Королеву играет свита

И хотя безжалостное африканское солнце уже лишило ее северную нежную кожу юношеской свежести, она все еще была довольно привлекательна. Она немного пополнела и теперь стала еще более представительной в глазах простодушных африканцев. Ведь в бедной стране только богатые могли быть толстыми. А если толстый человек был белым, да еще и имел золотой зуб во рту… В глазах бедняков он казался миллионером!

Лара же разительно отличалась от своих нгольских сверстников. Если в Киеве ее называли негритянкой, несмотря на текущую в ее жилах славянскую кровь, то в Нголе она считалась русской. Цвет кожи у нее был заметно светлее, чем у ее чистокровных товарищей.

Во время многочисленных приемов во дворце президента Эдуарде Душ Картуша чета Жасинту смотрелась очень красиво: высокий, статный Нельсон с горделивой осанкой в форме ВВС — настоящий потомок древних воинственных вождей, его изящная жена с золотистой, будто припудренной солнцем кожей и их дочь — шоколадно-смуглая, гибкая, подвижная. Они были очень красивой семьей! Без их участия не обходился ни один прием, ни одно светское мероприятие, ни один пикник на лоне природы.

Порой, когда Катя сидела на вечеринке в удобном плетеном кресле с бокалом ледяного коктейля в руках и, щурясь от солнца, смотрела на беседующие светские пары, ее охватывала внезапная гордость. Можно ли было несколько лет назад представить, что она, «з/к Сорокина», будет общаться с дипломатами и послами, бизнесменами и президентами международных корпораций, на равных беседовать с первейшими людьми государства? .Могла ли она поверить, что будет болтать о воспитании детей с бывшим генерал-губернатором португальской колонии Касабланкой?

В смутное время борьбы ПОН и ОПЕН, после революции в Португалии, генерал-губернатора Касабланку безжалостно свергли с высокого поста. Теперь он прозябал на должности рядового чиновника в почтовом ведомстве и вечно дрожал за свою жизнь, оказавшуюся разменной картой в борьбе двух сторон. Бывший «его сиятельство» почтительно разговаривал с бывшей «з/к Сорокиной» и даже мечтал завязать с ней дружеские отношения. Все же мадам Жасинту — родственница советника президента господина Жонаса Жасинту. Кроме того, она подданная великого Советского Союза, и ее содействие может пригодиться бывшему «его сиятельству», когда запахнет жареным. Ведь солдаты его страны обладают дурной привычкой: поднимать на колья отрезанные головы своих свергнутых главарей.

— У вас прелестная дочурка, — улыбался господин Касабланка, блестя белками глаз. — Мой сын Руль с ней одного возраста. Они могли бы подружиться…

— Было бы чудесно, — вежливо отвечала Катя. Лара в это время сломя голову носилась в стае черных, белых, смуглых сорванцов, отпрысков руководящей элиты страны.

Вот она лупит по спине тоненького черного мальчишку, верткого и гибкого, как змея. Тот дразнит ее, высунув розовый язык, и, выведя девчонку из себя, бросается со всех ног от града ударов. Это и есть отпрыск бывшего генерал-губернатора Рауль, несносный сорвиголова. Если бы история повернулась по-другому, сейчас он был бы сыном первого лица страны, возможно, будущим главой республики…

— Рауль — противный мальчишка! — со слезами на глазах подбегает к матери Лара. — Он говорит, что я белая, как червяк, и дразнит меня самкой бабуина. Говорит, что я воняю, как все белые.

— Мальчик шутит, — улыбается Катя. — Но, если хочешь, дай ему сдачи.

И девочка бросается вдогонку за обидчиком. Она настигает его, валит на траву и вцепляется в курчавые волосы. Детей с трудом разнимают.

