Площадь перед гостиницей была запружена. Люди улыбались, толкались, лезли вперёд. Они меня тоже закрутили, поволокли с собой, а потом прижали к животу какого-то лысого дяди.
— Эй, полегче! — крикнул тот обиженно. — В живот ведь воткнулся. А я недавно только обедал.
— Извините, — сказал я вежливо. — Вы не знаете, что там впереди происходит?
— Ты, парень, не с неба ли свалился? Не слыхал разве, что к нам африканские путешественники приехали?
— Какие путешественники?
— Да африканские! Газет не читаешь, что ли? Не слыхал что в нашу солнечную республику приехали знаменитые африканские путешественники господин Ибн-Хали и господин Ибн-Гали? И не бодайся, пожалуйста.
— А чего люди от них хотят?
— Вот пристал, а! Разве тебе не хочется увидеть знаменитых людей, пожать им руку? Ведь они на машинах весь свет объехали!
— Подумаешь! На машинах и дурак сможет весь свет объехать! — ляпнул я, не подумав.
Лысый дядя вцепился лапищей в моё плечо и зарычал:
— И дурак сможет, говоришь? И ещё в живот толкаешься? — Он высоко поднял меня над землёй, подумал немного потом опустил и продолжал: — Один учёный взялся высчитать весь путь, который проехали господа Хали и Гали по белому свету. Вычислял, вычислял, да так и не докончил работу — с ума сошёл! А книг эти Хали и Гали написали — с целую гору! Чтобы прочитать их, пятнадцать лет жизни потребуется.
— Ой, больно! — простонал я, стараясь высвободить плечо.
— Нет, ты подожди, парень, слушай, когда умные говорят и мотай на ус. Эти ребята переплывали на своих машинах бурные реки, поднимались на вершины снежных гор, дрались с хищными зверями в дремучих джунглях, разрывали на мелкие кусочки удавов в десять метров, спали на одной подушке с людоедами!
— Я не знал, что они такие герои! — взмолился я. — Простите, пожалуйста. Я как раз вчера потерял очки и поэтому не прочитал газет.
Лысый дяденька нехотя разжал свою железную руку, и я смог наконец вздохнуть свободнее.
Значит, пока я возился с Этибар Умаровной, в наш город приехали очень знаменитые люди, а я об этом ничего не слыхал. Вот было бы здорово сделаться их спутником! Все газеты печатали бы мои фотографии, люди бы знали моё имя, мечтали бы пожать мне руку. А я бы дрался на шпагах с людоедами, дрессировал обезьян и с утра до вечера ел бананы…
Я с трудом отошёл подальше от лысого. В это время толпа расступилась. Мимо меня прошли распаренные, улыбающиеся путешественники.
Господин Ибн-Хали и господин Ибн-Гали исчезли за стеклянными дверьми гостиницы. Я надел волшебную шапочку и помчался за ними.
Путешественники поднялись на второй этаж, вошли в двадцать четвёртый номер. Я подождал, пока они умылись, надели пижамы и прилегли на мягких деревянных кроватях. Тогда откашлялся и сказал:
— Здравствуйте.
Дядя Ибн-Хали поднял голову и посмотрел на товарища.
— Что ты сказал, мой дорогой?
— Я ничего не говорил, — ответил Ибн-Гали.
— Но я слышал какой-то голос…
— Бывает, — усмехнулся Ибн-Гали. — Постарайся уснуть, мой дорогой.
— Подождите, не спите, мне нужно с вами поговорить, — сказал я тихо.
Хали и Гали вскочили с кроватей и уставились друг на друга.
— Тысяча чертей с Берега Слоновой Кости! Клянусь вершинами Гималайских гор, я слышал чей-то голос! — вскричал Ибн-Хали.
— Да не пугайтесь, это я.
— Кто, чёрт возьми, вы? — спросил господин Ибн-Гали, с беспокойством поглядывая на своего товарища.
— Я — знаменитый узбекский волшебник Хашимджан Кузы.
— Волшебник? Это уже становится интересно, — потёр руки господин Ибн-Гали.
— Может, господин волшебник соизволит явить нам свой лик?
