Шаллер проявил бы крайнюю неосмотрительность, если бы пустился через Джерид в сопровождении одного лишь Франсуа. Сторожевые посты, устроенные прежним обществом, были редки, разбросаны, весьма плохо или вовсе не охраняемы. Военные же посты, когда-то существовавшие, упразднены были уже много лет тому назад. Слишком свежа была еще память о нападениях Хаджара и его шайки, чтобы возможно было забыть о них, а грозный вождь, задержанный и заточенный, как раз только что бежал, уйдя от заслуженной им казни, которая освободила бы от него страну. Нельзя было не предвидеть возвращения его в скором времени к прежнему разбойничему ремеслу. К тому же обстоятельства удачно складывались для него в настоящее время. Ошибочно было бы предполагать, что южные арабы Алжирской области и Туниса, а главным образом оседлые и кочевники Джерида, подчинялись бы без протеста осуществлению проекта капитана Рудера, влекущего за собой уничтожение многих оазисов Рарзы и Мельрира. Их не удовлетворяло даже возмещение убытков владельцам оазисов. Несомненно, будут затронуты материальные интересы некоторых владельцев, которые питали жгучую ненависть к представителям предприятия при одной лишь мысли, что плодородные «туалы» их должны были в непродолжительном времени исчезнуть под водой, которая появится из Малого Сырта. В настоящее время к племенам, недовольным новыми порядками, стеснительными для их жизненного обихода, прибавлялись еще туареги, всегда готовые возвратиться к полной приключений прежней своей жизни грабителей караванов. Что станется с ними, когда будут уничтожены дороги, пролегающие ныне между себхами и шоттами, когда торговый обмен не будет уже производиться через посредство «кафил», передвигающихся с незапамятных времен по пустыне, по направлениям к Бискре, Туггурту и Габесу? Взамен их для перевозки грузов к югу от горной цепи Аурес появится целая флотилия шхун, шебек, гартан, бригов и трехмачтовых судов, парусных и паровых, а также целая «бахария», флот туземных судов? И каким образом дерзнут туареги совершать нападения на них? Все это равносильно было полному и весьма скорому разорению всех племен, живущих разбоем и грабежом.
Легко понять, что в подобных условиях среди этого замкнутого населения происходило глухое брожение. Имамы прямо призывали к восстанию. Несколько раз уже арабы-рабочие, участвовавшие в прорытии канала, подвергались нападению, и пришлось вызывать войска для их защиты.
«По какому праву хотят чужеземцы обратить в море наши оазисы и равнины? На каком основании дерзают они изменять создание природы? Разве Средиземное море не достаточно обширно, чтобы они пытались присоединить к нему еще всю площадь наших шоттов? Пусть руми плавают по нему сколько хотят, но мы всегда жили на твердой земле, и Джерид предназначен для прохода караванов, а отнюдь не судов! Необходимо истребить иноземцев, пока они еще не потопили земли нашей, земли предков наших, разливом моря».
Это постоянно усиливающееся возбуждение имело немалое значение в разорении Франко-иностранного общества. Впоследствии казалось, что возбуждение это несколько улеглось; тем не менее завоевание пустыни морем продолжало по-прежнему, наподобие призрака, тревожить умы населения Джерида. Туареги со времени перекочевки их к югу от Арада, а также хаджи — возвратившиеся из Мекки паломники — объясняли потерю независимости магометан в Египте исключительно лишь как следствие прорытия Суэцского канала. Все оставленные приспособления, постройки, фантастические машины вроде огромных землечерпалок, с необычайными рычагами, наподобие рук исполинов-землекопов, которые сравнивали с гигантскими земноводными спрутами, — все это облечено было в сказочную форму во всех устных передачах местных импровизаторов, для которых всегда находились жадно внимающие слушатели, среди народа, создавшего «Тысячу и одну ночь».
Все эти россказни поддерживали в умах туземцев гнетущую их мысль завоевания суши морем и не давали заглохнуть старым воспоминаниям.
Таким образом, после всех приведенных разъяснений совершенно понятным делается участие Хаджара в предшествовавшее заключению его в тюрьму время вместе с единомышленниками в различных нападениях, вплоть до того времени, к которому относится эта повесть.
Итак, экспедиция инженера должна была выступить и совершаться под охраной отряда спахисов. Отряд этот был под началом капитана Ардигана и лейтенанта Вильетта, и трудно было бы сделать более удачное назначение, чем выбрав этих двух офицеров, знакомых с югом и руководивших экспедицией против Хаджара и его шайки.
