, чтобы не замечать тех комичных поз, которые принимал астроном из Пулкова, сидя верхом на лошади — очень живом и чутком к узде животном.

Прежде чем покинуть лагерную стоянку, Мокум попросил «форелопера» одолжить ему собаку, которую бушмен ценил за ум, тонкий нюх и за способности к охоте. Собаке дали понюхать шапку Паландера, а ее хозяин посвистал ей особым образом, и она рванулась в северо-восточном направлении. Маленький отряд тотчас последовал за животным и скоро исчез у кромки густых зарослей.

В течение всего этого дня полковник Эверест и его спутники следовали за собакой. Этот умный зверь прекрасно понял, что от него требуется, но след заблудившегося ученого ему еще не давался, и он никак не мог взять точного направления. Стараясь учуять на земле нужный запах, собака то бежала вперед, то возвращалась назад, но пока безуспешно. А ученые тем временем звали своего товарища и стреляли из ружей в надежде, что Николай Паландер, такой рассеянный и вечно погруженный в себя, их все-таки услышит. Окрестности лагеря были прочесаны в радиусе пяти миль, когда наступил вечер и поиски пришлось приостановить.

Европейцы нашли себе убежище на ночь под купой деревьев у разведенного костра, в который бушмен старательно подбрасывал дрова. Порой до них доносилось рычание диких зверей. Присутствие хищных животных увеличивало беспокойство за участь Николая Паландера. Можно ли было еще сохранять надежду на спасение этого несчастного — выбившегося из сил, голодного, иззябшего в такую холодную здесь ночь, беззащитного перед нападением гиен, которые во множестве водились в здешних лесах? Эти мысли занимали всех. Ученые провели долгие часы за обсуждением, за выработкой планов, за поисками способов прийти своему собрату на выручку. Причем англичане проявили такое сочувствие к нему, что даже сам Матвей Струкс мог быть, да он и был, растроган. Порешили, что русского ученого отыщут, живого или мертвого, даже если для этого придется отложить на неопределенный срок геодезические операции.

Наконец после ночи, часы которой длились, словно столетия, наступило утро. Лошади были быстро взнузданы, и поиски возобновились на более обширном пространстве. Собака побежала вперед, небольшой отряд поехал за нею следом.

Продвигаясь все дальше к северо-востоку, полковник Эверест и его спутники попали в очень болотистую местность. Здесь оказалось множество мелких речушек. Их легко переходили вброд, сторонясь при этом крокодилов, которых впервые увидел сэр Джон Муррэй. Это были огромного размера рептилии[170] (некоторые из них имели от двадцати пяти до тридцати футов длины) — животные, известные своей прожорливостью, от которых трудно уйти в озерных или речных водах. Не желая терять времени на сражение с этими огромными ящерицами, бушмен делал крюки, чтобы обойти их, сдерживая порывы сэра Джона, готового всякую минуту всадить в них пулю. Посреди широких запруд, образовавшихся от паводковых вод, их можно было увидеть десятками — с поднятыми над водой головами, пожирающих какую-нибудь добычу наподобие собак, захватывающих ее своими ужасными челюстями. Когда одно из таких чудовищ высовывалось из травы, лошади бросались в галоп.

Тем временем отряд без особой уже надежды продолжал свои поиски то в густых зарослях, через которые было трудно продираться, то на равнине, среди хитросплетения речек, внимательно осматриваясь вокруг, обращая внимание на самые незначительные следы: здесь — на ветку, сломанную на высоте человеческого роста, там — на недавно примятый пучок травы, дальше — на какой-нибудь еще, наполовину стершийся, знак, происхождение которого уже нельзя было определить. Но ничто не наводило искателей на след незадачливого Паландера.

И вот, когда они продвинулись миль на двенадцать к северу от последней лагерной стоянки и, по предложению охотника, уже собирались повернуть на юго-запад, собака стала проявлять признаки беспокойства. Она вдруг залаяла, отчаянно замахав хвостом, отбежала на несколько шагов, приникнув носом к земле и обнюхивая сухую траву по краям тропинки, и снова вернулась на то же место, явно привлеченная каким-то запахом.

— Полковник, — воскликнул тогда бушмен, — наша собака что-то учуяла. Ах, умное животное! Она напала на след дичи, простите, — ученого, на которого мы охотимся. Пусть идет! Пусть идет!

— Да, — повторил вслед за своим другом-охотником сэр Джон Муррэй, — она на правильном пути. Слышите это потявкиванье! Можно подумать, что она разговаривает и советуется сама с собой. Я дам пятьдесят фунтов за собаку, если она приведет нас к тому месту, где обретается Николай Паландер!

Матвей Струкс не стал делать замечания относительно манеры, в какой говорилось о его соотечественнике. Главное сейчас — найти его. Так что каждый был готов кинуться по следам ищейки, как только она определит верное направление.

Животное не заставило себя долго ждать и, с громким лаем перепрыгнув через ветви кустарника, исчезло в глубине зарослей.

Лошади не могли последовать за ней: надо было продираться через беспорядочно растущую зеленую массу. Полковнику Эвересту и его спутникам пришлось ехать, огибая лес и прислушиваясь к отдаленному лаю собаки. У всех появилась некоторая надежда. Не было сомнений, что животное напало на след заблудившегося ученого, и если оно его не потеряет, то, должно быть, прямо выйдет к цели.

Всех занимал только один вопрос: жив или мертв Николай Паландер?

Было одиннадцать часов утра. Лая собаки, на который ориентировались искатели, не стало слышно. То ли она далеко удалилась, то ли сбилась вдруг с пути. Так прошло двадцать минут. Бушмен и сэр Джон, ехавшие впереди, сильно обеспокоились. Они уже не знали, в каком направлении вести своих спутников, как вдруг лай раздался снова, примерно в полумиле к западу и уже не в лесу. Пришпорив лошадей, все тотчас направились в ту сторону.

В несколько приемов отряд подскакал к очень заболоченному участку. Здесь явственно слышался голос собаки, но самой ее не было видно. Земля была покрыта тростниками высотой в двенадцать — пятнадцать футов. Всадникам пришлось спешиться, и они, привязав лошадей к дереву, углубились в тростники.

Когда они миновали эти густые заросли, их глазам открылось обширное пространство, сплошь покрытое водой и водяными растениями. Здесь, в самом низком месте, образовалась широкая лагуна длиною в полмили, заполненная коричневатой водой.

Собака, путь которой преградили вязкие берега этой лагуны, яростно лаяла.

— Вот он! Вот он! — воскликнул бушмен.

Действительно, на краю похожей на полуостров суши, на расстоянии трехсот шагов от них, на пне неподвижно сидел Николай Паландер, не видя и не слыша ничего вокруг, держа в руке карандаш, а на коленях — блокнот и, конечно же, занимаясь расчетами!

Его компаньоны не могли удержаться от крика. Не более чем в двадцати шагах от русского ученого его подстерегало стадо крокодилов, высунувших из воды головы. Эти ненасытные твари потихоньку приближались к Паландеру и могли схватить его в любой момент.

— Скорее! — сказал охотник тихо. — Удивляюсь, что крокодилы еще чего-то ждут и не бросаются на него!

— Они ждут, наверно, когда он будет с душком! — не мог удержаться, чтобы не сострить сэр Джон, намекая на то, что, как он слышал от туземцев, эти рептилии никогда не питаются свежим мясом.

Посоветовав своим спутникам ждать их на месте, бушмен и сэр Джон обогнули лагуну так, чтобы попасть на узкий перешеек, который вывел бы их прямо к Николаю Паландеру.

Они не сделали и двухсот шагов, как крокодилы, покинув глубокую воду, начали выбираться на сушу, направляясь прямо к своей жертве.

Ученый ничего не видел. Он не отрывал глаз от своего блокнота. Его рука все выводила и выводила какие-то цифры.

— Только меткость и хладнокровие, иначе он погиб! — прошептал охотник на ухо сэру Джону.

Тут, встав на колено и прицелившись в двух ближайших крокодилов, они оба выстрелили. Раздались два залпа. Два чудовища с перебитыми хребтами скатились в воду, а остальное стадо в одно мгновение исчезло в глубине озера.

При звуке ружейных выстрелов Паландер поднял, наконец, голову. Завидев своих компаньонов, он радостно побежал к ним, размахивая блокнотом.

— Я нашел! Я нашел! — кричал он.

— Что вы нашли, господин Паландер? — спросил его сэр Джон.

— Неточность в мантиссе[171] сто третьего логарифма[172] таблицы Джеймса Уолстона!

Действительно, он нашел эту ошибку, удивительный человек! Он обнаружил ошибку в логарифме! И имел право на премию в сто фунтов стерлингов, обещанную за это издателем Джеймсом Уолстоном! Вот чем был занят все четыре дня, пока бродил в полном одиночестве, знаменитый астроном из Гельсингфорсской обсерватории!

Глава XII

ОРИЕНТИР ВО ВКУСЕ СЭРА ДЖОНА

Русский математик был, в конце концов, найден. Когда его спросили, как он провел эти четыре дня, он не мог ответить. Осознавал ли он опасность, которой подвергался? Вряд ли. Когда ему рассказали об эпизоде с крокодилами, он не хотел этому верить и принял рассказ за шутку. Хотелось ли ему есть? Не очень. Он утолял голод цифрами, и так хорошо утолял, что нашел ошибку в таблице логарифмов!

В присутствии иностранных коллег Матвей Струкс, щадя его чувство национального достоинства, не сделал никаких упреков Николаю Паландеру; но есть все основания полагать, что в разговоре с глазу на глаз русский астроном получил хорошую головомойку от своего начальника и совет — впредь не увлекаться своими логарифмическими изысканиями.

Измерения были немедленно возобновлены. В течение нескольких дней работы шли успешно. Ясная и стабильная погода благоприятствовала наблюдениям, будь то угловые измерения ориентиров или измерения зенитных расстояний. К уже полученной сети добавились новые треугольники, а их углы были тщательно вычислены с помощью многочисленных измерений.

Двадцать восьмого июня астрономы получили геодезическое основание своего пятнадцатого треугольника. По их расчетам, этот треугольник должен был включать в себя отрезок меридиана между его вторым и третьим градусами. Чтобы закончить с ним, оставалось измерить два прилегающих к его основанию угла с помощью визирования ориентира, расположенного в его вершине.

И здесь возникло препятствие физического порядка. Местность, покрытая зарослями, насколько хватало глаз, совсем не была пригодна для установки сигнальных знаков. Общий ее наклон, достаточно ощутимый, с юга на север делал затруднительной не саму постановку, но видимость столбов.

Лишь одна точка могла бы послужить для установки сигнального фонаря, но она находилась на довольно большом расстоянии.

Это была вершина горы в двенадцать — тринадцать сотен футов, возвышавшаяся примерно в тридцати милях к северо-западу. В этих условиях боковые стороны этого пятнадцатого треугольника были длиною более двадцати тысяч туазов — длиною, которая при некоторых других тригонометрических измерениях иной раз превышалась вчетверо, но с которою члены англо-русской научной комиссии сталкивались впервые.

После серьезного обсуждения астрономы приняли решение установить на этой высоте электрический фонарь, так как расстояние было слишком большим, чтобы получить достаточную точность при дневных наблюдениях и замерах. Скоро небольшой отряд — полковник Эверест, Вильям Эмери и Михаил Цорн в сопровождении двух матросов и бушменов, — запасшись инструментами и провизией, отправился к месту нового ориентира, чтобы укрепить там светящийся визир, предназначенный для ночных работ. Полковник Эверест рассчитывал дойти до подошвы горы не ранее следующего дня и даже если бы при подъеме не встретилось много трудностей, фонарь можно было установить не ранее, чем в ночь с двадцать девятого на тридцатое число. Таким образом, наблюдатели, оставшиеся в лагере, должны были обнаружить вершину своего пятнадцатого треугольника, отмеченную светящеюся точкой, не ранее чем через тридцать шесть часов.

В отсутствие полковника Эвереста Матвей Струкс и Николай Паландер занялись своими обычными делами, а сэр Джон Муррэй с бушменом прочесали окрестности лагеря и убили несколько животных, принадлежащих к отряду антилоп, столь разнообразному в этих районах Южной Африки.

Сэр Джон к своим охотничьим подвигам добавил еще и «взятие» жирафа — прекрасного животного, редкого в северных местностях, но часто встречающегося на южных равнинах. Охоту на жирафа знатоки этого дела почитают «замечательным видом спорта». Сэр Джон и бушмен наткнулись на стадо голов в двадцать этих животных, чутких настолько, что они не подпускали к себе ближе пятисот ярдов. Но одна самка отбилась от стада, и охотники решили ее загнать. Животное стало убегать мелкой рысцой, казалось, позволяя легко себя догнать; но когда лошади сэра Джона и бушмена были уже совсем близко, самка, вытянув хвост, стала убегать с невероятной скоростью. Пришлось преследовать ее на протяжении двух миль. Наконец пуля, посланная сэром Джоном, уложила животное, ранив его в бок. Это был великолепный образчик семейства жираф — животное, «шеей похожее на лошадь, ногами и копытами — на быка, головою — на верблюда», как говорили римляне, с рыжеватой шкурой, испещренной белыми пятнами. Это необычное жвачное было не менее одиннадцати футов высотой от кончика копыта до маленьких рогов, покрытых кожей и шерстью.

В течение последовавшей ночи два русских астронома успешно определили высоту нескольких звезд, что дало им возможность установить широту места стоянки лагеря.

День двадцать девятого июня прошел без происшествий. Наступления ночи все ждали с некоторым нетерпением, спеша зафиксировать вершину пятнадцатого треугольника. Наступила ночь — безлунная, беззвездная, но сухая, не принесшая никакого тумана и, следовательно, очень благоприятная для обнаружения далекого визира. Все нужные приготовления были сделаны заранее, и зрительная труба угломера, направленная еще днем на вершину горы, могла быстро завизировать электрический фонарь в случае, если большая удаленность сделала бы его невидимым для невооруженного взгляда.

В продолжение всей ночи с двадцать девятого на тридцатое число Матвей Струкс, Николай Паландер и сэр Джон Муррэй сменяли друг друга у окуляра инструмента, но... вершина горы оставалась темной и никакого света не вспыхнуло на ее крайней точке.

Все пришли к заключению, что при подъеме на гору встретились серьезные трудности и что полковник Эверест не достиг ее вершины до наступления вечера. Итак, астрономы отложили свои наблюдения до следующей ночи, не сомневаясь в том, что никто не будет устанавливать светящийся аппарат среди бела дня.

Но каково же было их удивление, когда тридцатого июня около двух часов пополудни полковник Эверест и его спутники вдруг появились в лагере.

Сэр Джон устремился навстречу, обогнав своих коллег.

— Это вы, полковник? — вскричал он.

— Он самый, сэр Джон.

— Значит, гора оказалась недоступной?

— Напротив, весьма доступной, — ответил полковник Эверест, — но очень хорошо охраняемой, доложу я вам. А потому мы возвратились за подкреплением.

— Охраняемой кем? Туземцами?

— Да, туземцами с четырьмя лапами и черной гривой, сожравшими одну из наших лошадей!

В нескольких словах полковник рассказал коллегам о походе, который проходил успешно до самой подошвы горы. Гора эта, как выяснилось после осмотра, оказалась доступной лишь с юго-западного пригорка. Только в единственном проходе, которые вел к этому пригорку, устроила свой «крааль», по выражению «форелопера», целая стая львов. Тщетно полковник Эверест пытался выжить оттуда опасных хищников; будучи недостаточно вооруженным, ему пришлось отступить, потеряв при этом одну лошадь, которой царь зверей ударом лапы перебил хребет.

Такой рассказ не мог не воодушевить сэра Джона Муррэя и бушмена. Эта «львиная гора» являлась пунктом, который следовало захватить, кстати сказать — пунктом, абсолютно необходимым для продолжения геодезических работ. Случай помериться силами с самыми грозными представителями породы кошачьих был слишком заманчив, чтобы не воспользоваться им, и туда немедленно снарядили экспедицию.

Все ученые-европейцы, не исключая миролюбивого Паландера, захотели принять в ней участие; однако было необходимо кому-то остаться в лагере, чтобы измерить углы, прилегающие к основанию нового треугольника. Полковник Эверест, понимая, что его присутствие необходимо для контроля за этой операцией, решил остаться здесь в обществе двух русских астрономов. С другой стороны, сэра Джона Муррэя удержать здесь не смогли бы никакие доводы. Отряд, предназначенный для взятия подступов к горе, таким образом, был составлен из сэра Джона, Вильяма Эмери и Михаила Цорна, затем из бушмена, который никому и ни за что не уступил бы своего места, и, наконец, из трех туземцев, которых Мокум знал как смелых и хладнокровных охотников.

Пожав руки своим коллегам, трое европейцев покинули лагерную стоянку около четырех часов пополудни и скрылись в чаще, которая виднелась в направлении горы. Они нетерпеливо погоняли своих лошадей и к девяти часам вечера преодолели расстояние в тридцать миль. Не доезжая до горы двух миль, они спешились и расположились на ночлег. Никакого костра не разводили, чтобы не провоцировать зверей на ночное нападение, поскольку Мокум желал сразиться с ними днем.

В течение всей ночи почти непрестанно раздавался львиный рык. Ведь эти страшные хищники лишь с наступлением темноты покидают свое логово, отправляясь на поиски пищи. Ни один из охотников не спал ни часа, и бушмен воспользовался этим ночным бдением, чтобы дать им несколько советов, основанных на опыте, а потому очень ценных.

— Господа, — сказал он им со свойственным ему спокойствием, — если полковник Эверест не ошибся, завтра мы будем иметь дело со стаей черногривых львов. А эти животные принадлежат к самой кровожадной и опасной породе. Нам надо позаботиться о том, чтобы правильно себя вести. Я посоветую вам остерегаться первого прыжка этих животных, которые могут одним махом преодолеть расстояние в шестнадцать — двадцать шагов. Если первый прыжок льва неудачен, он редко когда повторяет его. Говорю это вам по собственному опыту. Поскольку на рассвете они возвращаются в свое логово, мы нападём на них именно там. Но они будут защищаться, и защищаться крепко. Утром, доложу я вам, львы сыты и бывают не так свирепы и, быть может, не так смелы; все зависит от насыщенности желудка. А еще зависит от их местонахождения, так как они более трусливы там, где их постоянно беспокоит человек. Но здесь, в этом диком краю, они проявят крайнюю свирепость. Советую вам также, господа, хорошо прикинуть расстояние между вами и зверем, прежде чем стрелять. Дайте зверю подойти, стреляйте только наверняка и цельтесь в место у предплечья. Хочу добавить, что лошадей мы оставим здесь. При виде льва эти животные пугаются и не дают всаднику точно выстрелить. Сражаться мы будем пешими, и я рассчитываю, что самообладание вас не покинет.

Спутники бушмена в полном молчании выслушали рекомендации охотника. Мокум был в их глазах человеком, привычным к охоте. Он знал, что дело предстоит серьезное, что лев обычно не бросается на человека, который не трогает его, но ярость его не знает границ, когда он чувствует, что на него нападают. Тогда зверь, которого природа наградила гибкостью, чтобы сделать прыжок, силой, чтобы нанести удар, и злобой, которая превращает его в чудовище, этот зверь становится опасен. А потому бушмен рекомендовал европейцам сохранять хладнокровие, особенно сэру Джону, который иногда идет на поводу у своей отваги.

— Стреляйте в льва, — говорил он ему, — так, как будто вы стреляете в куропатку, без всякого волнения. В этом все дело!

В этом все дело, действительно. Но кто может поручиться, что сохранит самообладание при виде льва, не будучи привычен к такого рода предприятиям.

В четыре часа утра, надежно привязав лошадей в чаще леса, охотники покинули место своего привала. Еще не рассвело. Кое-какие красноватые блики едва проступили в облачной пелене на востоке. Было еще совсем темно. Бушмен посоветовал своим спутникам осмотреть ружья. Сэру Джону Муррэю и ему самому, вооруженным карабинами, достаточно было вложить в патронник медную гильзу с зарядом и проверить, хорошо ли работает курок. Михаил Цорн и Вильям Эмери, имевшие при себе нарезные винтовки, вставили новые пистоны, поскольку прежние могли отсыреть от ночной влаги. Что касалось трех туземцев, то они были оснащены луками из алоэ, которыми манипулировали с большой ловкостью. Не один лев пал уже от их метких стрел.

Шестеро охотников направились к проходу, подступы к которому разведали накануне два молодых ученых. Они не произносили ни слова, осторожно пробираясь между высоких деревьев, словно краснокожие в лесных зарослях. Вскоре маленький отряд подошел к узкому горлу прохода. У этого места начиналось ущелье, стиснутое двумя отвесными гранитными скалами, ведущее к первому склону пригорка. Именно в этом ущелье, примерно на середине пути, на участке, расширившемся в результате обвала, и находилось логово, занимаемое стаей львов.

Тут бушмен изложил следующий план действий: сэр Джон Муррэй, один из туземцев и он должны выдвинуться вперед; карабкаясь ползком по высоким выступам ущелья, они доберутся до самого логова и постараются выгнать оттуда хищных зверей, направив их к нижнему краю ущелья, а два молодых европейца и два бушмена встанут в засаду и встретят бегущих зверей выстрелами из луков и ружей.

Место было чрезвычайно удобно для таких действий. Там росла громадная смоковница, высоко возвышаясь над окружающими зарослями, многочисленные ветви ее представляли собой надежное укрытие, совершенно не доступное для львов. Ведь известно, что эти животные не награждены даром лазать по деревьям, как другие их собратья из породы кошачьих. Разместившись на некоторой высоте, охотники оказались бы в недосягаемости от их прыжков и могли спокойно в них стрелять.

Итак, самый опасный маневр должны были выполнить Мокум, сэр Джон и один из туземцев. О чем вслух заметил Вильям Эмери, но охотник ответил, что иначе и быть не может, и настоял на том, чтобы в его план не вносилось никаких изменений. Молодые люди согласились с его доводами. И вот занялся новый день. Под лучами восходящего солнца как факел заалела верхушка горы. Бушмен, убедившись в том, что четверо его товарищей удобно устроились на ветках смоковницы, подал знак к отправлению. Вскоре он, сэр Джон и охотник уже карабкались по причудливо изогнутому выступу ущелья, Иногда они останавливались, чтобы оглядеть узкое горло ущелья, зиявшее внизу под ними. Бушмен не сомневался, что львы после своей ночной вылазки вернулись в убежище — или на отдых, или чтобы съесть там свою добычу. Быть может, ему даже удастся застать их спящими и быстро покончить с ними.

Через четверть часа Мокум и его спутники приблизились к логову, расположенному у обвала, как им и указал Михаил Цорн. Тут они прижались к земле и стали рассматривать убежище.

Это была довольно глубокая пещера, размеры которой сейчас трудно было определить. Вход в нее загромождали останки животных, кучи костей. Ошибиться здесь было невозможно: они подошли к жилищу львов, про которое говорил полковник Эверест.

Но в настоящий момент, вопреки ожиданиям охотника, пещера оказалась пустой. Взяв ружье, Мокум спустился вниз и, ползком, на четвереньках добрался до входа в логово. Одного беглого взгляда, брошенного в глубь пещеры, было достаточно, чтобы убедиться, что там никого нет. Такое обстоятельство, на которое он никак не рассчитывал, заставило его немедленно изменить свой план.

— Сэр Джон, — сказал охотник, — наша дичь еще не вернулась в свое убежище, но скоро не замедлит появиться. Я думаю, что мы правильно сделаем, если займем ее место. Таким молодцам, как мы, лучше быть осаждаемыми, чем осаждающими, особенно когда само место имеет дополнительное сооружение у порога. Что об этом думает ваша милость?

— Я думаю так же, как вы, бушмен, — ответил сэр Джон Муррэй. — Я нахожусь под вашим началом и вам повинуюсь.

Мокум, сэр Джон и туземец проникли в логово. Это был глубокий грот[173], усеянный костями и кусками окровавленного мяса. Окончательно убедившись, что пещера пуста, охотники поспешили забаррикадировать ее вход огромными глыбами камней, которые они не без труда подкатили и взгромоздили друг на друга. Просветы, оставшиеся между камнями, они заткнули ветками и хворостом, которыми была усеяна неровная поверхность ущелья. Эта работа потребовала всего нескольких минут, так как вход в грот был относительно узок. Затем охотники разместились за своей баррикадой, со множеством бойниц, и стали ждать.

Их ожидание оказалось недолгим. В четверть шестого в ста шагах от логова появились лев и две львицы. Это были очень крупные животные. Лев, покачивая черной гривой и волоча по земле свой грозный хвост, нес в зубах целую антилопу, которой он тряс, как кошка мышью. Тяжелая ноша нисколько не обременяла его мощной пасти, огромная голова поворачивалась легко и свободно. Две львицы с желтой шерстью, резвясь и играя, сопровождали его.

Сэр Джон («его милость» сами потом сознались в этом) почувствовал, как быстро забилось у него сердце. Глаза астронома выкатились из орбит, брови полезли вверх, и он застыл в каком-то конвульсивном страхе, к которому примешивались изумление и тоска; но это продолжалось недолго, он быстро овладел собой. Что касалось его спутников, то те, как всегда, были спокойны.

Тем временем лев и обе львицы почуяли опасность. Увидев свое заваленное камнями логово, они остановились. Охотников и зверей разделяли менее шестидесяти шагов. Испустив ужасный рев, самец, а за ним львицы, кинулись в чащу леса справа, что немного ниже того места, где охотники остановились вначале. Сквозь ветки было очень хорошо видно этих страшных животных, их желтые бока, настороженные уши, сверкающие глаза.

— Куропатки на месте, — прошептал сэр Джон на ухо бушмену. — Каждому по одной.

— Нет, — ответил Мокум тихо, — здесь еще не все семейство, и выстрел спугнет остальных. Бушмен, ты попадешь из лука на таком расстоянии?

— Да, Мокум, — ответил туземец.

— Хорошо, целься в левый бок самцу и попади ему в сердце!

Бушмен натянул тетиву и старательно прицелился через бойницу. Стрела со свистом вылетела. Послышался рев. Лев сделал прыжок и рухнул на землю в тридцати шагах от пещеры. Он оставался недвижим, и можно было разглядеть его оскалившиеся зубы, торчащие в окровавленной пасти...

— Отлично, бушмен! — сказал охотник.

В этот момент львицы, покинув чащу, устремились к телу льва. Привлеченные их грозным рычанием, на повороте ущелья появились еще два льва, один из них — старый самец с желтыми когтями, а следом за ним — третья львица. От страшной ярости их черные гривы вздыбились, и они казались исполинами. Можно было подумать, что львы стали вдвое больше обычного. Прыжками они двигались вперед, издавая страшный рев.

— А.теперь за карабины! — воскликнул бушмен. — И стреляем в бегущих, раз они не хотят останавливаться.

Грянуло два выстрела. Один из львов, настигнутый разрывной пулей бушмена, попавшей в основание крупа[174], упал замертво. Другой, в которого целился сэр Джон, был ранен в лапу и кинулся к баррикаде. Разъяренные львицы последовали за ним. Свирепые животные хотели ворваться в пещеру, и им бы это удалось, если бы их не остановили пули.

Бушмен, сэр Джон и туземец отошли в глубину логова. Ружья были спешно перезаряжены. Один-два метких выстрела, и животные, быть может, уже пали бы бездыханными, если бы не одно непредвиденное обстоятельство, сделавшее положение трех охотников ужасным.

Пещера вдруг наполнилась дымом. Один из пыжей[175], упав на сухой хворост, поджег его. Вскоре стена пламени, раздуваемого ветром, встала между людьми и животными. Львы отступили. Охотники не могли больше оставаться в своем убежище, не рискуя задохнуться.

Времени на размышления не оставалось.

— Надо выбираться отсюда! — крикнул бушмен, уже задыхавшийся от едкого дыма.

Тотчас ружейными прикладами хворост был раскидан, камни баррикады отодвинуты, и трое охотников вместе с клубами дыма вырвались наружу.

Туземец и сэр Джон едва пришли в себя после удушья, как оба были повержены на землю, африканец — ударом головы, а англичанин — ударом хвоста еще не раненых львиц. ' Туземец, получивший удар прямо в грудь, остался неподвижно лежать на земле. Сэру Джону показалось, что у него перебита нога, он упал на колени. Но в ту минуту, когда хищник приготовился броситься на Джона Муррэя, его внезапно остановила пуля бушмена, которая, наткнувшись на кость, разорвалась в теле животного.

В этот момент на повороте ущелья показались Михаил Цорн, Вильям Эмери и два бушмена, появившись весьма вовремя, чтобы принять участие б 6итес Два льва и одна львица были уже настигнуты пулями и стрелами, смертельными для них. Но две другие львицы и самец, лапа которого была перебита выстрелом сэра Джона, еще представляли большую опасность.

Тут-то карабины с нарезным стволом и сослужили свою службу: пала вторая львица, сраженная двумя пулями — в голову и в бок, а раненый лев и третья львица, сделав необычайно высокий прыжок, прямо над головами молодых людей, исчезли за поворотом ущелья, получив вдогонку две пули и две стрелы.

Торжествующее «ура» раздалось из уст сэра Джона. Львы были побеждены. На земле осталось лежать четыре трупа.

Все поспешили к сэру Джону Муррэю. Друзья помогли ему подняться. Его нога, к счастью, оказалась не сломана. Туземец, опрокинутый ударом львиной головы, пришел в себя через несколько мгновений, к общей радости, он оказался лишь оглушенным нападением зверя.

Час спустя отряд, так и не встретив больше убежавшую пару львов, достиг чащи, где были привязаны лошади.

— Ну как, — спросил по дороге Мокум сэра Джона, — довольны ли ваша милость нашими африканскими куропатками?

— Вполне, — ответил сэр Джон, потирая раненую ногу, — вполне! Однако что за хвосты у них, дражайший бушмен, что за хвосты!

Глава XIII

С ПОМОЩЬЮ ОГНЯ

Полковник Эверест и его коллеги с нетерпением ожидали результатов сражения, состоявшегося у подножия горы. Весь день они провели в тревоге. Свои инструменты ученые настроили на вершину горы таким образом, чтобы поймать в поле зрения окуляров свет ориентира, каким бы слабым он ни был! Если у охотников будет удача, ночью на горе засветится визирная точка. Но появится ли этот свет?

Полковник Эверест и Матвей Струкс не знали ни минуты покоя. Только один Николай Паландер не думал о той опасности, которой подвергались его коллеги. Да простят его за этот своеобразный эгоизм! О нем можно сказать то же, что было сказано о математике Буваре[176]: «Он перестанет считать только тогда, когда перестанет жить». И даже, быть может, Николай Паландер перестанет жить именно потому, что перестанет считать!

Справедливости ради надо сказать, что оба астронома, английский и русский, столько же думали о судьбе геодезических операций, сколько о своих товарищах, вступивших в схватку со львами. С хищниками они справились бы и сами, не забывая при этом, что находятся на передовом крае науки. Так что, прежде всего их занимал результат исследований. Физическое препятствие, если оно не будет преодолено, может совсем остановить работы или же сильно затянуть их.

Наконец настала ночь. Полковник Эверест и Матвей Струкс, которые должны были вести наблюдения по полчаса каждый, по очереди занимали место перед окуляром зрительной трубы. Они, не произнося ни слова, в полной темноте сменяли друг друга с хронометрической точностью. Кому первому суждено было заметить с таким нетерпением ожидаемый сигнал?

