Клуб разбитых сердец

Ариэль никогда не могла понять, отчего он бывает так несдержан на язык, когда они остаются вдвоем. Ведь с другими, особенно с женщинами, он всегда изысканно вежлив. Интересно, что бы подумали его пациенты, доведись им услышать Алекса во время любовного акта. И пошли бы они на прием к психиатру, который, перед тем как лечь с женой в постель, смотрит по видео порнографические фильмы?

Что касается развода, то весть о нем оказалась, как гром среди ясного неба.

Конечно, в тот день, когда Алекс вернулся из своей ежемесячной поездки в Вашингтон, где уже давно пользовал одну пациентку – члена конгресса, он был в странном настроении.

После ужина вопреки обыкновению не удалился к себе, а сказал Ариэль, что им надо поговорить. В кабинете он долго смотрел на нее, не произнося ни слова, и Ариэль уж решила, что ему захотелось заняться любовью, хотя сегодня и не понедельник. Но она ошиблась. Ровным голосом, будто речь шла о погоде, он объявил, что им надо развестись.

* * *

– Ты напоминаешь лодку с пробитым днищем, Ариэль, – начал он. – Дурак я был, что женился на тебе. Мне нужна настоящая женщина, а не невропатка вроде тебя, которая только, и умеет что носиться с мячом по площадке.

Ариэль и слова вымолвить не сумела, только подивилась, как всегда, почему это Алекс, ненавидевший спортивные зрелища, так часто прибегает в разговоре к спортивной терминологии.

– Тебе понадобится адвокат, – продолжал он. – Я уже переговорил с Джеймсом Краветтом. Он проследит, чтобы твои интересы не пострадали. – Алекс на секунду замолчал, не сводя с жены своих водянистых глаз. – Как тебе наверняка известно, по законам штата Калифорния половина моей собственности принадлежит тебе и, естественно, наоборот. Меня бы вполне устроило выкупить принадлежащую тебе часть этого дома. У меня здесь кабинет, так что переезжать было бы неудобно, ну а тебе здесь бродить в одиночку тоже не с руки.

Неподалеку от Эмбаркадеро-плаза строятся новые дома, там тебе будет хорошо.

Наконец-то к Ариэль вернулся дар речи. Она стала уговаривать его отказаться от своих намерений, но тщетно. Как обычно, Алекс в конце концов своего добился.

Оглядываясь назад, Ариэль видела теперь, что тот единственный бунтарский жест, что она себе позволила, отдавал некоторым ребячеством. По совету Лэйрда Фермента, своего двоюродного брата, она обратилась к Арнольду Уотерфорду.

Толковать о своих интимных проблемах с Джеймсом Краветтом, партнером мужа, с которым он каждую среду играл в гандбол, показалось ей унизительным. Разумеется, Алексу она сказать об этом не осмелилась. Он и представления не имел, что сегодня утром она отправилась на встречу с незнакомым адвокатом. Впрочем, какая разница? Сейчас, когда жизнь ее разлеталась на куски, ничто уже не имело значения.

Она не выдержала и негромко всхлипнула. Сидевшая рядом женщина с каштановыми волосами оторвалась от журнала и посмотрела на нее; Ариэль поспешно опустила голову, делая вид, что целиком поглощена чтением прошлогоднего номера «Нью-Йоркера», лежавшего у нее на коленях. Вроде она где-то видела эту даму. Ариэль никогда не запоминала лиц, как, впрочем, и имен. Еще один повод для недовольства Алекса, который как раз ничего не забывал, особенно когда сердился.

Ариэль вздрогнула – дверь в приемную со стуком распахнулась. Секретарша, пожилая дама с острым личиком, скверно уложенными пегими волосами и порывистыми движениями, С явным раздражением подняла голову. Впрочем, увидев, кто пришел, она тут же заулыбалась:

– Миссис Деверю, добрый день. Боюсь, вам придется подождать. Мистер Уотерфорд немного задерживается, но с минуты на минуту будет.

