Во имя Победы

      Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Нужно было не только уничтожать закоренелых врагов, но и открывать глаза темным, запуганным, забитым декханам, людям, обманутым муллами и баями. Об этой задаче не уставал напоминать комиссар полка Карпов. Беседуя с красноармейцами, партийными и комсомольскими активистами, он повторял:
      - Не забывайте, товарищи, что нам выпало счастье жить и бороться в историческое время. Мы несем свет правды и свободы многострадальной туркестанской земле. Каждый из нас - представитель Советской власти и, значит, представитель новой жизни, которая утверждается здесь...
      Да, мы ощущали себя представителями Советской власти, и это обязывало нас с особой требовательностью оценивать каждый свой шаг, каждый поступок. Оценивать с позиций не только текущего момента, сегодняшней конкретной ситуации, но и с точки зрения конечных целей и интересов нашей борьбы.
      Запомнились мне слова командира полка Такмурзина - человека горячего, чрезвычайно подвижного, выходца из кубанских казаков. Как-то басмачи напали на продармейцев, ехавших в кишлак Дигмай, расположенный примерно в 16 километрах от Ходжента, Туда был направлен эскадрон нашего полка, который разгромил банду, а многих басмачей взял в плен. Оказалось, что среди пленных немало бедняков. Разъясняя красноармейцам, почему нельзя подходить ко всем басмачам с одной меркой - не в бою, конечно, там все они враги, которых надо уничтожать, - командир полка заявил:
      - Тут некоторые несознательные бойцы говорят, что и с пленными басмачами у нас разговор должен быть на одном языке - на языке пули да шашки. Так-то оно так, да не совсем. Мы различать должны, кто по самому нутру своему враг нашей власти, а кто обманут, запуган муллой да курбаши. Если мы его лицом повернем к новой жизни, он сам того же курбаши пулей встретит!
      Не могу не упомянуть и о нашем начальнике штаба. Сухощавый, подтянутый, всегда безукоризненно выбритый, в зеркально сверкающих сапогах, он беседовал с нами, красноармейцами, не так уж часто, но зато каждая встреча с о ним давала очень многое. Начштаба ясно и просто излагал даже самую сложную задачу, разъяснял обстановку, особенности текущего момента. Он редко повышал голос, да это и не нужно было: любая его команда исполнялась немедленно и беспрекословно и сам он служил образцом выдержки и исполнительности. Это был Василий Данилович Соколовский, который впоследствии стал видным военачальником, Маршалом Советского Союза.
      В течение свыше полутора лет мне довелось быть в гуще событий в Туркестане. Я увидел воочию, что такое для людей труда Советская власть, осознал, что быть преданным ей - это значит не только трудиться достойно, но так же достойно и защищать ее. Понял, что любовь к Родине идет рука об руку с ненавистью к ее врагам. Сливаясь воедино в душе человека, они образуют прекрасный сплав веры в победу идеалов коммунизма и практической работы, активной борьбы во имя достижения этой победы.
      На стрежень
      В 1923 году основные силы басмачей в Самаркандской области были разбиты. Страна все прочнее становилась на рельсы мирной, созидательной жизни. А меня тянуло в родные волжские края.
      Откровенно говоря, мне очень хотелось остаться служить в армии. Я сроднился с бойцами и командирами. Мне по душе были и твердая воинская дисциплина, и четкий внутренний распорядок, и постоянная готовность в любую минуту подняться по тревоге, выступить в поход, выполнить боевую задачу. Однако лет мне было маловато, и с этой мечтой пришлось расстаться.
      Но как самое святое пронес я через всю жизнь воспоминания о коммунарах-чоновцах, о красноармейцах, о дружбе и товариществе, которые сильнее огня, сильнее смерти. Не раз мне доводилось видеть в действии солдатскую заповедь: сам погибай, а товарища выручай. Навсегда сохранилась в моем сердце любовь к армии, к людям многотрудной и почетной профессии, высокий смысл которой - защищать свою Родину.
      Забегая вперед, скажу, что с делом защиты Родины, укрепления ее обороноспособности оказалась неразрывно связанной вся моя жизнь. В 1976 году партия доверила мне руководство Министерством обороны СССР. И, встречаясь с молодыми воинами 80-х годов, я видел знакомые мне с юных лет черты преданность делу революции, решимость грудью встать на защиту родной земли, верность святому солдатскому братству, осознанную готовность к подвигу.
