Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дорога во Францию

ModernLib.Net / Путешествия и география / Верн Жюль Габриэль / Дорога во Францию - Чтение (стр. 2)
Автор: Верн Жюль Габриэль
Жанр: Путешествия и география

 

 


В душе он тоже был французом, говорю я с волнением, заставляющим биться мое сердце; он был истым французом, этот юноша, в котором воскресла душа его матери. Госпожа Келлер сама кормила его; первый детский лепет его был по-французски, и прежде всего услышал он и узнал наш родной язык, бывший обиходным языком в доме, хотя госпожа Келлер и моя сестра Ирма вскоре научились говорить по-немецки.

Итак, детство маленького Жана баюкали песни нашей родины, чему его отец не только никогда не противился, но даже поощрял. Не был ли этот лотарингский, чисто французский язык, на чистоту которого не повлияло соседство немецкой границы языком его предков?

Госпожа Келлер кормила сына не только своим молоком, но и своими идеями во всем, что касалось Франции. Она глубоко любила родину и никогда не теряла надежды вернуться когда-нибудь во Францию, не скрывая, каким счастьем было бы для нее снова увидеть родную Пикардию. Господин Келлер ничего не имел против этого и, разумеется, устроив себе состояние, охотно покинул бы Германию, чтобы поселиться на родине жены. Ему надо было еще несколько лет поработать, чтобы вполне обеспечить положение жены и сына, но, к несчастью, год и три месяца тому назад его поразила смерть.

Все это мне рассказала сестра, пока мы ехали в Бельцинген. Прежде всего эта неожиданная смерть задержала возвращение семьи Келлер во Францию, что повлекло за собой много других несчастий.

Смерть унесла господина Келлера в то время, как он вел большой процесс с прусским правительством.

Прослужив в течение двух лет правительственным подрядчиком, он вложил в это дело не только свое состояние, но и вверенные ему другими лицами деньги. Первой полученной им прибылью он имел возможность удовлетворить своих пайщиков, но никак не мог получить с правительства следуемые ему за эту операцию деньги, в которых заключалось почти все его состояние. Все не могли покончить с вычислением этой суммы. К Келлеру придирались, делали ему всяческие затруднения, так что он должен был, в конце концов, обратиться к берлинским судьям.

Процесс затягивался. Впрочем, как известно, во всех государствах плохо приходится тем, кто ведет тяжбу с правительством. Берлинские судьи выказывали слишком явное недоброжелательство. Между тем Келлер, будучи честным человеком, выполнил свои обязательства вполне добросовестно. Вопрос касался двадцати тысяч флоринов, что было состоянием по тому времени, – и проиграть этот процесс было бы для Келлера равносильно разорению.

Повторяю: не будь этой задержки, дела в Бельцингене были бы, может быть, улажены, что со смерти мужа было целью госпожи Келлер, горевшей весьма понятным желанием вернуться во Францию.

Вот все, что рассказала мне сестра. Что же касается положения Ирмы в доме Келлера, то оно было совершенно ясно. Ирма воспитывала ребенка почти со дня рождения, помогая матери своими заботами и любя мальчика настоящей материнской любовью, так что в доме на нее смотрели не как на прислугу, а как на простого и скромного друга.

С ней обращались как с членом семьи, безгранично преданным этим хорошим людям. Если Келлеры покинут Германию, уехать с ними будет для нее большой радостью, – если же они останутся в Бельцингене, она останется с ними.

– Расстаться с госпожой Келлер!.. Да мне кажется, я бы тогда умерла с горя, – сказала Ирма.

Я понял, что никакая сила не в состоянии убедить сестру вернуться со мной, если ее госпожа принуждена оставаться в Бельцингене, пока не устроятся дела; тем не менее видеть ее в стране, готовой восстать против Франции, внушало мне большие опасения. Да и было о чем беспокоиться: если будет война, то она продлится долго.