Кто бы мог подумать, что ее дочь, дочь арестантки, будет лупить почем зря генерал-губернаторского отпрыска? Катя улыбается и качает головой. Да, пожалуй, никто…

Кто бы мог подумать, что ее малышка через десять лет станет женой этого черноголового пацаненка и первой леди страны? Да, пожалуй, никто…

Глава 13

Луанга тревожно бурлила в ожидании войны. Пороховой привкус гари явственно ощущался даже в богатых кварталах. Напряжение возрастало. Даже обеспеченные белые граждане не чувствовали себя в безопасности. Возле рыбного рынка изнасиловали и убили повариху португальского посольства, немолодую белую женщину, и, кто это сделал, было неизвестно. Потом обстреляли машину английского посла, убили шофера — неслыханный прецедент для страны, где белый человек всегда считался господином.

Средь бела дня на Авенида де Феверейро, центральной набережной, бегущей вдоль Атлантического океана, подростки нападали на пожилых людей и забрасывали их камнями до смерти. Детские банды наводили ужас на всю округу, некоторым из убийц было всего лет восемь-девять от роду. Случайные прохожие в их дела не вмешивались, полиция тоже. Полицейским уже несколько месяцев не платили зарплату, так же, как и военным, чиновникам, госслужащим. Некоторые из нихсобирались в шайки, чтобы разбоем добыть себе пропитание.

Богатые кварталы до поры до времени не знали перебоев с электричеством и водопроводной водой, но вскоре и они разделили общую участь горожан. Во время холодных зимних туманов, обычных на побережье, роскошные виллы погружались в непроницаемую темень.

Бешеная инфляция за короткое время сделала спринтерский рывок, кванза обесценилась в десять раз. Президент Душ Картуш ввел смертную казнь за торговлю валютой на черном рынке, но страх смерти никого не останавливал — ведь здесь ее запах носился в воздухе, как аромат цветущих тропических цветов, и был привычен, как глоток воды.

Падение уровня жизни повлекло за собой падение авторитета правительства и армейского командования у граждан. Армия глухо бурлила. Рядовые ненавидели высших офицеров, которые жили в роскоши, тогда как остальные прозябали на грани жизни и смерти. Командование обвиняли в ухудшении обстановки в стране, в коррупции, в семейственности. Теперь Катя ежесекундно боялась за жизнь мужа. Ей рассказали, как однажды часовой застрелил полковника, который замешкался, доставая свое удостоверение личности во время проверки документов в аэропорту.

Он получил 27 пуль: солдат разрядил в него весь магазин автомата «АК-47».

Каждую ночь в городе слышались звуки «тамборов». Монотонный барабанный бой провожал души покойных в загробный мир. Умирали, в основном, дети. Они умирали от дизентерии и от инфекционных заболеваний, которые никогда не считались опасными. Рокот «тамборов» тревожил душу даже больше привычных автоматных очередей.

Начались перебои с продуктами. По утрам возле дома можно было видеть стайку отощавших детей, которые с голодным блеском в глазах караулили, когда из дома вынесут отбросы. Они дрались из-за картофельных шкурок и протухшего маргарина и жадно вымазывали пальцем донышки пустых консервных банок.

Советских специалистов в городе совсем не осталось. Все они вернулись домой — в то время Россия стояла, опасно покачиваясь, на самом краю пропасти.

Однажды Катя с Ларой возвращалась домой из школы. Джип умело лавировал в потоке машин, широкополая шляпа закрывала лицо от палящего солнца, а Лара болтала о том, что произошло за день в школе. От ее голоса в ушах стоял непрерывный звон.

Может, именно это послужило причиной того, что Катя не заметила, как на дорогу откуда ни возьмись выпал абсолютно пьяный полицейский. В последнюю секунду перед столкновением джип успел затормозить, и полицейский лишь легонько стукнулся лбом о капот и рухнул под колеса. Разобиженный неуважением, оказанным представителю власти наглой белой особой в джипе, он неуверенно поднялся и, качаясь на ногах, выхватил из кобуры пистолет.

Выстрел прозвучал как удар хлопушки, у колес автомобиля взмыл крошечный фонтанчик пыли.

Визжащая толпа с корзинами бросилась врассыпную.

Второй выстрел пробил лобовое стекло, и на нем зазмеилась снежинка, такая непривычная для жаркого континента.