Текли часы. Прошла полночь. На погруженном во мрак пике горы все еще не появился огонь. Наконец без четверти три полковник Эверест, спокойно распрямившись, произнес одно только слово:

— Сигнал!

Случай улыбнулся ему, к большой досаде его русского коллеги. Но Матвей Струкс сдержался и не промолвил ни слова.

Снятие показаний было произведено с педантичной[177] тщательностью, и после неоднократно повторенных наблюдений угол составил 73°58'42,413''. Как видно, измерение было произведено с точностью до тысячных долей секунды, то есть с точностью, можно сказать, абсолютной.

На следующий день, на рассвете, лагерь снялся с места. Полковник Эверест хотел как можно быстрее присоединиться к своим компаньонам. Он спешил узнать, не слишком ли дорогой ценой было оплачено это покорение высоты. Под руководством «форелопера» повозки тронулись в путь, а в полдень члены научной комиссии воссоединились и поздравили друг друга с победой.

В это утро сэр Джон Муррэй, Михаил Цорн и Вильям Эмери с вершины горы измерили угловое расстояние до нового ориентира, расположенного в нескольких милях к западу от меридиана. Затем астрономы определили зенитную высоту нескольких звезд и вычислили широту самого пика. Это дало возможность Николаю Паландеру заключить, что последними измерениями была получена вторая часть дуги меридиана, равная одному градусу. Отсюда следовало, что общее протяжение пятнадцати треугольников, начиная с базиса, покрывает два градуса.

Работы выполнялись в удовлетворительных условиях, и можно было надеяться, что никакого физического препятствия не возникнет вплоть до их полного окончания. В продолжение пяти недель погода благоприятствовала астрономическим наблюдениям, а на местности, немного гористой, легко находились точки для установки ориентиров. Под руководством бушмена регулярно устраивались лагерные стоянки, а охотники каравана с сэром Джоном во главе беспрестанно снабжали экспедицию продовольствием. Почтенный англичанин уже перестал считать всевозможных антилоп и буйволов, падавших под его меткими пулями. Все шло как нельзя лучше. Здоровье у всех было вполне удовлетворительное. Вода в ложбинках еще не иссякла. Наконец, споры между полковником Эверестом и Матвеем Струксом поумерились, к великому удовольствию их компаньонов. Каждый старался вовсю, и уже можно было предвкушать окончательный успех предприятия, когда одна трудность местного характера вдруг остановила наблюдения и воскресила национальное соперничество.

Это было одиннадцатого августа. Накануне караван пробирался по местности, на которой леса и полосы кустарников чередовались друг с другом на многие мили вокруг. В то утро повозки остановились перед сплошной и высокой стеной деревьев, их заросли терялись далеко за горизонтом. Нет ничего более впечатляющего, чем эта зеленая масса, сплошной завесой опустившаяся над землею. Никакое описание не могло бы дать полного представления о прекрасных деревьях, являющих собой африканский лес. Здесь вперемежку росли деревья самых разнообразных пород — «гунла», «мосокосо», «мукомду», дерево, ценимое в кораблестроении, эбеновые деревья, с толстыми стволами, кора которых покрывает совершенно черную плоть, «богиния» с твердыми, как железо, волокнами, «бухнерас» с цветами оранжевого цвета, великолепные «рудеблатты» с белесоватым стволом, украшенные малиновой листвой неописуемого вида, и тысячи гаяков, достигающих порой в обхвате пятнадцати футов. Из этого густого массива доносился шелест, волнующий и величественный, напоминающий шум прибоя на песчаном берегу. То ветер, продираясь через густые шапки деревьев, вырывался на опушку гигантского леса.

— Это Ровумский лес! — сказал охотник Мокум в ответ на вопрос полковника Эвереста.

— А какова его протяженность с востока на запад?

— Сорок пять миль.

— А с юга на север?

— Приблизительно десять миль.

— Как же мы пройдем через эту густую массу деревьев?

— Насквозь мы не пройдем, — ответил Мокум. — Там нет ни одной тропинки. У нас один выход: обогнуть лес либо с востока, либо с запада.

Оба начальника экспедиции, услышав решительные ответы бушмена, пришли в большое замешательство. Совершенно очевидно, что в таком лесу, занимавшем абсолютно ровную местность, нельзя было установить точки визирования. Обходить же его, то есть удалиться на двадцать — двадцать пять миль в ту или иную сторону от меридиана, означало сильно увеличить объем работ по триангуляции и добавить, быть может, дюжину дополнительных треугольников.

Новое естественное препятствие возникло перед экспедицией. Поэтому как только в тени великолепных деревьев, в полумиле, от опушки самого леса, был разбит лагерь, астрономы собрались на совет для принятия решения. Вопрос о триангулировании с углублением в громадный лесной массив даже не стал рассматриваться. Оставалось предложение обойти чащобу либо справа, либо слева, при том, что удаление явится почти одинаковым в каждую сторону, поскольку меридиан пересекает лес посередине.

Члены англо-русской комиссии сошлись на том, что непреодолимый барьер им следует обойти. С восточной стороны или с западной — значения не имело. Но случилось так, что именно этот малозначащий вопрос вызвал бурный спор между полковником Эверестом и Матвеем Струксом. Оба соперника вновь проявили прежнюю враждебность друг к другу, и скоро малозначащий спор перерос в серьезную стычку. Напрасно их коллеги пытались вмешаться. Оба руководителя ничего не хотели слышать. Один из них, англичанин, стоял за правую сторону — направление, приближающее экспедицию к дороге, пройденной Дэвидом Ливингстоном во время его первого путешествия к порогам Замбези, и это было, по крайней мере, резонно, ибо эти края, более известные и более посещаемые, могли дать определенные преимущества. Что касалось русского, то он настаивал на левой стороне, но, очевидно, лишь из стремления противоречить полковнику. Если бы англичанин избрал левую сторону, русский ратовал бы за правую.

Ссора зашла так далеко, что в один прекрасный момент появилась опасность раскола среди членов научной комиссии. А это означало, что прерванные работы будут продолжены двумя раздельными сериями треугольников. Михаил Цорн и Вильям Эмери, сэр Джон Муррэй и Николай Паландер, видя, что ничего не могут поделать, покинули совещание и оставили обоих руководителей один на один.

Прошел день, но он так и не принес сближения двух противоположных мнений.

На следующий день, двенадцатого августа, сэр Джон, предвидя, что оба упрямца еще не придут к согласию, нашел бушмена и предложил ему побродить по окрестностям. Быть может, тем временем два астронома смогут, наконец, договориться. Во всяком случае, немного свежатины отнюдь не помешает. Мокум, как всегда готовый, свистнул своего пса Топа, и охотники отправились за несколько миль от лагеря, то беседуя по дороге, то высматривая дичь.

— Думаю, — сказал бушмен, — мы надолго разбили лагерь на опушке Ровумского леса. Оба наших руководителя не собираются уступать один другому. Да позволит мне ваша милость сравнение, но один тянет вправо, другой — влево, как быки, когда не хотят ехать вместе, отчего повозка не может тронуться с места.

— Это досадное обстоятельство, — ответил сэр Джон Муррэй, — и я очень боюсь, как бы их упрямство не привело к полному размежеванию. Не будь затронуты интересы науки, соперничество двух астрономов оставило бы меня равнодушным, бравый Мокум. В богатых дичью африканских краях мне есть чем развлечься, и, пока два Соперника не придут к соглашению, я буду бродить по охотничьим угодьям с ружьем в руках.

— Но думает ли ваша милость, что они смогут договориться в этом вопросе? Что до меня, то я на это не надеюсь и, как я вам уже говорил, наша передышка может затянуться надолго.

— Я тоже этого опасаюсь, Мокум, — ответил сэр Джон. — Два наших начальника спорят по ничтожному, второстепенному вопросу, который нельзя решить научным путем. Они оба нравы и оба неправы. Полковник Эверест категорически заявил, что не уступит. Матвей Струкс поклялся, что будет противиться претензиям полковника, и оба этих ученых, которые несомненно уступили бы научному доводу, никогда не согласятся пойти на какую-то уступку в вопросе столкновения самолюбий. Поистине досадно, что в ущерб нашим работам меридиан проходит как раз посередине этого леса!

— К черту лес, — ответил на это бушмен, — когда речь идет о подобных операциях! Но вот что я хочу спросить: что за идея пришла в голову ученым — измерять длину и ширину земли? Что они получат, когда вот эдак вычислят ее в футах и дюймах? Что до меня, ваша милость, то я предпочитаю ничего не знать о таких вещах! Я предпочитаю считать огромным, бесконечным земной шар, на котором живу, и мне кажется, что знание его точных размеров только умаляет его! Нет, сэр Джон, проживи я хоть сто лет, я все равно никогда не признаю ваши затеи полезными!

Сэр Джон не смог удержаться от улыбки. Эта тема часто обсуждалась между ним и охотником, и Мокум, невежественное дитя природы, свободный бродяга лесов и равнин, неустрашимый загонщик диких зверей, совершенно не мог понять научной пользы триангуляции. Сэр Джон пытался иногда убеждать его, но бушмен в ответ приводил аргументы, в духе истинно натуральной философии, излагавшиеся с красноречием дикаря, которое Джон Муррэй, наполовину ученый, наполовину охотник, вполне мог оценить по достоинству.

Беседуя таким образом, сэр Джон и Мокум отнюдь не упустили мелкой равнинной дичи — горных зайцев, «джосиуров», новый вид грызунов, под названием «Graphycerus elegans», несколько зуйков с пронзительным криком и выводков куропаток с коричневым, желтым и черным оперением.

Бушмен стрелял мало. Он, казалось, был занят мыслями о соперничестве двух астрономов, которое неизбежно должно было навредить успеху экспедиции. Инцидент «по поводу леса» явно угнетал его больше, чем самого сэра Джона. Дичь со всем ее разнообразием почти не привлекала его внимания, а это серьезный симптом у такого, охотника, как он.

И действительно, в голове бушмена зашевелилась одна, сначала весьма неопределенная, идея, мало-помалу она стала приобретать все более четкие очертания. Сэр Джон слышал, как он разговаривал сам с собой, задавал сам себе вопросы и сам себе отвечал. Видел, как, опустив ружье и не обращая внимания на авансы, которые ему делала пернатая или четвероногая дичь, охотник застывал в неподвижности, уходя в себя точно так же, как это делал Николай Паландер в своих поисках логарифмической ошибки. Но сэр Джон с уважением отнесся к этой работе ума и отнюдь не хотел отрывать своего спутника от столь важного занятия.

Раза два-три в течение дня Мокум подходил к сэру Джону и говорил ему:

— Значит, ваша милость думают, что полковник Эверест и Матвей Струкс так и не смогут прийти к согласию?

На этот вопрос сэр Джон неизменно отвечал, что такое согласие кажется ему труднодостижимым и что приходится опасаться раскола между англичанами и русскими.

Вечером, когда они были уже в нескольких милях от лагеря, Мокум в последний раз задал этот вопрос и получил тот же ответ. Но теперь он добавил:

— Что ж, пусть ваша милость успокоится, я нашел способ удовлетворить наших ученых, обоих сразу!

— Это правда, достойный охотник? — спросил в ответ сэр Джон, немало удивившись.

— Да, я утверждаю это, сэр Джон! Еще до завтрашнего утра у полковника Эвереста и господина Струкса не будет предлога для споров, если ветер окажется благоприятным.

— Что вы хотите этим сказать, Мокум?

— Я знаю — что, сэр Джон.

— Ну так сделайте это, Мокум! Вы окажете большую услугу ученому миру Европы, и ваше имя будет занесено в анналы[178] науки!

— Это слишком большая честь для меня, сэр Джон, — ответил бушмен и, вероятно, обдумывая свой план, не проронил больше ни слова.

Сэр Джон не стал требовать от бушмена никаких объяснений, хотя никак не мог взять в толк, каким образом его компаньон собирался примирить двух упрямцев, которые так нелепо мешали успеху всего предприятия.

Охотники вернулись в лагерь около пяти часов вечера. Вопрос не продвинулся ни на шаг, а спор между русским и англичанином еще больше обострился. Неоднократные вмешательства Михаила Цорна и Вильяма Эмери не привели ни к какому результату. Личные оскорбления, которыми во множестве обменялись оба противника, досадные выпады, сделанные как с одной, так и с другой стороны, делали теперь всякое примирение невозможным. Участники экспедиции стали опасаться, как бы дело не кончилось вызовом. Судьба триангулирования оказалась под вопросом, разделение экспедиции на две части представлялось неминуемым, а такая перспектива весьма печалила двух молодых людей, очень привязавшихся друг к другу.

Сэр Джон понял, что происходит у них в душе, но, не желая напрасно обнадеживать своих молодых друзей, он не стал передавать им слова, сказанные охотником. А тот за весь вечер ни в чем не изменил своих обычных занятий, делая, по обыкновению, обход лагеря, проверяя, правильно ли расставлены повозки, одним словом, обеспечивая безопасность каравана.

Сэр Джон даже решил, что охотник забыл о своем обещании. Перед тем как уйти отдыхать, он захотел немного прощупать настроение полковника Эвереста относительно русского астронома. Чувствуя себя правым и твердо стоя на своем, полковник заявил, что в случае, если Матвей Струкс не уступит, англичане и русские расстанутся, ввиду того, «что есть вещи, которые нельзя потерпеть даже от коллеги». На этом сэр Джон Муррэй, очень встревоженный, отправился спать и, страшно устав за день, проведенный на охоте, моментально уснул.

Около одиннадцати часов вечера он вдруг проснулся. Его разбудили туземцы, которые в необычном волнении метались взад и вперед по лагерю. Сэр Джон тотчас встал и обнаружил, что все его товарищи уже давно на ногах.

Лес оказался охваченным пламенем.

Какое это было зрелище! В темноте ночи, на фоне черного неба огненный занавес, казалось, поднимался до самых небес. В один миг пожар распространился на несколько миль.

Сэр Джон посмотрел на Мокума, который неподвижно стоял возле него. Мокум отвел взгляд. Сэр Джон сразу все понял. Дорогу ученым сквозь этот многовековой лес проложит огонь.

Ветер, дувший с юга, благоприятствовал замыслу бушмена. Воздух накачивался туда словно вентилятором, раздувая пожар и насыщая кислородом этот гигантский костер. Он вздымал пламя, подхватывал головешки, горящие ветки, раскаленные уголья и нес их дальше, в густую чащу, которая тотчас становилась новым очагом пожара. Площадь огня расширялась, все больше и больше уходя вглубь. Сильный жар достигал даже лагеря. Сухие деревья, корежась под почерневшей листвой, звонко трещали. Иногда в языках пламени раздавались оглушительные выстрелы, в то же мгновение к небу взметался столб огня. Это были хвойные деревья, горевшие словно факелы. То слышалась настоящая пальба, как из пищали[179], то потрескивания, то громкий треск — в зависимости от пород деревьев, а еще — звуки разрывов, подобных бомбовым, производимые старыми стволами «железного дерева». Гигантское зарево отражалось в небе. Тучи ярко-красного цвета, казалось, тоже были готовы воспламениться, если пожар вздыбится до небес. Снопы искр усеяли черный небосвод, поднимаясь вместе с клубами густого дыма.

И вот со всех концов охваченного пожаром леса стали слышаться вой, рев и мычание животных. Мелькали тени, испуганные стада метались во всех направлениях, возникали вдруг большие темные силуэты, которых из общей массы бегущих выделяло жуткое рычание. Невыносимый страх гнал всех этих гиен, буйволов, львов, слонов, гнал отсюда в темную даль.

Пожар длился всю ночь, весь следующий день и еще одну ночь. А когда настало утро четырнадцатого августа, взору открылось огромное пространство, опустошенное огнем, открывшее дорогу в лес на несколько миль. Путь по меридиану был проложен, а судьба триангуляции на этот раз спасена рискованным поступком охотника Мокума.

Глава XIV

ОБЪЯВЛЕНИЕ ВОЙНЫ

Работа возобновилась в тот же день. Повод ко всякому спору исчез. Полковник Эверест и Матвей Струкс не простили друг друга, но вместе принялись за проведение геодезических операций.

С левой стороны широкой просеки, проделанной пожаром, на расстоянии примерно пяти миль подымалась хорошо различимая возвышенность. Ее верхняя точка могла быть использована как визир и послужить вершиной нового треугольника. Угол, который она образовывала с последним ориентиром, был, таким образом, тотчас измерен, и на следующий день весь караван двинулся вперед через сожженный лес.

Перед ним открылась дорога, сплошь покрытая головешками. Земля была еще горячей; там и сям дымились пни и отовсюду поднимались шипящие струи пара. Во многих местах валялись обуглившиеся трупы животных, застигнутых пожаром в своих укрытиях и не успевших спастись от разбушевавшегося пламени. Черный дым, клубившийся кое-где, указывал на то, что отдельные очаги огня еще остались. Казалось, пожар не стих насовсем и под воздействием ветра, который может задуть с новой силой, в конце концов, поглотит весь лес целиком.

А потому научная комиссия ускорила продвижение вперед. Караван, зажатый кольцом огня, неминуемо погиб бы. Поэтому он поспешил быстрее миновать пожарище, последние очаги которого по краям не потухали. Мокум постарался удвоить рвение погонщиков повозок, и уже к середине дня отряд добрался до подножия зафиксированной с помощью теодолита горки, где и был разбит лагерь. На вершине этого холма лежала масса каменных глыб; казалось, их нагромоздила рука человека. Это и в самом деле был дольмен[180] — скопище друидических[181] камней, которое удивило бы археолога[182], встреть он их в этом месте. Высокий конусообразный столб из песчаника возвышался над скоплением огромных камней, довершая этот первобытный памятник, должно быть, являвшийся африканским алтарем[183].

Два молодых астронома и сэр Джон Муррэй пожелали осмотреть поближе это странное сооружение. По одному из склонов горки они поднялись на верхнюю площадку. Бушмен сопровождал их. Экскурсанты находились уже не более чем в двадцати шагах от дольмена, как вдруг из-за одного из камней выглянул человек, который тотчас скатился вниз, что называется, на мягком месте, и поспешно скрылся в густой чаще, пощаженной огнем.

Бушмен видел этого человека всего лишь секунду, но и секунды было достаточно, чтобы он узнал его.

— Маколол! — вскрикнул он и кинулся вслед за беглецом.

Увлекаемый охотничьим инстинктом, сэр Джон Муррэй последовал за своим другом. Но туземец, достигнув леса, бесследно исчез. И никакой, даже самый ловкий преследователь не смог бы догнать его в лесной чаще, где ему с детства знакомо каждое дерево.

Полковник Эверест, как только ему сообщили о случившемся, призвал к себе бушмена и подробно расспросил обо всем. Кто был этот туземец? Что он делал возле лагеря? И почему охотник бросился по следам беглеца?

— Это маколол, полковник, — ответил Мокум, — выходец из северных племен, которые часто появляются на притоках Замбези. Это враг не только бушменов, но и разбойник, опасный для всякого путешественника, который рискнет пробраться в центр Южной Африки. Этот человек выслеживал нас, и мы, быть может, когда-нибудь пожалеем, что не сумели схватить его.

— Но, бушмен, — возразил полковник Эверест, — что нам бояться какой-то банды грабителей? Разве нас недостаточно, чтобы оказать сопротивление?

— Пока достаточно, — сказал в ответ бушмен, — но если этот маколол — шпион, что кажется мне несомненным, то скоро нам придется встретиться с несколькими сотнями разбойников, и, когда они явятся сюда, я и ломаного гроша не дам за ваши треугольники!

Полковника Эвереста сильно встревожила эта встреча. Он знал, что бушмен не такой человек, чтобы преувеличивать опасность, и что следует считаться с его словами. Намерения неизвестного туземца были явно подозрительными. Внезапное появление этого человека и поспешное бегство явно говорили о том, что его застали за слежкой. Таким образом, теперь представлялось очевидным, что о присутствии англо-русской экспедиции известно северным племенам. Поэтому было решено с большей тщательностью вести разведку на пути следования каравана.

Работы по триангуляции продолжались. Семнадцатого августа был получен третий градус меридиана. Всего, начиная с крайней точки южного базиса, астрономы построили двадцать два треугольника.

Сверившись с картой, ученые определили, что в сотне миль к северо-востоку от меридиана расположено селение Колобенг. Собравшись на совет, они решили остановиться на несколько дней в этой деревне, в которой могли бы отдохнуть и, возможно, получить какие-то вести из Европы. Прошло почти шесть месяцев, как караван покинул берега реки Оранжевой и, затерявшись в просторах Южной Африки, был совершенно оторван от цивилизованного мира. В Колобенге, довольно крупном селении и основной резиденции[184] миссионеров, они надеялись восстановить прервавшуюся связь между ними и Европой, а также пополнить запасы продовольствия.

Громадный камень, послуживший точкой визирования во время последнего наблюдения, был принят за конечный пункт первой части геодезических работ. С этой зафиксированной вехи должны были начаться дальнейшие работы. Ее широта была старательно определена. Убедившись в правильности замера, полковник Эверест дал сигнал к отправлению, и караван направился к Колобенгу.

Европейцы прибыли в эту деревню двадцать второго августа, «совершив переход без всяких приключений. Колобенг оказался всего лишь горсткой туземных хижин, над которыми возвышался дом миссионеров. Деревня эта, указанная на некоторых картах как Литубаруба, раньше называлась Лепелоте. Именно здесь в 1843 году доктор Дэвид Ливингстон обосновался на несколько месяцев и близко познакомился с нравами бечуанов.

Миссионеры очень радушно приняли членов научной комиссии. Они провели в этих краях уже немало лет. Им довелось еще увидеть дом Ливингстона — таким, каким он был, когда его посетил охотник Болдвин, то есть разрушенным и разоренным, ибо буры не пощадили его во время своего вторжения в 1852 году[185].

Как только астрономы устроились в доме преподобных отцов, они справились о вестях из Европы, но те не смогли удовлетворить их любопытство. Никакой почты в продолжение шести месяцев в миссию не поступало. Правда, через несколько дней ожидали туземца — доставщика газет и телеграмм, так как было известно, что несколько недель назад он появился на берегах Верхней Замбези. Прибытие этого курьера ожидали не позднее чем через неделю. Как раз столько времени астрономы собирались посвятить отдыху, и все семь дней они провели в полном «ничегонеделании», а Николай Паландер воспользовался им, чтобы еще раз просмотреть свои расчеты. Не изменил своим привычкам и нелюдимый Матвей Струкс, держась в стороне от английских коллег, а Вильям Эмери и Михаил Цорн, как всегда наслаждаясь обществом друг друга, проводили время в прогулках по окрестностям Колобенга.

Тридцатого августа долгожданный гонец, наконец, явился. Это был уроженец Кильмяны — города, расположенного в устье Замбези. Коммерческое судно с острова Мориса, осуществлявшее торговлю камедью и слоновой костью, пришвартовалось в той части восточного побережья в первых числах июля, привезя и почту, которую туземец доставил миссионерам Колобенги. Таким образом, почта эта была более чем двухмесячной давности, ибо доставщик не менее четырех недель потратил на то, чтобы подняться вверх по Замбези.

Тотчас же по прибытии почтальона глава миссии передал полковнику Эвересту связку европейских газет. Члены экспедиции собрались в просторном помещении миссии, и полковник Эверест, развязав кипу газет, взял номер «Дейли ньюс» от тринадцатого мая 1854 года, чтобы прочесть его своим коллегам. Но едва он пробежал глазами заголовок первой статьи, как он внезапно изменился в лице, брови его поползли вверх, а газетный лист задрожал в руках. Через несколько секунд полковник Эверест сумел взять себя в руки и обрести свое обычное спокойствие.

Тут встал Джон Муррэй и, обратившись к полковнику Эвересту, спросил его:

— Что такое вы прочли в газете?

— Серьезные новости, господа, — ответил полковник Эверест, — очень серьезные новости, сейчас я вам их сообщу!

Полковник все еще держал в руке номер «Дейли ньюс». Коллеги, устремившие на него взоры, никак не могли понять его поведения. Они нетерпеливо ждали, когда он заговорит.

Полковник поднялся с места. К большому удивлению всех, а особенно того, к кому он направился, он подошел к Матвею Струксу.

— Прежде чем сообщить новости, содержащиеся в этой газете, господин Струкс, я хотел бы вам кое-что сказать.

— Я готов выслушать вас, — ответил русский астроном.

— До сих пор, господин Струкс, нас разделяло соперничество, больше личного, чем научного характера, и оно делало сложным наше сотрудничество в работе, которую мы предприняли ради общих интересов. Я думаю, такое состояние вещей следует приписать исключительно тому обстоятельству, что обоих нас поставили во главе этой экспедиции. Такое положение порождало постоянный антагонизм[186] между нами. В любом предприятии, каковым бы оно ни было, нужно иметь лишь одного руководителя. Вы того же мнения?

Матвей Струкс кивнул головой в знак согласия.

— Господин Струкс, — продолжал полковник, — вследствие новых обстоятельств эта ситуация, тягостная для нас обоих, скоро изменится. Но прежде позвольте мне сказать вам, господин Струкс, что я питаю к вам глубочайшее уважение, которое вы несомненно заслуживаете, занимая высокое положение в научном мире. Так что прошу вас поверить, что я сожалею обо всем том, что произошло между нами.

Эти слова были произнесены полковником Эверестом с большим достоинством и даже с какой-то особой гордостью. Не чувствовалось никакого унижения в его добровольном признании, выраженном столь благородным образом. Но ни Матвей Струкс, ни его коллеги не могли понять, куда клонит полковник Эверест. Русский астроном был менее расположен забыть о своей личной неприязни, однако он преодолел свою антипатию и ответил в следующих выражениях:

Полковник, я, как и вы, думаю, что наше соперничество, источник которого я отнюдь не хочу искать, ни в коем случае не должно отразиться на той научной работе, которая нам поручена. Я также испытываю к вам уважение, которого заслуживают ваши таланты, и, насколько это будет от меня зависеть, сделаю так, что впредь мои личные обиды не будут мешать нашим отношениям. Но вы сказали о каком-то изменении в нашем общем положении. Я не понимаю...

— Сейчас вы все поймете, господин Струкс, — ответил полковник Эверест тоном, в котором послышались печальные нотки. — Но прежде дайте мне вашу руку.

— Вот она, — ответил Матвей Струкс, сумев преодолеть некоторое, едва заметное, колебание.

Два астронома пожали друг другу руки, не прибавив больше ни слова.

— Наконец-то! — воскликнул сэр Джон Муррэй. — Вот вы и друзья!

— Нет, сэр Джон! — ответил полковник Эверест, отпуская руку русского астронома. — Отныне мы — враги! Враги, разделенные целой пропастью! Враги, которые не должны больше встречаться друг с другом даже на почве науки!

Потом, обратившись к своим коллегам, он добавил:

— Господа, между Англией и Россией объявлена война[187]. Вот английские, русские и французские газеты, которые говорят о ее объявлении!

Последние слова полковника Эвереста произвели эффект разорвавшейся бомбы. Англичане и русские, у которых на редкость развито чувство национального достоинства, все вдруг вскочили. Одних только слов «Объявлена война!» оказалось достаточно. Это уже больше не были товарищи, коллеги, ученые, объединившиеся для выполнения научной работы, это были враги, мерившие друг друга взглядами, — настолько овладевает душами людей вражда одной нации с другой! Каким-то инстинктивным движением европейцы отшатнулись друг от друга. Николай Паландер — и тот поддался общему настроению. Только Вильям Эмери и Михаил Цорн еще смотрели друг на друга скорее с грустью, чем с враждебностью, сожалея о том, что не успели пожать друг другу руки в последний раз перед тем, как полковник Эверест сделал свое сообщение.

Не было произнесено ни одного слова. Отдав друг другу поклоны, русские и англичане разошлись.

Так русские и английские астрономы узнали о начале войны 1854 года. Англичане в союзе с французами и турками сражались у Севастополя. Восточный вопрос решался пушечными выстрелами на Черном море.

Однако разделение экспедиции на две части не должно было прервать геодезические измерения. Это понимал каждый из ее членов, и в интересах своей страны хотел продолжить начатую операцию. Теперь измерения начнутся на двух разных меридианах. Матвей Струкс и полковник Эверест на специальной встрече обсудили все детали нового этапа работ. Судьбе было угодно, чтобы русские начали его на уже пройденном меридиане. Англичане же должны были выбрать другую дугу в шестидесяти — восьмидесяти милях западнее, которую они свяжут с первой серией вспомогательных треугольников; потом они продолжат свою триангуляцию до двадцатой параллели.

Все вопросы были согласованы между двумя учеными и, надо сказать, не вызвали никаких осложнений. Их личное соперничество померкло перед большим соперничеством наций. Матвей Струкс и полковник Эверест не обменялись ни единым резким словом и держались в рамках неукоснительной вежливости.

Что касается каравана, то его решили разделить на два отряда, каждый из которых будет иметь свое снаряжение. Тут судьба благоприятствовала русским в обладании самоходной баркой, которую никак невозможно было поделить. Шестеро английских матросов, составлявших половину экипажа судна «Королева и Царь», естественно, последовали за своим начальством, и если самоходная барка осталась в распоряжении русских, то брезентовая лодка, вполне пригодная для преодоления обычных водных потоков, явилась частью снаряжения англичан.

Мокум, очень привязавшийся к англичанам и особенно к сэру Джону, сохранил за собой руководство английским караваном. Во главе русского каравана поставили «форелопера», человека также очень опытного и сведущего. При этом повозки поделили согласно характеру продовольствия, которое они содержали. Таким образом пропитание обоих караванов и даже их комфорт были обеспечены. А вот туземцы, прежде составлявшие отряд, возглавляемый бравым охотником Мокумом, разделились на две группы не без труда, всем своим видом показывая, что это им не по нраву. Быть может, они были правы с точки зрения общей безопасности. Эти бушмены видели, что их уводят далеко от знакомых мест, от пастбищ и источников, которыми они привыкли пользоваться, в северные края, где кочуют враждебные им племена, и в этих условиях им не стоило бы распылять свои силы. Но, в конце концов, с помощью охотника и «форелопера» они согласились на раздел каравана на два отряда, которые, впрочем (и это был резон, более всего подействовавший на них), должны действовать на расстоянии относительно близком один от другого, в одном и том же районе.

Каждая сторона оставила себе свои инструменты, равно как и реестр, существовавший в двух экземплярах, куда до сих пор заносились цифровые результаты измерений.

Тридцать первого августа члены бывшей международной комиссии расстались. Англичане отправились первыми, с тем чтобы соединить с последним ориентиром свой новый меридиан. Они покинули Колобенг в восемь часов утра, поблагодарив преподобных отцов за гостеприимство. И если бы за несколько минут до отправления англичан один из этих миссионеров зашел в комнату Михаила Цорна, он увидел бы там Вильяма Эмери, пожимавшего руку своего некогда друга, а теперь врага — волею их величеств королевы и царя!

