Кортни - Птица не упадет

Джентльмен сел посередине заднего сиденья и положил руки на трость, серьезный и внимательный, как судья.

Его жена ласково улыбалась Марку.

– Сколько вам лет, молодой человек?

– Двадцать, мэм, почти двадцать один.

Марк нажал стартер, мотор взревел, и ей пришлось повысить голос.

– Мой сын ваш ровесник, – кивнула она.

Марк криво улыбнулся, про себя повторяя последовательность действий согласно инструкции.

Рев мотора усилился, и Марк обеими руками вцепился в руль, так что побелели костяшки пальцев.

– Вы живете с родителями? – спросила пассажирка.

– Нет, мэм, – ответил Марк и отпустил сцепление. Задние колеса завизжали, как раненый жеребец, сзади вылетело облако синего дыма, машина словно встала на дыбы и бросилась вперед, разворачиваясь в сторону выезда и оставляя на полированном полу демонстрационного зала две черные полосы от резины.

Марк сражался с рулем, «кадиллак» раскачивался и подскакивал; в последнее мгновение он прошел в ворота и выскочил на улицу боком, как краб. Мимо ревущей машины пронеслась почтовая карета, запряженная лошадьми, и джентльмен за спиной у Марка умудрился снова сесть и найти свою трость.

– Хороший движок! – перекрикивал Марк гул мотора.

– Отличный, – согласился пассажир, чьи глаза были видны в зеркале заднего вида.

Его жена поправила съехавшую на глаза шляпу и печально покачала головой.

– Ах, молодежь! – сказала она. – Как только уйдете из дома, так голодать. Я сразу могу сказать, что вы живете самостоятельно. Кожа да…

Марк лихо выехал к перекрестку улиц Смит и Эливал, но тут перед ним загромыхал тяжелый грузовик, и Марк повернул руль.

«Кадиллак» развернулся на девяносто градусов и на двух колесах въехал на улицу Эливал.

– …кости, – закончила дама, одной рукой держась за ручку дверцы, а другой придерживая шляпу. – Вам следует по воскресеньям возвращаться домой и прилично обедать.

– Спасибо, мэм, вы очень добры.

Когда Марк наконец остановил «кадиллак» перед магазином, его так трясло, что двигатель пришлось выключать обеими руками. Он чувствовал, что нервный пот промочил его новый костюм, и у него не было сил выйти из машины.

– Невероятно, – сказал пожилой джентльмен на заднем сиденье. – Какой контроль, какое мастерство! Я снова чувствую себя молодым.

– Мы великолепно прокатились, дорогой, – согласилась его жена.

– Берем, – внезапно решил муж. Марк не поверил своим ушам. Он продал свою первую машину!

– Хорошо бы этот молодой человек поработал у нас шофером. Он такой чудесный водитель!

– Нет, мэм. – Марк едва снова не впал в панику. – Я сейчас не могу оставить эту работу, но все равно большое спасибо.

* * *

Дики Лэнком аккуратно сложил две пятифунтовых банкноты – свою долю комиссионных Марка от продажи «кадиллака».

– Тебя ждет большое будущее.

– Ну, не знаю, – скромно ответил Марк.

– Большое, – умудренно предрек Дики. – Но вот твой костюм, старина… – Он слегка содрогнулся. – Давай я познакомлю тебя с моим портным, теперь ты можешь себе это позволить. Не в обиду будь сказано, конечно, но ты выглядишь так, словно собрался на маскарад.

* * *

В тот же вечер, сразу после закрытия магазина, Марк впервые за неделю отправился в библиотеку. Библиотекарша поздоровалась с ним строго, как недовольная школьная учительница.

– Я думала, что мы вас больше не увидим, что вы отказались от своего замысла.

– О нет, ни в коем случае, – заверил Марк, и она смягчилась и протянула ему ключ от читального зала.