— Не стреляйте, я жена полковника Жасинту! — крикнула Катя, пригибая голову.

В ответ еще одна снежинка украсила стекло.

Тогда Катя выхватила дочку из салона и бросилась с ней на землю, в раскаленную пушистую пыль.

А полицейский все стрелял и стрелял.

Внезапно со стороны ближайших домов послышались ответные выстрелы, потом все стихло. Рядом зазвучали мужские голоса.

Вооруженные люди с нашивками повстанцев окружили машину. Испуганная Лара тихонько скулила, прижимаясь к матери.

На дороге в пыли лежало тело полицейского, из-под него осторожно пробиралась струйка черной крови.

Оказалось, жену полковника Жасинту спас патруль ОПЕН, чей штаб находился неподалеку. После недавнего перемирия повстанцы с апломбом будущих хозяев свободно перемещались по городу.

Кате и Ларе помогли подняться с земли, отвели в штаб, дали напиться. По счастью, там оказался телефон, и вскоре примчалась вызванная по звонку охрана.

После пережитого Катя весь вечер плакала. Именно в тот день она впервые заговорила об отъезде. Нельсон успокаивал жену, уверял ее, что опасаться нечего, правительственные войска нынче сильны как никогда, и случившееся — всего лишь случайность, обычная для военного времени.

Последовавший в 1991 году распад Советского Союза совершенно неожиданным образом сказался на судьбе их семьи, разрушив их хрупкое счастье.

По Договору о дружбе и сотрудничестве, подписанному в октябре 1976 года. Советский Союз оказывал Нголе экономическую и военную помощь. Но эта помощь была не столько экономической, сколько военной. Вооружение правительственных войск осуществлялось за счет старшего русского брата. За это Нгола исповедовала марксистские принципы, вызывая у американцев скрежет зубовный.

Однако после краха социалистического монстра пора было искать более влиятельных союзников, чем издыхающий северный гигант, и республика Нгола без труда изъяла из своего названия слово «народная». Осторожные американцы обещали много и щедро, но от официальных поставок оружия пока воздерживались. У мятежников ОПЕН проблем с оружием не было — доходы от нелегальной торговли алмазами помогали им чувствовать себя все более уверенно.

Постепенно правительственная армия, уступая повстанцам, стала сдавать партизанам завоеванные земли район за районом. За полтора месяца мятежники заняли 55 населенных пунктов. Вскоре уже столица была наводнена войсками враждующих сторон, то и дело вспыхивали перестрелки.

Когда Катя в очередной раз привезла дочку на занятия, к ней подошел второй секретарь посольства Костиков. Это был приятный мужчина в очках, и с его лица в последнее время не сходило выражение озабоченности.

— Екатерина Юрьевна, Советское правительство рекомендовало своим гражданам в целях безопасности временно покинуть страну, — сообщил он. — Вы можете отправиться в Москву вместе с семьями сотрудников посольства.

— Нет! — покачала головой Катя. — Куда я поеду? Здесь мой дом, здесь мой муж.

— Боюсь, что уже через неделю будет поздно, подумайте, — предупредил второй секретарь. — У вас дочь.

Но Катя только легкомысленно махнула рукой. На душе было тревожно, но возвращаться в Союз не хотелось. Это быдло не осмелится напасть на богатые кварталы! Пьяная солдатня может только громить лавки мелких торговцев и стрелять, перепившись в кабаках!

В таком напряженно-тревожном состоянии духа она вернулась домой. Мужа не было дома, деда Жонаса тоже. Нтама сообщила, что Нельсона вызвали в штаб ВВС, а его отец сейчас во дворце президента Душ Картуша на совещании.

До позднего вечера Катя просидела одна. Нельсон не возвращался, свекор тоже.

Ночь она провела без сна, дрожа от страха, вслушиваясь в далекие звуки ночного боя. То казалось, что разгорается на соседней улице перестрелка, выстрелы приближаются, становятся все громче, то они внезапно стихали вдалеке, и в доме воцарялось тревожно пульсирующее безмолвие.

