Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)

Это была брешь пробитая Шелудивым из Назарета. Человек избежал жестокой конфронтации, которая неминуемо вела к уничтожению ценностей, к нигилизму. Но благодаря тому же удару, он утратил шанс вновь отвоевать самого себя посредством всеобщего восстания, шанс занять своё место во вселенной, изгнав оттуда богов и их супервайзеров. Поэтому, движение понижения давления словно бы обладает основополагающей функцией сковать самую неодолимую волю человека, волю быть самим собой безраздельно.

Во всех конфликтах между одним лагерем и противоположным, в игру вступает неукротимая часть индивидуальных требований, часто принимая угрожающие размеры. На этом этапе можно говорить о третьей силе. Третья сила с индивидуальной точки зрения будет тем же, чем является и сила снижения давления с точки зрения власти. Благодаря этой спонтанной общей точке в каждой борьбе становятся радикальными восстания, выходят на свет фальшивые проблемы, угрожает ей в самой её структуре. Именно на неё намекал Брехт в одной из своих историй о г–не Кейнере: «Как в ответ на вопрос, заданный одному пролетарию, вызванному в суд, хочет ли он поклясться в религиозной или мирской форме, он ответил «Я не на работе»». Третья сила направлена не на изнашивание препятствий, но на их преодоление. Досрочно уничтоженная или интегрированная, она станвится, путём переключения силой снижения давления. Точно также, спасение души не является ни чем иным, как волей к жизни интегрированной мифом, опосредованной, лишённой своего реального содержания. Напротив, вечное требование полнокровной жизни объясняет ненависть по отношению к некоторым гностическим сектам или Братьям Свободного Духа. Во времена упадка христианства, борьба, которую вели Паскаль и иезуиты противопоставила необходимость реализации Бога в нигилистичном преобразовании мира и реформистской доктриной спасения и примирения с небесами. Наконец, освободившись от теологического балласта, третья сила выжила .чтобы вдохновить борьбу бабувистов против позолоченного миллиона, марксистский проект цельного человека, мачты Фурье, взрыв Коммуны, насилие анархистов.

 *

Индивидуализм, алкоголизм, коллективизм, активизм… разнообразие идеологий доказывает: существуют сотни способов быть на стороне власти. Есть лишь один способ быть радикальным. Стена, которая должна быть разрушена, необъятна, но в ней уже пробито столько брешей, что достаточно одного крика для того, чтобы увидеть как она рушится. Пусть выйдет наконец из туманов истории третья сила, та, что наполняла индивидуальными страстями восстания прошлого! Вскоре мы узнаем, что повседневная жизнь содержит в себе энергию способную двигать горами и покрывать расстояния. Длительная революция готова писать фактами действий анонимных или безвестных авторов, присоединяющихся к компании Сада, Фурье, Бабёфа, Маркса, Ласенера, Штирнера, Лотреамона, Леотье, Веана, Анри, Вильи, Сапаты, Махно, Коммунаров, повстанцев Гамбурга, Киля, Кронштадта, Астуриаса – всех тех, кто не закончил игру, вместе с нами, кто только начал эту великую игру, поставив на свободу.

Невозможность общения или Власть, как универсальный посредник

 

 Посредничество, в порядке власти, является фальсифицированной потребностью, в которой иллюзия законных средств, облечённая исключительно в рождённую посредничеством обобщённую волю, в наши дни разрослось и стало под вопрос из–за диктатуры потребляемого (VII), примата обмена над даром (VIII), кибернетизации (IX), правления количественного(X).

 

 

7 глава «Эра благополучия»

Современное Социальное государство с запозданием предоставляет гарантии выживания которые требовались лишённым слоям производительного общества прошлого (1). Богатство выживания подразумевает обнищание жизни (2). Власть приобретать является лицензией на приобретение власти, на то, чтобы стать предметом в порядке вещей. Угнетённые и угнетатели обладают тенденцией подпадать, хотя и на неравной скорости, под одну и ту же диктатуру: диктатуру потребляемого (3).

1

Лик благополучия исчез из литературы и искусства после того как он размножился на всех стенах и палисадах, предлагая каждому определённому прохожему универсальный образ в котором он должен был признать себя.