      Какими мы, комсомольцы, были тогда, в начале 20-х? Как жили, о чем мечтали? В памяти воскресает обстановка тех лет. Суровые, трудные дни. Только что - в ноябре 1920-го - героическим штурмом Перекопа и освобождением Крыма было покончено с иностранной военной интервенцией и закончилась гражданская война. Но на Дальнем Востоке шли бои с белогвардейскими отрядами. Лилась кровь и в борьбе с басмачами. Разруха. Мертвыми стояли цеха и заводы. Голод. Подорванным оказалось сельское хозяйство. Холод. Многие шахты Донбасса затоплены, не хватало топлива. Было трудно, очень трудно. Но общее настроение такое - трудности преодолеем. Нам, комсомольцам, дел хватает, мы не можем и не хотим стоять в стороне от гигантской работы, которую ведет партия В памяти свежа ленинская речь на III съезде комсомола. Как далеко вперед смотрел В. И. Ленин! Какие светлые, манящие дали открыл он перед нами!
      К будущему мы постоянно обращались сами. Голодные, раздетые и разутые, мы до хрипоты спорили о том, как будем жить, работать, какой замечательный порядок - наш революционный порядок - установится во всем мире. Мы готовы были отдать свои жизни за достижение этой великой цели - коммунизма. Но по-настоящему, всерьез задуматься о том, как ее практически достичь, помог нам Владимир Ильич. Он скачал, что именно молодежи предстоит задача создания коммунистического общества. Его слово, обращенное к нам, молодым, потрясло каждого до глубины души. Значит, построение коммунизма - это реальная жизненная задача, которую будет решать не кто-нибудь, а именно я, мои сверстники, решать вместе с коммунистами, вместе с теми, кто совершил Октябрьскую революцию, разгромил белогвардейцев и интервентов.
      Ленинский призыв учиться, связывая учебу с участием в общей борьбе всех трудящихся против эксплуататоров, зажег в нас подлинный энтузиазм. И всегда так же свежо, как десятилетия назад, звучали и звучат слова Ильиче о том, что быть членами Союза молодежи значит вести дело так, чтобы отдавать свою работу, свои силы на общее дело.
      В памяти встают картины бурных комсомольских собраний в диспутов. Особенно жаркими были у нас споры по идейным вопросам. Да это и понято: ведь обстановка тогда была очень трудной и сложной. Были у нас внешние враги, которых не отрезвило сокрушительное поражение, нанесенное им молодой Советской Республикой. Были и враги внутренние, которые искусно маскировалась, стремились использовать неопытностъ молодежи для того, чтобы посеять сомнения в целях и задачах революции, заронить мелкобуржуазные взгляды и нравы. Должен сказать, что врагов мы чуяли, что называется, нутром и давали им, да в не только им, а и всем, как мы их называли, "шатающимся", активный отпор. Главное же, что было в нас, - это постоянная заинтересованность в общем деле, стремление к тому, чтобы выполнить его как можно лучше, быть в самой гуще, на стрежне событий.
      Такую же кровную заинтересованность, такую же боевую комсомольскую атмосферу ощущал я на комсомольском собрании в одной из частей Московского гарнизона. С большим волнением выступал я на нем, чувствовал себя так, будто говорил от лица всего своего поколения. Конечно, мы, комсомольцы 20-х, многим отличались от нынешних комсомольцев. У нас не было такой высокой образованности и культуры. Но в главном, в том, что составляет суть комсомольского характера, жизненной позиции комсомольца, мы едины. Имеются в виду беззаветная преданность партии, коммунистическим идеалам, самоотверженность в труде на благо Отечества, непримиримость к классовым врагам, готовность к защите Родины.
      Нередко приходится слышать, как молодые сетуют на то, что они, мол, опоздали родиться, что время героев и подвигов прошло. Не могу согласиться с этим. Как не вспомнить здесь слова Максима Горького о том, что в жизни всегда есть место подвигу? Повседневная жизнь постоянно подтверждает, что ото действительно так.
      Вспоминается крупное учение войск и сил флота Советских Вооруженных Сил "Запад-81", проведенное осенью 1981 года. Во время выброски воздушного десанта гвардии младший сержант А. Упоров попал в едва раскрывшийся купол парашюта рядового Л. Манохи. Купола парашютов обоих десантников стали гаснуть. В считанные секунды молодые воины сделали единственно возможное в их положении: один обрезал запутавшиеся стропы, а другой выдернул кольцо запасного парашюта. Так они и приземлились - вдвоем на одном парашюте, и тотчас устремились в атаку...
