Реквием для хора с оркестром

Толик, размахивая монтировкой, заорал:

— Вот из-за таких гадов ДТП и случаются! — и пошел к опрокинутой избушке.

Навстречу ему — один за другим — вышли пять богатырей и Эдуард Гаврилыч. Толик понял, что на этот раз силовой перевес не на его стороне, спрятал за спину монтировку и, пятясь, начал извиняться.

— Извините, граждане начальники, — криво улыбаясь, говорил Толик. — Я и не признал вас-то сначала… Думал, что опять эти ведьмы с зелеными рожами по дорогам на своих избушках рассекают, не соблюдая правила дорожного движения. Хотел немного поучить. Вы уж меня извините… Простите…

Богатыри его извинили, но простить не смогли. Двое воинов в островерхих шлемах тут же бросились на Комарика, придавив его своим весом к земле, а остальные окружили Толика, отобрали у него монтировку и деловито начали наносить удары по туловищу, голове и другим частям Толикова тела.

Эдуард Гаврилыч, который как официальный начальник команды должен был бы вообще-то немедленно прекратить избиение, стоял в стороне и задумчиво глядел вдаль. Эдуард Гаврилыч очень недолюбливал известного автомобильного хулигана Толика, в свое время попортившего ему много крови.

На третьей минуте экзекуции к месту происшествия подъехала вторая избушка, из которой с радостными криками выскочили еще пять богатырей во главе с Рашидом — и приняли самое активное участие в процессе втаптывания Толика в асфальт.

Толик, понимая, что вляпался серьезно, даже и не пытался сопротивляться — не кричал, только ухал и покряхтывал после особенно сильных ударов. На помощь он никого не звал, так как прекрасно знал, что из-за собственного паскудного характера нажил себе в Пригороде врагов ровно столько, сколько в Пригороде было жителей.

Несчастного Комарика разобрали по частям, чтобы потом с веселыми прибаутками засунуть в задницу Толику (именно об этом мечтало девяносто процентов населения Пригорода), но замысел удалось осуществить только наполовину, потому что больше в Толика не влезло.

После этого развлечения Толика выбросили на обочину, предварительно крепко связав, чтобы и другие проезжающие могли натешиться вволю. Затем поставили избушку на ее куриные ножки и покатили дальше.

У въезда в Город избушки напоролись на пост ГАИИ, и постовые Ексель и Моксель, заблаговременно получившие соответствующие инструкции от Артура Артуровича, останавливать маленькую колонну не стали — даже отсалютовали своими полосатыми ятаганами.

К полудню избушки были уже в Городе. В центре экскурсантов высадили — и все дружно направились в ближайший кабак по традиции спрыснуть приезд. Эдуард Гаврилыч мешать не стал, понимая, что такое народная стихия и как опасно вставать у нее на пути. Тем более Гаврилыч и сам не прочь был пропустить кружечку-другую. Больше Эдуард ему категорически запрещал, вспоминая при этом, как именно из-за его пьянства они в последний раз упустили Вознесенского.

В кабаке Эдуард Гаврилыч уселся рядом с Рашидом с целью контролировать объемы поглощаемого им «бухла», но Рашид пил хоть и в две глотки, но на удивление мало — даже меньше сдерживаемого Эдуардом Гаврилыча. А вот богатыри нализались порядочно, но, и поддав, вели себя прилично. Разговаривали об обычных семейных делах, детских болезнях и женских статях тетьки Черномор. Только один раз затеяли скоротечную драку с каким-то субъектом в потертых ливонских доспехах — но и это не выходило за рамки приличий — все-таки ливонец был когда-то их историческим противником, а исторически обоснованная вражда, как известно, не стирается даже через сотни лет. Впрочем, быстро отмудохав ливонца, богатыри успокоились, сели кружком за свой столик и снова по-семейному завели степенный разговор.

Эдуард постепенно отмякал душой, которой у него не было. Все вроде бы шло более или менее спокойно, даже Рашид вел себя относительно благопристойно.