Кончив свой рассказ о Келлерах, Ирма прибавила:

– Ты весь отпуск пробудешь с нами?

– Да, если можно.

– Ну, так ты, может быть, скоро будешь на свадьбе?

– Кто же женится? Жан?

– Да.

– А на ком?.. На немке?

– Нет, Наталис, и это для нас большая радость. Мать его вышла за немца, но он женится на француженке.

– Она хороша собой?

– Как мадонна!

– Все это меня очень радует, Ирма.

– Нас тем более. А ты, Наталис, разве не думаешь жениться?

– Я?

– Ты не оставил ли там?..

– Да, Ирма…

– Кто же она?

– Моя родина. Что же еще нужно для солдата?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Бельцинген, городок, расположенный менее чем в двадцати лье от Берлина, находится около деревни Гагельберг, где в 1813 году французам пришлось состязаться с прусскими национальными войсками. Над городом высится хребет Фламенга, у подошвы которого Бельцинген довольно живописно расположился. Этот город промышляет лошадьми, скотом, льном, клевером, зерном.

Туда-то мы с сестрой и приехали около 10 часов утра. Через несколько минут тележка остановилась у очень чистенького, приветливого, но скромного на вид домика. Это было жилище госпожи Келлер.

Будучи здесь, можно представить себе, что находишься в Голландии. Крестьяне носят длинные синеватые куртки, пунцовые жилеты с высоким, крепким воротником, могущим служить прекрасной защитой от сабельных ударов. Женщины в своих двойных и тройных юбках и белых крылатых чепцах походили бы на монахинь, если бы не носили ярких цветных поясов и черных бархатных лифов, в которых нет ничего монашеского. Вот все, что я мог заметить дорогой.

Что же касается оказанного мне приема, его нетрудно себе представить. Не был ли я родным братом Ирмы? Я прекрасно видел, что положение ее в семье было именно таково, как она говорила. Госпожа Келлер удостоила меня ласковой улыбкой, а Жан двумя крепкими рукопожатиями. Очевидно тут большую роль играло мое французское происхождение.

– Господин Дельпьер, – сказал он мне, – я и мать моя рассчитываем, что вы проведете здесь все время вашего отпуска. Право, стоит подарить вашей сестре несколько недель, после того как вы тринадцать лет не виделись с ней.

– Не только моей сестре, но также вашей матушке и вам, господин Жан, – отвечал я. – Я не забыл все то добро, которое оказала нам ваша семья. Какое счастье для Ирмы, что вы приютили ее!

Признаюсь, я заранее придумал эту маленькую речь, не желая ударить лицом в грязь.

Но это оказалось совершенно лишним. С такими людьми достаточно высказывать то, что чувствуешь.

Глядя на госпожу Келлер, я узнавал ее девические черты, запечатлевшиеся в моей памяти. Казалось, годы не имели власти над ее красотой. В пору юности лицо ее поражало своей серьезностью, и я теперь нашел ее почти такой же, какой она была тогда. Черные волосы местами поседели, но зато глаза нисколько не утратили прежней живости, и в них еще горел огонь, несмотря на слезы, пролитые после смерти мужа. Она была очень сдержанна, умела слушать и не принадлежала к тем женщинам, которые трещат, как сороки, или жужжат, как пчелы в улье. Правду сказать, таких женщин я не жалую. В ней же чувствовалось присутствие здравого смысла и привычка делового человека думать прежде, чем говорить или действовать.

Кроме того, она, как я вскоре увидел, редко выходила из дому, не посещала соседей, избегала знакомств; ей было хорошо дома. Вот это мне и нравится в женщине, и, наоборот, тех, которые чувствуют себя хорошо только вне дома, я не слишком уважаю.