Глава XV

ЕЩЕ ОДИН ГРАДУС

Разделение произошло, и астрономы теперь несли гораздо большую нагрузку, но сами операции не должны были пострадать от этого. Трое англичан исполнились решимости соблюдать ту же точность, ту же тщательность при измерении нового меридиана, какой они придерживались до сих пор. Перепроверки будут делаться с тем же старанием. Конечно, они теперь будут не так быстро продвигаться вперед, но национальное самолюбие должно было помочь им при выполнении долгой и трудной задачи. Трое операторов оказались теперь перед необходимостью осуществлять работу за шестерых. А отсюда — необходимость всецело и ежечасно посвящать себя предприятию. По крайней мере, Вильяму Эмери придется оставить свои мечтания, а сэру Джону Муррэю — оставить ружье и мир диких зверей Южной Африки.

Незамедлительно была разработана новая программа, по которой каждому из трех астрономов отводилась часть работы. Сэр Джон и полковник взяли на себя зенитные измерения и геодезические работы. Вильям Эмери заменил Николая Паландера. Выбор ориентиров, расположения точек визирования решался сообща, и больше не приходилось опасаться, что какие-то разногласия вдруг возникнут между этими тремя учеными. Бравый Мокум оставался, как и прежде, охотником и проводником каравана.

Оставив Колобенг тридцать первого августа, караван полковника Эвереста направился к тому дольмену, который служил точкой визирования при последних наблюдениях. Ему пришлось снова пройти по сожженному пожаром лесу и подойти к возвышенности. Операции возобновились второго сентября, а шесть дней спустя, восьмого сентября, серия вспомогательных треугольников была закончена, и полковник Эверест, с согласия своих коллег, выбрал новую дугу меридиана, которую следовало рассчитать до двадцатой южной параллели. Новый меридиан находился на один градус западнее измеряемого ими ранее. Это был двадцать третий восточный меридиан по Гринвичу. Новые измерения англичан будут проходить не далее как в шестидесяти милях от русских, но этого расстояния было достаточно, чтобы их треугольники не пересекались, чтобы обе партии не встретились и чтобы выбор одной и той же точки визирования не стал поводом для спора между ними.

Местность, по которой весь сентябрь продвигались английские исследователи, была плодородной, холмистой и малонаселенной. Это благоприятствовало продвижению каравана вперед. Небо все время оставалось чистым, без хмари и облаков. Наблюдения выполнялись легко. Густые леса встречались мало, редкие заросли перемежались с лугами, над которыми там и сям виднелись возвышенности, удобные для установки точек визирования как днем, так и ночью, и для безотказной работы инструментов. В этом краю, щедро наделенном всеми дарами природы, цветы сильным ароматом привлекали к себе множество насекомых, особенно пчел, мало чем отличавшихся от европейских, которые откладывали в расщелинах скал или в дуплах деревьев белый мед, тягучий и восхитительный на вкус. Иногда ночью в окрестностях лагеря попадались крупные животные — жирафы, антилопы разных пород, некоторые хищные звери, гиены и носороги, а также слоны. Но сэр Джон не позволял себе отвлекаться. Теперь его рука манипулировала зрительной трубой астронома, а не карабином охотника, в то время как Мокум и несколько туземцев заботились о снабжении отряда провизией, и можно себе представить, как учащался пульс у «его милости» при звуке их выстрелов. От руки бушмена пали два или три больших степных буйвола, эти бечуанские «боколоколос», достигающие четырех метров от морды до хвоста и двух метров от копыт до холки, черная шкура которых отливала синевой. Эти страшные животные обладали короткими и сильными конечностями, маленькой головой, свирепыми глазами, а их грозный лоб венчался толстыми черными рогами. То было славное подспорье в виде свежатины, разнообразившее стол участников каравана.

Туземцы приготовили мясо таким образом, чтобы оно хранилось бесконечно долго — в виде «пеммикана», который зачастую употребляется северными индейцами. Европейцы с интересом наблюдали за этой кулинарной операцией, к которой отнеслись поначалу с некоторой брезгливостью. Мясо буйвола разрезали на тонкие ломтики и высушили на солнце, затем завернули в выдубленную кожу и отбивали цепом до тех пор, пока ломтики не распались на крошечные кусочки, превратившись в мясной порошок. Этот порошок заложили в кожаные мешки и хорошенько умяли там, а потом залили кипящим жиром того же животного. К жиру африканские повара добавляют растертый костный мозг и какие-то ягоды кустарника, которые, казалось бы, плохо сочетаются с мясом. Потом все это смешивают, растирают, толкут и охлаждают, пока не получают твердую как камень лепешку.

На этом приготовление заканчивалось. Мокум попросил астрономов отведать получившейся смеси. Европейцы уступили настояниям охотника, почитавшего свой «пеммикан» национальным блюдом. Первые куски показались англичанам неприятными, но скоро, привыкнув к вкусу этого африканского пудинга[188], они не преминули стать его большими любителями. Это было действительно очень сытное кушанье, как нельзя лучше отвечающее нуждам попавшего в незнакомый край каравана, которому может недоставать свежей провизии, — очень питательная пища, легко перевозимая, почти совершенно не подверженная порче, заключающая в малом объеме большое количество полезных веществ. Благодаря охотнику запасы «пеммикана» скоро возросли до нескольких сот фунтов, что обеспечивало надолго будущие нужды.

Так проходили дни. Но, несмотря на то, что они были наполнены заботами, Вильям Эмери все время думал о своем друге Михаиле Цорне, сетуя на судьбу, в одно мгновение оборвавшую узы тесной дружбы. Да! Ему не хватало Михаила Цорна, и душа его, переполненная новыми впечатлениями, полученными от этой величественной и дикой природы, не знала теперь, кому излиться. Он погружался в расчеты и уходил в цифры с упорством Паландера, и тогда часы протекали быстрее. И только полковник Эверест был все тот же человек, с тем же холодным темпераментом, увлекающийся только геодезическими операциями.

Хотя сэр Джон и сожалел о своей некогда наполовину свободной жизни, все же фортуна время от времени улыбалась ему. И если у него не было теперь времени прочесывать заросли и охотиться на местных диких зверей, то бывали случаи, когда животные эти брали на себя труд являться к нему сами, дабы оторвать его от наблюдений. Тут уж охотник и ученый соединялись в нем в одно целое. Сэр Джон оказывался в состоянии законной обороны. Так было, когда он поимел серьезную встречу со старым здешним носорогом днем двенадцатого сентября, встречу, которая стоила ему очень дорого, как убедится читатель.

Это животное уже несколько раз появлялось вблизи каравана. Огромный «шукуро» — так его называют бушмены — достигал четырнадцати футов в длину и шести футов в высоту, и по черному цвету его кожи, менее морщинистой, чем у его азиатских сородичей, охотник Мокум сразу признал в нем опасного зверя. Черные особи действительно являются более проворными и более агрессивными, чем белые, и могут напасть на людей и животных без всякой причины.

В тот день сэр Джон Муррэй отправился в сопровождении Мокума осмотреть высоту, на которой полковник Эверест намеревался установить визирный столб. По какому-то наитию он взял с собой карабин с коническими пулями, а не простое охотничье ружье. Хотя носорог, о котором идет речь, вот уже два дня как не показывался, сэр Джон не хотел оставаться безоружным при переходе по незнакомой местности. Мокум и его товарищи уже устраивали охоту на этого толстокожего, но безуспешно, и могло случиться, что огромное животное еще не отказалось от своих злых намерений.

Сэру Джону не пришлось пожалеть о принятой предосторожности. Вместе со своим спутником он без приключений преодолел шесть миль и добрался до указанной высоты. Когда они вскарабкались на самую крутую ее вершину, у подножья холма, на опушке низкой и реденькой чащи вдруг появился «шукуро». Никогда сэр Джон не видел его так близко. Это и вправду был ужасный зверь. Торчащие рога, немного загнутые назад, почти равной длины, то есть примерно в два фута, плотно сидели один позади другого на костистой массе между ноздрей, представляя собой грозное оружие. Его маленькие глазки сверкали.

Бушмен первым заметил животное, притаившееся на расстоянии полумили под мастиковым кустом.

— Сэр Джон, — тотчас сказал он, — фортуна улыбнулась вашей милости! Вот он, «шукуро»!

— Носорог! — воскликнул Джон Муррэй, и глаза его тотчас оживились.

— Да, сэр Джон, — ответил охотник. — Это, как вы видите, великолепный зверь, и, похоже, он собирается отрезать нам путь к возвращению. За что этот «шукуро» так взъярился на нас, сказать не могу, ведь он травоядное животное: но, тем не менее, он там, под этой зеленой шапкой, и надо его оттуда прогнать.

— А он может подняться к нам? — спросил сэр Джон.

— Нет, ваша милость, — ответил бушмен. — Склон слишком крут для его коротких и приземистых ног. А потому он будет ждать!

— Что ж, пусть ждет, — ответил сэр Джон, — и когда мы закончим осматривать ориентир, мы прогоним этого неприятного соседа.

И Джон Муррэй с Мокумом возобновили прерванный на время осмотр. Они с особым старанием определили нахождение высшей точки пригорка и выбрали место, на котором следовало установить столб-указатель.

Когда эта работа была закончена, сэр Джон, обернувшись к бушмену, сказал:

— Ну так что, Мокум?

— К вашим услугам, ваша милость!

— Носорог все еще ждет нас?

— Все еще.

— Тогда спустимся вниз, и, каким бы могучим ни оказался этот зверь, пуля моего карабина легко справится с ним.

— Пуля! — воскликнул бушмен. — Ваша милость не знает, что такое «шукуро». Эти животные очень живучи, и никогда еще не бывало, чтобы носорог пал от одной пули, какой бы меткой она ни была.

— Ба! — произнес сэр Джон. — Да это потому, что не использовались конические пули!

— Конические или круглые, — ответил Мокум, — первые ваши пули не убьют его!

— Что ж, бравый мой Мокум, — возразил сэр Джон, в котором взыграло самолюбие охотника, — сейчас я продемонстрирую вам, что может сделать оружие европейцев, раз вы в этом сомневаетесь!

Сказав так, сэр Джон зарядил свой карабин, приготовясь стрелять, как только ему позволит расстояние.

— Одно слово, ваша милость, — сказал немного задетый бушмен, жестом остановив своего спутника. — Не согласится ли ваша милость держать со мною пари?

— Почему бы и нет, славный охотник? — спросил в ответ сэр Джон.

— Я не богат, — ответил Мокум, — но охотно рискну одним фунтом в качестве пари относительно первой пули вашей милости!

— Решено! — тотчас ответил сэр Джон. — Мой фунт — ваш, если этот носорог не свалится от первой моей пули!

— По рукам? — сказал бушмен.

— По рукам.

Два охотника спустились по крутому склону пригорка и тотчас оказались на расстоянии пятисот шагов от «шукуро», пребывавшего в полной неподвижности. Он предстал, таким образом, в обстоятельствах, очень благоприятных для сэра Джона, который мог целиться в него сколько угодно. Почтенный англичанин так был уверен в своем успехе, что прежде чем стрелять, великодушно предложил бушмену взять свое пари обратно.

— По-прежнему по рукам? — сказал он.

— По-прежнему! — спокойно ответил Мокум.

Носорог оставался стоять неподвижной целью. Сэр Джон имел возможность выбрать место, в которое следовало выстрелить, чтобы уложить зверя наповал. Он решил стрелять ему в морду и, поскольку охотничье самолюбие подстегивало его, прицелился необыкновенно тщательно, чтобы еще больше увеличить точность попадания.

Раздался выстрел. Пуля, вместо того чтобы попасть в плоть, ударилась в рог животного, и его кончик разлетелся на кусочки. Зверь, казалось, не ощутил удара.

— Этот выстрел не считается, — сказал бушмен. — Ваша милость не попали в мягкую часть.

— Неправда! — возразил сэр Джон, немного задетый. — Выстрел считается, бушмен. Я потерял фунт, но теперь или я его отквитаю, или заплачу вдвойне!

— Как вам будет угодно, сэр Джон, но вы проиграете!

— Это мы еще посмотрим!

Карабин снова был тщательно заряжен, и сэр Джон, целясь «шукуро» теперь в бедро, сделал второй выстрел. Однако пуля, отскочив от того места, где кожа свисала безобразными складками, упала на землю, несмотря на свою проникающую силу. Носорог пошевелился и переместился на несколько шагов.

— Два фунта! — сказал Мокум.

— Будете их снова ставить? — спросил сэр Джон.

— Охотно.

На этот раз Муррэй, которого начал охватывать гнев, собрал все свое самообладание и прицелился животному в лоб. Пуля попала в намеченное место, но отскочила, словно от железного щита.

— Четыре фунта! — спокойно сказал бушмен.

— И еще четыре! — отчаявшись, воскликнул сэр Джон.

На этот раз пуля попала в бедро носорогу, и он сделал неуклюжий прыжок; но вместо того, чтобы упасть замертво, животное с неописуемой яростью набросилось на кусты и стало мять их.

— Кажется, он еще немного шевелится, сэр Джон! — пошутил охотник.

Сэр Джон перестал владеть собой. Восемь фунтов, которые он теперь должен был бушмену, он поставил снова — на свою пятую пулю. И снова проиграл, и удвоил ставку, и удваивал еще и еще, и только на девятом выстреле из карабина живучий носорог, пораженный, наконец, в сердце, рухнул, чтобы больше уже не подняться.

Тут «его милость» испустил восторженное «ура!». Сэр Джон забыл про пари, про досаду и разочарование, забыл про все, кроме одного: он убил своего носорога.

Но, как он впоследствии рассказывал своим коллегам в лондонском охотничьем клубе, «это было очень стоящее животное!».

И действительно, оно обошлось ему в тридцать шесть фунтов — весьма значительную сумму, которую бушмен оприходовал с обычной своей невозмутимостью.

Глава XVI

РАЗЛИЧНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

К концу сентября астрономы подвинулись еще на один градус к северу. Отрезок меридиана, замеренный с помощью тридцати двух треугольников, составлял уже четыре градуса. Была выполнена половина поставленной задачи. Трое ученых работали, не покладая рук, но, поскольку их было только трое, они чувствовали порой такую усталость, что приходилось прерывать работу на несколько дней. Жара в это время стояла сильная и действительно невыносимая. Октябрь в Южном полушарии соответствует апрелю в полушарии Северном, и на двадцать четвертой южной параллели здесь царят высокие температуры алжирских районов. Днем послеполуденная жара совсем не позволяла работать. А потому замеры проводились уже с некоторым запозданием, что сильно беспокоило бушмена. И вот почему.

В северной части меридиана, в сотне миль от последнего ориентира, зафиксированного наблюдениями, дуга его проходила по своеобразной местности — «карру» на языке туземцев, — похожей на ту, что расположена у подножия Роггевельдских гор Капской колонии. Во время влажного сезона этот район повсюду являет собой великолепную картину плодородия: после нескольких дождливых дней почва покрывается густой и сочной зеленью, повсюду расцветают цветы, насколько хватает глаз расстилаются сочные луга, образуются водные потоки, стада антилоп спускаются с вершин и вступают во владение внезапно образовавшимися лугами. Но это необычайное цветение природы длится недолго. Едва проходит месяц, от силы шесть недель, как вся накопленная почвой влага под воздействием солнечных лучей испаряется, исчезая в атмосфере. Солнце ожесточается и губит новые ростки; растительность пропадает в несколько дней; животные бегут из этих мест, которые сразу становятся необитаемыми, и там, где некогда простирался роскошный плодородный край, оказывается голая пустыня.

Такова была эта «карру», которую предстояло пересечь небольшому отряду полковника Эвереста, прежде чем он достигнет настоящей пустыни, прилегавшей к берегу озера Нгами. Теперь понятно, насколько бушмен был заинтересован в том, чтобы попасть в этот феноменальный[189] район прежде, чем страшная засуха уничтожит живительные источники. А потому он поделился своими соображениями с полковником Эверестом. Тот прекрасно понял все доводы и пообещал в какой-то мере учесть их, ускорив работы. Но не следовало, однако, допускать, чтобы такая поспешность свела на нет их точность. Угловые измерения не всегда бывают легким делом, осуществимым в любое время. Наблюдения производятся хорошо, если для них есть определенные атмосферные условия. А потому операции, несмотря на настойчивые рекомендации бушмена, не пошли быстрее, и охотник ясно видел, что, когда караван прибудет в «карру», цветущий этот район, вероятно, уже высохнет под палящими лучами солнца.

Тем не менее, когда работы по триангуляции привели астрономов к границам «карру», они все же успели насладиться там созерцанием всех чудес природы, представших перед их взорами. Никогда еще им не случалось бывать в более красивых местах. Несмотря на усиление жары, ручьи несли лугам свежесть. Стада в тысячи голов находили для себя на пастбищах богатый корм. Кое-где поднимались зеленые леса, которые здесь, на обширном пространстве, казались ухоженными, как английские парки. Для полного сходства не хватало только газовых фонарей[190].

Полковник Эверест проявлял мало внимания к красотам природы, но сэр Джон Муррэй, а в особенности Вильям Эмери глубоко прочувствовали всю поэтичность этого края, затерянного среди африканских пустынь. Сколько раз молодой ученый пожалел, что рядом нет его друга Михаила Цорна и что они не могут искренне поделиться друг с другом своими впечатлениями! Конечно, Цорн был бы глубоко потрясен увиденным, и в перерывах между наблюдениями они могли бы вместе наслаждаться красивым зрелищем!

Итак, караван двигался вперед по великолепной местности. Многочисленные стаи птиц оживляли своим пением и порханием здешние луга и леса. Охотники отряда не раз подстрелили по парочке «коранов» — разновидность дроф, обитающая на равнинах Южной Африки, и «диккопов» — дичь, мясо которой ценится как деликатес. Обратили на себя внимание европейцев и другие пернатые, но уже не в качестве съедобных. На берегах ручьев и рек или над поверхностью воды, которой они касались своими быстрыми крыльями, некоторые крупные птицы ожесточенно преследовали ненасытных воронов, пытавшихся выхватить их яйца из гнезд, устроенных в песке. Голубые журавли с белыми шеями красные фламинго, мелькавшие, как факелы в разреженных чащах цапли, кулики, бекасы, «каласы», обычно сидящие на хребте у буйволов, зуйки, ибисы, точно слетевшие с каких-нибудь покрытых иероглифами[191] обелисков[192], огромные пеликаны, вышагивающие в цепочку целыми сотнями, — все они приносили жизнь в эти районы, где не хватало одного только человека. Но, пожалуй, среди всех этих представителей пернатого мира наибольший интерес вызвали изобретательные «тиссерины», чьи зеленоватого цвета гнезда, сплетенные из тростника и стеблей травы, висели, как огромные груши, на ветвях плакучих ив! Вильям Эмери, приняв их за не виданные доселе плоды, сорвал один или два, и каково же было его удивление, когда он услышал, что эти так называемые фрукты чирикают, как воробьи! И было бы вполне простительно, если бы молодой астроном, как когда-то первые путешественники по Африке, подумал, что некоторые деревья в этом краю приносят плоды, воспроизводящие живых птиц!

Да, «карру» тогда представляла приятное зрелище. Она предлагала все условия для жизни жвачных животных. Здесь в изобилии попадались гну с острыми копытцами, каамы[193], которые, по выражению Гарриса[194], кажутся состоящими из сплошных треугольников, лоси, серны, газели. Какое разнообразие дичи, какие «мишени» для одного из самых уважаемых членов охотничьего клуба! Действительно, это было слишком сильное искушение для сэра Джона Муррэя и, выговорив себе у полковника Эвереста два дня на отдых, он использовал их на то, чтобы устать отменным образом. Да к тому же добился замечательных успехов в компании со своим другом бушменом, тогда как Вильям Эмери сопровождал их в качестве любителя! Сколько удачных выстрелов он записал на свой охотничий счет! О скольких славных трофеях он мог доложить в своем замке в Шотландии! И как далеко отодвинулись в его сознании за эти два дня каникул геодезические операции, триангуляция, измерение меридиана! Кто бы мог подумать, что эта рука, так умело обращавшаяся с ружьем, производила тонкие манипуляции с окулярами теодолита! Кто бы мог предположить, что этот глаз, столь искусный в прицеливании в скачущую быструю антилопу, хорошо натренировался на небесных созвездиях, выслеживая какую-нибудь там звезду тринадцатой величины! Да! Сэр Джон Муррэй был вполне, полностью и исключительно охотником в продолжение этих двух радостных дней, и астроном в нем пропал настолько, что приходилось опасаться, появится ли он вновь когда-нибудь!

Среди других охотничьих подвигов, занесенных в актив сэра Джона, следует особо отметить один, отмеченный совершенно неожиданным результатом, посеявшим тревогу у бушмена относительно судьбы научной экспедиции. Инцидент[195] этот лишь усилил худшие предположения, которыми проницательный охотник поделился с полковником Эверестом.

Это случилось пятнадцатого октября. Вот уже два дня как сэр Джон полностью отдался своим охотничьим инстинктам. Однажды в двух примерно милях справа от каравана он заметил стадо жвачных голов в двадцать. Мокум определил, что они принадлежат к замечательной разновидности антилоп, известной под названием ориксов, поимка которых — дело весьма сложное и делает честь любому африканскому охотнику.

Бушмен тут же сообщил сэру Джону, какая счастливая возможность им представляется, и настоятельно предложил воспользоваться ею. В то же время он предупредил англичанина, что охотиться на ориксов очень трудно, что скорость у них выше, чем у самой быстрой лошади, что знаменитый Кумминг, когда он охотился в стране намаков[196], несмотря на то, что всегда ездил на очень выносливых лошадях, за всю свою жизнь не настиг и четырех великолепных антилоп!

Большего и не требовалось, чтобы раззадорить почтенного англичанина, заявившего, что он готов кинуться по следам ориксов. Сэр Джон взял свою лучшую лошадь, лучшее ружье, лучших собак и, в нетерпении обгоняя степенного бушмена, направился к опушке рощи, примыкающей к обширной равнине, близ которой было отмечено присутствие этих жвачных животных.

После часовой езды всадники остановились. Мокум, спрятавшись за группу смоковниц, указал своему спутнику на пасущееся стадо, которое находилось с наветренной стороны в нескольких сотнях шагов от них. Эти осторожные животные еще не заметили людей и мирно щипали траву. Однако один из ориксов держался несколько в стороне. Бушмен показал его сэру Джону.

— Это часовой, — сказал он ему, — животное, без сомнения старое и хитрое, которое бдит ради общего спасения. При малейшей опасности он издаст особое блеяние, и стадо с ним во главе сорвется с места и помчится во всю прыть. Так что в орикса следует стрелять только на малом расстоянии и попасть надо с первого выстрела.

В ответ сэр Джон ограничился понимающим кивком головы и занял позицию, удобную для наблюдения за стадом.

Ориксы продолжали спокойно пастись. Их сторож, до которого порывом ветра, должно быть, донесло что-то подозрительное, довольно часто поднимал свою увенчанную рогами голову, проявляя некоторые признаки беспокойства. Но он был слишком далеко от охотников, чтобы они могли успешно стрелять в него. А если бы Джону Муррэю пришла мысль напасть на стадо на скаку, то на этой обширной равнине, представлявшей для антилоп отличную беговую дорожку, ему пришлось бы тут же распроститься со своей идеей. Оставалось надеяться, что стадо подойдет ближе к роще, в таком случае сэр Джон и бушмен сумели бы прицелиться в одного из ориксов в более благоприятных условиях.

Казалось, счастье собиралось улыбнуться охотникам. Ведомое старым самцом стадо понемногу приблизилось к роще. Без сомнения, они не чувствовали себя в полной безопасности на открытой равнине и стремились укрыться в густой зеленой чаще. Когда бушмен разгадал их намерение, он предложил компаньону спешиться. Лошадей привязали к подножию смоковницы, а их головы обернули одеялами — такая мера предосторожности не давала им ни ржать, ни двигаться. Потом, сопровождаемые собаками, Мокум и сэр Джон скользнули в кустарник, идя вдоль поросшей побегами опушки рощи, стремясь достичь выступа, образуемого последними деревьями, что находились шагах в трехстах от стада.

Там охотники затаились и, изготовив ружья, стали ждать. От того места, которое они теперь занимали, они могли наблюдать за ориксами и, хорошенько разглядев их, восхищаться этими грациозными животными. Самцы мало отличались от самок, но по странной игре природы, случающейся с редкими разновидностями, самки были более основательно вооружены, нежели самцы, и имели большие, загнутые назад, элегантно заостренные рога. Пучок мягкой шерсти развевался у горла орикса, щетина на холке стояла прямо, а его густой хвост доставал до земли.

Тем временем стадо, состоявшее из двух десятков особей, подойдя к роще, остановилось. Совершенно очевидно, что сторож побуждал ориксов покинуть равнину. Он ходил среди высокой травы и старался сбить их в компактную группу, как это делает собака овчарка с доверенными ее попечению баранами. Но животные, резвясь на лугу, похоже, совсем не собирались покидать роскошное пастбище. Они упирались, отскакивали, отбегали от вожака на несколько шагов и принимались снова щипать траву. Такой маневр очень удивил бушмена. Он обратил на него внимание сэра Джона, хотя не смог дать ему объяснения. Охотник не мог понять ни упорства старого самца, ни того, почему он хотел завести стадо антилоп в рощу.

Все это продолжалось бесконечно долго. Сэр Джон нетерпеливо теребил замок своею карабина. Он порывался то стрелять, то броситься вперед. Мокуму с трудом удавалось сдерживать его. Гак прошел целый час, и неизвестно, сколько бы минуло еще времени, если бы одна собака, вероятно, столь же нетерпеливая, как сэр Джон, оглушительно залаяв, вдруг не выскочила на равнину.

Взбешенный бушмен готов был послать заряд свинца вслед проклятому животному! Но быстрое стадо, развив невероятную скорость, уже уносилось прочь, и сэр Джон понял, что никакая лошадь не в состоянии догнать его. Через несколько мгновений ориксы превратились в черные точки, мелькавшие в высокой траве на горизонте.

Однако, к большому удивлению бушмена, старый самец не подавал антилопам сигнала к бегству. Вопреки обыкновению этих жвачных, странный сторож остался на месте и не думал следовать за ориксами, вверенными его охране. После их исчезновения он, напротив, попытался спрятаться в траве, быть может, с намерением достигнуть чаши.

— Вот любопытная вещь, — сказал тогда бушмен. — Что это с этим старым ориксом? Его поведение так странно! Он ранен или настолько уже дряхл?

— Сейчас мы это узнаем! — ответил сэр Джон, бросившись к животному с ружьем на изготовку.

С приближением охотника орикс все ниже и ниже оседал в траве. Виднелись уже только его длинные рога, достигавшие четырех футов, заостренные кончики которых торчали на зеленой поверхности равнины. Он не старался убежать, а хотел спрягаться. Сэр Джон смог поэтому близко подойти к странному животному. Когда до орикса оставалось не более ста шагов, Джон Муррэй старательно прицелился и спустил курок. Раздался выстрел. Торчавшие рога исчезли в траве.

Сэр Джон и Мокум со всех ног побежали к зверю. Бушмен держал в руке свой охотничий нож, готовясь запороть животное в случае, если оно не убито наповал.

Но эта предосторожность была излишней. Орикс был мертв, вполне мертв, настолько мертв, что когда сэр Джон потянул его за рога, в руках у него оказалась лишь мягкая полая шкура, абсолютно лишенная внутренностей!

— Святой Патрик! Какие только вещи со мной ни происходят! — воскликнул он так, что рассмешил бы всякого на месте бушмена.

Но Мокум не засмеялся. Сжатые его губы, нахмуренные брови, прищуренные глаза говорили о том, что он серьезно обеспокоен. Скрестив на груди руки и быстро крутя головой то вправо, то влево, он внимательно осматривался вокруг. Вдруг его внимание привлек какой-то предмет. Это был лежавший на песке маленький кожаный мешочек, украшенный красными узорами. Бушмен тотчас поднял его и стал пристально разглядывать.

— Что это такое? — спросил сэр Джон.

— Это, — ответил Мокум, — это кисет маколола.

— Но почему он здесь оказался?

— Потому что владелец кисета только что обронил его при поспешном бегстве.

— И это был маколол?

— Не в обиду будет сказано вашей милости, — ответил бушмен, гневно сжав кулаки, — маколол был в шкуре орикса, и это в него вы стреляли!

Не успел сэр Джон выразить своего удивления, как Мокум, заметив примерно в пятистах шагах от себя какое-то шевеление в траве, выстрелил в том направлении. И они с сэром Джоном что есть мочи побежали к подозрительному месту.

На примятой траве было пусто. Маколол исчез, и пришлось отказаться от мысли преследовать его на этом огромном лугу, простиравшемся до самого горизонта.

Оба охотника возвратились назад, очень озабоченные происшедшим. Появление маколола сначала возле дольмена у сгоревшего леса, потом эта маскировка, обычно используемая охотниками на ориксов, свидетельствовали об упорной настойчивости, с какой он наблюдал за отрядом полковника Эвереста. Отнюдь не без причины туземец, принадлежавший к разбойничьему племени макололов, так следил за европейцами и их сопровождением. И чем дальше последние продвигались на север, тем больше возрастала опасность оказаться атакованными этими грабителями пустыни.

Сэр Джон с Мокумом вернулись в лагерь, и «его милость», весьма разочарованный случившимся, не удержался, чтобы не сказать своему другу Вильяму Эмери:

— Воистину, дорогой мой Вильям, мне не везет! Первый орикс, которого я убиваю, оказывается умершим задолго до моего выстрела!

Глава XVII

БИЧ ПУСТЫНИ

После охоты на ориксов бушмен имел продолжительную беседу с полковником Эверестом. По мнению Мокума, мнению, основанному на неопровержимых фактах, маленький отряд преследуется, выслеживается и, следовательно, подвергается угрозе нападения. И если макололы еще не напали на него, то только потому, что хотят дождаться, когда он больше углубится па север в те самые края, где обычно кочуют их разбойничьи орды.

Итак, не следует ли при нависшей опасности вернуться назад и прервать серию работ, столь удачно проводившихся до сих пор? Неужели то, что не удалось сделать природе, сделают африканские туземцы? Неужели они помешают английским ученым выполнить научную задачу? Полковник Эверест попросил бушмена еще раз рассказать ему все, что он знает о макололах, и вот вкратце то, что тот ему поведал.

Макололы принадлежат к большому племени бечуанов. В 1850 году доктор Дэвид Ливингстон во время своего первого путешествия на Замбези был хорошо принят в Сешеке — основной резиденции Себитуана, главного вождя макололов. Этот туземец слыл отважным воином, в 1824 году он угрожал границам Капской колонии. Одаренный незаурядным умом, Себитуан постепенно добился огромного влияния на разрозненные племена центра Африки и сумел соединить их в единую господствующую группу. В тысяча восемьсот пятьдесят третьем, то есть в прошлом году, Себитуан умер на руках Ливингстона, и его место занял сын вождя Секелету.

Молодой туземец поначалу относился к европейцам, посещавшим берега Замбези, с довольно глубокой симпатией. Лично доктор Ливингстон не мог на него жаловаться. Но манера поведения африканского короля ощутимо изменилась после отъезда знаменитого путешественника. Секелету с воинами своего племени стал сильно притеснять европейцев, и не только их, но и туземцев-соседей. Притеснения вскоре сменились разбоем, осуществлявшимся тогда в крупных масштабах. Макололы прочесывали местность в основном в районе между озером Нгами и верховьями Замбези. Поэтому крайне рискованно было пускаться в путь в эти края каравану с небольшим количеством людей, тем более, если этот караван замечен, поджидаем и, вероятно, заранее и наверняка обречен на гибель.