«Вот сейчас посидим немного с дороги, — думал Эдуард, — и пойдем размещаться в гостинице по официальным служебным ордерам. Вечером какая-нибудь культурная программа в виде массового похода по улицам и осмотра достопримечательностей, которые попадутся по дороге. Надо пару-тройку раз прочесать тот район, где я видел Вознесенского. И наведаться в кабак „Закат Европы“. Так, еще пусть богатыри по кружке выпьют — и пойдем…»

Так думал Эдуард. Гаврилыч же, выпив две кружки, думал иначе:

«Надо Эдьку споить, — размышлял он, разглядывая дно пустой кружки. — А то так и с тоски подохнуть можно. А Вознесенского я и в пьяном виде поймаю. Мы его числом задавим. Вон Толик — на что злодей, но от возмездия в лице отряда богатырей не ушел. Что-то Рашид подозрительно себя ведет… Не пьет почти. Неужели из-за запрета Артура Артуровича? Не иначе…»

«Ага! — вдруг осенило Гаврилыча. — Надо ребят подбить в бордель заглянуть. Богатырям-то, поди, надоела семейная половая жизнь, они разнообразия хотят, вот и согласятся. Да и Рашид, наверное, тоже. И Эдька не прочь. Я знаю — потому что самому хочется. Организм-то у нас один, вот я чувствую. А в борделе грех не выпить. И у Рашида баул огромный. Что там? Не иначе как бухло… Вот и отпразднуем».

Гаврилыч отставил пустую кружку и громко озвучил свое предложение. Эдуард возмутился. Рашид согласился сразу. Богатыри принялись обсуждать все «за» и «против». Обсуждали они так смачно и с привлечением таких откровенных подробностей, что Эдуард вдруг притих и подумал:

«В самом деле. Почему это Вознесенского не может быть в борделе? Он вполне там может быть…»

— Ладно! — вслух сказал Эдуард. — Разрешаю.

* * *

Отправив старушек Прокофьевн в разведку — во дворец правителя, Махно неожиданно расслабился, притаранил в общую залу для совещания и торжественных линеек две большие бутыли «бухла» и велел перенести стол. Сам сел в центре, по правую руку посадил Никиту, по левую — Барсю, а всех прочих членов ПОПУ — по их собственному желанию — за столом и вдоль стен, потому что стола, конечно, на всех не хватило.

— Да, — заговорил Махно, как только все присутствующие утолили первую жажду. — Военный переворот, который мы так долго готовили, уже не за горами. Он, можно сказать, на носу.

— А если точнее? — спросил с другого края стола Рододендрон.

— А если точнее — то завтра, — ответил батька. — У нас теперь есть все — все, что нужно, я имею в виду… Разведка, состоящая из невидимых старушек, самая лучшая в мире! Полуцутик, кстати, разработавший хитрый план, который я вам не скажу, потому что план секретный… И так далее… Завтра мы захватим власть, свергнем существующее несовершенное правительство… — Махно покосился на полуцутика Г-гы-ы и добавил: — …корнеплодов, которые поработили расу цутиков и полуцутиков, поставим к стенке… то есть сунем в Аннигилятор… Дадим всем полную волю, отменив проклятые идентификационные номера, и, возможно, сровняем с землей этот уродский Город. Ненавижу города… Да! Завтра пойдем по подземному ходу прямо во дворец. Помните, как мы его копали?

— Да чего там копать-то было? — заметил кто-то, кажется, тот же Рододендрон. — Там трубы проходили какие-то старинные. А мы только расчистили. На два часа работы — если б инструменты нормальные были. А так — несколько дней мудохались.

— Не какие-то трубы, — строго поправил Махно. — Это же единственная в Первом загробном система канализации! Давным-давно ее проложил один сантехник из Греции — Фаллопий. Тот самый, который на Земле изобрел унитаз. Причем первая греческая модель унитаза была совершеннее тех, которыми пользуются… пользовались… люди… ну, скажем, Никита пользовался.