Еще одно обстоятельство очень порадовало меня, а именно: госпожа Келлер, не пренебрегая немецкими обычаями, сохранила и некоторые наши, пикардийские. Так, например, внутренность ее дома напоминала дома в Сен-Софлье. Распределение мебели, домашнее хозяйство, способ приготовления кушаний – все было совсем как в Пикардии, и это обстоятельство особенно запечатлелось в моей памяти.

В то время Жану было 24 года. Это был молодой человек, ростом выше среднего, волосы и усы его были каштанового цвета, а глаза такие темные, что казались почти черными. Он был немцем, но в его изящных манерах вы не увидели бы и тени тевтонской грубости и угловатости. Искренность и симпатичность его натуры привлекала к нему всех. Он очень походил на мать. Как и она, серьезный по природе, он очаровывал любезностью и услужливостью. Я полюбил его с первого взгляда и подумал: если ему когда-нибудь понадобится преданный человек, то Наталис Дельпьер будет к его услугам!

Прибавлю, что Жан владел нашим языком, как будто был воспитан на моей родине. Говорил ли он по-немецки? Очевидно, да, и очень хорошо, хотя, откровенно говоря, ему вполне можно было задать этот вопрос, подобно тому как его задали какой-то прусской королеве, обыкновенно говорившей только по-французски. Вдобавок он особенно интересовался всем, что касалось Франции, любил наших соотечественников, разыскивал их, помогал им; собирал приходившие из Франции новости, служившие ему любимой темой разговора. К тому же он принадлежал к классу дельцов, коммерсантов, и ему как таковому претила спесь чиновников и военных, претящая всем молодым людям, которые, посвятив себя коммерческому делу, не имеют непосредственной связи с правительством.

Какая жалость, что Жан Келлер был только наполовину француз! Что вы хотите, я говорю что думаю, не мудрствуя лукаво, и если не особенно восторгаюсь немцами, так это потому, что близко видел их во время моих стоянок на границе. В высших классах, даже когда они вежливы, как нужно быть со всеми, у немцев всегда проглядывает их надменная натура. Я не отрицаю их достоинств, но и у французов их найдется не меньше! Во всяком случае, это путешествие мое в Германию не заставит меня переменить мнение о немцах.

Со смертью отца Жан, тогда еще студент Геттингенского университета, должен был вернуться домой и приняться за дела. В нем госпожа Келлер нашла умного, деятельного и трудолюбивого помощника; но этим не ограничивались его способности. Он был очень образован, – говорю со слов сестры, так как сам не мог тогда судить об этом, – любил книги, музыку, обладал приятным голосом, не таким сильным, как мой, но более мягким и симпатичным. Впрочем, каждому свое. Когда я командовал моим людям «Вперед!.. Прибавь шагу! Стой», никто не жаловался на мой слишком сильный голос, особенно при команде: «стой». Но вернемся к господину Жану. Если бы я слушался только одного своего желания, то не переставал бы восхвалять его, но пусть лучше судят о нем по его поступкам. Надо помнить одно: после смерти отца вся тяжесть ведения дел пала на него, причем ему пришлось усиленно работать, так как дела были довольно запутаны. У Жана была одна цель: выяснить положение дела и закончить его. К несчастью, тяжбе, которую он вел с правительством, не предвиделось конца. Важно было постоянно следить за ходом процесса и, чтобы что-нибудь не упустить, приходилось часто ездить в Берлин. Ведь от исхода этого дела зависела будущность семьи Келлер, права которой, в конце концов, были так ясны, что проиграть процесс не представлялось возможным, как бы недоброжелательны ни были судьи.

В день моего приезда, в 12 часов, мы обедали в семейном кругу за общим столом; вот как ко мне здесь относились!

Я сидел рядом с госпожой Келлер, а сестра Ирма занимала свое обычное место около Жана, сидевшего против меня.

Говорили о моем путешествии, о затруднениях, которые могли мне встретиться в пути, о состоянии страны. Я догадывался о беспокойстве госпожи Келлер и ее сына по поводу всяческих военных приготовлений и передвижения прусских и австрийских войск к границе Франции. В случае возникновения войны дела Келлеров рисковали быть надолго подорванными.