Таков был рассказ бушмена, выслушанный полковником Эверестом.

Еще он добавил, что считал своим долгом сказать всю правду, а что касается его самого, то он будет действовать, как прикажет полковник, и не отступит, если будет решено продолжать продвижение вперед.

Полковник Эверест стал держать совет с двумя своими коллегами — сэром Джоном Муррэем и Вильямом Эмери. Все пришли к выводу, что геодезические измерения нельзя останавливать. Около пяти восьмых дуги они уже измерили, и, что бы ни случилось, англичане были в долгу перед самими собой и перед отечеством и не могли оставить начатую работу. Приняв такое решение, научная комиссия двадцать седьмого октября пересекла перпендикулярно тропик Козерога[197], третьего ноября, закончив свой сорок первый треугольник, она подвинулась еще на один градус.

В течение месяца триангуляцию проводили с большим усердием, не встречая никаких естественных препятствий. В этом замечательном и удобном краю, с небольшими возвышенностями и легко преодолимыми ручьями, дело быстро подвигалось. Мокум, будучи всегда на страже, неусыпно вел разведку по обе стороны каравана и не позволял своим бушменам удаляться от него. Но ничего мало-мальски подозрительного ни сам охотник, ни его подчиненные не могли заметить, и появилась надежда, что опасения бушмена не оправдаются. По крайней мере, в течение всего ноября не появилось ни одной разбойничьей банды и не обнаружилось никаких следов туземца, который так упорно следовал за экспедицией от дольмена у сожженного леса.

Тем не менее, Мокум неоднократно замечал признаки беспокойства у бушменов, находившихся под его началом. Прознав о том, что к каравану дважды подходил маколол — у дольмена и во время охоты на ориксов, — они с неизбежностью ожидали встречи с его собратьями. Ведь макололы и бушмены — два враждебных племени, и малочисленность каравана конечно же пугала туземцев. Бушмены знали, что они удалились уже более чем на триста миль от берегов Оранжевой реки и должны будут удалиться, по крайней мере, еще на двести миль к северу. Такая перспектива заставляла их глубоко задуматься. Правда, Мокум, когда нанимал туземцев для экспедиции, отнюдь ничего не утаил ни про длительность, ни про трудности этого путешествия, и они, разумеется, храбро переносили все тяготы экспедиции. Но с того момента, когда к физическим тяготам добавилась угроза встречи с непримиримыми врагами, их настроение изменилось. Отсюда — сожаления, жалобы, непослушание, и, хотя Мокум делал вид, что ничего не замечает, это добавляло ему беспокойства за судьбу научной комиссии. Днем второго декабря одно обстоятельство еще более усугубило тревожное состояние подчиненных проводника и вызвало что-то вроде бунта против начальников.

Накануне погода, прекрасная до сих пор, испортилась-. Под влиянием тропической жары в атмосфере, перенасыщенной парами, скопился большой заряд электричества. Ждали, что вот-вот разразится гроза, а грозы в этом поясе почти всегда бывают невероятной силы. И действительно, утром второго декабря небо покрылось зловещими тучами, относительно которых метеорологи никогда не обманываются. Это были «кумулюс», скатанные, словно комки ваты, облака самых различных цветов — от темно-серого оттенка до желтоватого. Солнце бледно светило сквозь облачную пелену. Воздух был неподвижным, жара — удушающей. Падение барометра прекратилось. Ни один листик на дереве не шелохнулся в этой тяжелой атмосфере.

Астрономы, конечно, видели, что небо не предвещает ничего хорошего, но и не подумали прервать работу. Вильям Эмери, два матроса и четыре туземца с повозкой отправились за две мили к востоку от меридиана, чтобы установить сигнальный столб, который должен был образовать вершину треугольника. Они устанавливали свою визирную веху на вершине пригорка, как вдруг налетел порыв холодного ветра. Под его влиянием произошла быстрая конденсация пара[198], а это вызвало большое скопление электричества. Почти сразу же на землю обрушился обильный град. Градины были светящимися (довольно редко наблюдаемое явление), и казалось, что с неба падают капли раскаленного металла. В том месте, где они падали на землю, от них отскакивали искры, а от всех металлических частей повозки, служившей для перевозки оборудования, исходили сверкающие блики. Вскоре градины достигли значительных размеров. Это было уже настоящее побоище. Кстати, во время такого же града в Колобенге доктор Ливингстон видел разбитые оконные рамы в доме и убитых огромными градинами лошадей и антилоп.

Не теряя ни секунды, Вильям Эмери прекратил работу и позвал своих людей, чтобы укрыться в повозке, представлявшей собою менее опасное убежище, чем одинокое дерево во время грозы. Но едва он покинул вершину пригорка, как в воздухе вспыхнула ослепительная молния и тут же раздался удар грома.

Вильям Эмери упал навзничь. Два матроса, ослепленные на мгновенье, бросились к нему. К счастью, молния пощадила астронома. По причине одного из тех почти не объяснимых эффектов, случающихся иногда при ударе молнии, разряд, что называется, обогнул астронома, окружив его электрической дугой, возможно образовавшейся в результате контакта разряда с железными наконечниками треноги компаса, которую ученый держал в руке.

Поднятый матросами, молодой ученый быстро пришел в себя. Но он оказался не единственной жертвой этого удара. Возле установленного на пригорке столба без всяких признаков жизни лежали в двадцати шагах один от другого два туземца. Тело первого под совсем не тронутыми одеждами оказалось черным, как уголь. Второй, которому этот атмосферный метеор[199] попал в голову, был убит наповал. Таким образом, сразу три человека — два туземца и Вильям Эмери — одновременно пострадали от одной молнии с тройным жалом. Это был редко наблюдаемый феномен растроившейся молнии, причем угол отклонения между ее ответвлениями часто бывает значительным.

Бушмены, поначалу ошеломленные смертью своих товарищей, едва придя в себя, пустились в бегство, несмотря на окрики матросов и на риск быть настигнутыми молнией, которая могла ударить в разреженную струю воздуха, возникавшую от их быстрого бега. Но они ничего не желали слышать и во весь опор мчались в лагерь. Матросы, перенеся Вильяма Эмери в повозку, поместили туда тела двух туземцев и укрылись там, наконец, сами, довольно сильно пострадав от градин, сыпавшихся с неба, словно каменный дождь. Примерно еще три четверти часа со страшной силой бушевала гроза. Потом она начала понемногу затихать. Град кончился, и матросы с повозкой отправились в лагерь.

Весть о смерти двух туземцев опередила их. Она произвела нежелательное воздействие на умы бушменов, которые и так не без страха смотрели на занятия европейцев. Они собрались на тайное совещание, и некоторые из них заявили, что вперед больше не пойдут. Это было похоже на начало бунта. Понадобилось употребить все влияние, которым пользовался у бушменов охотник Мокум, чтобы прекратить мятеж. Пришлось вмешаться полковнику Эвересту и пообещать этим бедным людям прибавку к жалованью, чтобы удержать их в услужении. Не без труда, но все же соглашение было достигнуто.

Не случись этого, что стало бы с членами комиссии посреди пустыни, вдалеке от всякого селения, без сопровождения, обеспечивавшего защиту, без возниц, управлявших повозками? Но вот, похоронив сраженных молнией туземцев, экспедиция снялась с места. Маленький отряд направился к пригорку, на котором двое из каравана нашли свою смерть.

Несколько дней Вильям Эмери все еще ощущал последствия молниевого удара, левая рука его — на пригорке он держал в ней компас — оставалась еще некоторое время парализованной; но, к счастью, этот недуг прошел, и молодой астроном смог возобновить работу.

В продолжение следующих восемнадцати дней, то есть до двадцатого декабря, караван двигался дальше без приключений. Макололы не появлялись, и Мокум, хотя и был настороже, начинал понемногу успокаиваться. Экспедиция уже находилась не более чем в пятидесяти милях от знойной пустыни, а «карру» оставалась все такой же — пышным краем, растительность которого, поддерживаемая струящимися потоками воды, не имела себе равных ни в одной точке земного шара. Так что можно было рассчитывать, что вплоть до самой пустыни ни люди, путешествующие по богатой дичью области, ни вьючные животные, которым трава на сочных пастбищах доставала до груди, не будут испытывать недостатка в пище.

Вечером двадцатого декабря, примерно за час до захода солнца, путешественники остановились на отдых. Трое англичан и бушмен, снимая с себя дневную усталость, беседовали под деревом о ближайших планах. Северный ветерок, который слегка усиливался, немного освежал атмосферу.

Астрономы намеревались ночью измерить высоту звезд, с тем чтобы точно вычислить широту местности. На небе не виднелось ни облачка, луна еще только зарождалась, созвездия обещали быть яркими и, следовательно, сложные зенитные наблюдения будут проводиться в самых благоприятных условиях. А потому полковник Эверест и сэр Джон Муррэй были немало озадачены, когда около восьми часов вечера Вильям Эмери, поднявшись и показав на север, сказал:

— Горизонт заволакивается, и я боюсь, что ночь будет для нас не столь удачна, как мы надеялись.

— Действительно, — ответил сэр Джон, — эта туча явно растет и благодаря ветру, который крепчает, она скоро закроет весь небосвод.

— Значит, опять собирается гроза? — спросил полковник.

— Мы находимся в межтропическом районе, — ответил Вильям Эмери, — здесь никогда нельзя оставаться спокойным за погоду. Думаю, что наши наблюдения сегодня ночью могут и не состояться.

— Что вы на это скажете, Мокум? — спросил полковник Эверест у бушмена.

Бушмен внимательно окинул взглядом горизонт.

Края тучи были очерчены выпуклой кривой — такой четкой, словно ее провели с помощью лекала[200]. Сектор, занимаемый ею, был протяженностью в три-четыре мили. Черноватая, словно дым, туча имела странный вид, поразивший бушмена. Иногда заходящее солнце освещало ее своими красными отблесками, и тогда она отражала их так, словно была какой-то плотной массой, а не скоплением пара.

— Странная туча! — сказал Мокум, воздерживаясь, однако, от объяснений.

Несколько мгновений спустя один из бушменов явился предупредить охотника, что животные — лошади, волы и все остальные — проявляют беспокойство. Они бегают по пастбищу и ни в какую не хотят возвращаться внутрь лагеря.

— Что ж, оставьте их на ночь снаружи! — ответил Мокум.

— А хищные звери?

— Ну! Хищные звери скоро будут слишком заняты другим, чтобы обращать на них внимание.

Туземец ушел. Полковник Эверест собирался попросить бушмена объясниться насчет его странного ответа. Но Мокум, отойдя на несколько шагов, казалось, был полностью поглощен созерцанием явления, природу которого он уже, очевидно, угадал.

Туча быстро приближалась. Она шла очень низко, и ее высота над землей явно не превышала нескольких сот футов. К свисту все усиливавшегося ветра примешивался какой-то громкий шорох, если только эти два слова могут употребляться вместе, и шорох этот, казалось, исходил от самой тучи.

Вдруг над тучей появился целый сонм черных точек, хорошо видных на бледном фоне неба. Они прыгали снизу вверх, то погружаясь в темную массу, то выскакивая из нее. Их насчитывались, наверно, тысячи.

— Ой, что это за черные точки? — спросил сэр Джон Муррэй.

— Это птицы, — ответил бушмен. — Ястребы, орлы, соколы, коршуны. Они летят издалека, сопровождая эту тучу, и покинут ее, лишь когда она будет уничтожена или рассеяна.

— Туча?

— Это вовсе не туча, — ответил Мокум, протянув руку к черной массе, закрывшей уже четверть неба, — это живая масса, это полчище саранчи!

Охотник не ошибся. Европейцам предстояло лицезреть одно из тех ужасных нашествий этой разновидности кузнечика (к несчастью, слишком частых), которые за ночь превращают цветущий край в бесплодную, мертвую пустыню. Саранча, представшая взорам астрономов, принадлежала к виду сверчков — «grylli devastatorii», как их называют натуралисты, их скопления насчитывают миллиарды особей. Разве путешественникам никогда не приходилось видеть пляж миль в пятьдесят, покрытый четырехфутовым слоем саранчи?

— Да, — снова заговорил бушмен, — эти живые тучи — страшный бич для наших угодий, и пусть небу будет угодно, чтобы эта не причинила нам слишком много зла!

— Но у нас здесь нет, — сказал полковник Эверест, — ни засеянных полей, ни пастбищ, которые бы нам принадлежали! Почему мы должны бояться этих насекомых?

— Мы не должны бояться, если только они пролетят над нашими головами, — ответил бушмен, — но если они опустятся на ту местность, которую нам предстоит пересечь... Тогда на ней не останется ни листочка на деревьях, ни травинки на лугах, а вы забываете, полковник, что если мы сами запасами пищи обеспечены, то у наших лошадей, волов и мулов таковых нет. Что станется с ними, окажись они на опустошенных пастбищах?

Спутники бушмена на какое-то время погрузились в молчание. Они смотрели на живую массу, разросшуюся, насколько хватало глаз. Шорох усиливался, перекрываемый криками орлов, и соколов, которые ныряли в это полчище и поглощали насекомых тысячами.

— Вы думаете, они опустятся прямо здесь? — спросил Вильям Эмери Мокума.

— Я этого опасаюсь, — ответил охотник. — Северный ветер несет их к нам. К тому же солнце уже садится. Вечерняя влага сделает крылья этих кузнечиков тяжелыми. Они опустятся на деревья, на кусты, на луга, и тогда...

Бушмен не успел докончить фразы, когда его предсказание стало сбываться. В мгновение ока огромная туча, закрывавшая небо в зените, опустилась на землю. Кругом стала видна только шевелящаяся темная масса — от лагеря и до самого горизонта. Место стоянки буквально кишело этими тварями. Повозки, палатки — все исчезло под живым градом. Слой сверчков достигал фута высоты. Англичане, оказавшись по колено в густой толще кузнечиков, давили их сотнями при каждом шаге. Но что это значило для такого громадного их числа?

И тут оказалось, что есть много других способов истребления этих насекомых. На них кидались птицы, испуская пронзительные крики и жадно пожирая их. Внизу под слоем насекомых появились привлеченные своей частью лакомой добычи змеи, поглощая ее в огромных количествах. Лошади, быки, мулы[201], собаки тоже насыщались ими с неописуемым удовольствием. Равнинная дичь, дикие звери, львы и гиены, слоны и носороги отправляли саранчу в свои огромные желудки пудами. Наконец, сами бушмены — большие любители «воздушных креветок» — лакомились ими, как манной небесной![202] Но количество саранчи отнюдь не уменьшалось, несмотря на потери, в том числе — и от собственной прожорливости, ибо насекомые эти сами пожирают друг друга.

По настоянию бушмена англичанам пришлось отведать пищи, которая свалилась с неба. Несколько тысяч насекомых были сварены и приправлены солью, перцем и уксусом, причем Мокум тщательно отобрал самые молодые — зеленые, а не желтые, особи, более нежные на вкус. Некоторые из них достигали четырех дюймов длины. Молодые самки, толщиною со стержень пера и длиною пятнадцать — двадцать линий, еще не отложившие яиц, ценятся любителями как особый деликатес. После получасового приготовления бушмен подал троим англичанам аппетитное блюдо из сверчков. Эти насекомые, лишенные головы, лап и крыльев, очень похожие на морских креветок, были найдены восхитительными, а сэр Джон Муррэй, съев несколько сотен, посоветовал своим людям сделать их запасы, и побольше. Ведь, чтобы запастись ими, достаточно было лишь нагнуться!

Наступила ночь, и все разошлись на ночлег по своим обычным местам. Но повозки тоже не избежали последствий вторжения саранчи. В них невозможно было проникнуть, не раздавив множество насекомых. Спать в таких условиях оказалось не слишком приятно. А потому, благо небо оставалось чистым и на нем ярко горели звезды, трое астрономов провели всю ночь за определением высоты звезд. Это наверняка было лучше, чем погрузиться по самую шею в перину из кузнечиков. Впрочем, разве могли бы европейцы обрести сон хоть на миг, когда леса и долины наполнились криками диких зверей, набросившихся на добычу, состоявшую из сверчков!

На следующее утро солнце поднялось над ясным горизонтом и начало описывать свою дневную дугу по яркому небу, предвещавшему жаркий день. Скоро от его лучей стало жарко, послышался глухой шум надкрыльев многомиллионной массы саранчи, готовившейся возобновить свой полет, чтобы нести с собой разрушение дальше. К восьми часам утра на небо будто набросили огромную пелену, застлавшую свет солнца. Все вокруг потемнело, словно опять настала ночь. Потом, когда ветер окреп, огромная туча пришла в движение. В течение двух часов она с глухим шумом все плыла и плыла над погруженным в тьму лагерем, пока наконец не исчезла на западе за горизонтом.

А когда снова стало светло, все увидели, что пророчества бушмена полностью сбылись. Ни листочка на деревьях, ни травинки на лугу. Все было уничтожено. Земля казалась пожелтевшей и грязной. Лишенные зелени ветки представляли взору ужасающий вид. Это была зима среди лета, наступившая прямо на глазах! Это была пустыня вместо роскошного края!

Невольно на ум приходила восточная пословица, касавшаяся разбойничьих повадок османов[203]: «Там, где прошел турок, трава уже не растет!» Там, где опустилась саранча, трава уже не растет!

Глава XVIII

ПУСТЫНЯ

Теперь под ногами путешественников действительно расстилалась пустыня, и когда двадцать пятого декабря, измерив новый градус меридиана и закончив свой сорок восьмой треугольник полковник Эверест и его компаньоны дошли до северной границы «карру», они не обнаружили никакой разницы между районом, который они покинули, и той бесплодной, сожженной солнцем местностью, которую им предстояло пройти.

Животные, рабочая скотина каравана, очень страдала от скудости пастбищ. Воды тоже не хватало. Последняя влага дождя высохла в лужах. Почва представляла собою смесь глины и песка и не способствовала росту растений. Вода, пролившаяся здесь в сезон дождей, впитавшись в песчаные слои, почти тотчас исчезла с поверхности этой земли, покрытой огромным количеством глыб из песчаника.

То был как раз один из тех бесплодных и засушливых районов, которые доктор Ливингстон не раз пересекал во время своих богатых приключениями путешествий. Не только земля, но и воздух оказался здесь таким сухим, что железные предметы, оставленные под открытым небом, не ржавели. Как рассказывал ученый, листья на деревьях были сморщенными и увядшими: цветы мимозы оставались закрытыми и среди бела дня, жуки, оставленные на поверхности почвы, издыхали через несколько секунд: наконец, ртуть термометра, зарытого на три дюйма в землю, в полдень показывала сто тридцать четыре градуса по Фаренгейту![204]

Такими увидел некоторые места Южной Африки знаменитый путешественник, такой предстала перед глазами английских астрономов и земля, расположенная между «карру» и озером Нгами. Путники страдали от усталости и жажды. Нехватка воды еще ощутимее сказывалась на домашних животных, которые кое-как кормились редкой, сухой и пыльной травой. Более того, это широко раскинувшееся пространство называлось пустыней не только из-за своей засушливости, но и еще потому, что сюда не рисковало забрести ни одно живое существо. Птицы улетели к реке Замбези, где можно было найти деревья и цветы. Дикие животные тоже не попадались на этой равнине, не дававшей никаких источников жизни. Лишь в первой половине января охотники каравана видели две или три пары антилоп, которые могут обходиться без питья в течение нескольких недель: среди них были и ориксы, похожие на тех, что явились причиной глубокого разочарования сэра Джона Муррэя, и каамы с добрыми глазами, с пепельно-серой шерстью, отмеченной охряными пятнами, — безобидные животные, очень ценимые за вкусное мясо, которые, казалось, предпочитали бесплодные равнины пастбищам плодородных районов.

Тем временем, продвигаясь под палящими лучами, в атмосфере, лишенной даже атома[205] испарений, продолжая осуществлять геодезические операции как днем, так и ночью, не приносившей с собой ни ветерка, ни прохлады, астрономы сильно уставали. Их запасы воды, хранившиеся в разогретых бочонках, уменьшались. Им уже приходилось экономить воду, но рвение их было столь велико, а мужество — таково, что они превозмогали усталость и лишения и не упускали ни одной мелочи в своей большой и кропотливой работе. Двадцать пятого января с помощью девяти новых треугольников — их общее количество уже доходило до пятидесяти семи — ученые вычислили седьмую часть меридиана, составившую еще один градус.

Астрономам оставалось только пройти часть меридиана, приходившуюся на пустыню, и, по расчетам бушмена, они должны были достичь берегов озера Нгами в последних числах января. Полковник и его компаньоны заявили, что продержатся еще столько, сколько будет необходимо. Но люди каравана, эти бушмены, не увлеченные одной целью, эти наемные люди, интересы которых не совпадали с научными интересами экспедиции, эти туземцы, довольно мало расположенные идти все дальше и дальше вперед, плохо переносили дорожные испытания. Они ощутимо страдали от нехватки воды.

Уже пришлось оставить в пути несколько вьючных животных, истощенных голодом и жаждой, и приходилось опасаться, что число таких случаев будет с каждым днем расти. Ропот и препирательства стали возникать все чаще. Положение Мокума становилось все более трудным, его влияние падало.

Вскоре стало очевидно, что недостаток воды становится непреодолимой преградой на пути ученых, что придется, по-видимому, остановить продвижение на север, повернуть либо назад, либо вправо от меридиана, рискуя встретиться с русской экспедицией. В том и другом случае они смогут достичь селений, расположенных в менее засушливых местах. Пятнадцатого февраля бушмен сообщил полковнику Эвересту о все возрастающих трудностях, с которыми он больше не в состоянии бороться. Погонщики повозок уже отказывались слушаться его. Каждое утро, когда лагерь снимался с места, возникали сцены неповиновения, в которых принимало участие большинство туземцев. Надо признать, что эти несчастные люди, подавленные жарой, мучимые жаждой, представляли плачевное зрелище. Впрочем, и волы с лошадьми, питавшиеся явно недостаточно, — куцей и сухой травой, совсем не утолявшей жажды, не хотели идти дальше.

Полковник Эверест прекрасно понимал положение вещей. Но, будучи строг к себе, он так же относился и к другим. Он никоим образом не хотел приостанавливать операции по созданию тригонометрической сети и заявил, что, даже если останется один, он будет продолжать двигаться вперед. Тем более что оба его коллеги рассуждали так же, как он, и были готовы идти за ним, сколько потребуется.

Бушмен в очередной раз, приложив все свои усилия, снова добился от туземцев, чтобы они следовали за ним еще какое-то время. По его расчетам, караван находился не более чем в пяти-шести днях пути от озера Нгами. Там лошади и быки найдут цветущие пастбища и тенистые леса. Там люди найдут целое море пресной воды и отдохнут. Мокум сумел убедить большинство бушменов. Он доказал им, что в смысле пропитания путь на север — короче. Действительно, ведь податься на запад — означало идти наугад: вернуться назад — снова попасть в опустошенную «карру». В конце концов туземцы поддались на его уговоры, и караван из последних сил возобновил движение к Нгами.

К счастью, на этой обширной равнине геодезические операции легко осуществлялись с помощью столбов и реек. Чтобы выиграть время, астрономы работали днем и ночью. Ориентируясь на свет электрических фонарей, они добивались очень точных измерений углов, отвечавших самым придирчивым требованиям.

Шестнадцатого января участники экспедиции увидели воду. На горизонте появилась лагуна шириною в одну-две мили. Можно себе представить, как была встречена эта новость. Весь караван быстро устремился к довольно обширному водоему, поверхность которого поблескивала в солнечных лучах.

Лагуны достигли в пять часов вечера. Несколько лошадей, оборвав постромки и увернувшись от рук погонщиков, галопом кинулись к столь желанной влаге. Они чуяли ее, они вдыхали ее запах и скоро уже стояли в воде, погрузившись в нее по шею.

Но почти тотчас же животные вернулись на берег. Они почему-то не смогли утолить жажды в живительных струях лагуны, и когда гуда подошли бушмены, оказалось, что вода в ней настолько солона, что пить ее невозможно.

Людей охватило отчаяние. Нет ничего страшнее обманутых надежд! Мокуму показалось, что он никогда не сможет уговорить туземцев идти дальше и увести их от этого соленого озера. К счастью для судьбы экспедиции, караван находился к Нгами и притокам Замбези уже ближе, чем к какой-либо другой точке этого региона, где бы можно было достать годной для питья воды. Так что общее спасение зависело от продвижения вперед. Через четыре дня, если не задержат геодезические работы, экспедиция выйдет к берегам озера Нгами.

Снова двинулись в путь. Полковник Эверест, пользуясь ровным характером местности, стал строить треугольники больших размеров, что требовало менее частых остановок из-за установления визирных реек. Поскольку наблюдения чаще проводились по ночам, а ночи стояли очень ясные, сигнальные огни фиксировались[206] отлично, и измерения, как теодолитом, так и угломером, осуществлялись с превосходным результатом и отличались чрезвычайной точностью. В то же время это была еще и экономия времени и сил. Но следует признать, что и отважным ученым, охваченным научным рвением, и туземцам, мучимым страшной жаждой в этом ужасном климатическом поясе, равно как и животным, уже настало самое время выйти к озеру Нгами. Никто бы не смог вынести двухнедельного похода в подобных условиях.

Двадцать первого января ровная и гладкая поверхность земли начала заметно изменяться. Она сделалась пересеченной и кочковатой. Около десяти часов утра на северо-западе люди заметили небольшую гору высотою от пятисот до шестисот футов, на расстоянии примерно пятнадцати миль. Это была вершина Скорцефа.

Бушмен внимательно осмотрел местность вокруг и после довольно долгого изучения, указав рукой на север, сказал:

— Нгами — там!

— Нгами! Нгами! — закричали туземцы, сопровождая выкрики бурным ликованием.

Бушмены хотели двигаться вперед и были готовы бегом преодолеть те пятнадцать миль, что отделяли их от озера. Но охотник сумел удержать их, заметив, что в этом краю, кишевшем макололами, для них очень важно не отрываться.

Между тем полковник Эверест, желая ускорить прибытие своего небольшого отряда на озеро Нгами, решил связать их стоянку с горой Скорцеф одним треугольником. Вершина горы, заканчивающаяся острым пиком, могла быть завизирована очень точно и тем самым способствовала хорошим наблюдениям. Для этого не понадобилось бы ждать ночи и посылать вперед отряд из матросов и туземцев, чтобы те установили фонарь на вершине Скорцефа. Итак, инструменты были налажены, а угол, образующий вершину последнего треугольника, уже полученный южнее, снова измерен на самой стоянке для большей точности.

Мокум разбил лишь временный лагерь, надеясь еще до ночи достичь столь желанного озера: но он не пренебрег ни одной из обычных предосторожностей и велел нескольким всадникам прочесать окрестности.

Справа и слева поднимались заросли, которые не мешало бы разведать. Тем не менее, со времени охоты на ориксов никаких следов макололов не попадалось, и с выслеживанием, которому подвергался караван, казалось, было покончено. Однако осторожный бушмен старался все время быть начеку, чтобы предотвратить неприятности.

Тем временем астрономы занимались построением своего нового треугольника. Согласно вычислениям Вильяма Эмери, этот треугольник должен подвинуть их очень близко к двадцатой параллели, у которой находилась конечная точка дуги, измеряемой ими в этой части Африки. Еще несколько операций по ту сторону озера Нгами — и вполне вероятно, что восьмой отрезок меридиана будет получен. Потом, после перепроверки расчетов, сделанной с помощью нового базиса, построенного непосредственно на поверхности почвы, это большое предприятие будет завершено. Поэтому неудивительно, что смельчаки-европейцы отличались на редкость боевым духом, ведь они уже видели себя осуществившими свои замыслы.

А как в это время проходила экспедиция русских? Вот уже шесть месяцев как члены международной комиссии расстались и ничего не знали друг о друге. Где находились теперь Матвей Струкс, Николай Паландер, Михаил Цорн? Переносили ли они с той же стойкостью, что и их коллеги из Англии, все тяготы? Страдали ли, испытывая лишения от нехватки воды и удручающей жары? Были ли менее засушливы районы, по которым они проходили, ведь их путь пролегал ближе к маршруту Дэвида Ливингстона? Может, русскому каравану больше повезло с продовольствием, потому что на их направлении, кроме Колобенга, существовали и другие деревни и селения, к примеру, Шокуане или Шошонг, не слишком удаленные от меридиана русских. Но с другой стороны, в этих не столь безлюдных районах нередки и налеты разбойников. Из того факта, что макололы, казалось, оставили преследование англичан, не следовало ли заключить, что они пошли по следам русской экспедиции?

Полковник Эверест, слишком занятый делами, не думал и не хотел думать об этих вещах, но сэр Джон Муррэй и Вильям Эмери часто беседовали между собой о судьбе своих бывших коллег. Суждено ли им увидеть их вновь? Увенчается ли успехом работа русских? Математический результат одного и того же предприятия, а именно определение величины градуса в этой части Африки, будет ли одинаков у обеих экспедиций, осуществлявших одновременно, но раздельно построение тригонометрической сети треугольников? Кроме того, Вильям Эмери много думал о своем товарище, отсутствие которого казалось ему таким невосполнимым, хорошо зная, что и Михаил Цорн тоже никогда его не забудет.

Между тем началось измерение угловых расстояний. Чтобы определить угол, который приходился на место стоянки, следовало наметить два визира, один из которых был образован конической[207] вершиной Скорцефа. В качестве другого визира, слева от меридиана, избрали остроконечный пригорок, расположенный на расстоянии всего лишь четырех миль. Его направление было дано одним из окуляров угломера.

Скорцеф, как уже было сказано, находился довольно далеко от стоянки. Но астрономы не имели иного выбора, поскольку это отдельно стоящая гора была единственной точкой, господствующей над местностью. Действительно, ни на севере, ни на западе, ни на другом берегу озера Нгами, которого еще не было видно, не возвышалось ни одной вершины. Слишком большая удаленность одного из визиров вынуждала исследователей податься значительно правее меридиана; но другого выхода у них не было. Одинокая эта гора была, таким образом, очень тщательно завизирована с помощью второго окуляра угломера, а отклонение друг от друга двух окуляров дало угловое расстояние, отделявшее Скорцеф от пригорка и, следовательно, величину угла, образованного с самой стоянкой. Полковник Эверест, добиваясь возможно большего приближения, сделал подряд двадцать поворотов, меняя положение окуляра по градуированному[208] кругу: таким образом он в двадцать раз уменьшил возможность ошибки и добился такого углового измерения, что точность его являлась абсолютной.

Все эти операции, несмотря на проявляемое туземцами нетерпение, бесстрастный Эверест проделал с той же тщательностью, с какой он осуществлял бы их в своей обсерватории в Кембридже. Весь день двадцать первого февраля прошел за этой работой, и только на исходе дня, примерно в половине шестого, когда снимать показания стало трудно, полковник закончил свои наблюдения.

— Я в вашем распоряжении, Мокум, — сказал он тогда бушмену.

— Несколько поздновато, полковник, — ответил Мокум, — и мне жаль, что вы не смогли завершить ваши работы до наступления темноты, ибо тогда мы могли бы перенести нашу стоянку уже на берег озера!

— А что нам мешает тронуться сейчас в путь? — спросил полковник Эверест. — Пятнадцать миль можно проделать и темной ночью, которая не сможет нас остановить. Дорога тут прямая, это ведь равнина, и мы не должны бояться, что заблудимся!