Капитан Ардиган был в то время в полном расцвете физических сил, — ему едва минуло тридцать два года: это был человек даровитый, смелый, но вместе с тем осторожный, привычный к тяжелому африканскому климату, донельзя выносливый, что он неоднократно и доказывал, участвуя в различных экспедициях. Это был офицер в наиболее полном значении этого слова, военный душой, не признававший иного ремесла на этом свете, кроме ремесла солдата. К тому же он был холост и даже не имел близких родственников; полк заменял ему семью, а товарищи — братьев. В полку не только уважали его, но и любили, а что касается подчиненных, то все они до последнего готовы были всегда пожертвовать жизнью ради него. Он мог ожидать от них всего, ибо вправе был требовать от них всего. Что же касается лейтенанта Вильетта, достаточно будет сказать, что настолько же храбрый, энергичный и решительный, как и капитан, такой же, как и он, не знающий устали, прекрасный наездник, офицер этот отличался уже в предыдущих экспедициях. Это был вполне надежный человек во всех отношениях. Он происходил из богатой семьи, и перед ним открывалось блестящее будущее. Выпущенный из Сомюрской школы в числе первых, он должен был в ближайшем будущем получить повышение. Лейтенанту Вильетту предстояло быть вскоре отозванным во Францию, а между тем решено было проведение экспедиции в Джерид. Когда ему сделалось известным, что последняя состоится под начальством капитана Ардигана, он явился к этому офицеру и сказал ему:
— Капитан, я бы очень желал быть в числе ваших спутников.
— Со своей стороны и я желал бы видеть вас в составе экспедиции, — отвечал ему капитан, придерживаясь того же тона добрых и истинно товарищеских отношений.
— Мое возвращение во Францию может состояться и по прошествии двух месяцев.
— Разумеется, дорогой Вильетт, и даже при лучших условиях, ибо вы доставите туда самые свежие вести о Сахарском море.
— И в самом деле, капитан. Мы в последний раз увидим эти шотты Алжирской области, прежде чем они исчезнут под водой. Итак, решено, я отправлюсь с вами в эту экспедицию, которая наверняка будет простой прогулкой.
— Простая прогулка, совершенно верно, дорогой Вильетт, а в особенности с того времени, как нам удалось освободить страну от этого бешеного Хаджара…
— Поимка его делает вам честь, капитан.
— И вам также, Вильетт!
Само собой разумеется, этот обмен любезностями между капитаном Ардиганом и лейтенантом Вильеттом происходил до побега вождя туарегов из борджи Габеса. Со времени же этого побега приходилось опасаться новых нападений с его стороны, и даже представлялась возможным при его посредстве вспышка восстания среди тех племен, образ жизни которых должен был измениться с образованием внутреннего моря.
Экспедиции необходимо было быть постоянно настороже, передвигаясь по Джериду, и, конечно, капитан Ардиган не преминул бы принять все надлежащие меры предосторожности.
Само собой разумеется, в экспедиции должен был принимать участие и вахмистр Николь. Если бы он в ней не участвовал, это всех удивило бы. Где участвовал капитан Ардиган, неизбежно участвовал и вахмистр.
Этот вахмистр, тридцати пяти лет от роду, давно уже отбыл обязательный срок военной службы, проведя несколько лет в одном и том же полку спахисов. Двойные галуны вахмистра вполне удовлетворяли его самолюбие. Высшей мечтой его было возможно позднее выйти в отставку и существовать тогда на пенсию, заслуженную примерным выполнением своего долга перед родиной. Чрезвычайно выносливый и удивительно находчивый солдат, Николь ничего не признавал, кроме дисциплины. В ней одной разумел он великий смысл жизни и желал, чтобы она в одинаковой мере применялась ко всем гражданам без исключения, как военным, так и гражданским. Признавая, однако, что человек создан исключительно для службы под знаменами, он вместе с тем был убежден, что лишь тогда человек может быть признаваем совершенным творением, когда он обрел естественное добавление к себе в виде доброго коня.
