Вне закона

Вроде бы у меня все было – работа, друзья-соратники, дом, куда хотелось возвращаться. А вот чего-то все-таки не хватало. Потом появились вы. Вначале я испугалась и стала вынашивать планы скорейшего от вас избавления. Но после первой ликвидации картина была написана уже не маслом, а кровью. А кровь, как известно, пьянит. И вот, счастливая от сознания того, что я – рука Провидения, и хмельная от мысли, что рука эта красивая и твердая, я узнаю вдруг, что все заканчивается. Нет! Я уже большая девочка и поэтому повторяю: с вами или без вас, но я буду продолжать наше общее дело. И поскольку очистить землю от грязи в одиночку – это утопия, то идите спокойно, я скоро догоню!

– Лена! Ты это серьезно?!

– Да, Николай Иванович, вполне.

– Скажи, я как-нибудь смогу изменить твое решение?

– Нет! Оно окончательное!

– Хорошо, Лена! Будь по-твоему. Но только дай мне слово, что послушаешься меня и сделаешь так, как я скажу. И тогда я уйду с легким сердцем, уверенный, что с тобой все будет хорошо.

– Даю слово сделать все так, как вы мне скажете.

– Лена, слушай меня внимательно. Я помогу тебе сделать Антона нашим союзником. Наверняка у вас дома уже был не один скандал из-за твоих странных исчезновений и поздних возвращений?! Только, пожалуйста, не перебивай, мне эта мысль нелегко далась, но, переспав с ней, я твердо убедился в том, что это наш единственный шанс. Предупреждаю, если ты хоть раз мне возразишь, если хоть раз сделаешь что-нибудь не так, все потеряет свой смысл. Сегодня ты приходишь к Антону и говоришь: «Антон, хочу тебе признаться. Я – жертва шантажа. Кузнецов Николай Иванович, отставной (а я уже в запасе) полковник СБУ, поймал меня на убийстве и путем шантажа заставил убивать…» Дальше говоришь правду о наших делах. Дашь ему переварить информацию, а потом скажешь, что боишься, что устала, что Кузнецов поручил тебе убить своего мужа, то есть тебя, Антон, мотивируя это тем, что мент ты очень хваткий и раскроешь его преступную деятельность. Ты была согласна на все, но убить Антона – нет. Поэтому ты решила во всем ему признаться, а потом убить старого гэбэшного маньяка. Но поскольку он очень осторожен и коварен, ты не уверена в успехе и на всякий случай решила все рассказать. Поверь мне, девочка, вначале будут крики и упреки, потом слезы и клятвы, потом бурный, неповторимый – как я вам завидую! – секс, а утром он тебе скажет, что все обдумал и решил сам замочить гэбиста. Ты внимательно выслушаешь его план и предложишь свой, так как не раз была на даче, знаешь, где расположены камеры наблюдения и т. д. Пойми, Лена! Лежать парализованным и срать под себя я не буду. Капсула с цианидом у меня много лет с собой. А вот если благородный Антон меня замочит, он, во-первых, сделает мне одолжение, избавив от страшных мук, во-вторых, не заставит меня, верующего человека, становиться самоубийцей! Это грех! Хотя одним больше, одним меньше, какая уже разница?! Но все равно. Чем месяц, терпя муки и страдания, мне придется слушать фальшивые вздохи и каждый день медленно, трусливо уходить. Лучше уйти раз, но красиво и с пользой. Ничего не говори. Подбери сопли и иди домой. Утро вечера…

Глава 36

Коррупция разъедала. Бюрократия процветала. Элита жирела. Народ… А что народ? Народ безмолвствовал. Китайской бюрократии две тысячи лет, соответственно, коррупции столько же, они же родные сестры-одногодки. И там по сей день коррумпированных чиновников расстреливают по пятьсот человек в год. И хотя мера эта высшая, но и она против коррупции бессильна. Расстрел хорошо помогает в борьбе с демографическим взрывом, а вот в борьбе с коррупцией – нет. Странная ситуация.