Марк начертил в блокноте генеалогическое древо Кортни, потому что начал путаться в их отношениях. У Шона был брат, тоже полковник, тоже получивший на англо-бурской войне Крест Виктории за храбрость. Действительно выдающаяся семья. Этот брат, полковник Гаррик Кортни, со временем стал известным писателем, автором книг по военной истории и биографий других выдающихся военных, начиная с «С Робертсом до Претории» и «Буллер, сражающийся солдат» до «Битвы на Сомме» и книги «Китченер. Жизнь». На все эти книги «Прожектор» печатал подробные рецензии. У их автора был единственный сын – Майкл Кортни. До 1914 года постоянно встречались упоминания о нем как об управляющем лесопилками Кортни в Ледибургском округе. Потом, в 1917 году – НАГРАЖДЕНИЕ ЛЕДИБУРГСКОГО ГЕРОЯ.

Капитан Майкл Кортни, сын полковника Гаррика Кортни, кавалера Креста Виктории, награжден крестом «За летные боевые заслуги» за участие в боях во Франции в составе 21-й боевой эскадрильи Королевских военно-воздушных сил. Капитан Кортни, сбивший пять немецких аэропланов, по отзывам его командира, храбрый и преданный офицер, летчик-ас. Герой, сын героя.

Потом, несколько месяцев спустя, на первой полосе – статья в широкой траурной рамке.

С огромным сожалением сообщаем о гибели в ходе боевых действий КАПИТАНА МАЙКЛА КОРТНИ, кавалера креста «За летные боевые заслуги». По нашим сведениям, капитан Кортни был сбит и сгорел в своей машине на вражеской территории, и сбил его не кто иной, как знаменитый барон фон Рихтгофен, прославившийся своими кровавыми деяниями. «Ледибургский прожектор» выражает глубочайшие искренние соболезнования отцу и семье погибшего. Роза, сорванная в самом расцвете.

Деятельность этой ветви семейства Кортни описывалась во всех подробностях, то же относилось и к семье Шона Кортни в период до 1910 года.

Подробно описывалась женитьба Шона Кортни на миссис Руфи Фридман – начиная от подвенечного платья невесты и заканчивая тортами и мороженым. Одной из девочек, держащих во время венчания букеты, была мисс Буря Фридман, четырех лет, в точной копии маминого платья. У мистера Дирка Кортни появилась новая сестричка-красавица. После этого упоминания имени, которое больше всего интересовало Марка, до мая 1910 года оно больше не мелькало.

В последующих номерах страницу за страницей занимали описания достижений полковника Кортни в политике, бизнесе и самых серьезных не-деловых сферах; его избрание в законодательное собрание Наталя, а позже включение в состав кабинета премьер-министра Луиса Боты; став главой Южно-Африканской партии в Натале, в составе делегации он отбыл в Уайтхолл обсуждать условия создания Союза, а с ним – вся его семья.

Деловые интересы Шона Кортни множились, он процветал, появлялись новые лесопилки, новые плантации, он получал все более важные назначения: председатель первого Строительного общества Южной Африки, директор пароходства «Юнион Лайн», глава правительственной комиссии по природным ресурсам Наталя.

Председатель Южно-африканского «терф-клуба»[10], коммодор Королевского яхт-клуба, где построено свыше ста пятидесяти роскошных яхт… и никаких упоминаний о Дирке Кортни до мая 1910 года.

* * *

Первая полоса «Ледибургского прожектора-хроникера» за 12 мая 1910 года.

«Ледибургский прожектор» с огромным удовольствием сообщает, что весь пакет его акций приобретен мистером Дирком Кортни, вернувшимся после нескольких лет отсутствия.

Мистер Кортни рассказал нам, что провел эти годы в путешествиях, накапливая опыт и капитал.

Очевидно, эти годы были потрачены не зря, ибо сразу по прибытии мистер Кортни приобрел контрольный пакет акций Ледибургского фермерского банка за миллион фунтов стерлингов наличными.