— Чем это она отличалась? — без интереса спросил Никита. — Эта модель…

— Да, собственно, ничем особенным, — сказал Махно, — разве что только тем, что на рабочей поверхности унитаза находились датчики веса, подсоединенные к фонографическому устройству. Благодаря этой системе можно было определять вес собственных фекальных масс, что очень важно для тех, кто следит за своим здоровьем. Если, например, датчики фиксируют на рабочей поверхности от ста до трехсот граммов, из фонографа раздается — кушать подано. Это значит, все в порядке. А если больше пяти килограммов, тогда фонограф говорит «перебор». Это значит, надо обратить внимание на свой стол. То есть на свой стул… Да, великий сантехник был — Фаллопий. Изобретатель! И прокладывая эти трубы, он и не думал, что по ним потекут не каловые массы, а народные! Народные массы, которые свергнут правительство крови и ненависти. Да! Предлагаю нашей завтрашней операции присвоить кодовое название — «Фаллопиевы трубы». В честь великого изобретателя и его изобретения!

Нестор Иванович под одобрительные аплодисменты кивнул порядком отяжелевшей головой, выпил еще и проговорил, внезапно сменив тему:

— А в Узилище Ифритов меня хватали за ноги и за голову и бросали об кирпичный пол… Так выковываются народные вожди…

После этих слов он замолчал, полностью погрузившись в свои мысли, а начатый им самим сабантуй потек сам собой — полноводным руслом.

Никита выпил немного и отставил от себя стакан. Пить не хотелось. Вернее, можно было бы выпить, но — водку. Как на Земле. Но как на Земле вряд ли получится, потому что в теперешнем его состоянии одна капля спирта, попавшая внутрь, разъест мертвую плоть, пробуравив в теле Никиты еще одно дополнительное отверстие, помимо нескольких природных.

Недавний разговор с бабушками Степанидой Прокофьевной и просто-Прокофьевной разбередил уснувшую вроде внутри неподвижного сердца Никиты тоску. Анна, значит, жива и ничего с ней не случилось. Этот гунявец Гоша Северный так и не смог до нее добраться… Хорошо… Но она уехала в другой город и, конечно, не оставила никаких следов… Как ее найти, если что вдруг?..

«Ну да, — стукнуло у Никиты в голове. — Если будет это „вдруг“?»

Внезапно его толкнули в бок локтем — да так сильно, что Никита едва не брякнулся на пол.

— Братан! — заревела Юлия, задирая могучий локоть для второго дружеского толчка. — Дай я тебя обниму, братан!… Соловушка, не тушуйся — чисто по-братски!…

Глаза Юлии светились искренностью и пьяной любовью, но Никите, любившему, впрочем, простые застольные разговоры и объятия, на этот раз почему-то не захотелось соответствовать…

— Я сейчас… — пробормотал он, вылезая из-за стола.

— Бр-ра-тан! — летело ему вслед. — Ну, хочешь, мы втор-рого ребенка назовем в твою честь? Никитой назовем. Если девочка будет!…

Никита вышел из залы и направился темным безлюдным коридором к себе в комнату. По пути к нему привязалась здоровенная муха, летающая каким-то ковыляющим полетом, но удивительно настырно при этом жужжащая. Никита несколько раз безуспешно отмахнулся от ненормального насекомого, потом рассердился и, подловив, точным ударом сбил ее в грязь.

И пошел дальше.

* * *

Билл Контрр, в совершенстве постигший искусство маскировки и доведенный до крайней точки отчаяния, выбрался из густой синей грязи подземелья, содрал с себя заношенный до дыр маскировочный костюм мухи и горько разрыдался.

На завтра назначена операция по свержению власти, которую он, Билл Контрр, обязан защищать до последней капли крови! И ничего нельзя сделать! Невозможно не то что предотвратить операцию, но и даже предупредить о ней правителя! Все входы и выходы перекрыты, передатчик Билл не взял с собой, потому что в маскировочном костюме мухи не были предусмотрены карманы… Да и сам костюм уже заношен так, что того и гляди развалится на части. Что делать? Если Билла раскроют, его тотчас отдадут на съедение Барси, в чудовищной крепости зубов которой разведчик уже убедился.

