— Не прикидывайся дурачком, Балтабай! — вспыхнул мулла Янгок Уразаев. — За мошенничество дадут от силы пять лет тюрьмы. Это тебе не убийство, дитя моё… Балтабай вздрогнул и испуганно огляделся вокруг. Янгок Уразаев минуту смотрел на него, что-то обдумывая, потом просветлел лицом, подошёл к нише в стене, достал кувшин с вином и сел на место.
— М-да, и твои дела не лучше моего, Балтабай, — сказал он с притворным вздохом. Потом налил в пиалу вина, подал Балтабаю. — Сдаётся мне, — не спеша продолжал Янгок, — сдаётся мне, что этот нечестивец Абдушукуров напал на твой след, дитя моё. Вчера он приходил сюда с несколькими милиционерами…
Балтабай замер, поднеся пиалу к губам.
— Пей, пей, герой, не трясись, — усмехнулся Янгок. — Не всё ещё потеряно. Положение твоё можно исправить, если взяться за дело с умом…
— А кто такой Абдушукуров?
— Председатель сельсовета. Тот, который решил разрушить наше гнёздышко.
— Меня-то он откуда знает?
— Он всё знает, дитя моё. Вчера меня допрашивал: где, говорит, этот горбатый мюрид скрывается? Нам, говорит, известно, что он не мюрид, а бежавший из тюрьмы уголовник Балтабай Султанов. Растратчик и убийца.
Горбун уронил пиалу с вином на пол. Руки его прямо-таки танцевали.
— Спрячьте меня, святейший, умоляю вас именем аллаха!
— Я такой же святейший, дитя моё, как ты — ангел! — засмеялся Уразаев. — И навряд ли аллах тебе поможет, Балтабай. Он высоко в небе. А Абдушукуров рядышком.
Балтабай с ужасом оглянулся, словно боясь, что Абдушукуров и взаправду стоит рядышком и протягивает руки, чтобы схватить его. Глаза «мюрида» налились кровью и пылали отчаянной решимостью. Я похвалил себя за то, что догадался стать невидимым.
— Я убью его! — взревел Балтабай, выхватывая из-за голенища большой кривой нож. — Клянусь аллахом, убью!
Меня бросило в холодный пот. И я тихонько отступил к двери.
— Спокойно, дитя моё, — сказал Янгок, — спрячь пока эту штуку. Ты прав: не жить тебе на свободе, пока на твоём пути стоит этот Абдушукуров. Но прежде чем убить его, надо приготовить себе убежище, чтоб было куда скрыться…
Балтабай нервно засмеялся:
— Легко сказать, почтенный…
— Так и быть, помогу тебе ещё раз, сын мой, — сказал Янгок, положив руку на сердце. — Такова уж моя натура: делать людям добро — моя слабость. Кто пригрел тебя, когда ты был как затравленный зверь? Мулла Янгок. — Он протянул руку и ткнул пальцем в горб Балтабая. — Кто тебе эту штуку приделал? Разве не мулла Янгок? Кстати, теперь ты можешь его снять…
Я не успел удивиться тому, что, оказывается, горбы можно снимать при желании.
— Ничего, он мне не мешает. — Балтабай схватил свой горб, оттянул его назад и отпустил. Он мягко шлёпнулся на место. — За то, что вы меня укрыли, я премного благодарен, Янгок-ака. Но ведь и я постарался отработать свой долг на совесть!
— Доброта муллы Янгока беспредельна — он и теперь поможет тебе, — продолжал Уразаев, не слушая «горбуна».
— Говорите же, святейший, что делать, я на всё готов. Прикажите — и я хоть сейчас пойду задушу этого Абдушукурова!
Тут я допустил неосторожность и задел локтем створку двери. Услыхав тоненький скрип, заговорщики тревожно вскинулись. Минуту-другую они прислушивались к звукам, доносившимся снаружи. Я даже дышать перестал.
— Ветер это, — сказал наконец Янгок. — Я уже обдумал, как нам быть с тобой…
Он замолчал, пытливо разглядывая Балтабая.
— Завтра… нет, сегодня же я поеду в Ташкент, найду верных людей, с помощью которых подыщу место, где тебе можно будет укрыться на время. А послезавтра приедешь ты, прикончишь здесь Абдушукурова и приедешь — и концы в воду!