Ледибург и все его жители, несомненно, выиграют благодаря огромной энергии, богатству и целеустремленности мистера Дирка Кортни. «Я намерен ежедневно интересоваться всеми аспектами деятельности моих компаний в Ледибурге, – заявил он, когда его спросили о дальнейших планах. – Прогресс, рост, всеобщее процветание – вот мой девиз». Мистер Дирк Кортни, «Ледибургский прожектор» приветствует вас как замечательное украшение нашей прекрасной общины.

После этого ни один номер «Прожектора» не обходился без похвал в адрес Дирка Кортни, в то время как о его отце и семье говорилось все реже и все упоминания встречались только в небольших заметках в конце номера.

Чтобы узнать о Шоне Кортни, Марку пришлось обратиться к другим натальским газетам. Начал он с «Натальского Меркурия».

Ледибургские конные стрелки отплывают во Францию. Генерал Кортни снова ведет своих людей на войну.

Это сообщение встряхнуло Марка. Он хорошо помнил морской туман в заливе и ряды одетых в хаки фигур, поднимающихся по трапам с ранцами за спиной и ружьями в руках. Пение, плач женщин, бумажные ленты и лепестки цветов, веселыми пестрыми облаками падающие на землю, траурные сигналы ревунов с утеса. Все это по-прежнему дорого его памяти.

Вскоре и он последует за этими частями, прибавив себе год, благо сержант, набиравший рекрутов, не стал допытываться.

Атака Ледибургских конных стрелков под Делвилл-Вудом не удалась. Генерал Кортни: «Я горжусь ими».

Марк читал длинный перечень погибших, останавливаясь, когда встречал знакомое имя, вспоминая, вспоминая, снова погрузившись в страшное море грязи, крови и страданий, и слезы жгли ему глаза.

Кто-то тронул его за плечо. Он опомнился и выпрямился, ошеломленный неожиданным возвращением к реальности.

– Мы закрываем, уже десятый час, – негромко сказала молодая помощница библиотекаря. – Боюсь, вам придется уйти. – Она внимательнее пригляделась к нему. – С вами все в порядке? Вы плакали?

– Нет! – Марк быстро достал носовой платок. – Просто читая, глаза устали.

* * *

Когда он поднимался в свою комнату, хозяйка крикнула:

– Для вас письмо.

Письмо на первый взгляд было объемом с полное собрание сочинений Шекспира, но когда Марк его распечатал, там оказались всего двадцать две страницы, начинавшиеся словами «Мой дорогой Марк, конечно, я прекрасно вас помню и часто думала о вас, гадая, что с вами стало, поэтому добро пожаловать. Ваше письмо оказалось приятным сюрпризом».

От этой искренней радости Марк почувствовал угрызения совести.

«Я понимаю, что мы очень мало знакомы. Вы даже не знаете моей фамилии! Кстати, меня зовут Марион Литтлджон, смешная фамилия, правда? Я хотела ее сменить (это не намек! как глупо!), а родилась я в Ледибурге (а когда, не скажу: женщина никогда не раскрывает свой возраст!). Мой отец был фермером, но пять лет назад продал хозяйство и теперь работает десятником на сахарной фабрике».

Полная история семьи Марион, учеба в школе, имена и места проживания ее многочисленных родственников, надежды Марион, ее мечты, желания… «Мне нравится путешествовать, а вам?» Париж, Лондон, все это в мельчайших подробностях, с примечаниями в скобках и сдобренное многочисленными восклицательными и вопросительными знаками.

«Разве не странно, что наши имена так похожи: Марк и Марион? Звучит красиво, верно?»

Марку стало тревожно: он надеялся на ветерок, а вызвал ураган, но письмо заражало своим теплом и веселостью, и он пожалел, что почти не помнит лица девушки. Он легко мог бы разминуться с ней на улице и не узнать.

