Иллюминатус! (№2) - Золотое яблоко

Так вот, поскольку налоговики не знали, что согласно приказу Министерства юстиции Дрейка никогда и ни за что нельзя преследовать, они пытались доказать, что тот скрывает свои доходы. Естественно, я активно мотал на ус все, что могло представлять интерес для иллюминатов, А.\А.\ и ЦРУ— если, конечно, тот, с кем я встречался в Мемориале Линкольна, был действительно из ЦРУ, а не из военной или военно-морской разведки или откуда-то ещё. (Не скрою, я часто раздумывал о том, не агент ли он Москвы, Пекина или Гаваны, а тут ещё Винифред как-то сказал, что у иллюминатов есть все основания причислять его к авангарду захватчиков с Альфы Центавра. Впрочем, Великие Магистры иллюминатов славятся мистификациями, поэтому я поверил в эту байку не более, чем в сказку об иллюминатах как заговоре британского еврейства с целью создания мирового правительства — которая когда-то и привела меня к иллюминатам.) В сущности, любой заговор был для меня наградой сам по себе; меня не интересовало, с кем я в заговоре и против кого. Это было искусство ради искусства. И дело не в том, что ты выдаёшь или сохраняешь чьи-то тайны, а в том, как ты разыгрываешь партию. Порой я даже отождествлял её с учением А.\А.\ о Великом Делании, ибо в запутанных лабиринтах моих «я» уже понемногу проступали схематические контуры души.

За столом Дрейка сидел какой-то итальяшка с ястребиным лицом, очень элегантный в новёхоньком смокинге, однако мой внутренний коп сразу же разглядел в нем принадлежность к незаконному. Иногда по одной внешности можно точно определить деятельность субъекта (аферист, медвежатник, карманник и так далее), но в данном случае я мог лишь распознать в нем игрока из другого лагеря; пожалуй, он вызывал смутные ассоциации с морским пиратством или интригами эпохи Борджиа. Разговор шёл о новой работе некоего Мортимера Адлера, который уже написал примерно с сотню замечательных книг, если я верно уловил суть дела. Один тип за столом, похожий на банкира, был просто задвинут на этом Адлере, и особенно на его последней великой книге.

— Он считает, что мы и коммунисты следуем одной и той же Великой Традиции, — я явственно ощутил эти заглавные буквы, — и должны объединиться против одной силы, которая реально угрожает цивилизации: против анархизма!

Начались прения, в которых Дрейк не принимал участия (он просто сидел, попыхивая сигарой и как бы соглашаясь со всеми сразу, но чувствовалось, что ему очень скучно). Банкир попытался растолковать суть Великой Традиции. Объяснение показалось мне слишком сложным. Судя по выражениям лиц за столом, оно было сложным для всех присутствующих. И тут вдруг заговорил этот даго[67] с ястребиным лицом.

— Я могу объяснить одним словом, что такое Великая Традиция, — спокойно сказал он. — Привилегия.

Неожиданно с лица старого Дрейка сошло выражение ласковой скуки; в его взгляде появился удивлённый интерес.

— Редко встретишь такую освежающую свободу от эвфемизмов, — сказал он, подавшись вперёд. — Но, возможно, я переоцениваю смысл вашего замечания, сэр?

Ястребинолицый сделал глоток шампанского и, прежде чем ответить, промокнул рот салфеткой.

— Вряд ли, — наконец сказал он. — В большинстве словарей привилегия расшифровывается как право или иммунитет, наделяющие их обладателей особыми льготами и преимуществами. В толковом словаре Уэбстера есть и другое значение: «возможность не подчиняться обычным правилам и не подвергаться обычным наказаниям». Словарь синонимов даёт такие термины, как исключительное право, личное право, преимущество, льгота и, к моему глубокому сожалению, претензия. Хотя все мы наверняка знаем, что такое привилегия в этом клубе, — не так ли, джентльмены? Нужно ли напоминать вам о латинских корнях privi, «частный», и lege, «закон», и рассказывать о том, как мы создавали Частный Закон здесь и как создавало свои собственные частные законы в сфере своего влияния Политбюро?

