Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Первая Мировая война

ModernLib.Net / Военное дело / Уткин Анатолий Иванович / Первая Мировая война - Чтение (стр. 12)
Автор: Уткин Анатолий Иванович
Жанр: Военное дело

 

 


      Двадцать восьмого августа британский связной офицер при штабе русской второй армии Нокс присоединился к командующему Самсонову, близ дороги изучавшему в кругу офицеров карту местности Внезапно Самсонов вскочил на коня и отправился в направлении 15-го корпуса, запретив Ноксу сопровождать его. Общее настроение было таково, что, если даже случится худшее, это все равно не повлияет на конечный исход войны. Офицеры вокруг говорили: "Сегодня удача на стороне противника, завтра она будет нашей"{185}.
      Этот фатализм поразил Нокса не менее всего прочего. А происходило страшное и непоправимое. Худшее уже наступало. 29-го августа немецкие батальоны начали брать в плен изможденных и осоловевших от непонимания происходящего русских офицеров и солдат. Даже у штаба армии с казацким прикрытием была всего лишь одна карта и один компас. Да и в спокойном тылу генерал Жилинский так и не понял всей глубины происшедшего вплоть до 2 сентября{186}.
      Обращаясь к своему штабу, Самсонов горестно сказал: "Император верил мне. Как же я смогу посмотреть ему в лицо после такого несчастья?" Еще три дня назад в его руках была четверть миллиона элитных войск России. Жестоко страдая от астмы, посерев от несчастья, генерал отошел от семерых сопровождавших его офицеров и застрелился в лесу. Группа немцев нашла в чаще седовласого генерала с простреленной головой и револьвером в руке. Доклад германского генерального штаба гласит:
      "Невозможно отрицать настойчивости и энергии, с которыми он командовал своей армией, но задача, данная ему, находилась за пределами его возможностей"{187}.
      Русский исследователь битвы размышляет: генерал Самсонов "был, несомненно, честным и бравым солдатом.. Но для военной истории генерал Самсонов - прежде всего командующий армией Квалификация его самоубийства как акта глубокого отчаяния и отсутствия силы воли, дабы героическими усилиями организовать прорыв остатков своей армии, не требует особого доказательства. Для человека такой поступок, конечно, не бесчестен, но со стороны командующего армией он свидетельствует о глубокой неподготовленности к своим высоким обязанностям. На войне есть достаточно возможностей погибнуть с честью, и для этого не надо прибегать к самоубийству. Если бы генерал Самсонов нашел в себе достаточно воли объединить войска для организованного прорыва, если бы он с боем вышел из окружения, хотя бы с одним полком своей армии, если бы он, наконец, в последнем бою был сражен пулей противника, - история могла бы сказать: да, армия Самсонова потерпела грандиозное поражение, к тому было много глубоких причин, но она все же имела достойного командующего. Но так не случилось, и так история сказать не может. Наоборот, она говорит: было бы неправильно считать генерала Самсонова и его действия единичными в русской армии: нет, и он и его действия являются, пожалуй, проявлением того самого благородного, что можно было найти в русской царской армии... Полная неподготовленность к управлению большими вооруженными массами, непонимание самой техники управления, притупленность оперативной восприимчивости и косность оперативной мысли - все эти черты, так наглядно выявившиеся в действиях ген. Самсонова, были характерны для всей старой русской военной школы"{188}.
      В истории участвовавшего в сражении немецкого полка читаем: "С рассветом длинная колонна противника медленно начала выходить из леса, не имея никакого прикрытия и представляя собой мишень, подобную которой никто не видел даже на мирных маневрах. К сожалению, огонь был начат взволнованными стрелками слишком рано; затем последовал общий огонь обоих батальонов и пулеметной роты. Он велся из всех шести стволов. Более устрашающий результат трудно себе представить. Русские пытались скрыться в лесу, бросая повозки и лошадей. Перепуганные животные бесцельно метались по полю, повозки опрокидывались, вокруг был дикий хаос. Некоторые части пытались занять позиции на окраине леса, но уже вскоре начали поднимать привязанные к штыкам белые платки, показывая тем самым, что они считают дальнейшую борьбу бессмысленной"{189}.
      К 30 августа окруженная армия Самсонова была разбита. Русский исследователь признает: "Русские были слабее немцев, артиллерия немцев была мощнее... У них не было хорошо укрепленных позиций, а имелось лишь местами налицо преимущество более раннего развертывания"{190}.