В тот же вечер он ответил, стараясь писать как можно разборчивее. Прямо перейти к своей цели он не мог, поэтому туманно намекнул, что собирается написать книгу, но это требует большой работы в архивах Ледибурга, а у него сейчас нет ни времени, ни денег на поездку. Закончил он просьбой прислать фото.

Ответ она, должно быть, написала и отправила сразу, как получила его письмо. «Мой дражайший Марк…» Повышение по сравнению с просто «дорогой».

Двадцать пять страниц плотного рукописного текста сопровождала фотография. Молодая девушка в нарядном платье, напрягшись, с застывшей нервной улыбкой смотрит в объектив, словно это ствол заряженной гаубицы. Фокус слегка смещен, но снимок достаточно хорош, чтобы напомнить, как она выглядит, и Марк облегченно вздохнул.

Немного полновата, но у нее милое лицо сердечком, большой дружелюбный рот и широко расставленные умные глаза; выглядит она живой и энергичной; он теперь знал достаточно, чтобы понять: она образованна, неплохо начитана и очень хочет понравиться.

На обороте снимка он получил дальнейшее повышение: «Дорогому Марку с любовью – Марион».

И под именем три аккуратных креста. Письмо было пронизано невероятным восхищением его успехами в качестве продавца «кадиллаков» и благоговением перед его желанием стать писателем.

Она очень хочет помочь в его исследованиях, пусть только даст ей знать, какие именно сведения ему нужны. У нее есть доступ ко всем правительственным и муниципальным архивам («и на этот раз я не возьму с вас плату»), ее старшая сестра работает в редакции «Ледибургского прожектора», и в ратуше есть прекрасная библиотека, где Марион хорошо знают и где она часто бывает. Пусть он только разрешит помочь!

С другой стороны, если у него есть фотография, она была бы рада получить напоминание о нем.

За полкроны Марк сфотографировался в студии под открытым небом на берегу океана – в новом костюме, в соломенной шляпе, надетой под щегольским углом, с озорной улыбкой на лице.

«Мой дорогой Марк, какой ты красивый! Я показывала фото всем подругам, и они мне завидуют».

У нее была некоторая нужная ему информация и будет еще.

В книжном магазине Адамса на Смит-стрит Марк приобрел толстый блокнот в кожаном переплете, три больших листа картона и подробную крупномасштабную карту Наталя и Зулуленда. Карту он приколол к стене своей комнаты, чтобы изучать ее лежа в постели.

На одном листе картона он изобразил генеалогическое древо Кортни, Паев и Петерсенов: эти три имени в документах, которые он видел в Ледибурге, связаны с покупкой Андерсленда.

На другом листе он начертил пирамиду, структуру компаний и холдингов, подконтрольных Ледибургскому фермерскому банку, на третьем – тем же манером все компании и собственность холдинга генерала Кортни «Лес и недвижимость Наталя, ЛТД».

На карте он старательно закрасил земельные владения обеих групп: красным – принадлежащие генералу Кортни, синим – те, что принадлежат его сыну Дирку Кортни.

Закрашивая синим неправильные очертания Андерсленда, примыкающие к южному берегу реки, он с новой решимостью постановил продолжить расследование. Закончив, Марк стряхнул с пальцев мел. Горькие морщины пролегли в углах его рта: его вера в то, что старик никогда не допустил бы ничего подобного, окрепла: чтобы получить эту землю, деда пришлось бы убить.

Гнев переполнял его, когда он раскрашивал участки карты или когда по вечерам лежал в постели, курил последнюю за день сигарету и изучал красные и синие владения Кортни. Он мрачно улыбался, думая о том, что сказал бы Фергюс Макдональд о таком богатстве в руках отца и сына, и записывая в толстый блокнот в кожаном переплете новые сведения, полученные за день.

Потом он выключал свет и долго лежал без сна, а когда засыпал, часто видел во сне Ворота Чаки, мощные утесы, охраняющие реку и дикую непроходимую местность за ними, в которой скрывается одинокая могила.

Могила, никак не обозначенная, заросшая буйной африканской растительностью или раскопанная гиенами и другими стервятниками.