Но лучше было за этим первым обедом не касаться таких грустных вещей, так что Жан переменил тему разговора, переведя ее на меня.

– А ваши походы, Наталис? – спросил он меня. – Вам довелось подраться в Америке, вы встретили там француза-героя, маркиза Лафайета, посвятившего состояние и жизнь борьбе за независимость!

– Да, господин Жан!

– Вы видели Вашингтона?

– Как теперь вижу вас, – отвечал я. – Это высокий, видный, прекрасно сложенный человек, – настоящий гигант!

По-видимому, это обстоятельство именно и поразило меня больше всего в американском генерале.

Пришлось рассказать все, что я знал о сражении при Йорктауне, и о том, как граф де Рошамбо славно отщелкал лорда Корнваллиса.

– А со времени возвращения во Францию, – спросил меня Жан, – вы не делали никаких походов?

– Ни одного, – отвечал я. – Королевский Пикардийский полк переходил из гарнизона в гарнизон. Мы были очень заняты.

– Верю, Наталис, и даже настолько заняты, что не имели времени ни разу написать сестре хоть два слова о себе!

При этих словах я не мог не покраснеть. Ирма тоже слегка смутилась, но наконец я, собравшись с духом, отвечал:

– Господин Жан, я не писал сестре только потому, что я в таких случаях оказываюсь без рук.

– Вы не умеете писать, Наталис? – воскликнул Жан.

– К сожалению, нет.

– И читать?

– И читать! Если даже предположить, что во время моего детства родители могли израсходовать кое-что на мое обучение, научиться грамоте мне все-таки было невозможно, так как ни в Граттепанше, ни в окрестностях его нет школы; после смерти отца с матерью я всю жизнь ходил с ружьем на плече и ранцем за спиной, а между двумя переходами учиться некогда. Вот почему старший вахмистр, тридцати одного года от роду, не умеет еще ни писать, ни читать.

– Ну так мы научим вас, Наталис, – сказала госпожа Келлер.

– Вы, сударыня?

– Да, – добавил Жан, – моя мать, я, все мы примемся за дело. У вас двухмесячный отпуск?

– Да.

– И вы думаете его провести здесь?

– Да, если вас это не стеснит.

– Брат Ирмы не может нас стеснить, – отвечала госпожа Келлер.

– Дорогая госпожа Келлер, – промолвила сестра, – когда Наталис вас больше узнает, ему не будут приходить в голову подобные мысли.

– Вы будете здесь как дома, – продолжал господин Жан.

– Дома!.. Позвольте, господин Келлер!.. У меня никогда не было своего дома!

– Ну, в таком случае вы будете, как у вашей сестры, если вам это больше нравится. Повторяю вам, оставайтесь здесь сколько хотите, и в течение двух месяцев вашего отпуска я берусь научить вас читать, а потом научитесь и писать.

Я не знал, как и благодарить его.

– Но, господин Жан, – сказал я, – разве не все ваше время занято?

– Два часа утром и два часа вечером совершенно достаточно. Я буду вам задавать уроки, которые вы должны будете приготовлять.

– Я буду помогать тебе, – заметила Ирма. – Я ведь умею немного читать и писать.

– Еще бы, – прибавил Жан, – она была лучшей ученицей моей матери!

Что ответить на такое искреннее, сердечное предложение?

– Хорошо, я согласен, но только прошу вас наказывать меня, если я буду плохо учиться.

Жан продолжал:

– Видите ли, милый Наталис, человеку необходимо быть грамотным. Подумайте сколько вещей сокрыто от бедных, неграмотных людей! Какие они темные! Как ум их пуст! Это такое же несчастье, как лишиться какого-нибудь органа! Вдобавок вы, будучи неграмотным, не можете двигаться далее в чинах. Теперь вы старший вахмистр, прекрасно, – но как же вы пойдете дальше? Как будете вы лейтенантом, капитаном, полковником? Вы останетесь в настоящем чине, а это плохо; не нужно, чтобы невежество служило вам задержкой.