— Пожалуйста. — Я снял с головы волшебную шапку. — Если вы примете меня в компанию, эта волшебная шапочка станет нашей, общей.
— Что ж, неплохое предложение, а, Хали? — сказал Ибн-Гали посмеиваясь. — А что вы ещё можете нам предложить, господин волшебник?
— Всё, что хотите. Любую вещь мигом достану. Прямо со склада.
— Так. А в каких отношениях вы с географией?
— В самых хороших. Я её знаю как свои пять пальцев.
— Прекрасно, юный волшебник. Вы не против, если я задам вам несколько вопросов?
Я страшно не люблю отвечать на вопросы; вдруг не сможешь ответить? Но деваться было некуда. Подумал немного и сказал равнодушным голосом:
— Задавайте, если вам так уж хочется задавать вопросы…
— Отлично! Подойдите к карте, молодой человек, и покажите нам самое маленькое в мире озеро.
Я подошёл к карте. Она вся была размазана какими-то голубыми, жёлтыми и зелёными красками.
— Здесь нет никакого озера, — сказал я с сожалением. — Видно, ваша карта очень старая. Или эти озера давно уже высохли.
— Не исключено, — согласился дядя Ибн-Гали. — Может быть, вы по памяти назовёте нам самое большое озеро мира?
— Знаете, — сказал я, долго не раздумывая, — я очень плохо запоминаю названия рек, морей и озёр. У меня даже справка была…
Неожиданно Ибн-Хали решительно встал с места и твёрдо сказал:
— Положите, пожалуйста, вашу шапочку в карман. Я бережно сложил шапочку-невидимку и положил в карман.
Ибн-Хали надел костюм, причесал свои чёрные, курчавые волосы белой расчёской (наверное, из слоновой кости), сел в кресло у стола. И на меня посыпался целый град вопросов, будто я был не просто учеником шестого класса, да притом троечником, а настоящим профессором.
— Сколько народностей живёт в Африке?
— Сколько лет существует наша планета?
— Сколько островов входит в состав Индонезии?
— Скольких метров достигает самое глубокое место Атлантического океана?
— Каково общее число населения нашей планеты Земля? Я не заметил, как вытащил из кармана шапочку и вытер ею пот со лба. Дядя Ибн-Хали почему-то испуганно умолк и ушёл в другую комнату, плотно закрыв за собой дверь.
— Очень жаль, господин волшебник, — вздохнул дядя Гали, — по всей вероятности, мы не сможем взять вас с собой…
— У меня ужасная память, — сказал я, чуть не плача. — Кроме названий, я ещё плохо запоминаю цифры. А потом, у меня есть справка!
— Охотно верю. Но человек без памяти и тем более без знаний ничем не может быть полезен в наших странствиях.
— Ну, пожалуйста, возьмите меня с собой. Я постараюсь быть вам полезным. А потом, ведь у меня волшебная шапочка!
— Лишний груз — нам большая помеха, — покачал головой дядя Ибн-Гали. — А добиться успеха с помощью волшебной шапочки нам попросту было бы неинтересно…
— Я бы вам чай кипятил, обеды готовил, стирал…
— Спасибо, мальчик. Но всё это мы привыкли делать сами. Таковы законы жизни открывателей неизведанного…
— Простите, что помешал вам отдыхать, — поднялся я с места и улыбнулся. Я улыбался, а слезы горьким комком застряли в горле, мешали дышать.
Путешественник Ибн-Гали похлопал меня по плечу:
— Не отчаивайся, волшебник, ты ещё попутешествуешь вдоволь.
А господин Ибн-Хали выглянул в дверь и поманил своего друга, кидая опасливые взгляды на мою волшебную шапочку.