— Да... действительно... — как будто размышляя, ответил бушмен, — можно попробовать пойти на такую авантюру, хотя в этих местах, пограничных с озером Нгами, а предпочел бы переход при свете дня! Наши люди только и просят идти вперед, чтобы быстрее достичь пресноводного озера. Мы отправляемся, полковник!

— Если вам угодно, Мокум! — ответил полковник Эверест.

Как только все одобрили это решение, быков запрягли в повозки, лошадей оседлали, инструменты погрузили, и в семь часов вечера, когда бушмен отдал сигнал к отправлению, караван, подстегиваемый жаждой, двинулся напрямик к озеру Нгами.

При этом бушмен попросил всех троих европейцев взять с собой оружие и иметь при себе боеприпасы. Сам он поехал с карабином, который подарил ему сэр Джон, и в его патронташе не было недостатка в патронах.

Тронулись в путь. Ночь стояла темная. Толстый слой облаков скрывал созвездия. Однако в воздушных слоях, более близких к земле, тумана не было. Мокум, зрительные способности которого не переставали удивлять европейцев, зорко смотрел по сторонам и вперед по движению каравана. Несколько слов, которыми он обменялся с сэром Джоном, дали понять почтенному англичанину, что бушмен отнюдь не считает эту местность безопасной. А потому сэр Джон, со своей стороны, пребывал в готовности к любым событиям.

Караван уже три часа двигался в северном направлении, но, испытывая усталость, граничившую с изнеможением, шел не быстро. Приходилось часто останавливаться, чтобы подождать отстающих. Продвигались вперед из расчета три мили в час, и к десяти часам вечера маленький отряд от берегов Нгами отделяли еще шесть миль. Животные едва могли дышать в душную ночь, в столь сухом воздухе, что самый чувствительный гидрометр не обнаружил бы в нем и следа влаги.

Вскоре, несмотря на настоятельные просьбы бушмена, караван перестал представлять собой компактную группу. Люди и животные растянулись в очень длинную цепочку. Несколько волов, совсем выбившись из сил, свалились по дороге. Спешившиеся всадники едва волочили ноги, и их легко могла бы схватить даже небольшая кучка туземцев. А потому обеспокоенный Мокум, не жалея ни слов, ни жестов, передвигаясь от одного к другому, старался воссоединить свое войско, но это ему не удавалось, и вот уже, сам того не замечая, он стал терять из виду кое-кого из своих людей.

В одиннадцать часов вечера ехавшие впереди повозки находились уже милях в трех от Скорцефа. Несмотря на темень, эта одинокая гора вырисовывалась довольно отчетливо, возвышаясь в ночи как огромная пирамида. В темноте она казалась больше и в два раза выше, чем на самом деле.

Если Мокум не ошибся, то озеро должно было находиться сразу за Скорцефом, и речь шла о том, чтобы обогнуть гору самым кратчайшим путем, как можно скорее добраться до богатого источника пресной воды. Бушмен встал вместе с тремя европейцами во главе каравана и уже собирался было поворачивать влево, чтобы обойти гору, как вдруг его остановили выстрелы — очень отчетливые, хотя и далекие.

Англичане тотчас взвели курки и стали прислушиваться с вполне понятным напряжением. В местах, где туземцы пользуются только копьями и стрелами, выстрелы из огнестрельного оружия не могли не вызвать у них удивления и тревоги.

— Что это? — спросил полковник.

— Выстрелы! — ответил сэр Джон.

— Выстрелы! — воскликнул полковник. — А в каком направлении?

Вопрос был адресован бушмену, который ответил:

— Выстрелы произведены с вершины Скорцефа. Там сражаются! Несомненно, это макололы нападают на отряд европейцев!

— Европейцев! — повторил за ним Вильям Эмери.

— Да, господин Вильям, — ответил Мокум. — Это громкие выстрелы могут быть произведены лишь оружием европейцев, и, добавлю, очень точным оружием.

— Так, значит, это европейцы?..

Но полковник, прервав его, воскликнул:

— Господа, кто бы ни были эти европейцы, им надо прийти на помощь.

— Да! Да! Идемте! Идемте! — повторил Вильям Эмери, чье сердце тревожно сжалось.

Прежде чем направиться к горе, бушмен пожелал в последний раз собрать свое небольшое войско, которое могло быть неожиданно окружено группой разбойников. Но когда охотник съездил назад, оказалось, что караван рассеян, лошади выпряжены, повозки покинуты, а несколько силуэтов, маячивших на равнине, уже исчезают из виду, убегая в сторону юга.

— Трусы, — закричал Мокум, — они сразу забывают про все — и про жажду, и про усталость, лишь бы дать деру!

Потом, вернувшись к англичанам и их бравым матросам, он сказал:

— А мы двинемся вперед!

Европейцы вместе с охотником тотчас устремились в северном направлении, пришпоривая лошадей, понуждая их отдать оставшуюся у них силу и энергию.

Двадцать минут спустя все отчетливо услышали воинственный клич макололов. Каково их число, сказать еще было трудно. Эти бандиты-туземцы, вероятно, осаждали вершину Скорцефа, на которой можно было разглядеть вспышки огня. Виднелись кучки людей, карабкавшихся наверх по склонам.

Скоро полковник Эверест и его спутники зашли в тыл осаждавшей группы. Здесь они соскочили со своих изможденных коней и, крикнув громкое «ура», которое осажденные должны были услышать, сделали первые выстрелы по нападавшим туземцам. Услыхав частые выстрелы скорострельного оружия, макололы решили, что их осаждает многочисленное войско. Эта внезапная атака застала их врасплох, и они отступили, даже не пустив в ход луков со стрелами.

Не теряя ни секунды, полковник Эверест, сэр Джон Муррэй, Вильям Эмери, бушмен и матросы, непрерывно перезаряжая ружья и стреляя, бросились в самую гущу разбойников. Пятнадцать туземцев замертво пали под огнем их оружия.

Макололы разделились на две части. Европейцы кинулись в образовавшийся проход и, опрокидывая наземь туземцев, находившихся близко, моментально вскарабкались по склону горы наверх.

В десять минут достигли они вершины, окутанной темнотой, так как осажденные прекратили огонь из опасения попасть в тех, кто так неожиданно пришел им на помощь.

И этими осажденными оказались русские! Они все были здесь — Матвей Струкс, Николай Паландер, Михаил Цорн и пятеро их матросов. Но из туземцев, некогда составлявших караван, остался лишь один преданный им «форелопер». Струсившие туземцы, как и туземцы англичан, тоже покинули их в минуту опасности.

Матвей Струкс в тот момент, когда появился полковник Эверест, спрыгнул вниз с невысокой стены, сохранившейся на самой вершине Скорцефа.

— Вы ли это, господа англичане?! — воскликнул астроном из Пулкова.

— Они самые, господа русские, — ответил полковник с достоинством. — Но сейчас здесь нет ни русских, ни англичан! А есть только европейцы. Объединившиеся, чтобы защитить себя!

Глава XIX

ТРИАНГУЛЯЦИЯ ИЛИ СМЕРТЬ

Дружное «ура!» встретило слова полковника Эвереста. Перед лицом угрозы со стороны макололов, перед лицом общей опасности русские и англичане, позабыв о международном конфликте, должны были объединиться ради совместной обороны. Ситуация диктовала свои условия, и англо-русская комиссия снова воссоединилась перед лицом врага, оказавшись даже еще более дружной и сплоченной, чем раньше. Вильям Эмери и Михаил Цорн крепко обнимали друг друга. Остальные европейцы скрепили свой новый союз рукопожатием.

Первой заботой англичан было утолить жажду. В воде, доставляемой из озера, в русском лагере недостатка не было. Затем, укрывшись в каземате[209], составлявшем часть заброшенной крепости, построенной когда-то на вершине Скорцефа, европейцы поведали друг другу о том, что с ними произошло после их расставания в Колобенге. Тем временем матросы наблюдали за макололами.

Прежде всего, почему русские оказались на вершине этой горы, так далеко слева от их меридиана? По той же самой причине, по которой англичане очутились от своего далеко справа. Скорцеф, расположенный почти на полдороге между обеими дугами, являлся единственной возвышенностью в этом регионе, которая могла бы послужить для установления ориентира на берегу Нгами. Так что было совершенно естественно, что обе соперничающие экспедиции, оказавшись на этой равнине, встретились на единственной горе, которая могла послужить им для наблюдений. Действительно, русский и английский меридианы пересекали озеро в двух местах, довольно удаленных друг от друга. Отсюда возникла необходимость у операторов геодезически соединить южный берег Нгами с его северным берегом.

Затем Матвей Струкс изложил некоторые подробности об операциях, которые он только что выполнил. Триангулирование после Колобенга происходило без приключений. Первоначальный меридиан, который волею жребия достался русским, проходил по плодородной местности, слегка волнистой, облегчавшей создание тригонометрической сети. Русские астрономы, так же как и англичане, страдали от чудовищной жары этого пояса, но не от нехватки воды. Речек здесь было полно, и они приносили с собой спасительную свежесть. Лошади и волы вволю паслись на нескончаемом пастбище, на зеленых лугах, там и сям перемежавшихся лесами и чащами. Хищников участники экспедиции держали на почтительном расстоянии от лагеря, зажигая на всю ночь костры. Что до туземцев, то здесь жили оседлые племена, обитавшие в селениях и деревнях, где доктор Дэвид Ливингстон почти всегда находил радушный прием. Во время всего этого путешествия бушменам отнюдь не на что было жаловаться.

Двадцатого февраля русские дошли до Скорцефа и находились здесь уже около полутора суток, когда на равнине появились макололы в количестве трехсот-четырехсот человек. Испугавшись, бушмены тотчас покинули свои посты и оставили русских предоставленными самим себе. Макололы начали с того, что разграбили повозки, сгруппированные у подножия горы; но, к счастью, инструменты были еще раньше перенесены в крепость. Кроме того, они не тронули самоходную барку, ибо русские успели собрать ее до появления разбойников, и в настоящее время она стояла на якоре в небольшой бухте озера Нгами. Северный склон горы был отвесным и выходил прямо на правый берег озера, поэтому здесь крепость являлась неприступной. Но на южной стороне Скорцефа склоны были пологими, и приступ, который предприняли макололы, возможно, имел бы успех, если бы не чудесное появление англичан.

Таков вкратце был рассказ Матвея Струкса. В свою очередь полковник Эверест сообщил ему о происшествиях, случившихся с ними после разделения экспедиции, о тяготах и лишениях, о мятеже бушменов, о трудностях и препятствиях, которые пришлось преодолеть. Из обоих рассказов выходило, что русские все это время находились в более благоприятных условиях, чем англичане.

Ночь с двадцать первого на двадцать второе февраля прошла без приключений. Бушмен и матросы несли караул у подножья крепостной стены. Макололы больше не возобновляли своих атак. Но несколько костров, разожженных ими у подошвы горы, говорили о том, что бандиты стояли биваком на прежнем месте и отнюдь не отказались от своего плана.

На следующий день, двадцать второго февраля, на рассвете, покинув каземат, европейцы вышли осмотреть долину. Первые утренние лучи осветили почти всю обширную территорию до самого края горизонта. С южной стороны простиралась пустыня с ее желтоватой почвой и сгоревшей травой, засушливая и мертвая. У подножия полукругом расположился лагерь, посреди которого копошилось четыре-пять сотен туземцев. Их костры еще горели. На раскаленных угольях жарились куски мяса. Было очевидно, что макололы не хотели покидать этого места, хотя и так все, что у каравана было ценного — снаряжение, повозки, лошади, волы, провизия, — попало к ним в руки; но эта добыча, очевидно, их не удовлетворяла, похоже, они хотели, уничтожив европейцев, завладеть их оружием.

Русские и английские ученые, осмотрев лагерь туземцев, имели долгую и обстоятельную беседу с бушменом, но окончательное решение все же зависело от определенной помощи обстоятельств, и, прежде всего, следовало точно определить положение Скорцефа.

Астрономы уже знали, что эта гора на юге господствует над обширными равнинами, простирающимися вплоть до «карру». На восток и на запад от нее — продолжение этой пустыни, которая здесь сужается. На западном горизонте можно разглядеть расплывчатый силуэт холмов, окаймляющих плодородный край макололов; одна из столиц его, Макето, расположена примерно в ста милях северо-западнее озера Нгами.

На севере же гора Скорцеф возвышается над совершенно другой местностью. Какой контраст с засушливыми степями юга! Вода, деревья, пастбища — все богатство земли, которое может дать постоянная влажность! На пространстве протяженностью, по крайней мере, в сто миль Нгами катит с востока на запад свои прекрасные волны, которые сейчас оживали под лучами восходящего солнца. Наибольшая ширина озера совпадала с направлением земных параллелей. Но с севера на юг она, вероятно, составляла не более тридцати — сорока миль. По ту сторону озера местность вырисовывалась в виде легкого уклона, представляя очень разнообразный ландшафт с лесами, пастбищами, потоками воды, впадавшими в Лиамбию или в Замбези; и совсем на севере, по крайней мере, милях в восьмидесяти, цепь невысоких гор окаймляла ее своей живописной рамкой. Прекрасный край, лежащий, как оазис, посреди пустынь! Его земля, хорошо орошаемая, постоянно оживляемая сетью водных артерий, дышала жизнью. Это величественная Замбези поддерживала своими притоками существование такой пышной растительности! Самая большая река, какая только есть в Южной Африке, — такая же, как Дунай в Европе[210] и Амазонка в Южной Америке!

Такова была панорама, развернувшаяся перед взорами европейцев. Что касалось Скорцефа, то он возвышался над самым берегом озера, круто обрываясь прямо в воды Нгами. И все же склон был не так крут, чтобы матросы не могли лазать по нему туда и обратно; и вот по узкой крутой тропинке, ведущей с уступа на уступ, они спустились до самого озера, до того места, где стояла на якоре самоходная барка. Теперь, обеспечив себя питьевой водой, маленький гарнизон мог держаться, пока хватит провизии, за стенами брошенной крепости.

Но откуда тут эта крепость, в пустыне, на вершине горы? Стали расспрашивать Мокума, который уже бывал в этих краях, когда служил проводником у Дэвида Ливингстона. Он смог рассказать следующее.

Когда-то окрестности озера Нгами часто посещали торговцы слоновой костью и «черным товаром». Слоновую кость им поставляли слоны и носороги. «Черным товаром» была плоть человеческая, живая плоть, которую перевозили торговцы рабами. Земли вдоль Замбези кишели презренными иностранцами, занимавшимися работорговлей. Войны, «реззу»[211], грабежи внутри континента поставляли большое количество пленных, и пленников этих продавали, как рабов. Именно это побережье Нгами и служило перевалочным пунктом для торговцев, прибывавших с запада. Скорцеф некогда являлся центром стоянки караванов. Здесь они отдыхали, прежде чем пускаться в путь к низовьям Замбези, до самого устья. Вот торговцы и возвели здесь крепость, чтобы защитить себя и своих рабов от нападений разбойников, ибо нередки были случаи, когда пленных отбивали те же самые туземцы, которые их продали, чтобы потом продать их снова.

Такова история этой крепости, но теперь маршрут караванов изменился. Нгами уже не видит их на своих берегах, Скорцефу больше не приходится укрывать заморских купцов, и стены, увенчавшие когда-то его вершину, понемногу разрушились. От крепости этой остался лишь кусок стены в виде дуги, выпуклая часть которой обращена к югу, а вогнутая — на север. В центре этой стены возвышается небольшой каземат с бойницами, а над ним поднимается узкая деревянная вышка, силуэт которой, уменьшенный расстоянием, послужил визиром для зрительной трубы полковника Эвереста. Но какой бы разрушенной она ни была, крепость предоставляла европейцам надежное убежище. Скрываясь за крепостными стенами, сделанными из толстых глыб песчаника, вооруженные скорострельными ружьями, они смогут выстоять против армии макололов, пока им будет хватать еды и боеприпасов, и, возможно, довести до конца геодезическую операцию.

Боеприпасов у маленького отряда европейцев было предостаточно, поскольку ящик, в котором они помещались, еще в Колобенге погрузили в одну повозку с самоходной баркой, которую туземцам захватить не удалось. Иначе обстояло дело с провизией. В крепости не было съестных припасов и на два дня, чтобы прокормить восемнадцать человек, собравшихся теперь вместе: то есть троих английских и троих русских астрономов, десятерых матросов из команды судна «Королева и Царь», бушмена и «форелопера».

Закончив осмотр припасов и позавтракав — завтрак был весьма недолгим, — астрономы вместе с бушменом собрались в каземате, матросы в это время стояли на страже у стен крепости.

Обсуждался вопрос о серьезной нехватке продовольствия, и никто не знал, как предотвратить голод, когда охотник заметил:

— Вы озабочены, господа, нехваткой продовольствия, но я поистине не понимаю вашего беспокойства. У нас провизии только на два дня, утверждаете вы? Но кто нас заставляет находиться два дня в этой крепости? Разве мы не можем покинуть ее завтра, даже сегодня? Кто нам в этом помешает? Макололы? Но они не плавают по воде Нгами, как я знаю, а на самоходной барке я берусь за несколько часов переправить вас на северный берег озера!

Услыхав такое предложение, ученые переглянулись между собой и с удивлением уставились на бушмена. Поистине, могло показаться, что эта простая мысль даже не приходила им в голову.

А она действительно не приходила им в голову! Она и не могла прийти в голову этим отважным людям, которые должны были до конца проявить себя героями науки.

Сэр Джон Муррэй первым взял слово.

— Но, мой бравый Мокум, мы не завершили нашей операции.

— Какой операции?

— По измерению меридиана!

— Значит, вы думаете, что макололам есть дело до вашего меридиана? — возразил охотник.

— Что им нет до него дела — это ясно, — возразил сэр Джон Муррэй, — но нам-то до него есть дело, и мы не оставим этого предприятия незавершенным. Как по-вашему, дорогие коллеги?

— Мы все так считаем, — ответил полковник Эверест, который, высказавшись от имени присутствующих, выразил чувства, разделяемые всеми. — Мы не прекратим измерения меридиана! До тех пор, пока хоть один из нас останется жив, пока он будет в состоянии глядеть в окуляр зрительной трубы, триангуляция будет продолжаться! Если понадобится, мы станем производить замеры, держа ружье в одной руке, а инструмент — в другой, но будем стоять здесь до последнего вздоха.

— Да здравствует Англия! Да здравствует Россия! — закричали эти неутомимые ученые, которые выше всякой опасности ставили интересы науки.

Бушмен взглянул на своих компаньонов и ничего не ответил. Он их понял.

Итак, было решено. Геодезическая операция, несмотря ни на что, будет продолжена. Да, но как быть с таким препятствием, как озеро Нгами, как в этих условиях выбрать подходящий ориентир, — эти и многие другие вопросы сразу же встали перед мужественными астрономами. Тогда Матвей Струкс, уже два дня занимавший вершину Скорцефа, взял слово.

— Господа, — сказал он, — операция будет трудной, кропотливой, она потребует много терпения и усердия, но она отнюдь не невыполнима. О чем идет речь? О том, чтобы геодезически связать Скорцеф с ориентиром, расположенным к северу от озера, не так ли? А существует ли такой ориентир? Да, он существует; я уже выбрал пик на горизонте, который мог бы служить визиром для наших зрительных труб. Он возвышается северо-западнее озера, так что эта сторона треугольника будет пересекать озеро Нгами наискось.

— Что ж, — сказал полковник Эверест, — если такая точка визирования существует, то в чем загвоздка?

— Загвоздка, — ответил Матвей Струкс, — в расстоянии, которое отделяет Скорцеф от этого пика!

— Каково же это расстояние? — спросил полковник Эверест. — Не менее ста двадцати миль.

— Наша зрительная труба его возьмет.

— Но еще необходимо зажечь сигнал на вершине этого пика!

— Он будет зажжен.

— Для этого следует доставить туда фонарь!

— Его доставят.

— А все это время придется обороняться от макололов! — добавил бушмен.

— Будем обороняться!

— Господа, — сказал бушмен, — я в вашем распоряжении и буду делать все, что вы прикажете!

На этих словах преданного охотника и закончилась беседа, от которой зависела судьба научной работы. Ученые, объединенные одной идеей и решившие пожертвовать собой ради науки, вышли из каземата и стали изучать местность, простиравшуюся к северу от озера.

Матвей Струкс указал им пик, на котором он остановил свой выбор. Это был пик горы Валькирии. Он подымался на большую высоту, поэтому, несмотря на дистанцию, мощный электрический фонарь мог быть замечен с помощью зрительной трубы, снабженной увеличительными стеклами. Угол, который Скорцеф образовывал с Валькирией, с одной стороны, и с предыдущим ориентиром — с другой, вполне вероятно, завершит измерение меридиана, ибо пик, должно быть, расположен очень близко от двадцатой параллели. Отсюда понятна вся важность предстоящей операции и то, с какой горячностью астрономы стремились преодолеть все преграды.

Но надо было, прежде всего, заняться установкой фонаря, а для этого проделать сто миль по неизведанному краю. Михаил Цорн и Вильям Эмери вызвались установить фонарь и получили согласие. «Форелопер» согласился сопровождать их, и они тотчас стали готовиться в путь.

Не собирались ли они воспользоваться самоходной баркой? Нет. Они хотели, чтобы она осталась в распоряжении их коллег, которые, быть может, окажутся перед необходимостью срочно сняться с места, когда закончатся измерения. Чтобы пересечь озеро Нгами, достаточно было построить такую берестяную лодку, легкую и прочную одновременно, какую туземцы изготовляют за несколько часов. Мокум с «форелопером» спустились на берег озера, где росло несколько карликовых берез, и быстро справились с этой задачей.

В восемь часов вечера матросы погрузили в лодку инструменты, электрический фонарь, немного провизии, оружие и боеприпасы. Было условлено, что астрономы встретятся на северном берегу Нгами, у небольшой бухты, которую знали и бушмен и «форелопер». Кроме того, как только фонарь на Валькирии будет замечен и данные сняты, полковник Эверест зажжет огонь на вершине Скорцефа, с тем, чтобы Михаил Норн и Вильям Эмери смогли, в свою очередь, определить его положение. Попрощавшись со своими коллегами, Михаил Цорн и Вильям Эмери покинули крепость и спустились к лодке. Там их уже ожидали «форелопер» и два матроса — русский и англичанин.

Кругом стояла кромешная тьма. Веревку отвязали, и легкое судно под размеренные удары весел тихо заскользило по темной глади озера.

Глава XX

ВОСЕМЬ ДНЕЙ НА ВЕРШИНЕ СКОРЦЕФА

Астрономы смотрели вслед удалявшимся молодым коллегам, и сердце у них сжималось. Сколько тягот, сколько опасностей, быть может, ожидает этих смелых молодых людей в неведомых краях, по которым им предстояло пройти сто миль! Однако бушмен успокоил своих друзей, расхвалив ловкость и храбрость «форелопера». К тому же вряд ли макололы, слишком занятые осадой Скорцефа, станут наблюдать за берегами озера Нгами. Так или иначе, но Мокум считал — а интуиция[212] не обманывала его никогда, — что в крепости полковник Эверест и его компаньоны подвергаются большей опасности, чем два молодых астронома на северных тропах.

Ночью бушмен и матросы по очереди несли дежурство. Ведь враг совершает свои вылазки всегда под покровом темноты, не составляют исключения и туземцы. Но «эти рептилии» (как их презрительно называл охотник) в продолжение всей ночи так и не рискнули подняться по склонам Скорцефа. Быть может, они ждали подкреплений, с тем, чтобы атаковать гору со всех сторон и победить числом в борьбе с хорошо вооруженными осажденными?

Охотник не ошибся в своих предположениях, и, когда наступил день, полковник Эверест воочию убедился в заметном увеличении числа макололов. Их лагерь окружал подошву Скорцефа и делал всякое бегство через долину невозможным. К счастью, воды Нгами их не интересовали, и возможность отступления через озеро по-прежнему оставалась реальной. Но вопроса о бегстве не стояло. Европейцы занимали пост науки, который не собирались покидать. Теперь не было и следа личной вражды, которая некогда разделяла полковника Эвереста и Матвея Струкса. Они не вспоминали даже и о войне между их странами. Оба ученых шли к одной цели, оба хотели добиться результата, одинаково полезного обеим нациям, и выполнить свой научный долг.

Ожидая, когда на вершине Валькирии загорится огонь, астрономы занялись окончательными измерениями предыдущего треугольника. Эта операция, заключавшаяся в визировании двух последних ориентиров англичан, прошла без всяких затруднений, и результат ее был записан Николаем Паландером. Закончив эту работу, они договорились, что теперь приступят к ночным наблюдениям звезд, с тем, чтобы определить как можно точнее широту Скорцефа. Но еще оставался очень важный вопрос, который можно было решить только с помощью Мокума. В какой минимальный срок Михаил Цорн и Вильям Эмери смогут дойти до цепи гор, простиравшейся на севере от Нгами до ее главного пика, выбранного в качестве точки отсчета для последнего треугольника сети? Мокум ответил, что никак не менее чем в пять дней. Действительно, гору Валькирии отделяло от Скорцефа расстояние более чем в сто миль. Маленький отряд «форелопера» двигался пешком, и, учитывая трудности, которые могли встретиться в районе, часто пересекаемом речками, пять дней — это был даже слишком короткий срок.

Тогда было условлено о максимальном сроке в шесть дней, и, исходя из этого, установили распределение съестных припасов. Оказалось, что всей провизии хватало лишь на то, чтобы обеспечить каждому обычную порцию в течение двух дней. Она состояла из нескольких фунтов сухарей, консервированного мяса и «пеммикана». Полковник Эверест, с согласия своих коллег, решил, что дневной рацион будет уменьшен втрое. Только так съестных припасов могло хватить на шесть дней, пока на горизонте не появится столь нетерпеливо ожидаемый свет. Четверым европейцам, шестерым матросам и бушмену (всего одиннадцать человек) наверняка придется страдать от недостатка пищи, но они были выше таких страданий.

— Впрочем, ведь охотиться не запрещено! — сказал сэр Джон Муррэй бушмену.

Бушмен с сомнением покачал головой. Для него было бы удивительно, если бы на этой изолированной горе попалась какая-нибудь дичь. Но разве это причина, чтобы совсем не браться за ружье? И, сделав замеры, сэр Джон, пока его коллеги занимались сведением полученных измерений в оба реестра Николая Паландера, вместе с Мокумом покинул ограждение крепости, чтобы произвести обстоятельную разведку на горе Скорцеф. Тем временем макололы, спокойно стоявшие лагерем у ее основания, казалось, отнюдь не спешили предпринимать штурм. Возможно, в их намерения входило взять защитников крепости измором.

Итак, осмотр горы Скорцеф дал следующие результаты. Площадка, на которой возвышалась крепость, была не больше четверти мили в самом широком месте. На земле, покрытой довольно густой травой вперемежку с валунами, так и сям росли низкие кусты, состоявшие частью из гладиолусов. Красный вереск, протеи с серебристыми листьями, эрисеи с длинными фестонами составляли флору этой горы. На выступах лепились колючие кустарники высотою десять футов, с кистями белых цветов, пахнувших, как цветки жасмина, названия которых бушмен не знал[213]. Что касается фауны, то после целого часа наблюдений, сэру Джону мало что удалось увидеть. Однако несколько птичек с темным оперением и красным клювом вылетели откуда-то из кустов, и, разумеется, при первом же выстреле эта стая пернатых исчезла бы, чтобы больше не появиться. Таким образом, рассчитывать на то, что гарнизон удастся прокормить охотой, не приходилось.

— Можно попробовать половить рыбу в озере, — сказал сэр Джон, остановившись над северным склоном Скорцефа и созерцая великолепные просторы Нгами.

— Ловить рыбу без сетей и удочки, — ответил бушмен, — это все равно что стараться поймать птиц на лету. Но не будем отчаиваться. Ваша милость знает, что до сих пор нам уже не раз помогал случай, и я думаю, что он поможет и еще.

— Случай! — повторил сэр Джон Муррэй. — Если Бог захочет нам его послать, тогда случай — лучший благодетель рода человеческого, какой я только знаю! Нет более верного агента, более изобретательного мажордома![214] Он подоспел к нам в виде наших русских друзей, он привел их к нам именно тогда, когда мы того хотели, и он поведет нас незаметно к той цели, какую мы хотим достичь!

— И он накормит нас? — спросил бушмен.

— Наверняка накормит, друг Мокум, — ответил сэр Джон, — и, сделав это, он лишь исполнит свой долг!

— Слова «его милости» были, конечно, убедительны. Тем не менее, бушмен сказал себе, что случай — это такой слуга, который требует некоторого содействия со стороны хозяев, и он пообещал себе поспособствовать ему при надобности.

День двадцать пятого февраля не внес никаких изменений в положение как осаждающих, так и осажденных. Макололы оставались в своем лагере. Их стада волов и овец паслись на землях вокруг Скорцефа. Благодаря подпочвенным водам они оставались годными для пастбищ. Разграбленные повозки туземцы завезли в лагерь. Несколько женщин и детей занимались обычными хозяйственными делами. Время от времени какой-нибудь вождь, которого легко было узнать по пышности его одежд, поднимался на косогор, стараясь высмотреть удобные тропки, что привели бы прямо к вершине. Но пуля, выпущенная из нарезного ствола карабина, быстро возвращала его обратно в долину. На выстрел макололы отвечали воинственными криками, они выпускали несколько никому не опасных стрел, потрясали своими луками, и все опять успокаивалось.

На следующий день туземцы в количестве примерно пятидесяти человек стали карабкаться на гору сразу с трех сторон. Весь «гарнизон крепости» вышел наружу, к подножию стены. Европейское оружие, быстрозарядное и скорострельное, произвело опустошения в рядах макололов, и те скоро оставили попытку напасть на чужаков. Но тем снова пришлось подумать, что с ними будет, когда не десятки, а сотни макололов кинутся на штурм горы? Тут у сэра Джона Муррэя возникла мысль установить перед крепостью митральезу, сняв ее с самоходной барки. Но вся трудность состояла в том, чтобы втащить это тяжелое орудие по отвесно горчащим выступам, карабкаться по которым и налегке было не так просто. Матросам судна «Королева и Царь» пришлось проявить немало ловкости, проворства и отваги, но уже днем двадцать шестого февраля грозная митральеза была установлена в амбразуре зубчатой стены. Оттуда теперь в направлении лагеря макололов смотрели все ее двадцать пять стволов, расположенных веером. Туземцам предстояло скоро познакомиться с этим орудием смерти, которое цивилизованные нации двадцать пять лет спустя возьмут на вооружение.

Во время своего вынужденного бездействия на вершине Скорцефа астрономы каждую ночь вычисляли высоту звезд. Очень ясное небо, очень сухая атмосфера позволили им сделать превосходные наблюдения. Измерив широту Скорцефа, они получили цифру 19°37'18,265'' — величину с точностью до тысячных долей секунды, то есть почти до метра. Большей точности нельзя было добиться. Этот результат утвердил их в мысли, что они находятся, по крайней мере, в полуградусе от северной точки своей дуги, и, следовательно, их треугольник, который они стремились упереть в вершину пика Валькирии, завершит собою тригонометрическую сеть.