— Я согласен, — прошептал Балтабай. — Век не забуду вашей доброты, святейший!
— Святые дела за здорово живёшь не делаются, дитя моё, — усмехнулся Уразаев. — Ты знаешь, сколько я уплатил, чтобы стать при Узункулаке муллой? Полторы тысячи! Да ещё неделю пришлось целую свору всяких шейхов поить коньяком и угощать пловом. И тебе придётся раскошелиться, Балтабай…
— Сколько?..
— Да уж посчитай сам, сын мой. Верным людям надо подсунуть, за убежище заплатить, всякие хлопоты… Нельзя жалеть деньги, когда решается вопрос жизни и смерти, Балтабай.
— Да я конечно… — пробормотал «мюрид», запуская дрожащую руку за пазуху.
— А ещё лучше, — поспешно продолжал Янгок с загоревшимися глазами, — отдай мне все свои деньги. Буду хранить их, пока над твоей головой висит грозный меч правосудия. Сам знаешь, человек я честный, чужой копейки не трону…
Балтабай поднял ошалевший взгляд на Янгока, промычал что-то невнятное.
— Давай, давай, дитя моё, — сказал Янгок ласково. — Можешь положиться на меня, как на своего отца. Погоди, деньги надо считать при закрытых дверях, так вернее… — Он встал и направился к двери.
Чем ближе подходил Янгок к двери, я тоже отступал назад, а когда щёлкнул замок — я был уже на улице.
Втянув полной грудью свежего воздуха, я облегчённо вздохнул. Теперь я знал, что мне делать. Я докажу всем, что мулла Янгок, любитель поесть остро наперчённую шурпу из баранины и «святой, изгоняющий разных дивов», — вовсе не мулла и никакой не святой, а обыкновенный мошенник, пристроившийся у могилы Узункулака. Только бы бабушка мне не помешала и Закир составил бы компанию. А то жутковато всё же одному, ведь враг у меня коварный…
ВЕРХОМ НА ЖЁЛТОМ ДИВЕ
Дома была радость — вернулась Донохон. Она снова могла бегать, прыгать, скакать. Сестрёнка кинулась мне на шею и пошла щебетать о том, какой у них был хороший доктор, что он приносил ей каждый день конфет, что играл с ней даже в куклы, что она теперь не боится врачей и больше того, когда вырастет, сама обязательно станет врачом, потому что доктора — самые хорошие люди на свете.
Бабушка стояла неподалёку, слушала болтовню Донохон и искоса поглядывала на меня — видно, собиралась спросить, зачем я опять заявился.
— Тебя не доктора спасли, Донохон, — сказал я ласковым голосом. — Тебя спасли горячие молитвы тётушки Сарохон и дедушки муллы Янгока.
Сами понимаете, всё это я говорил, чтобы усыпить бдительность бабушки.
— Но доктора сделали мне операцию! — воскликнула Донохон.
— Видишь ли, операцию они сделали после того, как дедушка Янгок изгнал из тебя злых духов — жёлтых дивов, — продолжал я, незаметно наблюдая за бабушкой.
Та с удовлетворением слушала, не чувствуя, что я ехидничаю. А я всё распалялся, повергая Донохон в изумление своим красноречием. Я умолк, когда бабушка ушла, шепнул сестрёнке, что иду к Узункулаку, и выскользнул на улицу. Лишь бы застать Закира. Мне до зарезу нужна его помощь. Если он пойдёт со мной, я не струшу. Пусть ничего не делает, только бы рядом находился. Остальное я сделаю сам.
Закир встретил меня не очень приветливо.
— Чего тебе, я уже спать собрался? — спросил он недовольно.
Я молча глянул на солнце, которое ещё висело над горизонтом, и буркнул:
— Спокойной ночи, сын мой. — Сказал и повернул назад, словно собирался уходить.
— Погоди! Пришёл, так уж говори зачем.
— Ты же спать собрался? Позову Арифа, без тебя обойдёмся.
— Перестань упрямиться, скажи, что хотел, — уцепился за рукав Закир.
— Ладно, слушай. Только обо всём, что сейчас услышишь, — молчок, ясно?