С Фольксвагеном нет больше проблем!

Живи без забот с Баламюром!

Этот человек со вкусом – мудрец. Он выбрал Мерседес Бенц.

Счастье больше не миф, радуйтесь, Адам Смит и Бентам Джереми! «Чем больше мы производим, тем лучше мы живём», написал гуманист Фурастье, в то время как ещё один гений, генерал Эйзенхауэр, отвечает эхом: «Чтобы спасти экономику, надо покупать, покупать, неважно что». Производство и потребление стали сосцами современного общества. Вскормленное таким образом, человечество растёт в силе и красоте: повышение уровня жизни, количества удобств, культура для всех, комфорт из грёз. На горизонте Хрущёвского доклада, наконец–то появляется сияющая и коммунистическая заря, через инаугурацию его царствия двумя декретами: об упразднении налогов и бесплатном транспорте. Да, золотой век уже в поле зрения, на расстоянии плевка.

В этой революции пропала одна великая вещь: пролетариат. Он испарился? Ушёл в подполье? Его выставили в музее? Спорят социологи. Пролетарий исчез в высоко индустриализированных странах, уверяют некоторые. Накопление холодильников, телевизоров, Дофинов, HLM, народных театров доказывает это. Другие, напротив, возмущаются, обличая эти ловкие пассы фокусника, указывая пальцем на прослойку рабочих, чья низкая зарплата и убогие условия неоспоримо напоминают XIX° век. «Отсталые секторы, огрызаются первые, проходят через процесс перепоглощения; будете ли вы отрицать, что экономическая эволюция развивается в сторону Швеции, Чехословакии, социального государства, а не в сторону Индии?»

Подымается чёрный занавес: открыта охота на голодающих и на последних пролетариев. Для тех, кто продаст им свою машину и свой миксер, свой бар и свою библиотеку. Для тех, кто признает в них персонаж с афиши, заверяющий их: «Счастлив тот, кто курит Лаки Страйк».

И счастливое, счастливое человечество в своём будущем сближении, скоро получит не подлежащие возврату передачи от повстанцев XIX° века, переправленые ему ценой их борьбы. У бунтарей из Лиона и Фурмье есть шанс на посмертные почести. Миллионы человеческих существ, растрелянные, подвергшиеся пыткам, заключённые в тюрьму, заморенные голодом, озверевшие, превращённые в посмешище, могут обладать гарантиями, в тишине своих братских могил и котлованов, историческими гарантиями, что они погибли ради того, чтобы их потомки, изолированные в апартаментах с кондиционерами, повторяли, благодаря усилиям ежедневных телепередач, что они счастливы и свободны. «Коммунары погибли ради того, чтобы в итоге ты тоже мог купить стерео–систему «Филипс» высокой надёжности». Прекрасное будущее, которое воплотило все мечты прошлого, в этом нет сомнений.

Только настоящее списано со счетов. Неблагодарное и невоспитанное, молодое поколение хочет проигнорировать всё, что касается славного прошлого, предлагаемого в первую очередь всем потребителям троцкистско–реформистской идеологии. Оно претендует на то, что требовать значит требовать немедленного. Оно вспоминает, что причины прошлой борьбы коренятся в настоящем людей, которые боролись, и что несмотря на различие исторических условий, оно тоже их чувствует. Вкратце, можно сказать, что один постоянный проект вдохновлял все революционные радикальные течения прошлого: проект целостного человека, воли к целостной жизни, которой Маркс первым придал тактику научной реализации. Но всё это жуткие теории, которые христианские и сталинистские Церкви никогда не упускали шанса с жаром проклясть. Увеличение зарплаты, количества холодильников, священных таинств и ВНП, вот и всё, что должно утолить своременную революционную жажду.

Приговорены ли мы к состоянию благополучия? Разумные души не смогут не сожалеть о формах, в которых ведётся борьба против программы с которой все, от Хрущёва до доктора Швейцера, от папы римского до Фиделя Кастро, от Арагона до Кеннеди, согласны единодушно.