Следующий день, двадцать седьмого февраля показался очень долгим маленькому гарнизону. Если обстоятельства благоприятствовали «форелоперу», отправившемуся в путь пять дней назад, то он со своими спутниками уже мог прибыть на место сегодня. Значит, в эту ночь следовало наблюдать за горизонтом особенно тщательно, ибо там, на севере, мог появиться свет фонаря. Полковник Эверест и Матвей Струкс уже навели свой объектив таким образом, чтобы пик вошел в рамку объектива. Теперь если на вершине Валькирии появится свет, то его тотчас заметят и без промедления произведут нужный замер.

В течение этого дня сэр Джон тщетно прочесывал кустарники и высокие травы. Он не спугнул ни одного мало-мальски съедобного животного. Даже птицы, потревоженные в своем укрытии, улетели искать себе в прибрежной чаще более надежное убежище. Почтенный охотник досадовал, ибо сейчас он охотился не ради своего удовольствия, а трудился pro domo sua[215], если только это латинское выражение можно употребить применительно к желудку англичанина. Наделенный завидным аппетитом, сэр Джон, которого не могла удовлетворить третья часть рациона, поистине страдал от голода. Его коллеги легче переносили воздержание — то ли потому, что их желудки были менее требовательны, то ли потому, что, по примеру Николая Паландера, они могли заменить традиционный бифштекс одним-двумя уравнениями второй степени. Что касается матросов и бушмена, то все они голодали точно так же, как почтенный сэр Джон. Кстати, крошечный резерв продовольствия подходил к концу. Еще один день — и все припасы истощатся, и, если экспедиция «форелопера» задержалась в пути, гарнизон форта неизбежно окажется в отчаянном положении.

Ночь с двадцать седьмого на двадцать восьмое февраля прошла в наблюдениях. Темнота, спокойствие и прозрачность воздуха особенно благоприятствовали астрономам. Но горизонт оставался погруженным в глубокую тьму. Никакого признака света. Матвей Струкс и полковник Эверест, сменяя друг друга, тщетно вглядывались в окуляр подзорной трубы. Тем не менее, прошел еще только минимальный срок, отпущенный экспедиции Михаила Цорна и Вильяма Эмери. Их коллегам ничего не оставалось, как вооружиться терпением и ждать.

Днем двадцать восьмого февраля маленький гарнизон Скорцефа съел последний кусок мяса и сухари. Но надежда в сердцах отважных ученых не ослабевала, и, даже если им придется питаться только травой, они решили не покидать этого места, пока не завершат работу.

Наступила ночь. Вновь астрономы вооружились подзорной трубой. Один или два раза им казалось, что они видят свет фонаря, но скоро убеждались, что этим светом была подернутая дымкой звезда на горизонте.

Первого марта есть уже стало нечего. Вероятно, привыкнув в последние дни к малому количеству пищи, члены экспедиции легче перенесли ее абсолютное отсутствие, чем сами предполагали, но, если Провидение[216] не придет им на помощь, завтрашний день обещает жестокую пытку.

И Провидение не оставило их. Второго марта сэр Джон и Мокум, мучимые голодом, с блуждающими глазами бродили по вершине Скорцефа. Страшный голод терзал им внутренности. Не дойдут ли они до того, что начнут есть траву, которую топчут ногами, как об этом говорил полковник Эверест?!

— Вот если бы у нас были желудки жвачных животных! — повторял бедный сэр Джон. — Каким бы подспорьем стало для нас это пастбище! А то ведь никакого зверья, никакой птицы!

Говоря это, сэр Джон обращал взоры к огромному озеру, которое расстилалось под ним. Там матросы «Королевы и Царя» пытались поймать какую-нибудь рыбу, но тщетно, а водоплавающие птицы, летавшие стаями над поверхностью его спокойных вод, никого не подпускали к себе близко.

Тем временем сэр Джон и его спутник, которых ходьба вскоре чрезвычайно утомила, прилегли на траве, у подножия земляного пригорка высотою в пять-шесть футов. Тяжелый сон, скорее — забытье, затуманил им мозг, глаза непроизвольно закрылись. Понемногу они впали в состояние какого-то оцепенения. Пустота, которую они ощущали внутри, мучила их. А оцепенение могло на какое-то мгновение прекратить испытываемые муки, и они поддались ему. Сколько времени длилось это сонное состояние, ни бушмен, ни сэр Джон сказать не могли, но час спустя сэр Джон почувствовал, что его разбудили какие-то неприятные покалывания. Он встряхнулся, постарался снова заснуть, но покалывания продолжались, и, потеряв терпение, он открыл глаза.

По его одежде бегали полчища белых муравьев. Ими были покрыто все лицо и руки. Нашествие насекомых заставило его вскочить, словно внутри у него развернулась пружина. От этого резкого движения проснулся бушмен, лежавший с ним рядом. Мокум тоже был весь покрыт белыми муравьями. Но, к величайшему удивлению сэра Джона, Мокум, вместо того чтобы прогнать насекомых, стал брать их горстями, подносить ко рту и с жадностью есть.

— Тьфу! Какая гадость, Мокум! — произнес сэр Джон с отвращением.

— Ешьте! Ешьте! Делайте как я! — ответил охотник, не переставая жевать. — Ешьте! Это бушменский рис!..

Мокум действительно назвал насекомых так, как их называют туземцы. Бушмены охотно питаются этими муравьями, их существует два вида — белые муравьи и черные муравьи. Белые муравьи, по их мнению, более лакомое блюдо, в котором, правда, есть один недостаток: их надо съесть очень много. А потому африканцы обычно смешивают белых муравьев с соком мимозы. Но мимозы на вершине Скорцефа не было, и Мокум удовольствовался тем, что ел свой рис «в натуральном виде».

Сэр Джон, понукаемый голодом, который от вида жующего бушмена еще больше усилился, преодолев отвращение, решил последовать его примеру. Муравьи миллиардами выползали из своего огромного муравейника, чем и являлся на самом деле тот пригорок, у которого прикорнули двое спящих. Сэр Джон взял их целую пригоршню и поднес к губам. В самом деле, эта масса ему понравилась. Он нашел, что у муравьев очень приятный кисловатый вкус, и почувствовал, как боль в желудке стала понемногу стихать.

Между тем Мокум не забыл и о своих товарищах по несчастью. Он сбегал в крепость и привел сюда весь гарнизон. Матросы без всяких колебаний набросились на эту странную пищу. Пожалуй, Матвей Струкс и Паландер сомневались какое-то мгновение, но пример сэра Джона Муррэя подействовал на них, и бедные ученые, полуживые от недоедания, по крайней мере, перехитрили голод, поглотив огромное количество белых муравьев. И тут произошло нечто неожиданное.

Чтобы запастись впрок вкусными насекомыми, Мокум возымел идею разрушить одну сторону гигантского муравейника, который представлял собою пригорок конической формы с несколькими конусами меньшего размера по бокам, расположенными вокруг основного. Вооружившись топором, охотник уже нанес несколько ударов по большому сооружению, как вдруг странный звук привлек его внимание. Похоже было, что внутри муравейника кто-то ворчит. Бушмен прервал свою разрушительную работу и прислушался. Его компаньоны смотрели на него, не произнося ни слова. Он сделал несколько новых ударов топором. Послышалось более отчетливое ворчанье.

Бушмен стал молча потирать руки, глаза его заблестели. Топор снова обрушился на стенку и проделал в ней широкую, примерно с фут, дыру. Со всех сторон ее хлынули муравьи, но охотник не обращал на них внимания, предоставив матросам заниматься их сбором.

Вдруг в образовавшемся проеме появилось странное существо. Это было четвероногое животное с длинной мордой, маленьким ртом, вытягивающимся из него языком, прямыми ушами, длинным заостренным хвостом. Серая с красноватым оттенком шерсть покрывала его слегка приплюснутое тело, а короткие лапы имели устрашающий вид благодаря огромным когтям.

Короткого удара топором по морде было достаточно, чтобы уложить необычного животного.

— Вот наше жаркое, господа, — сказал бушмен. — Оно заставило себя ждать, но от этого не стало менее вкусным! Разведем огонь, возьмем ружейные штыки в качестве вертела и пообедаем так, как мы никогда еще не обедали!

Бушмен не слишком преувеличивал. Животное, которое он быстро и проворно разделал, был муравьед-ориктероп, разновидность большого муравьеда, которого голландцы знают также под названием «земляная свинья». Он очень часто встречается в Южной Африке, и муравейники не знают злейшего врага. «Мирмекофаг»[217] уничтожает полчища этих насекомых, а когда не может протиснуться в их узкие галереи, выуживает их оттуда, просовывая свой гибкий и липкий язык и втягивая его, густо облепленный муравьями, обратно в рот.

Вскоре подоспело жаркое. Ему не хватило, быть может, еще нескольких поворотов вертела, но изголодавшиеся люди были так нетерпеливы! Половину животного съели сразу, и его мясо, жесткое и целебное, было объявлено превосходным, хотя оно и отдавало муравьиной кислотой. Какая еда! И сколько дала она энергии и надежд этим отважным европейцам!

А ведь им сейчас так надо было, чтобы душу согревала надежда, ибо и в следующую ночь на темном пике Валькирии так и не появилось никакого света.

Глава XXI

FIAT LUX![218]

«Форелопер» и его маленький отряд ушли из крепости уже девять дней назад. Какие препятствия задержали их в пути? Люди или животные встали перед ними непреодолимой преградой? Что могло случиться с Михаилом Цорном и Вильямом Эмери? Уж не потеряны ли они безвозвратно для своих друзей?

Вполне понятны опасения, страхи и те переходы состояния от надежды к отчаянию, которые испытывали астрономы, запертые в скорцефской крепости. Их коллеги, их товарищи ушли уже девять дней назад! А через шесть, самое большое — семь дней, они должны были дойти до цели. Если через девять дней после их отправления все еще не загорелся фонарь на вершине Валькирии — значит, они погибли или попали в плен к кочевым племенам!

Такими печальными были мысли и скорбными — предположения, возникавшие в умах полковника Эвереста и его коллег. С каким нетерпением ждали они, когда солнце, наконец, скроется за горизонтом, чтобы начать свои ночные наблюдения! С каким тщанием они делали это! Все их надежды сосредоточились теперь в этом окуляре трубы, который должен был уловить далекий свет! Вся жизнь их зависела от этого маленького объектива! В продолжение всего дня третьего марта, бродя по склонам Скорцефа, едва обмениваясь несколькими словами, поглощенные только одной мыслью, они страдали так, как не страдали еще никогда! Нет, ни знойная жара пустыни, ни тяготи дневного перехода под палящими лучами тропического солнца, ни муки жажды не были столь гнетущими!

В течение дня они съели последние куски муравьеда, и весь гарнизон крепости перешел на пропитание, добываемое в муравейниках.

Пришла ночь, безлунная, тихая и ясная ночь, исключительно благоприятная для наблюдений... Но никакого света на остроконечной Валькирии не появилось. Вплоть до первых утренних лучей полковник Эверест и Матвей Струкс, сменяя друг друга, вели наблюдение за горизонтом с завидным старанием. Но ничего, совсем ничего не появилось на нем, и солнечный свет вскоре сделал всякое наблюдение невозможным!

Между тем макололы, казалось, решили ждать, когда голод вынудит осажденных к сдаче. И у них были на то основания. Четвертого марта голод снова стал мучить пленников Скорцефа, и несчастные европейцы, чтобы хоть немного уменьшить эти мучения, жевали луковичные корни тех самых гладиолусов, что росли среди выступов на склонах горы.

Пленников? Отнюдь нет! Полковник Эверест и его коллеги не являлись таковыми! Самоходная барка, по-прежнему стоявшая на якоре в маленькой бухте, могла перевезти их по водам Нгами к плодородным местам, где не было недостатка ни в дичи, ни в плодах, ни в овощных культурах! Несколько раз поднимался вопрос, не следует ли отправить бушмена на северное побережье, чтобы он поохотился там для гарнизона. Но это значило бы рисковать судном и, следовательно, их спасением, если макололы атакуют барку. Поэтому это предложение всякий раз отклонялось. Все должны были либо вместе уйти, либо вместе остаться. Что касалось того, чтобы покинуть Скорцеф раньше завершения геодезической операции, то об этом даже не было и речи. Следовало ждать, пока все шансы на успех не будут исчерпаны. Речь шла о терпении. А оно у всех было!

— Когда Араго, Био и Родригес, — сказал в тот день полковник Эверест собравшимся вокруг него товарищам, — решили продолжить меридиан от Дюнкерка до острова Ивица, ученые оказались в ситуации, почти подобной нашей. Речь шла о том, чтобы связать остров с побережьем Испании треугольником, стороны которого длиною превышали сто двадцать миль. Астроном Родригес должен был обосноваться в горах на этом острове и держать там зажженными лампы, тогда как французские ученые жили в палатке за сотню миль оттуда, в пустыне Лас-Пальмас. В течение шестидесяти ночей Араго и Био караулили свет фонаря, направление которого хотели определить. Обескураженные, они уже собирались отказаться от наблюдений, когда на шестьдесят первую ночь светящаяся точка, которую только ее неподвижность не позволяла спутать с какой-нибудь звездою шестой величины, появилась в поле зрения их трубы. Шестьдесят одна ночь ожидания! Что ж, господа, разве англичане и русские не смогут сделать того же, что сделали ради высших интересов науки французские астрономы?

Утвердительное «ура!» было общим ответом ученых. Хотя они могли бы заметить полковнику Эвересту, что ни Био, ни Араго на своей долгой стоянке в пустыне Лас-Пальмас не испытывали таких мук голода.

Днем в лагере макололов у подножия Скорцефа возникло большое оживление. Они сновали туда и обратно, что не могло не встревожить бушмена. Уж не собираются ли туземцы этой ночью попробовать предпринять новый штурм горы, или просто готовятся сняться со стоянки? Внимательно понаблюдав за ними, Мокум сумел заметить в их поведении враждебные намерения. Макололы готовили оружие к бою, женщины и дети, покинув лагерь, двинулись под началом нескольких проводников на восток, поближе к побережью Нгами. Так что было не исключено, что осаждавшие захотели в последний раз попытаться захватить крепость, прежде чем навсегда уйти в сторону Макето, их главного селения.

Бушмен сообщил европейцам о результатах своих наблюдений. Полковник Эверест отдал распоряжение ночью нести более бдительную охрану и привести все оружие в состояние боевой готовности. Число осаждавших могло быть очень значительным. Ничто не мешало им кинуться на склоны Скорцефа целыми сотнями. Стена крепости, разрушенная в нескольких местах, вполне давала возможность прохода какой-нибудь группе туземцев. Поэтому один из матросов — механик экипажа «Королевы и Царя» — получил приказ разогреть на барке котел и развести пары на тот случай, если бегство станет неизбежным. Этот приказ следовало исполнить после захода солнца, чтобы туземцы не обнаружили на озере судна.

Вечерняя трапеза состояла из белых муравьев и корней гладиолусов. Скудная пища для людей, которым, возможно, предстояло сражаться! Но они были полны решимости и без страха ожидали рокового часа.

В шесть часов вечера, когда на землю сразу, как это бывает в тропиках, опустилась ночь, механик по отвесному склону Скорцефа пробрался к судну и занялся топкой. Само собой разумеется, полковник Эверест не исключал возможности бегства лишь в самом крайнем случае, ему претила мысль покинуть свой наблюдательный пост, особенно ночью, ибо в любую секунду на вершине Валькирии мог зажечься фонарь Вильяма Эмери и Михаила Цорна.

Матросов расставили у подножия крепостной стены с приказом любой ценой защищать проломы в ней. Митральеза, заряженная и снабженная большим количеством патронов, высунула свои грозные стволы в амбразуру.

Прождали несколько часов. Полковник Эверест и русский астроном, стоя в узкой башне, постоянно следили за вершиной пика, на которую была наведена подзорная труба. Горизонт оставался довольно темным, в то время как в зените уже блистали изумительные созвездия южного неба. Ни один самый легкий порыв ветра не тревожил атмосферы. Эта глубокая тишина в природе казалась величественной.

Тем временем бушмен, стоя на выступе скалы, прислушивался к звукам, поднимавшимся с равнины. Понемногу звуки эти стали отчетливее. Мокум не ошибся в своих предположениях: макололы готовились к последнему штурму Скорцефа.

До десяти часов туземцы не двигались с места. Они потушили все огни, и лагерь погрузился в темноту. Внезапно бушмен заметил тени, двигавшиеся на склоне горы. Наступавшие были уже в ста шагах от плато, на котором стояла крепость.

— Тревога! Тревога! — крикнул Мокум.

Маленький гарнизон немедленно высыпал наружу и открыл плотную стрельбу по штурмующим. Макололы ответили на это воинственным кличем и, несмотря на непрерывную пальбу, не прекратили восхождение. При свете ружейных вспышек можно было увидеть туземцев, явившихся в таком количестве, что всякое сопротивление казалось невозможным. Однако пули, из которых ни одна не пропала даром, проделывали в этой массе большие бреши. Макололы падали гроздьями, скатывавшимися одна за другой обратно к подножию горы. В короткие промежутки между выстрелами осажденные могли слышать крики раненых. Но их ничто не останавливало. Макололы по-прежнему поднимались тесными рядами, не выпустив ни одной стрелы (чтобы не тратить на это время), желая во что бы то ни стало добраться до вершины Скорцефа.

Полковник командовал боем. Его коллеги, вооруженные, как и он, храбро сражались, не исключая и Паландера, который наверняка в первый раз держал в руке ружье. Сэр Джон то с одной скалы, то с другой, тут стреляя с колена, там — лежа, вытворял чудеса, и его карабин, раскалившись от частой стрельбы, уже обжигал ему руки. Что до бушмена, то в этой кровавой битве он превратился в терпеливого, отважного, уверенного в себе охотника, каким его и знали.

Однако ни восхитительная стойкость осаждаемых, ни верность их стрельбы — ничто не могло остановить стремительного потока, который накатывался на них. Одного убитого туземца заменяли двадцать других, а это было слишком много для двенадцати европейцев! После получасовой борьбы полковник Эверест понял, что сейчас его захлестнет.

Действительно, не только на южном склоне Скорцефа, но и на прилегающих склонах волна осаждавших все время нарастала. Трупы одних устилали дорогу другим. Некоторые туземцы делали себе из мертвых щиты и поднимались наверх, укрываясь за их телами. Все это при коротких и редких вспышках выстрелов выглядело зловеще и устрашающе. Нападением диких зверей был штурм этих грабителей, жаждущих крови, они были хуже, чем дикие животные африканской фауны! Они вполне стоили тигров, которых как раз не хватает на этом континенте!

В половине одиннадцатого первые туземцы достигли площадки на вершине Скорцефа. Осаждаемые не могли сражаться с ними врукопашную, то есть в условиях, когда им не могло служить оружие. Таким образом, срочно надо было искать убежища за крепостной стеной. К счастью, маленький отряд был целым и невредимым, потому что макололы не пустили еще ни одной стрелы.

— Всем отойти! — крикнул полковник громким голосом, перекрывшим шум сражения.

И, сделав последние выстрелы, осажденные, следуя за своим начальником, укрылись за стенами крепости.

Это отступление было встречено ликующими криками туземцев. Они тут же столпились перед центральной брешью, намереваясь вскарабкаться здесь наверх.

Но тут внезапно раздался страшный грохот, какой-то жуткий треск, какой бывает при электрическом разряде в атмосфере. Это заговорила митральеза, которой управлял сэр Джон. Ее двадцать пять стволов, расположенных веером, поливали свинцом сектор более чем в сто футов на поверхности площадки, которую заполонили туземцы. Пули, непрерывно подаваемые автоматическим механизмом, падали на осаждавших градом. В ответ на выстрелы этого ужасного орудия сначала раздались крики, но они тут же стихли, и тогда тучей полетели стрелы, которые не причинили и не могли причинить никакого вреда осажденным.

— Она в порядке, ваша крошка! — сдержанно сказал бушмен, подойдя к сэру Джону. — Когда вы только устанете сотрясать воздух?

Но митральеза уже молчала. Макололы, пытаясь укрыться от этого града пуль, исчезли. Они сгрудились на флангах форта, оставив площадку сплошь усеянной своими покойниками.

Что же делали в эту минуту передышки полковник Эверест и Матвей Струкс? Они вернулись на свой наблюдательный пост в башне, и там, прильнув глазом к трубе угломера, высматривали во тьме пик Валькирии. Ни крики, ни опасность не могли взволновать их! Со спокойной душой, с ясным взглядом, великолепные в своем самообладании, они смотрели, они наблюдали с такой тщательностью, словно находились под куполом обсерватории, и, когда завывания макололов дали им знать, что сражение возобновилось, ученые договорились по очереди дежурить возле драгоценного инструмента, после чего полковник Эверест вернулся на линию огня.

Действительно, борьба возобновилась. Митральезы уже было недостаточно, чтобы отразить врага, толпы макололов появились у всех брешей с леденящими душу криками. Около получаса шел бой перед отверстиями в стене. Осажденные, будучи под защитой своего огнестрельного оружия, получили лишь несколько царапин от наконечников копий. Ожесточение с той и другой стороны не убывало, а гнев возрастал, когда дело доходило до рукопашной.

Тогда-то, примерно в половине двенадцатого, в самой гуще схватки, посреди грохота перестрелки около полковника Эвереста появился Матвей Струкс. Его взгляд был одновременно и сияющим и растерянным. Одна стрела только что воткнулась ему в шляпу и еще подрагивала над головой.

— Фонарь! Фонарь! — повторял он.

— Неужели? — воскликнул полковник Эверест, щелкая затвором ружья.

— Да! Фонарь!

— Вы его увидели?

— Да!

При этих словах полковник, в последний раз разрядив карабин, издал победное «ура!» и кинулся к башне, сопровождаемый своим бесстрашным коллегой.

Там полковник нагнулся к подзорной трубе и, сдерживая биение сердца, стал смотреть. О, в этот момент перед его глазами прошла вся его жизнь! Да! Фонарь был на месте, поблескивая в сетке делений объектива! Да! На вершине Валькирии горел свет! Да! Последний треугольник наконец-то нашел свою точку опоры!

Поистине великолепное зрелище представляли собой два ученых, производивших наблюдения в самый разгар схватки. Туземцы, число которых было слишком велико, напирали на стену. Сэр Джон и бушмен оспаривали у них каждый фут земли. На пули европейцев отвечали стрелы макололов, на удары копий — удары топора. И, однако, один за другим полковник Эверест и Матвей Струкс, склоняясь над прибором, беспрестанно производили измерения! Они повторяли и повторяли повороты круга, чтобы проверить ошибки в прочтении данных, а бесстрастный Николай Паландер отмечал в своем реестре результаты их наблюдений! Не раз над их головами пролетали стрелы, но они продолжали визировать фонарь на Валькирии, а потом с помощью лупы уточняли показания верньера, и один неутомимо проверял результаты, полученные другим!

— Еще одно измерение, — говорил Матвей Струкс, поворачивая трубу по разделенному на градусы лимбу.

Наконец огромный камень, брошенный рукой туземца, выбил реестр из рук Паландера и, опрокинув угломер, разбил его.

Но измерения уже были закончены! Направление фонаря было вычислено с точностью до тысячных долей секунды!

Теперь оставалось бежать, чтобы спасти результаты этой великолепной, героической работы. Туземцы уже проникли в каземат и с минуты на минуту могли появиться в башне. Взяв свое оружие, полковник Эверест и два его коллеги вместе с Паландером, подобравшим свой драгоценный реестр, выскочили через один из проломов. Их товарищи снаружи — некоторые из них были легко ранены — приготовились прикрывать отступление.

Но в тот момент, когда астрономы уже начали спускаться по северному склону Скорцефа, Матвей Струкс воскликнул:

— А наш сигнал!

Действительно, на фонарь, зажженный их двумя молодыми коллегами они забыли ответить световым сигналом. Для завершения геодезической операции Вильяму Эмери и Михаилу Цорну в свою очередь следовало завизировать вершину Скорцефа, и конечно же там, на пике, они сейчас с нетерпением ожидали, что этот огонь появится.

— Еще одно усилие! — воскликнул полковник Эверест.

И в то время как его соратники с нечеловеческой энергией теснили ряды макололов, он вернулся в башню.

Башня эта была срублена из сухих бревен. Одной искры было достаточно, чтобы она загорелась. Полковник поджег ее с помощью кремня. Дерево тотчас затрещало, и полковник, бросившись наружу, догнал своих товарищей.

Несколько минут спустя, под градом стрел и под дождем человеческих тел, кидавшихся вниз со Скорцефа, европейцы спускались по уступам, толкая перед собой митральезу, которую ни за что не хотели оставить. В последний раз отбив атаку туземцев огнем этого орудия, они добрались до барки.

Механик держал ее под парами. Канат перерубили, винт пришел в движение, и судно «Королева и Царь» быстро двинулись вперед по темной глади озера.

Когда барка удалилась далеко от берега, ее пассажиры увидели вершину Скорцефа. Охваченная пламенем башня горела, как факел, и ее яркий свет, конечно, уже увидели на пике Валькирии.

Громкое «ура!» англичан и русских встретило этот гигантский фонарь, свет которого заставил далеко отступить ночную тьму.

Вильям Эмери и Михаил Цорн не могли жаловаться!

В ответ на их звездочку им показали целое солнце.

Глава XXII,

В КОТОРОЙ НИКОЛАЙ ПАЛАНДЕР ВЫХОДИТ ИЗ СЕБЯ

Когда наступило утро, барка причалила к северному побережью озера. Полковник Эверест и его спутники, готовившиеся к тому, что придется стрелять, разрядили свои карабины, и судно «Королева и Царь» встало на якорь в небольшой бухточке между двух скал.

Бушмен, сэр Джон Муррэй и один из матросов отправились обследовать окрестности. Местность оказалась безлюдна. Ни одного следа макололов. Но, к большой радости для изголодавшегося отряда, дичи водилось предостаточно. В высокой траве лугов и под тенью древесных зарослей паслись стада антилоп. Кроме того, на берегах Нгами обитало множество водоплавающей птицы семейства утиных. Охотники возвратились с большой добычей. Англо-русская экспедиция смогла подкрепиться вкусным мясом, в котором у них теперь не было недостатка.

В то утро пятого марта вблизи озера Нгами, на берегу небольшой речки, под высокими ивами астрономы разбили лагерь. Местом встречи, условленным с «форелопером», как раз и было северное побережье озера, прорезанное в этом месте маленькой бухтой. Итак, им выпало несколько дней вынужденного отдыха, на что никто и не думал жаловаться — после столь большого напряжения сил. Николай Паландер воспользовался этим, чтобы вычислить результаты последних тригонометрических операций. Мокум и сэр Джон получили разрядку, охотясь как одержимые в этом богатом дичью краю, плодородном и изобилующем водою, который почтенный англичанин охотно приобрел бы для британского правительства.

Через три дня, восьмого марта, выстрелы возвестили о прибытии отряда «форелопера». Вильям Эмери и Михаил Цорн, два матроса и бушмен возвратились живыми и невредимыми. Они в целости доставили свой теодолит — единственный инструмент, который остался теперь в распоряжении англо-русской комиссии.

Как были встречены молодые ученые и их спутники, не поддается описанию. Наконец от них потребовали рассказа о путешествии на пик Валькирии. И вот что услышали в ответ.

Два дня они проплутали в огромном лесу, раскинувшемся в предгорье. Не имея никакого ориентира, идя по компасу, дававшему довольно приблизительные показания, они никогда не достигли бы горы Валькирии, если бы не сметливость их проводника. «Форелопер» везде и всюду проявлял себя как умный и преданный человек. Восхождение на пик было тяжелым. Все это стало причиной опоздания. Наконец они смогли добраться до вершины Валькирии. Электрический фонарь они установили днем четвертого марта, и в ночь с четвертого на пятое марта его свет, увеличенный мощным отражателем, впервые загорелся на вершине горы. Таким образом, наблюдатели на Скорцефе заметили его почти сразу, как только он появился. Когда же на вершине Скорцефа загорелся огонь, они легко его обнаружили и определили его направление с помощью теодолита. Так закончили измерение треугольника, вершина которого опиралась на пик Валькирии.

— А широта этого пика, — спросил полковник Эверест у Вильяма Эмери, — вы ее определили?

— И очень точно, полковник, благодаря удачным наблюдениям звезд, — ответил молодой астроном.

— Итак, этот пик находится?..

— На широте девятнадцать градусов тридцать семь минут тридцать пять целых триста тридцать семь тысячных секунды — с точностью до трехсот тридцати семи тысячных секунды, — ответил Вильям Эмери.

— Что ж, господа, — снова сказал полковник, — наша цель достигнута. Мы измерили дугу меридиана более чем в восемь градусов с помощью шестидесяти трех треугольников, и когда результаты наших операций будут просчитаны, мы узнаем точную величину градуса и, следовательно, величину метра в этой части земного шара.

— Уррра! Уррра! — закричали англичане и русские, охваченные одинаковым порывом.

— Теперь, — добавил полковник Эверест, — нам лишь остается добраться до Индийского океана, спустившись вниз по течению Замбези. Как вы считаете, господин Струкс?

— Да, полковник, — ответил астроном из Пулкова, — но я думаю, что наши измерения должны подвергнуться математической проверке. Поэтому я предлагаю продолжить на восток тригонометрическую сеть до того момента, пока мы не найдем подходящего места для измерения нового основания непосредственно на земле. Только сравнив величину базиса, полученного путем вычислений, и базиса, полученного путем прямого его измерения, мы узнаем степень точности, на которую могут рассчитывать наши геодезические операции!

Предложение Матвея Струкса было принято без возражений. Необходимость такой проверки никто, конечно, не мог оспаривать, и было решено, что, пока ученые будут строить цепь вспомогательных треугольников, чтобы в удобном месте, наконец, измерить базис с помощью базисных линеек, самоходная барка начнет спускаться по притокам Замбези. Затем, ниже знаменитых водопадов Виктории[219], она будет ждать астрономов.

Шестого марта с восходом солнца маленький отряд, направляемый бушменом, отправился в путь. В западной стороне ученые выбрали ориентиры, измерили углы и надеялись, что в этом районе, благоприятном для установки визиров, они легко построят вспомогательную сеть треугольников. Бушмен очень ловко поймал «кваггу» — разновидность дикой лошади, с коричневой и белой гривой, с красноватой и полосатой, как у зебры, спиной, и худо-бедно сделал из нее вьючное животное, чтобы везти на ней кое-какой багаж каравана, теодолит, линейки и подставки, предназначенные для измерения базиса, которые были спасены от туземцев вместе с баркой.

Путешественники продвигались довольно быстро. Работы не слишком задерживали исследователей. Для дополнительных треугольников, незначительных по площади, в этой волнистой местности легко находились точки опоры. Путешественники могли укрываться от солнца в тени высоких деревьев, возвышавшихся над землей, но температура была вполне переносимой — от ручьев и прудов высоко в воздух поднимались испарения, смягчавшие воздействие солнечных лучей. Более того, охота давала хорошее пропитание маленькому каравану. О макололах не было и речи. Вероятно, разбойничьи их банды бродили гораздо южнее Нгами.