Женщине, которую назвали миссис Деверю, это явно не понравилось. Она беспокойно обвела глазами комнату, остановившись взглядом сначала на Ариэль, потом на ее соседке; ни та ни другая ее явно не заинтересовали.

– Прелестно. Вот уж что я ненавижу, так это ждать.

– Я пыталась дозвониться до вас, но никто не взял трубку.

– Сегодня я рано ушла за покупками – у домработницы выходной.

Говорила она быстро, отрывисто. На даме были темно-серый костюм, отороченный норкой, и меховая шляпка в тон.

Ариэль, которая плохо разбиралась в моде, почудилось в ней что-то русское. Хотя, строго говоря, красавицей миссис Деверю не назовешь, Ариэль была уверена, что многим, а особенно Алексу, которому всегда нравились элегантные дамы, она показалась бы именно таковой.

Ариэль непроизвольно вздохнула, и соседка, смотревшая, как вновь прибывшая устраивается в кресле напротив, перевела на нее сочувственный взгляд:

– Ожидание не самое приятное занятие, верно?

Ариэль искоса посмотрела на нее. Шикарная дама – клетчатая юбка цвета винного камня, шерстяной жакет, болотно-лиловый берет. Сама Ариэль предпочитала мягкую, свободную одежду, редко надевая костюмы из плотной ткани. После замужества она всячески старалась одеваться соответственно случаю, а одежду, которую любила по-настоящему – она хранилась в сундуках на чердаке, – приберегала для дома. Сегодня – исключение, ибо она и понятия не имела, какой костюм приличествует для консультации с адвокатом – разве что власяница да голова, посыпанная пеплом. Нынче утром Ариэль почти час провела, роясь в набитом одеждой большом встроенном шкафу, и в конце концов остановилась на одном из любимых своих светло-зеленых, в талию, платьев, словно сошедшем прямо с обложки «Вога» 1924 года.

Как хорошо было бы, часто думала она, родиться на шесть десятков лет раньше. Со своей осиной талией и тонкой шеей она точно вписывалась бы в стиль той эпохи, и хотя бы уже поэтому к ней не предъявляли бы особых претензий. Для большинства женщин восьмидесятые, может, и лучше, но что делать тем, кто не умеет быть независимым? Им-то как приспособиться ко времени?

– Вам на какое время назначено? – спросила соседка.

– На десять, – робко улыбнулась Ариэль. – Правда, я на полчаса опоздала, но вроде бы это не имеет значения.

– Не пойму, что могло задержать Арнольда, то есть мистера Уотерфорда.

– Понятия не имею. А у вас когда с ним встреча?

– Вообще-то в двенадцать, но я управилась с покупками быстрее, чем рассчитывала. – Она дружески улыбнулась Ариэль:

– Меня зовут Дженис Мурхаус.

– Ариэль Фер, то есть я хочу сказать Ариэль ди Русси.

Ей понравился голос новой знакомой: сильный, густой. На вид Дженис Мурхаус лет на пятнадцать больше, чем ей – Ариэль всего двадцать один, – а впрочем, почему она так решила, ведь у ее соседки ни единого седого волоса, а вокруг полных губ всего несколько морщинок Что же до косметики, то, похоже, она ею не злоупотребляет. Да и вряд ли у нее в этом есть нужда. От Дженис так и веяло здоровьем и энергией, и в атмосфере этой жизненной силы Ариэль почувствовала себя едва ли не призраком.

Она раздумывала, что бы такое сказать, когда дверь снова открылась и в приемной появилась очередная посетительница.

Секретарша подняла взгляд. Лицо у нее так и вытянулось от удивления. Новенькая была совсем юной, настолько юной, что веки у нее были чуть припухлые, как у ребенка. Стройная, тоненькая, но при этом под оранжевым свитером, плотно облегавшим фигуру, полная, хорошо развитая грудь выпячивалась вперед даже несколько агрессивно. Но главное – волосы, именно они заставили Ариэль, позабыв о приличиях, буквально впериться в незнакомку взглядом. Волосы были рыжие, не имбирного цвета, не морковного или каштанового, нет – огненно-рыжие, и светились они, словно нимб.