В декабре 1956–го, тысяча молодых людей промчалась по улицам Стокгольма, поджигая автомобили, разбивая неоновые знаки, срывая рекламные щиты, подвергая разграблению большие магазины. В Мерлебахе, во время стачки, объявленной для того, чтобы заставить хозяев поднять наверх трупы семи заваленных шахтёров, рабочие напали на автомобили припаркованные у шахты. В январе 1961–го, бастующие в Льеже сожгли вокзал Гильемин и разрушили здание редакции газеты Ла Мёз. На бельгийских и английских курортах, совместными усилиями сотен хулиганов, в марте 1964–го были подвержены опустошению все пляжные конструкции. В Амстердаме (1966), рабочие захватили улицы и держали их много дней. Не проходит и месяца без дикой стачки, в которой рабочие встают против хозяев и профсоюзных боссов. Социальное государство. Народ Уоттса дал ему ответ.

Рабочий с завода «Esp?rance–Longdoz» резюмировал все разногласия между Фурастье, Бержером, Армандом, Молем и прочими сторожевыми псами будущего: «Начиная с 1936–го я боролся за повышение зарплаты; мой отец до меня боролся за повышение зарплаты. У меня есть телевизор, холодильник, «Фольксваген». Короче, у меня не прекращалась идиотская жизнь».

В словах или в действиях, новая поэзия не уживается с Социальным государством.

2

Самые красивые модели радио для всех.

Вы тоже входите в большую семьюДАФистов.

Карван предлагает вам качество. Выбирайте свободнов гамме его продуктов.

В королевстве потребления гражданин является королём. Демократическое королевство: равенство перед потреблением, братство в потреблении, свобода в потреблении. Диктатура потребляемого завершила уничтожение барьеров крови, происхождения и расы; можно было бы испытывать по этому поводу неизбывную радость, если бы она не была защищена логикой вещей от любых качественных различий, не вынося ничего кроме количественной разницы между вещами и людьми.

Расстояние не изменилось между теми, кто обладает многим и теми, кто владеет малым, но постоянно увеличивающимся, однако умножились промежуточные ступени между ними, по–своему сближая крайности, властителей и подвластных, вокруг одного и того же центра посредственности. Быть богатым в наше время значит обладать большим количеством бедных предметов.

В потребительских товарах заключено всё меньше потребительной стоимости. Их природа состоит в потребляемости любой ценой. (Известен факт недавней моды на nothing boxв США, совершенно негодный для какого–либо использования предмет). И как слишком искренне объяснял генерал Дуайт Эйзенхауэр, современная экономическая система не может спастись, если не превратит человека в потребителя, отождествляя его с наибольшим возможным количеством потребляемых товаров, то есть не–стоимостей, или пустых, фиктивных, абстрактных стоимостей. После того как он уже был «самым драгоценным капиталом» по удачному выражению Сталина, человек должен теперь стать самым ценным из потребительских товаров. Стереотипные образы знаменитости, бедняка, коммуниста, убийцы по любви, законопослушного гражданина, бунтаря, буржуа, заменяют человека системой механико–графических категорий, рассортированных в соответствии с бесспорной логикой роботизации. Идея тинэйджерауже определяет покупателя по покупаемому им продукту, сводит его к разнообразной, но ограниченной гамме продаваемых предметов (диски, гитары, джинсы…). Нет больше возраста сердца или кожи, лишь возраст совершаемых покупок. Время производства, которое было как говорили, деньгами, становится, измеренное ритмом смены покупаемых, используемых и выбрасываемых продуктов, временем потребления и истощения, временем раннего старения, которое является вечной юностью деревьев и камней.

Концепция обнищания сегодня находит своё наглядное подтверждение не в наборе товаров, необходимых для выживания, как думал Маркс, поскольку эти товары, будучи далеко не дефицитными, не перестают становиться всё более изобильными, но скорее в самом выживании, всегда антагонистичном по отношению к настоящей жизни. Комфорт, уже обещавший обогащение жизни уже прожитой богато феодальной аристократией, является лишь детищем капиталистической продуктивности, детищем, обречённым на раннее старение, которое цикл распределения превращает в простой объект пассивного потребления. Труд для выживания, выживание в потреблении и для потребления, инфернальный цикл остановлен. Выживание, в царстве экономизма, является заодно необходимым и достаточным. Это превостепенная истина, на которой покоится буржуазное общество. Верно также то, что исторический этап, основанный на такой антигуманной истине может быть исключительно переходным периодом, переходом от жизни, прожитой во мраке феодального господства к жизни рационально и страстно созидаемой хозяевами без рабов. Остаётся где–то тридцать лет чтобы закончить переходный период рабов без хозяев до того, как ему исполнится двести лет.