Что делать?

Невероятным усилием воли Билл отогнал от себя мрачные мысли, вытер слезу и задумался, подперев щеку кулаком.

«Итак, — размышлял он, прибегнув к чисто американской логике восприятия действительности, — из данной ситуации есть только два выхода. Потому что сама ситуация имеет два наиболее возможных, хотя и противоположных друг другу пути. Первый — повстанцы проводят свою операцию и проваливаются. Их побеждают превосходящие по силам и подготовке правительственные войска ифритов, участников заговора вяжут и отправляют в Смирилище. И тут на сцене появляюсь я сам. С докладом, при прочтении которого становится ясно, кто именно изнутри разложил вредную для государства работу и своей диверсионной деятельностью подорвал боевой дух ПОПУ. Я! В этом случае медаль „За отвагу!“ и повышение в должности мне гарантированы. Ладно, рассмотрим второй вариант. Повстанцы побеждают. Тогда я показываю — им показываю, повстанцам — второй доклад, при прочтении которого становится ясно, как именно развивались мои революционные взгляды и как именно я пришел к выводу, что надо уйти с правительственной службы и работать на повстанцев, незримо оберегая их от нападок секретных агентов, рыщущих вокруг входов в подземелье…»

Обдумав все это, Билл Контрр повеселел.

— Не так все плохо, — вслух проговорил он, — если ты умный американский человек, ты выкрутишься из любой ситуации. А теперь надо просто подождать — в какую сторону подует ветер. И конечно, заблаговременно подготовить два доклада. Для правительства, если победят правительственные войска, и для повстанцев, если соответственно повстанцы сумеют захватить власть.

Тут в коридоре послышались шаги. Билл Контрр вскочил на ноги и судорожно принялся натягивать на себя маскировочный костюм мухи.

* * *

Заперев за собой дверь, Никита с усталым вздохом опустился на кровать и поджал под себя ноги.

«Погорячился я тогда с Анной, — думал он, — то есть не с Анной, а с этой, как ее… изотерической проекцией. Конечно, говорила она погано — так, как настоящая Анна никогда говорить бы не стала, но можно было просто приказать ей замолчать. И посидеть рядом. Она ведь точь-в-точь похожа на мою Анну. И запах такой же и… Можно было глаза закрыть и представить, что не было ничего. Не было предательства этого урода Гоши Северного, не было мрачно молчащего среди темной зелени джипа, не было удара астролябией по голове, не было Гмыря и Макамбы, не было ифритов и Смирилища, не было, наконец, полуцутика Г-гы-ы и батьки Махно с его идеей военного переворота…»

Никита надолго замолчал, закрыв глаза и не думая совершенно ни о чем. Потом вдруг выпрямился, спустил ноги с кровати и с потрясающей ясностью вдруг понял, что ему нужно сейчас сделать.

— Хрен его знает, чем закончится завтрашний переворот, — вслух проговорил он. — Может быть, нас сразу всех в Аннигилятор отправят, включая обманутого Г-гы-ы и вообще ни в чем не повинную неразумную Барсю. А у меня есть шанс снова — хоть на сглот… тьфу! Хоть на минуточку ощутить, что я дома — с Анной. Попрошусь у Махно еще раз выйти на поверхность. Не подумает же он, что я решил сбежать, испугавшись… Да, так и сделаю — попрошусь выйти и немного фишников. Посмотрю в последний раз на Анну, а там хоть сразу в Аннигилятор. Ничего не страшно…

Никита покинул свою комнату. Он вышел в коридор и решительно зашагал по направлению к общей зале, заметив, что вредная муха, которую он сбил в полете — на пути в свою комнату, — снова поднялась из синей грязи и, жужжа, устремилась куда-то в коридорную темень.

— А чего? — через совсем короткое время проговорил Махно на просьбу Никиты. — Иди. Только втихаря. Скажи Рододендрону, что у тебя опять важное задание. Пусть тебе люк откроет, но лишнего шума не поднимать. И предупреди его — никому ни слова. А то все захотят погулять. Собирай вас потом по всему Городу.

