Космический госпиталь (№6) - Звездный врач

Они оба знали: деликатный и всё понимающий Приликла, находящийся в своей каюте двумя палубами выше, ощущает эмоциональное излучение всех существ на корабле. Эмпат никому не позволил бы помешать им до окончания процедуры восстановительной терапии.

* * *

Десять часов спустя – поскольку «Ргабвару» не было нужды устанавливать рекорды скорости на обратном пути – неотложка пришвартовалась у шлюза приемного покоя на сто третьем уровне. Старшая сестра Нэйдрад, помешанная на скрупулезном следовании инструкциям, упрямо настаивала на том, чтобы Конвея доставили в обсервационную палату на носилках. Конвей с не меньшим упрямством требовал, чтобы защитный колпак на носилках откинули и разрешили ему сидеть во время транспортировки, дабы успокоить тем самым взволнованную группу землян и инопланетян, ожидавших прибытия коллеги в приемном покое и переживавших за его здоровье. Мерчисон ушла, чтобы переговорить с Торннастором и отчитаться о проделанной работе, а Приликла полетел на большом расстоянии впереди носилок во избежание турбуленций эмоционального излучения, возникшего в непосредственной близости от Конвея.

Однако обследование в обсервационной палате заняло не больше часа, после чего коллеги подтвердили самодиагноз Конвея и согласились с ним в том, что физически он в полной форме.

А ещё через час Конвей предстал перед майором О'Марой, которого физическое состояние Старшего врача интересовало меньше всего.

– Впечатления не похожи на те, что возникают у реципиента мнемограммы, – отметил О'Мара, когда Конвей поведал ему о происшествии с Коун. – Мнемографическая запись обычно содержит полную запись излучения мозга существа-донора, и, невзирая на всяческие психологические заморочки у реципиента, характеристики личности реципиента прослеживаются очень чётко. Запись не подвержена изменениям. Именно поэтому она может быть стёрта безо всяких отрицательных последствий для личности реципиента и состояния его психики. Но вы, доктор, пережили полный, взаимный обмен личностями с Коун, а это означает, что вы ассимилировали весьма значительный объем воспоминаний, чувств и мыслительных процессов в матрицу сознания Конвея. А Коун вы в свою очередь – да поможет ей Бог пережить это безумие – наградили уймой содержимого вашего мозга, причём в процессе обмена разумами обе стороны всё происходящее осознавали и в итоге подверглись сопутствующим последствиям. На основании всего вышеизложенного я не вижу, каким способом можно было бы селективно удалить элементы сознания Коун из вашего разума, не навредив при этом вашей личности. Выражаясь терминами психологии, произошла взаимная ментальная подпитка.

Есть, правда, шанс, совсем ничтожный, – продолжал О'Мара ворчливо, – на то, что, если Коун удастся уговорить прилететь сюда и согласиться стать донором собственной мнемограммы, тогда можно было бы попытаться поколдовать с…

– Она не прилетит, – оборвал психолога Конвей.

– Судя по тому, что вы мне о ней рассказали, – вряд ли. – В голосе О'Мары появились сочувственные нотки. – А это означает, что вам придётся свыкнуться со своим гоглесканским alter ego, Конвей. Ну и как оно вам? Тяжко?

Конвей покачал головой.

– Не страшнее мельфианской мнемограммы, вот только порой мне трудновато определить, кто из нас реагирует на конкретную ситуацию – я или Коун. Думаю, переживу без психологической помощи.

– Прекрасно, – сухо проговорил О'Мара и добавил:

– Вы опасаетесь, что лечение окажется тяжелее вашего нынешнего состояния, и, пожалуй, вы правы.

– Дело плохо, – решительно заявил Конвей. – Я имею в виду Гоглеск. Всё население планеты отброшено назад на пути прогресса из-за расового условного рефлекса! Нам нужно что-то делать с этой самоубийственной проблемой!

– Вам придется что-то делать с этой проблемой, – уточнил О'Мара. – Наряду с другой работой, которую мы собираемся вам поручить. В конце концов, вы у нас Старший врач, лучше всех ознакомленный с положением дел на Гоглеске, так с какой же стати мне передавать это задание кому-то еще? Но мне бы хотелось задать вам один вопрос. Надеюсь, у вас хватило времени на размышления в промежутке между разрушением гоглесканских городов и принятием чуть ли не смертоносных укусов от вашей коллеги ФОКТ, чтобы решить для себя, желаете вы стажироваться на диагноста или нет? И ещё… Обсудили ли вы возможные издержки вашей работы в этой должности с вашим… скажем так, личным патофизиологом?