      После боя я разговаривал с десантниками. Совсем еще юные, очень скромные ребята, такие же в общем, как все, кто служит в наших Вооруженных Силах, в частях и на кораблях. То, что именно на их долю выпало нелегкое испытание, случайность. Но совсем не случайность то, как вели себя воины в критической ситуации. Сами они смущались, когда их действия называли подвигом, убежденно заявляли, что так поступил бы на их месте каждый. И в этом у меня не было ни малейшего сомнения.
      Немало свидетельств величия души советского человека, самоотверженного выполнения им патриотического и интернационального долга дает повседневная жизнь. Они живут, трудятся, несут службу рядом с нами, среди нас - герои нашего времени. Нашего - значит советского. В едином славном строю плечом к плечу стоят Николай Островский и Виталий Бонивур, Петр Дьяков и Никита Изотов, Алексей Стаханов и Валерий Чкалов, Александр Матросов и Юрий Гагарин.
      Говоря о них, я думаю, как много сделала и делает Коммунистическая партия для воспитания молодежи, как заботливо, внимательно и требовательно растит она новые поколения, учит их воспринимать жизнь во всей ее глубине и сложности, сознавать свою роль и ответственность в решении стоящих перед страной задач.
      В юные годы намечается, а нередко и определяется направленность жизненной линии человека. Какой она будет, во многом зависит от того, насколько глубоко человек осознает свое место в революционном преобразовании мира. И здесь особенно велика роль старших товарищей, коммунистов, людей зрелых, умудренных жизнью. Мне в этом отношении очень повезло. Но об этом разговор отдельный.
      А тогда, в октябре 1923 года, я, только что демобилизованный из армии красноармеец, направлялся из Самарканда в Макарьев. Сюда был назначен помощником начальника милиции мой брат Николай, тоже только что демобилизовавшийся из армии. Вместе с нами ехала и наша мама.
      Макарьев - небольшой городок в Ивановской губернии, раскинувшийся на правом, высоком берегу реки Ушки, притока Волги. Свое имя он получил от расположенного здесь старинного монастыря. После большого пожара, случившегося незадолго до 1812 года, Макарьев был почти заново выстроен. Застройка велась по "звездному" плану, заимствованному у Костромы. Центр города - площадь Революции. Ее обрамлял по периметру своеобразный ансамбль двухэтажных домов красного кирпича, а от площади лучами во все стороны расходились улицы.
      Поселились мы временно на квартире у школьной учительницы. Вскоре брату выделили квартиру в доме для партийных и советских работников. Дом этот в городе называли уважительно и даже с некоторой гордостью: "наш Смольный", и мне, не скрою, было приятно сознавать, что я в нем живу.
      В "Смольном" обитали люди разные и по возрасту, и по характеру. Но что-то неуловимо общее было во всех них. В ту пору я не совсем сознавал, но хорошо ощущал исходившую от них притягательную силу. Тогда я не мог дать этому ощущению точное определение. И только гораздо позже понял, что это было обаяние чистых, открытых, доступных людей, обладавших той спокойной силой, которая выковывается только в борьба за новую жизнь. В них не было и тени зазнайства, кичливости или чванства, хотя посты по макарьевским масштабам они занимали высокие. Эти свои посты они рассматривали не как источник благ и привилегий, а как обязанность работать, работать больше, лучше, настойчивей, чем другие.
      Это были люди, одержимые работой. Жаль, что никого из них мне не довелось знать по-настоящему близко - слишком велика была разница в возрасте. Но пример их жизни, немалая часть которой проходила у меня на глазах, даже мимолетное по-соседски общение с ними, немногословные рассказы Николая о них - все это оставило неизгладимый след в моем сердце. Мой пусть и небольшой еще, но собственный опыт подсказывал мне, что рядом со мной живут и работают незаурядные люди. И очень хотелось быть похожим на них.
      Макарьевский период, как, впрочем, и вся моя жизнь, богат встречами с прекрасными людьми, общение с которыми дало мне очень многое.