3

Буржуазная революция принимает, по отношению к повседневной жизни, поступь контрреволюции. Редко, на пути человеческих ценностей, в концепции существования, подобная девальвация достигает такой степени очевидности. Обещание – брошенное подобно вызову Вселенной – установить царство свободы и благополучия, обострило ощущение посредственности жизни, которую аристократия обогащала страстями и приключениями и которoe, в конце концов став доступной для всех, пережила судьбу дворца, разбитого на комнаты для прислуги.

В наши дни предпочитают жить с презрением вместо ненависти, с привязанностью вместо любви, с тупостью вместо смехотворности, с сентиментальностью вместо страсти, с завистью вместо желаний, с расчётом вместо разумности, с умением выживать вместо вкуса к жизни. Абсолютно презренная мораль выгоды заменила собой абсолютно ненавистную мораль чести; абсолютно смехотворное таинственное право рождения сменилось абсолютно безобразной властью денег. Дети 4 августа придали честь герба банковским счетам и деловым цифрам, рассчитав все таинства.

Где живёт таинство денег? Явно, в том, что оно представляет сумму существ и вещей, которые можно приобрести. Аристократический герб выражает выбор Бога и реальную власть, осуществляемую избранным; деньги являются лишь знаком того, что можно приобрести, это портрет власти, возможный выбор. Феодальный Бог, явная основа социального порядка, был в реальности лишь предлогом и величественной коронацией власти. Деньги, этот буржуазный бог без запаха, также являются посредником; социальным контрактом. Это бог, которым манипулируют больше не молитвы и проповеди, а наука и специализированные технологии. Их таинство больше не лежит в мрачной, непостижимой всецелости, но в сумме частичных уверенностей в бесконечном количестве; не в качестве господства, но в качестве продаваемых существ и вещей (того, что 10 миллионов франков, например, ставят в пределы достижимости их владельца).

В экономике, над которой господствуют производственные императивы капитализма свободного обмена, богатство дарует власть и честь лишь самому себе. Владея средствами производства и рабочей силой, оно гарантирует заодно развитие производственных сил и потребительских товаров, богатство их потенциального выбора в бесконечности линейного прогресса. Тем не менее, в той мере в какой этот капитализм превращается в свою противоположность, планируемую экономику государственного типа, престиж капиталиста подминающего рынок весом своего состояния, постепенно исчезает, а вместе с ним и карикатура торговца человеческой плотью с сигарой в пасти и с необъятным пузом. Сегодня менеджер черпает свою власть из своих способностей организатора; и вычислительные машины уже представляют собой, выставляя его на осмеяние, модель, которой он никогда не достигнет. Но деньги, которыми он сам владеет, демонстрируют ли они, что доставляют ему удовольствие, представляя собой богатство его потенциального выбора: построить Ксанаду, содержать гарем, разводить цветочных детей? Увы, там где богатство требуется под давлением императивов потребления, как сохранит оно свою представительную ценность? При диктатуре потребляемого, деньги тают как снег на солнце. Их значение создаёт прибыль для более представительных, более вещественных предметов, лучше адаптированных для зрелища Социального государства. Их использование разве оно уже не содержится в рынке продуктов широкого потребления, которые становятся, облачённые в идеологию, истинными знаками власти? Их последнее оправдание уже скоро будет содержаться в количестве предметов и приспособлений, которые будут позволять ему приобретать и потреблять с убыстряющейся скоростью; в их количестве и в их эксклюзивной последовательности, поскольку их массовый сбыт и стандартизация автоматически стирают привлекательность редких и качественных вещей. Способность потреблять много и в быстром ритме, сменяя автомобили, марки алкоголя, дома, радио и девочек указывает теперь на ступень иерархической лестницы, уровень власти на который может претендовать каждый. От превосходства кровей к власти денег, от превосходства денег к власти приспособлений, христианская и социалистическая цивилизации вступают в свою последнюю стадию: цивилизацию прозаичности и вульгарных деталей. Хорошенькое гнездо для маленьких людей, о которых говорил Ницше.