Конвей кивнул:

– Обсудили, и я готов попробовать. Но вы говорили о какой-то другой работе. Не уверен, что я способен…

Главный психолог предостерегающе поднял руку:

– Безусловно, способны. И Старший врач Приликла, и патофизиолог Мерчисон заверили меня в том, что вы совершенно здоровы как физически, так и психологически. – Не спуская глаз со стыдливо зардевшегося Конвея, О'Мара добавил: – В подробности она не вдавалась, но сказала, что удовлетворена. У вас есть вопросы?

Конвей изможденно спросил:

– Что вы собираетесь мне поручить?

– Ряд заданий, – ответил O'Мapa. – С деталями ознакомитесь по видеозаписи, которую вам вручат в приемной. Кстати говоря, доктор, иного решения я от вас и не ожидал. Теперь вам придется столкнуться с ещё большей ответственностью за поставленные вами диагнозы, принятые решения и назначенные курсы лечения, нежели та, к которой вы привыкли в свою бытность Старшим врачом. Ещё сильнее, чем раньше, вам придется отвечать за ваших пациентов. Если вдруг что-то сорвётся, вам, конечно, помогут, но пока вся ответственность ложится на вас и ваших подчиненных. Естественно, вы имеете право просить помощи и совета у коллег-диагностов и у других медиков любого уровня, но я буду доволен вами, да и вы – собой, только тогда, когда привыкнете обходиться безо всякой помощи.

Зная вас, доктор, – кисло добавил O'Мapa, – мне трудно сказать, кого из нас двоих вам будет труднее удовлетворить.

Конвей кивнул. Уже не впервые O'Мapa попрекал его за профессиональную гордыню и честолюбие. Но пока серьезных неприятностей Конвею удавалось избегать, поскольку в большинстве случаев он всё-таки доказывал свою правоту. Прокашлявшись, он сказал:

– Я всё понимаю. Но мне кажется, что ситуация на Гоглеске требует принятия срочных мер.

– Точно так же, как и положение, сложившееся в гериатрической палате для ФРОБ, – возразил майор. – Не говоря уже о срочной необходимости обустройства палаты для беременного Защитника Нерождённых и его будущего отпрыска, об обязанности вернуться к преподавательской работе и лекциям в хирургическом театре и ещё уйме дел, которые ждут не дождутся, когда вы примените для их совершения свои уникальные способности. Некоторые из этих проблем назрели уже давным-давно, но, конечно, не много тысячелетий назад, как у ваших гоглесканских приятелей. Как будущему диагносту вам, кстати, и решать, как расставить приоритеты. По трезвом размышлении, естественно.

Конвей кивнул. Похоже, коммуникация его голосовых связок с мозгом несколько нарушилась из-за того, что мозг отчаянно пытался переварить поступившую информацию о таком количестве новых назначений. Конвей знал и о некоторых проблемах из тех, о которых упомянул Главный психолог, был знаком и с диагностами, работавшими над ними. Вдобавок по сети больничных сплетен бродили кошмарные слухи о множестве провалов сотрудников госпиталя как раз на этих самых фронтах. Теперь эти заморочки ложились на плечи Конвея, диагноста-стажера.

– Ну всё, хватит тут сидеть и таращиться на меня, – буркнул O'Мapa. – Наверняка можете найти себе занятие поинтереснее.

Глава 10

Заседание оказалось несколько необычным для Конвея – в том смысле, что из присутствующих он был единственным медиком. Остальные, все без исключения, являлись офицерами Корпуса Мониторов, отвечавшими за различные вопросы эксплуатации и снабжения госпиталя. И ещё в заседании участвовал майор Флетчер, капитан «Ргабвара». Ещё более необычным было то, что Конвей, нацепивший отделанную золотым галуном нашивку и.о. диагноста, которая, по идее, должна была бы придать ему уверенность, никакой уверенности не испытывал и пребывал и в прямом, и в переносном смысле сам по себе.

Никакие мнемограммы не помогли бы ему решить данную проблему – оставалось полагаться на собственный опыт и на опыт майора Флетчера.

