Хвосттрубой, Или Приключения Молодого Кота

— Он пробыл со мной дольше, чем кто-нибудь другой, Летка, — заключил он.

Ее, казалось, обеспокоило то, что он употребил это сокращенное имя.

— Я вовсе и не пыталась тебе помешать, — горестно сказала она. — Просто посоветовала, как, по-моему, было бы лучше… Он сделался очень странным, — добавила она через миг.

— Кто мог бы его упрекнуть после всего, что он перенес? — возразил Фритти.

— Кто мог бы упрекнуть любого из нас?

— Знаю, Хвосттрубой. Бедный Шустрик. Да и Гроза Тараканов. — Фритти вопросительно глянул на нее, но Мимолетка печально покачала головой: — Я еще не спросила, но, пожалуй, знаю. Он был… Ну, ты слишком запоздал, чтобы помочь ему, верно?

Фритти взвесил свою тайну и решил сохранить ее.

— К тому времени, когда я нашел его… Грозы Тараканов не было.

«И это сущая правда», — подумал он.

— Такие печальные времена, — сказала Мимолетка. — Пожалуй, я отведу тебя к Шустрику. Завтра, ладно? — Фритти одобрительно кивнул. — Я его ведь не знала, — продолжала она. — Я о Грозе Тараканов. Понимаешь, я вовсе не хочу тебя обидеть, Хвосттрубой, но у тебя самые странные друзья и знакомые!

Фритти засмеялся.

— А на обратном пути я тебя перегоню! — сказал он, и они понеслись как одержимые.

Вместе с рассеянными лучами Раскидывающегося Света появились Сквозьзабор и другие гости.

Фритти, приободренный прогулкой, разглядел принца, вразвалку идущего сквозь подлесок; влага поблескивала на космах его шкуры. Бок о бок с ним шествовала изящная фигура Чутколапа. Вслед за радостным криком Хвосттрубоя раздались общие теплые приветствия, и три кота, два крупных и один небольшой с удовольствием разлеглись и заговорили.

— Говорят, Потягушево доверие к тебе полностью оправдалось, Хвосттрубой.

При веских словах Чутколапа Фритти чуть не принялся извиваться от удовольствия, но приличия, известные зрелому коту, подавили эту слабость, помешали ему ей поддаться.

— Я польщен, что великие охотники вроде принца и вас так считают, тан. Должен признать, что большую часть времени, которое я провел в том месте, мне следовало бы добиваться быстрой безболезненной смерти. Поистине следовало бы.

— Но ведь ты не умер, разве не так? — возликовал Сквозьзабор. — Что за блоха тебя за нос кусает? Чушь какая-то!

— А еще, говорят, послал за помощью белку, — улыбнулся Чутколап. — Необычно, но действенно.

На сей раз Хвосттрубоевы извивы стали ускользать из-под гнета приличий.

— Спасибо вам обоим, — сказал он. — Главное, впрочем, что вы пришли в Холм. Я видел это: это было замечательно. — Фритти отрезвел. — Я видел и то… чудовище, которое вызвал Живоглот. Ужасно… ужасно.

Чутколап кивнул:

— Такого существа просто не должно быть. Мне уже трудно припомнить, на что оно походило, до того оно было неправильно. Брряд во плоти. По-моему, я скоро буду радоваться, что не могу вызвать в памяти его облик. Но оно стало причиной тяжелых потерь. От него пал Мышедав, Харар упокой его могучее сердце, — он и другие, которых мне и не счесть.

— А… Толстопуз что… погиб? — тихо спросил Фритти.

Чутколап на миг умолк, призадумавшись; поднял голову, криво усмехнулся:

— Толстопуз? Он тяжело ранен, но выживет. — Тан рассмеялся: — Нужно кое-что похлеще даже и этого кошмара, чтобы прикончить старину Попрыгунчика.

Фритти приятно было узнать, что толстый воитель остался в живых.

Сквозьзабор улыбнулся, хоть в нем и чувствовалась несвойственная ему мрачность.