Утром тишину притаившегося дома внезапно прорезал звонок. Звонили из посольства.

— Екатерина Юрьевна? Вы еще не решились? Мы только что отправили один борт, вечером пойдет еще один. И это будет, по всей видимости, последний рейс повстанцы теперь контролируют аэродром и согласны выпустить из страны только женщин и детей. Торопитесь!

— Нет, — прошептала Катя твердо, — я не могу уехать без мужа. Его сейчас нет дома, я не знаю, где он. Я не могу сбежать.

— Но подумайте о дочери!

— Нет, — категорически отрезала она.

Надо было во что бы то ни стало выяснить, где находится Нельсон. В штабе ВВС долго не брали трубку.

Наконец она дозвонилась. Бесконечно усталый голос сообщил ей, что вчера вечером самолет полковника Жасинту сбили повстанцы. Очевидно, экипаж погиб или захвачен в плен.

— Не может быть! Вы лжете! — закричала Катя по-русски, но в ответ послышались короткие гудки.

Тогда она попыталась дозвониться до рабочего кабинета отца Нельсона. Он должен спасти своего сына! Он должен поднять войска в городе и вырвать Нельсона из рук мятежников!

Бесполезно! Телефон не отвечал.

Напрасно она крутила ручку аппарата, вызывая телефонистку. Всеобщая неразбериха захватила и телефонную станцию.

Катя обессиленно опустилась в кресло. Может быть, в теленовостях сообщат что-нибудь о сбитом самолете, об экипаже, о Нельсоне?

Вспыхнул голубоватым светом экран телевизора.

На этот раз вместо привычной ведущей, приветливой мулатки с шоколадной кожей и почти европейскими чертами лица, на экране единолично властвовала черная каменная физиономия в военном берете набекрень. Это был один из генералов повстанческой армии Альтино Банго Сапалало по прозвищу Бок. Он говорил:

— С трех часов ночи власть в стране перешла к ОПЕН… Дворец Душ Картуша окружен, правительственные войска разоружены…

Это был конец! Еще час-другой — и мятежники ворвутся во дворец! Всем известно, как повстанцы расправляются с правительственными чиновниками…

Значит, отца Нельсона, защиту и опору их небольшой дружной семьи, ждет ужасная смерть…

Но может быть, генерал лжет? И та и другая сторона обожали приукрашивать действительность, до небес превознося собственные победы и преуменьшая таковые у противника. Может, все еще не так страшно и дед Жонас сумеет спасти своего сына?

Однако нельзя сидеть на месте, нужно что-то делать Катя вызвала Нтаму.

Сообщила, что должна уехать, но скоро вернется.

— Идите с Ларой в подвал, сидите тихо. Не выходите ни при каких условиях. Выйдете только, когда я вернусь. Про Нельсона она не сказала ни слова.

Мотор джипа завелся с пол-оборота. Куда ехать? В посольство? Там по горло заняты эвакуацией собственных семей и ничем не смогут ей помочь. До ее семейной трагедии там никому нет никакого дела, своих проблем по горло.

Надо ехать к падре Насименту! — решила она. И правительственные войска, и мятежники всегда с почтением относились к миссионерам. Миссионеры, Церковь — это была единственная нейтральная сторона в затянувшемся конфликте. Падре со своей сестрой Изабеллой с радостью приютят ее и Лару. В их миссии они будут в полной безопасности!

Джип притормозил возле знакомого беленого здания католической миссии.

Окна были распахнуты настежь, жалюзи подняты — и это настораживало. Кто в такую жару открывает окна нараспашку?

— Есть тут кто? — крикнула Катя, осторожно толкнув незапертую дверь.

Тихо, пусто… Валяются пустые бутылки, битая посуда, вещи, лекарства разбросаны на полу — случай небывалый для Изабеллы, которая всегда исповедовала культ чистоты и порядка.

Катя приоткрыла дверь в спальню.