– Назрела насущная необходимость, – протокольным тоном начал Конвей, – создать условия для размещения, снабжения питанием и установки медицинской аппаратуры беременного существа с кодом физиологической классификации ФСОЖ, больше известного нам под названием Защитника Нерожденных. Существо это крайне опасно, в зрелом возрасте неразумно и на своей родной планете подвергается непрерывным нападениям с момента рождения до самой смерти. Как правило, смерть вызывают щупальца и зубы последнего отпрыска. Капитан, если вы будете так добры…

Флетчер нажал на несколько кнопок небольшого пульта. Загорелся демонстрационный экран, на котором возникло изображение взрослого Защитника, которому была оказана помощь во время одной из спасательных операций «Ргабвара». Затем последовали сведения о других ФСОЖ, собранные на их родной планете. Созерцание того, как острющие зубы Защитника и его разлетавшиеся в разные стороны щупальца кусают и колотят по внутренней обшивке неотложки, вызвало у участников заседания недоверчивое хмыканье.

– Как видите, – снова взял слово Конвей, – ФСОЖ – крупное, невероятно сильное кислорододышащее существо с дырчатым панцирем, из которого растут четыре тяжелых щупальца, хвост и голова. Щупальца и хвост снабжены большими костистыми наконечниками, напоминающими органические булавы. Главными отличительными особенностями головы ФСОЖ являются запавшие и надежно защищенные глаза и челюсти. Вы видите также, что четыре короткие ноги, расположенные в нижней части панциря, заканчиваются костяными шпорами, из-за которых ноги становятся дополнительным оружием защиты. Все эти средства самообороны крайне необходимы ФСОЖ на их родной планете.

Детёныши ФСОЖ остаются в матке до тех пор, пока их физическое развитие не достигает той стадии, когда они становятся способны выжить в невероятно суровой внешней среде. На эмбриональной стадии детеныши обладают телепатией. Однако этот аспект проблемы не относится к вашей сфере деятельности.

Постоянный дикарский конфликт составляет столь жизненно важную часть жизни ФСОЖ, – продолжал Конвей, – что в отсутствие такового конфликта они заболевают и умирают. Именно поэтому вопрос подготовки палаты для представителя этого вида гораздо более сложен, чем все проблемы такого рода, которые вам приходилось решать ранее. Палату следует основательно укрепить. Присутствующий здесь капитан Флетчер может рассказать вам о физической силе и подвижности ФСОЖ, и если вам покажется, что его рассказ изобилует преувеличениями, поверьте мне, это не так. Грузовой отсек на «Ргабваре» пришлось целиком реставрировать после того, как ФСОЖ провел в нем одиннадцать часов пути до госпиталя.

– Мою берцовую кость тоже пришлось реставрировать, – сухо добавил Флетчер.

Конвей собрался продолжить своё вступительное слово, но его вновь прервали. Полковник Хардин, Главный диетолог госпиталя, сказал:

– У меня такое впечатление, что ваш ФСОЖ добывает себе пропитание охотой, доктор. А вы должны не забывать о том, что в госпитале пациентов живой пищей не обеспечивают никогда и кормят исключительно синтезированными животными тканями или привозными растениями, которых мы не можем здесь синтезировать. Некоторые из поедаемых в пределах Федерации животных весьма напоминают других её разумных обитателей, многие из которых находят поедание нерастительной пищи отвратительным и…

– Нет проблем, полковник, – не дал диетологу договорить Конвей. – ФСОЖ едят всё, что угодно. Наша главная головная боль – это обустройство помещения, которое должно больше походить на камеру пыток, чем на больничную палату.

– Просветят ли нас относительно цели данного проекта? – осведомился офицер, которого Конвей видел впервые. На рукаве у него красовались нашивки Эксплуатационного отдела и знаки различия майора. Улыбнувшись, он добавил:

– Это послужило бы для нас руководством при проектировании палаты, и к тому же мы могли бы удовлетворить наше любопытство.

– Работа не засекречена, – отвечал Конвей, – и единственная причина, по которой мне бы не хотелось предавать её широкой огласке, состоит в том, что мы можем обмануться во всех наших ожиданиях. Если это произойдет, то вызовет исключительно личные переживания, учитывая тот факт, что возглавлять этот проект поручено мне.