— Сгинуло множество храбрецов Племени, — сказал принц. — Много пройдет сезонов — больше, чем стволов в лесу, — прежде чем мир снова увидит такое сборище котов. Уйме славных ребят уже не подняться из земли. О-ох! — Розовый нос Сквозьзабора задергался от печали и гнева. — Ловимыш… и юный Обдергаш… Любопыш… Таны, худущий старый Камышар и Мышедав… Дневной Охотник и Ночной Ловец, мои лучшие вояки, — погибли, защищая меня, вот так. Они все в холодной земле, а мы греемся на солнышке.

Зримо скорбя, принц отвернулся и стал вылизывать себе хвост. Фритти и Чутколап уставились в землю. У Хвосттрубоя горело и щипало в носу.

— Но… но что же собирался сделать Живоглот? — выпалил наконец Фритти. — Почему это все случилось? О Муркла!… — выдохнул он: его впервые осенило.

— Лорда Живоглота… нет? Погиб?… — Он с тревогой взглянул на тана.

— Мы так считаем, — серьезно сказал Чутколап. — Мы с принцем об этом говорили. Если больше ничего не произойдет, мы обязаны доложить королеве, чем дело кончилось. Да, мы думаем, Живоглота нет. В тот последний Час ничто не могло уцелеть.

Сквозьзабор выпрямился.

— О, право слово, — сказал он, — это была та еще усокрутка… мясорубка!

— Что же произошло?

— Ну, — протянул Чутколап, — когда этот Яррос вылез из пропасти, мы пытались биться. Правда, он дрался как одержимый, нам пришлось отступить из пещеры.

— Отступить?! — выкрикнул Сквозьзабор. — Бежать! Поджав хвосты, как суеверные Пискли! И кто вас осудил бы?

— Некоторые остались, чтобы сражаться, мой принц… к примеру, Мышедав. — Одернутый, Сквозьзабор подал тану лапой знак продолжать.

— Так или иначе, мы вывалились во внешние помещения. Там встретили принца, проломившегося с отрядом сквозь Малые Ворота. Яррос пробивался наружу, но казалось, никакой цели у него не было — крушил на пути что ни попадя, и друга, и недруга. Казался умалишенным. Повинуясь какому-то побуждению, он превратил в развалины один из главных коридоров — это-то, по-моему, и спасло нас от полного разгрома. Кругом был хаос, Племя сражалось и погибало.

Сквозьзабор перебил его:

— И не забывай, что становилось темно.

Чутколап важно кивнул:

— В самом деле. Словно то чудовищное существо, или сам Живоглот, поглотили весь свет… лишили свет дыхания… Не могу объяснить. Мы сражались в глубочайшей тьме, а потом что-то… что-то подобное огню небесному, но под землей… пылая и грохоча, пронеслось по подземелью — прямо насквозь — и в Живоглотову пещеру, словно им двигала какая-то воля. Я в жизни ничего подобного не видывал.

Глубоко внутри Фритти поднялась волна ликования.

— Хотел бы я это видеть.

— Оттуда, где мы остановились, стал виден свет, запылавший в Живоглотовой пещере, — словно солнце вкатилось в землю сквозь дыру. Вокруг нас затряслась земля. Послышался пронзительный свист и грохот… будто рушилось небо или лес плясал у нас над головой. Сквозьзабор скомандовал бежать, выводить все Племя.

— Точно, — вставил принц.

— И все наперегонки бросились к туннелям, ведущим наружу. Живоглотовы создания носились кругами, как обезумевшие от пьяной ягоды крылянки , визжа и когтя друг друга… то было зрелище, которое вечно будет мне сниться.

— Потом все обвалилось, — сказал Сквозьзабор. — Обвалилось, и обжигающий пар и воды хлынули сквозь пол… какой крах для Первородного, а? Кто о таком и подумать-то посмел бы?

Хвосттрубой сомневался во всем, что услышал. Много было о чем поразмыслить. Должен ли он пытаться объяснить, что с ним произошло? И даже уверен ли он в том, что оно в самом деле произошло?

— Почему? — спросил он наконец. — Чего же хотел Живоглот?