Покупательная способность – это лицензия на приобретение власти. Старый пролетариат продавал свою рабочую силу, чтобы выжить; он проводил своё убогое время досуга, хорошо или плохо, в обсуждениях, ссорах, играх в бистро и в любви, бродяжничестве, празднествах и бунтах. Новый пролетариат продаёт свою рабочую силу, чтобы потреблять. Когда он не ищет в рабочей силе средства продвижения по иерархической лестнице, рабочему предлагают купить предметы (машину, галстук, культуру…), которые отличали бы его на социальной лестнице. Вот и идеология потребления становится потреблением идеологии. Чтобы человек не недооценивал обмена между Востоком–Западом! С одной стороны, hommo consomatorпокупает литр виски и получает в подарок ложь, сопровождающую его. С другой, коммунистический человек покупает идеологию и получает в подарок литр водки. Парадоксально, советские и капиталистические режимы выходят на общую тропу, сначала, благодаря своей производственной экономике, затем благодаря своей экономике потребления.

В СССР, прибавочный труд рабочих, собственно говоря, не обогащает напрямую товарища директора треста. Он просто передаёт ему власть организатора и бюрократа и усиливает её. Его прибавочная стоимость это прибавочная стоимость власти. (Но эта прибавочная стоимость нового типа не перестаёт подчиняться понижающейся тенденции ставки прибыли. Законы экономической жизни Маркса демонстрируют сегодня его правоту в экономике жизни). Он зарабатывает её, не на основе капитала–денег, но на примитивном накоплении капитала–доверия благодаря верному усвоению идеологической материи. Машина и дача прибавляются в качестве компенсации за излишек его услуг отечеству, пролетариату, производительности, Делу, предвосхищая форму общественной организации, в которой исчезнут деньги, уступая место отличиям по почестям, мандаринству бицепсов и специализированной мысли. (Чтобы люди мечтали о специальных правах, которыми наделялись ученики Стаханова, «герои космоса», мучители струн и холстов).

В капиталистических странах, материальная прибыль владельца, в производстве, как и в потреблении, всё ещё отличается от идеологической прибыли, которую на этот раз не один владелец получает от организации потребления. Это именно то, что всё ещё мешает нам увидеть в разнице между менеджером и рабочим разницу между обновляемым каждый год «Фордом» и «Дофином» заботливо поддерживаемым в течение пяти лет. Но признаем, что планирование, к которому сегодня всё беспорядочно склоняется сегодня, стремится количественно измерить социальную разницу в смысле возможностей потреблять и заставлять потреблять других. При том, что уровни становятся всё более многочисленными и мелкими, фактически сокращается разрыв между богатыми и бедными, объединяя человечество в одних лишь вариациях бедности. Кульминационной точкой станет кибернетическое общество специалистов иерархизированных в соответствии с их способностью потреблять и заставлять других потреблять дозы власти, необходимые для функционирования гигантской социальной машины в которой они будут одновременно программой и ответом. Общество эксплуатируемых эксплуататоров в равенстве рабства.

Остаётся «третий мир». Остаются старые формы угнетения. То, что слуги латифундиимогут быть современниками нового пролетариата мне кажется создаёт совершенный взрывоопасный коктейль, из которого будет рождена мировая революция. Кто осмелится предположить, что андский индеец сложит оружие добившись аграрной реформы и улучшенного рациона, когда лучше всех оплачиваемые рабочие Европы требуют радикальных перемен в своём образе жизни? Да, бунт в государстве благополучия с этих пор устанавливает уровень минимальных требований для всех революций мира. Тем, кто их забудет, останется лишь повторить то, что однажды сказал Сен–Жюст: «Те, кто совершает революцию наполовину, только выкапывают себе могилу».