* * *

Однажды, когда Марк, как обычно, коротал вечер в читальном зале библиотеки, он начал с относительно свежих номеров «Ледибургского прожектора» – с тех, что выходили сразу после его бегства из города, – и едва не пропустил несколько строк на внутренней полосе.

Вчера в методистской церкви на Пайн-стрит состоялась погребальная служба по мистеру Джекобу Генри Россоу.

Мистер Россоу, холостяк, работал в «Зулулендской сахарной компании, ЛТД». Погребальную службу посетил глава компании мистер Дирк Кортни, который произнес короткую, но трогательную речь, посвященную достоинствам покойного, вновь продемонстрировав заботу о самых заурядных работниках своих многочисленных предприятий. Величие проявляется и в малом.

Дата точно соответствовала бегству Марка из долины. Покойный мог быть среди тех, кто на него охотился… может, это тот, кто схватил его за поврежденную ногу, когда Марк висел на товарном вагоне? Если так, связь с Дирком Кортни самая прямая. Марк медленно сплетал веревку, но для петли ему нужна была голова.

Лишь в одном отношении он испытывал облегчение. Казалось, существует глубокая пропасть между отцом и сыном, между генералом Шоном Кортни и Дирком. Деятельность их компаний не пересекалась, ни в одном из советов директоров не было общих людей, каждая пирамида предприятий возвышалась отдельно и обособленно. Эта пропасть, похоже, простиралась за рамки деловых отношений, Марк не находил ни единого свидетельства контактов этих людей в социальном плане; в сущности, отец и сын враждовали, о чем свидетельствовала резкая перемена отношения «Ледибургского прожектора» к отцу сразу после того, как газету купил сын.

Однако Марк еще не был окончательно убежден во всем этом. Фергюс Макдональд не раз предупреждал его о вероломстве и хитрости хозяев, всех богатеев. «Они пойдут на все, лишь бы скрыть свою вину, Марк, нет такой подлости, на которую они не пошли бы, лишь бы скрыть, что на их руках кровь честных рабочих». Вероятно, Марку прежде всего нужно точно убедиться, что он охотится только на одного человека. Конечно, следующим шагом станет возвращение в Ледибург – надо спровоцировать новое нападение. Но на этот раз он будет готов, потому что знает, откуда ждать атаки. Он вспомнил, как они с Фергюсом Макдональдом использовали Катберта, манекен, чтобы заставить врага выдать себя; Марк невесело улыбнулся при мысли о том, что на этот раз роль Катберта придется исполнить ему самому. Он впервые испытывал страх, какого не знал даже во Франции перед выстрелом: сейчас перед ним был невероятно страшный и безжалостный враг, и время первого столкновения приближалось.

Его отвлекло еще одно большое письмо из Ледибурга, которое дало замечательный повод отложить непосредственные действия.

«Мой дражайший! У меня для тебя удивительная новость! Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе. Моя сестра с мужем уезжают в четырехдневный отпуск в Дурбан и пригласили меня поехать с ними. Мы приедем четырнадцатого и остановимся в «Морском отеле» на набережной. Вот будет здорово!»

К удивлению Марка, письмо вызвало у него радость и нетерпеливое ожидание. Он сам не понимал, как привязался к этой расположенной к нему дружелюбной девушке, оставаясь вдали от нее. И снова удивился, когда встретился с ней. Сразу было заметно, что оба тщательно оделись ради такого случая, обращая внимание на ничтожнейшие мелочи; оба стеснялись и сдерживались под бдительным присмотром сестры Марион.

Они сидели на веранде отеля и чопорно пили чай, болтая о пустяках, а сестра незаметно наблюдала за ними поверх края своей чашки.

Марк сразу заметил, что Марион похудела (откуда ему было знать, что девушка едва не уморила себя голодом в предвидении этой встречи?), вдобавок она оказалась хорошенькой, гораздо красивее, чем на снимке и чем он помнил. Но еще важнее было ее теплое, откровенное восхищение. Большую часть жизни Марк был одинок, особенно в последние недели, в маленькой грязной комнате с тараканами.