– Вот это да, – негромко проговорила Дженис Мурхаус. – Прямо-таки зулуска из Ирландии.

Честно говоря, Ариэль не знала, что такое зулуска, но согласно кивнула.

– Вроде бы цвет свой, – рискнула заметить она.

– Это уж точно, – откликнулась блондинка, которую секретарша назвала миссис Деверю. – Кому придет в голову краситься в такой цвет?

Дженис Мурхуас отложила номер «Города и деревни» на стоявший рядом мраморный столик. На ее лице появилось какое-то странное выражение, словно молния в нее ударила.

Или неожиданная мысль промелькнула, подумала Ариэль с необычной для себя проницательностью.

– Что скажете? – выдохнула Дженис Мурхуас.

– Простите? – вежливо откликнулась Ариэль.

– Мне тут одна мысль в голову пришла…

– Вам назначено, мисс?

– Пока еще миссис. Ну да, конечно, иначе что бы я здесь делала? Я звонила в прошлый понедельник, и вы обещали записать меня на прием.

– Ах, да. Морнинг Глори Брауни, не так ли?

– Именно так. – Новенькая неожиданно улыбнулась. – И зовите меня, пожалуйста, просто Глори.

Ариэль смотрела на нее как зачарованная. Удивительно, насколько улыбка может менять внешность человека. В вызывающем наряде, со всей этой косметикой она выглядела… дешевкой. Но стоило ей улыбнуться… И зачем ей столько грима с такой-то внешностью? Может, чтобы скрыть синяк под глазом. Он, правда, побледнел, но все-таки еще заметен.

Похоже, улыбка обезоружила даже секретаршу. Она пустилась в объяснения, которыми других не удостоила.

– Что-то я начинаю беспокоиться, – заметила она. – Мистер Уотерфорд всегда звонит, даже если на несколько минут задерживается. Разумеется, вы можете подождать, только все эти дамы впереди вас.

– Подожду, – сказала Глори. – До шести мне все равно делать нечего. К тому же я едва держусь на ногах.

Ариэль машинально посмотрела на ее ноги. Сама она предпочитала босоножки, сшитые на заказ, чтобы они точно подходили к ее узкой стопе. Глори же Брауни была обута в туфли на каблуках-гвоздиках по крайней мере в четыре дюйма высоты, а колготки, которые ничуть не скрывала ее короткая кожаная юбка, были черные и тонкие, как паутина. И когда это такие снова вошли в моду? – подумала Ариэль.

– Каждому свое, – пробормотала блондинка, уловив взгляд Ариэль, и добавила:

– Похоже, мы все в одной лодке.

Что она имеет в виду? Что всем приходится ждать или что все разводятся – Ариэль не вполне поняла, но на всякий случай кивнула Дженис Мурхаус, смотревшая куда-то в пространство, встрепенулась:

– О чем это вы, миссис Деверю?

– Меня зовут Шанель. А разве не ясно? Ведь Арнольд занимается исключительно бракоразводными делами. Стало быть, все мы, естественно, разводимся.

– Ну да, конечно, – согласилась Дженис.

Наверное, это одна из тех дам-интеллектуалок, промелькнуло в голове Ариэль. Встретившись с Дженис взглядом, она удивилась теплоте и живости, светившимся в ее глазах. Выглядела она словно… словно вполне довольна жизнью, что странно, если иметь в виду, где они и зачем здесь находятся.

– Так. Даю Уотерфорду еще пару минут, а потом ухожу, – проговорила Шанель Деверю. – Ненавижу ждать.

Ариэль в очередной раз кивнула, хотя ее-то ожидание ничуть не раздражало. Под пристальным взглядом миссис Деверю она так и залилась краской.

– Что-то ваше лицо мне знакомо, может, встречались где?

Ариэль съежилась в кресле.