— Но это не Великая Традиция, — возразил тип, похожий на банкира (на самом деле, как оказалось, университетский профессор; единственным банкиром за тем столом был Дрейк). — Под Великой Традицией мистер Адлер понимает…

— Под Великой Традицией Мортимер понимает, — грубо перебил его ястребинолицый, — набор мифов и сказок, выдуманный для придания легитимности и удобоваримости институту привилегий. Поправьте меня, если я ошибаюсь, -добавил он вежливо, но с сардонической усмешкой.

— Он имеет в виду, — настаивал ортодокс, — неоспоримые аксиомы, проверенные временем истины, коллективную мудрость веков…

— Мифы и сказки, — спокойно продолжил ястребинолицый.

— Священную, проверенную временем вековую мудрость, — не унимался его оппонент, уже начиная повторяться. — Краеугольный камень гражданского общества, или цивилизации. И это роднит нас с коммунистами. Именно эту общечеловеческую традицию хулят, отрицают и пытаются уничтожить молодые анархисты по обе стороны Железного Занавеса. Великая Традиция не имеет ничего общего с привилегией.

— Прошу прощения, — сказал смуглый. — Вы университетский профессор?

— Именно. Я заведую кафедрой политологии в Гарварде!

— О, — пожал плечами смуглый. — Прошу прощения, что говорил с вами без обиняков. Я полагал, что нахожусь в кругу бизнесменов и финансистов.

В глазах профессора уже проступила обида: он явно почувствовал в этом формальном извинении некий оскорбительный намёк, но тут в разговор вступил Дрейк.

— Действительно! Стоит ли шокировать наших записных идеалистов, пытаясь мгновенно превратить их в вульгарных реалистов? И стоит ли говорить о том, что нам всем и так хорошо известно, в таком тоне, из-за которого данная точка зрения кажется враждебной и чужой? Кто вы и чем занимаетесь, сэр?

— Хагбард Челине. Импорт-экспорт. Перевозка грузов «Гольд энд Эппель» здесь, в Нью-Йорке. Несколько других малых предприятий в других портах. — Когда он это сказал, моё впечатление об этом человеке как о пирате и интригане лишь усилилось. — И мы тут не дети, — добавил он, — так почему не говорить откровенно?

Профессор, не ожидавший, что разговор примет такой поворот, растерянно сидел, пока отвечал Дрейк:

— Итак, цивилизация — это привилегия, или Частный Закон, как вы изволили выразиться столь откровенно. И все мы, кроме присутствующего здесь бедного профессора, знаем, откуда появляется Частный Закон — из ствола винтовки, как сказал один джентльмен, чью прямоту вы бы наверняка оценили. Означает ли это, по-вашему, что Адлер, при всей его наивности, прав и что у нас с коммунистическими руководителями больше точек соприкосновения, чем мы привыкли считать?

— Позвольте мне просветить вас ещё немного, — сказал Челине, и интонация, с какой он произнёс этот глагол[68], заставила меня подскочить. Синие глаза Дрейка тоже сверкнули, но меня это не удивило: каждый человек с такими колоссальными, по мнению Налогового управления, доходами, как у Дрейка, входил, должен был входить во Внутренний Круг.