Как-то заспорив с Костроминым о корнях и глубинных причинах этих явлений на Руси, Антон на другой день нашел у себя на столе написанную Костроминым оду взятке.

На Руси спокон веков

Не помажешь – не поедешь.

Даже если ночью бредишь,

Не порвать тебе оков.

Не порвать незримых пут,

Ты, как кокон, ими связан.

Спокон веку все дают,

А дают – так брать обязан.

В горле ведь всегда дерет,

Если есть сухою ложкой.

Нет калорий в той кормежке,

Не полезет она в рот.

В мире, где ни дать, ни взять,

Правит балом безнадега.

К счастью не ведет дорога,

Не живет там благодать.

Брали хоть борзым щенком,

Хоть березы славным ситцем,

Льном, и дегтем, и сукном

Брали, чтоб не подавиться.

Брали и сейчас берут,

Руки пусть не оскудеют,

Что давали и дают,

Жить иначе не умеют.

И была бы смешная эта ода, если бы на душе не было так грустно.

Антон порвал оду и показал Костромину кулак. Костромин обрадовался, что не средний палец, и углубился в бумаги. Молодые опера Саша и Паша притихли, глядя, как майор Голицын внимательно смотрит в их сторону.

«Боже мой, – подумал Антон, – мне не смешны их шутки и не страшны их страхи. Между нами нет и десяти лет разницы, а я для них дед, старый маразматик. Даже не отец. Отец может научить чему-то. Отца уважают. А деда – нет. Над ним вначале подсмеиваются, потом смеются, потом жалеют… Нет, пацаны. В ваших залитых пивом мозгах еще не вызрели те ценности, за которые стоит жить и не так страшно умереть. Вы пришли в ментуру за длинным рублем, в поисках приблатненной романтики и воровской экзотики.

Жизнь очень быстро развеет розовый туман вашей мечты. Скоро вы поймете, что Змей Горыныч – это не самый страшный дракон на земле. Три его огнедышащие головы спереди – это, конечно, страшно. Но три его розовые и беззащитные жопы сзади – это и есть слабое место. Отсюда вывод, как говорил Жеглов: на три страшные головы всегда найдется три беззащитные жопы. Так что держите голову в тепле, а жопу – в безопасности».

Вот такой – в одном взгляде – и был этот странный мастер-класс. Кто сумел прочитать, тот выживет, кто нет – тот нет.

Глава 37

Полковник милиции Валерий Иванович Потапов смотрел политическое ток-шоу. Сколько их развелось сегодня! «Свобода на Интере», «Свобода с Савиком Шустером», «Майдан Свободы» и т. д. Главное достояние демократических завоеваний – свобода слова! Ну хорошо, добились. А что дальше?! Все в один голос кричат: «Наш народ мудрый, наш народ не обманешь!» Да ни черта подобного! Мудрый народ не выберет дважды подряд продуктовый набор за стогривенный – мера марсианина. Мудрый народ не будет молча смотреть, как бандиты грабят его Родину. А у этого народа принцип один: не ебут – не дрыгай ногами!

Министр МВД – Терминатор. Он думает, что управлять тремястами тысячами вооруженных людей можно, не имея специального образования и специальной подготовки. Лейтенант, доставший из своего ранца с эмблемой войск связи маршальский жезл борца с преступностью. Бандитам – тюрьмы! Тьфу! Фарисеи! Развалить такое государство! Разграбить такую страну! И сейчас сидят эти сытые, богомерзкие политические шуты и, не моргая бесстыдными глазами, заявляют, что готовы взять на себя ответственность. Да какую, к чертям, ответственность?! За что? Желание прорваться к кормушке с самой большой ложкой, схватить самый жирный кусок и называется теперь «взять на себя ответственность». И чем жирнее кусок, тем больше ответственность!

Петя Каскмуненко, бывший комсюк, теперь главный – после Гены Муданова – коммунист планеты. Благородный седовласый сатир, бросивший постылую, благо не очень верную, спутницу ради молодой и очень красивой соратницы по борьбе за светлое будущее всего человечества. Какие породистые, сытые у компартийцев лица! Вот крымский Дрозд. Хотел, схватив Петю за член на горячем, сковырнуть его с поста лидеров. И обосрался. Не те времена. Раньше бы за аморалку из партии, а сегодня чуть ли не ордена дают. Ох, Самого на них нет!