— Скорее всего нам этого не узнать, — сказал тан, нахмурив черный как смоль лоб. — Лорд Живоглот, как можно предположить, хотел отомстить потомкам Харара. Он долго пробыл под землей и все это время вынашивал потаенные замыслы — покорить себе Племя. Должно быть, он уставал от своих созданий, жалких подобий детей Мурклы, от их поддакивания и юления. Но он был Первородным, и я все же не считаю, что его замыслы — или безумства — мы полностью постигнем. Он прибег к тому, что вне танца земного; кажется, равновесие нарушилось. А танец сложен, и нарушение на одном конце рождает нарушение на другом. — Тан засмеялся: — Я замечаю — Сквозьзабор так и пялится на меня, будто я заболел и у меня пена изо рта идет. И он прав, знаешь ли Хвосттрубой. Какой смысл петь песню, если о словах приходится только догадываться…

Чутколапа снова перебили — на сей раз то была пронзительная трескотня на вершинах деревьев. Сквозьзабор и Чутколап переглянулись.

— Клеща мне на хвост! — покаянно простонал Чутколап. — Я и забыл…

— Орут так, будто знают об этом, — сказал Сквозьзабор, когда сердитый гомон возобновился. — Пожалуйте, лорд Хлоп! — позвал он. — Простите нас за невежливость и спуститесь. Мы и думать забыли о времени.

Процессия Рикчикчиков — впереди лорд Хлоп с презрительным выражением на круглой зубастой морде — гуськом соскользнула по стволу тополя. Хотя сам Хлоп и являл собою вид оскорбленного достоинства, свита его приблизилась, тараща глаза и нервничая в присутствии трех котов.

Лорд Хлоп остановил толпу. Собственный его нос, однако, оставался заметно задранным ввысь, покуда принц Сквозьзабор смущенно покашливал.

— Очень извиняюсь, Хлоп. Очень даже. Никак не хотел обидеть Рикчикчиков. Мы попросту забыли, знаете ли.

Фритти задался вопросом, было ли замешательство принца признанием ошибки или подчеркнутым извинением перед белками.

Вождь Рикчикчиков какой-то миг глядел на смущенного принца.

— Пришел только толк-толк со столь-храбр кош Хвост-трубом, — немного раздраженно сказал он. Потом беличий лорд повернулся к Фритти: — Обещань сдерж, ты видеть-видеть. Рикчикчики делают хор-хор. Теперь должен привести побольш Рикчикчиков домой-домой. Зло весьма уползло. — Хлоп коротко кивнул, и Фритти ответил ему тем же.

— Ваш народ очень смел, лорд Хлоп, — сказал он. — Это мастер Плинк? Ты хорошо сделал, доблестный Плинк.

Юный Рикчикчик оживленно распушил хвост; другие Рикчикчики восхищенно затрещали. Одобрительно затарахтел и лорд Хлоп.

— Белки… — пробормотал принц Сквозьзабор. Хлоп остановил на нем блестящий глаз.

— Скажите Хвосттрубою о том, что мы провозгласили, Сквозьзабор, — подсказал Чутколап.

— Ну… — снова смутившись, промямлил принц, — ну… О, мешочки для запасных когтей! Скажи уж это сам, Чутколап. Это была твоя мысль.

— Что ж, — согласился тан. — Принцем Сквозьзабором, сыном Ее Мохнатости королевы Мурмурсы Солнечной Спинки, было объявлено, что в ознаменование заслуг своих Рикчикчики могут проживать, не являясь охотничьей добычей Племени, в пределах Крысолистья и что воители будут всеми силами проводить этот запрет в жизнь. — Из свиты лорда Хлопа донесся тоненький одобрительный свист. — Конечно, за пределами Крысолистья вам следует получше присматривать за своими хвостовыми султанами, — не слишком дружелюбно добавил Чутколап.

Лорд Хлоп оценивающе оглядел Чутколапа и издал удовлетворенное стрекотание.

— Так, — протрещал беличий лорд. — Теперь все готов-готов. — Он обернулся к Фритти: — Везенья тебе-тебе при орехо-сбор, столь-странный кош.

Лорд Хлоп повернулся спиной и повел процессию своих прихвостней назад, в гущу ветвей. В какой-нибудь миг они скрылись из виду.