— Привилегия подразумевает исключение из привилегий, равно как достаток подразумевает недостаток, — продолжал Челине. — Следуя по такому математическому пути отождествления диаметральных противоположностей, можно сказать, что прибыль подразумевает убыток. Если мы с вами обмениваемся равноценными товарами, это бартер: ни один из нас ничего не выигрывает и не теряет. Но если мы обмениваемся неравноценными товарами, то один из нас получает прибыль, а второй терпит убыток. Математически. Безусловно. Такие математически неравноценные обмены происходят всегда, потому что одни торговцы всегда хитрее других. Но в обществе абсолютной свободы — анархии — такие неравноценные обмены будут единичными и нерегулярными. Математически выражаясь, это феномен непредсказуемой периодичности. А теперь оглянитесь вокруг, профессор, — оторвите ваш взгляд от великих книг и понаблюдайте за реальным миром, в котором вы живёте, — и вы не увидите в нем таких непредсказуемых функций. Вместо них вы увидите математически однородную функцию, стабильную выгоду, выпадающую на долю одной группы, и такой же стабильный ущерб на долю всех остальных. Почему так, профессор? Потому что эта система не свободна и не произвольна, как скажет вам любой математик. Но тогда возникает закономерный вопрос: где же та определяющая функция, тот фактор, который управляет другими переменными? Вы сами его назвали, а точнее, его назвал мистер Адлер: Великая Традиция. Хотя я предпочитаю называть её Привилегией. Когда А встречается на рынке с Б, они заключают сделки не как равные партнёры. А заключает сделку как привилегированная сторона; поэтому он всегда будет получать прибыль, а Б всегда будет терпеть убытки. Наш «свободный рынок» не более свободен, чем рынок за Железным Занавесом. Привилегии, или Частные Законы, — это правила игры, которые по одну сторону занавеса провозглашаются Политбюро ЦК КПСС, а по другую сторону правительством США и Советом Федерального резервного банка, но при этом мало чем отличаются друг от друга. Вот и все. Именно этим правилам игры угрожают анархисты, и, в частности, скрытый анархист, живущий в каждом из нас, — завершил он свою речь, подчеркнув последние слова и глядя в упор на Дрейка, а вовсе не на профессора.

Профессор сразу затараторил, что законы общества — это законы природы, а законы природы — это законы Бога, но я решил, что пора пройтись по залу, поэтому не дослушал конец разговора. Наверняка кассета с записью сохранилась в Налоговом управлении, поскольку я установил жучок задолго до ужина.

Очередная встреча с Робертом Патни Дрейком стала поворотным моментом в моей судьбе. Меня снова послали в Нью-Йорк, на этот раз с поручением от военно-морской разведки, и Винифред передал со мной личное сообщение для Дрейка. Орден не доверял механическим устройствам связи. Что интересно, мой связник из ЦРУ тоже передал сообщение для Дрейка, которое ничем не отличалось от сообщения Винифреда. Это, впрочем, меня не удивило, поскольку стало лишь очередным подтверждением появившихся у меня к тому времени подозрений.

Я отправился в офис на Уолл-стрит, почти на углу Бродвея (примерно там, где я корпел бы над корпоративным правом, будь моя семья настойчивее), и сказал его секретарю: «Книгге из фирмы „Пирамида“ ожидает встречи с мистером Дрейком». Это был пароль той недели; Книгге был баварским бароном и помощником Вейсгаупта в ордене Древних Видящих Иллюминатов Баварии. Я сел и с нетерпением ожидал приёма, изучая мрачный елизаветинский интерьер, вид которого заставил меня задуматься о том, не считает ли себя Дрейк реинкарнацией своего знаменитого предка.

Наконец дверь его кабинета распахнулась, и вышла — кто бы вы думали? — Атланта Хоуп с каким-то ошалевшим и даже несколько безумным взором. Дрейк положил руку ей на плечо и патетически произнёс: «Да приблизит ваша работа тот день, когда Америка вернётся к чистоте». Она на нетвёрдых ногах прошла мимо меня, словно в оцепенении, а мне предложили войти. Дрейк жестом пригласил меня сесть на мягкий стул и буравил взглядом, пока что-то там у него в голове не щёлкнуло.

— Ещё один Книгге в нашем полку, — внезапно расхохотался он. — Последний раз, когда я вас видел, вы были Пинкертоном.

Как не восхититься такой памятью? С момента нашей встречи на банкете Совета по международным отношениям прошёл уже год, и в тот вечер я старался ничем не привлекать к себе его внимание.