Закир кивнул. Я продолжал:
— Сегодня из больницы вернулась моя сестрёнка. Она говорит, что видела в зарослях у омута жёлтого дьявола и после этого заболела. Чтобы попасть на станцию, Янгок должен пройти через мостик у омута. Там я и решил подкараулить его.
— А не врёт она? — усомнился Закир.
— В том-то и дело, что не врёт. Я и сам вчера видел дива. Мешок тащил за спиной…
Закир отвёл меня в сторону и таинственно прошептал:
— Теперь верю! Я слыхал, что дивы всегда ходят с мешком. И знаешь, что они в них носят? Кизяки!
Я так и закатился: ну и Закир, вечно какую-нибудь глупость придумает!
— А ты не смейся! В прошлом году тётушка Сарохон рассказывала. Шла она как-то мимо омута, глядит — сидит на кочке мальчик, похожий на Мирабиддинходжу. Сидит и плачет. Тётушка спросила, чего он плачет, а тот ещё пуще ревёт. Пожалела его тётушка, взяла на руки. Он был лёгким, как птичка. Посадила мальчика на плечи и зашагала домой. А мальчик с каждым шагом всё тяжелел и тяжелел, под конец невмоготу стало его нести.
«Слазь, сынок, пройди немного пешком», — сказала тётушка, глянула за плечо, а там вместо мальчика — мешок. И в мешке том кизяки!
— Это определённо проделки дива. Вот потому-то я и хочу отколотить его сегодня.
— Что? — округлил глаза Закир.
— Хочу отколотить, — повторил я. — Можешь идти со мной. Докажешь, что ты тоже не трус.
— А я… ночью… книжку хотел почитать… — промямлил Закир потерянно.
Я заранее знал, что он так легко не согласится пойти со мной.
— Как хочешь, — пожал я плечами, — мне думалось, что такой храбрый и сильный человек, как ты, не откажется намять диву бока. Посмотри на свои мускулы — ты ими пяток дивов в бараний рог согнёшь!
Закир с уважением поглядел на свои мускулы.
— Я могу взять и Арифа, — продолжал я. — Он, конечно, послабее тебя, но, чем чёрт не шутит, тоже, может, прославится…
— Значит, ты хочешь, чтобы я намял диву бока? — спросил Закир, выпячивая грудь.
— Зачем же? Я и сам справлюсь. А ты будешь вроде судьи. Ну, ещё, если я захочу попить, подашь водички…
— По рукам! — Закир по-богатырски расставил ноги и с силой шлёпнул рукой по моей ладони. Но потом опять засомневался: — А что, если див окажется сильнее нас? Возьмёт и унесёт в небеса…
— Не бойся, не унесёт. Но на всякий случай захвати с собой верёвку. Я привяжу тебя к дереву.
— Ладно, — с радостью согласился Закир.
Потом он сбегал домой, отпросился у матери на ночь: сказал, что пойдёт к Арифу русский язык учить. Что поделать, пришлось соврать. А то бы его не отпустили. Тем более — со мной. Да ещё на бой с какими-то дивами. Но Закир всё-таки молодец — и на ночь отпросился, и кое-что с собой вынес: верёвку, длинный, как сабля, кухонный нож, сучковатую кизиловую палку и снедь — две лепёшки, лукошко огурцов и помидоров. Это у него вообще здорово получилось.
Нож я оставил Закиру («Если див тебя тронет, руби ему голову!»), а сам взял палку.
Когда мы добрались до омута, начинало смеркаться. Мы очистили место под кривым деревом джиды («Сюда ты меня привяжешь, дружище…»), устроили из травы лежанку и залегли в засаде. Справа нас прикрывали большие мшистые валуны, слева — омут, а впереди — мостик через речку. Кто бы здесь ни прошёл, мы бы всех увидали.
— Я привяжу тебя к дереву чуть позже, — пообещал я Закиру.
Он ничего не ответил, даже не обернулся на мой голос. Глаза его были тоскливо устремлены в сторону кишлака, который светился множеством ярких огоньков. Ветер доносил до нас блеяние овец, мычание коров, стук вёдер, женские голоса.
Вскоре всё утихло, прямо над нами всплыла полная луна, ярко осветив лужайку и заросли. Шум речки стал слышнее. Что-то ухнуло в зарослях и умолкло.