А демократы! Молодые, наглые, образованные, отмороженные. Им сколько в рожу ни плюй – все Божья роса!

Говорят, место начальника УВД сейчас стоит триста тысяч, а место начальника райотдела – сто. При таких делах нужно уходить самому, а не ждать опалы или несчастного случая.

Дело жалко! Дело, которому верой и правдой, не за страх, а за живот служили несколько поколений Потаповых. Дело, которому сам Валерий Иванович отдал почти тридцать лет жизни – жалко. Но жалко, как выяснилось, сегодня осталось только у пчелки, да и то одноразовое. Раз тебя пожалеет и умрет от жалости…

Нет, умереть лучше от старости, в узком кругу родных и близких.

Будьте вы прокляты, раклы!

Вдруг Потапов рассмеялся. Раклы – это студенты бурсы. Из них потом исповедники и проповедники вырастали. Они к свету истины потом вели. А эти – не раклы, эти – кастраты, с которыми даже евнухи не здоровались бы!

Глава 38

– Послушай, Антон! Я не собираюсь перед тобой отчитываться. Сегодня ты залез в мой мобильник. Завтра залезешь в сумочку, послезавтра – в бельевую корзину! Я не хочу, чтобы эксперты из Бокариуса изучали под электронным микроскопом мои использованные прокладки. У меня есть мое личное, неприкосновенное пространство, куда даже тебе нельзя! Запомни главное: я тебе не изменяю! Ты можешь быть калекой, можешь быть даже мертвым – но ты никогда не будешь рогатым!

– Леночка, дело не в рогах! Мне надоели твои тайны. Мне остохерели твои ребусы и кроссворды. Я хочу нормальной человеческой жизни с любимым человеком. Я же чувствую, что у тебя что-то не так. Я вижу, что у тебя проблемы. А ты молчишь, скрываешь. Пора кончать это секс-топ-шоу «Я сама». Или ты сейчас мне все рассказываешь, или…

– Или что?!

– Или я сам все узнаю!

– Каким образом? Будешь за мной следить? Поставишь меня на прослушку?

– Не твое дело!

– Послушай, Антон! Это касается только меня. Я сама все улажу.

– Нет, черт побери! Моя жена не будет улаживать все сама. Моя жена все мне расскажет, и тогда я приму решение. И запомни: решения всегда буду принимать только я. Твоя задача – слить информацию.

– Ты, Антон, не с сексотом разговариваешь. Я тебе сливать ничего не буду. Иди подрочи на сливной бачок.

– Лена, прости! Не обижайся. Я так извелся за последнее время. На работе жопа! Потапов написал рапорт. Дубцов в панике. Молодые никакие… Кротов запил. А тут еще ты со своими тайнами.

– Антон, ты уверен, что хочешь знать всю правду?

– Да.

– Ну что ж… Ты большой мальчик. Я сейчас дам тебе прочитать одну тетрадку, а потом ты примешь решение.

Лена спустилась к машине и открыла багажник. Отодвинув обшивку, достала старую общую тетрадь в коричневом переплете и вернулась в дом.

Антон молча прочитал дневник старшеклассницы и долго, не моргая, смотрел в одну точку.

– Так, значит, это все ты?!

– Да, Антон, я.

– И отца, и Курилко, и Шмидта?..

– В той или иной степени. Или тебя интересуют подробности? В одном могу признаться: Курилко – мой отец. Дальше рассказывать?!