— Прощайте, господа Ибн-Хали и Гали, — прошептал я, выходя в коридор. — Может быть, мы с вами ещё встретимся. Если на вас вдруг нападут людоеды…
Но эти слова я сказал уже на лестнице, и, конечно, великие путешественники не услышали их. Вначале я пожалел об этом, а потом подумал: «Может быть, и хорошо, что не услышали? Ведь никто не знает, существуют ли сейчас людоеды или нет. А если не существуют и если нет надобности драться с ними на шпагах, то какой толк идти в путешественники? У нас и горы есть невдалеке от нашего кишлака, и речка есть, и змеи разные встречаются…»
ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОЛА И СЛОМАННЫЕ РЁБРА
Я шёл куда глаза глядят. Меня не радовали ни прохладный вечер, ни праздничные улицы, ни лотки с мороженым, ни автоматы с газированной водой. Неужели я так и не прославлюсь, никого не удивлю своими подвигами? Куда ни пойду — одни неудачи. И никто мне не, поможет, никто ничего не посоветует. Даже волшебная шапочка.
— Отчего же не помогу? — отозвалась она тут же. — Посмотри, Хашимджан, где ты стоишь. У панорамного кинотеатра.
— Не хочу в кино, дорогая. Такое у меня плохое настроение — и я должен развлекаться?
— А знаешь, что за кинотеатром находится стадион «Шоликор»
? Сегодня там состоится очень интересный матч. Мне помнится, ты любил футбол…
— Ещё как! Дома ведь я был капитаном классной команды!
Трибуны оказались забитыми до отказа. Люди стояли даже в проходах. Я решил сесть поближе к игрокам — занял место на скамейке, где сидели молчаливые дублёры.
Болельщики сильно нервничали, ожидая начала матча.
— Вот увидишь, «Шоликор» сегодня обязательно победит!
— Победит, если, как вчера, забьёт в свои ворота три мяча!
— В поражениях «Шоликора» виноват только Кадыров: мяч летит к нему, а он бежит от мяча!
— Брось ты! Если кто умеет бить дальние — так это именно наш славный Кадырчик!
— Нет, лишь бы сегодня играл Теодор Рахимов. Уж он-то спасёт команду от верной гибели.
— «Шоликора» всегда спасает Геннадий Супоницкий, а не твой кривоногий Теодор!
— Что ты сказал? А ну-ка повтори!
Хорошо, раздался свисток судьи и футболисты рассыпались по местам, а то быть бы потасовке между нервными болельщиками.
Гости сразу перешли к атаке. Шестой номер ловко обыграл наших защитников и забил мастерский гол. Шоликоровцы растерялись, заметались по полю. А гости снова повели мяч к воротам. Левый защитник дал длинный пас правому, а тот передал мяч по воздуху центральному нападающему. Центральный нападающий оторвался от «опекуна» и сильным ударом пробил ворота. Болельщики взвыли.
— Генка, халтурщик! Играй как полагается, если хочешь получить квартиру!
— Теодор! Ты футболист или гусь лапчатый?
— Судью на мы-ыло-о!
— Якубов! Ты зачем на поле вылез, если даже бегать не умеешь, раззява!
Свист, крики… Сказать правду, неважно играли шоликоровцы. А гости работали очень слаженно и технично. Это стало особенно заметно, когда они закатили нам третий гол. Одни болельщики чуть не плакали. Другие грозились оторвать шоликоровцам уши. Третьи демонстративно покидали трибуны, проклиная футбол как самую несправедливую игру на свете. Гости, конечно, всё это видели и уже играли с нами вполсилы, как со слабаками.
Не-ет, дорогие гости, рановато ликуете! Мы вам ещё покажем, на что способны шоликоровцы. Зачем, вы думаете, собралось здесь сто тысяч зрителей? Полюбоваться на вашу победу? Держите карман шире!
Я надел шапочку и выбежал на поле.
Противник готовил очередную атаку. Мяч вёл шестой номер. Он не спешил, поджидал, когда удобнее будет передать его форварду. Но тут подскочил я, выхватил мяч из-под ног шестёрки и пулей понёсся к воротам гостей. Увидев чудо, зрители замерли, перестали дышать. Стало слышно даже тиканье часов на световом табло. Людям казалось, что мяч летит по воздуху, не касаясь земли. Ворота приближались. Метрах в трёх за мной топотал бутсами Геннадий Супоницкий. Он тяжело дышал и скрежетал зубами, не понимая, что происходит с мячом.
До цели осталось метров пятнадцать. Поблизости — никого. Я положил мяч на землю и еле успел отскочить в сторону: Геннадий со страшной силой ударил по воротам. Мяч прорвал сетку, сбил с ног фотокорреспондента, стоявшего за воротами, и упал где-то среди бушующих болельщиков. Уж если наши футболисты бьют, то именно так. Запомните это, уважаемые гости!..