В организме каждого взрослого представителя этого вида, – продолжал Конвей, – постоянно происходят зачатия. Наши намерения заключаются в том, чтобы тщательно изучить этот процесс и предпринять попытку подавить действие механизма, разрушающего разумные, обеспечивающие телепатическую деятельность участки мозга эмбриона до его рождения. Если бы удалось сохранить вменяемость и телепатические способности новорожденного ФСОЖ, со временем он смог бы телепатически общаться со своим собственным зародышем. Тогда, вероятно, между ними установилась бы тесная связь, которая не позволила бы им в последующем вредить друг другу. Кроме того, мы попытаемся снизить степень жестокости окружающей среды, к которой привыкли ФСОЖ, и попробуем стимулировать – скорее медикаментозно, нежели физически, – секреторное выделение, сопутствующее агрессивности. Таким образом, ФСОЖ постепенно отвыкнут от привычки убивать и пожирать всё, что попадается им на глаза. Полученные нами результаты, как мы надеемся, помогут ФСОЖ в выживании на родине и дадут им возможность выбраться из эволюционного капкана, попав в который они лишились всякой возможности превращения в цивилизованную нацию.

«У них так много общего с гоглесканцами», – подумал Конвей и, улыбнувшись, добавил:

– Но это – только одна из моих проблем. Другая состоит в том, чтобы удостовериться: до конца ли вы понимаете те задачи, которые стоят перед вами.

Последовала долгая и (местами) жаркая дискуссия, к концу которой все присутствующие уразумели, какие перед ними стоят задачи, и поняли, что срочность их решения – весьма немаловажный фактор. Пленённого Защитника Нерожденных нельзя было долго держать в старой обсервационной палате для тралтанов на двести втором уровне, где двое инженеров-эксплуатационников ФРОБ по очереди колотили его железными прутьями. Эти двое худлариан, невзирая на колоссальную физическую силу и устрашающую внешность, в душе были большими добряками, и порученная им работа, хоть их и непрерывно убеждали в том, что она направлена исключительно на благо ФСОЖ, приносила худларианам множество огорчений.

«У всех свои проблемы», – мысленно вздохнул Конвей. Свою, самую насущную – то бишь голод – он ликвидировал довольно быстро и легко.

Он нарочно пошёл в столовую к тому времени, когда там обедала бригада медиков «Ргабвара» – прежде всего потому, что хотел повидаться с Мерчисон, и нашел её в компании с Нэйдрад, Приликлой и Данальтой за столиком, сконструированным для мельфиан-ЭЛНТ. Патофизиолог молчала, пока Конвей заказывал себе еду – огромную отбивную с двойным гарниром.

– Нет, ты явно не в своей тарелке, – заключила Мерчисон, завистливо глядя на объемистую порцию, – либо твои alter ego – не вегетарианцы. Между прочим, от синтетической еды тоже толстеют, знаешь? И почему только у тебя не отрастает пузо, как у беременной крепеллианки?

– Тут все дело в моем психологическом отношении к еде, – усмехнулся Конвей, принявшись за массированную хирургическую операцию отбивной. – Пища – это ведь всего-навсего топливо, которое надо сжечь. Вам всем должно быть понятно, что я, потребляя здешнюю еду, особого наслаждения не испытываю.

Нэйдрад издала непереводимый кельгианский звук и продолжала есть. Приликла тихо порхал над столом, а Данальта увлеченно отращивал пару мельфианских конечностей, причем остальная часть его тела превратилась в зеленую пирамидку с глазом на вершине.

– Я – это я, – сказал Конвей Мерчисон. – С небольшой примесью гоглесканца-ФОКТ. Помимо прочих заданий, мне поручили пациента ФСОЖ, Защитника Нерожденных, и именно о нём мне хотелось бы с тобой поговорить. Я временно исполняю обязанности диагноста, несу полную ответственность за лечение больных и имею право просить любой помощи и советов. Помощь мне нужна дозарезу, но пока не понимаю, какая именно. Не хотелось бы мне донимать и других диагностов. И уж конечно, не хотелось бы дергать Главного диагноста Отделения Патофизиологии. Посему мне хотелось бы использовать обходной маневр и связаться с Торннастором через тебя, его главную заместительницу, чтобы получить столь важные для меня советы.

Несколько мгновений Мерчисон молча созерцала процесс заправки Конвея «топливом», после чего серьезно проговорила:

– Никакие обходные маневры с Торннастором не нужны. Он просто жаждет поучаствовать в работе с Защитником Нерожденных. Во главе этого проекта поставили бы его, если бы не твое звание Старшего врача и тот факт, что ты был первым, кому довелось столкнуться с этим чудищем. Кроме того, ты стажируешься на диагноста. Торни будет только рад оказать тебе любую помощь.

