Гектор Сервадак

Граф Тимашев посовещался с лейтенантом Прокофьевым, и, так как погода благоприятствовала плаванию, они решили, что «Добрыня» может еще тридцать шесть часов идти в южном направлении.

Гектор Сервадак поблагодарил хозяина шкуны, и рулевой получил приказ держаться нового курса.

В течение полутора суток, то есть вплоть до 4 февраля, производилась самая тщательная разведка моря. После измерения лотом, показавшим, что дно моря всюду плоское, а глубина четыре-пять саженей, море еще протралили; однако и трал нигде не обнаружил ни камней, ни обломков металла, ни щепок, ни даже водорослей, полипов или зоофитов, которыми кишат недра морей. Как же возникло это дно на месте дна Средиземного моря?

«Добрыня» достиг тридцать шестого градуса широты. Когда же сверились с картой, выяснилось, что шкуна плывет в том самом месте, где некогда простирался горный массив Сахель, отделявший море от плодородной равнины Митиджа, как раз там, где находилась вершина Бу-Зареа высотой в четыреста метров. Между тем, если бы даже вода и затопила всю окружающую местность, верхушка горы выступала бы островком над волнами океана.

Продолжая держать тот же курс, «Добрыня» прошел над прежним крупным селением Сахеля-Дуирой, над прежним месторасположением Буфарика — города с широкими, прохладными от сени платанов улицами, затем миновал город Блида, не найдя и следа его фортов, которые были выше Уэд-эль-Кебира на четыреста метров.

Лейтенант Прокофьев, не решаясь продолжать плавание в совершенно неизвестном ему море, предложил повернуть либо на север, либо на восток, но граф, уступив просьбам капитана Сервадака, приказал следовать прежним курсом все дальше на юг.

Таким образом, разведка была продолжена до гор Музайи с их легендарными пещерами, где когда-то укрывались кабилы, где на склонах росли рожковые деревья, дубы всех видов и крапивные деревья, где водились львы, гиены и шакалы. Всего шесть недель назад самая высокая вершина хребта еще виднелась между Бу-Руми и Шиффой; должна же она выступать из воды, если высота ее достигала тысячи шестисот метров над уровнем моря! Но кругом, вплоть до самой линии горизонта, где небо сливалось с водой, ничего не было видно.

В конце концов пришлось возвратиться на север, и, сделав поворот на обратный курс, «Добрыня» снова оказался в водах Средиземного моря, так и не найдя следов страны, которая когда-то называлась алжирской колонией.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,

где капитан Сервадак обнаруживает уцелевший от катастрофы островок, оказавшийся могилой

Итак, уже не оставалось сомнений в том, что значительная часть алжирской колонии затоплена водой. Но произошло нечто большее, чем оседание суши на дно моря. Казалось, разверзлись глубочайшие недра земного шара и в мгновение ока сомкнулись снова, поглотив целую страну. Действительно, горный массив Алжира словно провалился сквозь землю, а на месте песчаного морского дна возникло новое, природа которого была неизвестна.

Причина страшной катастрофы по-прежнему оставалась загадкой для участников экспедиции. Теперь их целью было установить хотя бы размеры бедствия.

Обсудив план действий, они решили продолжать путь на восток, держась линии уже не существующих берегов Африки, прежде омываемых тем самым морем, которое сейчас не имело границ. Плавание не представляло особых трудностей, поэтому следовало воспользоваться хорошей погодой и попутным ветром.