Мяч подали вратарю противника. Тот положил его на землю, отошёл назад на несколько шагов, собираясь разбежаться. А я не стал дожидаться, когда он ударит: взял мяч и ловко подкинул его под ноги оказавшегося поблизости Якубова.
— Бей, Якубов, бей, раззява! — завыли болельщики.
Якубов зажмурился от волнения и изо всей силы двинул по мячу. Вратарь взлетел высоко вверх и шлёпнулся на землю, как лягушка. Гол! Красивый, первоклассный гол.
Ликованию болельщиков «Шоликора» не было конца. Тысячи кепок, тюбетеек и шляп взмыли в воздух, заслонив солнечный свет. Люди, совершенно незнакомые друг с другом, целовались, обменивались на память о матче часами, галстуками, разными диковинными зажигалками. Да разве можно описать то, что происходило на трибунах?! Это надо было видеть. Своими глазами.
Сколько радости, счастья я принёс сегодня людям! И надо же, не знал я, дурак, не знал, кому нужна моя цветущая сила. Поэтов мучил, путешественников мучил, сам мучился. А моё место, оказывается, вот здесь, на зелёном, мягком поле, освещённом светом солнца и прожекторов. Здесь ждёт меня удача и слава. Здесь я принесу людям пользу, вы меня слышите, уважаемый Атаджан Азизович и дорогой мой математик Кабулов?!
Я подтянул штаны и снова взялся за дело. Теперь я знал, кому помочь. Бедняга Лазиз Акмалходжаев восемь лет бегает по стадионам и всё без толку
— не забил ни одного мяча. Пусть он тоже познает, как радостно забивать голы.
Я отнёс мяч к самой штанге, и Лазиз, не веря себе, втолкнул его в ворота. Кроме невезучего Лазиза, за какие-то полчаса каждый игрок забил по два, а более ловкие и догадливые, что вертелись возле меня, и по три мяча. Игра шла, мягко говоря, только у ворот гостей. Наш вратарь Юра Кукурузников долго скучал, ожидая нападения, а потом позвал к себе дружка из дублёров. Тот принёс чайник чая, и они сели на травке у ворот и, попивая чаёк, изредка поглядывали в противоположный конец поля.
До конца матча осталось пятнадцать минут. Счёт был 24: 3 в нашу пользу. Мы бы, конечно, забили ещё десяток-другой голов, но тут случилось несчастье.
Я заходил к воротам противника с правой стороны, высматривая, кому бы половчее отдать мяч. Неожиданно рядом со мной появился правый защитник гостей. Он, конечно, не знал, что кто-то носится по стадиону, прижав мяч к груди, думал, что бьёт по мячу. А в самом деле со всего маха двинул бутсой мне по левому боку. Я рухнул наземь, но мяча из рук не выпустил. Другой футболист ступил мне на спину. Чувствуя, что из моих рук вышибли мяч, я потерял сознание…
Открыв глаза, я увидел восходящее солнце. Оно слабо покачивалось над вершинами далёких гор, словно вот-вот могло сорваться вниз. Я поспешно закрыл глаза, боясь снова упасть во мглу.
Через некоторое время я услышал голоса. Недалеко от меня стояли две старухи. Одна держала в руке ведро с мусором, другая — метлу с длинной ручкой.
— Так вы не были на вчерашнем матче? — изумлённо воскликнула старуха с метлой.
— Не пришлось, дорогая, не пришлось. Мой старик малость прихворнул. Попросил разогреть отрубей и приложить к пояснице. Весь вечер провозилась, не до футбола мне было. А так-то я ни одного матча не пропускаю.
— Если вы не видели вчерашний матч, соседка, считайте, что вообще футбола не видели! — Старуха взмахнула веником. — Боже мой, какая была игра! Сам аллах, наверное, не видывал такого матча! Можете мне поверить, люди так кричали, так кричали, что я думала, стадион надвое расколется!
— Неужто такая была интересная игра?
— Двадцать четыре гола забили наши молодцы, понимаете?!