— Спасибо, — сказал Никита от души.

— Пожалуйста, — тоже от души ответил Махно, добрый после трех кружек «бухла».

Глава 6

«Публичный домъ», был, как обычно, переполнен. Делегация экскурсантов в полном составе отстояла многометровую очередь и оказалась наконец у заветного окошечка. Богатыри, посовещавшись, скинулись и сделали один заказ на десятерых. И тут же отбыли в комнату номер тридцать три, где их уже ждала изотерическая проекция тетьки Черномор. Эдуард Гаврилович, рассчитывавший присоединиться к кому-нибудь из богатырей, приуныл и выпустил вперед Рашида.

Рашид помялся немного, потом, виновато оглянувшись на экскурсовода, отошел к окошечку с надписью «Добро пожаловать, зоофилы!» Там он извиняющимся шепотом попросил себе симпатичную лошадку.

Эдуард с Гаврилычем переглянулись. Вкусы у них были разные, но вот набор гениталий — один на двоих.

— Тем более, — сказал Эдуард Гаврилычу. — Давай сделаем на нас два отдельных заказа. На богатырях мы здорово сэкономили, а средства все равно казенные. Я всегда хотел пообщаться с Анджелой Дэвис, ну или с ее изотерической проекцией.

— С кем? — удивился Гаврилыч.

— С Анджелой Дэвис, — повторил Эдуард. — Ты ее не знаешь, это крупный общественный деятель, я про нее читал, потому что я — в отличие от некоторых — грамотный. А ты, как я понимаю, думаешь про ифритиху Сару?

— Про ифритиху Дору, — с достоинством поправил Гаврилыч. — С Сарой я поссорился, потому что мне ее муж глаз подбил. Неужели не помнишь? Он и тебе глаз подбил.

— Помню, — проворчал Эдуард, — ввязал меня тогда в аморальный блуд. Я ведь был против и открыто тебе об этом заявлял.

— Ты орал как резаный! — поправил Гаврилыч, мрачнея. — Вот ее муж и прибежал. А я тогда на контрабандный укол столько фишников угрохал! А ты мне все удовольствие испортил… Идиот.

— Попрошу без оскорблений, — повысил голос Эдуард.

— Аморальный блуд! — издевался Гаврилыч. — А сам чем собираешься заниматься? С этой своей… Ангелиной…

— Исключительно ради выяснения некоторых вопросов относительно внешней политики господствующих капиталистических держав.

— Чаво?

— Того! — взорвался Эдуард. — Неуч! Только и думаешь, что о плотских удовольствиях!

— Эй вы там! — подтолкнули в спину Эдуарда Гаврилыча. — Делаете заказ или нет? Очередь-то ждет!

— Делаем, — проворчал Эдуард и первый наклонился к окошку.

Гаврилыч обернулся, чтобы огрызнуться на того, кто толкнул его, но, обернувшись, осекся.

— Вот так страшилище… — пробормотал он только, отворачиваясь,

— Сам страшилище! — услышав, обиженно откликнулся стоявший в очереди позади Эдуарда Гаврилыча. — Ты слышал, Ххтур, тебя обозвали страшилищем!

— Это тебя обозвали страшилищем, — ответил Гоурт.

— Меня? На себя посмотри!

Продолжения перебранки Гаврилыч не слышал, так как сразу после Эдуарда наклонился к окошку сам — делать заказ.

* * *

Через некоторое время Эдуард Гаврилыч вышел из комнаты в коридорчик и расслабленно присел на корточки, наблюдая, как мимо него движется непрерывный поток желающих насладиться плотскими утехами. Чаще других мелькали богатыри — бегали туда-сюда — и, пользуясь исключительным сходством друг с другом, то и дело делали себе халявные уколы.

— Ты же мне, ирод такой, только что укол делал! — наседал на громилу в парандже и со шприцем богатырь Ефроим. — А посмотри — ничего он не действует — твой укол!

Громила подозрительно вглядывался из-под паранджи в честные глаза Ефроима.

— Кажется, не тебе делал… — неуверенно говорил громила.