А вот если ты не обратишься к нему за советом, – улыбнулась Мерчисон, – наш Главный патофизиолог просто растопчет тебя всеми своими шестью тяжеленными ножищами.

– Мне бы тоже хотелось помочь тебе, друг Конвей, – вступил в разговор Приликла. – Однако, учитывая солидную мышечную массу пациента, моя помощь может быть только дистанционной.

– И мне бы тоже хотелось помочь, – заявил Данальта.

– А я, – буркнула Нэйдрад, оторвав взгляд от тарелки с зеленоватой мешаниной, столь лакомой для вкусовых рецепторов кельгиан, – буду продолжать делать то, что мне велят.

Конвей рассмеялся.

– Спасибо вам, друзья, – поблагодарил он коллег и добавил, обратившись к Мерчисон:

– Схожу с тобой в Отделение Патофизиологии, потолкую с Торннастором. Между прочим, не так уж я и заносчив. И если мне удастся обмолвиться о гоглесканской проблеме, и о палате для престарелых ФРОБ, и ещё о всякой всячине, которую мне…

– Торннастора, – уверенно проговорила Мерчисон, – интересует все. И он готов сунуть свой безразмерный обонятельный орган во всё на свете.

После встречи с заведующим Отделением Патофизиологии Конвей значительно приободрился. А встреча продлилась до самого окончания рабочего дня, поскольку периоды бодрствования и сна у тралтанов гораздо дольше, чем у людей. Торннастор был самым заядлым сплетником в госпитале. Казалось, его рты никогда не закрываются. Между тем он был первоклассным специалистом, и всему тому, что он знал о патофизиологии всевозможных инопланетян, можно было верить с закрытыми глазами. Да и в других областях медицины Торннастор был весьма и весьма сведущ.

Торннастор желал знать всё, но и сам скрытничать не собирался.

– Как вы уже знаете, Конвей, – высокопарно заявил он, когда Конвей уже собрался уходить, – мы, диагносты, считаемся представителями медицинской элиты. К нам относятся с уважением, насколько это возможно в стенах этого сумасшедшего дома, но нас немного жалеют за те психологические страдания, которые нам приходится терпеть, а к творимым нами медицинским чудесам другие медики подходят, я бы сказал, несколько легкомысленно.

Мы – диагносты, – продолжал тралтан, – и чудеса, творимые нами, как бы сами собой разумеются. Однако сотворение истинного чуда медицины, как и произведение радикального хирургического вмешательства, как и успешное завершение серии ксенобиологических исследований, может не удовлетворить врача с определенным складом характера. Я говорю о тех прагматиках, которые, невзирая на свои таланты, интеллект и всецелую преданность своёму искусству, нуждаются в том, чтобы работа приносила им некую прибыль, пусть и моральную.

Конвей сглотнул подступивший к горлу ком. Прежде Главный диагност Отделения Патофизиологии никогда с ним так не разговаривал, а такие речи годились больше для лекции об издержках профессии диагноста из уст Главного психолога. Неужели Торннастор, зная о том, как Конвей обожает принимать решения и назначать пациентам курсы лечения самостоятельно, с минимумом сторонних консультаций, решил намекнуть на его дилетантство и тем самым сказать, что на поприще диагностики ему лавров не стяжать? Но нет, это навряд ли.

– Диагносты редко бывают удовлетворены результатами проделанной работы, – продолжал тралтан, – поскольку порой не в силах определить, сами ли проделали эту работу, им ли принадлежат сформировавшиеся идеи? Безусловно, полученные диагностами мнемограммы содержат исключительно запись памяти доноров, однако межличностная интерференция заставляет диагноста чувствовать, что он просто-таки обязан разделить свои успехи с обитателями своего сознания. И если конкретный врач носит в своём разуме три, четыре, а то и десять мнемограмм, на столько же частей ему приходится делить свои успехи.

– Но разве хоть кому-нибудь в госпитале, – запротестовал Конвей, – придет в голову отобрать славу у диагноста, который сумел…

– Несомненно, нет, – прервал его Торннастор. – Но диагност сам у себя отбирает славу, и его коллеги тут ни при чём. Делать это совершенно не обязательно, но таковы уж личностные особенности профессии диагноста. Есть и другие, для преодоления которых вам придется изобрести собственные методы.