— Что вы говорите, дорогуша? — прошептала старуха, уронив ведро.
— Вот и говорю! — продолжала другая. — Самое интересное случилось потом. Как только матч закончился, гости подбежали к своему вратарю. «Качать его,
— кричали они, — качать его! Если бы он не старался, не защищал наши ворота не жалея живота, то нам забили бы все сто голов! Да здравствует наш доблестный вратарь!» А болельщики-то как услышали эдакие речи, так и полегли от хохота. Трёх человек «скорая помощь» увезла: животики себе надорвали, бедолаги.
Я пошевелился — и острая боль пронзила тело. Полежав немного, с большим трудом снял волшебную шапку, засунул её за пазуху и простонал:
— Люди, помогите мне, помогите…
— Ой, боже мой! Откуда ты вдруг появился, сынок? — испугались старухи.
— Я здесь… лежал…
— Ой, соседка, смотрите, да он весь в крови, бедняжка… Встань, сынок, встань…
— Не могу… У меня, кажется, поясница вывихнута… Старухи быстренько осмотрели меня и решили, что, кроме вывихнутой поясницы, у меня сломаны рёбра, к тому же на ноге, у колена, огромная рана, голова вся в ссадинах. Видно, долго футболисты гоняли по мне мяч…
— Бегите, соседка, зовите «скорую помощь», — сказала старуха с метлой, вытирая слёзы на глазах. — Как же это тебя угораздило, сынок? Родители-то у тебя есть?
— Никого у меня нет… Приезжий я…
— Горе ты моё, сиротинушка! — Старуха погладила меня по голове. — Крепись, сынок, потерпи. Врачи тебя скоро на ноги поставят.
Я обессиленно закрыл глаза и, чувствуя, что шершавая, жёсткая, но по-матерински тёплая и ласковая рука гладит мою голову, опять погрузился в темноту…
САМОСВАЛ НЕСЧАСТЬЯ
В больнице мне не стало легче. Потому что меня положили в детскую палату. Шум, гам. Сами понимаете, — малыши. Одни ругаются, другие плачут, третьи в пятнашки играют — голова кругом пошла. Не вытерпел, достал из-за пазухи волшебную шапочку.
— Наверху небо, внизу земля, исполни моё желание, шапочка моя. Прибавь мне росту, пожалуйста, не хочу в детской палате лежать.
— Твоя поясница в гипсе, Хашимджан, — ответила она, немного подумав. — Нельзя её растягивать…
— Прошу тебя, дорогая, придумай что-нибудь.
— Мне ничего не стоит прибавить тебе росту, Хашимджан. Но тогда у тебя сильно вытянется шея. Она удлинится за счёт туловища.
— Пусть!
— И ноги вытянутся.
— Пусть, лишь бы не лежать в этом аду!
В тот же миг в палате наступила странная тишина. Я приподнял голову и почувствовал, что шея моя стала длинной-предлинной, как у гуся. Ноги вылезли за спинку койки и торчали в проходе. Малыши все попрятались под одеяла.
Вечером меня перевели в палату для взрослых, где лежал Саид-ака. Позже я узнал, что он — Герой Социалистического Труда.
Саида-ака навещает очень много народа. Один тащит здоровенную дыню, другой — большую корзину винограда, третий — целую сумку алма-атинских яблок. Бывает, и цветочки приносят. Над такими я смеюсь про себя, а вот кто с жареной курицей приходит — тех я готов расцеловать. Потому что Саид-ака не любит птичьего мяса, мне его отдаёт.
К Саиду-ака ещё приходит жена. А сыновья его, близнецы Хасан и Хусан, долго не заходили в палату, меня боялись. И прозвали Жирафом. Я не мог даже обидеться на них — сил не было. Лежал, прикованный к постели, глядел в окно, как дрожит веточка ивы, как чистит на ней свои пёрышки шустрый воробьишко, а по голубому небу плывёт маленький серебряный самолётик, оставляя за собой еле заметный дымок. Может, он из Ферганы и пролетал над крышей моего родного дома, видел моих сестрёнок, маму и папу?
А один раз, услышав треск мотоцикла, я не заметил, как закричал во весь голос:
— Папа приехал, папа!