– Да вряд ли, иначе я бы наверняка запомнила, – тихо проговорила она и вздохнула с облегчением, когда рыжая, закончив переговоры с секретаршей, пересекла комнату и плюхнулась на стул рядом с Шанель.

– Не возражаете, если я присяду здесь? – спросила она.

– Добро пожаловать в клуб, – ответила блондинка, и Ариэль показалось, что в улыбке ее мелькнуло что-то злобное.

Глава 6

Чтобы чувствовать себя хорошо, Шанель Деверю требовалось всегда одеваться элегантно, где бы она ни была. Ради этого она тратила уйму времени на изучение моды и преуспела на этом поприще настолько, что с первого взгляда угадывала руку сколь-нибудь известного модельера. Любила она также заниматься покупками. Бывало, целый день потратит только на то, чтобы перейти из «Найман-Маркуса» к «Иву Манену», а оттуда в модную лавку неподалеку от «Мишн Долорес», которую обнаружила совершенно случайно, и все затем лишь, чтобы найти какую-нибудь мелочь – пояс, колготки, иногда просто пуговицу, – идущую к основному костюму.

А случалось, и вообще ничего не покупала, просто наслаждалась самим процессом хождения по магазинам. Она и с Жаком Деверю разводилась потому, в частности, что тот урезал ее расходы на одежду, заявив, что она его по миру пустит своими капризами. Утверждение дикое. На самом деле покупки она совершала в высшей степени осмотрительно, покупала Порой так дешево, что друзья от зависти с ума бы сошли, если бы, конечно, с нее сталось рассказывать им, что она не гнушается и магазинами, где вещи продаются со скидкой, и даже оптовыми складами.

Вот Шанель движется вдоль прилавков, вытаскивает из кучи, словно наугад, блузку, либо платье, либо юбку, и нате вам премилая вещица, есть на ней марка шикарного магазина или нет. Условие только одно: все должно быть высшего качества, и все должно быть практично.

– Вот этого, – говорила она своей дочери Ферн, – Жак как раз и не может понять. Нет у меня никаких капризов.

Уверена, что его мать тратит на одежду в четыре раза больше, чем я.

– Да, но тратит-то она свои собственные, – откликалась Ферн, получая в ответ не слишком-то «материнский» взгляд.

Ферн, которой исполнилось уже семнадцать, была плодом первого брака Шанель и самим своим существованием напоминала о старой промашке.

Шанель было шестнадцать, когда она сбежала с инструктором по конному спорту в средней школе, где тогда училась.

Абдул был строен и высок; его карие глаза были глубокими, как колодец, а выглядел он в своем тесно обтягивающем тело жокейском костюме и кожаных сапогах прямо как сын арабского шейха, за какового себя и выдавал. Они предавались любви ночами, прямо на полу в конюшне, и любовником он был таким страстным, и клятвы верности звучали так убедительно, что в конце концов она сбежала с ним в Рино, где они и поженились.

Беда только в том, что оба они лгали друг другу.

Он считал, поверив ей, что у Шанель есть собственное состояние, а Шанель была уверена, что Абдул происходит из знатного арабского рода – просто переживает трудную полосу жизни. К тому же она не сомневалась, что в постели он всегда будет на высоте. Она ошиблась в обоих случаях. Быстро обнаружилось, что он вообще никакой не араб – настоящее его имя Альберто Росселини, и родился он в Йонкерсе, штат Нью-Йорк, в семье мусорщика.

Это еще можно было пережить, если бы не перемены в постели. Когда стало ясно, что овдовевший отец Шанель, до тех пор потакавший всем ее капризам, не собирается накачивать деньгами своего безродного зятя, медовый месяц кончился. Инструктор по конному спорту не только обманул ее, он еще и выдохся как любовник, ибо сексуальные претензии сластолюбивой женушки оказались для него чрезмерными. Вот Шанель и бросила Эла Росселини (он же Абдул Хассан) и с неприличной поспешностью вернулась домой. И все бы ничего, но тут обнаружилось, что вся эта эскапада оставила о себе память в виде живого сувенира. Об аборте отец и слышать не хотел, так что через несколько месяцев на свет появилась Ферн. И пристала к Шанель на всю жизнь, как репей.