      Учиться я пошел после непродолжительного семенного "совещания" в профтехшколу. Можно было пойти еще в школу второй ступени или в педагогическое училище, которые имелись в то время в Макарьеве. Но мне хотелось получить именно рабочую специальность, стать квалифицированным рабочим. Выросший в рабочей среде, я хорошо знал и любил ее. В отце, в своих братьях, в бойцах и командирах, партийных и советских работниках, которых мне к тому времени довелось узнать, я безошибочно чувствовал что-то особенное - это "что-то" порой называют рабочей косточкой. Это, наверное, правильно, но я бы определил его как основательность.
      Словом, я очень хотел стать рабочим и самый верный путь к этому видел в учебе в профессионально-технической школе. Она была, по сути, прообразом нынешних профтехучилищ, имела хорошую по тому времени материальную базу. Надо отметить, что Макарьевской профтехшколе позднее было присвоено имя бывшего ее ученика Героя Советского Союза гвардии рядового Ю. В. Смирнова. Его бессмертный подвиг, совершенный в годы Великой Отечественной войны, стал символом несгибаемой силы духа советского человека, основательности, прочности его характера. Этот подвиг не случаен. Думаю, немало для становления Юрия Смирнова как личности сделала Макарьевская профтехшкола.
      Построена была школа как единый комплекс. В него входили двухэтажный красного кирпича учебный корпус, мастерские, подсобные и бытовые помещения, дома для преподавателей и мастеров, паросиловая установка, которая обеспечивала профтехшколу электроэнергией. Тогда, в условиях острого энергетического голода в стране, это было прямо-таки роскошью, позволяло не только регулярно проводить занятия, обеспечивать бесперебойную работу школьных мастерских, но давало возможность устраивать в праздники и выходные дни прекрасные - с электрическим светом! - вечера отдыха.
      Занятия в школе продолжались с восьми часов утра до шести вечера. Первая половина дня отводилась для изучения общеобразовательных дисциплин и теории по специальности, вторая - для собственно профессионального обучения. Оно проводилось в мастерских и организовывалось так, чтобы каждый ученик ознакомился с несколькими профессиями, но хорошо освоил свою основную. Поэтому в первый год обучения все учебные группы по очереди трудились в литейной, модельной, кузнечной, слесарно-механической мастерских, а зачем, когда начиналась специализация, основная часть времени отводилась на работу в мастерской по избранной профессии.
      Такого рода политехнизация позволяла готовить рабочих с широким техническим кругозором, с разнообразными навыками, способных трудиться на любом производстве, что было очень важно в то нелегкое время, когда промышленность испытывала острую нехватку квалифицированных специалистов. Эго хорошо понимали и руководители школы, ее преподаватели, и мы, ученики. Мы занимались, без всякого преувеличения, заинтересованно, с огоньком. Выходило из строя ветхое оборудование - чинили его в неурочное время под руководством мастеров. Недоставало инструмента - изготавливали его собственными силами. В зимнюю стужу в чернильницах замерзали чернила - наловчились пристраивать пузырьки за пазухой. Трудней было в холодных мастерских - руки прилипали к железу, деревенели ноги. Разогревались на переменках азартной чехардой или "кучей-малой".
      А главное - не унывали. Все трудности и невзгоды преодолевали вместе с нами наши наставники - заведующий школой Николай Михайлович Афанасьев и сменивший его Андрей Васильевич Захаров, преподаватели и мастера Павел Александрович Русанов, Михаил Александрович Лебедев, Сергей Васильевич Сингалов и другие.
      Нашим кумиром был мастер, обучавший нас слесарному делу, Макар Андреевич Кананин. Человек внешне суровый, даже сухой, он близко к сердцу принимал наши заботы, жил нашими интересами, глубоко понимал нас. Нередко он был инициатором и непременным участником многих дел, которые не только давали школе средства к существованию, но и сплачивали нас, учили хозяйственности, ответственности. Главное же, что служило основой авторитета мастера среди учеников, да и в преподавательском коллективе - его бескорыстие, самоотверженность, какая-то просто кристальная честность в словах и поступках. К нам, ученикам, он относился как к равным, не делал скидок на возраст, требовал принципиальности в конфликтных ситуациях, был непримирим к любым проявлениям лени, расхлябанности, недобросовестности.
      - Вы - рабочие, - говорил он. - Так кто же за вас дело сделает, ежели не вы сами?
      Макар Андреевич сам окончил нашу профтехшколу в годы первой русской революции. Тогда она называлась реальным училищем. Участвовал в революционных выступлениях учеников, узнал вкус казачьей плетки и навсегда стал убежденным, непримиримым врагом царизма и, как он сам говорил, "вообще эксплуататоров". Трудиться ему довелось на многих предприятиях, некоторое время даже в Петербурге. А в 1923 году он вернулся в Макарьев, стал работать в родной профтехшколе мастером слесарного дела.