Саид-ака вздрогнул от неожиданности, непонимающе посмотрел по сторонам, потом подошёл ко мне.
— Крепитесь, молодой человек, — проговорил он тихо. — Крепитесь… Мы должны быть сильными, чтобы победить болезнь…
Слабо улыбаясь, я кивнул головой. Саид-ака оживился.
— А где вы работаете, сынок? — спросил он. Саид-ака — строитель. Имя его известно всей республике. Если он чуточку поможет мне, и я стану строителем. Попаду на стройку, а там, может, и золотую звёздочку заработаю…
— Строитель я. Инженер, — сказал я равнодушным голосом, стараясь скрыть волнение.
— Когда институт кончили? Видать, недавно…
— Недавно, Саид-ака. Всего неделю поработал…
— Я всегда говорил, — заволновался вдруг Саид-ака, — мало внимания уделяют у нас технике безопасности! Очень мало. И вот вам результат!..
— Я сам виноват, — сказал я, стараясь не глядеть в глаза дяди Саида. — Полез на крышу, хотел посмотреть, какой дом выстроили, и… поскользнулся.
— Не нравится мне, однако, ваш коллектив, молодой человек, — продолжал Саид-ака, помолчав. — Сколько вы уже здесь находитесь, а никто из ваших товарищей не проведал вас.
— Да, да, неважный у нас коллектив, вы правы, — подхватил я с готовностью.
— Потому-то и хочу уйти на другую работу.
— Переходите в наш стройтрест, сынок. Будем вместе работать. Вы знаниями будете нам помогать, а мы вам — опытом.
Скоро Саид-ака выписался. Нога у него окончательно срослась, и он мог уже ходить без костылей.
— Поправляйтесь, Хашимджан, скорее, — сказал Саид-ака, прощаясь. — Строителям нельзя подолгу болеть. Люди очень нуждаются в нас. Он вырвал из блокнота листок и подал мне. — Вот здесь мой адрес. Как выпишетесь, приходите. А насчёт работы я договорюсь с главным инженером.
Место дяди Саида занял круглый, как самовар, человечек. Спал он все двадцать четыре часа в сутки. Откроет утром глаза, кинет на меня подозрительный взгляд и опять засыпает. Просыпается, как обед принесут. Но и когда ест, один глаз у него смотрит, а другой сладко спит. Это бы ещё ничего, если бы он просто спал. А то храпел, будто в нём играл целый оркестр. После обеда звучала только одна скрипка из этого оркестра. С заходом солнца к ней присоединялись ещё два-три инструмента. А к утру уже играл весь оркестр, да так, словно музыканты едут на страшно пыхтящем паровозе. Я никак не мог уснуть, а если иногда всё же засыпал, то просыпался с криками о помощи.
К счастью, продержали меня недолго. Приехал за мной сам Саид-ака. На собственной «Волге». Хасан и Хусан вволокли в палату огромный букет. (Его я оставил человеку-оркестру на память.)
— Дядя, а где ваша шея? — разочарованно спросил Хасан.
— Дядя, а вы тот самый Жираф или другой человек? — поинтересовался Хусан. Близнецы, конечно, не знали, что я стал нормальным человеком сразу же после того, как с меня сняли гипсовую повязку.
— Тот самый Жираф, — улыбнулся я. — А шея у меня тогда вытянулась от боли. Теперь всё прошло, и шея стала нормальной.
Машина тихо ехала по тенистым, политым улицам, на которых блестели просвечивающие сквозь зелень косые лучи солнца. Хасан и Хусан по грудь высовывались в окна, показывали друг другу дома, которые строил их отец, спорили, смеялись.
А мне было грустно.
Саид-ака добрый, хороший человек. Навещал меня в больнице, привозил гостинцы. Теперь хочет устроить на работу. От души желает добра. Смогу ли я отблагодарить его? Стану ли тоже, когда вырасту, таким добрым и отзывчивым человеком?
Саид-ака жил на окраине города. Дом, видно, построили недавно — стена его, что выходила на улицу, ещё не была оштукатурена. У голубых ворот, испещрённых примерами по арифметике и надписями (Хасан+ Хусан), лежала куча гравия.