– Нет, Лена! Не надо. Сколько же ты пережила? Сколько же ты вынесла? Бедная моя…

– Это еще не все. Один урод, бывший гэбист, меня выследил и стал шантажировать. Он заставил кое-что для него сделать. Я сделала. Он пообещал оставить меня в покое. Но сначала он требует, чтобы я замочила тебя, так как ты крутой опер и можешь развязать наш узелок. Я, естественно, обещала и сейчас готовлю комбинацию под него. Чтобы эта гремучая змея больше не только не гремела, но и не шипела. Я бы все равно тебе все рассказала, только вначале зачистила бы. А потом рассказала…

Антон долго молчал, а затем, прижав Лену к себе, стал целовать ее, ласкать. Господи! Кузнецов – провидец.

Глава 39

Новый начальник райотдела был молод, лыс, амбициозен.

Представлял его начальник УВД, и было совершенно очевидно, что человек этот из его команды.

Потапову вручили часы с монограммой, большой букет цветов и грамоту от министра. Все.

Будучи опером, Потапов получил два ножевых и одно пулевое ранения. Орден Красной Звезды за Афган от советской власти и орден лично от Коли Боброва, как любовно называли Бабрака Кармаля воины-интернационалисты, шестнадцать с лишним тысяч из которых, согласно официальной статистике, легли в горячие пески этой загадочной, прекрасной, так никем и не покоренной восточной страны.

Дед провел рукой по лицу, как бы отгоняя воспоминания, и сквозь слезы улыбнулся своим, теперь уже бывшим, коллегам. Было в этой улыбке что-то детское, беззащитное. Таким Потапова в жизни никто не видел. Он поблагодарил министра за грамоту, женщин – за цветы, генерала – за часы, подчиненных – за службу.

Полковник наш рожден был хватом,

Слуга царю, отец солдатам.

Да жаль его, в слезах и с матом

Отправлен он в запас, —

невесело исковеркал Лермонтова Костромин.

– Ты бы заткнулся, а то как бы завтра «На смерть поэта» того же автора кто-то в твою честь не прочел, – обдавая галерку крепким, густым перегаром, зловеще выдохнул Кротов.

– Кому там весело?! – строго спросил генерал. – Ты, Николай Валерьевич, присмотрись к убойщикам Дубцова. Распустились последнее время. Дисциплина – ноль. Показатели – самые низкие по управлению, а амбиции – самые высокие.

– Я, товарищ генерал, – встал новый начальник райотдела, – гусаров, драгунов, уланов и прочих там кавалергардов не люблю. Мне голубые шинели больше нравятся. Жандармский ротмистр – он всегда трех штабс-капитанов стоил. Так что дисциплинку наладим. Если, конечно, внутренняя безопасность вопросов иметь не будет.

Вот на такой мажорной роте в гробовой тишине актового зала и закончился первый акт трагикомедии под названием «Новая метла».

Глава 40

– Сегодня, прелестница моя, наша последняя встреча. Завтра придешь с Антоном и сделаешь его нашим союзником. – Кузнецов побледнел и закашлялся.

– Николай Иванович, я прошу вас, давайте все отменим. Я умоляю вас.

– Перестань скулить, дура! Мне секретаря ЦК по идеологии сейчас нужно агитировать за Советскую власть?! Мы все с тобой обсудили, все обговорили. Если он завтра не поможет мне уйти достойно, то через неделю-другую я уйду сам как беспомощный и жалкий инвалид, проклиная себя и весь мир! А так он и мне поможет, и себе. Став, сам того не подозревая, нашим союзником, Антон обретет ту внутреннюю свободу, состояние которой так хорошо известно и тебе, и мне. Я уйду с сознанием того, что дело всей моей жизни не ушло со мной, а осталось. Я оставляю и дочь, и сына. Я ухожу счастливым. Поэтому, если сопли на сахарине высохли, давай о деле. Все ли было, как я сказал?

– Николай Иванович, вы Нострадамус!

– С учетом моего диагноза настрадался я много!

– Да я не в этом смысле, – вспыхнула Лена. – Я в смысле дара предвидеть.