Она шагнула через порог и застыла, не веря своим глазам: на крюке под потолком качались тела падре Насименту и его верной Изабеллы.

Мухи черной шевелящейся массой облепили глаза, ноздри и вывалившиеся изо ртов языки.

Зажимая рот. Катя опрометью бросилась из комнаты. Земля горела у нее под ногами.

— Мамочка! —Заплаканная дочь бросилась на шею. — Я думала, тебя убили!

Она сбивчиво рассказала о том, как они с Нтамой сидели в подвале, на улице стреляли, а потом в дом ворвались вооруженные люди. Они бегали по комнатам, чего-то искали, рылись в шкафах, но потом, ничего не найдя, убрались восвояси.

— А мы закрылись в подвале и сидели тихо-тихо, — сообщила Лара с гордостью. — Я ничего не боялась, правда!

Иного выхода не было — только отъезд. Катя бросилась собирать вещи, но потом махнула на них рукой и принялась звонить в посольство. Она хотела сказать, что согласна лететь.

Телефон посольства не отвечал. В трубке были слышны сухие щелчки и гудение — линия оказалась повреждена.

Бросив в сумку документы и деньги. Катя вновь включила телевизор.

Может, опасная заварушка уже закончилась и все улеглось? Может, правительственные войска уже разгромили повстанцев и уезжать нет необходимости?

Однако на экране все еще царила все та же самодовольная генеральская рожа.

Пора было решаться. Сквозь слезы Катя попрощалась с Нтамой, посадила дочь в машину, вырулила за ворота.

В зеркале заднего вида постепенно удалялся уютный белый особняк, в котором прошли долгие пять лет ее жизни. Возможно, лучшие пять лет…

Она увеличила скорость — надо было как можно быстрее проскочить опасные кварталы, где бродили обезумевшие от мародерства повстанческие войска. 'Если ее схватят, то не простят ей ни белой кожи, ни богатой одежды, ни дорогой машины.

Конец ее будет ужасным. Может, хотя бы ребенка они пожалеют?

Посольство встретило ее наглухо задраенными окнами. Напрасно Катя сигналила перед воротами — все было тихо. Наконец небольшое оконце в глинобитной стене отворилось, и чей-то голос встревоженно произнес:

— Вы хотите привлечь сюда побольше солдат? Что вам нужно?

— Я… Мы приехали на самолет, — запинаясь, произнесла Катя.

— Все уже в аэропорту. Езжайте, может, успеете.

Джип понесся по улицам, не разбирая дороги. Вслед ему слышались возмущенные крики пешеходов, пару раз кто-то выстрелил вдогонку.

Еще издалека виднелся на взлетной полосе знакомый силуэт серебристой «аннушки» с красным флагом на борту — слава Богу, успели!

Бросив автомобиль. Катя с дочерью метнулась к самолету. Черный охранник в берете преградил им дорогу, что-то лопоча и угрожая автоматом. Она оттолкнула его что есть силы и отчаянно бросилась вперед.

«Пусть стреляет в спину, — подумала она на бегу. — Пусть стреляет, мне уже все равно. Может, лучше умереть, чем возвращаться в Союз?»

Но солдат не стал стрелять и опустил автомат.

Катя подбежала к трапу. Посадкой распоряжался второй секретарь Костиков.

— А, это вы! — облизнул он сухие, спекшиеся губы. — Проходите в салон.

Сидячих мест больше нет, располагайтесь на полу.

И, немилосердно потея, он продолжал руководить погрузкой посольских документов в грузовой отсек.

В салоне был ад — спертый воздух, плач детей, стоны больных, истерические причитания женщин. Катя с Ларой еле-еле нашли местечко в проходе.

Теперь можно было немного передохнуть. Здесь они были в относительной безопасности. Они были со своими, они летели в безопасную, мирную Россию, где никто не стрелял, не врывался в дома, не вешал людей на деревьях…

Через несколько минут погрузка закончилась. Захлопнулся бортовой люк, и самолет после короткого разбега взмыл в кобальтовое бездонное небо.