— Извиняюсь, но только оно не кажется правильным, — сердито проворчал Сквозьзабор. — Белки…

Когда настали Короткие Тени, пришла Мимолетка чтобы взять Фритти к Шустрику. Она повела его из Сквозьзаборова лагеря в рощу подоблачно-высоких деревьев. Увидев слабенькую пушистую фигурку Шустрика в пятне солнечного света среди лужайки, Фритти отпрыгнул от Мимолетки и рванулся вперед.

— Шуст! — крикнул он. — Маленький мой миляк!

Шустрик поднял глаза на его голос и встал с присущим котячеству изяществом. Хвосттрубой мигом очутился на нем, обнюхивая и тычась в него головой, и Шустрикова отчужденность тут же сменилась радостным извиванием.

— Я так счастлив наконец-то тебя увидеть! — провозгласил Хвосттрубой, обвиваясь вокруг друга, впитывая знакомые запахи Шустрика. — Я и не мечтал, что нам всем когда-нибудь удастся быть вместе…

Фритти оборвал сам себя, потрясенно уставившись на него с широко разинутой пастью.

У Шустрика не было хвоста! Там, где когда-то развевался меховой султан, был теперь только заживший обрубок, тесно прижатый к ляжкам малыша.

— Ох, Шуст! — выдохнул Фритти. — Ох, Шусти, твой бедный хвостик! О Харар!

Мимолетка шагнула вперед:

— Не сердись, что я не сказала тебе, Хвосттрубой. Я хотела, чтобы ты сперва узнал, что Шустрик жив-здоров, иначе ты заболел бы от беспокойства, как раз когда тебе самому нужно было выздороветь.

Шустрик выдавил тихую улыбку:

— Пожалуйста, не расстраивайся так, Хвосттрубой. Все мы что-то потеряли и что-то приобрели в том месте. Когда ты напал на Растерзяка в Пещере Потока, то спас меня от худшего.

Фритти не мог успокоиться.

— Приди я только поскорее…

Шустрик встретил его взгляд со знающим видом.

— Ты не смог бы, — сказал бесхвостый котишка. — Ты и сам знаешь, что не смог бы. Все мы играли свои роли. Небольшая печаль — потерять хвост, чтобы кто-то мог найти имя хвоста.

Шустрикова мордочка приняла отстраненное выражение, и Мимолетка тревожно взглянула на Фритти.

— Что ты имеешь в виду, Шусти? — спросил Фритти.

— Мы освободили Белого Кота, — мечтательно сказал Шустрик. — Я его видел. Видел его в печали, видел и в радости — когда пал Холм. Он вернулся к темному лону Праматери. — Котенок тряхнул головой, словно поясняя это. — Мы все что-то потеряли, но приобрели куда большее, — он многозначительно взглянул на Мимолетку, — даже если мы еще вовсе об этом не знаем.

Фритти уставился на младшего друга, державшего таинственную речь, подобно провидцу. Шустрик перехватил этот взгляд, и его мордочка растроганно, умиленно сморщилась.

— Ох, Хвосттрубой, — хихикнул он, — ты так смешно глядишь! Пошли, давай поищем чего-нибудь поесть!

Покуда шли, Шустрик увлеченно говорил о Вьюге.

— В конце концов, в том, что сказал Воспарилл, что-то есть. Фела жертвует собой за котят, ты пожелал отдать себя за нас.

— Это было не совсем так, Шусти, — смущенно сказал Хвосттрубой.

— По-моему, Виро хочет, чтобы мы были целы и невредимы, — продолжал котенок. — Но Воспарилл ну, принц Воспарилл видит многое, но, по мне, он чересчур мрачен. Виро всегда любил бегать, чувствовать ветер, треплющий мех, — он не желает, чтобы дети его становились угрюмыми и суеверными, а только чтобы помнили, что если у них нет сил вернуть тот дар, которым он их наделил — вернуть в любое время, — то дар этот не принесет им ничего доброго.

— Боюсь, что все эти твои грезы и раздумья сделали тебя, Шусти, недоступным для моего понимания, — сказал Хвосттрубой. Мимолетка поморщилась.

— Но ты сам меня больше всех этому и научил, Хвосттрубой, — развеселившись, возразил Шустрик.

Он перестал переворачивать упавшую ветку, предоставив перепуганному жучку спасаться бегством. Прыгнув и цапнув, котишка взял в плен удирающее насекомое; через миг он его схрупал.