— Не успел подъезд к дому зацементировать, — — сказал дядя Саид. — Руки не доходят. То заболел, а теперь — срочная работа. И не скоро, наверно, удастся…
В доме дяди Саида всё было механизировано. Хасан нажал на какую-то кнопку, и ворота отворились. Возле умывальника стоял щиток с кнопками. Нажмёшь красную — горячая вода льётся, голубую тронешь — пожалуйста, холодная. Я нажал обе кнопки, и потекла тёпленькая водичка.
Механизирована была, наверно, и Фатима-апа, жена дяди Саида: как увидела нас — заговорила и больше не останавливалась. Словно внутри неё работал маленький транзисторный приёмничек, который никогда не выключается. Но и доброй была Фатима-апа бесконечно. Обо мне заботилась больше, чем о своих «Хасан+ Хусан». Угощала яичницей, жареным мясом, пловом, лагманом, шурпой…
— Да пошлёт тебе аллах доброго здоровья, сынок, — приговаривала она беспрестанно, — убережёт от несчастного случая, от дурного глаза да недобрых людей…
Я очень полюбил её, тётушку Фатиму. И целыми днями с удовольствием слушал её длинные речи. Только один раз вышел на улицу, сходил на футбол. Наш славный «Шоликор» играл с командой «Велосипедиста» и проиграл со счётом 4:1.
Но я на поле не вышел — не потянуло. Так и казалось, что ко мне сразу кинутся все футболисты и начнут пинать своими тяжеленными бутсами. Представил такое и поскорее убрался со стадиона. Видно, не скоро теперь снова увлекусь футболом…
— Давненько вас ждём, давненько! — вскричал Алимджан Алимджанович, главный инженер стройтреста, и обнял меня за плечи. — Поручаем вам, дорогой, комсомольско-молодёжную бригаду четырнадцатого участка.
Я хотел поблагодарить, но главный инженер перебил меня:
— Всё знаю, дорогой. — Он пожал мне руку. — Саид-ака рассказывал о вас. Его рекомендация для нас — всё!.. — Помолчав, он добавил: — Когда сможете приступить к работе, дорогой?
— Хоть завтра.
— Желаю успехов.
Выйдя из управления, я долго бродил по стройке. Кинотеатр на девятьсот шестьдесят мест. Детсад. Магазины. Многоэтажные дома. Дома, дома… Здесь будет и мой. Он будет выше самого высокого, красивее самого красивого дома в городе. Глянут на него прохожие и ахнут.
«Смотрите, смотрите, какой дом выстроил Хашимджан Кузыев, тот, который приехал в наш город из Ферганской долины! — воскликнут они. — Молодец, Хашимджан, честь и слава тебе!» «А вы что думали? — скажут другие. — Хашимджан свои слова на ветер не бросает. Поспорил с математиком Кабуловым и директором школы Атаджаном Азизовичем — и пожалуйста, доказал своё».
«А помните, что говорил этот директор, как его… Атаджан Азизович? Смешно даже вспоминать…» Эх, дорогой Саид-ака! Если бы вы знали, как здорово выручили меня. Никогда не забуду вашей помощи. Что захотите, то и сделаю. План ваш, например, помогу выполнить. Хасана и Хусана в кино буду водить. Ещё… А ведь ещё я могу заасфальтировать подъезд к вашему дому, на что у вас не хватает времени!
Я выскочил навстречу самосвалу, гружённому раствором цемента.
— Эй, эй, шофёр, остановите машину!
— В чём дело, товарищ?
— Я инженер четырнадцатого участка. Выполняю особое поручение Алимджана Алимджановича. Этот цемент мы сейчас отвезём в одно место.
— Нельзя, товарищ, — покачал головой водитель. — Цемент этот предназначен…
— Был, был предназначен, — перебил я его. — А теперь он нужен в другом месте. Понял? А с вашим начальником я сам поговорю. Давайте поехали, не бойтесь.
Я знал, что дома никого нет. Саид-ака на работе, тётя Фатима ушла на рынок, а Хасан плюс Хусан в школе, ума набираются. Вот обрадуется дядя Саид, когда вернётся с работы и увидит, что я сам, один зацементировал всю дорогу, ведущую к их дому. Уж эту работу я постараюсь сделать на славу, совсем как настоящий инженер.