Но на всем своем пути шкуна не нашла даже признаков берега, прежде тянувшегося от мыса Матифу до границы Туниса; не обнаружила ни приморского города Деллиса, выстроенного амфитеатром, и ничего сколько-нибудь похожего на горную цепь Джурджуры, главная вершина которой возвышалась на две тысячи триста метров над уровнем моря; «Добрыня» не встретил на своем пути ни города Бужи, ни крутых склонов Гурайи, ни горы Адрар, ни Джиджели, ни гор Малой Кабилии, ни семиглавого «Тритона» древних с вершиной в тысячу сто метров; пропал старый порт Константины-Колло, равно как и новый порт Филиппвиля-Стора, а также город Бон, расположенный у залива шириной сорок километров. Исчезло все: мыс Гард, мыс Роса, гребни горы Эдуг, песчаные дюны побережья, Мафраг, порт Каль, знаменитый изделиями из кораллов; когда же в воду в сотый раз бросили лот, он опять не принес ни одного из тех изумительных зоофитов, что водятся в Средиземном море.

Тогда граф Тимашев решил идти вдоль параллели, прежде пересекавшей тунисское побережье, до мыса Кап-Блан, то есть до самой северной точки Африки. Здесь узкая полоса моря между африканским материком и Сицилией, вероятно, имела какие-либо особенности, которые могли представить интерес.

Таким образом «Добрыня», держа курс по тридцать седьмой параллели, 7 февраля пересек седьмой градус долготы.

Вот какими доводами руководствовался граф Тимашев, отстаивая целесообразность разведки в восточном направлении, в чем его поддержали капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев.

К тому времени благодаря Франции, хотя долгие годы этот проект отвергали, было, наконец, создано «Сахарское море». Это грандиозное дело рук человеческих, в сущности восстанавливавшее огромный бассейн «Тритона», куда некогда занесло корабль аргонавтов, благоприятно повлияло на местные климатические условия и позволило Франции монополизировать всю торговлю между Суданом и Европой.

Отразилось ли воссоздание древнего моря на новом положении вещей? Именно это и нужно было проверить.

Из залива Габес, на тридцать четвертом градусе широты, воды Средиземного моря вливались до последнего времени через широкий канал в котловину, занимаемую солончаковыми болотами Кебили, Гарсы и другими. Для этого перешеек, наводившийся в двадцати шести километрах к северу от Габеса, был перерезан, и воды хлынули в прежнюю бухту Тритона, высохшую под лучами ливийского солнца.

Так вот, не здесь ли разверзлась земная кора, поглотив значительную часть Африки? Не встретит ли «Добрыня», дойдя до тридцать четвертой параллели, триполитанского берега? Не он ли явился тем непреодолимым препятствием, которое помешало катастрофе распространиться дальше?

— Если дойдя до этого пункта, мы увидим, что и на юге морю нет конца и краю, придется искать разгадку у берегов Европы, — весьма справедливо заметил лейтенант Прокофьев.

Не жалея топлива, «Добрыня» на всех парах несся к мысу Кап-Блан, но не обнаружил на своем пути ни мыса Негро, ни мыса Серрат. Дойдя до очаровательного восточного города Бизерты, экспедиция не нашла ни озера, прежде раскинувшегося неподалеку от гавани, ни мечетей, укрывавшихся в тени роскошных пальм. Лот, брошенный в прозрачную морскую воду, показал, что дно здесь такое же плоское и мертвое, как и повсюду в Средиземном море.

Седьмого февраля шкуна обогнула мыс Кап-Блан, точнее говоря, то место, где он находился пять недель тому назад. Киль шкуны рассекал воду, которая предположительно была водой Тунисского залива. Но от чудесного залива не осталось и следа, а с ним исчез и расположенный амфитеатром город, так же как и форт Арсенал, как Ла-Гулетт, как оба пика Бу-Курнейна. Мыс Бон, ближе других мысов африканского побережья расположенный к Сицилии, был погребен в недрах земли вместе с материком.

Когда-то, еще до всех описываемых нами удивительных событий, дно Средиземного моря в этом месте круто шло под уклон, а затем вверх, образуя два ската. Здесь земная кора выгнулась, отчего возник подводный хребет, перегородивший Ливийский пролив. Над гребнем хребта оставалось всего около семнадцати метров воды, зато по обеим сторонам его глубина достигала ста семидесяти метров. Вероятно, в эпоху геологических формаций мыс Бон соединялся с мысом Фуриной на Сицилии, как некогда, наверно, соединялись Гибралтар и Сеута.