— Так или иначе, — заговорил Шустрик с полным ртом, — я решил вернуться, чтобы остаться в Перводомье. Там немало мудрецов — в том числе принц-консорт, — и у меня будет чему поучиться.

Мимолетка и Хвосттрубой, точно заботливые родители, молча шагали позади резвящегося Шустрика.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Высшая добродетель подобна воде.

Вода приносит пользу всем существам и не борется с ними.

Она существует и там, где люди не хотели бы жить; она подобна Дао.

Лао-цзы

Покуда тело его спало, уютно зажатое меж Шустриком и Мимолеткой, во тьме сонных полей Хвосттрубой встретил лорда Тенглора. Лапы Первородного лучились розовым светом, а голос его был музыкой.

— Привет тебе, братец, — сказал Огнелап. — Вижу, настроение у тебя лучше, чем когда мы беседовали в последний раз.

— Пожалуй, милорд.

— Отчего же ты тогда не завершаешь свои поиски? Я говорил тебе, где ты сможешь найти то, что ищешь. Заплутавшаяся твоя ка говорит мне, что тебе надобно обрести решение.

В таинственных пространствах сна Фритти услышал правду Огнелаповых слов.

— Думаю, это только из-за моих друзей, — сказал он. — Боюсь, я буду им нужен.

Низкий приятный смех изошел от Первородного.

— Мои братцы и сестрицы сильны, Хвосттрубой. Уж наше Племя не дозволит любви так вот себя оковать. В преодолении сильный удваивает силу свою.

Призрачные очертания Тенглора стали удаляться и Фритти закричал:

— Подождите! Простите меня, лорд, но я хотел бы узнать о другом!

— Клянусь моею матерью! — засмеялся Первородный. — Смелость твоя все возрастает, юный Хвосттрубой. О чем же хотел бы ты узнать?

— О Холме. Что там произошло? Пришел ли конец Живоглоту?

— Мощь его сломлена, братец. От него и так уже не оставалось ничего, кроме ненависти. Он слишком долго гноился во тьме; иной цели у него не было. Слепой и недвижный, он никогда не смог бы подняться из-под земли — солнце испепелило бы его.

— Значит, опасности и не было — для наших полей? — спросил Фритти, сконфузившись.

Поющий голос Огнелапа сделался серьезнее.

— Вовсе нет, малыш. Опасность была велика. Все его создания были слишком реальны. Сам Яррос был созданием чистой ненависти — порожденный, чтобы идти туда, куда не смог бы пойти Живоглот, на поверхность земли, чтобы обманом пройти под солнцем… О да, он был поистине свиреп и сделал бы поля света дневного таким ужасом, по которому безнаказанно могли бы ступать одни дети Живоглотовы. А если даже и они не смогли бы — что за печаль брату моему: лишь бы ни единое создание Мурклы не могло вкушать сладость танца земного?

Голос Огнелапа стал теперь ослабевать; Фритти напрягал во сне слух, чтобы разобрать слова.

— Подобно всем бессмысленным злым силам древности, Яррос был безумен, всеразрушающ… если бы я не перенесся обратно из внешних пределов, храбрейшие наши соплеменники не в силах были бы остановить его…

— Лорд Огнелап! — крикнул Фритти вслед исчезающему видению. — Шустрик сказал, что вашего брата освободили!

— Лорд Виро страдал многие века… — пробормотал быстро уменьшающийся красный отблеск. — Теперь равновесие восстановлено. Взгляни на небеса, братец… Доброго пути!

Фритти сел, резко выпрямившись. С обеих сторон сонно заворчали его спутники. Вытянув шею, он пристально вгляделся в угрюмое небо Прощального Танца. «Взгляни на небеса», — сказал Огнелап. От всего этого дух Фритти изумленно пел.

Над Мерзлянным горизонтом, покоясь точно капля росы на лепестке черной розы, мерцала звезда, которой Хвосттрубой никогда прежде не видывал. Он пылал и сиял — этот белый огонь возле брюха Мурклы.

Мимолетка возвращалась в Перводомье с Шустриком.