И теперь он радовался встрече с Марион, как путник в снежную бурю радуется огню таверны.

Сестра поначалу серьезно отнеслась к своим обязанностям дуэньи, но она была всего на пять-шесть лет старше Марка и достаточно проницательна, чтобы заметить, какое влечение молодые люди испытывают друг к другу, и понять, что Марк вполне приличный молодой человек. К тому же она сама была молода, недавно вышла замуж и сочувствовала им.

– Я хотел бы покатать Марион. Мы отлучимся ненадолго?

Марион посмотрела на сестру печальными глазами умирающей газели:

– Пожалуйста, Лин.

«Кадиллак» был демонстрационной моделью, и Марк сам присмотрел за тем, чтобы два зулуса, работающие в «Наталь моторс», надраили его до блеска.

Он проехал до самого устья реки Умгени, а Марион, гордая и красивая, сидела рядом с ним.

Так хорошо Марк не чувствовал себя никогда в жизни: модно одетый, с золотом в кармане, в большом сверкающем автомобиле, рядом с красивой, восхищающейся им девушкой.

Восхищение – иначе отношение к нему Марион не опишешь. Она ни на мгновение не сводила с Марка глаз и вспыхивала всякий раз, как он смотрел на нее.

Она никогда и подумать не могла, что у нее будет такой красивый и умный кавалер. Даже в самых фантастических ее мечтах не было сверкающего «кадиллака» и романтического героя войны.

Когда машина остановилась у дороги и Марк отвел девушку по густо заросшим дюнам на речной берег, Марион хваталась за его руку, как утопающий моряк.

Река была полноводной от прошедших в ее верховьях дождей; шириной полмили, цвета кофе, она стремилась к зеленым водам моря, навстречу его пенным волнам, унося к ним следы наводнения и трупы животных.

Десяток больших черных акул входили в устье в поисках падали, их темные треугольные плавники кружили в воде.

Марк и Марион сидели бок о бок на дюне, выходящей на устье.

– О, – вздохнула Марион так, словно у нее разрывалось сердце, – мы будем вместе всего четыре дня…

– Четыре дня – это много, – рассмеялся Марк. – Не знаю, куда мы денем столько времени.

Они почти не разлучались. Дики Лэнком был очень снисходителен к своему лучшему продавцу.

– Просто появляйся здесь каждое утро на несколько минут, чтобы хозяин был доволен, а потом, пожалуйста, исчезай.

– А можно взять демонстрационную модель? – смело спросил Марк.

– Я скажу, что ты показываешь ее сахарному королю. Бери, старина, но ради Бога, не разбей ее о дерево.

– Не знаю, как отблагодарить тебя, Дики, правда, не знаю.

– Не волнуйся, старина, я что-нибудь придумаю.

– Прошу в первый и последний раз, просто эта девушка – особенная.

– Понимаю. – Дики по-отцовски потрепал его по плечу. – Это самое важное в жизни. Все равно что быть слегка под мухой. Мое сердце с тобой, старина. Буду прикрывать тебя во всем.

– Дело совсем не в этом, Дики, – Марк покраснел.

– Конечно, нет. Но все равно наслаждайся.

И Дики подмигнул.

* * *

Марк и Марион (она была права: звучало грандиозно) проводили дни, рука в руке бродя по городу. Она радовалась шуму и кипучей жизни большого города, восторгалась его сложностью, культурой, музеями и садами с тропическими растениями, набережной с мириадами огней, открытыми концертными эстрадами в садах старой крепости, большими магазинами на Вест-стрит, Статтфордс и Энтис, витринами, полными изысканных дорогих товаров, портом, где у пристани стояли большие торговые корабли, а над ними двигались паровые краны. Они смотрели, как рыбаки-индусы одолевают в своих лодках прибой и широкими полукругами забрасывают сети на глубину. Марион подбирала юбку, Марк закатывал брюки по колено, и они помогали полуголым рыбакам вытаскивать сети, так что в лодках оказывались груды серебрящейся на солнце, все еще трепыхающейся рыбы.