— Я не только агент ФБР, но и член Ордена, — сказал я, опуская некоторые подробности.

— И это ещё не всё, — спокойно произнёс он, сидя за столом размером с хорошую детскую площадку. — Но на этой неделе у меня достаточно хлопот помимо того, сколько партий вы одновременно разыгрываете. Так что там за сообщение?

— Это сообщение передано мне и Орденом, и ЦРУ, — сказал я. — Вот оно: Тайваньские партии героина не будут поставлены в срок. Лаосские опиумные поля временно захвачены правительством. Не верьте заявлениям Пентагона о том, что наши войска полностью контролируют ситуацию в Лаосе. Ответ не обязателен.

Я начал подниматься со стула.

— Подождите, черт побери, — сказал Дрейк, нахмурившись. -Это намного важнее, чем вы думаете. — Он задумался, и я прямо-таки физически ощутил, как его ум работает, словно двигатель нахолостом ходу. Это впечатляло, доложу я вам. — Какой ранг у вас в Ордене? — наконец спросил он.

— Иллюминат-прелат, — скромно признался я.

— Негусто. Но у вас больше практического опыта по части шпионажа, чем у большинства высокопоставленных членов. Вы справитесь. — Старый хищник расслабился, приняв окончательное решение. — Что вам известно о Культе Чёрной Матери? — спросил он.

— Самая воинственная и самая секретная группа в стране, выступающая под лозунгом «Власть чёрным», — осторожно сказал я. — Они держатся в тени, избегая публичности, потому что их стратегическая цель даже не революция, а внезапный государственный переворот. Ещё минуту назад я полагал, что ни один белый человек не знает об их существовании, кроме тех из нас, кто служит в ФБР. Бюро никогда не сообщало о них другим государственным органам, поскольку, к нашему стыду, ни одному информатору не удалось там долго продержаться. Но все они умирали естественной смертью, и это самое странное!

— Никто в Ордене никогда не рассказывал вам правду? — требовательно спросил Дрейк.

— Нет, — с любопытством ответил я. — Я считал правдой то, что сейчас вам рассказывал.

— Винифред уж чересчур скрытен, — сказал Дрейк. — Культ Чёрной Матери полностью контролируется Орденом. По нашему поручению Культ проводит мониторинг положения дел в гетто. Сейчас они предсказывают, что к концу лета в Гарлеме, на западной окраине Чикаго и в Детройте вспыхнут такие же восстания, как в шестидесятые годы. Во всех этих областях нужно как минимум на восемнадцать, а желательно, на двадцать или даже двадцать пять процентов повысить количество наркозависимых людей, иначе уровень разрушений превысит те масштабы, которые мы готовы выдержать. Но Культ не сможет это обеспечить, если ему и дальше будут сокращать поставки наркотиков. Либо гетто будут завалены героином, либо к августу там начнётся настоящий ад.

До меня дошло, что он употребил термин «мониторинг» в его строго кибернетическом значении.

— Есть лишь одна альтернатива, — продолжал Дрейк. — Черныйрынок. Одна очень ловкая и прекрасно организованная группа уже давно пытается разрушить героиновую монополию ЦРУ и Синдиката. Культу Чёрной Матери придётся наладить с ними прямой контакт. Я не хочу, чтобы в этом участвовал Орден — это очень осложнит ситуацию, особенно если учесть, что впоследствии нам придётся вообще уничтожить эту группу.

Дело кончилось тем, что я оказался на Сто десятой улице в Гарлеме. Ощущая себя очень белым и безобразно пулепробиваемым, я вошёл в ресторан «Дразнящаяся обезьяна». Под стрелами враждебных взглядов прошёл прямо к сидевшей за кассовым аппаратом женщине с кожей кофейного цвета и сказал:

— Я насчёт надгробных плит.