Ко всему прочему вскоре после рождения Ферн отец ввязался в какую-то биржевую авантюру и потерял почти все, что имел. Таким образом, Шанель, имевшая все основания рассчитывать на безбедную жизнь, в одночасье стала чуть ли не нищей, к тому же матерью с нежеланным младенцем на руках.

Когда малышке исполнилось два месяца, Шанель вернулась в школу, оставив Ферн со своим отцом. Вообще-то ее собрались было исключить за этот побег, но отец пригрозил школьной администрации судебным процессом, заявив, что следует более внимательно подбирать кадры. А когда он сказал, что уже говорил с адвокатом, начальство сменило гнев на милость; правда, стипендии на последние два года Шанель все же лишили.

Не стать в школе парией Шанель помогли ее исключительно острый язычок и умение постоять за себя, хотя за глаза косточки ей всячески перемывали. Тяжело было, конечно, ощущать, что так называемые подружки смакуют твое грехопадение, но Шанель выдержала, делая вид, что ей наплевать.

Через два года она получила диплом и, закрывая за собой двери школы, поклялась, что заставит своих мучителей сполна расплатиться за все издевательства, пусть на это всю жизнь придется потратить.

И вот теперь как будто становилось ясно, что и впрямь на это могут уйти все отведенные ей Господом сроки. В двадцать один год, вскоре после смерти отца от инфаркта, она вышла за Жака Деверю, ошибочно решив, что громкое имя соответствует материальному преуспеянию избранника. Внушительный особняк на Пасифик-Хайтс, принадлежавший семье еще до землетрясения и пожара 1906 года, великосветский круг, в котором вращались Жак с матерью, – все это сбило Шанель с толку.

Она долго водила его за нос, наконец позволила, после изнурительной осады, затащить себя в постель, а через два месяца произошло венчание в старой церкви Святой Марии, за которым последовал прием с большим наплывом именитых гостей, что нашло свое отражение в светской хронике.

Но вскоре выяснилось, что Шанель ошиблась снова. Во-первых, Жак был далеко не богат, во всяком случае, не так богат, как она думала, а главное, он оказался скуп, как Гобсек.

Вытянуть из него деньги стоило колоссальных усилий, и лишь то обстоятельство, что имя Деверю открывало доступ в высшее общество Сан-Франциско, удерживало ее до поры до времени от развода.

Но теперь он зашел слишком далеко. За последний год с ним вообще невозможно стало иметь дело, а недавно Жак заявил, что урезает ее содержание до четко определенных границ и, более того, настаивает, чтобы она прекратила свои выходы в свет.

Спорить Шанель не стала. Какой толк возражать ничтожеству, да еще и упрямому, как осел. Она просто круто повернулась и направилась прямиком к телефону звонить Арнольду Уотерфорду, адвокату, который вел ее первый бракоразводный процесс.

Вот так и оказалась она в свои тридцать четыре года в приемной Арнольда Уотерфорда, вооруженная длинным перечнем претензий к Жаку Деверю. Как это доченька назвала ее, услышав о разводе? Вечной неудачницей? Ну что ж, когда у Ферн появится новый отчим, не только богач, но и по-настоящему светский человек со связями, она еще поблагодарит мать.

Шанель беспокойно поерзала и бросила взгляд на золотые часики. Уже почти двенадцать, где же он, черт возьми? Ведь она сказала секретарше, что в час у нее другая встреча – что было не правдой – и что она устала ждать, что было правдой.

Эта дамочка, пародия на женщину, только плечами пожимает.

– Наверняка мистер Уотерфорд будет с минуты на минуту, – чопорно сказала она, когда Шанель подошла во второй раз. – Видимо, его задерживают какие-то важные дела, обычно он исключительно пунктуален.