Лейтенант Прокофьев в качестве опытного моряка, изучившего все особенности Средиземного моря, не мог не знать и эту его достопримечательность. Сейчас представлялась возможность установить, изменилось ли за последнее время морское дно между Африкой и Сицилией и существует ли еще подводный хребет в Ливийском проливе.

Граф Тимашев, капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев лично наблюдали за промерами глубин.

Матрос, стоявший на ванте фок-мачты, бросил в воду лот.

— Сколько морских саженей? — спросил Прокофьев.

— Пять note 3, — ответил матрос.

— А дно?

— Плоское.

Теперь оставалось измерить глубину воды на склонах подводного хребта. «Добрыня» отошел сначала на полмили вправо, затем на полмили влево, и с обеих сторон было измерено дно.

Пять саженей и там и тут! Дно неизменно оказывалось плоским, где бы его ни измеряли. Лот давал всюду одинаковые показания. Подводный хребет между мысами Кап-Блан и Фуриной не существовал больше. Очевидно, катастрофа выровняла рельеф дна всего Средиземного моря. Что до природы дна, то оно и здесь было покрыто металлической пылью неизвестного происхождения: полное отсутствие губок, актиний, морских звезд, медуз, моллюсков и раковин, которыми прежде были усеяны подводные скалы.

Круто повернув, «Добрыня» взял курс на юг и продолжал разведку.

В числе прочих странных явлений, замеченных во время плавания, бросалось в глаза полное отсутствие судов на море. Шкуне не встретился ни один корабль, у которого экипаж мог бы справиться о том, что происходит в Европе. Казалось, «Добрыня» один на всем этом покинутом человечеством водном пространстве, и каждый на борту невольно задавался вопросом, не стала ли шкуна единственной обитаемой точкой земного шара, вторым Ноевым ковчегом, заключавшим в себе все, что осталось после катастрофы, — горсточку последних людей на земле.

Девятого февраля «Добрыня» прошел над тем местом, где некогда находился город Дидоны — древняя Бирса, ныне стертая с лица земли; сейчас, пожалуй, она пострадала больше, чем Карфаген от Сципиона Младшего во время пунической войны и позднее, при римском владычестве, от Гассана Гассанида!

Вечером, на закате солнца, которое по-прежнему заходило на востоке, капитан Сервадак стоял в глубокой задумчивости, опершись о перила мостика. Взгляд его рассеянно блуждал то по небу, где сквозь облака уже поблескивали звезды, то по морю, на котором вместе с ветром мало-помалу начинало утихать волнение.

Гектор Сервадак стоял, повернувшись лицом к югу; вдруг до его сознания дошло, что впереди мелькает какой-то свет. Сначала он решил, что ему померещилось, что это обман зрения, затем стал всматриваться более пристально.

И тогда действительно взгляд его различил вдали огонь; капитан Сервадак подозвал матроса, и тот тоже отчетливо увидел свет.

Об этом тут же уведомили графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева.

— Уж не земля ли это? — спросил капитан Сервадак.

— Может быть, огни корабля? — предположил граф.

— Об этом мы узнаем не позже чем через час! — воскликнул капитан Сервадак.

— Капитан, мы узнаем об этом не раньше чем завтра, — возразил лейтенант Прокофьев.

— Как, ты не хочешь повернуть на огонь? — не без удивления спросил граф.

— Нет. Я собираюсь лечь в дрейф под малыми парусами и дождаться утра. Если там земля, я не вправе вести шкуну к неизвестным берегам и подвергать ее опасности.

Граф кивнул в знак согласия, и на «Добрыне» установили паруса таким образом, чтобы судно легло в дрейф. Глубокая ночь спустилась над морем.