— А кому, харя ты некрещеная?

— Похожему на тебя!

— Ты мне делал! Мне! Зовут меня — Ефроим! Запомни! Если укол снова не подействует, спущусь опять!

— Ладно, ладно… — говорил громила, вкалывая шприц в подставленную задницу. — Не задерживай очередь…

Довольный богатырь Ефроим убегал наверх и тут же спускался богатырь Федул.

— Это… — говорил Федул, подходя к громиле. — Ефроим меня зовут. Укол это… не подействовал. Вот посмотри…

— Спрячь, бесстыдник! — кричал громила в парандже и делал очередной укол.

Федул, потирая задницу, поднимался наверх, а в коридорчике уже ожидал своей очереди богатырь Семен, готовый тоже представиться Ефроимом.

— Вот мерзавцы! — беззлобно усмехался Эдуард, наблюдая за перетасовками богатырей. — Надо же что придумали…

— Да… — невнимательно слушая Эдуарда, говорил Гаврилыч. — Девочка что надо… Хорошо…

— Хорошо, — соглашался Эдуард. — Теперь бы закурить еще…

— Ты ж не куришь? — поражался Гаврилыч.

— Только после секса, — парировал Эдуард. — Хотя, конечно, курение — явление сугубо отрицательное и вредное для общества. Тем более курение пыха…

— Гы… — неопределенно сказал Гаврилыч, доставая кисет с рублеными листьями отборного пыха.

— Но иногда отход от правил даже полезен, — развивал свою мысль Эдуард дальше. — Потому что исключения, как известно, только подтверждают правила. Эту мою теорию можно легко проиллюстрировать примерами из истории экономического развития некоторых капиталистических стран.

— Гы… Только не говори, что ты с этой Ангелиной по поводу этого… экономического развития базарил.

— Конечно! — загорячился вдруг Эдуард. — Исключительно ради выяснения некоторых вопросов относительно экономики и внешней политики господствующих капиталистических держав я и пошел на встречу с…

— Да ладно! — скручивая папироску, проговорил Гаврилыч. — Видел я, как вы там с ней… беседовали…

— Ты же обещал закрыть глаза и не подглядывать?!

— А ты на Дору пялился, извращенец!

— Исключительно ради выяснения некоторых вопросов относительно половой физиологии некоторых видов ифри…

— Вот балабол, — закурив и выпустив первую струю пепельно-серого дыма, — произнес Гаврилыч.

Эдуард прекратил дискуссию и попросил:

— Дай покурить, а?

— Обойдешься, — отреагировал Гаврилыч. — Тебя все равно торкнет рано или поздно. Тело-то у нас одно, хоть и две башки…

— Так это еще сколько ждать… Тем более ощущения совсем не те. Тебе достанется вся эйфория, а мне — абстинентный синдром…

— Чаво?

— Отходняк, говорю, мне достанется!

Гаврилыч снова затянулся.

— Вредно вообще-то тебе пых давать, — сказал он. — Ты ж его раз в сто лет куришь. А те, кто редко так употребляет, могут это… У них может это… крыша съехать. А у нас, если ты забыл, ответственное задание…

— Я не забыл, — проговорил Эдуард. — Но сейчас так хочется расслабиться после… серьезных разговоров относительно разъяснения некоторых вопросов…

— Ладно, ладно! — поморщился Гаврилыч и сунул в рот Эдуарду дымящуюся папироску. — Кури. Только не заводи с начала свой треп…

Отвоевавший папироску Эдуард несколько раз вчастую затянулся. Глазки его масляно заблестели, а вместе со струей дыма из его рта вырвался вздох наслаждения.

— Нравится? — осклабился Гаврилыч. — Ну, то-то… Только смотри — вдруг тебе на глюки пробьет…

— Как это? — не понял Эдуард.

— Глюки-то? Картинки цветные видеть будешь, которых на самом деле нет, — пояснил Гаврилыч.

— Галлюцинации, — догадался образованный Эдуард.