Заскучав от чтения старого выпуска «Архитектурного обозрения», Шанель отложила в сторону журнал и поочередно оглядела женщин, собравшихся в приемной. Рыжая с этой сумасшедшей прической ее совершенно не заинтересовала, Дешевка – таков был ее приговор. Две другие уже были здесь, когда она пришла, и, похоже, изнывали от нетерпения. Будь та, что сидит слева, постарше, можно было бы подумать, что сна бредет в арьергарде молодежной революции, – выгоревшие, развевающиеся волосы, да и одежда под стать. Похоже, у нее менструация. Одежда, впрочем, дорогая, только явно из сундука либо в лавке старьевщика куплена. И все-таки в этой женщине что-то было – чувствуется, что она не из простых.

И лицо знакомое, где она могла ее видеть?

Другая, в пиджаке от «Брукс бразерс», юбке из шотландки и сапогах, выглядела совершенно иначе. Симпатичная, совсем еще молодая. Пожалуй, фунтов десять лишнего веса, но зубы и густые блестящие волосы – просто загляденье.

Была бы настоящей красавицей, если бы занималась своей внешностью.

Не мой круг, решила Шанель и переключила внимание на вновь прибывшую, которая как раз усаживалась рядом. Типичная жительница предместья. Туфли-лодочки, которые всем своим видом словно бы кричат: «для городских улиц», наверное, куплены в «Мейсиз», оттуда же и пальто из поддельного кашемира. С другой стороны, кожаная сумка стоит наверняка больше, чем все остальное вместе взятое. Подарок, решила Шанель. Рождественский подарок, какой дарят жене, если муж попадется в руки какому-нибудь оборотистому продавцу.

Шанель почувствовала, что ее тоже рассматривают, и машинально улыбнулась. Соседка улыбнулась в ответ, но как-то странно, только нижней половиной лица. Ей больно, бедняжке по-настоящему больно, подумала Шанель, испытывая редко посещавшее ее чувство сострадания.

– Вам на какое время назначено? – участливо спросила она.

– На половину двенадцатого. Секретарша говорит, что вы все впереди меня.

– Если он не появится сию минуту, мне лично придется уйти, – пожала плечами Шанель.

– А вы… – Женщина смущенно замолкла. – Впрочем, извините, это не мое дело.

– Да чего там, все мы здесь по одному и тому же делу.

Так что нечего стесняться. Это у вас впервые?

– Ив последний раз. – Лицо у соседки вытянулось.

– Ну, у меня это второй развод, но в монастырь я не собираюсь. Вообще-то говоря, у меня уже… – Шанель недоговорила, скосив взгляд на женщину, которую она мысленно обозвала Дитя Цветов. Ну конечно! Ее зовут Ариэль… Ариэль как ее там. Они однажды виделись на благотворительном обеде. Та пришла в сопровождении Лэйрда Фермента, который представил ее, кажется, как кузину. Замужем за психиатром и, судя по всему, разводится. Неудивительно, что она странно одета. Когда у тебя, как у всех Ферментов, денег куры не клюют, можно хоть в дерюгу облачиться, никто и бровью не поведет.

– У вас уже?.. – вернула ее к оборванному разговору соседка.

– Не важно, – вежливо улыбнулась Шанель. – Наверное, нам пора познакомиться. Меня зовут Шанель Деверю.

– Стефани Корнуолл. У вас чудесное имя.

Голос ее звучал сдавленно, и Шанель внезапно почувствовала раздражение.

– Да бросьте вы переживать, – отрывисто сказала она. – Развод надо воспринимать спокойно, как вещь вполне естественную – Боюсь, не получится. Мне кажется, это самое страшное, что у меня было в жизни.

– А почему бы не подойти к этому с другой стороны?

Почему бы не сказать себе: у меня появляется шанс начать все сначала? И кто знает, как все обернется.

– Это верно. Кто знает, как все обернется, – уныло откликнулась Стефани Шанель заметила, что дамы, сидевшие в мягких креслах, перестали болтать и прислушиваются к ним. Она воспользовалась этим, чтобы втянуть в беседу кузину Лэйрда.