Шестичасовая ночь коротка; но эта как будто тянулась целую вечность. Капитан Сервадак не уходил с палубы; его ежеминутно охватывал страх, что огонек может угаснуть.

Однако он сиял во тьме ровным светом, как светит неяркий огонь на дальнем расстоянии.

— И все на том же месте, — заметил лейтенант Прокофьев. — По всей вероятности, перед нами не плавающий корабль, а суша.

Едва взошло солнце, все трое навели подзорные трубы туда, откуда ночью исходил свет. С первыми утренними лучами он померк, и в шести милях от шкуны показался утес причудливой формы, похожий на островок, затерянный среди водной пустыни.

— Это только скала, — сказал граф, — или, скорее, вершина затопленной горы.

Но чем бы ни объяснялось происхождение скалы, с ней необходимо было ознакомиться, чтобы впредь суда обходили этот опасный риф. «Добрыня» направился к островку и через три четверти часа оказался в двух кабельтовых от него.

Островок с виду напоминал холм, совершенно голый, безводный и крутой; высота его над уровнем моря не достигала сорока футов. Подступ к нему не заграждали мелкие скалы, и это наводило на мысль, что он погружался в воду постепенно под воздействием необъяснимых причин, покуда не обрел новую точку опоры и окончательно не утвердился в этом положении над уровнем моря.

— Там что-то вроде дома! — закричал Сервадак, пристально разглядывая в подзорную трубу каждый бугорок на острове. — А может быть, есть и живые люди…

Вместо ответа лейтенант Прокофьев весьма выразительно покачал головой. Островок словно вымер; даже когда шкуна дала пушечный выстрел, никто не вышел на берег.

И все же на вершине скалы стояло какое-то каменное здание, с виду несколько похожее на арабскую мечеть.

С «Добрыни» тотчас же спустили шлюпку. В нее сели капитан Сервадак, граф Тимашев и лейтенант Прокофьев. Четверо матросов налегли на весла, и шлюпка быстро полетела по волнам.

Через несколько минут путешественники вступили на берег и, не теряя времени, поднялись по крутому склону вверх к мечети.

Пройдя несколько шагов, они остановились перед каменной оградой, украшенной древней, пострадавшей от времени скульптурой — вазами, колоннами, статуями, стелами, в сочетании которых не было ни гармонии, ни понимания законов искусства.

Граф Тимашев и оба его спутника, обогнув ограду, вошли в открытую настежь узкую дверцу. Дальше они увидели другую, также распахнутую дверь и проникли в мечеть. Стены внутри пестрели лепными украшениями в арабском вкусе, ничем не примечательными.

Посреди единственного зала мечети возвышалась простая и строгая гробница. Над ней висела огромная серебряная лампада, еще полная масла, в котором плавал длинный зажженный фитиль.

Свет этой лампады и привлек прошлой ночью внимание Сервадака.

Усыпальница была пуста. Страж ее, если только он когда-либо существовал, наверное, бежал во время катастрофы. Позднее здесь нашли себе приют дикие птицы — бакланы, да и те, спугнутые пришельцами, улетели прочь по направлению к югу.

На краю гробницы лежал старый молитвенник на французском языке. Книга была раскрыта на страницах с поминанием, приуроченным к дате 25 августа.

Капитана Сервадака озарила догадка: местоположение острова в Средиземном море, усыпальница, затерянная в морском пространстве, страница, на которой прервал чтение кто-то, читавший молитвенник, — все это сразу объяснило ему, куда он попал вместе со своими спутниками.

— Господа, мы у гроба Людовика Святого, — сказал он.

Он не ошибся: здесь кончил свои дни король Франции. Здесь свыше шести столетий французы окружали гроб Людовика благоговейным преклонением.

Капитан Сервадак склонился перед священной могилой, а вслед за ним почтительно склонились и его спутники.

Кто знает, не была ли сейчас лампада, горевшая над гробом святого, единственным маяком, струившим свет над волнами Средиземного моря? И не суждено ли и ей скоро угаснуть?

Трое путешественников, выйдя из усыпальницы, покинули пустынный утес. Шлюпка доставила их на борт, и «Добрыня», взяв курс на юг, вскоре потерял из виду гробницу Людовика IX — единственный клочок тунисской земли, который пощадила загадочная катастрофа.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,

в которой лейтенант Прокофьев, выполнив свой долг моряка, полагается на волю божью

Спугнутые бакланы вылетели из мечети на юг. Это наводило на мысль, что, вероятно, невдалеке отсюда, где-то на юге есть земля. В участниках экспедиции пробудилась надежда.

Через несколько часов после того, как шкуна отчалила от островка, она уже плыла по новому водному пространству, где на сравнительно небольшой глубине покоился целиком затопленный полуостров Дакуль, прежде отделявший тунисский залив от залива Хаммамет.

Спустя два дня после поисков берегов тунисского Сахеля шкуна достигла тридцать четвертой параллели, которая в этом месте должна была пересекать залив Габес. Но залив, еще шесть недель тому назад питавший канал «Сахарского моря», исчез бесследно, и на западе простиралась необозримая водная гладь.

И все-таки в тот же день, 11 февраля, палубу шкуны, наконец, огласил крик: «Земля!» — и вдали показался берег, хотя, судя по географической карте, он должен был находиться значительно дальше.

И в самом деле, замеченная полоса земли не походила на триполитанское побережье, повсюду низкое, песчаное и трудно различимое с большого расстояния. Кроме того, триполитанскому побережью надлежало находиться на два градуса южнее.

Извилистые берега новой земли широко растянулись с запада на восток, по всему южному горизонту. Слева она разделила пополам залив Габес, заслонив остров Джерба, на краю залива.

Новую землю тщательно нанесли на судовую карту и сделали вывод, что, по-видимому, часть «Сахарского моря» теперь занята вновь образовавшимся материком.

— Итак, — заметил капитан Сервадак, — сначала мы избороздили ту часть Средиземного моря, где прежде был материк, а теперь наткнулись на материк там, где полагается быть Средиземному морю!

— И у этих берегов, — добавил лейтенант Прокофьев, — не встретили ни одной мальтийской тартаны, ни одной левантинской шебеки, а сколько их тут сновало!

— Надо решить, пойдем ли мы вдоль берега к востоку или к западу, — сказал граф Тимашев.

— К западу, граф, если позволите, — с живостью отозвался Сервадак. — Я бы тогда узнал по крайней мере, сохранилось ли хоть что-нибудь от» алжирской колонии по ту сторону Шелиффа. По дороге мы захватим моего солдата, которого я оставил на острове Гурби, затем дойдем до Гибралтара, а там, может статься, получим известия о Европе!

— Капитан Сервадак, шкуна к вашим услугам, — ответил граф с присущей ему сдержанностью. — Распорядись, пожалуйста, Прокофьев.

— Отец, мне хотелось бы высказать одно замечание, — заговорил после минутного размышления лейтенант Прокофьев.

— Говори.

— Ветер дует с запада и свежеет. Если мы пойдем против ветра под парами, мы, конечно, пробьемся, но с большим трудом. Если же мы возьмем курс на восток и пойдем под парами и парусами, шкуна через несколько дней будет у берегов Египта, а там, в Александрии либо в другом месте, мы получим те же сведения, что и в Гибралтаре.

— Вы согласны, капитан? — И граф Тимашев повернулся к Гектору Сервадаку.

Как ни хотелось капитану узнать, что сталось с Оранской провинцией, и повидать Бен-Зуфа, он нашел возражение лейтенанта Прокофьева вполне резонным. Западный ветер крепчал, и, держа курс против него, «Добрыня» не мог бы идти быстро, тогда как, пользуясь попутным ветром, он гораздо скорее достиг бы берегов Египта.

Итак, шкуна повернула на восток. Сильный ветер угрожал перейти в шторм. К счастью, направление волн совпадало с курсом шкуны, и поэтому они не так сильно угрожали судну.

За последние две недели наблюдалось странное падение температуры: в среднем она понизилась до 15-20o тепла. Непрерывное похолодание вызывалось вполне естественной причиной: увеличилось расстояние между Солнцем и земным шаром, двигавшимся по новой орбите. Сомнений не было: Земля, которая сначала настолько приблизилась к своему центру притяжения, что даже пересекла орбиту Венеры, теперь постепенно отдалялась от Солнца и сейчас отстояла от него дальше, чем когда-либо в перигелии. 1 февраля она, по-видимому, была на расстоянии тридцати восьми миллионов лье от Солнца, так же как и 1 января, но с тех пор расстояние между ними увеличилось приблизительно на одну треть. Об этом свидетельствовало не только понижение температуры, но и то, что солнечный диск заметно уменьшился. В точности таким видел бы его наблюдатель на Марсе. Отсюда можно было заключить, что Земля приблизилась к орбите Марса, планеты, на которой почти такие же физические условия, как и на Земле. Следовательно, Земля двигалась в солнечной системе по орбите, имевшей форму очень вытянутого эллипса.

Однако участники экспедиции пока еще не задумывались над этим. Их тревожило не то, что нарушен порядок движения Земли в межпланетном пространстве, а странные перемены на самой Земле, характер которых им пока не удавалось установить.

Итак, шкуна шла вдоль новой береговой полосы, держась в двух милях от нее, потому что на более близком расстоянии всякое судно разбилось бы об эту каменную стену.

Берега нового материка были неприступны. Склоны массива, о которые с бешенством бились волны, докатившиеся из открытого моря, вздымались отвесно на высоту от двухсот до трехсот футов. Они были гладкими, как стены бастиона, без единого выступа, на который могла бы опереться нога. А над берегом ощетинился лес каменных пик, обелисков и пирамид. Весь массив казался гигантским сростком минерала с тысячефутовыми кристаллами.

Но не это было самым удивительным в этом исполинском массиве. Больше всего поражало участников экспедиции то, что он казался совершенно «новым». Грани его не утратили ни своей первоначальной чистоты, ни присущего им цвета, ни строгости линий, словно породы еще не коснулось разрушительное влияние меняющихся атмосферных условий. Его очертания вырисовывались на небе с несравненной четкостью. Склоны этой громады были гладко отполированы и сверкали, словно только что вышли из формы литейщика. Их металлический блеск, пронизанный золотистыми искорками, напоминал блеск пирита. И напрашивался вопрос: не состоит ли этот массив, который плутонические силы подняли над поверхностью воды, сплошь из одного металла, родственного металлической пыли, извлеченной со дна моря?

Еще одно замечание, подкрепляющее все вышесказанное: обычно даже самые бесплодные скалистые массивы в любом месте земного шара изборождены сетью ручейков, возникших из выпадающих на земную поверхность осадков, — эти ручейки текут, прихотливо извиваясь, в зависимости от направления склонов. Кроме того, нет на Земле таких безотрадных берегов, где бы не росли хоть какие-нибудь скудные растения, не пустили корни какие-нибудь неприхотливые кустарники. А здесь ничего, ни одной, даже тоненькой струйки воды, никакой, даже самой чахлой зелени. Вот почему эту суровую местность не оживляло пение птиц. Здесь не было ни движения, ни растительной, ни животной жизни.

Экипаж «Добрыни» понимал, отчего на шкуну со всех сторон слетелись стаи морских птиц — альбатросы, чайки, нырки, голуби. Разогнать пернатых не удавалось даже выстрелами; они сидели на реях днем и ночью. Стоило бросить на палубу остатки еды, и птицы с жадностью налетали на них, затевая ожесточенную драку из-за каждой крошки. По тому, как они изголодались, легко было догадаться, что в этой местности им негде раздобыть себе пищу, тем более на этом побережье, лишенном всякой растительности и воды.