— По крайней мере хочу убедиться, что он там будет в безопасности, — сказала она Фритти, когда они вышли на последнюю совместную прогулку. — К тому же если кто-нибудь из моего клана спасся во время краха Закота, то они вернутся на наши земли в Северный Коренной Лес. Хочу убедиться, остался ли кто-нибудь из них в живых.

Сквозьзаборов отряд выступал к Трону Солнечной Спинки на следующее утро. Возобновились холодные зимние ветры; снег снова принялся устилать остывшие окрестности Холма.

— Если бы я не знала уже, что ты желаешь окончить свои поиски, — сказала Мимолетка, перестав смотреть Фритти в глаза, — ну тогда я попросила бы тебя пойти со мной. Но я знаю — ты не сможешь.

Покуда она говорила, Хвосттрубой созерцал ее гордую красивую мордочку. На усах у нее светились утренние отблески.

— Я знаю, что Шустрику, может быть, наше внимание нужно меньше, чем мы полагаем, — добродушно сказал Фритти. — Хотел бы я пойти с тобой. Ведь просто странно, что наши приключения должны будут вот так и окончиться.

Мимолетка продолжала удерживать взгляд Хвосттрубоя. Он испытывал глубокую привязанность к этой охотнице, которая не щадила и собственных чувств.

— Мое имя — Фрези Мимолетка, — тихо сказала она.

Удивленный, Фритти ощутил, как сердце его несколько раз стукнуло среди молчания. Она сказала ему свое имя сердца!

— А мое… мое — Фритти Хвосттрубой, — наконец произнес он.

— Храни тебя Праматерь, Фритти. Я буду часто о тебе думать.

— Надеюсь, когда-нибудь я снова увижу тебя… Фрези.

Ее имя сердца! Он не знал даже Мягколапкиного!

Весь долгий обратный путь Хвосттрубоевы мысли кружились смятенным водоворотом.

Принц Сквозьзабор, в раздражении ступая почти точно по отпечаткам своих же лап, расхаживал взад-вперед, выкрикивая указания и наставления:

— Эй, вы! Хватит намываться, ребята! Кончай с этим, и — шагу, Нежнолап! Пора в поход!

Множество соплеменников крутилось возле принца. Вот-вот должен был начаться долгий переход назад, в Коренной Лес.

Фритти уже попрощался со Сквозьзабором и другими. Принц дружественно боднул его головой, сказав:

«Снова ушлендрываешь, а? Самый что ни на есть шлендрающий усонамыватель, какого я когда-нибудь знавал! Ну, само собой, приходи ко Двору повидать меня. Уж мы тогда потешим ушки тем, кто там посиживает на хвостах!» Чутколап, который отправлялся на встречу танов, где будут названы преемники погибших в Холме, тоже остановился, чтобы нежно пожелать ему доброго пути.

Теперь же Фритти, внезапно устав от прощаний, сидел со своими двумя ближайшими друзьями. Обнюхав щеку Мимолетки, он потерся мордой об ее теплый мягкий мех и ничего не сказал.

— Я не скажу, что надеюсь с тобой увидеться, потому что знаю — увижусь, — сказал Шустрик.

При всей своей новоявленной проницательности котишка все же выглядел несчастным. Хвосттрубой тотчас пожалел и приласкал его.

Сквозьзабор орал собравшемуся Племени последние указания; раздавался великий ропот.

Хвосттрубой повернул прочь и пошел обратно, к Лесу Крысолистья, — и то было возобновление собственного его путешествия. Холодный ветер шелестел в ветвях.

За пределами кончавшейся теперь оттепели в Крысолистье все еще стоял по-зимнему резкий холод. Одинокая фигура среди бесконечной белизны леса, Хвосттрубой ломал голову над переменой, происшедшей с младшим его другом Шустриком. Лишь мягкие шлепки Хвосттрубоевых лап, приминавших снежный покров, сопровождали эти раздумья.

Шустрик и в самом деле переменился. Хотя он все еще мог шалить и играть, как подобало малышу, и безусловно не потерял котеночного аппетита, в нем уже не было простодушия невинности. Понаблюдав несколько раз, как Шустрик разговаривает словно поседелый Старейшина, а его крохотное тельце укорочено на длину хвоста, Фритти чувствовал прилив глубокой необъяснимой грусти.