В течение двадцати одного дня, с шестого по двадцать седьмое марта, не произошло ничего достойного упоминания. Искали в первую очередь место, подходящее для установления базиса, но такого в этих краях пока не находилось. Для подобной операции требовалось довольно обширное пространство с ровной поверхностью в несколько миль, а как раз теперь неровности почвы — возвышения, столь полезные для установления визирных реек, — препятствовали непосредственному измерению базиса. Таким образом, отряд все время держал путь на северо-восток, иногда следуя вдоль правого берега Шобэ, одного из главных притоков в верхнем течении Замбези, чтобы обойти стороной Макето — главное селение макололов.

Полковник Эверест и его спутники проходили по относительно освоенной местности и уже приближались к тем селениям Замбези, которые некогда посещал доктор Ливингстон. Итак, они думали, и не без оснований, что самая трудная часть задачи уже выполнена. И можно было бы сказать, что они не ошибались, если бы не одно происшествие, которое чуть не погубило результаты всей их работы. Героем этого приключения (или, как он считал — жертвой) стал Николай Паландер.

Все знали, что этот бесстрашный, но увлекающийся математик, погрузившись в свои цифры, иногда надолго отставал от своих спутников. На равнине эта его привычка не представляла большой опасности. На след отсутствующего товарища быстро выходили. Но в лесистой местности рассеянность Паландера могла иметь очень серьезные последствия. А потому Матвей Струкс и бушмен тысячу раз давали ему советы на сей счет. Николай Паландер обещал придерживаться их, каждый раз очень сильно удивляясь этой излишней предосторожности. Этот достойный человек сам вовсе не знал о своей рассеянности!

Итак, как раз в этот день, двадцать седьмого марта, Матвей Струкс и бушмен вот уже несколько часов как потеряли из виду Николая Паландера. Отряд шел через заросли, образованные тесно растущими низкими и густыми деревьями, которые чрезвычайно ограничивали видимость до самого горизонта. Как никогда необходимо было держаться компактной группой, ибо чрезвычайно трудно было бы найти следы человека, заблудившегося в этом лесу. Но Николай Паландер, ничего не видя и не предвидя, с карандашом в одной руке, с реестром — в другой, переместился на левый фланг отряда и скоро пропал. Что и говорить о беспокойстве, охватившем Матвея Струкса и его коллег, когда около четырех часов вечера они не обнаружили Николая Паландера. Воспоминание о приключении с крокодилами было еще свежо в их памяти, но рассеянный математик был, вероятно, единственным человеком из всех, кто забыл о нем!

Итак, в отряде царила встревоженность и в продвижении его вперед возникла заминка — до тех пор, пока Николай Паландер не объявится. Стали звать его. Тщетно. Бушмен с матросами отправились на поиски, и в радиусе четверти мили обыскали все кусты, прочесали лес, они шарили в высокой траве, стреляли из ружей! Ничего. Николай Паландер не объявился.

Всеобщее беспокойство все больше росло, но надо сказать, что у Maтвея Струкса к этому беспокойству добавилось огромное раздражение против своего незадачливого коллеги. Уже во второй раз такое происшествие случается именно с Николаем Паландером; и действительно, если полковник Эверест выступит с упреками, то он, Матвей Струкс, конечно же ничего не сможет на это ответить. При подобных обстоятельствах не было иного решения, кроме как разбить в лесу лагерь и приступить к более тщательным поискам, дабы найти математика.

Полковник и его спутники остановились возле довольно большой поляны, как вдруг крики — совершенно нечеловеческие крики — раздались в нескольких сотнях шагов слева из леса. И почти сразу появился Николай Паландер. Он мчался со всех ног. Он был без шапки, с всклокоченными волосами, наполовину без одежды, лохмотья которой прикрывали только бедра.

Несчастный добежал до своих товарищей, которые засыпали его вопросами. Но у бедного человека глаза вылезли из орбит, зрачки были расширены, спазмы в носоглотке мешали его частому и прерывистому дыханию, он не мог говорить. Он пытался было отвечать, но слова застревали у него в горле.

Что же произошло? Почему такая растерянность, почему такой страх, все бесспорные признаки которых Николай Паландер выражал в такой крайней степени? Оставалось только гадать.

Наконец из горла Паландера вырвались почти невнятные слова:

— Реестры! Реестры!

При этих словах астрономы вздрогнули. Они все поняли! Реестры, оба реестра, в которых были записаны результаты всех тригонометрических операций, эти реестры, с которыми математик никогда не расставался, даже во сне, эти реестры пропали! Этих реестров не было при Николае Паландере! Потерял ли он их? Украли ли их у него? Теперь не важно! Реестры утеряны! Все переделывать, все начинать сначала!

В то время как члены экспедиции в ужасе молча смотрели друг на друга, Матвей Струкс дал волю своему гневу! Он не мог сдержаться! Как только он не назвал несчастного, какими только эпитетами его не наградил! Он не побоялся даже пригрозить ему карами со стороны русского правительства, добавив, что если он не умрет под кнутом, то сгниет в Сибири!

На все это Николай Паландер отвечал лишь частыми кивками головы. Он, казалось, хотел сказать, что согласен с любым приговором, сказать, что вполне заслуживает их все, что они даже слишком мягки для него!

— Но если его ограбили! — сказал, наконец, полковник Эверест.

— Неважно! — воскликнул Матвей Струкс, окончательно выйдя из себя. — Почему этот презренный удалился из отряда? Почему он не остался возле нас, после всех рекомендаций, которые мы ему давали!

— Да, — ответил сэр Джон, — верно, но надо, наконец, узнать, потерял он реестры или у него их украли. Вас ограбили, господин Паландер? — спросил сэр Джон, обратившись к бедняге, изнемогавшему от усталости. — Вас ограбили?

Николай Паландер сделал утвердительный жест.

— А кто вас ограбил? — снова спросил сэр Джон. — Должно быть, это туземцы, макололы?

Николай Паландер сделал отрицательный жест.

— Европейцы, белые? — добавил сэр Джон.

— Нет, — ответил Николай Паландер сдавленно.

— Но кто же тогда? — воскликнул Матвей Струкс, поднеся сжатые кулаки к лицу несчастного.

— Нет, — произнес Николай Паландер, — не туземцы... не белые... а бабуины![220]

Воистину, если бы обстоятельства этого происшествия не были столь печальны, полковник и его компаньоны от души рассмеялись бы в ответ на такое признание! Николай Паландер был ограблен обезьянами!

Бушмен поведал своим спутникам, что такое случается часто. Неоднократно, на его памяти, эти самые «шакмас» — павианы со свиноподобными головами, принадлежащие к роду бабуинов, многочисленные стада которых встречаются в лесах Африки, нахально обирали путешественников. Математик дал обокрасть себя этим разбойникам не без борьбы, о чем свидетельствовала его, вся в клочьях, одежда. Но это никоим образом его не оправдывало. Такого бы не случилось, если бы он оставался со всеми, а теперь реестры научной комиссии утрачены, и это — невосполнимая утрата, сделавшая напрасными столько перенесенных опасностей, столько страданий и столько жертв!

— Фактически, — сказал полковник Эверест, — не стоило измерять дугу меридиана в дебрях Африки, чтобы какой-то растяпа...

Он не докончил фразы. Зачем казнить несчастного, который уже и так казнит сам себя и которого вспыльчивый Струкс не переставал награждать самыми нелестными эпитетами!

Однако надо было действовать, и бушмен стал действовать. Он один из всех (поскольку потеря не касалась его непосредственно) сохранил самообладание. Ведь надо признать, что европейцы, все без исключения, были убиты горем.

— Господа, — сказал бушмен, — я понимаю ваше отчаяние, но не надо терять напрасно драгоценные секунды. У господина Паландера украли реестры. Он был ограблен бабуинами, что ж! Нам надо не мешкая догнать воров. Эти «шакмас» берегут украденные вещи! А реестры несъедобны, и, если мы найдем вора, мы найдем реестры при нем!

Предложение показалось резонным. Бушмен зажег у всех лучик надежды. Нельзя было дать ему потухнуть. Николай Паландер оживился при этих словах бушмена. В нем проснулся совсем другой человек. Он сорвал с себя остатки покрывавших его лохмотьев, взял у одного матроса куртку, у другого — шапку и заявил, что готов вести своих товарищей к месту преступления!

В тот же вечер, изменив путь согласно направлению, указанному математиком, отряд полковника Эвереста направился прямо на запад.

Ни в эту ночь, ни на следующий день они не настигли грабителей. Во многих местах по некоторым следам, оставленным на земле или на коре деревьев, бушмен и «форелопер» узнавали о том, что здесь недавно проходили павианы. Николай Паландер утверждал, что ему пришлось иметь дело с дюжиной этих животных. Вскоре возникла уверенность, что отряд напал на их след; все шли с чрезвычайными предосторожностями, все время пригибаясь, потому что бабуины — очень чуткие и умные существа, и к ним не так-то легко приблизиться. Мокум рассчитывал на успех только в случае, если удастся застать «шакмас» врасплох.

На следующий день, около восьми часов утра, один из русских матросов, выдвинувшись вперед, заметил если не вора, напавшего на Николая Паландера, то, по крайней мере, его приятелей. Он осторожно вернулся к отряду.

Бушмен велел всем остановиться. Европейцы, решив слушаться его во всем, стали ожидать инструкций. Бушмен попросил их оставаться на месте, а сам, взяв с собой сэра Джона и «форелопера», направился к той части леса, где побывал матрос, заботясь о том, чтобы его спутники держались под прикрытием деревьев и кустарников.

Скоро они заметили бабуина и почти в то же время — десяток других обезьян, которые прыгали между деревьями. Спрятавшись за стволами, бушмен и два его товарища стали пристально наблюдать за ними.

Действительно, это, как и говорил Мокум, было стадо «шакмас», покрытых зеленоватой шерстью, с черными ушами и мордой, с длинным, находившимся в постоянном движении хвостом, волочившимся по земле; это очень сильное животное, чьи мощные мускулы, хорошо вооруженные челюсти и острые когти делают его грозным зверем, даже для хищников. «Шакмас» — настоящие разбойники по природе, они разоряют пшеничные и маисовые поля и являются бичом буров, слишком часто опустошая их жилища.

Играясь, они лаяли и повизгивали, словно большие неуклюжие собаки, на которых и были похожи. Никто из них не заметил следивших за ними охотников. Но находился ли в этой группе грабитель Николая Паландера? Это было важно выяснить. Впрочем, никаких сомнений не осталось, когда «форелопер» показал своим спутникам на одного из «шакмас», туловище которого все еще было опоясано куском ткани, вырванным из одежды Николая Паландера.

О! В душе сэра Джона Муррэя вновь вспыхнула надежда. Он не сомневался, что эта большая обезьяна — хранитель похищенных реестров! Надо было захватить ее любой ценой, а для этого — действовать с величайшей осторожностью. Одно неловкое движение, и все стадо снимется с места и умчится в лес, где его уже не поймаешь.

— Останьтесь здесь, — сказал Мокум «форелоперу». — «Его милость» и я вернемся за нашими компаньонами, и мы попробуем окружить стадо. А вы постарайтесь не потерять из виду этих мародеров![221]

«Форелопер» остался на вверенном ему посту, а бушмен и сэр Джон вернулись к полковнику Эвересту.

Окружить группу павианов — то был и в самом деле единственный способ захватить виновника. Европейцы разделились на два отряда. Один, в составе Матвея Струкса, Вильяма Эмери, Михаила Цорна и троих матросов, должен был подойти к «форелоперу» и вытянуться в цепочку полукругом вокруг него. Другой отряд, в который входил Мокум, сэр Джон, полковник, Николай Паландер и трое остальных матросов, взял влево от них, так чтобы обогнуть позицию и напасть на обезьян. Следуя рекомендациям бушмена, все продвигались с чрезвычайной осторожностью.

Оружие было наготове, когда они условились, что все будут стрелять в «шакмас», опоясанного лоскутом ткани.

Николай Паландер, рвение которого едва удавалось усмирить, шел рядом с Мокумом. Последний присматривал за ним из опасения, как бы в ярости ученый не сделал какую-нибудь глупость. И действительно, почтенный астроном уже не владел собой. Для него это был вопрос жизни и смерти.

После получаса ходьбы, во время которой делались частые остановки, бушмен решил, что пришло время действовать. Его спутники, расставленные на расстоянии двадцати шагов один от другого, стали тихо двигаться вперед. Не было произнесено ни одного слова, не сделано ни одного случайного движения, не раздавлено ни одной ветки. Можно было подумать, что это отряд краснокожих крадется тропою войны.

Внезапно охотник остановился. Его спутники мгновенно последовали его примеру, положив палец на спусковой крючок ружья.

Стадо «шакмас» было уже хорошо видно. Животные что-то почуяли. Они насторожились. Бабуин, отличавшийся высоким ростом (как раз похититель реестров), подавал явные знаки беспокойства. Николай Паландер признал своего обидчика, этого разбойника с большой дороги. Только, похоже, реестров при нем не было, по крайней мере, их не было видно.

— У него вид настоящего бандита! — прошептал ученый.

Эта большая обезьяна, сильно обеспокоившись, казалось, делала какие-то знаки своим товарищам. Несколько самок с детенышами на плечах сбились в кучу. Самцы стали ходить взад и вперед вокруг них.

Охотники подошли поближе. Каждый увидел грабителя и уже мог прицелиться наверняка. Но тут вдруг Николай Паландер нечаянно выронил свое ружье.

— Проклятье! — вскричал сэр Джон, разрядив в обезьян свой карабин.

Какой эффект! Сразу последовало еще десять выстрелов. Три обезьяны упали замертво на землю. Остальные, совершая колоссальные прыжки, летучей массой промелькнули над головами бушмена и его компаньонов.

На месте остался только один «шакмас» — это и был вор. Вместо того чтобы убежать, он запрыгнул на ствол большой смоковницы, вскарабкался вверх по нему с ловкостью акробата и исчез в ветвях.

— Вот где он спрятал реестры! — воскликнул Мокум, и он не ошибся.

Однако приходилось опасаться, как бы «шакмас» не удрал, перепрыгивая с дерева на дерево. Но Мокум, спокойно прицелившись, выстрелил в него. Раненная в ногу обезьяна скатилась вниз, цепляясь за ветки. В одной руке она держала реестры, которые вынула из дупла дерева.

Увидев это, Николай Паландер подпрыгнул, как горный козел, и накинулся на «шакмас»; завязалась борьба.

И какая борьба! Математика захлестывала ярость. Рычанье Паландера сливалось с лаем обезьяны. Схватка сопровождалась жуткими криками. Они сплелись так, что невозможно было различить, где обезьяна, а где математик. Сейчас никто не мог целиться в «шакмас», чтобы не попасть в астронома.

— Стреляйте! Стреляйте в обоих! — выйдя из себя, закричал Матвей Струкс, и отчаявшийся русский, возможно, сделал бы это, если бы его ружье было заряжено.

Битва продолжалась. Николай Паландер, оказываясь то снизу, то сверху, пытался задушить своего противника. Плечи его были в крови, ибо «шакмас» царапал его своими когтями. Наконец бушмен, стоявший рядом, с топором наготове, улучив удобный момент, ударил обезьяну по голове и сразу убил ее.

Товарищи подняли с земли лишившегося чувств Николая Паландера. Рукою он прижимал к груди оба реестра, которые только что отвоевал. Тушу обезьяны отнесли в лагерь, и вечером за ужином все сотрапезники, включая и ограбленного их коллегу, ели мясо грабителя не только с чувством отмщения и глубокого удовлетворения, не и с большим аппетитом, ибо оно оказалось превосходным.

Глава XXIII

ВОДОПАДЫ ЗАМБЕЗИ

Раны Николая Паландера были неопасными. Бушмен, занявшийся ими, натер плечи этого достойного человека кое-какими травами, и астроном из Гельсингфорса смог продолжать путь. Паландера сильно возбудил одержанный триумф. Но его эйфория[222] быстро угасла, и он снова превратился в углубленного в себя ученого, который живет лишь в мире цифр. Один реестр ему оставили, но другой из предосторожности велели передать Вильяму Эмери, и тот, кстати, принял его охотно.

Тем временем ученые успешно продолжали триангуляцию, оставалось лишь найти равнину, удобную для постройки базиса.

Первого апреля европейцам пришлось пересекать обширные болота, воды которых распространяли зловоние. Полковник Эверест и его компаньоны старались строить здесь треугольники с большими сторонами, чтобы как можно скорее покинуть эту нездоровую местность. При этом настроение у всех оставалось превосходным, в маленьком отряде царила теплая атмосфера. Михаил Цорн и Вильям Эмери поздравляли друг друга, видя полное согласие, установившееся между их начальниками. Последние, казалось, совсем забыли о международном конфликте, еще недавно разделявшем их.

— Дорогой Вильям, — сказал однажды Михаил Цорн своему другу, — вот если бы по возвращении в Европу мы обнаружили, что между Англией и Россией уже заключен мир и что мы имеем право и там оставаться такими же друзьями, как здесь, в Африке.

— А я уверен в этом, дорогой Михаил, — ответил Вильям Эмери. — Современные войны не могут длиться долго. Одно-два сражения, и подписывается мир. Эта злополучная война началась уже год назад, и я, подобно вам, думаю, что по нашем возвращении в Европу, мир будет уже заключен[223].

— А каковы ваши планы, Вильям? — спросил Михаил Цорн. — Сразу вернуться в Кейптаун? Но если ваша обсерватория не слишком настаивает на этом, я очень надеюсь, что вы окажете мне честь познакомиться с моей обсерваторией в Киеве!

— Да, друг мой, — ответил Вильям Эмери. — я провожу вас в Европу и не вернусь в Африку, не побывав в России. Когда-нибудь и вы навестите меня в Кейптауне, не правда ли? Вы приедете побродить среди наших прекрасных южных созвездий. Вы увидите, как богато здесь небо и какая это радость — черпать из него, но не сколько ухватит рука, а сколько ухватит глаз! Послушайте, если хотите, я поделюсь с вами звездой Альфа Центавра![224] Обещаю вам не начинать ее наблюдения без вас!

— Правда, Вильям?

— Правда, Михаил. Я приберегу для вас Альфу, а за это, — добавил Вильям Эмери, — возьму одну из ваших туманностей и приеду в Киев изучать ее.

Славные молодые люди! Они рассуждали так, словно небо принадлежит им! Да и в самом деле, кому же еще должно оно принадлежать, как не этим пытливым ученым, которые исследовали его вдоль и поперек!

— Но прежде всего, — снова заговорил Михаил Норн, — надо, чтобы закончилась эта война.

— Она закончится, Михаил. Сражения с пушками длятся не так долго, как диспуты о звездах! Россия и Англия примирятся быстрее, чем полковник Эверест и Матвей Струкс.

— Так вы не верите в искренность их примирения, — спросил Михаил Цорн, — после стольких испытаний, перенесенных ими вместе?

— Я бы не спешил этому верить, — ответил Вильям Эмери. — Подумайте сами, ведь речь идет о соперничестве ученых, и ученых знаменитых!

— Так не будем становиться такими знаменитыми, дорогой Вильям, — ответил Михаил Цорн, — и будем всегда любить друг друга!

Прошло одиннадцать дней после приключения с павианами, и маленький отряд, немного не дойдя до водопадов Замбези, нашел равнину, которая раскинулась на несколько миль. Поверхность ее чрезвычайно подходила для непосредственного измерения базиса. На краю ее находилась деревня, состоящая всего из нескольких хижин. Ее население — не более нескольких десятков жителей — состояло из безобидных мирных туземцев, хорошо принявших европейцев. Отряду полковника Эвереста повезло, ибо без повозок, без палаток и без лагерного оборудования им было бы трудно устроиться как следует, а измерение основания могло продлиться месяц, и невозможно было прожить этот месяц, имея над головой только крону деревьев.

Итак, научная комиссия разместилась в хижинах, которые, насколько возможно, удалось приспособить к нуждам новых жильцов. Впрочем, были они людьми, довольствующимися малым, их волновало только одно: измерение последней стороны последнего треугольника с целью проверки всех предыдущих операций. Как известно, математически эта сторона уже была вычислена ими, и теперь чем ближе результат непосредственного измерения приблизится к результату уже вычисленному, тем более точной можно считать полученную длину меридиана. Снова подставки и платиновые линейки поочередно ставились и укладывались на совершенно ровной поверхности, снова учитывались атмосферные условия, изменения показаний термометра, наклон линеек к горизонту, одним словом, все, как при измерении первого базиса.

Работу, начатую десятого апреля, закончили лишь пятнадцатого мая. На эту трудоемкую операцию понадобилось пять недель. Николай Паландер и Вильям Эмери тотчас рассчитали ее данные. Наступил момент объявить результаты. Сердца астрономов бешено колотились. Какая это была бы награда за все тяготы и испытания, если бы окончательная проверка могла позволить считать их работу неуязвимой для критики!

Когда полученные длины были пересчитаны математиками в зависимости от среднего уровня над океаном и от температуры в шестьдесят один градус по шкале Фаренгейта (16,11° по стоградусной), Николай Паландер и Вильям Эмери представили своим коллегам следующие величины:

Длина базиса, измеренная на поверхности земли, — 5075,25 туаза.

Длина того же базиса, вычисленная математически на основании первого базиса и всей тригонометрической сети, — 5075,11 туаза.

Разница между измеренной и расчетной величинами составила лишь четырнадцать сотых туаза, то есть менее десяти дюймов, а ведь два этих базиса находились на расстоянии шестисот миль один от другого!

При измерении французского меридиана между Дюнкерком и Перпиньяном, разница между базисом в Мелуне и базисом в Перпиньяне составила одиннадцать дюймов. Стало быть, точность измерений, проделанных англо-русской комиссией выше, а если учесть условия, в которых они выполнялись, то триангуляцию можно признать самой совершенной из всех геодезических операций, предпринятых на сегодняшний день.

Троекратным «ура!» был встречен этот превосходный результат, беспрецедентный в истории науки!

И какова же величина одного градуса меридиана в этой части земного шара? Согласно подсчетам Николая Паландера, она равнялась пятидесяти семи милям и тридцати семи туазам. И это была та самая цифра, какую получил в 1752 году Лакайль на мысе Доброй Надежды. Так, французский астроном и члены англо-русской комиссии, разделенные столетием, сошлись в одном на величине градуса меридиана, вычисленного ими. Что касается величины метра, то, чтобы вывести ее, следовало подождать результата операций, которые будут производиться в Северном полушарии. Эта величина должна равняться одной десятимиллионной части четверти земного меридиана. Согласно предыдущим подсчетам, четверть эта, учитывая сплющенность Земли у полюсов, составляла десять миллионов восемьсот восемьдесят восемь метров, что означало точную длину метра — 0,513070 туаза, или три фута, одиннадцать целых двести девяносто шесть тысячных линии. Верна ли эта цифра? Ответ на это должны были дать последующие работы англо-русской комиссии.


Наконец геодезические операции были полностью завершены. Астрономы выполнили свою задачу. Теперь оставалось только добраться до устья Замбези, следуя в обратном направлении того маршрута, который проделал доктор Ливингстон во время своего путешествия в 1858—1864 годах.

Двадцать пятого мая, после довольно тяжелого перехода по местности, пересеченной речками, они прибыли к водопадам, известным географам под названием водопадов Виктории, и убедились, что эти удивительные потоки воды вполне оправдывают свое туземное название, означающее «гремящий дым». Водяные струя шириною в милю, свергавшиеся с высоты, в два раза большей, чем Ниагара[225], увенчивались тройной радугой. Падая в глубокую базальтовую[226] расщелину, река производила грохот, сравнимый с двадцатикратно усиленным раскатом грома.

Ниже водопада, где водная поверхность снова становилась спокойной, ожидала своих пассажиров самоходная барка, прибывшая сюда две недели назад по одному из нижних притоков Замбези. Все взошли на ее борт и заняли свои места.

На берегу остались два человека — охотник и «форелопер». Сэр Джон, не в силах расстаться с другом, предложил Мокуму отправиться с ним в Европу и погостить у него сколько будет угодно; но Мокум, уже имея другие обязательства, отказался от приглашения. Действительно, он должен был сопровождать Дэвида Ливингстона в его втором путешествии по Замбези, которое вскоре собирался предпринять этот отважный доктор, и Мокум хотел сдержать данное ему слово.

Так что охотник, которого щедро наградили и (что ему особенно было приятно) крепко обняли все европейцы, стольким обязанные ему, остался на суше. Судно отчалило, и на середине реки его подхватило быстрое течение.

Путешествуя вниз по большой африканской реке, астрономы проплывали мимо многочисленных селений, усеявших ее берега. Туземцы с суеверным страхом и восхищением смотрели на дымящую лодку, которую толкал по воде Замбези невидимый механизм, и даже не пытались помешать ее движению.

Пятнадцатого июня полковник Эверест с компаньонами прибыл в Кильмяну — один из крупных городов, расположенных на самой большой развилке реки. Первой заботой европейцев было узнать у английского консула о войне...

Но Севастополь геройски стоял под натиском англо-французских армий, и война еще не закончилась.

Эта новость разочаровала ученых, но, не имея времени для размышлений, они начали готовиться к отъезду. В Суэц[227] отправлялось австрийское торговое судно «Наварра». Члены комиссии решили плыть на его борту.

Восемнадцатого июня перед самым его отплытием полковник Эверест собрал своих коллег и спокойным голосом сказал им следующее:

— Господа, мы прожили бок о бок около восемнадцати месяцев и, пройдя через множество испытаний, выполнили труд, который по достоинству оценит ученый мир Европы. Добавлю, что результатом этой совместной работы должна явиться нерушимая дружба между нами.

Вместо ответа Матвей Струкс легонько кивнул головой.

— Однако, — продолжал полковник, — к нашему великому сожалению, война между Англией и Россией продолжается. Под Севастополем идут бои, и пока город не будет взят англичанами...

— Он не будет взят![228] — воскликнул Матвей Струкс. — Даже если Франция...

— Будущее покажет, господин Струкс, — холодно ответил полковник. — Во всяком случае, вплоть до окончания этой войны, я полагаю, мы должны снова считать себя врагами...

— Именно это я и собирался вам предложить, — просто ответил астроном из Пулкова.

После этого члены научной комиссии погрузились на борт «Наварры» и отправились в путь. Спустя несколько дней они прибыли в Суэц, и в минуту расставания Вильям Эмери, пожимая руку Михаилу Цорну, спросил:

— Мы остаемся друзьями, Михаил?

— Да, дорогой Вильям, мы все равно остаемся друзьями!


Конец.

Примечания

1

Оранжевая (на местных языках — Гариеп, Гарип) — река в Южной Африке. Длина — по различным данным — 1860—2140 км. Берет начало в горах Каталамба на высоте 3160 м. Течет на запад по территориям нынешних государств Лесото, Южно-Африканская Республика (ЮАР) и Намибия. Впадает в Атлантический океан, образуя наносную гряду из песка и ракушек. На всем протяжении русло проходит по гористой местности и лишь последние 97 км — по равнине. Порожиста, мелководна, в результате чего несудоходна, за исключением лодок и самых малых барж. Имеет множество притоков. Питание дождевое. Используется для обводнения и орошения.

2

Готтентоты — народ, живущий в Намибии и ЮАР, на юге Африки; наряду с бушменами являются древнейшими обитателями этих мест; занимались кочевым скотоводством. В XVIII — начале XX в. в значительной степени истреблены европейскими колонизаторами, ныне большинство работает на фермах и в городах.

3

Нил — река в Африке, самая длинная в мире — 6671 км. Исток — р. Рукарара на Восточно-Африканском плоскогорье. Впадает в Средиземное море, образуя дельту площадью 22 тыс. кв. км.

4

Нигер — река в Западной Африке (на территории современных Гвинеи, Мали, Нигера и Нигерии). Длина 4160 км. Начинается на Леоно-Либерийской возвышенности, впадает в Гвинейский залив. Имеет обширную дельту.

5

Замбези — река на территории Замбии, Анголы и Мозамбика. Длина 2660 км. Берет начало на плато Лунда, близ границы с Заиром, впадает в Мозамбикский пролив Индийского океана. От истока до крупнейшего водопада Виктория (1200 км) течет по равнине.

6

Фут — английская мера длины, принятая во многих странах; равен 30,5 см.

7

Капская колония — основана в 1652 году на мысе Доброй Надежды (южная оконечность Африки) голландской компанией. В 1795 году захвачена Великобританией, в 1803—1806 годах — снова под управлением голландских властей, затем окончательно завоевана англичанами, территория колонии непрерывно расширялась за счет их агрессии. В 1910 году вошла в состав британского доминиона (самоуправляющейся колонии) Южно-Африканский Союз. В 1961 году образовано самостоятельное государство ЮАР, быстро вышедшее в число развитых капиталистических стран.

8

Империя — в данном случае имеется в виду Британская, начало которой было положено в XII веке, когда Англия завоевала соседнюю Ирландию. Термин «Британская империя» вошел в официальный обиход в 70-х годах XIX века.

9

Кожаный Чулок — одно из прозвищ литературного персонажа Натаниэля Бумпо (Натти), главного героя серии из пяти романов (1823—1841) американского писателя Джеймса Фенимора Купера (1789—1851). Сын крупного землевладельца, кроме пенталогии (пятикнижия) о Кожаном Чулке написал множество исторических, приключенческих романов, сатирические и утопические произведения.

10

Сакасы — так называли бушменов люди соседнего племени — готтентоты.

11

Обсерватория — научное учреждение для систематических наблюдений — астрономических, магнитных, метеорологических, сейсмических и других. Начало устройства обсерваторий теряется в глубокой древности. Первой обсерваторией в современном смысле был знаменитый музей в г. Александрии (Древний Египет) в III веке до н. э. В России первая обсерватория основана Петром Первым одновременно с Академией наук, в 1725 году, в Петербурге. Капская обсерватория, упомянутая здесь, расположена в г. Капштадте (ныне Кейптаун), в теперешней ЮАР.

12

Кейптаун — город и порт на юго-западе ЮАР, близ мыса Доброй Надежды, основан голландцами в 1652 году.

13

Кембридж — город в Великобритании. Впервые упоминается в 730 году. Знаменит университетом, основанным в 1209 году.

14

Ярд — английская мера длины, равная 0,9144 м, делится на три фута.

15

Алоэ — африканское растение с толстыми листьями, пропитанными соком, который применяется в медицине. Волокна листьев идут на изготовление канатов, грубых тканей. Алоэ разводится как комнатное растение.

16

Гринвич — бывший пригород, ныне городской район Лондона, где находится астрономическая обсерватория, основанная в 1675 году; через ее главное здание «проведен» условный нулевой (Гринвичский) меридиан, от которого ведется отсчет всех остальных меридианов.

17

Каллиграфия — чистописание; искусство красиво и разборчиво писать.

18

Андерсон Карл Иоганн (1827—1867) — родился в Швеции, известный путешественник-исследователь Африки, автор описания своих приключений; совершил еще несколько поездок по Черному континенту, где поселился окончательно в 1860 году и умер от дизентерии.

19

Ливингстон Дэвид (1813—1873) — английский исследователь Африки. Первую поездку туда совершил в 1840 году. В 1841—1852 годах жил среди бечуанов в области Калахари, путешествовал, открыл оз. Нгами. В 1853—1854 годах поднялся по р. Замбези и к маю 1856 года пересек весь материк. После небольшого перерыва снова вернулся в Африку, затем навестил Англию и в 1866 году отправился на Черный континент, скоро потеряв связь с Европой, был отыскан в 1871 году больным, но продолжил исследования. Умер там же. Останки доставлены на родину. Научный и человеческий подвиг Ливингстона увековечен во многих географических названиях.