Такова была та странная земля, вдоль которой уже несколько дней шел «Добрыня». Иногда контуры берега менялись, и на много километров тянулась одна грань, прямая и гладкая, точно ее тщательно отшлифовали. Затем снова вставала, непроходимая чаща огромных зубцов. Но нигде у подошвы утесов не было ни песчаной отмели или гравия, ни подводных камней, которыми обычно усеяно прибрежное дно. Изредка то там, то тут попадались узкие бухты, но не было видно ни одного источника, где корабль мог бы запастись пресной водой. На своем пути экспедиция встречала только открытые рейды, доступные для всех ветров.

Пройдя около четырехсот километров, «Добрыня» в конце концов остановился перед крутым поворотом береговой линии. Лейтенант Прокофьев, каждый час наносивший на карту контуры нового материка, отметил, что берег здесь тянется с юга на север. Неужели в этом месте, чуть ли не на двенадцатом меридиане, Средиземное море замкнулось? Простирается ли этот барьер до Италии и Сицилии? В скором времени это станет известно, и, если так, значит огромное море, омывавшее берега Европы, Азии и Африки, уменьшилось наполовину.

Экспедиция стремилась обследовать все точки новой береговой полосы, поэтому шкуна повернула на север, взяв курс прямо на Европу. В нескольких стах километрах пути лежала Мальта, и путешественники надеялись скоро увидеть ее, если только катастрофа пощадила древний остров, которым поочередно владели финикияне, карфагеняне, сицилийцы, римляне, вандалы, греки, арабы и орден мальтийских рыцарей.

Но от Мальты ничего не осталось; 14 февраля лот доставил на поверхность все ту же металлическую пыль неизвестного происхождения, покоившуюся на дне Средиземноморского бассейна.

— Стихийное бедствие захватило не только африканский материк, — заметил граф Тимашев.

— Да, — ответил лейтенант Прокофьев, — и мы не можем даже установить границы этих ужасных разрушений! А теперь я хотел бы знать, каковы твои намерения, отец? К каким берегам Европы направится «Добрыня»?

— К Сицилии, Италии и Франции, — воскликнул капитан Сервадак, — туда, где мы сможем, наконец, узнать…

— Что на борту «Добрыни» плывут последние люди на Земле, — с горечью сказал граф.

Капитан Сервадак промолчал, так как и сам разделял печальные предчувствия графа. Тем не менее шкуна изменила курс и миновала ту точку, где пересекались параллель и меридиан исчезнувшего острова Мальты.

Берег по-прежнему тянулся с юга на север, заградив проход в залив Сидра

— в древности Большой Сирт, который простирался некогда до Египта. Теперь стало ясно, что морской путь в Грецию и в порты Оттоманской империи закрыт даже у северных берегов нового материка. Следовательно, отрезан путь и к южным границам России через Греческий архипелаг, Дарданеллы, Мраморное море, Босфор и Черное море.

Итак, перед шкуной была одна дорога — на запад, чтобы добраться до северной части Средиземного моря, если это вообще было осуществимо.

Шкуна попыталась идти новым курсом 16 февраля. Но ветер и бурные волны дружно преграждали ей путь, словно стихии вступили в заговор против нее. В море бушевал шторм, и судну водоизмещением лишь в двести тонн приходилось нелегко. Положение стало особенно опасным, так как ветер относил «Добрыню» к берегу.

Лейтенант Прокофьев был в большой тревоге. Он убрал паруса и опустил стеньги, но тогда шкуна, приводимая в движение только машиной, не могла бороться со штормом. Огромные волны поднимали шкуну на сто футов и с этой высоты бросали ее в разверстую бездну. Винт судна большей частью вращался вхолостую, не захватывая воды, и судно теряло управление. Паровой котел был перегрет до предела, и все же «Добрыня» отступал перед ураганом.