«А вообще неплохо было сейчас посмотреть какие-нибудь картинки вроде цветного кино, — подумал расслабленный Эдуард. — Ответственное задание от нас никуда не уйдет. Имею я право себе устроить небольшой отдых. Тем более в такое время, когда все остальные отвязываются по полной программе…»

Эдуард стал смотреть по сторонам, надеясь наткнуться на сценку, которая его развлечет, но вдруг увидел нечто такое, от чего папироска выпала из его широко раскрывшегося рта.

— Ты что?! — заорал Гаврилыч, проворно поднимая папироску. — Пых-то — он дорогой! А ты на пол такой здоровенный бычок выбросил!

— Смотри! — прошептал Эдуард. — Там…

— Там! Там! — передразнил его Гаврилыч, сдувая пылинки с папироски. — Я же говорил, не надо было тебе курить! Вот уже и глюки пришли…

— Это не глюки! — проговорил Эдуард. — Это на самом деле!

Гаврилыч усмехнулся.

— Вознесенский здесь! — зашипел Эдуард, вращая глазами. — Вон он — собственной персоной! Только поверни башку свою дурацкую и посмотри! Вон он! Стоит в очереди!

— Ну да! — снова усмехнулся Гаврилыч. — Вознесенский в очереди стоит! А больше там никого нет? Может, сам На Вал Ляю?

— Не упоминать имя правителя всуе, — напомнил Эдуард, вглядываясь куда-то, — но это на самом деле Вознесенский! Вот он — подошел к окошку и делает заказ! Вот — отошел от окошка! Ему укол делают! Посмотри — он совсем близко!

— Ну и обкурился ты, брат, — с жалостью проговорил Гаврилыч. — Надо же как тебя торкнуло с двух затяжек! Вознесенский тебе везде мерещится. Нет, Эдька, если не привык ты с давних лет к «бухлу» и пыху, то и начинать нечего… А то совсем с катушек съедешь! Лучше посмотри, какие два невообразимых урода поднимаются по лестнице! Это один из них в очереди выпендривался на нас! — сказал Гаврилыч и указал на Ххтура и Гоурта, которые освоились в Первом загробном настолько, что решили теперь посетить «Публичный домъ».

— Сам ты урод невообразимый! — отчаянным шепотом воскликнул Эдуард. — Вознесенскому уже укол сделали — он идет прямо к нам! Обернись ты, чучело! Обернись и посмотри — это же Вознесенский!

— Не буду я оборачиваться, — сварливо проговорил Гаврилыч, очень обиженный на то, что его обозвали «чучелом». — У тебя глюки, так сиди и молчи…

— Щас у тебя глюки будут! — растеряв всю свою интеллигентность, заорал Эдуард. — Как врежу по макушке! Обернись, тебе говорят!

Ошарашенный такой резкой переменой Эдуарда, Гаврилыч все-таки обернулся и, увидев самого настоящего Никиту Вознесенского, поднимающегося по лестнице, открыл рот.

— И правда… — пробормотал он.

* * *

На резкий крик Эдуарда Никита не обратил никакого внимания, потому что не обращал внимания вообще ни на что. Он всего минуту назад заказал себе в комнату изотерическую проекцию Анны, получил укол и теперь шел, терзаемый самыми противоречивыми мыслями. С одной стороны, ему хотелось — больше всего на этом и на том свете — хотелось увидеть, обнять, поцеловать Анну. А с другой — как он снова перенесет, если изотерическая проекция деловито осведомится на тему, в какой позе будет происходить сношение?

Но желание увидеть — может быть, в последний раз — Анну было сильнее всего. Никита, пообщавшись с громилой в парандже, стремительно побежал вверх по лестнице, на середине которой растолкал в разные стороны медленно двигавшихся Ххтура и Гоурта, но даже не заметил этого.

И лишь когда услышал истошный крик: «Лови Вознесенского!» — словно бы очнулся.

* * *

Суматоха, поднятая воплями Эдуарда и Гаврилыча, усилилась и развилась до степени совершенного безобразия, когда из комнаты на лестницы выбежали полуголые богатыри, к которым через некоторое время присоединился Рашид, то и дело подтягивавший спускающиеся до колен штаны.