– Мне помешало бы не невежество, господин Жан, – отвечал я, – а помешал бы закон, по которому нам, простолюдинам, нельзя идти дальше чина капитана.

– До сих пор, Наталис, возможно, что это было так. Но революция, провозгласившая во Франции равенство, рассеет старые предрассудки. У вас теперь все равны. Так постарайтесь же быть равным образованным людям, чтобы так же пользоваться плодами образования. Равенство! Этого слова Германия еще не знает! Итак, решено?

– Решено, господин Жан.

– Ну, так мы начнем сегодня же, а через неделю вы уже дойдете до последней буквы алфавита. Обед кончен, – пойдемте прогуляться, а по возвращении примемся за дело!

Вот каким образом я начал учиться читать в доме господ Келлер.

Бывают ли на свете лучшие люди?!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Мы с господином Жаном отлично прогулялись ПО дороге, поднимающейся к Гагельбергу со стороны Бранденбурга, причем больше занимались разговором; чем наблюдениями, так как не встречалось ничего особенно интересного.

Тем не менее я заметил, что меня усиленно рассматривают. Что вы хотите? Появление в маленьком городке нового человека-это ведь целое событие. От моего внимания не ускользнуло, что господин Келлер, по-видимому, пользовался всеобщим уважением. В числе встречавшихся нам людей было очень мало не знавших семейства Келлер; на поклоны их я из вежливости считал долгом отвечать, хотя они относились и не ко мне, – но я не хотел отступать от старинной французской вежливости.

О чем говорил со мной Жан во время этой прогулки? Конечно, о том, что в данную минуту особенно сильно волновало его, то есть об этом бесконечном процессе.

Он мне подробно изложил все дело.

Взятые им на себя обязательства были выполнены в назначенные сроки, и он имел законное право получить честно заработанную прибыль. Конечно, по всей справедливости Келлеры должны были выиграть этот процесс, и в данном случае правительственные агенты показали себя завзятыми плутами.

– Но постойте, – сказал я. – Эти агенты ведь не судьи? Судьи решат дело по справедливости, и я не могу себе представить, чтобы вы проиграли…

– Всегда возможно проиграть даже самый верный процесс. При таком недоброжелательном отношении могу ли я надеяться на справедливый суд? Я видел наших судей, вижусь с ними и теперь, и чувствую, что они предубеждены против семьи, имеющей какую-то связь с Францией; особенно теперь, когда между обеими странами натянутые отношения. Год с лишним тому назад, когда умер отец, никто не сомневался в благоприятном исходе нашего дела, а теперь я уже не знаю, что и думать. Если мы проиграем дело, – это будет почти полное разорение… и у нас едва останется на что жить!

– Этого не будет! – воскликнул я.

– Надо быть готовым по всему, Наталис! О себе лично я не беспокоюсь, я молод, буду работать. Но моя мать! Сердце разрывается при мысли, что она годы будет терпеть лишения, пока я снова наживу состояние!

– Добрая госпожа Келлер! Мне сестра так хвалила ее!.. Вы очень ее любите?

– Люблю ли я ее? – повторил он и, с минуту помолчав, прибавил:

– Если бы не этот процесс, Наталис, я бы уже реализовал наше состояние и устроил дела так, чтобы иметь возможность осуществить единственную мечту моей матери – увезти ее во Францию, которую за двадцать пять лет разлуки она не могла забыть! Тогда я мог бы через год или даже через несколько месяцев доставить ей эту радость.

– Но, – спросил я, – разве выезд госпожи Келлер из Германии зависит от исхода процесса?