Потерянный хвост, казалось, беспокоил самого Шустрика меньше, чем Фритти. Мысль о том, что маленький его друг был изуродован и покалечен Растерзяком неотступно преследовала Фритти; мысль эта донимала его, как медленно заживающая рана.

«Это очень странно, Хвосттрубой, — сказал ему как-то Шустрик, — но я его чувствую, словно он все еще там. Я по нему не скучаю. Я вот прямо сейчас могу ощутить, как он вьется позади меня, даже как его треплет ветер! — Хвосттрубой не нашел что сказать, и малыш продолжал: — В некотором смысле теперь даже лучше. Я разумею, что… ну с тех пор, как я не могу его видеть, с ним ничего и не происходит, он безупречный, чистый. И так будет всегда. Можешь понять, что я имею в виду?» В тот день Фритти не был на это способен. Но теперь, неслышно шагая великим лесом, стал понимать.

Проходили дни, схожие друг с другом, как деревья, покуда Фритти продвигался сквозь Крысолистье к Зарряне. Его вели вперед слова Первородного.

«Пусть нос твой следует сердечному желанию твоему, — сказал ему Огнелап в последний их миг в Холме, — через великий лес, держа на новорожденное солнце. Путь твой в конечном счете выведет тебя, и через Лапоходные Болота ты придешь наконец к берегам Мурряны, Большой Воды. Пойдешь по берегу, покуда не увидишь странного холма, что сияет в ночи… он вздымается из самых вод муррянских. Это место, которое Мурчел называет Вилла-он-Мар, и там обретешь ты то, что ищешь».

Чередование дня и ночи, ходьбы и отдыха, все прочие приметы Верхнего Мира вернулись теперь к Хвосттрубою. Он охотился только для себя и только за себя отвечал. Подобно серебряным рыбкам, что подпрыгивали и всплескивались против течения в верховьях Мявы, все солнца Хвосттрубоева похода скакали по небу, следуя впритык друг за другом. Вот так и держал он путь сквозь Крысолистье.

Старый лес медленно возвращался к жизни. Ворча, восстал от сна спавший в пещере Мишка. Изящные ляны, самцы, самки и несколько напыжившихся лянят, грациозно бегали по сугробам. Хвосттрубой чувствовал свою близость к этому миру, возвращающемуся в свое русло; ужасы Холма начали отступать. Он был одним из детей земли, и даже долгий сезон, проведенный под землей, не смог разрушить его познаний о земном танце. Он упивался каждым признаком убывания зимы и возвращения жизни в некогда богатые охотничьи угодья Крысолистья.

Двадцать солнц взошло и закатилось с тех пор, как Хвосттрубой покинул друзей, когда он обнаружил, что добрался до дальнего края леса. Последние два дня похода привели его к месту, где земля стала плавно клониться книзу, а воздух под большими деревьями приобрел странный привкус. Каждое дуновение было насыщено влагой — не горячей, как возле великого Потока, но прохладной, как камень, солоноватой, как кровь. Он никогда не обонял ничего подобного. Каждый вдох ускорял биение сердца.

Спускаясь как-то утром с последних высот Крысолистья, Фритти стал осознавать, что слышит мощный медленный звук. Подобный довольному мурлыканию Праматери, он поднимался к Фритти сквозь растительность, широкий и величавый. Когда Фритти на миг остановился возле чахлых деревьев опушки Крысолистья, то различил впереди что-то мерцающее. Второе солнце, двойник вестника Коротких Теней, которое низко висело среди неба, казалось, светя на Фритти сквозь щель в неровных зубцах лесной опушки.

Забыв об умывании, Фритти поднялся на ноги и спустился ниже; хвост его колыхался на легком ветру, как ивовая ветка. Вглядевшись, он увидел, что то было не другое солнце, а отражение — невозможно громадное. Он стоял меж двумя стволами красного дерева и глядел поверх резко снижающегося склона, поверх начала болот. У него занялось дыхание.

Большая Вода, блестевшая, как отполированная ветром скала, уходила вдаль к горизонту. Могучая Мурряна, такая же красно-золотая, как Сквозьзабор, удерживала и возвращала пылающее отражение солнца, подобное светящемуся блику в глазу Харара. Глубокий зов Мурряны, настойчивый и неизмеримо спокойный, всплывал к уступу, где он встал как прикованный.