— Если кому расскажешь о том, что здесь увидишь… начал я с угрозой, не отрывая взгляда от моста, — не поздоровится…
Когда с кем-нибудь разговариваешь, страх отступает. Поэтому я хотел слышать голос друга. Но вместо ответа до меня донёсся храп. Мой друг, товарищ и помощник Закир спал безмятежным богатырским сном. В первый момент я хотел шлёпнуть его по макушке, но потом мне стало жаль Закира. «Пусть спит, — решил я. — Важно то, что он пошёл со мной. Боялся, а пошёл. Может, не хотел, чтобы я один подвергался опасности, а может, всерьёз намеревался сразиться с дивами…» Я подумал-подумал и надел волшебную шапочку.
— Ты чего дрожишь, Хашимджан? — спросила она.
— П-продрог…
— Боишься?
— П-признаться, шапочка моя, немножко боюсь…
— Не бойся. Трусливые никогда не достигают цели, Хашимджан. Помни об этом.
Я сжал палку в руках и крадучись пошёл к мостику. Ветер шуршал в прибрежных камышах, вода тихо журчала в речке, луна спокойно висела над головой. Вокруг никого.
С полчаса посидел я в зарослях и вернулся к Закиру. Он сбросил с себя куртку, раскинул руки и тоненько свистел носом. Я поправил ему голову, чтобы — не дай бог! — не испугал моего «дива» своим храпом, и прилёг рядом. Время, видно, близилось к полуночи, стало клонить ко сну. Может быть, я и уснул бы, если бы вдруг… не услышал сторожкие шаги. Идёт! Я вскочил на ноги, крепко сжимая в руках дубинку. Держись, Хашимджан! Пора отомстить за твою сестрёнку Донохон, за бедного парня в клетчатой рубахе и за всё, за всё!
Я вышел навстречу тени, которая несла в руке что-то тяжёлое, и крикнул хриплым от волнения голосом:
— Стой! Кто идёт?
«Див» остановился, испуганно огляделся по сторонам и, никого не увидев, очень удивился.
Конечно, я не ошибся — это был мулла Янгок. Его голос я узнал сразу.
Справившись с замешательством, Янгок двинулся дальше.
— Кому я сказал «стой»?! — Я выбежал к мостику и преградил «диву» дорогу.
Он остановился шагах в десяти от меня.
— А кто это сказал? — решил схитрить Янгок. Или думал, что ослышался: ведь он никого перед собой не видел.
— Я сказал! Человек. — Теперь мне было не страшно. Единственное, что заботило меня, — это мой голос. Если Янгок его узнает, всё может провалиться.
— А почему тогда тебя не видно? — допытывался Янгок.
— Не твоё дело, — ответил я. — Сам скажи, кто ты такой; жёлтый или чёрный див?
— Я мулла Янгок, а не див.
Я подошёл поближе и остановился как вкопанный: на Янгоке не было его истрёпанного чапана и пожелтевшей от грязи чалмы. Усов и козлиной бороды тоже нет. Одет в полосатый серый костюм, при галстуке. Новенькая фетровая шляпа сдвинута на самые глаза.
— Это ты, мулла Янгок? — спросил я. — А где же твоя борода?
— Я ещё очень молод, чтобы носить бороду, — ответил он. — Мне всего сорок два года.
— Вот как?! Так ты же мулла?
— Был муллой, да весь вышел, — хихикнул Янгок, потом вдруг спохватился: — Извините, я пойду, очень спешу.
— Стоп! — крикнул я и, подойдя к Янгоку сбоку, постучал палкой по его спине. — Бросай чемодан! Сейчас мы посмотрим, что там у тебя: кизяки или головы безвинно убитых тобой людей?
— Какие кизяки, какие головы?! — возмутился Янгок. — Я на мокрое дело никогда не иду, гражданин… извините, не знаю, как вас величать. Пусть этим занимаются такие дураки, как Балтабай…
— Понятно. Они будут убивать, а ты их укрывать, так, что ли?
— Чёрта с два! Мне бы только на московский поезд успеть, а там ищи ветра в поле! Очень нужен мне ваш Балтабай! Отпустите меня, гражданин, я опаздываю.
