Хроники Рейстлина (№1) - Кузница души

При мысли о друзьях его отчаяние уменьшилось, а надежда снова разгорелась. Жрецы не столько хотели его смерти, сколько нуждались в проведении самого действа казни для устрашения народа. Эта отсрочка может обернуться в его пользу. Шум, огни и волнение в городе не могут остаться незамеченными даже с ярмарочной площади. Восхваляя Бельзора песнопениями, жрецы тащили Рейстлина по улицам Гавани. Громкое пение и свет факелов будили людей, которые торопливо натягивали одежду и бежали на улицу посмотреть, что происходит. Пьяницы выходили из трактиров, чтобы узнать в чем дело, и быстро присоединялись к толпе. Теперь пение жрецов то и дело подхватывали пьяные голоса.

Боль в распухшей челюсти отдавалась во всей голове Рейстлина. Веревки врезались в его запястья, а жрецы не упускали случая пнуть или толкнуть его, если он шел недостаточно быстро. Он старался оставаться на ногах, зная, что если упадет, его могут просто-напросто затоптать. Все это казалось ему таким нереальным, ненастоящим, что он не чувствовал страха.

Страх придет позже. Сейчас он находился в кошмаре, в чудовищном сне, из которого не было выхода.

Свет факелов слепил его. Он ничего не видел, кроме мелькающих мимо лиц — ухмыляющиеся рты, любопытно пялящиеся глаза — лиц, которые на миг освещал факел и которые тут же исчезали в темноте, чтобы на их месте появились другие. Промелькнуло печальное, жалостливое, испуганное лицо той молодой женщины, у которой умерла дочка. Она протянула к нему руку, как будто желая помочь, но жрецы грубо оттолкнули ее.

Вдали уже виднелся Храм Бельзора. Очевидно, в пожаре пострадали только внутренние части, но не само каменное здание. Перед храмом, на большой поляне, заросшей травой, уже собралась толпа, наблюдающая, как человек в небесно-голубых одеждах врывал в землю деревянный столб. Другие жрецы носили к столбу вязанки дров.

Многие жители Гавани помогали жрецам складывать гору из хвороста. Некоторые из них, которые еще несколько часов назад насмехались над жрецами, смеялись теперь над ним и отпускали издевательские замечания. Рейстлин не удивился. Это было всего лишь еще одним доказательством человеческого уродства. Пусть бельзориты продолжают надувать, грабить и обманывать их. Они стоят друг друга.

Жрецы вели Рейстлина по узкой улице к храму. Они уже приближались к столбу, и где же был Карамон? Где были Кит и Танис? Что, если жрецы нашли их, преградили им путь? Что, если сейчас они бились насмерть на ярмарочной площади? Что, если — леденящая кровь мысль — они решили, что пытаться спасти его бессмысленно, и сдались?

Толпа подхватила пение, исступленно выкрикивая «Бельзор! Бельзор!». Надежды Рейстлина угасли, и их место в душе Рейстлина занял страх. Тут дикое пение, крики и хохот были перекрыты звучным голосом:

— Стойте! Что здесь происходит?

Рейстлин поднял голову.

Посреди улицы, перекрывая путь жрецам, между костром и его жертвой стоял Стурм Светлый Меч. В свете многочисленных факелов Стурм выглядел впечатляюще. Высокий и бесстрашный, с воинственно топорщащимися усами, он казался старше своих лет. В руке он держал обнаженный меч; лезвие отражало пламя факелов, и казалось, что в мече заключен собственный огонь. Он держался гордо и уверенно, хладнокровно и решительно; каменная скала посреди бурлящего моря хаоса и шума.

Толпа притихла, испытав уважение и невольный страх. Шедшие впереди жрецы остановились, ошеломленные при виде этого молодого человека, который не был рыцарем, но держался так храбро, что выглядел воистину по-рыцарски. Стурм казался ожившим героем древности, вышедшим из какой-нибудь древней легенды. Забеспокоившиеся и потерявшие уверенность жрецы оглядывались на Высокого Жреца в ожидании приказов.

— Вы, олухи, дурачье! — в ярости закричал на них Высокий Жрец. — Он один! Покончите с ним и идите дальше!