В какой гавани искать спасения? Не у этих же неприступных берегов? Будет ли лейтенант Прокофьев вынужден выброситься на берег? Эта мысль не выходила у него из головы. Но если даже потерпевшим кораблекрушение удается взойти на крутой берег, что станется с ними потом? Что ждет их на этой безнадежно голой земле? Где они пополнят запас провианта? Есть ли надежда, что за этой неприступной громадой откроется уцелевшая часть старого материка?

«Добрыня» пытался противостоять натиску бури: его мужественный и самоотверженный экипаж держался с величайшим самообладанием. Матросы верили в искусство своего капитана, в крепость своего корабля, и никто не падал духом. Но паровой котел перегрелся так, что казалось, его разнесет на части. Кроме того, винт вращался вхолостую, а между тем приходилось идти без парусов; нельзя было поднять даже трисель, потому что его изорвал бы ураган. Шкуну несло к берегу.

Весь экипаж стоял на палубе, понимая, какая страшная опасность грозит шкуне. Земля была уже не больше чем в четырех милях под ветром; «Добрыню» несло с такой скоростью, что не оставалось никакой надежды на спасение.

— Отец, — сказал, лейтенант Прокофьев графу, — силы человека не безграничны. Я не в состоянии предотвратить крушение.

— Сделал ли ты все, что обязан сделать моряк? — спросил граф Тимашев — на его лице не отразилось ни малейшего волнения.

— Все, — ответил лейтенант. — Но через час, не больше, шкуна разобьется.

— Бог может спасти нас и раньше, чем через час, — ответил граф, повысив голос, чтобы все его слышали.

— Он спасет нас только тогда, если берега расступятся и перед «Добрыней» откроется проход!

— Все в воле божьей, — ответил граф, обнажив голову.

Вслед за ним в торжественном молчании обнажили головы Гектор Сервадак, лейтенант и матросы.

Считая, что отклониться от берега уже невозможно, лейтенант Прокофьев принял все меры для того, чтобы экипаж после крушения оказался в наименее тяжелых условиях. Он постарался обеспечить людей пищей на первые дни пребывания на новом материке, если только кто-нибудь выйдет живым из пучины разъяренного моря. На палубу вынесли ящики с припасами, выкатили бочонки с пресной водой и привязали к ним пустые бочки, чтобы они держались на поверхности моря, когда судно пойдет ко дну. Итак, лейтенант принял все те меры предосторожности, которые обязан принять моряк.

В самом деле, на спасение шкуны не оставалось больше никакой надежды. В огромной отвесной стене не было видно ни единой бухты или залива, где мог бы укрыться терпящий бедствие корабль. «Добрыню» спасло бы только одно: если бы ветер вдруг переменился и вынес судно в открытое море или, как сказал лейтенант Прокофьев, бог совершил бы чудо и берега расступились, открыв проход.

Но ветер не менял направления.

Вскоре шкуну отделяло от берега не больше мили. Необъятная круча мало-помалу возрастала, надвигалась все ближе; казалось, еще немного — и она раздавит шкуну. Через несколько минут «Добрыня» находился от земли всего в трех кабельтовых. Не было на борту человека, который не считал бы, что пришел его последний час.

— Прощайте, граф, — сказал капитан Сервадак.

— На все воля божья, капитан, — ответил граф, указывая на небо.

В эту минуту «Добрыню», поднятого волной чудовищной высоты, несло прямо на кручу.

Вдруг раздался голос:

— Эй, ребята, веселей! Ставь большой фок! Ставь кливер! Право руля!

Это командовал Прокофьев, стоя на носу шкуны. Как ни неожиданно прозвучала его команда, экипаж бросился ее выполнять, а лейтенант, перебежав на корму, перехватил штурвал у рулевого и сам повел судно.