8 глава «Обмен и дар»

Аристократия и пролетариат понимают человеческие отношения в соответствии с моделью дара , хотя пролетариат стоит выше феодального дара. Буржуазия, или класс обмена , является рычагом, благодаря которому путём долгой революции может быть свергнут и преодолён феодальный проект (1). – История является постоянным преобразованием естественного отчуждения в социальное отчуждение, и с другой стороны усилением борьбы, которая растворит её и покончит с отчуждением. Историческая борьба против естественного отчуждения преобразует его в социальное отчуждение, но движение исторического разотчуждения в свою очередь атакует социальное отчуждение и обличает её магический фундамент. Эта магия имеет отношение к частной собственности. Она выражается в жертвоприношении. Жертвоприношение это архаичная форма обмена. Крайняя количественость обменов сводит человека до чистого предмета. На этой нулевой точке может родиться новый тип человеческих отношений без обмена и без жертв (2).

1

Буржуазия гарантирует временное и мало чем славное междуцарствие между священной иерархией феодалов и анархическим порядком будущих бесклассовых обществ. Вместе с ней, ничейная земляобмена становится необитаемой областью, отделяющей старое нездоровое удовольствие принесения в дар себя, которому предавались аристократы от удовольствия дарить из любви к себе, которое мало–помалу открывают для себя новые поколения пролетариата.

Дашь–на–дашь – это любимый избыток капитализма и его антагонистичных продолжателей. СССР «предлагает» свои больницы и своих техников, как США «предлагают» свои инвестиции и услуги доброй воли, как супермаркеты «предлагают» свои конфетки–сюрпризы.

Остаётся тот факт, что смысл дара искоренён из нашей ментальности, чувств и действий. Можно вспомнить Бретона и его друзей, предлагавших по розе каждой симпатичной прохожей на бульваре Пуасоньер и немедленно вызывавших подозрительность и враждебность публики.

Разложение человеческих отношений обменом и торговлей явно связано с существованием буржуазии. Упорство обмена в той части мира, где, говорят, было реализовано общество без классов, доказывает, что тень буржуазии продолжает править под красным стягом. Везде, где живёт промышленное население, удовольствие дарить слишком ясно очерчивает границу между миром расчёта и миором изобилия, празднества. Этот способ дарить не имеет абсолютно ничего общего с таким престижем, который практиковала аристократия, неизлечимая пленница понятия жертвоприношения. Воистину, пролетариат осуществляет проект человеческого изобилия, проект полной жизни. Это проект, который аристократии удалось завершить только до своей самой роскошной ошибки. Признаем тем не менее, что подобное будущее стало возможным для пролетариата благодаря историческому присутствию буржуазии, и её предприимчивости. Разве не из–за технического прогресса и развития производительных сил развитых капитализмом пролетариат может реализовать, путём научно разработанного проекта новое общество, мечты о равенстве, утопии о всемогуществе, волю к жизни без мёртвого времени? Сегодня всё подтверждает миссию, или лучше, исторический шанс пролетариата: уничтожение феодализма в его преодолении. И он сделает это, сбросив буржуазию, обречённую представлять, в развитии человека, лишь переходный период, но переходный период без которого невозможно представить себе преодоление феодального проекта, необходимый этап, создающий незаменимый рычаг без которого унитарная власть никогда не сможет быть сброшена; и в первую очередь без которого, она не сможет быть преобразованной и исправленной в соответствии с проектом полноценного человека. Унитарная власть уже была, как это доказывает изобретение Бога, миром для полноценного человека, для полноценного человека, стоящего на голове. Оставалось только перевернуть его.

Не существует возможного освобождения по эту сторону экономики; в царстве экономики существует лишь гипотетическая экономика выживания. Под давлением двух этих истин буржуазия толкает человечество к преодолению экономики, по ту сторону истории. Предложив технологию к услугам новой поэзии, буржуазия осуществляет лишь малое из своих благодеяний. Никогда буржуазия не будет такой великой как в тот день когда она исчезнет.

  2

Обмен связан с выживанием первобытных орд, так же как и с частной собственностью; оба факта создают постулат на котором строится история человечества вплоть до наших дней.