Он имел обыкновение говорить: «Мой конь и я вдвоем составляем одно существо. Я представляю собой его голову, а он — мои ноги, а вы должны признать, что лошадиные ноги иначе приспособлены к передвижению, чем людские». Из этого можно предположить, что вахмистр завидовал кентаврам. Как бы то ни было, его конь и он сам созданы были друг для друга. Николь был роста выше среднего, широкоплечий, грудь колесом; он нашел средство сохранить стройность и готов был на все жертвы, лишь бы не тучнеть. Он почитал бы себя несчастнейшим существом в мире при появлении малейших признаков ожирения. Впрочем, он был убежден, что будет в состоянии предупредить всякое появление ненавистного для него жирового отложения, если последнее возможно было в столь жилистом теле, своевременным тугим стягиванием своего голубого ментика и долмана. Рыжий, ярко-красный, с щеткой волос на голове, с тугими усами и щетинистой бородой, с серыми, живыми, вечно вращающимися глазами, поразительно дальнозоркий, Николь способен был разглядеть за пятьдесят шагов, как ласточка подхватывала муху, что вызывало глубочайшее удивление в бригадире Писташе.
Этот последний представлял собой тип весельчака, всегда всем довольного и ухитрившегося сохранить такой нрав и в шестьдесят лет столь же живым, как он был у него в двадцать пять лет. Он никогда не жаловался на голод, даже при запаздывании выдачи дневного пайка на несколько часов, ни на жажду при редких колодцах в этих бесконечных пустынях, обожженных вечным солнцем Сахары. Он был истый южанин, уроженец Прованса; при одном виде его у каждого бесследно пропадала меланхолия. Старший вахмистр Николь питал к нему слабость. А поэтому их почти всегда видели вместе, и они шли по следам друг друга в продолжение каждой экспедиции. Если к сказанному добавить, что в отряд входило некоторое число спахисов, две повозки, запряженные мулами для перевозки обоза, то этим и исчерпано будет все, относящееся к конвою инженера Шаллера.
Распространяться о качествах верховых лошадей офицеров и нижних чинов не приходится; однако нельзя не сделать исключения для верхового коня старшего вахмистра Николя, а также и собаки, принадлежащей ему, которая следовала за ним наподобие тени. Не требуется пояснений, почему конь назван был хозяином выразительным именем Ва-Делаван (Va-de-L'avant — иди вперед). Конь вполне заслуживал эту кличку, всегда готов был закусить удила, никогда не разрешал перегонять себя другому коню, и лишь такому превосходному всаднику, как Николь, удавалось удерживать его в рядах. Человек и животное превосходно понимали друг друга. Допуская, однако, возможность присвоить коню его имя, каким образом могла собака получить название Куп-а-Кер?
Разве эта собака обладала талантами какого-нибудь Мунито или иных знаменитостей собачьей породы? Разве она выступала в цирках, на ярмарках? Или, быть может, даже играла в карты в присутствии посетителей цирка?
Ничуть не бывало, сотоварищ Николя и коня Ва-Делавана никогда не обладал этими талантами. Это было лишь доброе и верное животное, делавшее честь полку, одинаково любимое, балуемое и ласкаемое как офицерами, так и солдатами. Настоящим же хозяином своим собака признавала лишь старшего вахмистра, другом — Ва-Делавана. Но дело в том, что Николь страстно любил игру в рамс; это была единственная его страсть; он не в состоянии был представить себе более завлекательного удовольствия. Он прекрасно знал эту игру, и частые победы, одержанные им при состязаниях с товарищами, привели к тому, что ему дали прозвище Маршала Рамса, и этим прозвищем он почти что гордился.
И вот, года два тому назад Николю в особенности повезло, и притом в последней, решающей партии, о которой с особым удовольствием он любил вспоминать. Игра происходила в одной кофейне, в Тунисе, с двумя товарищами, у столика, на котором были разложены употребляемые в этой игре тридцать две карты. Игра продолжалась уже довольно долго, и, к великой радости партнеров, его обычные счастье и умение, казалось, на этот раз изменили ему. Каждый из трех игроков выиграл поочередно по три партии; время было позднее, необходимо было возвращаться обратно в казарму, и последняя партия представлялась решающей. Маршал Рамс предчувствовал, что и эта партия может быть проиграна им; такой уж выдался неудачный для него день. На руках у каждого из игроков оставалось по одной лишь карте: оба партнера его кинули карты на стол, первый — даму червей, второй — короля червей. Они надеялись, что туз червей, последний козырь, был в числе последних одиннадцати карт колоды. «Бью червей!» — воскликнул Николь громовым голосом, ударив так сильно кулаком по столу, что его козырь полетел на пол.