– Вернуться в свою любимую Пикардию и не иметь возможности пользоваться скромным комфортом, к которому она привыкла, было бы для моей матери слишком тяжело. Я, конечно, буду работать усерднее, чем когда-либо, сознавая, что делаю это для нее; но достигну ли я цели? Кто знает! Особенно ввиду волнений, которые я предвижу и которые, наверно, гибельно отразятся на промышленности.

Я не старался скрывать волнения, вызванного во мне словами Жана, который несколько раз крепко сжимал мою руку. Я отвечал ему тем же: он должен был без слов понять, что я чувствую. Ах! Чего бы я только не сделал, чтобы отвратить горе от него и от его матери!

Иногда Жан прерывал свою речь, устремив пристальный взгляд вперед, как человек, всматривающийся в будущее.

– Наталис, – сказал он мне в одну из таких минут с каким-то странным оттенком в голосе, – заметили ли вы, как все в этом мире плохо складывается? Моя мать благодаря своему браку стала немкой, а я, если даже женюсь на француженке, все таки останусь немцем!

Это был единственный намек на проект, о котором Ирма мне говорила утром. Но так как Жан более об этом не распространялся, то я не считал себя вправе продолжать разговор. Надо быть деликатным с людьми, так сердечно относящимися к вам. Когда господин Келлер найдет нужным говорить со мной более подробно на эту тему, он всегда найдет во мне сочувствующего ему слушателя.

Прогулка продолжалась. Говорили о том, о сем, но преимущественно обо мне. Я должен был рассказать кое-что о своем американском походе. Жан находил великолепным поступок Франции, помогавшей американцам в их борьбе за независимость. Он завидовал всем нашим соотечественникам, отдавшим жизнь или состояние на служение этому правому делу. Конечно, если бы он имел возможность поступить так же, то сделал бы это не колеблясь; служил бы в отряде графа Рошамбо, участвовал в бою при Йорктауне и сражался бы за освобождение Америки от английского владычества. По одному его дрожащему голосу, проникшему мне прямо в сердце, по тому, как он говорил все это, я видел, что Жан смело исполнил бы свой долг. Но человек редко бывает властелином своей жизни. Сколько великих вещей не сделано нами только потому, что судьба была против нас и нам не представилось случая совершить эти подвиги! Что же делать – таков рок, и надо с ним мириться. Мы спускались по дороге обратно к Бельцингену, первые дома которого блестели на солнце. Красные крыши их рдели как цветы между деревьями. Мы уже были совсем близко от города, когда Жан обратился ко мне со словами:

– Сегодня после ужина мы с матерью должны сделать один визит.

– Пожалуйста, не церемоньтесь со мной, – отвечал я. – Я останусь дома с сестрой Ирмой.

– Напротив, Наталис, я попрошу вас пойти с нами в этот дом.

– Как вам угодно!

– Это тоже французы: господин де Лоране с внучкой; они давно живут в Бельцингене и будут рады видеть соотечественника; мне очень хочется вас с ними познакомить.

– Как вам угодно, – повторил я.

Ясно было, что Жан желает посвятить меня в свои семейные тайны. Но, подумал я, не будет ли этот брак препятствовать возвращению во Францию? Не привяжет ли он еще крепче госпожу Келлер и ее сына к Германии, если господин де Лоране и его внучка обосновались здесь безвозвратно? Но поживем – узнаем. Не надо торопиться, а то поспешишь – людей насмешишь. Мы подошли к первым домам Бельцингена. Жан уже поворачивал на главную улицу, как вдруг вдали послышался барабанный бой.

В это время в Бельцингене стоял гвардейский полк под командой полковника фон Граверта. Впоследствии я узнал, что полк этот нес здесь гарнизонную службу пять или шесть месяцев и весьма вероятно, что ввиду передвижения войск на запад Германии он не замедлит присоединиться к ядру прусской армии.