      Специальность свою Макар Андреевич зная превосходно, обращался с металлом так, что это вызывало у нас, будущих слесарей, настоящий восторг. Многому мы научились у нашего мастера, но главное, пожалуй, - умению все делать на совесть.
      Вообще пора учебы в профтехшколе была для меня временем многих открытий. И речь идет не только об общеобразовательных или профессиональных знаниях. Я открывал. если можно так выразиться, самого себя. Оказалось, например, что я могу сам, своими руками сработать и табуретку, и гаечный ключ, и даже изделие посложнее. Помню, как однажды Макар Андреевич, придирчиво измерив штангенциркулем изготовленную мной самостоятельно по чертежу деталь, произнес одобрительно:
      - А из тебя, Дмитрий, может неплохой слесарь выйти... В устах обычно скупого на похвалу мастера эти слова означали очень многое. Я, по-моему, зарделся от смущения.
      - Главное что? - продолжая разглядывать прищуренным глазом деталь, сказал мастер. - Главное - не бросил работу. А ведь не получалось сразу?
      - Не получалось...
      - То-то. В нашем деле характер выдержать надо. Без характера никакую работу по-настоящему не сделаешь. Так что молодец!
      Он отдал мне ставшую теплой от его рук деталь, и я посмотрел на нее уже совсем по-другому и чувствовал себя счастливым от того, что все-таки сумел ее сделать.
      Открывал я для себя у людей новые, порой неожиданные грани и черты их характеров. В 1923 году наша комсомольская организация решила создать своего рода летопись школы. Занялись училищным архивом. Тогда и обнаружились несколько секретных дел царской охранки, заведенных на неблагонадежных преподавателей и учеников. Среди тех, за кем охранка установила негласное наблюдение, были некоторые наши наставника, в том числе Иван Михайлович Моисеев. За ним числились многие "дела", направленные против царского режима, порой требовавшие, как мы понимали, незаурядной смелости, твердости и мужества. А мы-то считали нашего Ивана Михайловича тихоней!
      Вспоминая профтехшколу, я отчетливо видел нашу школьную стенгазету - с броскими карикатурами, немудреными короткими статейками. В них рассказывалось о хороших починах учащихся, их достижениях, остро критиковались недостатки. Хоть и маленькая была газета, но она тоже воспитывала. По ее призыву мы засучив рукава оборудовали механические мастерские, ремонтировали электростанцию, налаживали мельницу, ликвидировали аварии на водопроводе, восстанавливали пароходы.
      Нередко для выполнения каких-либо работ вызывались добровольцы. Как-то, еще в первый год моей учебы в школе, довольно поздней уже осенью, потребовалось перевезти дрова с противоположного берега Унжи. До начала 30-х годов по ней сплавляли лес. Причем сплавляли плотами или гусянами, белянами, соймами - сооружениями прочными, хоть и собранными без единого гвоздя. До десяти тысяч кубометров древесины составляло одно такое сооружение! И проводили его сплавщики по Унже, не теряя ни единого бревнышка. А с 30-х годов, и особенно в военное время, по реке начали сплавлять молевой лес. Унжа постепенно забилась, заилилась, заболотилась, стала несудоходной. Такая же печальная судьба постигла многие наши сплавные реки. Нам, хозяевам своей страны, негоже так небрежно обращаться с ее богатствами. Родная природа - наше общее достояние, и заботиться о ней надо всем. Перед моими глазами - та, давняя, Унжа и мы вдвоем с сокурсником Сашей Шабаровым в лодке - добровольцы по перевозке дров. Сделали несколько рейсов. И вот когда дров осталось чуть больше, как мне показалось, чем мы обычно загружали в лодку, я предложил забрать все, чтоб быстрей управиться. Саша засомневался:
      - Как бы не перевернуться. Куда там!
      - Много нужно воды, - говорю, - чтобы такую лодку перевернуть. Доедем!
      Поплыли. Я на веслах, Саша на корме. Уже у самых мостков при развороте зачерпнули бортом воды, да так, что лодка перевернулась. Мне-то ничего, я к воде, можно сказать, с рождения привычный, случалось и Волгу переплывать, да и в проруби не раз купался, а вот за Сашу испугался. Плавать-то он умел, я сам его научил. Но тут-то плавание не совсем обычное. Вот он и растерялся, молотит по воде руками, а сам, того и гляди, с головой уйдет на глубину.