— Никуда ты не пойдёшь, — ткнул я палкой в грудь Янгока. — Помолись лучше перед смертью, потому что я решил убить тебя! Жёлтый див я, слыхал про такого?
— Див? Жёлтый див? — спросил Янгок, нисколько не испугавшись, — Откуда ты взялся, из сказки, что ли? Если бы ты сказал, что ты — невидимый агент ОБХСС, я бы поверил, но див…
— Я тебе покажу — из сказки! — сказал я сердито и, чиркнув спичку, поднёс к лицу Янгока.
Он испуганно упал на колени.
— Молись, пока не поздно.
— Но я не умею молиться, товарищ див…
— Не умеешь? А когда ты работал муллой, молился?
— Бормотал всё, что придёт на язык, и только. Никаких молитв я не знаю!..
— Всё ясно. Бери чемодан в руки! — приказал я, угощая Янгока лёгким пинком. — А теперь нагнись, вот так. И не дрожи, а то уронишь! — предупредил я, взбираясь на него верхом. — Порядок. Ну, давай скачи.
— Куда скакать?
— В кишлак. Прямо к сельсовету. Ну, пошёл!.. Скажу я вам, никогда не думал, что это такое удовольствие — скакать верхом на жёлтом диве! Как вы сами помните, я катался и на «Волгах», и на грузовиках, и на трамвае, но такого удовольствия никогда не получал. Янгок Уразаев, отъевшийся на дармовых харчах, нёсся к кишлаку, как первоклассный скакун, — только ветер свистел в ушах. Он, видно, надеялся, что я его отпущу. Но не тут-то было. Я пригнал его прямо к сельсовету, хотел сдать сторожу. А того, как назло, не оказалось на своём посту.
Дверь сельсовета была не заперта, и я, не слезая с Янгока, объехал все кабинеты, высматривая, в каком бы его запереть. Но все окна здесь, оказывается, без решёток. «Нельзя его оставлять тут, — решил я, — сбежит мой мошенник».
— Немного подумав, я нашёл наилучший выход: запер Янгока в старой тёмной конюшне, где хранились разные колёса и запчасти к машине Абдушукурова. Потом я вернулся в сельсовет, сел в председательское кресло и написал объявление:
«Внимание! Здесь заперт вор и мошенник Я. Уразаев, который выдавал себя за муллу Янгока. Просьба связать его и передать милиции».
Приклеил я листок к двери конюшни и со спокойным сердцем вернулся к омуту.
Закир всё ещё спал. Я сел возле него, достал корзину и с аппетитом поужинал. Потом накрылся курткой (Закир не замёрзнет, он больно жирный) и сладко уснул.
ТАЙНА ГРОБНИЦЫ
Мулла Янгок, которого утром вывели из конюшни, клялся и божился, что над ним зло подшутили дивы, что они всю ночь ездили на нём. Но ему уже мало кто верил: «Бороду тебе тоже дивы сбрили? И костюм на тебя надели? А эти пачки денег, что лежали в твоём чемодане, тоже дивы дали?» Я с большим нетерпением ждал возвращения нашего участкового милиционера, который повёз Янгока в район. Если Балтабай пронюхает, что мулла Янгок разоблачён, немедленно скроется. И кто знает, сколько ещё он совершит преступлений, если останется на свободе!
Участковый вернулся после обеда и сразу побежал в аптеку: он вечно там сидит, играет с аптекарем в шахматы.
Когда я вошёл, он грустно глядел на шахматные фигурки, подперев щёку ладонью, а аптекарь посмеивался — видно, выигрывал.
— Дядя милиционер!
Участковый вздрогнул, поднял на меня отсутствующий взгляд.
— Дядя милиционер, вы знаете Балтабая Султанова?
— А как же! — обрадовался участковый.
Радовался он, конечно, тому, что придётся сдаваться аптекарю. А положение у него было незавидное. Один-два хода — и мат!
— Конечно, знаю, как же его не знать, миленького! Это матёрый преступник! Целый год его ищем — не поймаем!
— Я знаю, где он прячется!
— Что? — Милиционер машинально достал с подоконника свою форменную фуражку и надел на голову. — Говори спокойно, мальчик, где ты видел Балтабая Султанова? И не врёшь ли?