Солдату всегда интересно посмотреть на других солдат, даже на иностранных; хочется разглядеть, что у них хорошо, что худо; оглядишь их форму с головы до ног, посмотришь, как они маршируют, – это всегда интересно.

Я остановился. Жан тоже.

Барабанщики отбивали типичный прусский марш.

За ними маршировали четыре взвода пехоты. Они не покидали город, нет, – это была просто военная прогулка.

Мы посторонились, чтобы дать дорогу. Барабанщики приблизились к нам, и вдруг я почувствовал, что Жан крепко стиснул мою руку, как бы стараясь сдержать охватившее его желание броситься вперед.

Я взглянул на него.

– Что с вами? – спросил я.

– Ничего!

Жан побледнел, потом снова покраснел, – кровь прилила к лицу. Можно было подумать, что ему дурно, но через секунду он оправился, взгляд его принял определенное направление, и смотрел он так пристально, что трудно было бы заставить его потупить взор.

Во главе первого взвода, с левой стороны (то есть с нашей) шел лейтенант.

Это был типичный немецкий офицер, которые так же часто встречались тогда, как и теперь. Он был довольно красивый рыжеватый блондин, с глазами цвета голубого фарфора, холодными и жестокими; вид он имел самодовольный, хлыщеватый, и, вопреки его претензии на изящество, в нем было что-то грубое, тяжеловесное. Что касается меня, то подобные щеголи мне внушают не только антипатию, но даже отвращение. По-видимому, те же чувства, пожалуй даже нечто большее, чем отвращение, пробуждал лейтенант и в Жане. Вдобавок я заметил, что и офицер питает не слишком нежные чувства к моему спутнику; по крайней мере взгляд, брошенный им на Жана, был не из приветливых.

Поравнявшись с нами, молодой офицер презрительно повел плечами. Жан в бешенстве стиснул мою руку; казалось, он вот-вот бросится вперед, но ему удалось овладеть собой.

Очевидно, между этими двумя людьми существовала ненависть, причины которой я не подозревал, но должен был вскоре узнать.

Батальон прошел и скрылся за углом улицы. Жан молча смотрел на удалявшихся солдат. Его словно пригвоздило к месту, и он стоял неподвижно до тех пор, пока не умолкли звуки барабанов.

Тогда, повернувшись ко мне, он промолвил:

– Теперь, Наталис, пора нам в школу!

И мы вернулись к госпоже Келлер.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Учитель у меня был хороший, но делал ли ему честь ученик – не знаю. Учиться читать в тридцать один год довольно-таки трудно. Для учения нужен детский мозг, легко воспринимающий всякое впечатление, гибкий, как воск; а мой мозг был так же крепок, как и покрывающий его череп.

Но я тем не менее, не унывая, решительно принялся за работу с намерением скоро одолеть грамоту. В первый урок я познакомился со всеми гласными, причем Жан выказал терпение, за которое я был ему очень благодарен; чтобы лучше запечатлеть эти буквы в моей памяти, он заставлял меня тут же писать их карандашей 10, 20, 100 раз. Таким образом, я одновременно с чтением учился и письму. Способ этот рекомендую всем учащимся в мои годы.

В усердии и внимании с моей стороны недостатка не было. Я готов был просидеть до вечера над своей азбукой, если бы в 7 часов не пришла служанка звать нас к ужину; я поднялся в свою маленькую комнатку, находившуюся рядом с комнатой сестры, вымыл руки и снова сошел вниз.