Все четыре глаза тралтана развернулись и пристально уставились на Конвея – редкий случай и подтверждение тому, что Торннастор весьма сосредоточенно обдумывает положение коллеги. Конвей нервно рассмеялся.

– Стало быть, мне уже пора навестить О'Мару и заполучить пару-тройку мнемограмм, – сказал он, – дабы поиметь более чёткое представление о моих будущих проблемах. Думаю, начать стоит с худларианской мнемограммы, затем присовокупить к ней мельфианскую и кельгианскую. А когда я привыкну к ним – если привыкну, – попрошу что-нибудь поэкзотичнее…

– Некоторые из мнемограмм, которыми пользуются мои коллеги, – напыщенно продолжал Торннастор, не обращая внимания на то, что Конвей прервал его, – таковы, что их содержанием можно в значительной мере поделиться с супругами, но ни в коем случае – ни с кем другим. Несмотря на мое искреннее любопытство к делам такого рода, мои собратья-диагносты никогда со мной не откровенничают, а Главный психолог свои файлы не откроет ни за что на свете.

Торннастор скосил два глаза в сторону Мерчисон и продолжал:

– Время терпит. Получить мнемограммы можно и через пару часов, и даже через несколько дней. Патофизиолог Мерчисон свободна, и я предлагаю вам посвятить досуг друг другу, покуда это ещё возможно без межвидовых психологических помех.

Они уже дошагали до двери, когда Торннастор добавил:

– Данное предложение мне подсказала записанная в моём сознании мнемограмма землянина.

Глава 11

– Теоретически вы должны освоиться с ощущением замешательства, вызванным чужими мыслительными процессами, – проворчал О'Мара, глядя на заспанного Конвея, протиравшего глаза. – И лучше будет угощать вас большими порциями замешательства через длительные промежутки времени, чем потчевать маленькими понемногу. Вы получали мнемограммы в течение четырех часов пребывания под действием легкого седативного препарата и храпели, будто полоумный худларианин. Можете считать, что теперь вы – законченный индивидуалист в пяти экземплярах.

Если у вас возникнут сложности, – продолжал Главный психолог, – я не желаю узнавать о них до тех пор, пока вы абсолютно не уверитесь в том, что они неразрешимы. Но советую вам передвигаться с осторожностью и постараться не наступать себе на ноги. Как бы вас ни пытались переубедить ваши новые alter ego, ног у вас по-прежнему всего две.

Дверь приемной О'Мары выходила в один из самых оживленных коридоров госпиталя. Тут в обе стороны сновали медики и эксплуатационники всех мастей – шагом, ползком, вприпрыжку и на разнообразных транспортных средствах. Завидев сотрудника с нашивкой диагноста и заподозрив (в случае с Конвеем – совершенно справедливо), что у этого сотрудника с головой не все в порядке, встречные расступались и давали ему дорогу. Даже ТЛТУ, сидевший внутри герметичной кабины машины на гусеничном ходу, проехал на расстоянии в метр от Конвея.

Еще через несколько секунд мимо Конвея протопал Старший врач-тралтан, но новым обитателям разума Конвея гигант ФГЛИ был незнаком, поэтому и сам Конвей отреагировал на приветствие с опозданием. А когда он обернулся, чтобы поздороваться с коллегой, у него вдруг жутко закружилась голова, поскольку в мозгу у него теперь поселились худларианин и мельфианин, а эти существа головами вертеть не умели. Конвей инстинктивно поспешил к стене и оперся о неё рукой, ожидая, когда пройдет головокружение. Однако даже вид собственной верхней конечности – мягкой, розовой, пятипалой, показался ему странной. Он ожидал увидеть на её месте толстое щупальце худларианина или блестящую черную клешню мельфианина. К тому времени, как Конвей пришёл в себя как умственно, так и физически, он заметил, что рядом с ним стоит и терпеливо ожидает его землянин-ДБДГ в зеленой форме Корпуса Мониторов.

– Вы меня искали, лейтенант? – спросил Конвей.

– Целых два часа, доктор, – ответил офицер. – Но вы были у Главного психолога на сеансе мнемографии, и вас нельзя было беспокоить.

Конвей кивнул.

– Что-нибудь случилось?

– Сложности с Защитником, – отозвался лейтенант и торопливо продолжал:

– В спортивном зале – так мы теперь называем это помещение, хотя оно больше напоминает пыточную камеру, – нехватка энергетического обеспечения. Чтобы добраться до главной энерголинии этого отсека, нужно пройти через четыре уровня, из которых только один населён теплокровными кислорододышащими существами. На прохождение остальных трёх уйдет много времени, поскольку там нам грозит сильное загрязнение атмосферы – особенно на том уровне, где обитают хлородышащие илленсиане. Есть мысль установить автономный источник энергии в спортзале. Но если Защитник оттуда вырвется, может не выдержать экранированная защита источника, а если это произойдет, возникнет опасность радиационного выброса, и тогда придется эвакуировать пять уровней над и под этим помещением, и уйдет ещё больше времени на ликвидацию…

– Это помещение располагается вблизи наружной обшивки, – встрял Конвей, чувствуя, что лейтенант тратит гораздо больше времени, спрашивая совета у него, врача, по чисто техническим вопросам – причем вопросам элементарным. – Наверняка вы могли бы установить небольшой реактор на наружной обшивке. Тогда Защитник до него не доберется, а вы сумеете протянуть линию к…

– Мне такая идея тоже пришла в голову, – прервал Конвея лейтенант, – но при её осуществлении тут же возникнут новые сложности – скорее административные, нежели технические. Существуют строгие инструкции относительно того, что можно, а что нельзя монтировать на наружной обшивке. Если мы взгромоздим реактор там, где прежде никогда не устанавливали реакторов, могут возникнуть сложности в маневрировании внешнего госпитального транспорта. Короче говоря, целый клубок бюрократических заморочек, но я бы его, конечно, размотал, будь у меня время в запасе. Поговорил бы со всеми, с кем нужно, попробовал бы их умаслить. А вы, доктор, учитывая срочность вашего проекта, могли бы безо всяких экивоков просто сказать им, что вам нужно, и всё.

Конвей отозвался не сразу. Он припомнил одно из высказываний Главного психолога перед началом сеанса мнемографии – незадолго до того, как на Конвея подействовало успокоительное средство. О'Мара кисло улыбнулся и сказал: «Теперь у вас новое звание, Конвей, несмотря на то, что оно может оказаться временным. Так употребляйте же его. Можете даже злоупотребить им, я не возражаю. Главное – дайте мне понять, что вы им пользуетесь». Постаравшись придать своёму голосу уверенность диагноста, отказать которому не сумела бы ни одна живая душа в госпитале, Конвей проговорил:

– Я вас понял, лейтенант. Сейчас я направляюсь в гериатрическую палату для худлариан, но, как только мне попадется коммуникатор, я немедленно решу все вопросы. У вас есть ещё проблемы?

– Естественно, есть, – хмыкнул лейтенант. – Всякий раз, как вы притаскиваете в госпиталь нового пациента, весь Эксплуатационный отдел трясет, как в лихорадке! Левитирующие бронтозавры, роллеры с Драмбы, а теперь ещё этот новенький, который ещё даже не родился, а сидит внутри… берсеркера!

Конвей удивленно посмотрел на своего собеседника. Обычно офицеры Корпуса Мониторов были непогрешимы в дисциплинарных вопросах и выказывали подобающее уважение к старшим по званию – как к военным, так и к медикам. Конвей сухо проговорил:

– Лечить лихорадку мы умеем.

– Прошу прощения, доктор, – сдавленно произнес лейтенант. – Дело в том, что последние два часа я командовал бригадой кельгиан и напрочь позабыл о том, что такое вежливость.

– Понятно, – кивнул Конвей и рассмеялся. Ему было легко посочувствовать лейтенанту – ведь кельгианскую мнемограмму он получил в числе прочих. – Но тут я вам не помощник. Что-нибудь еще?

– Да, – ответил лейтенант. – Вопросы нерешаемые, но второстепенной важности. Двое худлариан продолжают упрашивать, чтобы им разрешили перестать бить Защитника. Я спросил у О'Мары, не мог бы он поручить эту работу кому-нибудь другому, кто бы не так страдал морально при её выполнении. А он мне ответил, что, если такое существо ускользнуло от его психологического скрининга и работает в госпитале, он готов немедленно уйти в отставку. В общем, придется мне терпеть худлариан и их треклятую музыку, пока новая палата не будет готова.

Они утверждают, что музыка помогает им отвлечься от работы, но вы мне скажите, вам когда-нибудь доводилось непрерывно, день за днем, слушать худларианскую музыку?

Конвей признался в том, что такого опыта не имеет, и предположил, что с него бы хватило нескольких минут.