20

Нгами — озеро в нынешнем государстве Ботсвана, в засушливой области Калахари, на высоте около 900 м, длина около 60, ширина 6—16 км. Открыто и подробно исследовано Д. Ливингстоном.

21

Фрегат — трехмачтовое парусное военное судно, обладавшее значительной скоростью хода при сравнительно легком вооружении.

22

Фура — длинная телега для клади.

23

Миля — путевая мера длины, различная в разных странах; географическая миля равна 7420 м, морская (во всех государствах) — 1852 м.

24

Пирога — узкий и длинный челн (лодка) у народов, живущих на океанических островах; обыкновенно выдалбливается или выжигается из целого ствола дерева. Пироги большего размера делаются из широких листьев тропических деревьев, прилаженных к легкому каркасу.

25

Параллель географическая — каждая из мысленно проводимых на земном шаре окружностей, вес точки которой одинаково удалены от экватора, то есть окружности, делящей Землю на два полушария — Северное и Южное.

26

Фаренгейт Габриэль Даниэль (1686—1736) — немецкий физик. Изготовил ртутный и спиртовой термометры. Предложил темперную шкалу, отличающуюся от более распространенной шкалы шведа Андерса Цельсия (1701—1744). Один градус по Цельсию равен 1,8 градуса по Фаренгейту.

27

Бриз — ветер, возникающий от неодинакового нагревания суши и моря: днем влажный ветер дует с моря на сушу, ночью сухой ветер — с суши на море.

28

Немврод — основатель легендарного Вавилонского царства (на территории современного Ирака, III—II тысячелетия до н. э.). Немврод вошел в литературу также как легендарный непревзойденный охотник; в этом качестве он и упоминается здесь.

29

Калахарская пустыня, Калахари — природная область в центральной части Южной Африки, обширная впадина, покрытая песками, дюнами, солончаками, болотами. Населена бушменами; плотность населения чрезвычайно низка — 1 человек на 1 кв. км.

30

Соединенное Королевство — часть полного официального названия государства: Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии (неофициально называемое Великобританией, или Англией).

31

Каталог — систематический перечень предметов, подобранных по какому-либо признаку и составленный в порядке, облегчающем их нахождение; здесь — каталог звезд, содержащий точные указания на их положение.

32

Окуляр — часть оптического прибора, состоящая из линзы или системы линз (оптических стекол) и обращенная к глазу исследователя (противоположная часть, обращенная в сторону предмета, называется объектив).

33

Телескоп — оптический прибор для наблюдения очень отдаленных предметов, в основном небесных светил.

34

Меридиан — линия, получающаяся на поверхности земного шара от мысленного пересечения его плоскостью, проходящей через оба полюса; во всех точках одного географического меридиана, являющегося полукругом, полдень бывает одновременно.

35

Трансваальская республика, Трансвааль — создана в 1856 году африканерами (бурами) — потомками голландских, французских и немецких колонизаторов. В 1877 году аннексирована Великобританией, затем буры получили внутреннее самоуправление, а в результате англо-бурской войны (1899—1902 гг.) вновь подчинены Империи. С 1910 года — провинция в составе ЮАС (ныне ЮАР).

Автор здесь допускает неточность: действие романа и разговор о Трансваальской республике происходят в 1854 году, то есть за два года до создания названного государства.

36

Справочные издания XIX и XX веков утверждают, что река Оранжевая несудоходна, летом вообще пересыхает, в сезон дождей уровень воды поднимается, но пороги, рифы, извилистость русла препятствуют движению судов, кроме лодок и малых барж.

37

Барка — баржа, грузовое речное судно.

38

Гиппопотам, бегемот — парнокопытное травоядное животное Африки. Длина тела до 4,5 м, вес 2—3,2 т. Большую часть времени проводит в воде. Живет стадами. Редко встречается второй вид — карликовый бегемот, отличающийся от обыкновенного в основном размерами.

39

Швартов — канат, которым судно привязывается к пристани, берегу, другому судну.

40

Пулковская обсерватория — в 19 км от центра Санкт-Петербурга. Как самостоятельное научное учреждение функционирует с 1839 года. Через нее проходит Пулковский меридиан, бывший исходным для дореволюционных географических карт России.

41

Гельсингфорс (ныне Хельсинки, столица Финляндии) — основан в 1500 году. С 1828 года существует университет с обсерваторией при нем.

42

Киевская обсерватория — при университете, основанном в 1828 году.

43

Имеется в виду российский император Николай I (Николай Павлович Романов; 1796—1855), находившийся на престоле с 1825 года.

44

Туманности галактические — облака разреженных газов и пыли внутри Галактики — нашей звездной системы.

45

Фунт стерлингов — денежная единица Великобритании, равная 20 шиллингам, или 240 пенсам (в просторечии — пенни).

46

Автор явно спутал Джеймса Росса (1800— 1862), английского военного моряка и полярного исследователя, упомянув его имя, с ирландским астрономом Уильямом Россом (1800—1867), известным в науке под подлинным именем Уильяма Парсонса, выдающимся ученым, создателем знаменитого телескопа-рефлектора (исправление в текст внесено автором комментария). Дело в том, что трое упомянутых здесь ученых имели титулы лордов и в официальном обиходе именовались по названиям местностей, дарованных им вместе с титулом. Так, полное звучание — Парсонс, лорд Росс. В научных кругах, трудах, профессиональном обиходе титулованные особы пользовались родовым именем. Поэтому не представилось возможным установить, кого имеет в виду Жюль Берн, называя имена лордов (сэров) Джона Муррэя и Эльджина (см.: БСЭ, изд. 3-е, т. 19, стлб. 676 и т. 22, стлб. 611 и 612).

47

Арсенал — здесь: большое количество разнообразного стрелкового оружия.

48

Стапель — наклонный фундамент или помост закрытого помещения, на котором отстраиваются и отделываются суда до спуска на воду.

49

Митральеза — стрелковое оружие, имеющее несколько стволов (до 25), расположенных веером, из которых стрельба ведется последовательно, с большой скоростью. Отдаленный прообраз пулемета.

50

Ахтерштевень — конструкция, расположенная под углом к килю судна и являющаяся его продолжением в кормовой части. В передней, носовой части аналогичная конструкция называется форштевень.

51

Кофр — походный сундук с несколькими отделениями.

52

Койка корабельная — имеет вид гамака из сплошного (не сеткой) парусинового полотнища; подвешивается привязанной концами к специальным стойкам; на время, не предназначенное для отдыха, койка сворачивается и убирается в специальный ящик.

53

Ничему не удивляться (лат.).

54

Конденсатор — здесь: холодильник, устройство, в котором пар, отработанный в паровой машине или турбине, превращается в воду.

55

Бакаутовое дерево — род тропических вечнозеленых деревьев с плотной и тяжелой древесиной, используемой в машиностроении.

56

Дуга меридиана — часть кривой, в данном случае меридиана, заключенная между двумя какими-либо точками.

57

Катаклизм — крутой, решительный переворот, катастрофа.

58

Аристотель (384—322 г. до н. э.) — древнегреческий философ и ученый; сочинения его охватывают абсолютно все области тогдашних знаний.

59

Стадия, или египетский локоть — древнегреческая путевая мера, по современным данным равная 240 шагам или 300 футам.

60

Фараон — титул древнеегипетских царей.

61

Сезострис — имя одного из фараонов, живших задолго до нашей эры. Имя его упоминается в трудах древнегреческих историков Геродота, Диодора, Страбона, однако сведения эти обрывочны, противоречивы, малодостоверны.

62

Эратосфен Киренский (около 276—194 до н. э.) — древнегреческий ученый, впервые определил длину дуги меридиана.

63

Птолемеи (Лагиды) — царская династия в Египте (305— 30 гг. до н. э.). Государство Птолемеев было завоевано Римом и сделано его провинцией.

64

Сиена — греческое название древнеегипетского города Сун (ныне Асуан).

65

Александрия — город и порт на Средиземном море. Основан в 332—331 годах до н. э. При Птолемеях — столица Египта. Один из центров раннего христианства. Ныне — крупный торговый, промышленный, культурный центр.

66

Посидоний (ок. 135—51 до н. э.) — древнегреческий философ, чьи сочинения охватывали все области знания того времени.

67

Птолемей Клавдий (ок. 90— ок. 160) — древнегреческий астроном, создатель геоцентрической системы мира, согласно которой Солнце и планеты движутся вокруг неподвижной Земли.

68

Градус — здесь: единица плоского угла, равная 1/90 части прямого угла или соответственно 1/360 доли окружности. Делится на 60 угловых минут, 3600 угловых секунд.

69

Пикар Жан (1620—1682) — французский астроном. Одним из первых получил длину одного градуса меридиана, весьма близкую к истине. Пришел к выводу, что Земля не имеет точной формы шара.

70

Амьен — город во Франции на р. Сомме. Самый большой в стране готический собор Нотр-Дам, XIII—XV веков.

71

Туаз — старинная мера длины, равная 196 см (в некоторых расчетах применяется округленно — 2 м).

72

Кассини Жак (1677—1756) — директор Парижской обсерватории, руководитель работ, продолживших исследования Ж. Пикара относительно формы Земли, а также градусные измерения.

73

Лакайль Никола-Луи (1713—I762) — французский астроном, помогал Ж. Кассини, затем вел самостоятельные исследования по той же проблематике на мысе Доброй Надежды. Составил первый каталог десяти тысяч звезд Южного неба.

74

Мешен Пьер-Франсуа-Андре (1744—1804) — французский астроном и геодезист. Продолжал работы Кассини и Лакайля. Открыл 12 комет.

75

Араго Доминик Франсуа (1786—1853) — французский астроном, физик и политический деятель.

76

Био Жан Батист (1774—1862) — французский физик, геодезист и астроном.

77

Талейран Шарль Морис (1754—1838) — французский дипломат, трижды был министром иностранных дел, «прославился» как исключительно беспринципный, хотя и умный политик.

78

Эталон — тщательно изготовленный образец меры, служащий для проверки таких же мер, находящихся в обращении.

79

Борда Жан-Шарль (1733—1799) — физик и геодезист; Лагранж Жозеф Луи (1736—1813) — математик и механик; Лаплас Пьер Симон (1749—1827) — астроном, математик, физик: Монж Гаспар (1746—1818) — математик и инженер; Кондорсе Жан-Антуан-Никола (1743—1794) — философ, математик, социолог.

80

Дистиллированная вода — хорошо очищенная от примесей путем перегонки.

81

Сфероид — шар, сплющенный сжатием с двух сторон одного перпендикуляра, проходящего через центр.

82

Эллипсоид — замкнутая поверхность, получаемая из шара, если шар сжать (растянуть) в произвольных отношениях в трех взаимно перпендикулярных направлениях.

83

Мопертюи Пьер-Луи-Моро де (1698—1759) — французский ученый, руководитель экспедиции; Клеро Алекси-Клод (1713—1765) — французский математик; Камю Шарль (1699—1768) — французский математик; Лемонье Пьер-Шарль (1715—1799) —французский астроном; Утье (?) — французский астроном; Цельсий Андерс (1701 —1744) — шведский физик, — участники северной экспедиции 1730 года.

84

Лапландия — природная область на севере Швеции, Норвегии, Финляндии и западе Кольского полуострова, тундро-таежная местность.

85

Кондамин Шарль Мари де ла (1701—1774) — французский геодезист; Буге (Бугер?) Пьер (1698—1758) — французский физик; Годен (Годэн?) Л. (?) — французский ученый; а также Уллоа Антонио дон (1716—1795) — испанский геодезист и астроном, после окончания работ экспедиции изложил особое мнение в соавторстве со своим товарищем (или родственником?) Уллоа Георгом Хуаном.

Экспедиция состоялась в 1736—1743 годах, а не в 1745 году, как указано в романе.

86

Перу — государство в западной части Южной Америки, вдоль берега Тихого океана.

87

Мыс Доброй Надежды (первоначальное название — мыс Бурь) — одна из самых южных оконечностей Африки. Открыл в 1488 году Диаш, Бартоломеу (ок. 1450—1500) — португальский мореплаватель.

88

Боскович Руджиеро Джузеппе (1711—1787) — итальянский математик и астроном, входил в религиозный орден иезуитов, профессор. В 1750—1753 годах с помощью священнослужителя Мэра вел измерения градуса меридиана в Папской области (Италия), в районе г. Римини, при впадении р. Маречин в Адриатическое море (город основан до н. э.).

89

Беккариа Джиакомо Батиста (1716—1781) — римский священнослужитель, затем преподаватель философии и физики в Италии.

90

Пьемонт — область на северо-западе Италии, наиболее развитая в промышленном отношении. Административный центр — г. Турин.

91

Мейсон (по другим данным — Мазон) — и Диксон (не путать с известным полярным исследователем) — американские астрономы; сведений о них обнаружить не удалось, кроме общей оценки их работ как лучших в ряду подобных.

92

Мэриленд и Пенсильвания — штаты Северной Америки.

93

Бенгалия — историческая область в бассейне нижнего течения р. Ганга и дельты рек Ганга и Брахмапутры. Заселена индийцами с далекой древности. В настоящее время — территория Пакистана и Бангладеш.

94

Курляндия — до 1917 года официальное название исторической области в западной части Латвии — Курземе; в 1795—1917 годах — Курляндская губерния Российской империи.

95

Ганновер — германское государство в период раздробленности (1235—1866 гг.). В 1866—1945 годах — провинция Пруссии. Ныне в составе ФРГ.

96

Лье — единица длины во Франции. Сухопутное лье равно 4,444 км, морское — 5,556 км. Девять тысяч лье равны 40500 км. По современным данным, окружность Земли по экватору равна 40075 км.

97

Линия — в английской системе мер длины единица, равная 1/12 дюйма, или 0,21167 см.

98

Первоначально во Франции в 1791 году метр был определен как 1 х 10-7 часть 1/4 длины земного меридиана. До 1960 года эталоном этого метра служил брус из платины, хранимый во Франции. С 1960 года принята совершенно новая система определения метра, связанная с длиной волны излучения атома цезия в вакууме (определение очень сложное и требует для понимания определенных знаний в области физики).

99

Маори — народ, коренное население островов Новая Зеландия.

100

Триангуляция — здесь: вычисление длины дуги меридиана путем вычисления длины сторон последовательного ряда треугольников.

101

Королевский флот — в данном случае имеется в виду флот Великобритании.

102

Бечуаны — народ, населяющий бывший Бечуанленд, владение Великобритании в Африке в 1885—1966 годах (затем с этого года — самостоятельное государство Ботсвана).

103

Семейство протеевых (правильно: протейных) — кустарники и деревья, вечнозеленые, растущие в сухих областях Южного полушария. Насчитывает около 1400 видов. Некоторые дают ценную древесину, другие — съедобные семена; ряд видов разводят в оранжереях как декоративные.

104

Каледония — другое название одной из частей о. Великобритания; в литературе часто используется как поэтическое имя Шотландии.

105

Шотландия — административно-политическая часть Великобритании, занимает северную часть острова Великобритания и прилегающие острова.

106

Кумминс — вероятно, имеется в виду Кумминг Гордон (1820—1866) — известный шотландский охотник и путешественник по Африке, автор книги о животных этого континента.

107

Болдвин (Болдуин?) — часто повторяя эту фамилию, весьма распространенную, автор не дает никаких «наводящих данных» хотя бы для предположительной догадки, о ком идет речь.

108

Абака — счетный прибор у древних греков и римлян, существовавший до изобретения счетов, дошедших до наших дней.

109

Мондё Анри — французский пастух, живший в XIX веке, обнаружил феноменальные способности к вычислениям в уме. В 1840 году демонстрировал способности в Парижской Академии наук. Оказавшись во всем остальном более чем заурядным человеком, вскоре был забыт и умер в нищете.

110

Туманность Андромеды — ближайшая к нашей Галактике гигантская спиральная галактика.

111

Преподобный — обозначение священнослужителя из числа монахов; обращение к нему — «ваше преподобие».

112

Миссионерство— проповедь христианства среди населения отсталых стран, обращение его в «истинную» религию. Миссионеры занимались также просветительством, прививали «дикарям» основы бытовой культуры. Миссия — сама деятельность миссионеров; также помещение, где она размещалась.

113

Дюйм — мера длины, равная 2,54 см.

114

Амулет — предмет, постоянно носимый на теле. Как колдовское средство, якобы предохраняющее от болезней, ран, вражеского «чародейства» и других напастей.

115

Базис треугольника — сторона геометрической фигуры, полученная путем непосредственного измерения на участке плоской, ровной, без наклона местности служит основой для дальнейших измерений углов.

116

Пилон — массивный столб, служащий опорой перекрытий или стоящий у входов и въездов.

117

Сигнальные столбы — вышки высотой от 6 до 55 м, применяемые при триангуляционной съемке местности для наведения приборов.

118

Арахис — культурное растение с плодами-орехами, созревающими в земле, употребляются непосредственно в пищу и для приготовления растительного масла.

119

Мезембриантенум — невысокие травянистые растения с разноцветными лепестками и плодами, произрастают в жарком климате.

120

Саговая пальмазамия (пальма) — тропическое дерево, сердцевина которого используется для приготовления крахмала и крупы саго.

121

Кафры — общее название, данное многим народам Южной Африки европейцами.

122

Абстракции — отвлеченные, неконкретные понятия.

123

Экспансивный — несдержанный в проявлении чувств, бурно реагирующий на все.

124

Реестровые книги, реестр — перечень, список, опись.

125

То есть до двухсотой доли миллиметра. (Примеч. авт.).

126

Экстремальные условия — крайне напряженные, с применением крутых мер для преодоления частых затруднений и конфликтов.

127

Буры — потомки голландских, а также французских и немецких колонистов в Южной Африке.

128

Визирование — наведение инструментов на какую-либо точку удаленного предмета или на небесное светило.

129

Теодолит — геодезический инструмент для измерения на местности горизонтальных и вертикальных углов.

130

Угломер — упрощенный теодолит для съемок на небольших расстояниях.

131

Ориентир — хорошо видимый на местности неподвижный естественный или искусственный предмет или элемент рельефа.

132

Равняется примерно 160 км.

133

Деламбр Жан-Батист-Жозеф (1749—1822) — французский астроном; его измерения (совместно с П. Мешеном) дали основу для установления единицы длины — метра.

134

Крааль — кольцеобразное поселение у некоторых народов Южной и Восточной Африки, где внутри помещается площадка для скота, а снаружи часто ставится изгородь.

135

Нивелирная рейка — планка с мерными делениями, применяемая при геодезических съемках.

136

Люфт — зазор между сопряженными поверхностями частей механизма.

137

Верньер — прибор, который позволяет дробить интервалы между точками деления прямой линии или дуги окружности. Вспомогательная шкала, устраиваемая на лимбах геодезических и астрономических инструментов, служит для производства более точных отсчетов, чем это позволяет основная шкала лимба. Лимб — разделенный на градусы круг, по которому на угломерных инструментах отсчитывается величина измеряемых углов.

138

Ватерпас — простейший прибор для проверки горизонтальности и измерения небольших углов наклона.

139

Алидада — часть теодолита в виде линейки или круга для отсчитывания величины измеряемых углов.

140

Шарнир — подвижное соединение двух частей механизма или машины, допускающее вращательное движение одной части относительно другой.

141

Штифт — цилиндрический или конический стержень, служащий для соединения деталей.

142

Астральная точка — относящаяся к звездам.

143

Мадьяр, Вайлан, Варчелл — называя эти имена, вероятно, известные современникам автора, Жюль Верп не учитывает того обстоятельства, что многие имена, факты, события быстро забываются и не оставляют следа в литературе, не дает никаких «наводящих указаний» для определения фактов биографий, заслуг определенных лиц. На картах изучения Африки, многочисленных и весьма подробных, в списках исследователей этого континента перечисленные выше «путешественники и натуралисты» не значатся.

144

Лихтенштейн Мартин Генрих Карл (1780—1857) — немецкий естествоиспытатель, в 1801—1811 годах служил на мысе Доброй Надежды и был правительственным комиссаром в земле бечуанов; автор научных трудов.

145

Меридиональная высота звезд — положение звезд по отношению к меридиану в каждый данный момент, определяемое с помощью инструментов.

146

Сиенит — горная порода, состоящая из разноцветных минералов.

147

Фауна — животный мир определенного региона или геологической эпохи, периода.

148

Агава — многолетнее растение, используется для получения волокна, сладкого сока, спиртного напитка из него и как декоративное.

149

Дебют — первое выступление на каком-либо поприще.

150

Амариллисы — декоративные луковичные растения в Южной Африке.

151

Трудно сказать, кого имеет в виду автор, называя Делегорга и Вальберга. Под этими именами в справочной литературе последних двух столетий значится довольно много людей, которые — при разности общественного положения, рода занятий и проч. — могли быть и заядлыми охотниками, что вряд ли представляет интерес для современного читателя.

152

Большая Медведица и т. д. — названия созвездий, означающие: Дракон — сказочное чудовище, крылатый огнедышащий змей; Кентавр — мифическое существо, получеловек-полулошадь; Пегас — в древнегреческой мифологии — крылатый конь.

153

Ягдташ — охотничья сумка для убитой дичи.

154

Ливр — серебряная монета, обращавшаяся во Франции в средние века; денежная единица Франции до введения в 1799 году франка.

155

Шиллинг — английская монета, равная 1/20 фунта стерлингов.

156

Аббревиатура — сокращение, употребляемое в письменной и устной речи, например: США. Начальные буквы вежливой формулировки «Pour prendre cong

157

Флора — совокупность всех видов растений в данной местности или в определенном геологическом периоде.

158

Индикаторный столб — служащий для какого-либо измерения столб-указатель.

159

Иррегулярный — неправильный, не подчиненный определенному положению, порядку.

160

Звезда тринадцатой величины — мера освещенности, создаваемая небесным светилом на Земле, на плоскости, перпендикулярной падающим лучам; мера блеска небесного светила. Самые яркие звезды — 1-й величины.

161

Сириус — звезда 1,5-й величины, фактически самая яркая на небе.

162

Зенит — высшая точка, высшая ступень, предел.

163

«Голдвинг» — марка ружья, выпускавшегося одноименной фирмой.

164

Ярд — английская мера длины, равная 0,9144 м, делится на 3 фута.

165

Пинта — старинная мера жидкости, равная примерно 0,9 литра.

166

Безвременник — род многолетних трав, некоторые виды используются в научных исследованиях, другие — как декоративные.

167

Лагуна — мелководный залив или бухта, отделившийся от моря вследствие образования песчаной косы. Здесь это слово употреблено неуместно, ибо относится только к морским заливам. С определенной долей приблизительности этому понятию применительно к озеру или реке может служить немецкое слово бухта или русские затон, заводь. В данном случае речь идет, скорее всего, о соленом озерце или обрывке пересохнувшей речки.

168

Инсинуация — клеветническое измышление; клевета.

169

Комильфо — приличный, порядочный.

170

Рептилии — класс позвоночных животных, включающий ящериц, хамелеонов, змей, черепах и крокодилов; то же, что и пресмыкающиеся.

171

Мантисса — дробная часть десятичного логарифма.

172

Логарифм — показатель степени, в которую нужно возвести какое-либо число, называемое основанием логарифма, чтобы получить данное число.

173

Грот — здесь: естественная или искусственная пещера.

174

Круп — задняя часть туловища животного от спины до хвоста.

175

Пыж — пучок ткани, пеньки и проч., забитый в гильзу патрона для удержания там пороха (до изобретения патронов пыж забивался в ствол со стороны дула, куда засыпается порох).

176

Бувар Алексис (1767—1843) — французский математик и астроном, автор выдающихся научных открытий.

177

Педантичный — отличающийся склонностью к особой, подчас мелочной аккуратности в поведении, соблюдении правил, порядка.

178

Анналы — летопись, почетный список событий и лиц.

179

Пищаль — общее название ранних образцов ручного оружия и артиллерийских орудий. Появились в XIV веке, применялись до XVIII века.

180

Дольмен — погребальное сооружение эпохи бронзы и раннего железного века (конец IV — начало I тысячелетия до н. э.) — огромного размера камни, поставленные на ребро и перекрытые сверху каменной же плитой.

181

Друидизм — религия древних кельтов, племен, обитавших во второй половине I тысячелетия до н. э. на большей части территории Европы.

182

Археология — наука, изучающая прошлое человечества по вещественным памятникам.

183

Алтарь — здесь: жертвенник, надгробный камень.

184

Резиденция — место постоянного пребывания лица, занимающего важный официальный пост.

185

Между англичанами, оккупировавшими районы Южной Африки, и бурами, потомками прежних европейских колонистов, а также местными племенами, начиная со второго десятилетия XIX века шли непрерывные вооруженные столкновения, перераставшие в войны. В ряду событий этого рода находится и упоминаемое здесь: буры и племена кафров организовали планомерное нападение на английские оборонительные сооружения — форты.

186

Антагонизм — непримиримое противоречие.

187

Здесь в романе очередная путаница. Англичанин Эмери, командированный для участия в русско-английской экспедиции, на берегу реки Оранжевой ожидает прибытия своих коллег из Европы (сам он приехал из Кейптауна). Экспедиция прибывает... 31 января. 13 августа путешественникам, находящимся на реке Замбези, доставили английские газеты от 13 мая 1854 года, из которых они узнали о войне между Россией с одной стороны, Англией и Францией — с другой, что привело к резкому разрыву отношений между учеными двух враждующих стран. Более чем странно, что, минуя населенные пункты, члены экспедиции до августа не знали об этой войне, начавшейся 9 (21) февраля. Еще более удивительным выглядит утверждение автора, будто именно из этой газеты, датированной 13 мая, астрономы узнают о том, что идет сражение за Севастополь, которое началось 14 (26) сентября... Это еще один из примеров исторических несообразностей в романах Жюля Верна.

188

Пудинг — английское национальное блюдо, изготавливаемое из мелко нарубленных мяса, дичи, овощей, а также сладостей.

189

Феноменальный — исключительный, редкий, необычайный.

190

Газовые фонари — впервые были применены для освещения в Лондоне в l8l5 году (искусственный газ) и в поселке Фредония, штат Нью-Йорк в 1821 году (натуральный светильный газ). В России — Санкт-Петербург, 1835 год, Москва, 1865 год.

191

Иероглиф — фигурные знаки письма, известные с IV тысячелетия до н. э.

192

Обелиск — памятник в виде каменного столба (круглого, четырехугольного или многогранного), суживающегося кверху.

193

Каама — род антилоп, стройное тонконогое животное, ростом в холке до 150 см, весом до 180 кг.

194

Гаррис — известно много ученых разных стран и периодов, носивших это имя. Скорее всего, автор имеет в виду Гарриса Джеймса (1709—1780): англичанина, секретаря королевы, члена парламента, автора ряда научных работ.

195

Инцидент — случай, происшествие.

196

Страна намаков (правильно: Намакваленд) — плоскогорье на юго-западе Южной Африки, между Капскими горами на юге и верховьями р. Грейт-Фиш севере. Климат субтропический, пустынный. Основное занятие жителей — кочевое скотоводство.

197

Тропик Козерога — параллель с широтой 23°7' южнее экватора. В день зимнего солнцестояния (21—22 декабря) Солнце стоит над этим тропиком, названным по имени соответствующего созвездия.

198

Конденсация — здесь: переход пара в жидкое состояние.

199

Метеор — явление вспышки крошечного небесного тела, влетевшего с огромной скоростью в нашу атмосферу из межпланетного пространства; здесь: в смысле чего-то внезапно появляющегося и исчезающего.

200

Лекало — чертежный инструмент для проведения или проверки кривых линий.

201

Мул — помесь осла с кобылицей; помесь жеребца и ослицы называется лошак.

202

Манна небесная — по библейскому сказанию — пища, чудесно ниспосланная Богом евреям во время их странствования по Аравийской пустыне после изгнания из Египта.

203

Османы — династия (фамилия) турецких султанов (правителей) Османской (Оттоманской) империи, правившей в 1299/1300—1922 годах. Османами называли также турецкое население Османской империи.

204

Сто тридцать четыре градуса по Фаренгейту — около семидесяти четырех градусов Цельсия.

205

Атом — здесь: малая частица, капля влаги.

206

Фиксировать — здесь: «фиксироваться», быть отчетливо заметным, без искажения местонахождения, силы света и т. д.

207

Коническая — то есть имеющая форму конуса, геометрической фигуры, образуемой вращением прямоугольного треугольника вокруг катета.

208

Градуированный — снабженный шкалой с делениями, каждое из которых означает определенную физическую величину.

209

Каземат — здесь: построенное из прочных материалов фортификационное сооружение (надземное или подземное), защищающее от любого вида обстрела.

210

Автор допускает неточность: самой большой по длине рекой в Европе является Волга (3530 км), Дунай же занимает второе место (2850 км).

211

Реззу — разбойничье нападение. (Примеч. перев.).

212

Интуиция (лат.) — чутье, догадка, проницательность, основанная на предшествующем опыте.

213

Эти кустарниковые, плодами которых являются ягоды, очень похожие на барбарис, должны принадлежать к разновидности «Ardunia bispinosa» — своеобразные деревца, которым готтентоты дали название «нум-нум». (Примеч. авт.).

214

Мажордом — старший из слуг, управляющий богатым домом.

215

Буквально: «за свой дом»; по поводу себя, по личному вопросу, в защиту себя и своих дел.

216

Провидение (Промысел) — по христианскому вероучению — непрерывное попечение Бога о вселенной; также и название Верховного Существа, управляющего всеми мировыми событиями.

217

Мирмекофаг — пожиратель муравьев, как называет автор муравьеда, млекопитающее животное, населяющее тропические леса и саванны.

218

Да будет свет!

219

Виктория — озеро в Восточной Африке, самое крупное на континенте (68 тыс. кв. км) и второе по величине среди пресноводных озер мира (первое — оз. Верхнее в США, 82,4 тыс. кв. км). Глубина до 80 м. Много островов. В озеро впадает р. Карера, вытекает р. Виктория-Нил, имеющая крупные водопады.

220

Бабуин — обезьяна рода павианов. Длина тела около 75 см, хвоста — 60 см. Обитает в Центральной и Восточной Африке.

221

Мародер — грабитель, похищающий на поле сражения вещи убитых и раненых; солдат, грабящий население во время войны.

222

Эйфория — повышенно-радостное настроение.

223

Крымская война завершилась подписанием Парижского мирного договора 8 (30) марта 1856 года.

224

Альфа — одна из букв греческого алфавита, которыми, в частности, обозначаются крупные звезды в созвездиях. Центавр — созвездие в Южном полушарии. Среди его звезд (часть которых имеет собственные имена) — Проксима, ближайшая к Солнцу.

225

Ниагарский водопад, Ниагара — в Северной Америке, на одноименной реке. Островом Козий разделен на два потока: левый — канадский, ширина около 800, высота 48 м, правый — американский, ширина 300, высота 51 м.

226

Базальт — темная горная порода, очень прочная на сжатие и плотная. Широко используется в промышленности и строительстве.

227

Суэц — город в Египте, порт на берегу Красного моря. Суэцкий канал, соединяющий Красное и Средиземное моря, был построен позднее описываемых в романе событий — в 1859—1869 годах.

228

Севастополь был взят войсками противника после длительной, почти годичной осады в ночь на 28.8 (8.9) 1855 года.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15