– Я, Лена, не предвижу, я просчитываю. И ты, когда вырастешь и съешь столько говна, сколько я, тоже научишься быстро и правильно считать. Итак, завтра ты приходишь с мужем, чтобы он попросил меня отпустить тебя. Я, естественно, отказываюсь и говорю, что мне проще тебя убить, чем отпустить. Я достаю пистолет и целюсь в тебя. В этот момент он должен выстрелить в меня. Стрелять Антон будет из моего личного оружия, которое ты сегодня у меня стыришь! Чтобы потом вы смогли инсценировать самоубийство. И еще, Лена, была бы ты послабее, мне было бы грустно и тоскливо. А так мне весело и спокойно. Только, пожалуйста, не подведи, ведь контролировать ситуацию и держать себя на плаву мне все труднее и труднее. Если не вы с Антоном, то завтра или послезавтра я все сделаю сам. Бумаги с завещанием в твою пользу я оставлю у своего нотариуса. Он знает. Здесь, в этом секретере, – все материалы на убийцу брата Антона – Вадима. Его убили по команде Гаджиева. Здесь – копии левых бумаг Вадима и Гаджиева. Записи их телефонных разговоров и видео их личных бесед. Короче, мотивы и предпосылки убийства. Я думаю, что Гаджиев будет после меня. Но это уже, как говорит майор Томин, «совсем другая история». Живите, моя прелестница, и будьте счастливы, а я оттуда буду радоваться и оберегать вас.

Глава 41

Новый начальник был плешив, точнее, лыс. Сам Кротов ничего против лысины не имел, но он не любил бравад и бахвальства. Любая крайность выводила его из себя.

В его детстве пацаны покупали «бриолин» в аптеке по одиннадцать копеек и смазывали жирным слоем непокорные вихры, чтобы уговорить их лечь на пробор.

Отец Кротова рано начал лысеть, и пробор на его голове все время менял дислокацию, пока не появился в районе левого уха. Дальше отступать было некуда, и отец плюнул и сдался. Кротов хорошо помнил, когда появилась мода на лысых.

Все началось с артиста Дворжецкого, который сыграл вначале страшного бандита, а потом не менее страшного, но обаятельного генерала Романа Хлудова в кинофильме «Бег». Вот уж кому действительно шла лысина! Вот уж чей взгляд невозможно было забыть!

Современный кинематограф усилиями Федора Бондарчука и Гоши Куценко тоже не прочь поэксплуатировать эту тему. Герои делятся на героев и антигероев. Герои – это менты из «Улицы разбитых фонарей» или «Убойной силы». Веселые, подвыпившие, шухерные, способные на поступок (читай подвиг). Превыше всего в жизни ценящие дружбу, верящие в любовь и ненавидящие зло.

Антигерои (читай плохие), как правило, злые, водке предпочитающие наркотики, не верящие ни во что, кроме грязного чистогана, и почти все лысые.

Как только плешивый замечает плешь, он сразу же бреет голову наголо, дескать, я не плешивый, я лысый. Захочу, дескать, опять отрастет. А для пущей убедительности лысые обзаводятся трехдневной щетиной. Дескать, во как! Девяносто процентов знакомых Кротова – лысых – носят обильные волосяные покровы в виде усов и бороды.

Господи! Да ведь ты же мужик! Разве так важно, лысый ты или нет?!

Важно, умный ты или нет! Надежный ты или нет. Верный ты или нет!

А лысина или плешь для мужика – это не главное. Не нужно думать, что лысый – это вооруженный и очень опасный. Лысый, он такой же, как и волосатый. Бросьте, мужики. Пусть девчонки заморачиваются своим внешним видом, им надо, мы их выбираем.

Пусть культуристы и стриптизеры (они же профессиональные альфонсы) начинают каждый свой день с заклинания: «Свет мой, зеркальце, скажи да всю правду доложи. Я ль на свете всех милее…» Мужикам, настоящим добытчикам, это ни к чему.

«Господи, что это я завелся?» – подумал, выходя из глубокой задумчивости, капитан Кротов. Лысина начальника была потной и напряженной.

– Да, да, Кротов, я вас спрашиваю. О чем это вы задумались?

– О низком проценте раскрываемости нашего отдела, – вскочив, на одном дыхании соврал опер.