Формирование охотничьих угодий, наделяя первых людей растущим чувством защищённости от враждебной природы, создало основы для общественной организации, у которой мы до сих пор находимся в плену. (Cм. Рауль и Лаура Макариус: Тотем и экозогамия). Единство первобытного человека с природой в сущности покоилось на магии. Человек реально отделяется от природы преобразовывая её и профанизируя её священный характер при помощи технологии. Но использование технологии подчиняется общественной организации. Общество рождается вместе с орудием труда. Более того, организация является первой последовательной техникой борьбы с природой. Общественная организация — иерархизированная, поскольку она основана на частной собственности – мало помалу уничтожает магическую связь существующую между человеком и природой, но она в свою очередь сама заряжается магией, создавая мифическое единство между собой и людьми скопированное с их участия в таинстве природы. Связанная с доисторическим человеком «естественными» отношениями, она медленно растворяет эту связь, которая определяет и ограничивает её. История с этой точки зрения, является лишь преобразованием естественного отчуждения в социальное отчуждение: раз–отчуждение становится социальным отчуждением, освободительное движение тормозится до тех пор пока, спровоцированная этим торможением, воля к человеческому освобождению не бросится прямо на весь ансамбль парализующих механизмов, то есть на общественную организацию, основанную на частной собственности. Именно это разотчуждающее движение откроет историю, реализует её в новых способах жить.

Фактически, восхождение буржуазии к власти объявляет победу человека над силами природы. Вместе с тем, иерархическая общественная организация, рождённая из потребностей борьбы против голода, болезни, неудобств…, теряет своё оправдание и не может не взять на себя ответственность за недомогание промышленных цивилизаций. Люди сегодня обвиняют в своей нищете больше не враждебность природы, но тиранию определённой общественной формы, абсолютно неприспособленной и устаревшей. Уничтожая магическую власть феодалов, буржуазия вынесла приговор магии иерархической власти. Пролетариат осуществит этот приговор. То, что буржуазия начала посредством истории будет достигнуто вопреки её узкому представлению об истории. И всё же именно историческая борьба, борьба классов реализует историю.

Иерархический принцип – это магический принцип, который сопротивлялся человеческому освобождению и исторической борьбе людей за свою свободу. Ни одна революция, с этих пор, не будет достойной своего имени, если она не будет подразумевать радикального уничтожения любой иерархии.

 *

В тот момент, когда члены орды определяют границы охотничьего угодья, в тот момент, когда они объявляют его своей частной собственностью, они сталкиваются с враждебностью, которая является уже не враждебностью диких зверей, климата, негостеприимных областей, болезни, но враждебностью человеческих групп, исключенных из пользования охотничьим угодьем. Гений человека помог ему избежать альтернативы животного царства: уничтожить соперничающую группу или быть уничтоженным ей. Пакт, контракт, обмен являются основой возможности существования первобытных общин. Выживание кланов, предшествующих сельскохозяйственным обществам и наследующих ордам т.н. «собирательного» периода, обязательно упирается в тройной обмен: обмен женщинами, обмен пищей, обмен кровью. Будучи наделённой магической ментальностью, эта операция предполагает высший порядок, хозяина обменов, силы, расположенной вне и над сторонами вступающими в договор. Рождение богов связано с двойным рождением священного мифа и иерархической власти.

Обмен далёк от соответствия равной выгоде обоих кланов. Разве не производятся все действия ради того, чтобы обеспечить нейтральность исключенных, одновременно не давая им доступа к охотничьему угодью. Тактика совершенствуется на стадии сельскохозяйственных обществ. Будучи арендаторами до того, как они стали рабами, исключенные входят в группу владельцев, не в качестве собственников, но в качестве их деградированного отражения (знаменитый миф о первородном грехе), как посредники между землёй и её владельцами. Как произошло подчинение исключенных? Из–за последовательного давления, осуществляемого мифом, скрывающим – не по умышленной воле хозяев, поскольку это подразумевало бы в них рациональность, которая была им ещё чужда – хитрость обмена, неравномерность жертв приносимых двумя сторонами.