      - Сашка! - кричу ему. - Не трусь! Плыви к мосткам!
      Вижу, вроде перестал он барахтаться, поплыл помаленьку, ухватился за мосток. Теперь и дрова можно вылавливать. Хорошо еще, что течение в этом месте спокойное, а у мостков и вовсе заводь образуется. Вот к ним и прибило часть бревен. Саша выкарабкался и багром стал их на мостки вытаскивать. Я лодку оттащил к берегу, а потом и за бревна взялся. Все до единого выловили.
      Когда о происшествии cтало известно заведующему, он, конечно, отругал нас. Но за то, что дрова мы все-таки доставили в целости и сохранности, похвалил. Мне же случай стал уроком: риск оправдан только тогда, когда он необходим, когда без него не достичь нужного результата.
      Наступившая зима была на редкость суровой. Но не лютыми морозами, не студеными ветрами запомнилась она. В эту зиму умер Ленин... Когда об этом стало известно в Макарьеве, мы все - и преподаватели, и ученики - собрались в школе. Горе было ошеломляющим. Никто не скрывал слез. Стужей будто сковало сердца. За несколько траурных дней мы намного повзрослели...
      В этот год наш комсомол стал Ленинским. Я всегда с волнением читаю слова Манифеста, с которым VI съезд РЛКСМ обратился ко всем комсомольцам, ко всей рабоче-крестьянской молодежи. "Не для красного словца, - говорится в Манифесте, - не из желания носить лучшее из всех имен, не только для того, чтобы почтить уважением память великого усопшего, приняли мы это решение. Нет, мы приняли его для того, чтобы вся трудящаяся молодежь всех народов, населяющих СССР, вместе со своим передовым отрядом - Коммунистическим Союзом Молодежи - прониклись единой волей и твердой решимостью научаться по-ленински жить, работать и бороться, осуществлять заветы, оставленные нам ЛЕНИНЫМ".
      Это была клятва. Клятва каждого комсомольца. И мы стремились быть верными ей во всех своих делах и поступках.
      В течение нескольких месяцев после скорбного января наша комсомольская организация пополнилась многими новыми членами. Да и вся ее работа приобрела какую-то особую боевитость, еще большую целеустремленность.
      Именно в профтехшколе я по-настоящему приобщился к комсомольской работе, почувствовал к ней вкус. Поручения организации выполнял старательно. Учеба мае давалась легко, и я с увлечением выполнял обязанности старосты группы, члена учкома, очень дорожил доверием товарищей, когда они избрали меня секретарем комсомольской организации школы.
      Много внимания уделяли мы политическому воспитанию учеников. Постоянную помощь в этой работе оказывали нам коммунисты школы. Особую заботу парторганизация проявляла о кружках политграмоты, занятия в которых проходили раз в неделю после работы в мастерских. Руководили занятиями комсомольцы. Один из них, Борис Тимофеев, мне особенно запомнился.
      Чем привлекал к себе этот простой, веселый и очень скромный рабочий парень? Думаю, прежде всего тем, что слово у него никогда не расходилось с делом. Он был и остался патриотом нашей профтехшколы. Мне довелось познакомиться с фотокопией интересного документа - поздравления, которое подполковник Борис Павлович Тимофеев прислал в Макарьев в дни полувекового юбилея школы. Он писал о том, что профтехшкола дала стране немало подготовленных, квалифицированных специалистов, которые внесли достойный вклад в создание и развитие тяжелой промышленности, составляющей основу могущества Родины.
      Мне довелось повстречаться с Борисом Павловичем уже после Великой Отечественной войны, которую он прошел от первого до последнего дня. Мы оба обрадовались встрече. Разговорились, вспомнили дом Тимофеевых, где мы нередко бывали. Отец Бориса, Павел Васильевич, учитель, был человеком высокой культуры, обладал глубокими и разносторонними знаниями. Мы любили слушать его неторопливые рассказы. Нередко он становился арбитром в наших бесконечных спорах.