Камень, брошенный кем-то из толпы, ударил Стурма в лоб. Он покачнулся, зажал рану рукой, но не сошел с места и не опустил меч. Кровь заливала ему лицо, попадая в один глаз. Подняв меч, он угрюмо пошел на жрецов.

Толпа отведала крови, и хотела еще, при условии, что кровь прольется не их собственная. Несколько забияк отделились от толпы, атаковали Стурма сзади. С криками, проклятиями, пользуясь кулаками и ногами, они уложили Стурма в уличную пыль.

Жрецы двинулись, торопя своего пленника к столбу. Рейстлин вывернул шею, оглядываясь на друга. Стурм лежал на земле и стонал; его поношенная одежда была в крови. Потом толпа сомкнулась вокруг Рейстлина, и он потерял своего товарища из виду.

Он окончательно утратил надежду. Карамон и все остальные не придут. Рейстлин внезапно осознал, что сейчас умрет, умрет ужасной и мучительной смертью.

Деревянный столб возвышался посреди кучи хвороста, такого сухого, что он хрустел под ногами. Ветки и сучья цеплялись за одежду Рейстлина и вырывали целые клочья, пока жрецы толкали его к столбу. Они грубо развернули его лицом к толпе, которая, казалось, состояла только из блестящих глаз и жадных раззявленных ртов. Сухие дрова были облиты какой-то жидкостью — гномьей водкой, судя по запаху. Вряд ли это было делом рук жрецов, скорее каких-то пьяных хулиганов.

Жрецы развязали руки Рейстлина и снова связали их за столбом, затем обмотали его вместе со столбом несколькими витками веревки и туго затянули ее, завязав на крепкий узел. Его привязали прочно, и он не мог освободиться, хотя пытался изо всех оставшихся сил. Высокий Жрец собирался начать обвиняющую речь, но какой-то отчаянный пьяный малый бросил горящий факел в кучу хвороста еще до того, как жрецы закончили связывать пленника, чуть не поджигая при этом самого Высокого Жреца. Ему и остальным пришлось отскочить в сторону и отбежать от костра на безопасное расстояние. Пропитанные водкой дрова быстро вспыхивали. Языки пламени лизали дерево, начиная обугливать его.

Дым застилал глаза Рейстлина, заставляя их слезиться. Он закрыл их, безмолвно проклиная свои бессилие и беспомощность. Когда огонь запылал совсем близко, он стиснул зубы, прилагая все силы к тому, чтобы молча терпеть мучительную обжигающую боль.

— Привет, Рейстлин! — прозвенел голосок за его спиной. — Разве это не замечательно? Я никогда не видел, как человек горит на костре. Конечно, я бы предпочел, чтобы это был не ты…

Пока Тассельхоф болтал, его нож быстро резал узлы на веревке, связывавшей запястья Рейстлина.

— Кендер! — раздались грубые, гневные выкрики. — Остановите его!

— На! Думаю, это тебе пригодится! — быстро сказал Тас.

Рейстлин почувствовал рукоять кинжала в своей руке.

— Это от твоего приятеля Лемюэля. Он сказал…

Рейстлину так и не довелось узнать, что же сказал Лемюэль, потому что в этот момент толпа взревела как один человек. Люди вопили и выкрикивали предостережения. В свете факелов сверкала сталь. Карамон неожиданно возник перед Рейстлином, который в этот миг был близок к тому, чтобы не выдержать и зарыдать от радости при виде брата. Не чувствуя жара и боли, Карамон голыми руками разбрасывал целые охапки горящих дров.

Танис стоял спиной к спине Карамона и орудовал мечом, лезвиям плашмя вышибая факелы и дубинки из рук палачей. Китиара сражалась возле своего любимого, и она-то держала меч вовсе не плашмя. У ее ног уже лежал окровавленный жрец. Кит дралась с улыбкой на губах, ее глаза сверкали весельем.

Флинт тоже был здесь и боролся со жрецами, которые схватили Тассельхофа и пытались утащить его в храм. Гном напал на них с такой яростью и рвением, что они скоро отпустили кендера и поспешили прочь, спасаясь. Появился Стурм и присоединил свой меч к другим. Кровь запеклась жутковатой маской на его лице, коркой покрыв глаз, но это не мешало ему безукоризненно точно наносить удары.

Жители Гавани были разочарованы тем, что казнь колдуна так и не состоялась, но их развлекло его неожиданное и смелое освобождение. Легко поддающаяся общему настроению толпа обратила свой гнев на жрецов и принялась подбадривать возгласами героев. Высокий Жрец укрылся в храме. Его ближайшие помощники последовали за ним — по крайней мере те из них, кто еще мог бегать. Люди кидали в них камни и прикидывали, как будет удобнее штурмовать храм.

Облегчение и сознание того, что он в безопасности и не погибнет в огне, нахлынули на Рейстлина подобно приливу, окончательно лишили его сил и ослепили. Он повис на своих оставшихся веревках.

Карамон рассек клинком последние веревки и подхватил своего брата, уже терявшего сознание. Подняв его на руки, Карамон унес его подальше от столба и опустил на землю.

Люди столпились вокруг Рейстлина. Они искренне желали помочь ему, хотя всего несколько минут назад так же искренне хотели увидеть его горящим в огне.

— А ну разойдись! — проревел Флинт, размахивая руками и сверкая глазами направо и налево. — Дайте ему воздуха.

Кто-то передал гному бутылку хорошего бренди «для храброго молодого человека».

— Вот спасибочки, — сказал Флинт и передал бутылку, предварительно приложившись к ней сам.

Карамон поднес бутылку к губам Рейстлина и влил несколько капель ему в рот. Бренди обожгло разорванную губу; боль и ощущение огненного жара в горле привело его в сознание. Он сглотнул, подавился и оттолкнул бутылку прочь.

— Я чуть не сгорел на костре, Карамон! Теперь ты хочешь меня отравить? — прокашлял Рейстлин, согнувшись пополам.

Он поднялся на ноги, не обращая внимания на взволнованные протесты Карамона, считавшего, что он должен отдохнуть. Народ к этому времени уже окружил храм, крича, что все жрецы Бельзора должны быть сожжены.

— Юноша не пострадал? — спросил озабоченный голос. — У меня есть мазь, помогающая при ожогах.

— Все в порядке, Карамон, — сказал Рейстлин, останавливая брата, который хотел отогнать любопытного человека. — Это мой друг.

Лемюэль беспокойно посмотрел на Рейстлина:

— Они не причинили тебе вреда?

— Нет, сэр. Я цел, спасибо. Только немножко оглушен всем этим.

— Эта мазь, — Лемюэл протянул маленькую бутылочку, — я ее сам составил. Из алоэ…

— Спасибо, — сказал Рейстлин, принимая бутылочку. — Мне она не нужна, но я думаю, что моему брату она пригодится.

Он бросил взгляд на обожженные руки Карамона, покрытые волдырями. Карамон вспыхнул, спрятал руки за спину и самодовольно ухмыльнулся.

— Спасибо за кинжал, — добавил Рейстлин, возвращая его Лемюэлю. — К счастью, мне не пришлось пустить его в ход.

— Оставь его у себя! Это меньшее, чем я могу отблагодарить тебя, мой мальчик. Это твоя заслуга, что мне теперь нет нужды покидать мой дом.

— Но вы уже подарили мне свои книги, — заспорил Рейстлин, все еще протягивая кинжал вперед.

Лемюэль отмахнулся:

— Он принадлежал моему отцу. Он хотел бы, чтобы им владел маг вроде тебя. Мне он все равно не пригодится, хотя иногда я разрыхлял им землю вокруг моих гардений. К нему прилагается необычный ремешок вместо ножен. Отец носил его на запястье, пряча под рукавом. Он называл его «последней защитой волшебника».

Кинжал и впрямь был очень хорош, сделан из прочной стали и остро заточен. По легкой щекотке, которую Рейстлин почувствовал, пока держал его, он понял, что кинжал был пропитан магией насквозь. Он заткнул его за пояс и обменялся сердечным рукопожатием с Лемюэлем.

— Мы заедем за книгами позже, — сказал Рейстлин.

— Буду очень рад, если ты и твои друзья выпьете со мной чаю, — ответил Лемюэль, учтиво кланяясь.

После еще нескольких поклонов, комплиментов и приглашений зайти Лемюэль удалился, торопясь вернуть свои растения назад в землю родного сада.

После этого друзья остались одни. Горожане, окружавшие храм, расходились. Кто-то объявил, что жрецы Бельзора сбежали по подземному ходу и теперь находились на пути в горы, спасая свои жизни. Еще кто-то предлагал послать за ними вооруженный отряд. Уже почти рассвело. Утро было сырым и холодным. Вчерашние пьяные храбрецы, теперь сонные, с отяжелевшими головами, сникли и умолкли. Мужчины вспомнили, что им еще предстоит работа в полях, женщины припомнили, что оставили детей одних дома. Горожане разбредались по домам, предоставляя жрецов гоблинам да троллям в горах.

Компания направилась назад, на ярмарочную площадь. Ярмарка должна была продолжаться еще один день, но Флинт уже заявил, что уезжает сегодня.

— Я ни одной лишней минуты не проведу в этом мерзком городишке! Люди здесь сумасшедшие. Просто больные. Сначала змеи, потом виселицы, сейчас вот костер. Сумасшедшие, — снова пробормотал он себе в бороду.

— Настоящие больные.

— Ты потеряешь прибыль целого дня, — заметил Танис.

— Не нужно мне их денег, — без выражения сказал гном. — На них, скорее всего, проклятье. Я серьезно подумываю о том, чтобы выбросить все, что я уже заработал.

Разумеется, он этого не сделал. Коробка с деньгами была первым предметом, который он упаковал, бережливо и аккуратно задвинув ее под сиденье в повозке.

— Я хочу поблагодарить всех вас, — сказал Рейстлин, когда они шли по безлюдным улицам. — И хочу попросить прощения за то, что подверг вас риску. Ты был прав, Танис. Я недооценил этих людей. Я не понимал, насколько они опасны. В следующий раз я буду умнее.

— Будем надеяться, что следующего раза не будет, — улыбнулся Танис.

— И я хочу поблагодарить тебя, Китиара, — сказал Рейстлин.

— За что? — Кит криво улыбнулась. — За твое освобождение?

— Да, — сухо сказал Рейстлин. — За мое освобождение.

— Всегда к твоим услугам! — сказала Кит, смеясь и похлопывая его по плечу. — В любое время.

Карамона расстроили ее слова. Он отвернулся.

Пыл битвы был к лицу Китиаре. Ее щеки пылали, глаза сверкали, губы алели так, как будто она напилась крови, которую пролила. Кит, все еще смеясь, взяла Таниса за руку, тесно прижалась к нему.

— Ты прекрасно владеешь мечом, друг мой. Ты мог бы неплохо зарабатывать себе на жизнь своим клинком. Я удивлена, что ты не выбрал занятие наемника.

— Я и сейчас неплохо зарабатываю. И при этом безопасно, — добавил он, но при этом он улыбался, польщенный ее отзывом.

— Ха! — презрительно сказала Кит. — Безопасность ценят старые толстые лавочники. А мы составили неплохую пару, сражаясь бок о бок. Знаешь, я тут думала…

Она увлекла Таниса за собой, продолжая говорить что-то тихим голосом. Судя по всему, недавняя ссора была забыта.

— А меня ты не собираешься поблагодарить, Рейстлин? — крикнул Тас, танцуя вокруг Рейстлина. — Посмотри! — Кендер с грустным видом перекинул свой хохолок, ставший несколько короче, через плечо. Запахло палеными волосами. — Меня немножко подпалило, но оно того стоило, несмотря на то, что я так и не увидел, как тебя жгут на костре. Я довольно сильно огорчился из-за этого, но я знаю, что ты не мог ничего поделать. — Тас примирительно обнял Рейстлина.

— Да, Тас, я благодарю тебя, — сказал Рейстлин и отобрал у кендера свой новый кинжал. — И я хочу поблагодарить тебя, Стурм. Твой поступок был храбрым. Безрассудным, но храбрым.

— Они не имели права казнить тебя без честного суда. Они были неправы, и моим долгом было остановить их. Но все же…

Стурм остановился. Выпрямившись и прижимая руку к поврежденным ребрам, он повернулся к Рейстлину. — Я серьезно обдумал все происшедшее, пока мы шли, и я настаиваю, чтобы ты сдался в руки шерифа Гавани.

— Почему? Я не сделал ничего плохого.

— Убийство жрицы, — сказал Стурм, хмурясь и думая, что Рейстлин увиливает.

— Он не убивал вдову Джудит, Стурм, — спокойно и тихо сказал Карамон. — Она была мертва, когда мы вошли в комнату.

Стурм переводил встревоженный взгляд с одного близнеца на другого.

— Я никогда не слышал от тебя ни слова лжи, Карамон. Но думаю, ты мог бы солгать, если бы от этого зависела жизнь твоего брата.

— Мог бы, — согласился Карамон. — Но сейчас я не лгу. Я клянусь тебе прахом моего отца, что Рейстлин невиновен в этом убийстве.

Стурм долго смотрел на Карамона, прежде чем отвести взгляд. Затем кивнул, соглашаясь. Они продолжили пут.

— А кто убил ее, вы знаете? — спросил Стурм.

Братья обменялись взглядами.

— Не-а, — ответил Карамон и уставился на свои пыльные сапоги.

* * *

Когда они дошли до ярмарочной площади, уже наступил день. Торговцы открывали свои палатки, расставляли лотки, готовясь к утренней торговле. Они приветствовали Рейстлина как героя, восхваляя его поступок и хлопая в ладоши, пока вся компания шла к лавке Флинта. Но никто не заговорил с ними прямо.

Флинт даже не открывал свою палатку. Оставив ставни закрытыми, он принялся таскать свои товары в повозку. Когда несколько торговцев, не сдержав любопытства, подошли к нему, чтобы расспросить о причинах столь внезапного отъезда, их неприятно удивил грубый ответ гнома. Они обиделись и ушли заливать обиду пивом в ближайшей таверне.

Позже появился еще один гость, более опасный. Сам шериф прибыл в поисках Рейстлина. Кит вытащила меч и шепнула брату спрятаться. Было похоже на то, что намечалась очередная стычка. Рейстлин посоветовал ей убрать оружие.

— Я невиновен, — сказал он, многозначительно глядя на сестру.

— Ты чуть не стал жареным невиновным. С хрустящей корочкой, — злобно огрызнулась Кит, но убрала меч назад в ножны. — Иди к нему тогда. И на этот раз не жди, что я тебя спасу.

Но шериф пришел с извинениями. Он неуклюже и неохотно попросил прощения у Рейстлина — оказалось, что та молодая жрица признала, что видела Рейстлина вместе с его братом в коридоре в тот момент, когда в покоях Джудит совершалось убийство. Она не сказала правды раньше, потому что, по ее словам, она ненавидела колдуна за то, что он сделал, чтобы разоблачить Бельзора. Теперь она ужасалась злодеяниям Высокого Жреца и не желала иметь с ним ничего общего.

— Что с ней сделают? — спросил Карамон, беспокоясь.

— Ничего, — пожал плечами шериф. — Молодые жрецы были, как и все мы, полностью одурачены убитой женщиной и ее мужем. Они переживут. Мы все переживем, я думаю.

Он замолчал, прищурился, взглянул на солнце, только поднимавшееся из-за деревьев, затем сказал, не глядя ни на кого:

— Мы в Гавани не сильно жалуем магов. Лемюэль — это особый случай. Он безобиден. Мы не возражаем против его присутствия. Но нам больше никого здесь не нужно.

— Ему следовало сказать тебе спасибо, — озадаченно и обиженно заметил Карамон, когда шериф ушел.

— За что? — с горькой улыбкой спросил Рейстлин. — За то, что я испортил его карьеру? Если шериф понятия не имел о том, что Джудит и бельзориты были мошенниками, то он величайший дурак во всей Абанасинии. Если он знал, то ему, несомненно, платили за то, чтобы он их не трогал. В любом случае, с ним все кончено. Дай-ка мне лучше положить немного этой мази на твои ожоги, братец. Тебе, должно быть, очень больно.

Как только Рейстлин закончил с лечением Карамона, очистив ожоги и намазав их лечебным составом, он предоставил другим упаковывать вещи, а сам пошел лечь в повозке. Он был совершенно измучен и устал так, что чувствовал себя больным. Он как раз собирался забраться в повозку, когда незнакомец, одетый в коричневый балахон, подошел к нему.

Рейстлин повернулся к нему спиной, надеясь, что человек поймет намек и уйдет. Мужчина выглядел как жрец или священник, а Рейстлин насмотрелся на жрецов по гроб жизни.

— Уделите мне всего минуту, молодой человек, — сказал незнакомец, трогая Рейстлина за рукав. — Я знаю, что у вас был тяжелый день. Я хотел бы поблагодарить вас за низвержение ложного бога Бельзора. Мои последователи и я сам в вечном долгу у вас.

Рейстлин хмыкнул, вырвал рукав из руки человека и залез в повозку. Тот ухватился за борт повозки и перегнулся через него.

— Я Хедерик, Высокий Теократ, — важно объявил он. — Я представляю новый религиозный орден. Теперь, когда бельзориты-обманщики выдворены из Гавани, мы надеемся обосноваться здесь. Мы известны как Искатели, ибо мы ищем истинных богов.

— В таком случае, я от всей души желаю вам найти их, сэр, — сказал Рейстлин.

— Мы уверены, что это случится! — Мужчина явно не уловил сарказма в словах Рейстлина. — Возможно, вам будет интересно…

Рейстлину не было интересно. В одном углу повозки лежали сложенные шатры и свернутые постели. Взяв одно из одеял, он расстелил его поверх шатерной ткани и лег.

Клирик еще стоял возле повозки, разглагольствуя о своих богах. Рейстлин не выдержал, накинул капюшон, закрывая лицо, после чего жрец удалился. Рейстлин больше не думал о нем, а вскоре и вовсе забыл о встрече.

Лежа в повозке, Рейстлин пытался уснуть. Каждый раз, как только он закрывал глаза, то видел пламя, ощущал жар, чувствовал дым и просыпался, дрожа от ужаса.

Он с пугающей ясностью помнил ощущение беспомощности. Положив ладонь на рукоять своего нового кинжала, он обхватил ее, провел пальцем по клинку, холодному, острому, несущему в себе уверенность. С этой минуты он с ним не расстанется. Кинжал будет его последним средством защиты, даже если им придется лишить жизни себя, а не врага.

Его мысли обратились от этого кинжала к другому — к тому окровавленному кинжалу, который он нашел возле убитой женщины. К тому кинжалу, который он узнал как принадлежавший Китиаре.

Рейстлин глубоко вздохнул, закрыл глаза и наконец задремал, расслабившись.

Дети Розамун совершили свою месть.

Книга 5

Начинающий маг Рейстлин Мажере настоящим письмом

призывается в Башню Высокого Волшебства в Вайрете,

дабы предстать перед Конклавом Магов

на седьмой минуте седьмого часа в седьмой день седьмого месяца.

В означенное время в означенном месте вышепоименованный маг

будет испытан превосходящими его по рангу на предмет включения

в ряды обладающих даром трех богов, Солинари, Лунитари и Нуитари.

Конклав Магов

1

Зима выдалась мягкой, одной из самых теплых зим, какие знала Утеха, с туманами и дождями вместо снега и мороза. Утехинцы уже поснимали со стен домов йольские украшения, убрали венки из еловых веток и омелы и поздравили друг друга с тем, что не пришлось испытывать неудобства, которые всегда приносит холодная, суровая зима. Люди уже говорили о том, что пора наступать весне, как в Утеху прибыла ужасная незваная гостья. Гостьей была Чума, а с ней ее неизменная призрачная спутница Смерть.

Люди не знали, кто привел этих опасных гостей. Из-за хорошей погоды и тепла путешественников, проходивших через Утеху, было необычно много, и любой их них мог оказаться носителем. Многие винили в эпидемии стоячие болота возле озера Кристалмир, болота, которые не замерзли, как обычно, этой зимой. Во всех случаях симптомы болезни были одинаковы: начиналось все с жара и сильной слабости, потом появлялись головные боли, рвота и понос. Болезнь длилась неделю или две; сильные и здоровые преодолевали ее и выживали. Маленькие, старые и слабые здоровьем не выживали.

Когда-то, во времена до Катаклизма клирики призывали богиню Мишакаль, чтобы она даровала им силу исцелять больных. Тогда чума была малоизвестна и не страшна. Но Мишакаль покинула Крин вместе с остальными богами. Тем, кто занимался исцелением теперь, приходилось полагаться только на собственные знания, умения и удачу. Они не могли излечить болезнь, но могли бороться с ее признаками, пытались не дать пациенту ослабеть настолько, что он заболевал пневмонией, которая уже неизбежно приводила к смерти.

Чокнутая Меггин неустанно трудилась возле больных, прописывая свою настойку из ивовой коры против жара и заставляя жертв глотать горькое вязкое снадобье, которое вроде бы помогало тем, кого она убеждала выпить несколько ложек.

Многие жители Утехи презирали старуху, называя ее сумасшедшей или ведьмой. Эти самые люди были первыми, кто обратился к ней за помощью, когда почувствовал жар. Она не подвела их. Она приходила, когда бы ее ни звали, в любое время дня и ночи, и хотя у нее были странные привычки — она постоянно разговаривала сама с собой и настаивала на том, чтобы все, находившиеся в доме больного мыли руки, и сама делала так же, — ей были рады.

Рейстлин взял за обыкновение сопровождать Чокнутую Меггин во время ее обходов. Он помогал ей обтирать губкой разгоряченные тела больных и убеждать заболевших детей глотать неприятное на вкус лекарство. Он узнал, как облегчать муки умирающих. Но по мере того, как чума распространялась и все больше утехинцев чувствовали на себе ее смертельную хватку, у Меггин не хватало времени на заботу обо всех, и Рейстлину пришлось самому лечить пациентов.

Карамон был одним из первых, кто заболел, что оказалось шоком для него, такого большого и сильного, который не болел ни разу в жизни. Он ужасно испугался, был убежден, что умирает, и чуть не переломал всю мебель в спальне, сражаясь с наваждениями, одолевавшими его в бреду: огромными змеями с факелами, которые пытались его поджечь.

Но его крепкое здоровое тело перенесло заражение и не поддалось ему, и, раз уж он пережил болезнь, то мог теперь помогать брату заботиться о других пострадавших. Карамон не переставал бояться того, что Рейстлин может заболеть. У такого слабого и хилого юноши не было бы шансов выжить. Рейстлин пропускал мимо ушей все просьбы брата остаться дома. Рейстлин открыл, к своему удивлению, что забота о больных доставляла ему настоящее удовольствие.

Он работал среди больных не из жалости и сострадания. По большому счету ему были безразличны его соседи, которых он считал тупыми и недалекими. Он не заботился о них из корысти: к богатым и к бедным он ходил одинаково охотно. Он нашел, что наслаждается лишь властью — властью, которую он получал над живыми людьми, которые начали относиться к юноше с уважением, граничащим с поклонением. Властью, с помощью которой ему удавалось укротить своего злейшего и ужаснейшего врага — Смерть.

Он не заразился чумой и удивлялся этому. Чокнутая Меггин говорила, что это потому, что он не забывал мыть руки после осмотра и лечения больных. Рейстлин насмешливо улыбнулся в ответ на эти слова, но он был слишком привязан к чудаковатой старой женщине, чтобы спорить с ней открыто.

В конце концов Чума разжала свои костлявые пальцы, освободив Утеху от своей мертвящей хватки. Жители Утехи, действуя по приказу Чокнутой Меггин, сожгли одежду и постели тех, кто болел. Наконец-то пошел снег, и он ложился на множество новых могил на кладбище Утехи.

Среди умерших была Анна Светлый Меч.

В законе Меры написано, что жена рыцаря должна кормить бедных и лечить больных в своих владениях. Хотя леди Светлый Меч была далеко от земель, где Мера была составлена, и где ей подчинялись, она следовала закону. Она пришла на помощь своим заболевшим соседям и подхватила болезнь сама. Даже почувствовав первые симптомы, она продолжала ухаживать за больными, пока силы не отказали ей.

Стурм отнес свою мать домой и помчался за Рейстлином, который приложил все усилия к тому, чтобы помочь женщине, но все было напрасно.

— Я умираю, не так ли, юноша? — однажды вечером спросила Рейстлина Анна Светлый Меч. — Скажи мне правду. Я жена высокородного рыцаря, и смогу вынести ее.

— Да, — ответил Рейстлин, прислушиваясь к хрипам и бульканью в ее легких. — Да, вы умираете.

— Сколько еще? — спокойно спросила она.

— Недолго.

Стурм встал на колени у изголовья кровати. Он всхлипнул и уткнулся головой в одеяло. Анна протянула руку, исхудавшую и побледневшую за время болезни, и погладила длинные волосы сына.

— Оставь нас, — сказала она Рейстлину привычным для нее повелительным тоном. Поглядев на него, она улыбнулась, ее лицо смягчилось. — Спасибо тебе за все, что ты сделал. Я плохо думала о тебе, юноша. Теперь я благословляю тебя.

— Благодарю вас, леди Светлый Меч, — сказал Рейстлин. — Я восхищен вашим мужеством, госпожа. Да примет вас Паладайн.

Она мрачно взглянула на него, нахмурилась, решив, что он богохульствует, насмехаясь над ее верой, и отвернулась.

На следующее утро, когда Карамон варил Рейстлину овсяную кашу, раздался стук в дверь. Карамон открыл дверь и впустил Стурма. Юноша был смертельно бледен, глаза у него были совершенно дикие, красные и опухшие. Но он был собран и держал себя в руках.

Карамон провел друга в комнату. Стурм буквально упал в кресло, когда его ноги подкосились. Он почти не спал с того дня, когда его мать заболела.

— Неужели леди Светлый Меч… — начал Карамон, но не смог завершить вопроса.

Стурм кивнул головой.

Карамон смахнул выступившие на глазах слезы.

— Мне жаль, Стурм. Она была замечательной, доброй женщиной.

— Да, — хрипло отозвался Стурм. Он согнулся в кресле, понурив голову. Его тело сотрясали с трудом сдерживаемые рыдания.

— Когда ты ел в последний раз? — спросил Рейстлин.

Стурм вздохнул и махнул рукой.

— Карамон, принеси еще одну миску, — распорядился Рейстлин. — Тебе надо поесть, господин рыцарь, а то отправишься за своей матерью в могилу в самом скором времени.

Темные глаза Стурма загорелись гневом при этих словах, сказанных самым небрежным образом. Он начал было отказываться от еды, но когда увидел, что Карамон взял ложку и собирается кормить его, как маленького ребенка, то пробормотал, что, наверное, проглотит ложку-другую. Он съел полную миску, выпил стакан вина, и лишь тогда его серые от усталости щеки порозовели.

Рейстлин отодвинул свою собственную миску, еще полную наполовину. Это было в порядке вещей, и Карамон слишком хорошо знал брата, чтобы уговаривать его покушать еще.

— Мы с матерью говорили незадолго до… до конца, — тихо проговорил Стурм. — Она говорила о Соламнии и о моем отце. Она сказал мне, что уже давно не верит, что он жив. Она делала вид, что верит, только ради меня, ради моей надежды.

Он опустил голову, сжал губы, но не проронил ни слезинки. Через минуту он взял себя в руки и повернулся к Рейстлину, который начинал укладывать снадобья и микстуры в сумку, готовясь выходить.

— Под конец случилось нечто очень странное. Я подумал, что следует рассказать тебе, на случай, если ты слышал о чем-то подобном. Возможно, это был всего лишь бред, наваждение, вызванное болезнью.

Рейстлин посмотрел на него с интересом. Он уже давно записывал все, относящееся к различным болезням, в том числе их признаки и лечение, в маленькой книжечке.