Только тогда Катя вздохнула с облегчением. Впереди ее ждала холодная безразличная Москва.

Глава 14

Борт посадили во Внукове, а не в Шереметьеве, где собралась основная масса встречавших. Самолет приземлился на закате дня, учитывая перелет и разницу во времени.

Еще при подлете к аэропорту пассажиры стали рыться в багаже, выискивая теплые вещи. Катя запоздало вспомнила, что сейчас декабрь, в России, стало быть, зима, а на ней только шорты и рубашка с коротким рукавом, на Ларе — тоненькие туфельки и легкое платьице. И у них нет ничего теплого!

Самолет вздрогнул, прокатился по асфальтовой дорожке, заметенной серебристой пылью, и наконец замер. В иллюминаторе под тяжелым неприветливым небом сколько хватало взгляда расстилалась белая целина с настороженным ежиком коричнево-серого леса у горизонта.

Стюардессы предусмотрительно облачились в синие драповые пальто с крошечными самолетиками в петлицах. Морозный воздух вихрем ворвался в открытый люк.

— Пойдем, Лара. — Катя осторожно тронула сонную дочь.

— Холодно, мам, — поежилась девочка. — Почему так холодно?

— Хоть и холодно, зато не стреляют, — оптимистически заметила их соседка, пожилая женщина из торгпредства. Она достала из сумки шорты и принялась натягивать их для тепла прямо под шелковое струящееся платье.

На трапе ледяной ветер пронизал насквозь дрожащие, избалованные африканским теплом тела.

— Что это, мама? — Лара подняла на ладони пригоршню пушистой сверкающей крупы.

— Это снег, доченька, — объяснила Катя, — Он холодный.

Закрываясь боком от ветра, они побежали к зданию аэропорта. Жидкая кучка встречающих бросилась навстречу пассажирам злополучного рейса из Луанги.

Катя знала, что ее некому встречать.

Перемены, случившиеся со страной за последние пять лет, здесь, в аэропорту, ощущались особенно остро.

— Такси! Такси! — шипели бравые молодчики с красными мордами, позвякивавшие ключами. — Кому такси?

Здание аэропорта было оккупировано кургузыми некрасивыми палатками, полными самого безобразного, самого отвратительного барахла по самым высоким ценам. Было очень много нищих. Стойкий запах мочи витал под высоким потолком аэровокзала, перебиваемый ароматом жареных пирожков.

— Мама, хочу есть! — сообщила Лара, плотоядно глядя на тележку, где торговка с грязными руками, кокетливо украшенными чумазыми нарукавниками, выдавала страждущим аппетитно пахнущие пирожки.

— Подожди, Лара. Нам еще нужно обменять доллары.

Услышав магическое слово «доллары», из воздуха соткался молодой, недурно одетый человек вороватого вида и предложил свои услуги.

Катя достала из кошелька единственную купюру. В спешке она захватила с собой только нгольские деньги, совершенно бесполезные фантики в любой стране, кроме самой Нголы. По счастью, у нее оказалась одна американская двадцатка. Что такое курс рубля к доллару, Катя представляла плохо. Об инфляции она, конечно, знала, отец писал в письмах, но одно дело знать в теории и совсем другое — на практике.

Молодчик сунул ей в ладонь целую горсть бумаги. Катя с удивлением смотрела на пачку смятых сторублевок. До ее отъезда, еще пять лет назад, на эти деньги можно было припеваючи жить целый месяц. Поначалу вырученные деньги казались огромными.

Катя накупила целую гору пирожков, по которым, честно говоря, соскучилась за пять лет, вручила их Ларе и отправилась на почту отбивать отцу телеграмму. Что делать дальше, она не знала.

Она присела на скамейке, жуя пирожок, огляделась. Люди в собачьих дохах, кургузых драповых пальто и огромных меховых шапках изумленно оглядывались на нее и дочку, одетых, точнее, раздетых по июльской моде.

К ним приблизился милиционер, попросил документы. Катя достала нгольский паспорт, объяснила ситуацию. Тот сочувственно хмыкнул, взял под козырек.