— Я никогда не вру, — обиделся я. — Он хочет убить Абдушукурова…
Участковый милиционер то ли нарочно, то ли от волнения опрокинул шахматную доску.
— Всё, больше не играем, друг, дело серьёзное!..
— Служба — прежде всего, — вмешался аптекарь. — А мальчика я знаю: это сын тракториста Кузыбая. Толковый парень.
— А-а, это ты сбежал из дома и доставил нам столько хлопот?
Я опустил голову.
— Если говоришь правду и мы поймаем Балтабая, я прощу тебе всё. И ещё попрошу у начальства, чтобы представили к награде…
— Не надо мне награды, дяденька. Надо поскорее поймать его, пока он не убил Абдушукурова!
— Не убьёт — руки коротки! — Милиционер шагнул к выходу и остановился. — Так где, ты говоришь, скрывается этот вор и убийца?
— Он скрывается там, где гробница Узункулака. Я вам покажу…
Через два часа Балтабая привели к сельсовету со связанными назад руками. Толпа мальчишек бежала за ним, выкрикивая:
— Горбун без горба! Горбун без горба!
Горба Балтабая в самом деле не было. Его нёс в руке участковый милиционер. Показав подушечку с резинками, он подмигнул мне и улыбнулся. Я присоединился к ребятам и тоже начал выкрикивать:
— Горбун без горба! Горбун без горба!
Балтабая ожидала чёрная крытая машина, приехавшая из района. Возле неё стоял Абдушукуров с несколькими начальниками милиции.
— У-у, доконал-таки! — процедил сквозь зубы Балтабай, кинув злой взгляд на председателя сельсовета.
Абдушукуров прервал свой разговор и повернулся к Султанову. Лицо его стало серьёзным и жёстким.
— Поезжай, Султанов, поезжай, приготовил твой Янгок тебе убежище, — усмехнулся он.
Султанова посадили в машину, дверца захлопнулась. Абдушукуров повернулся к своим собеседникам и спокойно про-должил прерванный разговор.
На другой день ещё одно событие переполошило наш кишлак. Объявили, что могила Узункулака будет разрушена и завтра же начнётся строительство пионерского лагеря. Некоторые люди, такие, как моя бабушка, схоронились дома и ждали конца света. Они молились аллаху, чтобы он не гневался на них, не посылал жестокой кары. Они были уверены, что, как только кто-нибудь дотронется до могилы, расколется небо, разверзнется земля и всевышний покарает богохульников. А мы, мальчишки, предоставленные самим себе, побежали к гробнице.
Здесь собралось очень много народа. Неподалёку стоял бульдозер, возле него Абдушукуров совещался с колхозниками.
Через полчаса Абдушукуров объявил, что ломать могилу будут не бульдозером, а просто разберут кетменями.
На землю упал первый кирпич. Ничего страшного не случилось: земля не провалилась, небо не раскололось.
Кирпич за кирпичом разобрали куполообразное надгробие. Перед глазами присутствующих появилось небольшое углубление в середине гробницы. В нём лежали какие-то кости и череп…
Толпа некоторое время поражённо молчала, разглядывая останки святого, потом все вдруг разом заговорили и начался спор.
— Это ведь останки лошади! — кричали одни.
— Нет, это кости осла! — возражали другие. Вы не представляете, что дальше было. Люди кричали, что это позор, что столько лет какие-то мошенники морочили людям головы, божились, что теперь никто не будет верить в аллаха.
А народу всё прибывало и прибывало. Даже из соседнего района приехали на машинах и велосипедах. Кто-то дёрнул меня за рукав. Оглянулся — бабушка. Накинула на голову старый отцовский чапан и тоже явилась полюбоваться на «останки святого».
— Что ты здесь делаешь, Хашим? — спросила она тихо.
— Святому поклониться пришёл, — ответил я смеясь.
Бабушка молча отошла в сторону.
— Это дело надо прояснить до конца, товарищи! — закричал пожилой колхозник, поднявшись на каменные ступени гробницы. — У меня есть предложение. В горах, недалеко отсюда, живёт стотридцатичетырёхлетний старец. Дедом Кабулом его зовут. При встречах он всегда смеётся, говорит:
«Ну как поживаете, поклоняющиеся ослу?» Видать, этот старец знал, что в гробнице зарыт обыкновенный осёл…
— Надо привезти старика, пусть расскажет нам правду!