Они ели клубничное мороженое в твердых желтых вафельных стаканчиках и проехались по набережной на рикше; тележку тащил зулус в невероятном наряде из перьев, бус и рогов.

Однажды вечером они присоединились к Дики Лэнкому и ленивой сирене, за которой ухаживал Дики, и вчетвером ели раков и танцевали под джаз-бэнд в «Ойстер-Бокс отеле» у скал Умланги, а потом вернулись домой в ревущем «кадиллаке», слегка под мухой, счастливые и поющие, и Дики вел большую машину по пыльной неровной дороге, как Нуворелли, а Марк и Марион блаженно прижимались друг к другу на заднем сидении.

В вестибюле отеля под бдительным взглядом ночного портье, который готов был помешать Марку приблизиться к лифту, они шепотом попрощались.

– Я никогда в жизни не была такой счастливой, – просто сказала она, приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы.

Дики Лэнком с «кадиллаком» и подружкой исчез, вероятно в направлении какой-нибудь темной стоянки у моря. Когда Марк один шел по пустынным ночным улицам, он думал о словах Марион и решил, что согласен с ними. Он не мог вспомнить, когда был так счастлив, но, печально улыбнулся он, в его жизни вообще было мало счастья. Для нищего и шиллинг – богатство.

* * *

Наступил их последний день вместе, и сознание этого отравляло им радость. Марк оставил «кадиллак» на узкой дороге в поле сахарного тростника, и они ушли на длинный изогнутый белоснежный пляж, с обоих концов закрытый скалами.

Море было такое чистое, что, сидя на высокой дюне, они видели рифы и песок глубоко на дне. Еще дальше вода становилась густо-синей и наконец встречалась с далеким горизонтом, где стояли кучевые облака, пурпурные, голубые и серебряные в свете солнца.

Они босиком шли по песку, неся корзину с едой для пикника, собранную для Марион в отеле, и потрепанное серое одеяло с постели Марка, и им казалось, будто они одни в целом свете.

Они переоделись в купальные костюмы, скромно укрывшись друг от друга за пышным кустом молочая, и со смехом побежали в теплую воду.

Тонкая черная влажная ткань купальника Марион липла к телу, так что девушка казалась обнаженной, хотя купальник закрывал ее от бедер до шеи, а когда она стянула красную купальную шапочку и распустила густые волосы, Марк впервые почувствовал физическое влечение.

До сих пор он получал удовольствие скорее от их дружбы. Терпеливое восхищение Марион заполняло какую-то пустоту в его душе, он относился к девушке покровительственно, испытывая к ней почти братскую нежность.

Она неведомым женским чутьем сразу уловила перемену в нем. Смех замер на ее губах, глаза стали серьезными, в них появилась тень страха или предчувствия, но она повернулась к нему, подняла лицо и, казалось, сознательно набралась сил и храбрости.

Они лежали рядом на одеяле в тени куста. Полдень был жаркий, гудели насекомые.

Влажные купальные костюмы прохладно касались их горячей кожи. Когда Марк осторожно стянул костюм с Марион, ее кожа под его пальцами была влажной; он удивился тому, как непохоже ее тело на тело Хелен. Кожа Марион, слегка припорошенная пляжным песком, была чистой, молочно-белой, чуть розоватой, пушок на ее теле мягким, как шелк, золотистым и легким, как дым. Все ее тело было мягким, пластичным, в отличие от мускулистого тела Хелен, и ощущение от него было совсем иным, оставляло впечатление неизведанной податливости, что заинтриговало и возбудило Марка.