      Большое влияние на нас оказывал и старший брат Бориса - Николай. Один из первых макарьевских комсомольцев, он был прирожденным пропагандистом и агитатором. Как здорово владел он словом, как мастерски умел убеждать! За спиной у него было секретарство в укоме комсомола, работа заведующим агитпропа в укоме партии, учеба, пусть и не законченная по болезни, в Ленинградском политехническом институте. А работал Николай Павлович Тимофеев редактором уездной газеты "Крестьянский край". Мы, комсомольцы, хорошо его знали и любили.
      Гостеприимный дом Тимофеевых связан в моей памяти еще с необыкновенно вкусными пирогами, которые пекла мать Бориса Александра Александровна. Мне кажется, нигде и никогда больше не ел я таких душистых и вкусных пирогов, как у Тимофеевых в Макарьеве...
      Дел у нас в комсомольской организации было множество. И все неотложные, все важные, все нужные. Партийная организация доверяла нам ответственные задачи, строго спрашивала за порученное. Товарищи не раз избирали меня делегатом на уездные и губернские комсомольские конференции. На одной из них я был избран членом Макарьевского укома комсомола. Уком даже ставил вопрос о моем переходе на работу в его аппарат. Но мне хотелось закончить учебу, об этом же, кстати, ходатайствовал перед укомом и педсовет школы.
      В укоме работали молодые, но имеющие немалый опыт трудовой и организаторской деятельности люди. Ceкретарем укома был Николай Яковлев. Район он знал как свои пять пальцев. В кабинете засиживаться не любил, предпочитал потесней общаться, как он говорил, с комсомолятами.
      - Бумаги, Дмитрий, конечно, нужны, - как-то сказал он мне в перерыве между заседаниями. - И порядок в них тоже нужен. Но они не должны заслонять собой жизнь. А ее стрежень - там, в организациях, на заводе, у станка, в поле. В общем, там, где люди...
      Хорошо помню и другого работника укома, председателя бюро юных пионеров Михаила Дворникова. Идеи, предложения, задумки сыпались из него как из рога изобилия, он вечно куда-то мчался, куда-то опаздывал, собирался сделать тысячу дел. И очень многое, несмотря на кажущуюся несобранность, успевал. Вообще говоря, комсомольская должность, которую он занимал, очень ему подходила. Детей он любил самозабвенно. И эта любовь была взаимной.
      Михаил многих из нас, комсомольцев профтехшколы, увлек своей любовью к работе с детьми, с пионерами. Мы с удовольствием возились с ними, проводили пионерские сборы, устраивали концерты, ходили в походы. Один из таких походов мне особенно запомнился.
      Как-то летним днем повел я группу пионеров в усадьбу Петровское, живописное место близ старого города Унжи. Вдоволь набегались, наигрались и во второй половине дня отправились домой. Ребята пели песни, смеялись, шутили, только Верочка Кузнецова была невесела. Я пробовал развлечь ее, спрашивал, что с ней, но она только губы закусывала и ничего не говорила. Но вот ей, как видно, стало совсем плохо, и, заливаясь слезами, она еле выговорила, что не может идти. Дети испуганно примолкли. Я тоже не на шутку испугался. Взяв Верочку на руки, я почти бегом устремился к дороге. Несколько километров нес девочку на руках, пока наконец нам встретилась телега. Уложив девочку на нее, я не сразу смог разогнуть руки, их будто судорогой свело. Верочку вовремя доставили в больницу. У нее оказался острый аппендицит. Операция прошла благополучно.
      Комсомольским поручением особой важности считали мы участие в работе по ликвидации неграмотности. Уком доверил мне проводить занятия с водниками. Народ это бывалый, ему палец в рот не клади. Накануне своего первого урока я изрядно поволновался. Готовился к нему так, словно предстояло сдавать трудный экзамен. Однако водники встретили меня доброжелательно. Оказалось, что никаких особых подходов к ним искать не нужно было. Главное - относиться к делу с душой и по-доброму делиться с людьми всем, что имеешь и знаешь сам, и они обязательно ответят тебе взаимностью... Мы регулярно занимались по 2 часа дважды в неделю после рабочего дня. Приходили на занятия обычно человек 50 - в основном люди пожилые, но были и молодые. И все они занимались с удовольствием и интересом.
      Думаю, успеху первого моего "учительского" опыта в немалой степени способствовало то, что один из мастеров производственного обучения в профтехшколе - Василий Васильевич Катанов в прошлом был водником, плавал механиком нa пароходе "Севастополь". У него я многому научился, а главное, на опыте общения с ним узнал некоторые важные профессиональные черты водников, что помогло быстрому установлению контакта с ними.