— Надо послать за ним машину. Сейчас же! — закричали все.
— Вы знакомы с этим стариком, вот вы и поезжайте за ним, — предложил Абдушукуров пожилому колхознику.
Тот сел в «газик» и укатил в горы.
Скоро он вернулся. Деда Кабула вывели под руки на возвышенность у могилы.
— Старость — не радость, дети мои… — начал он, тяжело дыша, — дайте немного отдышаться… А дело вы сделали, вижу, доброе… — Он кинул взгляд на гробницу и продолжал более бодрым голосом: — Было это давным-давно, дети мои. Уж теперь и не припомню, сколько лет тому назад. То ли сто лет, то ли больше прошло — не помню, но было мне тогда лет восемь… Неподалёку отсюда жил одинокий старик Рахим-дровосек. Ничего у него не было, кроме единственного осла. Развозил он на нём дрова по кишлакам, тем и кормился, бедняга. Но бедного человека, известно, на каждом шагу несчастья подстерегают. Спускался как-то Рахим с гор, и вдруг вот на этом самом месте осёл оскользнулся, упал и сломал себе хребет. Горевал старик очень. Потом с почестями похоронил осла, а могилу обложил невысокой стеной. В это время с гор спустились какие-то незнакомые люди. «Не уставать вам, дедушка, — сказали они. — Кто здесь почивает, мир его праху?» — «Кормилец мой, — ответил старик плача. — Двадцать лет кормил меня, родимый. И похоронил я его сегодня, святого длинноухого».
Пожалели путники старика, дали ему несколько монет и пошли своей дорогой. А старик остался здесь, потому что идти ему было некуда, негде достать кусок хлеба… Вскоре он умер, а к могиле пристроился шейх Азизхан. Он подновил гробницу. Насадил вокруг тополя и чинары, объявил, что здесь похоронен святой Узункулак, мученик во имя аллаха…
Народ тогда был тёмный, верил во всё, что обещало ему счастье, пусть хоть на том свете. Вот и стали люди стекаться к «святейшей» могиле на поклонение, надеясь молитвами облегчить свою участь. Азизхан был жесток и могущественен. Уничтожил он всех, кто осмеливался сказать, что здесь покоятся кости обыкновенного осла. Со временем всё забылось, стёрлось из памяти… Эгей, дети мои, немало повидали эти камни, на которых мы сейчас стоим. И ишаны творили здесь свои чёрные дела, и басмачи гуляли с оголёнными саблями…
Все слушали рассказ деда Кабула с большим вниманием. И будто не старый дед говорил, а сама история…
И ЛИСТЬЯ АПЛОДИРОВАЛИ ЕМУ
Вот и пошли мои дела на лад. Даже бабушка оставила меня в покое. Решила, наверно, что я достаточно перевоспитался. Это я понял сегодня, когда она, кряхтя, вылезла из постели на утреннюю молитву.
— Бабушка, может, мне тоже помолиться? — спросил я нарочно. — Я ведь научился у Янгока нескольким молитвам…
— Спи, сынок, спи, — ответила бабушка. — Довольно и того, что я, старая, шестьдесят лет поклонялась ослу. А молюсь я теперь так себе, для физ… физкультуры… так, что ли, говорят?!
В общем, бабушка оставила меня в покое. Только иногда попросит что-нибудь сделать по хозяйству или сбегать в магазин. Вот как сейчас, например. Послала за мылом. По дороге в сельмаг я встретил Закира. После той ночи, когда мы охотились на «дивов», я его не видел. На плече он тащил длинную неструганую доску.
— Что ж ты теперь будешь делать без муллы Янгока? — ухмыльнулся Закир, останавливаясь.
Никогда бы не подумал, что этот толстячок способен ехидничать.
— Пойду с тобой охотиться на дивов.
— Дудки! — сказал Закир и бросил доску на землю. — Я теперь на такое дело не пойду, дружище. Пустое баловство. И вообще буду подальше держаться от тебя. Ариф -это другое дело. Он помог мне в седьмой класс перейти. Я и русский сдал, и алгебру.