      Людендорф в самых смелых мечтах надеялся взять в плен 30 тысяч русских солдат, а насчитал 92 тысячи. Так началась агония русской армии. Когда свершится революция и Россия сделает страшный поворот, многие офицеры и генералы проголосуют просто против системы, не научившей своих солдат обращаться с компасом, пославшую Россию в смертный бой с бесшабашной исторической безответственностью.
      Русский генерал Мартос описывает, как его, пленного, доставили в "маленькую грязную гостиницу в городе Остероде". Людендорф как всегда был груб, а Гинденбург проявлял рыцарственность. "Видя мое отчаяние, он долго держал мои руки и просил успокоиться. "Как достойному противнику я возвращаю вам вашу золотую саблю. Желаю вам более счастливых дней в будущем"{191}.
      Английский генерал Айронсайд назвал эту битву "одним из величайших поражений данной войны". 30 тысяч русских солдат были убиты, а 130 тысяч попали в плен. В Германию отправились 60 поездов с трофеями.
      Ренненкампф
      А армия Ренненкампфа спокойно выжидала. Она вошла в Пруссию без тяжелых осадных орудий, и первая же небольшая немецкая крепость Летцен стала для нее непреодолимой преградой. Людендорф выставил против Ренненкампфа восемь дивизий, легких, мобильных, связанных между собой. А генерал Жилинский был уверен, что Самсонов продолжает осуществлять фланговый охват и Ренненкампфу нет резона спешить ему навстречу. Легкую тревогу Жилинский начал ощущать лишь после 27 августа.
      Неужели Ренненкампф "не видел, что правый фланг Самсонова находится под угрозой полного поражения, что угроза его левому флангу усиливается с каждым часом?" - изумляется Гинденбург{192}. Генерал Гинденбург задает обращенный к русскому генералитету вопрос: "Почему Ренненкампф не использовал время нашей величайшей слабости, когда войска были истощены и сбились вместе на поле Танненберга, чтобы броситься на нас? Почему он дал нам время восстановить свои силы, заново сконцентрироваться, отдохнуть и получить подкрепления?"{193}
      Ведь войска Ренненкампфа были свежими и отдохнувшими.
      В последующие дни пораженный Жилинский начинает постепенно осознавать меру обрушившегося несчастья. 30 августа он пишет Ренненкампфу слова предупреждения: "Генерал Самсонов потерпел полное поражение, и противник сейчас обладает свободой выступить против вас. Вы должны предпринять все меры для того, чтобы пересечь железнодорожные пути, которые противник может использовать для переброски войск"{194}.
      Министр иностранных дел Сазонов поверил под большим секретом Палеологу: "Армия Самсонова уничтожена... Мы должны были принести эту жертву Франции, которая показала себя такой верной союзницей".
      Но и тогда, слепой из-за плохой работы разведки, командующий Северо-Западным фронтом не сделал верных выводов. 4 сентября Жилинский пришел к заключению, что после победы над Самсоновым немцы бросятся на Варшаву, и приказал окапывающемуся Ренненкампфу 14 сентября начать наступление. Жилинский не знал, где находятся немцы и где стоят его собственные войска. А немцы спокойно читали приказы Жилинского - они были поражены объемом секретной информации, оказавшейся в их руках. Активные, осведомленные, поверившие в свое превосходство, быстро передвигающиеся немцы и полагающиеся неведомо на кого русские! И это были лучшие генералы, которых могла выставить Россия.
      Заманив Ренненкампфа в глубь лесистой местности, немцы предприняли решительную атаку. В выкопанных глубоких траншеях русские войска сумели пересидеть артиллерийскую подготовку немцев, но о наступлении уже не могло быть и речи. В конечном счете Ренненкампф принял единственное возможное решение - он начал общее отступление. Войска проходили за сутки по семьдесят километров. Но немцы были уже почти в их тылу. Скорость стала решающим обстоятельством. А Жилинский пребывал в неизвестности Ренненкампф не удосужился оповестить его об отступлении. Потеряв 145 тысяч человек и более половины транспортных средств в течение месяца{195}, Ренненкампф сумел сберечь значительную часть войск. Но это было плохим утешением для общего итога первой кампании русской армии.