– Ну что ж, похвально. Только что-то подсказывает мне, что думали вы не об этом, и в ближайшее время я научу вас на совещаниях думать о работе.

Глава 42

Порфирий Мамин загрустил. В цивилизованной стране это состояние называется депрессией, и если бы Порфирий жил там, то уже вся еврейская мафия врачей-психоаналитиков ломала бы свои кошерные головы над тем, как бы побыстрее вывести его из этого состояния. В нашей же благодатной стране, где психиатрия долгие годы обслуживала интересы государства, превращая так называемых инакомыслящих в среднестатистических налогоплательщиков и избирателей, психоанализом занимались в основном ясно– и дальновидящие, потомственные и приобретшие по случаю свои способности гадалки, кликуши, несмешные (не путать с грустными) клоуны и прочая нечисть, а потому помочь никто не мог.

Спасение утопающих в нашей стране всегда было делом рук самих утопающих. Вот почему эти руки ничего не украли, никого не посторожили, никого не спасли. И никому не помогли.

Ну и бог с ними, с этими бесполезными руками. Порфирий грустил, ибо ничего в этой жизни его не радовало. Он ел и не чувствовал вкуса. Он шел в туалет и не брал с собой книгу! Он спал и не видел снов!

Причиной всех его бед был майор Голицын. После женитьбы на этой рыжей бестии Леночке Голицына будто подменили. Он потерял интерес к работе, информацию от Порфирия выслушивал рассеянно, а последнюю, о новом наркопритоне, до сих пор даже не реализовал!!!

Как опытный реаниматор человеческих душ, Порфирий пытался взглядом своих мутных всевидящих глаз выкрикнуть: «Он уходит от нас! Мы его теряем!» Но никто, и прежде всего сам Антон Голицын, Порфирия не слышал. В конце концов Мамину это надоело и он решился на последний мужской разговор.

Антон долго отказывался от встречи, но Порфирий пригрозил, что сам придет на работу или домой, и Антон, не на шутку встревоженный таким напором осведомителя, согласился.

Они долго сидели в одной неприметной придорожной забегаловке, где пахло хорошо разбавленным пивом и случайным обсчетом. Разговор не клеился.

Но Порфирий все-таки подобрал отмычки и взломал душу Антона, будто устаревший, с виду только неприступный сейф.

– Понимаешь, отец, – дрожащим голосом шептал на ухо сексоту гроза городских насильников и убийц, – она меня не любит! Я люблю ее так, что мне самому страшно об этом думать! Я люблю и боюсь этой любви. Я с ней абсолютно счастлив. С ней я не чувствую времени. С ней мне не нужен никто. С ней меня ничего, кроме нее, не волнует! Это какое-то наваждение! Это какая-то напасть!

– Это любовь, сынок!

– Как ты, никого не любивший, можешь знать, что это такое?!

– Потому и знаю, что не любил, потому и завидую, что вижу, как ты счастлив.

– У нее кто-то есть, отец. Я это чувствую. Помоги мне, выследи их. Я хочу все знать о ее тайной жизни. Мне нужно или выздороветь от этой болезни, или убедиться, что я неизлечим, и тогда умереть счастливым.

– Успокойся, сынок. Я все узнаю. Только запомни: умрешь ты – умру и я. Допивай и иди домой, я все сделаю в лучшем виде.

И Порфирий выследил Лену и Кузнецова. И когда рассказ Лены совпал с докладом Порфирия, Антон уже ни секунды не сомневался в принятом для себя решении. «Карфаген должен быть разрушен!»

Глава 43

На проходившем у губернатора экстренном совещании координационного Совета по коррупции и организованной преступности все, затаив дыхание, слушали начальника ОБОПа. Он говорил вещи, от осознания которых присутствующим было не по себе. Из его сбивчивого доклада следовало, что в городе появились совершенно «неуловимые мстители». То есть действовала хорошо организованная и разветвленная организация, убивающая плохих людей. Да, да, да! Именно так. Кто-то очень серьезный, хорошо информированный и блестяще подготовленный планомерно убивал преступников и отморозков. В городе вновь заговорили о «Белой стреле».

После доклада начальника ОБОПа в зале стало еще тише. Область и так считалась не совсем благополучной. После недавнего «случайного убийства по неосторожности» бывшего губернатора – именно в тот момент, когда он реально мог возглавить очень мощную политическую силу и изменить ситуацию в стране, – в области и без того стало неспокойно. Любое приглашение на охоту носило теперь почти анекдотический характер, а всякая охота была «пуще неволи».

Губернатор, молодой, перспективный политик, бывший бизнесмен и банкир, личное состояние которого, по утверждению одного солидного издания, превышало триста миллионов долларов, откашлялся, нервно поправил галстук и голосом профессионального крупье, призывающего делать ставки, попросил присутствующих поактивнее высказывать свое мнение.

– Поймите, господа. Нам всем есть что терять. Мы все здесь, если кто не знает, далеко не бедные люди. У нас и у наших семей, кроме оков и цепей, есть еще бизнес, который эти семьи кормит. И хотя все присутствующие являются государственными служащими, каждый из вас прежде всего заинтересован в тишине и покое. Где гарантия, что, зачищая всякую нечисть сегодня, этот Зорро или Фантомас завтра не превратится в Тиля Уленшпигеля? Где гарантия, что завтра он не начнет отнимать у богатых, чтобы раздать бедным?! Короче, господа! Любой катаклизм, вплоть до стихийного бедствия и техногенной катастрофы, не управляемый и не возглавляемый нами, не нужен. Поэтому я даю вам неделю срока, чтобы вы прошерстили город и если не уничтожили, то хотя бы выявили причину наших сегодняшних бессонных ночей. Мне не хотелось бы проснуться от воплей, вызванных газетными заголовками типа «Куда смотрит власть?». Все, господа, оставьте на время личное и займитесь общественным. Как говорят в определенных кругах, общак – дело святое!

Глава 44

Антон выстрелил первым, и Кузнецов, даже не дернувшись, словно принял в себя не пулю, а что-то нужное и приятное, опустил голову на грудь. Пистолет Кузнецова, так и не снятый с предохранителя, выпал из руки на пол.

Антон застыл на месте и впал в забытье.

Лена же, напротив, как будто делала это не в первый раз, бросилась к Кузнецову, проверила пульс аккуратным прикосновением пальца, вздохнула, покачала головой и подошла к Антону.

Ей с трудом удалось забрать у него пистолет. Она протерла рукоятку и всунула пистолет в руку мертвого Кузнецова. Ей показалось, что его холодные пальцы пожали ее руку, и она чуть не закричала. Но это была, наверное, последняя судорога. А может, померещилась и она.

Потом она открыла несколько шкафов и из одного достала папку с надписью «Вадим Голицын», после чего, подхватив с ковра не снятый с предохранителя пистолет и бросив рядом с телом гильзу от точного выстрела, взяла Антона за руку, и они быстро выбежали из комнаты.

Уже в машине, увидев выражение лица Антона, Лена повернулась к нему и резко дала звонкую пощечину.

Антон, скорее от неожиданности, чем от боли, вернулся на грешную, но такую родную землю.

– Лена, ты что?!

– Нет, это ты что?! У тебя, похоже, ступор. Ты же воевал, Антон, да и в ментуре пострелял немало. Что же сегодня? Ты что, пенсионера безоружного в сквере на лавочке подстрелил? Да если бы ты не успел, он бы нас обоих там уложил, а потом бы вызвал ментов и заявил о попытке ограбления. Или придумал бы еще что-нибудь пооригинальнее.

– Да я, Лена, все понимаю, но что-то здесь все равно не так.

– Ты мне сейчас, Антоша, напоминаешь Остапа Бендера, сдавшего чемодан с деньгами на почту. Но не в тот момент, когда он любовался собой и своим поступком со стороны, а в тот, когда вдруг понял, что потерял свой статус. Потерял в одну секунду то, к чему так долго и мучительно, через потерю любви, смерть друзей, гибель «Антилопы» шел долгие месяцы. А дальше, Антон, была длинная и унизительная сцена с баночкой «райских яблочек». Так вот, пока мы не дошли до нее, давай остановимся. Что случилось, то случилось. Я жива, слава Богу, старик мертв. Теперь на пути у нашего счастья остался один международный экономический кризис. То есть то, что бездарные политики придумали, чтобы оправдать собственные ничтожество и никчемность. Кузнецов – это серьезно, а кризис – это так, сущий пустяк. Спасибо тебе, мой защитник и повелитель.

Глава 45

Майор Дубцов тяжелым, плохо похмеленным взглядом долго смотрел в одну точку и не знал, что ответить.

– Повторяю вопрос: «Кто мы? Куда мы идем? Что движет нами?» – Голос Кротова доносился откуда-то издалека. Будто бы с другого берега быстрой черной реки, чтоб она высохла.

Оба знали, что такое «афганский синдром», не понаслышке. Оба отдали свой интернациональный долг с процентами. И сейчас, сидя в подвале одного подшефного кафе, офицеры напивались и, по извечной традиции русского нетрезвого народа, вначале измерили градус взаимного уважения, а затем решили наконец разобраться, кто же все-таки виноват, ну а если водка не ряженая, то заодно и выяснить, что делать.

– Да что ты, Коля, заладил, как замполит на собрании первички: «Повторяю вопрос, повторяю вопрос»? Давайте-ка еще по сто граммов, и придет ясность. А то я до сих пор вчерашний бухенвальдский набат в голове слышу.

– Да не вопрос, Ваня. Выпить-то не проблема. А вот прояснится ли ситуация, не знаю. – И Кротов разлил по бокалам прозрачную, холодную надежду на все хорошее. – И вообще, чем философию разводить, капитан Кротов, сказали бы лучше тост. А то прямо как басурманы какие-то – пьем и не знаем, за что.

– За русский проект. Чтобы все получилось.

Они выпили, крякнули, закусили. «Вот сейчас самое то», – подумал Дубцов.

– Послушай, Ваня, вот ты все философствуешь, рассуждаешь, а почему, к примеру, на работу забил последнее время?

– Дак ты, Коля, тоже не стахановец, как я погляжу. И Голицын не Кривонос, и Ленка не Паша Ангелина. Все мы с приходом нового руководства к работе поостыли. Вопрос только в том, а почему? Почему простые люди должны страдать, Коля, из-за того, что тебе не нравится лысина нового начальника?

– Да что ты, Иван, к лысине этой прицепился? Меня не плешь раздражает, а фальшь. Мастырок не люблю. Мне либо серебряный, либо золотой. Посеребренных и позолоченных не люблю. Многих «звезд», прости господи, матери после роддома без париков видели. Сошел с эстрады, умойся, выйди из образа, самим собой стань. Так нет, всю жизнь в образе. Тошнит уже от лицедейства фарисейского. Немного ведь, Ваня, хочу. Чтобы мужики на мужиков похожи были, а бабы на баб! Ведь не свободные мы художники, Ваня. Мы псы государевы. Мы в особых приказах работаем. Мы и устать можем, и ошибиться. Вот тут и важно, чтобы Потапов был, а не Марчук. Чтобы не карьерный молокосос с чистоплюйскими выходками, а старый мудрый лис. Давай, Ваня, еще по одной за здоровье всех честных и бедных ментов выпьем.

Они выпили, обнялись и затянули свою любимую ментовскую колыбельную.

Если я заболею,

К врачам обращаться не стану,

Обращаюсь к друзьям

(Не сочтите, что это в бреду):

Постелите мне степь,

Занавесьте мне окна туманом,

В изголовье поставьте

Упавшую с неба звезду.

Глава 46

Чем ниже опускалась Лена, тем выше взлетал Антон. Все в этой женщине было великолепно. Ее красота, ее обаяние, ее ум, ее чувство юмора, чувство меры и ее чувства, меры и границ не знавшие, – все в ней было не от мира сего. Чем больше она открывалась, тем большей загадкой становилась.