— Где можно переночевать с дочерью? — спросила она.

— Здесь! — Милиционер с усмешкой обвел рукой грязные скамейки, где вповалку спали плохо одетые люди.

— А гостиница здесь есть? — брезгливо поморщилась Катя.

— Есть, но там нужно на лапу дать, чтобы устроили. Лучше в город ехать.

Что же делать? Катя ни на что не могла решиться. Еще утром, в Луанге, ей казалось, что Москва — это земля обетованная. А оказалось, здесь еще хуже, чем там. Не стреляют, нет… Но они здесь никому не нужны. И этот ужасный, пронизывающий насквозь холод!

— Мамочка, у меня болит живот, — внезапно бледнея, произнесла Лара. Ее шоколадная кожа посерела. Несмотря на холод, на лбу выступила испарина. — Мне плохо!

Внезапно она застонала, вздрогнула, и ее вырвало. Катя металась возле дочери, не зная, что делать. Ей казалось, что девочка умирает.

Кто-то из догадливых пассажиров сбегал за врачом, и вскоре Катя с дочкой оказались в медпункте.

— Пирожки! — безапелляционно произнесла врач, глядя на девочку, и упрекнула:

— Что ж вы, мамаша, такой гадостью ребенка кормите, кооперативными пирожками?

— Я… я не знала, что нельзя, — пролепетала Катя. — В мое время было можно.

— В ваше время, — усмехнулась врачиха. Она начала делать промывание желудка Ларе. — А теперь нельзя. И одеть надо ребенка потеплее, простудится же.

— Нам не во что, — объяснила Катя.

— Да вот в зале ожидания ларьков полно. Из-за границы прилетели, небось денег полно.

Но денег было очень, очень мало…

Все же, послушавшись совета врача. Катя прошлась вдоль анфилады приветливо сверкавших огоньками киосков. Среди коробок с презервативами, порножурналов, заколок для волос и вызывающей расцветки бюстгальтеров она присмотрела для Лары драповое ношеное пальтишко и потрепанную куртку для себя.

Потом она все же отважилась на то, о чем думала все время. С трудом нашла единственный работающий телефон-автомат, выстояла возле него длиннющую очередь, набрала номер, который помнила наизусть.

— Алло, — ответила трубка ленивым молодым, знающим себе цену голосом.

Это, наверное, была Даша. — Кто это?

— Это я, Катя…

— Какая еще Катя?

Пришлось долго объяснять, какая именно.

— Я сейчас позову маму, — недовольно проговорила Даша. Видно, ей не очень-то хотелось поддерживать родственные связи;

Наконец в трубке прозвучал знакомый грудной голос, который вспоминался ей бессонными ночами.

— Мне не хотелось беспокоить вас, но я в безвыходном положении. Мы в аэропорту, без денег, без одежды… Да еще Лара чем-то отравилась, ей плохо…

— Не знаю, как я могу помочь, — удивленно-холодно отозвалась мать. — У нас сейчас у самих очень трудное положение. Мы сами перебиваемся с хлеба на воду. А что отец? А ты не попробовала устроиться в гостиницу? У тебя, наверное, есть валюта?

Катя швырнула трубку и отошла от телефона. На что она надеялась, чего ждала, дура!

В это время Ира с удивлением прислушивалась к разговору матери.

— Мама, кто это?

— Это опять она! — с тяжелым вздохом проговорила Нина Николаевна. — Опять она приехала меня мучить.

— А где она? — спросила Ира. Между темных бровей образовывалась упрямая складка.

— В аэропорту… О Боже, я уже опаздываю на вечер в Кремлевском дворце!

Лена, одеваться мне, быстрее! крикнула она Кутьковой. И вновь тяжело вздохнула. — Не знаю, как я буду теперь выглядеть, меня так взволновал этот звонок. Надо же, сколько лет она обо мне не вспоминала, а теперь появляется в самый неподходящий момент, чтобы опять попросить денег. — Она обескураженно покачала головой. — Ирочка, ты куда, солнце мое?