Вскоре мы были на месте. Я соскочил на землю и стал помогать шофёру подрулить машину задом к воротам.
— Левее бери, левее! Прямо держи, вот так! Хорош! Машина остановилась, и в тот же миг я почувствовал на себе чей-то обжигающий взгляд. Обернулся и обомлел. Ворота распахнуты настежь, в двух шагах от меня стоит Саид-ака. В его глазах, суженных до предела, пляшут какие-то недобрые огоньки, усы торчат как пики.
— Откуда этот цемент, Хашимджан? — почти прошептал он. Потом завопил страшным голосом: — Эй, стой, не ссыпай!
Саид-ака отбросил меня в сторону и одним прыжком взлетел на подножку самосвала.
— Это ты, Каримджан? Как ты сюда попал? Откуда этот цемент?
— Со стройки, Саид-ака… — испуганно прогудел водитель. — Мне вон новый инженер велел. Сказал, что приказ главного…
— Новый инженер? — переспросил Саид-ака. — Хашим, что ли? Вот ты какой, оказывается, шустрый… Не успел ещё носа показать на работе, а уже начал государственное добро таскать?
Саид-ака кинулся в мою сторону, но, не увидев меня (я успел нахлобучить шапку), остановился.
— Сбежал, негодяй, — сплюнул он, тяжело дыша. — И хорошо, что сбежал… Вовремя показал своё истинное лицо, стервец!
Потом Саид-ака решительно открыл дверцу кабины.
— А ну отодвинься, артист! Поговорим мы ещё с тобой…
Громко взревев, самосвал ринулся вперёд. А я остался, глотая пыль, поднятую машиной, невидимый, маленький и жалкий. Опять натворил… Хотел сделать добро, а получилось наоборот. И в который уже раз!
Вечером ноги сами привели меня к дому старого мастера. «Неужели он не поймёт, что я не хотел плохого? — думал я. — Объясню ему всё, как было, пообещаю, что больше не буду…»
Подойдя к знакомому дому, я снял с головы шапку, на всякий случай вернул себе свой мальчишеский вид.
На звонок вышел сам дядя Саид. В руке он держал зубочистку, усы были масленые. Видно, только что плов кушал.
— Тебе чего, мальчик?
— Добрый вечер, — сказал я дрожащим голосом.
— Здравствуй, — ответил Саид-ака. — Уже поздно, сынок. Хасан и Хусан легли спать. Завтра приходи играть.
— Вы… вы меня не узнаёте, Саид-ака?
— Не припомню что-то… Да разве всех мальчишек махалли
запомнишь?
— Но я ведь… я же Хашимджан!
— Очень приятно, — неприветливо буркнул старый мастер. — Знал я одного Хашимджана… чуть не опозорил меня, негодяй. А ты, мальчик, иди домой, спать ложись. Утром небось неохота вставать — в школу идти…
Ворота жалобно скрипнули и закрылись…
ПОРОЮ И СОБАКЕ ЗАВИДУЮТ…
Опять ищу работу. По утрам скупаю целую кипу газет, просматриваю объявления. Их очень много. Даже столбы и деревья на остановках обклеены ими. Кому нужна машинистка, кому — секретарь, кому — сторож. Но не стану же я сторожем или ещё лучше — машинисткой?! Я хочу, чтобы работа была интересной и могла быстренько прославить меня. А в инженеры или в техники я не пойду. Потому что их работа тоже не фунт изюма. Вон Саид-ака из-за одной несчастной машины цемента какой шум поднял — страшно вспомнить. А ведь ещё герой. Небось больше двадцати — тридцати лет на стройке работал. А взять машину цемента не имеет права. Захочешь помочь, тебе тоже влетит по первое число. Нет уж, лучше не спешить, поискать что-нибудь такое, интересное, творческое…
Просмотрев газеты, я выходил на улицу. Вначале проверял знакомые столбы и деревья на остановках по Братскому проспекту, потом шёл по Навои, а напоследок сворачивал к площади Етти Агач.