Кто же осторожно поднял карту с пола и принес ее обратно в зубах? Не кто иной, как собака, которая до этого знаменательного дня отвечала на кличку Мисто.
— Спасибо, спасибо, товарищ! — воскликнул вахмистр, столь гордый своей победой, как будто ему удалось отобрать пару знамен у неприятеля. — Туз червей, слышишь ли? Я побил тузом червей!
Собака громко и радостно залаяла.
— Да, отныне кличка твоя, — повторил Николь, пусть будет: Бью Червей! а не Мисто! Нравится это тебе?
Вероятно, кличка пришлась по вкусу достойному животному, ибо собака вспрыгнула на колени хозяина и чуть-чуть не опрокинула его на пол.
После этого Мисто забыл свою прежнюю кличку ради новой, которая с того времени сделалась известной всем в полку.
Без всякого сомнения, проект новой экспедиции был принят с чрезвычайной радостью со стороны старшего вахмистра Николя и унтер-офицера Писташа. Но, если поверить им, известие это доставило не меньшую радость и Ва-Делавану, и Куп-а-Керу.
Накануне выступления старший вахмистр в присутствии унтер-офицера вел беседу с обоими своими неразлучными друзьями.
— Итак, старина, — сказал Николь, гладя рукой шею коня, — снова в поход!
Вероятно, Ва-Делаван понял обращение к себе хозяина, ибо ответил на последнее радостным ржанием.
На это ржание пес отвечал коротким лаем, несколько раз повторившимся.
— Да, добрый пес, да, и ты будешь с нами! — добавил Николь в то время, как Куп-а-Кер высоко прыгал, как бы выражая желание вспрыгнуть на спину коня.
— Мы выступаем завтра из Габеса, — продолжал старший вахмистр, — и завтра же направимся к шоттам! Надеюсь, вы оба будете готовы и не будете отставать от других.
В ответ на это обращение последовали вновь ржание и лай.
— Кстати, — продолжал Николь, — вам известно, что этот дьявол Хаджар, не предупредив никого, улетучился? Этот чертов тарги, которого мы захватили!
Если весть эта еще не дошла до Ва-Делавана и Куп-а-Кера, то по крайней мере в настоящее время она сделалась им известной! Удалось все-таки этому негодяю тарги бежать!
— Итак, товарищи мои, — объявил старший вахмистр, — весьма возможно, что мы встретим его там, этого Хаджара, и, уж конечно, придется снова задержать его.
Пес готов был уже ринуться вперед, а конь ожидал лишь, чтобы хозяин его оказался на нем верхом, чтобы последовать за товарищем.
— До завтра, до завтра! — повторил старший вахмистр, удаляясь.
И несомненно, если бы мы жили еще в то время, когда животные обладали даром речи, и, наверное, менее злоупотребляли бы этим, чем люди, то конь и пес отвечали бы:
— До завтра, старший вахмистр, до завтра!
Глава шестая. ОТ ГАБЕСА ДО ТОЗЕРА
Семнадцатого марта, в пять часов утра, в то время, когда солнце, показавшееся на горизонте Малого Сырта, заставляло ярко блестеть длинные песчаные равнины местности, в которой находились шотты, экспедиция вышла из Габеса.
Стояла прекрасная погода, дул легкий ветерок с моря.
Зимний сезон был уже на исходе. Времена года в Африке сменяются очень четко. Сезон дождей «эшшта» продолжается не далее месяцев января и февраля. Весьма знойное лето с преобладающими северо-восточными и северо-западными ветрами продолжается от мая до октября. Шаллер и товарищи его выходили, следовательно, в благоприятный сезон. Несомненно, изыскания должны были быть закончены до наступления зноя, столь затруднявшего переходы по сахарским «утта».