– Слушайте, а мы вроде знакомы, – оживленно затараторила она. – Вы ведь кузина Лэйрда Фермонта, верно?

– Да, но разве… Точно, мы виделись на этом жутком… – Она вспыхнула и замолкла.

– Да, действительно, кошмарная была тусовка. И блюда несъедобные, и речи эти тягучие. Если б не благотворительность, ноги моей там не было бы. Помню, я еще тогда хотела с вами поближе познакомиться, да разве в такой толчее поговоришь!

– Куда там. Ненавижу толпу. Алекс говорит… – Внезапно Ариэль сникла, на глазах у нее появились слезы.

– Алекс – это ваш муж? – спросила темноволосая.

– Да. Он говорит, что надо появляться на людях, но дело всегда кончается тем, что я забиваюсь куда-нибудь в угол и мечтаю, когда же наконец можно будет вернуться домой.

Алекс – другое дело, он хорошо себя чувствует в обществе, умеет буквально в нескольких словах сказать так много, и ему даже голос не приходится повышать, чтобы услышали…

– А я на вашей стороне, – вздохнула Стефани Корнуолл. – Не люблю всякие там вечеринки-коктейли.

– А я – университетские чаепития, – сочувственно улыбнувшись, подхватила женщина, сидевшая рядом с Ариэль. – Мой муж работает в Стэнфорде, он профессор социологии. Порой мне кажется, что на очередных женских посиделках я просто умру.

– Но теперь-то вы от них свободны? – заметила Шанель, явно недовольная тем, что в их тет-а-тет с кузиной Лэйрда кто-то вмешивается.

– Ну да, если только… – Дженис резко оборвала себя.

– Ясно, ясно, понимаю, что вы имеете в виду. Вообще-то говоря, я не…

Ее прервала секретарша:

– Извините, но только что звонил мистер Уотерфорд. – Из-под шиньона у нее показались пряди волос мышиного цвета, и она неловко пыталась вернуть их на место. – Он попал в аварию.

Услышав испуганное восклицание Дженис Мурхаус, секретарша поспешно добавила – Нет-нет ничего страшного, миссис Мурхаус Но врачи говорят, что лучше бы ему провести день в больнице. Надо убедиться, что нет сотрясения мозга. Он предлагает перенести свидание со всеми вами на другой день, если можно, на субботу, потому что как раз сейчас у него масса дел.

Не ожидая ответа, секретарша поспешно удалилась.

В приемной повисло молчание. Шанель думала, как бы продолжить разговор с Ариэль, но тут вмешалась жена профессора.

– У меня замечательная идея, – бодро заявила она, что, учитывая обстоятельства, показалось Шанель совершенно неуместным. – Раз скоро никто из нас еще не обедал, почему бы не продолжить беседу за столом? У меня все равно заказан столик на половину первого в университетском клубе. Буду счастлива, если вы присоединитесь. Разумеется, плачу я.

Глава 7

Едва переступив порог роскошно обставленной приемной Арнольда Уотерфорда, Глори почувствовала себя не в своей тарелке и так и не смогла избавиться от этого ощущения. Хотя никто из уже находившихся там женщин не обратил на нее внимания, по крайней мере сначала, она была уверена, что в душе они подсмеиваются, как это ей хватило наглости обратиться к такому знаменитому адвокату. Потому с таким трудом и скрыла она удивление, когда выяснилось, что приглашение Дженис пообедать вместе распространяется и на нее.

Именно это удивление, а также природное любопытство заставили ее присоединиться к компании. Но к тому времени, как они добрались до места назначения – это было побитое временем здание из мрамора и гранита в двух кварталах от адвокатской конторы, – Глори уже спрашивала себя, а что, собственно, ей здесь нужно. Впрочем, даже и сейчас можно было бы найти какой-нибудь предлог и удалиться, если бы не всегдашнее упрямство.