И только когда она ахнула, прикусила губу и спрятала лицо, прижавшись к его шее, он неожиданно понял, что все то, чему научила его Хелен и что приводило ее в такое возбуждение, на Марион не действует. Тело ее оставалось скованным, лицо – бледным и застывшим.

– Марион, что с тобой?

– Все в порядке, Марк.

– Тебе не нравится?

– Со мной это впервые.

– Можно прекратить.

– Нет.

– Нам не обязательно это делать.

– Нет, Марк, продолжай. Ведь ты этого хочешь.

– А ты – нет.

– Я хочу того же, что ты, Марк. Продолжай. Это для тебя.

– Нет.

– Пожалуйста, Марк, пожалуйста, продолжай.

Ее губы дрожали.

– Прости, Марион.

Он отстранился от нее, увидев страх в ее глазах, но Марион тотчас придвинулась к нему, обняла за шею, почти легла на него.

– Марк, не извиняйся. Я хочу, чтоб тебе было хорошо.

– Мне не будет хорошо, если ты не хочешь.

– О Марк, не говори так. Пожалуйста, не говори. Я больше всего на свете хочу, чтобы ты был счастлив.

Она вела себя смело, терпеливо, крепко прижимала его к себе, обнимая обеими руками за шею. Ее тело оставалось напряженным, но она постаралась, чтобы ему было удобнее. Однако для Марка испытание оказалось почти таким же болезненным, как для нее. Он страдал вместе с ней, чувствуя, как Марион дрожит, слыша негромкие звуки боли и напряжения, которые она старалась сдержать.

К счастью для обоих, все быстро закончилось, но она продолжала прижиматься к нему.

– Тебе было хорошо, Марк, дорогой?

– О да, – воскликнул он. – Замечательно.

– Я так хочу быть для тебя хорошей во всем, милый. Во всем.

– Ничего лучше в моей жизни не было, – ответил он, и Марион посмотрела ему в глаза, ища подтверждения и находя, потому что ужасно этого хотела.

– Я так рада, дорогой, – прошептала она и прижала голову Марка к своей влажной теплой груди, мягкой, розовой, дарующей покой. И начала мягко баюкать, как мать качает дитя.

– Я рада, Марк, а потом будет все лучше. Я научусь, вот увидишь, я буду очень стараться ради тебя, дорогой, всегда буду.

Когда в сумерках они медленно возвращались в город, она гордо сидела рядом с ним на широком кожаном сиденье и в ней чувствовалось что-то новое, новая уверенность, как будто за несколько коротких часов она из ребенка превратилась во взрослую женщину.

Марк испытывал к ней глубокое чувство. Ему хотелось защищать ее, сберечь ее доброту и милоту, не допустить к ней несчастья и порчу. На миг он пожалел, что Марион не смогла утолить безумные желания его плоти, и что сам он не сумел провести ее сквозь бурю таким же темпом. Может, это еще придет, может, они и в этом найдут дорогу друг к другу, а если нет – пусть, не страшно. Важно другое – чувство ответственности за эту женщину: она отдала ему всю себя без остатка, и теперь его долг ответить ей той же мерой, защищать и беречь ее.

– Марион, ты выйдешь за меня? – негромко спросил он, и она тихо заплакала, неспособная говорить, только энергично кивая сквозь слезы.

Сестра Марион, Линетт, была замужем за молодым юристом из Ледибурга, и в тот вечер они засиделись допоздна, обсуждая предстоящее обручение.

– Папа не даст разрешения, пока тебе не исполнится двадцать один год. Ты ведь знаешь, сколько пришлось ждать нам с Питером.

Питер Боутс, серьезный молодой человек, с умным видом кивнул и осторожно сложил вместе кончики пальцев. У него редкие, рыжеватые волосы, и он положительный и уравновешенный, как судья в алой мантии.

– Несколько лет ожидания вам не повредят.

– Лет? – взвыла Марион.

– Тебе всего девятнадцать, – напомнил Питер. – Марку нужно заработать, чтобы взять на себя ответственность за семью.