Растерявшегося Никиту моментально взяли в кольцо.

Вниз и вверх по лестнице метались перепуганные посетители «Публичного дома». Охранники-ифриты в числе трех человек попытались было вмешаться и прекратить панику, но богатыри вытащили из-за спин обнаженные мечи — и ифриты благоразумно отступили в холл, где были смяты толпой копрофагов, хлынувшей от закрывшегося на обед окошка.

— Заходи справа! — визжал Эдуард.

— Слева заходи! — горланил Гаврилыч.

Так как Эдуард считал, что целесообразнее будет обойти преступника Вознесенского с правого фланга, а Гаврилыч считал наоборот — собственно Эдуард Гаврилыч топтался на месте, бессмысленно размахивая руками и своими противоречивыми криками усиливая и без того ужасающую толчею.

Богатыри сужали кольцо, прокладывая себе дорогу через толпу посетителей злачного заведения эфесами мечей. Рашид с боевым воплем: «Иго-го!» — метался то тут, то там, но ничего совершенно не делал, только мешал, путаясь под ногах у богатырей.

— Не упустить! — зашелся в визге Эдуард.

— Взять негодяя! — рявкнул Гаврилыч.

Тут наконец Никита встрепенулся и вышел из ступора. Он прыгнул в сторону, схватил в охапку какого-то лощеного типа — судя по похотливой физиономии, педофила — и бросил его в двух ближайших богатырей. К чести дружинников надо сказать, что летящий снаряд — то есть педофил — был встречен сразу двумя мечами и без промедления изрублен в куски.

Убедившись, таким образом, в серьезности намерений нападавших, Никита присвистнул и, внезапно подпрыгнув, в полете развернулся и сильнейшим ударом ноги сбил шлем с головы подкрадывающегося сзади Ефроима. Ефроим грохнулся на задницу, а через него полетели, гремя мечами и доспехами, Федул и Семен. Не став дожидаться, пока они поднимутся на ноги, Никита рванул в прогал, образовавшийся после падения трех богатырей.

… И тут же нос к носу столкнулся с Рашидом.

И для того и для другого встреча была неожиданной.

Рашид растерянно пробормотал двумя глотками:

— Иго-го… — и развел руками.

Никита размахнулся и влепил ифриту в грудь тренированный кулак. Рашид покачнулся, но на ногах устоял.

— Вали его! — долетел откуда-то сзади крик Гаврилыча.

Рашид, услышав призыв экскурсовода, тряхнул обеими башками и размахнулся сам. Справедливо решив, что от удара чудовищной лапищи ифрита он развалится на части, Никита предпочел развернуться на сто восемьдесят градусов и, отшвырнув с дороги двух парнокопытных зоофилов, побежал вверх по лестнице.

Слева и справа от него блеснули мечи. Никита пригнулся на бегу, и сверкающие лезвия, коротко просвистев в воздухе, с оглушительным звоном сшиблись. Никита выпрямился, прыгнул через две ступеньки, увернулся от Ефроима, который, потеряв при падении меч, схватил за голову Семена и размахивал им, как большой палицей, и выбежал на относительно свободное пространство.

Оглянулся: позади четыре-пять ступенек вниз кочевряжилась запутавшаяся сама в себе толпа. Впереди топталась только пара каких-то диковинных существ — выглядевших хоть и ужасно необычно, но все же довольно неопасно.

Никита побежал туда.

Он выскочил на последнюю ступеньку лестницы. Пара диковинных существ шарахнулась от него.

«Чего во мне такого страшного?» — успел подумать Никита.

И еще одна мысль мелькнула у него в голове: «А может быть, они не меня испугались?»

Он обернулся и увидел ифрита, заносящего над головой длинный обоюдоострый меч, из тех мечей, кажется, что были на вооружении у богатырей. Никита выкрикнул ругательство, но сделать ничего не успел. Отточенная сталь прошла через его шею, и отрубленная голова Вознесенского, подскакивая, покатилась вниз по ступенькам.