— По делам! — бросила Ира, вылетая из дому в небрежно накинутой дубленке.

Нина Николаевна продолжала жаловаться, гневно сметая пылинку с отглаженного брючного костюма:

— Прямо сердце разрывается, как подумаю о ней… Все могло бы быть по-другому, если бы ее тогда у меня не отняли. И вот теперь… За что боролись, на то и напоролись! Пусть теперь сами расхлебывают!

Таксист заломил до Внукова огромную цену. Ире пришлось согласиться.

В аэропорту она тщетно выглядывала в толпе пассажиров высокую белую женщину с чернокожей девочкой лет десяти.

В медпункте сказали, что да, была у них такая Сорокина-Жасинту с больным ребенком, но с полчаса назад она забрала дочь и куда-то уехала.

— А куда, не знаете? — спросила Ира с надеждой.

— Конечно нет, — ответили ей.

В это время Катя с сонной Ларой на руках тряслась в переполненном автобусе по дороге в город. Автобус был битком набит, и потому там оказалось сравнительно тепло. В толпе не так бросалась в глаза странная парочка, одетая совсем не по сезону.

После неудачного звонка матери, сморгнув обиженные слезы, Катя принялась вновь листать записную книжку. Книжка была старая, потрепанная, хранила массу адресов давно не нужных и давно забытых людей. Затуманенный влагой взгляд внезапно наткнулся на написанный красной пастой номер и надпись с завитушками: «Аля, Москва».

— Алька! — вспомнила Катя. Это была та самая Алевтина, с которой они отбывали наказание в Мордовии. Она москвичка. Может, приютит старую приятельницу, подругу по несчастью?

Лишь тот, кто сам побывал в адских условиях зоны, может понять ее ужасное положение. Куда им, этим сытым самодовольным москвичам, зажравшимся дефицитом, погруженным в свои суетные дела…

— Алю можно?

— Аля здесь больше не живет, — удивленно задребезжал старческий голос.

— Простите! — Катя уже хотела повесить трубку. Слезы вновь защипали глаза, отчаяние накатывало волнами.

— …Алечка сейчас живет у мужа. Хотите, продиктую телефон?

— Конечно хочу!

Кажется, ей наконец-то начало везти!

— Артистка, ты? — закричала в трубку удивленная подруга. — Ты в Москве?

Откуда?

— Из Африки, — проговорила Катя, улыбаясь сквозь слезы.

— Давай дуй немедленно ко мне! Встретить у. метро тебя не могу, я с маленьким сижу, а муж на работе.

Заснеженный многоэтажный дом тепло, по-домашнему светился окнами. В подъезде нахлынули знакомые, полузабытые запахи. Она давно забыла, как пахнут дома в России — горелой капустой, кошачьей мочой, прелой картофельной шелухой и еще чем-то таким родным, узнаваемым даже через годы и расстояния.

Катя вдавила кнопку звонка. Дверь долго не открывали. В квартире слышалось приглушенное бульканье голосов, испуганно мигнул глазок, а потом створка гостеприимно распахнулась и… — на пришедших радостно уставилась бeлозубая чернокожая физиономия, приветливо сверкая голубоватыми белками глаз.

— Папа? — удивленно проговорила Лара, потирая кулачками сонные глаза.

— Здравствуйте, я Даниель! — Невысокий улыбчивый негр отступил в прихожую, приглашая войти.

— Что, удивилась? — рассмеялась Алевтина, выходя из комнаты. На ее руках капризно сопел чернокожий курчавый мальчик с плоским носом и пухлыми губами. — Это он мой муж, мой Даньельчик. Он из Нигерии.

Даниель оказался милейшим человеком и отличным парнем. Он был совсем не против, чтобы Катя переночевала у них, и вообще отнесся к ее положению с пониманием. Ведь он на собственной шкуре испытал, как тяжело чернокожим в России, а дочка Кати тоже была черной, как и его сын. Он даже предложил ей деньги на дорогу.