      Мы видим как действовал цвет кадровой русской армии. Командующий обвинил Ренненкампфа в несчастьях русской военной машины, действия которой он сам не сумел согласовать. Военная слава России была запятнана в Мазурских озерах. Немцы же переживали триумф. "С меньшим количеством войск, - пишет Гофман, - мы нанесли поражение пятнадцати армейским корпусам русской армии и восьми кавалерийским дивизиям".
      Две русские армии потеряли 310 тысяч человек, оставили всю свою артиллерию - 650 пушек и огромное количество броневиков. В войне умов немцы превзошли восточного противника, разгадав русский военный шифр, что позволило им читать секретные русские телеграммы, из которых выявился "гигантский план" великого князя Николая Николаевича, - нанести главный удар между Неманом и дорогой на Гумбинен-Инстербург, опрокинуть Восьмую германскую армию, между Плавой и Вислой вступить в Восточную Пруссию. Возникает вопрос: готова ли была Россия воевать с индустриальным и научным чемпионом Европы?
      Посол Бьюкенен считал, что "русские руководящие круги в своем стремлении облегчить напряжение на западе зашли слишком далеко для сложного механизма своей армии. России приходилось очень тяжело. Ей нужно было перебрасывать войска на огромные расстояния по скверным дорогам, а в Польше, которую немцы заняли в начале войны, ей приходилось сражаться, имея с обоих флангов враждебную территорию".
      В "Мировом кризисе" - истории Первой мировой войны - Черчилль написал: "Нужно отдать должное русской нации за ее благородное мужество и лояльность к союзникам, с которой она бросилась в войну. Если бы русские руководствовались лишь собственными интересами, то они должны были бы отвести русские армии от границы до тех пор, пока не закончится мобилизация огромной страны. Вместо этого они одновременно с мобилизацией начали быстрое продвижение не только против Австрии, но и против Германии. Цвет русской армии вскоре был положен в ходе сражений на территории Восточной Пруссии, но вторжение в Восточную Пруссию пришлось как раз на решающую фазу битвы за Францию".
      Галиция
      Фортуна была более благосклонна к русским на австрийском фронте. Семь армий, два миллиона воинов сошлись здесь в страшном поединке. Штаб русской армии правильно рассчитал, что австрийские войска будут сконцентрированы преимущественно в северо-восточной Галиции. Генерал Данилов в ставке и генерал Алексеев на границе Галиции выдвинули идею "двойного охвата" австро-венгерской армии. Их вдохновляло то, что мобилизация происходила с фактическим превышением плана. 46 дивизий были выдвинуты на фронт на 40-й день мобилизации{196}. Перемещение сюда войск из района Варшавы довело общую численность русской армии до пятидесяти трех пехотных и восемнадцати кавалерийских дивизий.
      Командующий штабом австрийской армии Франц Конрад фон Гетцендорф
      "был невротически чувствителен к падающей роли Австрии в Центральной Европе"{197}.
      Победы Гинденбурга и Людендорфа вызывали не только вдохновение, но и некое чувство неполноценности. Он рассчитывал нанести русским поражение между двадцатым и тридцатым днями после начала русской мобилизации и пишет в дневнике (не зная еще, что впереди крушение надежд): "Начало радостное и желаемое, но я знаю, что это только начало... Базовой идеей было найти решение между Бугом и Вислой; отвратить удар, угрожающий Львову с востока и северо-востока, остановить русских на пути к Бродам"{198}.
      Австрийские войска выступили против России 23 августа на фронте шириной 250 километров. Под влиянием примитивной доктрины о том, что наступление является единственной формой ведения боевых действий, австрийцы не знали удержу. Их неуклонное стремление двигаться вперед сослужило им дурную службу. Между отдельными частями возникали зазоры, артиллерия не поспевала за атакующими колоннами. В районе небольшого городка Красник быстрое перемещение австрийской конницы было остановлено русской пехотой и пулеметами.
      В отличие от аристократов Жилинского и Ренненкампфа, седовласый, бородатый и битый жизнью Н. И. Иванов - командующий Юго-Западным фронтом встретил противника со спокойным разумением. Нокс вспоминает его как "простого и без претенциозности командира, любимого своими подчиненными"{199}.