Мы уже говорили, что порта в Габесе не было. Существовавшая в древности бухта Тнуп, которую почти сплошь затянуло песком, доступна была лишь мелким судам. Залив, образующий полукружие между группой Керкенат и островами Лотофагов, получил название Малого Сырта; этот залив, так же как и залив Большого Сырта, на котором так часты кораблекрушения, признается опасным для судоходства. Канал должен был начинаться у впадения Уэд-Мелаха в том месте, где были начаты работы по сооружению нового порта. От порога Габес, шириной в двадцать километров, из которого произведена была уже выемка двадцати двух миллионов кубических метров земли и песка, оставалась лишь земляная перемычка, задерживающая воды залива. Достаточно было нескольких дней, чтобы срыть эту перемычку. Но, само собой разумеется, к этой работе предполагалось приступить лишь в самую последнюю минуту, по завершении всех работ, предпринятых с целью ограждения, прорытия и углубления шоттов. Приходилось, кроме того, иметь в виду в этом же самом месте и постройку моста, для перехода через канал железнодорожной линии, соединяющей Кайруан с Ферианой и Гафзой далее на Габес и к границе Триполи.
Порог Габеса, первая и самая короткая часть канала, потребовал значительного вложения сил и денежных средств, ибо в некоторых местах этот порог представлял собой толщу почти в 100 метров, глубиной в 50–60 метров, и грунт был каменисто-песчаный.
От устья Уэд-Мелаха канал поворачивал к равнинам Джерида, и экспедиция, следуя попеременно по северному и южному берегам его, сделала первые переходы. Вторая часть канала начиналась от двадцатого километра. Здесь придерживались по возможности северного берега и стремились обходить затруднения и опасности, вызванные природными почвенными свойствами шоттов.
Инженер Шаллер и капитан Ардиган следовали впереди, в сопровождении нескольких спахи. За ними выступал, под начальством старшего вахмистра Николя, обоз со съестными припасами и лагерными принадлежностями. В арьергарде находился лейтенант Вильетт во главе взвода спахи.
Так как цель экспедиции заключалась в том, чтобы проверить разбивку канала на всем его протяжении, а также проконтролировать продвижение работ вплоть до шотта Мельрир, то ей предстояло продвигаться вперед весьма медленно. Если справедливо утверждение, что караваны при переходах от одного оазиса до другого, огибая на юге горные отроги и плоские возвышенности Алжирской области и Туниса делают до 400 километров в десять, двенадцать суток, то инженер твердо решил делать не более двенадцати километров в сутки, ибо ему пришлось лично убедиться, в каком плохом состоянии находились дороги в прилегающей к работам местности.
— Мы не собираемся делать открытий, — говорил Шаллер, — а собираемся составить отчет о проведенных работах.
— Совершенно правильно, любезный друг, — отвечал ему капитан Ардиган, — тем более что давно уже нечего открывать в этой части Джерида. Что же касается меня, то я с удовольствием пользуюсь случаем посетить эту местность в последний раз перед ее превращением в море! Вопрос только — выиграет ли она от этой перемены?
— Несомненно, выиграет, капитан, и если угодно будет вам посетить ее по прошествии…
— Лет пятнадцати?..
— Нет, я уверен в том, что уже весьма скоро вы отметите в ней значительную перемену; там, где ныне безмолвие пустыни, забьет ключом торговое оживление.
— Настоящее положение имеет, однако, также свою прелесть, дорогой друг.
— Конечно, если запущенность и пустынность способны прельщать…
— Несомненно, они не прельстят такой трезвый ум, как ваш, — отвечал капитан Ардиган, — но, кто знает, не пожалеют ли когда-нибудь старые и верные почитатели природы о превращениях насильно навязываемых ей человечеством!
— Во всяком случае, дорогой Ардиган, не сетуйте еще пока очень на нас и будьте уверены, что окажись только Сахара на более низком уровне, чем поверхность воды в Средиземном море, мы давно бы уже обратили эту пустыню в океан, начиная от залива Габеса вплоть до берегов Атлантического океана, как это, несомненно, и было в известные геологические периоды.
— Решительно, современные инженеры ничего не уважают! Дай им волю, и Земной шар обратился бы в гладкий и полированный, наподобие яйца страуса, с весьма удобной для проведения железных дорог поверхностью.
Из приведенных разговоров ясно было, что инженер и офицер в продолжение нескольких недель путешествия их по Джериду не будут смотреть на все под одним и тем же утлом зрения. Но обстоятельство это ничуть не мешало им быть друзьями.