Она просверлила меня взглядом и пробормотала:

— Наверх, за мужской уборной, дверь с надписью «Посторонним вход воспрещён». Стучать пять раз. — Она злобно усмехнулась. -И если ты подстава, то поцелуй на прощание себя в белую задницу, браток.

Я поднялся по лестнице, нашёл нужную дверь, постучал пять раз, и из-за двери выглянул глаз на чёрном как смоль лице, который уставился на меня с холодным безразличием.

— Белый, — сказал он.

— Человек, — ответил я.

— Коренной, — отозвался он.

— Уроженец, — закончил я.

Он снял цепочку и дверь полностью открылась. Я так никогда и не выяснил, откуда они взяли идею этого пароля — скорее всего, у Ку-Клукс-Клана[69]. Хотя в комнате было темно от густого марихуанового дыма, я увидел, что она вполне прилично обставлена и большую её часть занимает огромная статуя Кали, Чёрной Матери; мне вспомнились жуткие ритуалы из фильма «Ганга Дин» и крики «Убей во имя Кали!». В комнате, помимо открывшего мне человека, было ещё четверо мужчин, которые пускали по кругу два косяка: один посолонь, а второй — противосолонь.

— Откуда ты? — спросил голос из темноты.

— ДВИБ[70], — осторожно ответил я. — И я должен говорить с Ха-саном ибн Саббахом Иксом.

— Уже говоришь, — сказал самый высокий и самый чёрный тип из этой шайки, передавая мне косяк.

Я сделал быструю глубокую затяжку — и, о Боже, это было приятно! Я наполовину пристрастился к марихуане ещё со времён Похода на Пентагон 1967 года, когда часть пути я прошёл непосредственно за Норманом Мейлером, а потом присоединился к каким-то хиппи, которые сидели на ступеньках, покуривая ЕЁ. Я говорю, что пристрастился наполовину, поскольку две из моих личностей, будучи лояльными государственными служащими, верят, что старые правительственные публикации, клеймящие марихуану как наркотик, наверняка правдивы: иначе зачем же было правительству их публиковать? К счастью, две другие мои личности знают, что марихуана не вызывает привыкания, и поэтому я не испытываю никаких проблем, когда не курю её подолгу.

Я начал было обрисовывать ситуацию Хасану ибн Саббаху Иксу, но тут ко мне пришёл другой косяк, противосолонный, и я снова сделал затяжку.

— Так можно и заторчать, — игриво заметил я.

— Ага, — согласился размякший чёрный голос из темноты. Короче, к тому времени, как я объяснил суть проблемы Хасану, я был такой обкуренный, что легко согласился с его мнением, что белый человек справится с этим лучше чёрного, и дал себя завербовать дальше. На самом деле мне было даже любопытно иметь дело с этой группой героиновых пиратов. Хасан аккуратно записал адрес.

— Это пароли, — сказал он. — Ты скажешь: «Твори свою волю -вот весь Закон». Не говори: «Делай, что хочешь…», потому что там не терпят пренебрежительного отношения к магическим формулировкам. Она тебе ответит: «Любовь есть закон, любовь, подчинённая воле». Тогда ты произнесёшь фразу: «Каждый человек — это звезда». Понял?

Клянусь чем угодно, уж я-то понял! У меня чуть глаза не полезли на лоб. Ведь это были пароли А.\ А.\!

— И вот ещё что, — сказал напоследок Хасан. — Обязательно обратись к мисс Мао, а не к Маме Сутре. Мама не по этим делам.

(Когда самолёт вылетел из Международного аэропорта имени Кеннеди, Саймон уже снова погрузился в роман «Телемах чихнул». Он не обратил внимания на молодого рыжеволосого мужчину с озабоченным лицом, который занял кресло с другой стороны прохода; если бы он заметил, то сразу классифицировал бы его как копа. Он читал: «Дым фабричных труб символизирует прогресс, священный огонь промышленности, пламенного гераклитова бога».)

ГАРРИ КРИШНА ГАРРИ КРИШНА КРИШНА КРИШНА ГАРРИ ГАРРИ

Гарри Койн не знал, что это было за зелье; мисс Портинари просто сказала: «С ним отлетишь дальше, чем от дури», — и дала ему таблетку. Возможно, это было ЛСД, которым баловались хиппи, а возможно, совершенно новый препарат, который Хагбард и БАРДАК сварганили в бортовой лаборатории. Мисс Портинари продолжала напевать:

ГАРРИ РАМА ГАРРИ РАМА РАМА РАМА ГАРРИ ГАРРИ

Он послушно продолжал всматриваться в разделявший их аквамариновый бассейн; облачённая в жёлтую мантию, она безмятежно сидела в позе лотоса.

(— Я должен выяснить, — сказал он ей чуть раньше. — Я не могу жить, имея две памяти и не зная наверняка, какие воспоминания реальны, а какие Хагбард просто ввёл в мою голову, как мужчина вводит в женщину ребёнка. Я должен знать, убивал я всех этих людей или нет!

— Чтобы понять ответ, ты должен находиться в правильном состоянии сознания, — отозвалась она откуда-то издалека.)

ГАРРИ КОЙНША ГАРРИ КОЙНША КОЙНША КОЙНША ГАРРИ ГАРРИ

Кто изменил слова: она или наркотик? Он пытался сохранять спокойствие и продолжал всматриваться в бассейн, как велела она, но мозаичный узор менялся. Вместо двух дельфинов, которые гонялись за хвостами друг друга, напоминая астрологический символ Рыб (и эпохи, которая, по мнению Хагбарда, сейчас заканчивалась), сейчас одна длинная змееподобная тварь пыталась проглотить собственный хвост.

Это я. Многие люди говорили мне, что я тонкий и длинный, как змея.

Внезапно он понял, что таковы и все люди! Я вижу то, о чем говорил Джордж: «Я» преследует самое Себя и пытается им управлять, «Я» пытается Себя проглотить.

Но пока он очарованно вглядывался в водную гладь бассейна, она окрасилась в красный цвет — цвет крови, цвет вины, — и он почувствовал, как эта кровь выходит из берегов и пытается смыть его в кровавое забвение, в бездну нахлынувшей пустоты.

— Он жив, — закричал Гарри. — Господи гребаный Боже!

Мисс Портинари, далёкая и спокойная, небрежно помешивала воду, и к этой скручивающейся спирали медленно возвращался аквамариновый цвет. Гарри почувствовал сильное смущение, это была всего лишь галлюцинация, и пробормотал: «Извините за выражение, мэм».

— Не извиняйся, — резко ответила она. — Самые важные истины всегда поначалу кажутся кощунственными и оскорбительными. Вот почему любой великий новатор всегда гоним. Несведущему даже святые дары кажутся кощунством. Непробужденный считает святое причастие облагороженным каннибализмом. Когда Папа целует стопы мирян, кое-кто считает его старым фут-фетишистом. Ритуалы Пана напоминают простонародные оргии. Обдумай то, что ты сказал. Поскольку в твоей фразе было пять слов, что соответствует Закону Пятёрки, она имеет особое значение.

«Странная это компания, но они много чего знают», — напомнил себе Гарри. Он пристально вглядывался в голубую спираль и мысленно повторял: «Он жив, Господи гребаный Боже, он жив…»

Над бассейном поднялся Иисус с лицом ястреба, странным образом похожий на Хагбарда.

— Это моё бодхи, — показал он.

Гарри обернулся и увидел Будду, сидевшего под деревом бодхи.

— Тат ТВам Аси[71], — сказал он, и падающие с дерева листья превратились в миллионы телевизоров, на экранах которых шёл один и то же фильм с Лорелом и Харди.

— Теперь полюбуйся, что ты заставил меня сделать, — говорил Харди. В предыдущей инкарнации Гарри увидел себя центурионом, Семпером Кунием Лингусом, забивавшим гвозди в крест.

— Пойми, — говорил он Иисусу, — лично я к тебе ничего не имею. Я просто выполняю приказы.

— Я тоже, — отвечал ему Иисус. — Приказы моего Отца. А разве так живут не все?

— Смотри в бассейн, — повторяла мисс Портинари. — Просто смотри.

* * *

Все это напоминало китайские резные коробочки, вложенные одна в другую; но лучшим из этих вложений была сама мисс Мао Цзуси. Мы полулежали в её скромной, но изящной комнате на Западной восемьдесят седьмой стрит, по очереди затягиваясь косячком, и сравнивали множественную природу наших личностей. Мы расположились нагишом на коврике из медвежьей шкуры, и сон стал явью, ибо она была моим идеалом женщины.

— Сначала, Тобиас, я попала в А.\А.\, — рассказывала она. — Меня завербовали на собрании бахаистов. Понимаешь, в поисках потенциальных кандидатов они засылали вербовщиков во все мистические группы, от Субуда до сайентологии. Потом на меня вышла военно-морская разведка, и я сообщала им о том, чем занимается А.-.А… Впрочем, я не такая гибкая, как ты, и привыкла сохранять верность принципам. Поэтому гораздо больше я рассказывала А л Ал о том, что узнала от военно-морской разведки. Я целиком и полностью доверяла А л А л. Пока не встретила Его.

— Кстати, — сказал я, ощущая укол ревности от того, с каким обожанием она произнесла слово «Его», словно Он был богом. — Если он скоро должен прийти, не лучше ли нам встать и одеться?

— Если хочешь быть мещанином, — сказала она. Пока мы одевались, я кое-что вспомнил.

— Между прочим, — небрежно произнёс я, — на кого ты работаешь, шпионя за Мамой Сутрой, — на А л А л, военно-морскую разведку или на Него!

— На всех троих. — Она начинала натягивать на себя трусики, и я неожиданно для себя сказал:

— Подожди.

Я присел на колени и напоследок поцеловал её киску.

— За прекраснейшую китайскую коробочку, которую я открыл во всем этом ларце, — галантно произнёс я.

Это была моя иллюминатская выучка; как агент ФБР, я стыдился подобных извращённых действий.

Мы оделись и она наполняла бокалы вином (лёгким немецким марочным вином, естественно, из Баварии), когда раздался стук в дверь.

Мисс Мао в своём облегающем китайском наряде скользнула к двери и тихо сказала:

— Слава Эриде.

— Да здравствует Дискордия, — послышался голос из-за двери. Она открыла замок, и в дверь вошёл низенький толстяк. В первый момент я очень удивился: он вовсе не походил на того суперинтеллектуала и супергероя, о котором она рассказывала.

— Хагбард прийти не смог, — коротко сообщил он. — Я буду вести переговоры по продаже и инициирую вас, — он бросил на меня взгляд, — в Легион Динамического Раздора, если вы действительно готовы, как говорит мисс Мао, бороться со всеми правительствами на Земле и иллюминатами в придачу.

— Я готов, — пылко заверил я. — Я устал быть марионеткой, которую дёргают за четыре нитки. (На самом деле я отдавал себе отчёт, что просто хотел пятой нитки.)

— Прекрасно, — сказал он. — Давай пять, — и протянул мне руку. После церемонного рукопожатия он представился: — Епископос Джим Картрайт из Мэд-догской Клики.

— Тобиас Найт, — отрекомендовался и я. — ФБР, ЦРУ, А..А., и Иллюминаты.

Он прищурился:

— Я встречал двойных и даже тройных агентов, но ты — первый четверной агент в моей практике. По Закону Пятёрок это, наверное, было неизбежно. Добро пожаловать на пятую арену древнейшего в мире цирка. Готовься к Смерти и Возрождению.

ГОСПОДИ ГРЕБАНЫЙ БОЖЕ, ОН ЖИВ…

Приложения

(весьма поучительные)

ВЕЛИКИЙ ПАПА: Истинна ли Эрида?

МАЛАКЛИПС МЛАДШИЙ: Все истинно.

ВП: Даже ложные представления?

МАЛ— 2: Даже ложные представления истинны.

ВП: Как это может быть?

МАЛ— 2: Не знаю, чувак, не я это сделал.

Интервью Малаклипса Младшего, X. С. X., напечатанное в «Геральд-Ньюс-Сан-Трибьюн-Джорнал— Диспэтч-Пост» Великой Метрополии Йорба-Линда и «Бюллетене и межгалактическом отчёте» дискордианского общества (отделение Сан-Франциско)

Примечание: Изначально было 22 приложения, которые объясняли все тайны иллюминатов. Восемь приложений были сокращены из-за дефицита бумаги. Их напечатают на Небесах.

Приложение Заин

Собственность и привилегия

Собственность — это воровство.

П. Ж. Прудон

Собственность — это свобода.

П. Ж. Прудон

Собственность невозможна.

П. Ж. Прудон

Непротиворечивость — это суеверие узколобых.

Ральф Уолдо Эмерсон

Прудон, нагромождая такие противоречия, не просто проявлял себя настоящим французом; он пытался показать, что абстракция «собственность» охватывает множество явлений, среди которых есть и полезные, и вредные. Давайте воспользуемся методом семантиков и исследуем прудоновскую триаду, пометив для ясности каждый её член подстрочным индексом.

Утверждение «Собственность — это воровство» означает, что собственность, созданная на основании искусственных законов феодальных, капиталистических и других авторитарных обществ, основана на вооружённом ограблении. Например, земельные титулы — это яркие примеры собственности; в первых земельных сделках роль денег играли мечи и копья.

Утверждение «Собственность — это свобода» означает, что собственность.,, которую будут сознательно уважать в обществе свободной воли (или анархическом обществе) послужит фундаментом свободы в таком обществе. Чем больше будут сталкиваться и перепутываться интересы людей, как при коллективизме, тем больше они будут наступать друг другу на любимые мозоли; только когда будут чётко заявлены правила игры («Это твоё, а это — моё») и все участники игры добровольно признают её полезность, может быть достигнута истинная независимость.

Утверждение «Собственность невозможна» означает, что соб-ственность (она же собственность) порождает столь яростный конфликт интересов, что общество находится в состоянии непрерывной необъявленной гражданской войны и должно в конце концов само себя уничтожить (вместе с собственностьк и собственностью). Короче говоря, Прудон по-своему предвидел принцип ОНАБ. Кроме того, он предвидел, что коммунизм только увековечит и усилит конфликты и что анархия — единственная реально осуществимая альтернатива этому хаосу.

Разумеется, не утверждается, что собственность может появиться только в абсолютно свободном обществе; многие формы собственности уже существуют. Ошибка большинства так называемых борцов за гражданские права — особенно последователей Айн Ранд — состоит в том, что они принимают всю собственность за собственность. Разницу понимают лишь те, чей IQ выше 70, и чтобы её понять, нужно задать и получить ответ на абсурдно простой вопрос. Если вам предложат принять какой-нибудь владетельный титул или вы предложите принять его кому-нибудь другому, надо спросить: «Будет ли этот титул признаваться в свободном обществе рационалистов— или потребуется вооружённая мощь Государства, чтобы заставить людей его уважать?» Если реален первый вариант, то это собственность которая означает свободу; если второй — это соб-ственность, сиречь воровство.

Приложение Хет

Отречение Хагбарда

Читателям, которые не поняли сцену, в которой Хагбард отрекается в пользу мисс Портинари, не следует унывать.

Как только они её поймут, они разгадают большинство загадок всех мистических школ.

Приложение Ламед

Человеческий мозг явно работает по знаменитому принципу, сформулированному в «Охоте на снарка»: «Истина в том, что повторено трижды подряд».