      Он позволил растянувшимся едва ли не на сорок километров колоннам воссоединить силы. А в лице Рузского и Брусилова Иванов имел решительных командиров. На тридцатый день мобилизации Иванов командовал 53 пехотными дивизиями и 18 дивизиями кавалерии - миллион с четвертью человек на фронте от Вислы до румынской границы. После первых схваток оба противника нашли противоположную сторону сильнее ожидаемого. На берегах двух притоков Днестра - Гнилой и Золотой Липы - восемь корпусов Рузского и Брусилова медленно и спокойно начали обходить наступающую австрийскую армию с юга
      Дорогу на Львов запрудили отступающие австрийские войска. В те самые дни, когда воины Самсонова гибли в восточнопрусских лесах, австрийцы (28 августа) увидели призрак поражения 30 августа артиллерия Брусилова нанесла удар по позициям австрийцев и сокрушила фронт Двенадцатого австрийского корпуса. Австрийский генерал Больфрас пишет императору Францу-Иосифу: "Что сравнивать наши успехи с немецкими, их победы достигнуты за наш счет; вся огромная мощь русской армии брошена против нас, находящихся, помимо этого, в войне с Сербией и Черногорией"{200}.
      Конрад упоминает о "превосходной русской артиллерии". К первому сентября русские войска вошли во Львов. В отличие от германского фронта, здесь в русской ставке знали, что происходит с войсками и где сосредоточена австрийская армия.
      Великий князь Николай Николаевич повернул все армии, начиная от румынской границы, - Брусилова, Рузского, - направо, севернее, оказывая помощь генералу Плеве, на которого обрушились главные австрийские силы. Конрад пытался с севера зайти в тыл русской армии между Плеве и Рузским, а Рузский пытался зайти в тыл движущимся с севера австрийцам. Решающий удар нанес кавалерийский корпус генерала Драгомирова, обошедший с севера наступающего на Плеве Ауффенберга. Вовсе не дезорганизованные, а готовые к бою части Плеве ринулись вслед за Драгомировым. Битва при Раве Русской 9 сентября 1914 г. была кровавой. Брусилов пишет домой: "Все поле битвы на расстоянии почти ста верст покрыто трупами, и австрийцы с большим трудом подбирают раненых. Невозможно обеспечить страдающим людям даже воду и пищу - это горькая изнанка войны"{201}.
      Будущий философ, а тогда рядовой австрийской армии Людвиг Витгенштейн пишет в дневнике о тридцати часах беспрерывного австрийского отступления. Первый Георгиевский крест был вручен царем рядовому - еврею русского происхождения Льву Оснасу. Как полагает английский историк Мартин Гилберт, своей отвагой Оснас "дал свободу евреям в России; он дал своей расе легальную возможность становиться офицерами в русской армии и военно-морском флоте, прежде им не предоставлявшуюся. Он настолько восхитил русское правительство, что оно провозгласило право евреев во всей империи пользоваться всеми гражданскими правами".
      Напомним, что четверть миллиона евреев служили в русской армии.
      И здесь имел место идиотизм открытого выхода в эфир, указывающий австрийцам направление движения русских армий. Но худшее (чем у немцев) качество австрийских войск и их приверженность схеме принесли успех русской армии. В то самое время, когда Мольтке был занят битвой на Марне, Конрад (11 сентября) отдал приказ австрийской армии отступать. Это отступление во многом деморализовало австрийскую армию. Был задан тон противоборству, в котором русская армия психологически никогда не ощущала второсортности. 16 сентября австрийская армия отступила за реки Сан и Дунаец (двести километров к западу от Львова), оставляя русскому окружению превосходную крепость Перемышль. Австрийская официальная история говорит, что "русские не преувеличивают, когда сообщают, что их противник потерял 250 000 убитыми и ранеными и что взято 100 000 пленных". Современные историки говорят о 400 тысячах потерь в австрийской армии (100 тысяч пленных). Русские же потери на этом фронте в августе-сентябре составили 250 тысяч человек{202}.
      Развивая первоначальный успех, русская армия приближалась к собственно Венгрии, а отдельные казацкие части сумели войти на венгерскую территорию. "Дела плохи у австрийцев, - записывает в дневнике генерал Гофман. - Они экономили на армии в течение двадцати лет и теперь платят за это".
      17 октября 1914 года австрийцы в Южной Польше отступили перед напором русских армий. Теперь Россия могла угрожать даже германскому промышленному району в Силезии.