Ужин длился не более получаса, а так как к господину де Лоране нужно было идти несколько позднее, то я попросил разрешения переждать на воздухе и, стоя в дверях, с наслаждением выкурил мирную, добрую пикардийскую трубочку. Когда я вернулся в комнату, госпожа Келлер с сыном были уже готовы. Ирма, у которой было дело, должна была остаться дома. Мы вышли втроем. По просьбе госпожи Келлер я подал ей руку; сделано это было, по всей вероятности, довольно неловко, но я был очень горд сознанием, что эта чудная женщина опирается на мою руку. Это было для меня и честью и счастьем. Идти нам пришлось недолго, так как господин де Лоране жил в конце той же улицы, на которой находился дом госпожи Келлер. Он занимал хорошенький домик, светлый и привлекательный на вид; перед домом был цветничок и росли два больших бука, а сзади расположен был большой тенистый сад с лужайками. Судя по этому домику, хозяин его был человек состоятельный, – да и в самом деле финансовое положение господина де Лоране было очень хорошим.

Господин де Лоране был человек высокого роста, еще не согнувшийся под тяжестью своих семидесяти лет. Его волосы, – не белые, а скорее впадающие в серый цвет, обрамляли красивое и благородное лицо. Глаза его смотрели на вас ласково, манеры были вполне аристократические. Одна приставка «де» без всякого титула доказывала только, что он происходил из среднего сословия, не гнушающегося заниматься и промышленностью, с чем его можно только поздравить. Лично господин де Лоране никогда не занимался коммерческими делами; за него сделали это раньше дед и отец, и, конечно, несправедливо было бы упрекать его за то, что он при рождении получил уже готовое состояние.

Господин де Лоране обитал в Бельцингене, потому что здесь он получил в наследство от дяди довольно большие поместья, которыми надо было заняться. Конечно, он предпочел бы продать их и вернуться в Лотарингию, но, к сожалению, не представлялось подходящего случая. Келлеру-отцу, поверенному в делах господина де Лоране, предлагали слишком низкие цены, так как Германия не изобиловала деньгами, и господин де Лоране, не желая продавать поместья за бесценок, должен был оставить его за собой.

Деловые сношения между господином Келлером и господином де Лоране вскоре связали обе семьи неразрывной дружбой, продолжавшейся уже в течение 20 лет, и за этот долгий срок ни одно облако ни разу не затмило взаимного расположения, основанного на тождестве вкусов и взглядов.

Господин де Лоране овдовел еще совсем молодым человеком. У него был сын, которого Келлеры знали очень мало. Сын этот, женившись во Франции, приезжал в Бельцинген не более двух раз, тогда как отец ездил к нему ежегодно, ради удовольствия провести несколько месяцев на родине.

У молодого де Лоране была дочь, рождение которой стоило жизни ее матери; а сам он, глубоко огорченный этой потерей, тоже умер вскоре после жены. Дочь его почти не знала отца, так как пяти лет осталась круглой сиротой, и с тех пор вся семья ее заключалась в дедушке.

Этот последний свято исполнил свой долг, поехал за ребенком, привез его в Германию и всецело посвятил себя воспитанию внучки, в чем ему очень помогала госпожа Келлер, привязавшаяся к малютке и заботившаяся о ней, как родная мать. Нечего и говорить о том, до чего господин де Лоране был счастлив положиться в этом деле на такую женщину, как госпожа Келлер.

Сестра моя Ирма тоже от души помогала своей госпоже и, думаю, много раз нянчила девочку или укачивала на своих руках, причем дедушка не только одобрял, но и благодарил ее за это. Со временем ребенок развился в прелестную девушку, на которую я теперь любовался, стараясь делать это возможно деликатнее, чтобы не сконфузить ее.

Марта де Лоране родилась в 1772 году, значит, в описываемое мною время ей было около двадцати лет. Довольно высокого роста, блондинка, с синими глазами, прелестными чертами лица и грациозными движениями, она резко отличалась от виденных мною обитательниц Бельцингена. Я любовался открытым, ласковым, не слишком серьезным выражением ее счастливого личика. У нее были таланты, доставлявшие удовольствие не только ей самой, но и другим; например, она мило играла на клавесине, не признавая за игрой больших достоинств; но мне, старшему вахмистру, казалось, что я слышу первоклассную артистку; кроме того, она рисовала хорошенькие букетики на бумажных экранах.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10