– Упряма, как косоглазый мул, – говаривала в таких случаях бабка, которая перебралась в Калифорнию из Арканзаса в годы Великой депрессии.

– Тупица чертова, – подхватывала мать, и если Глори не отскакивала вовремя, то для убедительности следовала увесистая оплеуха.

Именно упрямство позволило Глори вопреки всем обстоятельствам поступить в престижную, почти на уровне колледжа, школу, чем она втайне гордилась. Будь у нее в голове такая же труха, как у сестер, она до сих пор глотала бы дерьмо, которым ее потчевал Бадди. Но вместе с тем из того же самого упрямства Глори заставила Бадди жениться, когда выяснилось, что она беременна.

Не то чтобы он потерял к ней интерес, когда она сказала ему, что ждет ребенка, – как бешеный, набрасывался, едва случай подворачивался. Но это не мешало ему уговаривать ее сделать аборт, а когда Глори заявила, что ни за что не станет убийцей собственного ребенка, попытался было заставить подписать договор с одним из тех учреждений, что находят для нежеланных младенцев приемных родителей.

Ко всему прочему он непрестанно пилил ее, что надо же, мол, быть такой идиоткой, чтобы не предохраняться, а когда она говорила, что ребенка делают двое и что можно было бы пользоваться презервативом, он только плечами пожимал – О таких вещах должны думать девушки. Однажды она взорвалась и пригрозила судом, который докажет, что отец – он.

Скандал мог получиться изрядный, поскольку в контракте, который Бадди подписал со спортивным клубом, был специальный пункт, касающийся нравственности, так что в конце концов Бадди пришлось сдаться и жениться на ней.

– Короче, во всей этой чертовой истории она виновата ничуть не меньше, чем он. Впрочем, теперь это прошлогодний снег. Ребенок родился мертвым, а Глори получила урок. В следующий раз, когда всерьез придется иметь дело с мужчиной, головой будет думать, а не задницей.

Ну а пока она ни за что не позволит этой компании чопорных дам вывести ее из себя. Глори с удовольствием припомнила, как быстро поставила секретаршу на место. Да, это ей тоже дано от рождения. Славненькая – так отзывался о ней один из учителей. Двуличная – так говорили в семье, может, потому, что она уже давно оставила всякие попытки быть славной с домашними.

Но посторонних она всегда могла очаровать, если хотела.

Собственно, доказала это Глори еще в школе, когда ее избрали самой популярной ученицей второго года обучения. Избрали, между прочим, те же мальчишки и девчонки, что всего год назад так безжалостно потешались над ней. Только сама Глори знала, чего стоит постоянно улыбаться, шутить и прикидываться, будто не слышишь и не видишь, как издеваются над твоим костюмом, рыжими волосами и манерой говорить.

И уж коль скоро она приняла это приглашение на обед, надо пройти этот путь до конца. А там, чем черт не шутит, может, и польза какая-нибудь будет.

Вслед за другими Глори прошла через тяжелую дверь со скромной медной табличкой «Университетский клуб»; дверь была такая старая, что вся ее лакированная поверхность покрылась паутиной крохотных трещинок. Оглядывая гигантский полуосвещенный вестибюль, Глори вновь испытала сильное желание повернуться и уйти.

Снаружи университетский клуб ничем не отличался от тысячи других подобных ему зданий, построенных еще до землетрясения, обыкновенный камень, разве что мрамора много да и в состоянии не лучшем пребывает. Но изнутри, ничего не скажешь, настоящий класс. Да, «класс» – самое точное слово.

Пусть медные ручки потерты, а коричневая кожа на диванах и стульях поцарапана, но выцветшие ковры – настоящий Восток, а картины маслом, развешанные на стенах, старинные, как в музее Де Янга.

Столики в ресторане, примыкавшем прямо к вестибюлю, были покрыты белоснежными, из чистого льна, скатертями, приборы из серебра с орнаментом, в вазах свежие цветы, а на пожилых официантах гладко отутюженные сюртуки: все в точности подпадает под определение «Класс». Именно – с большой буквы.