      Марна
      Британский экспедиционный корпус, в составе которого были одна кавалерийская и четыре пехотные дивизии, начал высаживаться в Гавре, Булони и Руане 12 августа. Через одиннадцать дней они во главе с генералом сэром Джоном Френчем уже занимали фронт в тридцать с лишним километров. Собственно, это была единственная в Европе чисто профессиональная армия. И единственная, имевшая непосредственный боевой опыт. Этот опыт диктовал им две абсолютно необходимые истины: чем больше в магазине патронов, тем лучше; чем глубже копает себе солдат окоп, тем больше шансов на выживание. Англичане преуспели в обоих отношениях Их содержавшая десять патронов в магазине винтовка "ли-энфилд" была лучше германской винтовки "маузер"; их окопы учили французов и бельгийцев, как выживать в этой войне.
      Первоначальный приказ - сдержать немцев в Бельгии - уже не имел смысла: немцы ворвались во Францию с севера. Утром 24 августа главнокомандующий Жоффр обратился к войскам с горестными словами:
      "Мы должны посмотреть в лицо фактам... Наши армейские корпуса не показали на поле боя тех наступательных качеств, на которые мы надеялись. В результате мы должны прибегнуть к оборонительным действиям, опираясь на наши крепости и на топографические препятствия в максимальной мере. Нашей главной целью должно быть удержаться, стараясь вымотать противника и возобновить наступление, когда для того придет время"{203}.
      Началось великое отступление французской армии, так долго ждавшей возможности осуществить реванш за поражение в 1870 году.
      На Западном фронте все определила быстрота действий. 25 августа Жоффр издал Общий приказ No 2, пытаясь рационализировать свои возможности после приграничного поражения. Вновь создаваемая Шестая армия должна была вместе с Четвертой и Пятой армиями создать заслон на пути германского молота, опускающегося на Францию с севера. В последующие двенадцать дней весы мировой истории колебались. Французы взрывали мосты через реки. Что еще более важно, они перестали говорить о наступлении как о единственной форме существования - теперь они учились рыть окопы. Правительство было близко к панике. Во главе парижского укрепрайона встал ветеран 1870 г. Галиени человек неукротимого любопытства (он постоянно учил языки и читал книги) и необычайной энергии. В правительстве произошли существенные перемены. Военным министром стал сангвиник Мильеран, министром иностранных дел Делькассе, в новый кабинет вошли Аристид Бриан и Александр Рибо. Униженный Массими пошел капитаном в действующую армию, где в 1918 году дослужился до чина бригадного генерала.
      Семьдесят французских и пять британских дивизий пытались остановить германский поток с севера. В сводке германского штаба за 27 августа говорится: "Германские армии с победными боями вступили на территорию Франции от Камбре до Вогез. Враг, разгромленный на всех участках фронта, отступает и не может оказать серьезного сопротивления наступающим германским войскам".
      28 августа Клюк ликует по поводу императорской благодарности 1-й армии. Вспоминает француз-очевидец: "Подъехал автомобиль. Из него вышел офицер с надменной и величественной осанкой. Он прошел вперед один, офицеры, стоявшие группами перед входом в дом, уступали ему дорогу. Высокий, важный, с чисто выбритым лицом в шрамах, он бросал по сторонам жесткие и пугающие взгляды. В правой руке он нес солдатскую винтовку, а левую руку положил на кобуру револьвера. Он несколько раз повернулся кругом, ударяя прикладом о землю, и наконец застыл в театральной позе. Никто, как казалось, не осмеливался к нему приблизиться - он действительно вызывал ужас"{204}. Это был фон Клюк.
      Реальность была несколько прозаичнее, хотя элементы драмы присутствовали. Германские войска проходили от двадцати до сорока километров в день, ночуя на обочинах дорог, теряя связь с тылами. Реагируя на усталость войск, немецкое командование "забыло" завещание Шлиффена. Немцы ослабили свое правое крыло, заужая петлю, предназначенную для охвата французской армии.
      Главное из происходившего: немцы наносили поражения французам, но не сломили боевой силы их армии. В лице Жоффра они нашли человека необычайной стойкости. В отличие от Людендорфа, Притвица, Самсонова, Мольтке, Френча и Хейга он не поддался панике в самых неблагоприятных условиях. Клаузевиц писал по такому поводу: "Обычные люди приходят в состояние депрессии от ощущения опасности или навалившейся на них ответственности, если же эти условия придают крылья уму, укрепляют его, то тогда проявляется необычное величие души".