— Значит, ты теперь хорошо считаешь?
— Да, дружище, даже не представляешь, как я это делаю. Кабулов говорит, что из меня выйдет толк.
— Ага! А сколько будет, если я тебе дам пинка, два раза заеду по уху, трижды пройдусь кулаком по спине и всё это помножу на пять?
— Ты что, дружище, бить меня хочешь? — удивился Закир.
— Нет, но ты всё же посчитай…
— Всего будет… погоди, убери кулак — думать мешает… Всего будет… тридцать пинков, тумаков и кулаков…
— Молодец, правильно сосчитал. А куда ты несёшь это бревно?
— Это не бревно, а доска, — пояснил Закир с важностью и рассказал, что, после того как потерял деньги, Ариф раз думал покупать шкаф, а решил смастерить книжную полку своими руками. Оказывается, самодельная полка в тысячу раз лучше, чем какой-то там фабричный шкаф.
— Уж вы намастерите, представляю! — хмыкнул я.
— А что! Ариф знаешь какой мастер! И добрый очень. Он, например, уже составил список будущих читателей своей будущей библиотеки. Он и тебя записал. Говорит, если Хашимджан захочет — пусть берёт, читает интересные книги. Мы только малышам решили не давать книг. Знаешь ведь, попадётся им в руки книжка, так они сразу листки с картинками вырывают.
Я взялся за один конец доски.
— Пошли, оттащим это бревно на пару…
Ариф трудился вовсю. Весь двор был завален стружками, обрезками досок и разным инструментом. Нижняя часть полки, оказывается, уже готова.
— Кладите сюда, — приказал Ариф. Потом добавил: — И подметите двор. Скоро мама придёт…
— А почему ты не стругаешь доски? — поинтересовался я.
— Так лучше, — деловито ответил Ариф. — Когда доски шершавые, книги прочнее лежат, не падают на пол…
Мы с Закиром принялись убирать двор, а Ариф стал сколачивать другую часть полки.
Через час всё было готово, но я не стал дожидаться, когда Ариф разложит свои книги. Из-за дувала уже давно слышался сердитый голос моей бабушки: «И куда этот сорванец запропастился? Его бы за смертью посылать, а не за мылом!» Но я опять не дошёл до магазина. Сзади на велосипеде появился Мирабиддинходжа и спрыгнул на землю.
— Подожди, друг, мне с тобой посоветоваться надо! Ко мне уже обращаются даже за советами, ничего себе!
— О чём посоветоваться? — спросил я, напуская на себя важность. — Спрашивай, отвечу…
Мирабиддинходжа с таинственным видом оглянулся:
— Вначале поклянись, что никому не раскроешь мою тайну!
Я поклялся.
— Сегодня ночью я хочу убежать из дома, — сказал Мирабиддинходжа шёпотом.
— Посоветуй мне, как это лучше сделать. Ведь ты уже убегал однажды, опыт имеешь…
— А зачем тебе бежать-то?
— Плохи мои дела, друг. — Мирабиддинходжа потёр глаза и повторил: — Плохи мои дела, очень плохи. Ты поклялся никому не говорить, и поэтому я открою тебе одну страшную тайну: недавно я видел дедушку Азраиля. Вначале он хотел убить меня, а потом раздумал, загнал в кувшин и побил немного для острастки. А наказывал он меня за то, что лгу. «Если ещё раз соврёшь, — сказал дедушка Азраиль на прощание, — непременно убью тебя!»
— Ну? — деланно удивился я.
— Ей-богу! Я старался не лгать. Да и мать больше не заставляла после того, как пришли больные и… — Мирабиддинходжа прыснул в кулак, но тут же стал серьёзным. — Теперь она снова хочет заставить меня лазить в кувшин и кричать «аминь». Говорит, раз нет Янгока, все пойдут к нам. — Мирабиддинходжа тяжело вздохнул, вытер кулаком слезы. — А я не хочу больше в кувшин лазить. И врать не хочу. Боюсь, опять явится дедушка Азраиль. Второй раз он мне не простит. Обязательно убьёт.
— Не огорчайся, друг, найдём выход.
— Мне теперь совсем жить не хочется, — продолжал Мирабиддинходжа, потягивая носом.