Переход через оазис Габес совершался по очаровательной местности. Там встречаются представители разнообразного растительного царства Африки на полосе, расположенной между морскими песками и дюнами пустыни. Ботаники нашли там пятьсот пятьдесят три вида растений. Жители этого счастливого оазиса не могут пожаловаться на природу, столь щедро расточающую им свои дары. Райская смоковница, тутовые деревья и сахарный тростник встречаются, правда редко, но зато в изобилии растут там фиговые, миндальные и апельсиновые деревья под высокой сенью бесчисленного множества финиковых пальм, не говоря уж о холмах с богатыми виноградниками и необозримыми полями ячменя. Впрочем, в Джериде, стране фиников, насчитывается этих плодовых деревьев более одного миллиона, причем существуют 150 разновидностей их. Здесь, в этой местности, в особенности славится сорт «финик-свет» высшего качества, с прозрачной мякотью.
За крайними пределами оазиса, поднимаясь вверх по течению уэда Малаха, караван втянулся в пустынную часть порога, через который был проложен новый канал. Именно в этой части его понадобились тысячи рабочих рук. Невзирая на значительные осложнения, Франко-иностранному обществу удалось избежать недостатка рабочих и обеспечить себе наем соответственного потребностям числа арабов-рабочих по невысокой цене. И только племена туарегов и некоторых других кочевников отвергли предложение принять участие в строительстве канала. Во время переходов Шаллер делал отметки. Выяснялась необходимость произвести подсыпки для придания откосам правильной формы, а также по низу канала, чтобы поднять профиль до проектной линии, рассчитанной на то, чтобы приход воды в канале оказался достаточным, как для того (по заключению, составленному Рудером), чтобы заполнить бассейны водой, так и для того, чтобы поддерживать воду на постоянном уровне, восполняя ее суточную убыль, происходящую от испарения.
— Какую же ширину должен иметь этот канал? — спросил капитан Ардиган.
— В среднем не более двадцати пяти — тридцати метров, — отвечал Шаллер. — Было предложено устроить его таким образом, чтобы расширение его могло совершаться самостоятельно, благодаря течению воды. Впрочем, впоследствии было признано необходимым, невзирая на значительное увеличение работ, а следовательно и повышение стоимости сооружения канала, придать ему ширину до восьмидесяти метров, и эта ширина, как вы видите, существует фактически.
— Решение это было принято, дорогой друг, вероятно, ради того, чтобы сократить по возможности время, потребное для обводнения шоттов Рарза и Мельрир?
— Несомненно, и вновь повторяю: мы рассчитываем на скорость течения воды, чтобы отбросить пески в сторону и пропускать большое количество воды из залива.
— Однако в самом начале, — заметил капитан Ардиган, — указывали на десятилетний период как наименьший, чтобы довести уровень моря Сахары до нормы?
— Знаю это, знаю, — отвечал Шаллер, — утверждали даже, что вода будет испаряться при переходе по каналу и что ни одной капли не дойдет до шотта Рарза! И по моему мнению, предпочтительнее было бы придерживаться первоначально принятой ширины канала и придать, по крайней мере первой части его, больший уклон. Это оказалось бы практичнее и дешевле; но как вам уже известно, это не единственная ошибка в расчетах наших предшественников. Впрочем, последовавшие далее, основанные на более точных научных данных вычисления опровергли эти предсказания, и, конечно, понадобится не десять лет для того, чтобы заполнить алжирские котловины. Не пройдет и пяти лет, как коммерческие суда будут плавать на всем пространстве от залива Габес, вплоть до наиболее отдаленного порта Мельрир.
В первый день переходы прошли в благоприятных условиях; караван останавливался каждый раз, когда инженер считал необходимым осмотреть выемки в канале. На расстоянии пятнадцати километров от Габеса, к пяти часам пополудни, капитан Ардиган дал сигнал к привалу на ночь. Тотчас же был разбит лагерь на северном берегу канала, под сенью небольшого леса финиковых пальм. Люди спешились и отвели коней на луг, где они могли найти для себя обильный корм. В лесу протекал ручеек, и вода оказалась в нем свежей и прозрачной. Быстро были раскинуты палатки для ночлега. Обедать расположились под сенью деревьев. Караван был обеспечен консервами из мяса и овощей на несколько недель, а пополнение запасов в селениях Нижнего Туниса и Алжирской области по соседству с шоттами не могло представить затруднений. Излишне упоминать, что старший вахмистр и его люди мигом раскинули палатки, установив обе повозки обоза у входа в лесок. Впрочем, прежде чем подумать о себе, Николь пожелал прежде всего вычистить Ва-Делавана.