      Фош встретил Жоффра 29 августа и изумился. "Удивительное спокойствие". Это было в те часы, когда Жоффр приказывал минировать мосты через Сену и Марну, когда германские "Таубе" впервые начали бомбить Париж и разбрасывать листовки: "Вам остается лишь сдаться". Когда на столе у Жоффра лежало страшное радиосообщение: "Второй русской армии более не существует".
      Двадцать девятого августа Галиени получил под свое управление 30-километровую зону вокруг Парижа. Он реквизировал весь транспорт, подходы к городу перекрыли баррикады.
      В воскресенье 30 августа лондонская "Таймс" озаглавила свой репортаж с фронта так: "Самая жестокая битва истории". Военный цензор Ф. Смит колебался некоторое время: следует ли травмировать публику? Но публикация откровенных данных не поколебала англичан, она лишь укрепила их. В понедельник молчаливые очереди образовались у пунктов рекрутирования армии. Чувство долга не изменило и этому поколению англичан.
      Скептичный ипохондрик Мольтке не разделял распространяющейся в его штабе эйфории. Он помнил правило своего шефа Шлиффена: "Победа на поле боя не имеет большого значения, если она не приводит к прорыву или окружению. Отброшенный назад противник вновь появляется на других участках, чтобы возобновить сопротивление, от которого он временно отказался. Кампания будет продолжаться".
      30 августа его штаб переместился из Кобленца в Люксембург, на расстояние 15 километров от французской границы. Шел тридцатый день войны, которая по немецкому плану должна была завершиться победой на 39-й день. И все же, повернув с севера к Парижу, немцы не сумели сделать главного окружить отступающую французскую армию. Мольтке более всего волновало отсутствие главного признака близящейся победы - потока военнопленных. Обеспокоенный адмирал Тирпиц записал в дневнике: "Нам не удалось завлечь в западню и заполучить в плен большие массы войск; французская армия, используя сеть железных дорог, постоянно перемещается на новые позиции".
      Германский устав давал командующим армиями весьма широкие полномочия. Клюк воспользовался ими для сокращения дуги своего пути с севера. Париж его волновал меньше, чем отступающая франко-британская армия. После уничтожения войск плоды победы сами упадут к ногам победителя. Его солдаты без отдыха шли от Льежа уже семнадцать дней. Предстояло последнее усилие. 31 августа колонны снова отправились в путь несмотря на голод, стертые ноги и общую усталость. 2 сентября германский офицер заносит в дневник: "Наши люди дошли до крайности. Солдаты валятся от усталости, их лица покрыты слоем пыли, мундиры превратились в лохмотья... Солдаты шли с закрытыми глазами и пели, чтобы не заснуть на ходу. И только уверенность в предстоящем триумфальном марше в Париже поддерживала в них силу"{205}.
      Второго сентября президент Пуанкаре пережил "самый печальный момент в моей жизни". Было принято осуществить переезд правительства в Бордо. Ночью, чтобы не стать мишенью насмешек парижан, министры устремились к специальному поезду.
      Третьего сентября фон Клюк разместил свою штаб-квартиру в замке Людовика XV в Компьене. Именно здесь он получил по радио приказ Мольтке следовать вслед армии Бюлова на юго-восток. Немцы растянули свои силы. Германская армия устремилась за французскими войсками, минуя Париж и обнажая свой правый фланг. Французская разведка захватила портфель офицера армии Клюка, где были расписаны все основные цели немцев. Стало ясно, что германская армия не собирается штурмовать Париж и движется юго-восточнее.
      В битве на Марне, которая длилась четыре дня, участвовали 1275 тысяч немцев, миллион французов и 125 тысяч англичан. "Сократившие" дугу немецкие войска повернули на юг и подставили свой фланг войскам парижского района. 6 сентября 1914 г. французы нанесли удар по этому флангу. Военный губернатор французской столицы Галиени посадил два полка тунисских зуавов на парижские такси и бросил их на помощь фланговой контратаке. Командующий Первой армией немцев генерал Клюк записал: "Был лишь один генерал, способный вопреки всем правилам осмелиться действовать так далеко от своих баз, и этим человеком был Галиени"{206}.
      В знаменитой битве на Марне, где в боевое соприкосновение вошли более 2 млн. человек, фельдмаршал Клюк должен был отойти и окопаться. Генерал Мольтке писал супруге: "Ужас охватывает меня, когда я думаю о том, сколько крови пролито за месяц боев".
      На ход и исход битвы подействовало оцененное союзниками России обстоятельство. Как уже говорилось выше, в период вступления боевых действий на Западном фронте в решающую фазу нервы германского генерального штаба определенно дрогнули. Начальник германского генерального штаба фон Мольтке (племянник победителя французов в 1870 г.) допустил отклонение от плана, действуя более осторожно, чем завещал фон Шлиффен. Он направил на север Франции на 20% меньше войск, чем того требовал план Шлиффена, и, соответственно, на 20% увеличил численность войск, стоявших на восточных германских границах. Возможно, что это изменение было фатальным для германского наступления. 31 августа лорд Китченер телеграфировал командующему английским экспедиционным корпусом сэру Джону Френчу первое ободряющее сообщение текущей войны: "32 эшелона германских войск вчера были переброшены с западного фронта на восток, чтобы встретить русских".
      Возможно, их и не хватило Фалькенгайну в начале сентября на Марне. Фактор России сыграл свою спасительную для Запада роль.
      Находясь в 250 километрах от главной сцены событий и в то же время не желая упускать общей картины, фон Мольтке послал утром 8 сентября к Бюлову и Клюку на автомобиле подполковника Р. Хенча (начальник разведки германского генштаба) с целью на месте оценить положение, становящееся неясным в люксембургском штабе. Беседа Хенча с командующим Второй армии фон Бюловым имела решающее значение для судьбы "плана Шлиффена". Доминировал импозантный и старший по званию Бюлов. У французов есть возможность нанести страшный удар во фланг германских войск, наилучшим выходом для немцев было бы "сознательное концентрическое отступление"{207}. После долгой и обстоятельной беседы с фон Бюловым посланец главнокомандующего пришел к выводу, что от идеи "плана Шлиффена" невозможно не отказаться.
      Произошло "чудо на Марне", хотя и большой ценой - одних только французов погибло более 200 тыс. Командующий британским экспедиционным корпусом сэр Джон Френч в тот же день написал своей жене, что "приливная волна германского вторжения, по-видимому, остановлена... Я склонен думать, что немцы исчерпали свою силу, не достигнув своей цели"{208}.
      Военного министра Китченера Френч просил не недооценивать противника. "Их не может остановить никто, кроме высокоподготовленных войск, руководимых лучшими офицерами... Все их действия отмечены исключительным единством цели и взаимоподдержки; чтобы преодолеть нестерпимую усталость, они следуют жесточайшей дисциплине".
      Сэр Альфред Нокс записал в дневнике утешительную для себя мысль: "Время перестало работать на немцев". 7 сентября 1914 года стал черным днем в германской военной истории. 9 сентября немцы были вынуждены отступить за реку Марну, на сто километров восточнее.
      Первое осмысление войны
      Наступил первый промежуточный финиш, когда можно было подвести некоторые итоги. Французы отбили нападение немцев, немцы отбили наступление русских, русские отбили атаку австрийцев. Погибли лучшие воины, самые подготовленные профессионалы военного дела. Кровопролитие в мировой, невиданной доселе войне оказалось просто невероятным.
      Начало войны и первые кровавые битвы вызвали к жизни новое чувство реализма, ощущение драматизма происходящего. Жестокости войны проявили себя сразу - в массированных обстрелах, в жертвах среди мирного населения. Мольтке писал австрийскому коллеге Конраду фон Гетцендорфу: "Конечно же, наше наступление носит зверский характер". 19 сентября 1914 года восходящая звезда британской политики Дэвид Ллойд Джордж обратился к публике в Лондоне: "Огромный поток богатства, заполонившего нашу страну, уходит под воду - и появляется новая Британия. Впервые мы видим фундаментальные перемены в жизни, процессы, прежде невидимые из-за тропического роста богатства".
      В России выражалось чувство, что страшная драма войны сплотит народ огромной страны. Даже интернационально ориентированные социал-демократы сразу после начала войны предсказали в Думе, что
      "посредством агонии на поле боя братство российских народов будет укреплено, и сквозь ужасные внутренние беды возникнет общее желание видеть свою страну свободной"{209}.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56