Все утро он наблюдал, как солнечный глаз поднимался в небо, а Большая Вода поочередно становилась золотистой, потом зеленой, и к Коротким Теням приняла наконец глубокую синеву ночного неба. Потом, все еще под необоримый голос Мурряны, наполнявший его слух и мысли, он возобновил спуск в болота.

Лапоходные Болота тянулись от берегов Мурряны к югу, примыкая к Лесу Крысолистья на заррянском его краю, пока не кончались на отмелях Мявы. Болота были плоские и холодные, и сырая, губчатая земля проседала под ногами Хвосттрубоя. С тех пор как он вступил на Лапоходные и до тех пор пока снова их не покинул, лапы у него не бывали сухи.

День за днем в носу у него стоял соленый запах Мурряны, а в ушах — ее голос. Словно мурлыкание его матери, когда он был младенцем, зов Мурряны был первым, что он слышал, пробуждаясь; рев волн убаюкивал его по ночам, долетая через громадное болото, где он лежал, свернувшись на ложе из тростника.

Болота тоже ощутили, что хватка зимы ослабела. Фритти мог добывать множество пищи — болотных мышей, водяных крыс и других созданий, постраннее, которые тем, не менее оказались пригодны для еды. Часто при его приближении с гнезд, спрятанных в камышах, вереща, вспархивали неизвестные ему птицы, но Фритти — утоливший голод — только стоял и следил за их полетом, дивясь их яркому оперению.

На исходе второй половины дня, уже успешно поохотившись, Фритти оказался возле большого тихого водоема, который лежал среди болотистых земель, весь заросший высокими травами и тростником. Вдали золотило Мурряну опускающееся солнце, да и водоем казался лужей тихого пламени.

Припав к земле, Хвосттрубой понюхал воду. Она пахла солью; он не стал ее пить. Пресная вода была на Лапоходных редкостью. Вполне сытый, он часто испытывал жажду.

Теперь, склонившись над водоемом, он заметил странную штуку: кота, темношерстного, но со звездочкой-отметинкой, похожей на его собственную. Удивленный, он отскочил. Едва он это проделал, водяной кот тоже испугался и скрылся. Когда же он медленно придвинулся, тот, другой, осторожно взглянул на него сквозь спокойные воды. Ощетинившись Хвосттрубой зашипел на чужака — который сделал то же самое, — но когда он припадал к земле, в воду свалился камешек, задетый лапой. Там, где он плюхнулся, поверхность воды исказилась расширяющимися кругами ряби. Водяной кот прямо на глазах распался на куски, на плавучие осколки, и пропал. Только когда морда чужака снова сложилась, приняв то же изумленное выражение, что было и на его морде, до Фритти дошло: это не настоящий зверь, но призрак или водяная тень, передразнивающая каждое его движение.

«Вот, значит, на что я похож? — удивился Фритти. — Этот щуплый малыш и есть я?» Он долгое время просидел, молча разглядывая водяного Фритти, покуда не спряталось солнце и не потемнела наконец лужа. Вверху появилось Око Мурклы, и воздух наполнился деловитым кишением летающих насекомых.

Как во сне, он расслышал звук, низкий звук на фоне отдаленного ропота Большой Воды. Монотонный голос пел песню — необычный голос, глубокий, но все же слабый, полный странного неблагозвучия:

Кругами кружит оно, кружится около круга, Жуком дребезжит и зудит стрекозою упруго — О нежной Надежде-невежде… И сызнова, снова Кругами кружит оно, кругло кружит возле Слова.

Фритти стоял удивляясь. Кто бы это мог распевать такую песню на Лапоходных пустошах? Он тихо пробрался сквозь тростник, росший по краю водоема, следуя за голосом к его источнику, на дальнюю сторону. Пока он подползал сквозь колеблющиеся стебли, песня зазвучала снова:

Так, выпуча глазки, средь ряски, без лишней огласки Звенит Изумление, звук свой пасет без опаски, И все безымянные знают, как снова-здорово Кругами кружит оно, кругло кружит возле Слова.