Добрый конь, казалось, был доволен этим первым переходом по Джериду и приветствовал хозяина продолжительным ржанием, к которому присоединился веселый лай Куп-а-Кера. Разумеется, капитан Ардиган принял меры по охране лагеря. Впрочем, ночная тишина нарушалась лишь слишком знакомым местным кочевникам воем. Хищные звери держались вдали, и караван не был потревожен до утра каким-либо нежелательным посещением.
Все оказались на ногах с пяти часов утра, а десять минут спустя Франсуа уже успел побриться перед зеркалом, повешенным в палатке. Кони были собраны, повозки нагружены, и небольшой отряд выступил снова в том же порядке, как и накануне. Следовали по берегам канала, то по одному, то по другому, попеременно; тут берега были ниже, чем в первой части, проложенной по выходе из Габеса, ближе к заливу. Так как канал прорыт был в рыхлом грунте или песке, то не могло быть сомнения в том, что берега будут размыты, по мере увеличения скорости движения воды. Как это и предвиделось заблаговременно инженерами и чего опасались туземцы, каналу надлежало последовательно расширяться, что, в свою очередь, должно было повести за собой сокращение времени, потребного для полного обводнения обоих шоттов. Впрочем, насколько в состоянии был удостовериться Шаллер, русло канала оказалось вполне надежным. Местность была столь же пустынна и бесплодна, как и при выходе из оазиса Габеса. Появлялись иногда рощи финиковых пальм и луга, на которых росла альфа, составляющая богатство этого края. Экспедиция двигалась к западу, чтобы, придерживаясь канала, добраться до котловины, известной под названием Феджедж, и затем двинуться к селению Ла-Гамма. Селение это не следует смешивать с селением того же самого названия, расположенным у восточной оконечности Рарзы, и которое экспедиция должна была посетить после Феджеджа и Джерида. Пройдя положенное по маршруту расстояние, капитан Ардиган 18 марта распорядился сделать привал к югу от канала, в Ла-Гамме.
Разные селения этой местности занимают одинаковое положение посередине маленьких оазисов. Селения эти ограждены землебитными стенами от нападений кочевников и больших хищных зверей Африки.
Живет в них, по обыкновению, несколько сотен туземцев и среди них несколько колонистов-французов. Небольшой отряд туземных солдат занимал борджи — домик, расположенный на более возвышенном месте, посередине селения. Радушно принятые местным населением, спахи разместились в домиках арабов, тогда как инженер и офицеры воспользовались гостеприимством соотечественников.
Колонист на вопрос капитана Ардигана, не дошли ли до него какие-либо слухи о вожде туарегов, бежавшем из тюрьмы Габеса, ответил, что ничего об этом не слышал. Скорее всего, беглец направился в местность шоттов Алжирской области, обогнув Феджедж, чтобы там найти убежище среди южных племен туарегов. Один из обитателей Ла-Гаммы, возвратившийся из Тозера, слышал о появлении Джеммы в окрестностях, но неизвестно было, в каком направлении проследовала она далее.
Утром 19 марта при несколько пасмурном небе, обещавшем менее знойный день, капитан Ардиган дал сигнал к выступлению. Было уже преодолено около тридцати километров, — расстояние между Табесом и Ла-Гаммой; до Феджеджа оставалось километров пятнадцать, которые должны были быть пройдены в тот же день. В последнем переходе отряду пришлось несколько удалиться от канала, но в первую половину дня он снова приблизился к нему. Канал был прорыт без особых затруднений на протяжении 185 километров, через длинную котловину Феджеджа, расположенную на высоте от 15 до 25 метров над уровнем моря. Дальше отряд шел по берегам канала, грунт на которых оказался недостаточно твердым. В подобном рыхлом грунте буровые инструменты, случалось, от собственной тяжести тонули и исчезали; естественно было опасаться, что то же самое могло произойти и с людьми.
Феджедж и Джерид — наиболее обширные поселения. Начиная от деревни Мтосия, расположенной выше Ла-Гаммы, через Феджедж канал был прорыт почти по прямой линии, вплоть до 153-го километра, начиная от которого он поворачивал к югу, параллельно берегу, между Тозером и Нефтой. Значительный интерес представляют собой котловины-бассейны, известные под названием себха и шоттов. По отношению к тем из них, которым присвоены географические названия Джерид и Феджедж, не сохранившим в себе воды даже в своих центральных частях, Шаллер дал следующие пояснения капитану Ардигану и лейтенанту Вильетту:
