Рыцарь Святого Гроба

Александр Трубников
Рыцарь Святого Гроба

      Посвящается вам, братья Капитула…

      Гайку Григоряну a.k.a Григ, человеку, который десять лет назад придумал Октавиана Стампаса и издал серию «Тамплиеры». Без его советов, рекомендаций, а порой и прямых вмешательств в текст не было бы ни первого, ни второго моего романа.
 
      Герману Литвинову a.k.a Сен-Жермен, не спустившему мне ни одной неточности в именах, топонимике и датировке.
 
      Максиму Нечитайлову a.k.a Недобитый Скальд, чей колоритный сетевой образ, публикации в «Парабеллуме» и «Воине», владение старофранцузским и шокирующе глубокие познания в военном деле средневековой Европы позволили избежать огромного числа исторических ляпов.
 
      Александру Баранову a.k.a Барн, чьи профессиональные исторические познания, изыскания в научных библиотеках Франкфурта и Хайфы, а также повергающее меня в трепет отличное владение немецким обеспечили доступ к редким и труднодоступным научным материалам.
 
      Александру Куракса a.k.a Серпен, чьи постоянные прогнозы по поводу развития событий в романе неизменно стимулировали автора на неожиданные повороты сюжета.
 
      А также не могу не сказать о тех, кто по ряду причин не появился на страницах романа в качестве «прообраза», но так или иначе принимал участие в его создании:
      Влад Контровский, писатель, взявший на себя труд вычитывать и комментировать текст в процессе написания.
 
      Дмитрий Лукин, историк-византинист, чьи переводы латинских хроник, бескомпромиссные замечания и бесценные консультации уберегли меня от многих ошибок.
 
      Богдан Бойчук, владелец и бессменный администратор сетевого ресурса «Интернет-проект „История ордена Храма"» (ИПИОХ), который любезно предоставил свою площадку для литературных экспериментов и морально поддерживал меня все это время.
 
      Упоминаемые в романе блюда таверны © «Черный тамплиер»
      ©острая приправа «Сарацинский талисман»
      ©маринованная рыба «Дочь Саладина»
      ©жаркое «Тамплиер Годдар»
      ©тушеная баранина «Валамонд»
      ©пирог «Магистерская башня»
      являются изобретением автора. Эти и многие другие рецепты будут опубликованы позже, в специальном приложении «Кулинарная книга тамплиеров».
 
      Перевод с латыни студенческой песни «Carmina Burana. Прощание со Швабией» – © 2007 Шломо Крол.
 
      Все прочие включенные в текст переводы средневековых хроник и исторических трудов с английского, немецкого, французского и латыни – © 2007 Александр Трубников.

      Для целей настоящей книги безразлично, имело ли место в реальности то или иное событие, важно другое – как оно описывается в источниках.
Проф. Д. В. Поспеловский. Христианский мир и «Великая монгольская империя»

 

Пролог

       Священная Римская империя, королевство Бургундия (Арелат), епископская область Гренобль, 1229 год от Рождества Христова, третий день рождественских Святок (27 декабря)
 
      Над санями, исходя паром, бугрились освежеванные кабаньи туши. Добыча охотников была знатной – две свиньи и три матерых секача. Вслед за санями, шатаясь от усталости, шагали сервы-носильщики, несущие на жердях четырех оленей, чьи окровавленные рога, цепляя землю, оставляли в снегу глубокие розоватые борозды. Сразу же за главными трофеями, в окружении едва живых после многочасовой травли собак, двигалась пестрая кавалькада, которую возглавлял граф Вьеннский, Гуго Второй Колиньи-ле-Неф.
      Время от времени сержанты-загонщики прикладывали к губам рожки и трубили, заставляя немногочисленных прохожих, спешащих засветло возвратиться в город, сходить с утоптанной дороги, уступая путь графскому поезду. Крестьяне, бургеры и монахи провожали добычу откровенно завистливыми взглядами – мясо на столах небогатых простолюдинов появлялось разве что по праздникам.
      Демонстрация трофеев была не только данью тщеславию владетельного сеньора, но и выполняла важную политическую роль – граф возвращался с охоты из лесов, принадлежащих гренобльскому епископу, за которые его род вел многолетнюю тяжбу. Королевство Бургундия, или, как его называли франки, Арелат, было частью Священной Римской империи, однако земли, расположенные с французской стороны Альпийского хребта, мало зависели от германского монарха, а давнишняя борьба пап и императоров за инвеституру – право назначать епископов в землях империи – не минула и этих мест. Титул графов Вьеннских и Гренобльских был, милостью Фридриха Гогенштауфена, короля Бургундии, пожалован роду Колиньи, но сам город и лежащие вокруг него земли принадлежали епископу, рукоположенному папой, поэтому в окрестностях города графу принадлежал лишь старинный замок, к которому как раз подъезжали охотники.
      Не успел охотничий поезд втянуться в проем надвратной башни, как оттуда, в сторону возвышающихся неподалеку городских стен, помчались посыльные. По давно заведенной традиции граф Гуго, три года назад унаследовавший звучный, но малоприбыльный титул, на Святки, после удачной охоты, сзывал всю местную знать на большой праздничный пир. Граф был известен своим хлебосольством и с соседями не враждовал, поэтому никто из приглашенных не ответил ему отказом/Едва над снежными шапками лежащих невдалеке альпийских хребтов поднялась большая полная луна, как в сторону замка потянулись сопровождаемые свитой всадники и поставленные на полозья повозки, в которых прибывали на пир светские нобили, священнослужители, рыцари и даже богатые гренобльские бургеры, которым граф сдавал в аренду свои бургундские владения.
      По той же традиции ворота замка оставались открытыми на всю ночь, дабы любой проезжающий мимо путник мог воспользоваться графским гостеприимством. Если таким гостем оказывался простолюдин, то его – после придирчивого допроса капитана усиленной по такому случаю стражи – препровождали вовнутрь, кормили вместе со слугами и укладывали спать на сено, заготовленное на зиму для лошадей. Если же путник был благородного происхождения либо имел на одеждах красный матерчатый крест исполняющего крестоносный обет пилигрима либо, того пуще, воина-крестоносца, его немедленно препровождали к праздничному столу. Там, в большом зале, расположенном на первом ярусе старого приземистого донжона, в двух огромных очагах, целиком нанизанные на вертела, под присмотром стряпух жарились туши взятых на охоте оленей, а рядом на железных решетках шипела сочная свинина. Гости сидели на длинных скамьях, а слуги, бегая между жаровней, подвалами и столом, выставляли на длинные столы тарелки с нарезанным хлебом, миски с готовым мясом и кувшины бургундского вина – источник благосостояния дома Колиньи-ле-Неф.
      Пир был в разгаре. В честь щедрого молодого графа произносились бесконечные здравицы, слух знатных господ услаждал вытребованный специально по этому случаю из далекого лангедокского города Альби трубадур, а в перерывах между балладами по залу, потешая присутствующих, скакал знаменитый своими похабными выходками графский шут. Угощение было сытным, вино – хмельным, а обстановка за столом – дружеской и непринужденной. Даже несгибаемый епископ Гренобля, с огромным трудом согласившийся приехать на пир, настолько размяк от обильного угощения, что после очередного хвалебного тоста, пригубливая из кубка терпкое бургундское вино, почти всерьез стал задумываться, а не решить ли эту проклятую тяжбу с графом миром да не уступить-таки ему половину оспариваемого леса.
      Застолье, несомненно, удалось. Однако для полного ощущения рождественского праздника не хватало, пожалуй, лишь заплутавшего путника, который, будучи приглашен к столу, мог бы, в благодарность к хозяину, рассказать какую-нибудь занятную и поучительную историю о далеких заморских странах.
      Словно исполняя невысказанное желание графа, едва колокол далекого кафедрального собора отзвонил к полунощной, на пороге зала появился алебардщик, несущий службу на входе в донжон.
      – Ваша светлость, – обратился он к хозяину пира, – там на входе какой-то крестоносец дожидается.
      – Ну, так что же ты стоишь, болван, – прорычал обрадованно граф Гуго, – немедленно зови его сюда! Пусть он займет за столом место, достойное его титула и заслуг, и расскажет нам о своих странствиях.
      Алебардщик немедленно исчез, и вскоре, под одобрительный гомон гостей, в зал вошел крестоносец. Зал освещали очаги, закрепленные на стенах факелы и подвешенные на цепях над столами большие масляные лампы, было светло как днем, и всем присутствующим удалось подробно его разглядеть.
      Приглашенный на пир купец, делающий барыш на перевозке фландрского сукна в Лион, ввиду незнатного происхождения посаженный в дальнем конце стола, а стало быть, у самого входа, смог разглядеть наряд рыцаря вблизи. Как он рассказывал впоследствии, его сразу поразило, что скроенные точно по фигуре котта и обтягивающие ноги брэ были пошиты из дорогой миланской ткани. Пожалуй, не только хозяин замка – граф, но и всесильный епископ вряд ли могли себе позволить раскошелиться на подобное облачение. А уж носить его запросто, как дорожный наряд, мог, на его, суконщика, взгляд, разве что король Франции или сам император Фридрих.
      Сидевший рядом с купцом щитовой рыцарь, чьи владения составляли всего полтора акра, в свою очередь, разглядел золотые шпоры на покрытых грязью мягких замшевых сапогах и меч, так ладно висящий на потертом кожаном ремне, что вытащить его можно было одним быстрым движением.
      Старый подслеповатый барон, участвовавший еще в походе императора Фридриха Барбароссы, заметил на сюрко вновь прибывшего прямой желтый крест, по углам которого были расшиты четыре креста поменьше, и с огромным удивлением распознал в нем герб Иерусалимского королевства.
      Прочие участники пира, не искушенные ни в ремеслах, ни в военном деле, обратили внимание разве что на жесткий, немигающий взгляд вновь прибывшего, который приличествовал скорее не приглашенному к столу путнику, а ангелу мщения, ни с того ни с сего спустившемуся на землю в тихую святочную ночь. Несмотря на полную абсурдность такого предположения, оно тем не менее подтвердилось. Не давая никому опомниться, рыцарь сделал несколько шагов вперед, вытянул из-за пояса черную перчатку тончайшей лайки и, швырнув ее прямо в сидящего во главе стола графа, громко и отчетливо произнес:
      – Гуго Колиньи-ле-Неф! Ты бесчестный человек, чьи деяния недостойны звания рыцаря, плохой христианин, убийца и трус. Я вызываю тебя на смертельный поединок!
      Перчатка, не долетев до конца стола, угодила в стоящую перед графом большую миску, полную мясной подливы, и выплеснувшаяся жидкость обрызгала синий бархатный камзол. В зале воцарилась мертвая тишина, которую нарушало лишь глухое ворчание грызущихся за объедки собак…
      Пока граф медленно поднимался, не зная, что ему делать в первую очередь – звать слуг, чтобы они сменили его праздничный наряд, или хоть как-то ответить на совершенно нелепый и неожиданный вызов, его опередил сидящий по правую руку вассал.
      – Да какой там еще поединок, двенадцать гентских карликов! – громыхнул, вставая из-за стола, приземистый и широкоплечий рыцарь. – Тут сейчас и порешим наглеца.
      Грубо расталкивая соседей, он начал вылезать из-за стола. Троюродный брат графа Гуго, шевалье де Лерман, от одного лишь упоминания имени которого трепетали все вилланы в округе, имел в Гренобле репутацию отчаянного рубаки, совершенно безжалостного человека, насильника и пьяницы. Главным его подвигом, не считая сотен ограбленных под видом сбора дани крестьян, а также взятых силой крестьянок и бургерских дочерей, было то, что на прошлогодней осенней ярмарке он шутя убил кулаком выставленного на продажу племенного быка и, пользуясь благоволением графа, не понес за это никакого наказания.
      – Не желаете спуститься во двор? – глядя прямо в глаза приближающемуся Лерману, хладнокровно поинтересовался пилигрим.
      – Какой еще двор, гром меня разрази! – прорычал рыцарь, пьяно хватаясь за рукоятку меча.
      Блеснуло широкое лезвие тяжелого германского фальшона, засвистел разрезаемый воздух. Гости затаили дыхание в ожидании того, как полуразваленное тело странного и неосмотрительного путника упадет на землю, покрытую, по случаю праздничного приема, толстым слоем чистой соломы.
      Однако крестоносец оказался проворнее, чем это можно было предположить. Он сделал шаг назад, едва заметным движением отклонился в сторону и нанес потерявшему равновесие Лерману молниеносный колющий удар. При этом никто не успел заметить, как и когда он обнажил свой меч. Де Лерман остановился и вздрогнул всем телом. Затем лицо его исказила гримаса, в которой было трудно сказать чего больше – боли или изумления. Покачавшись взад-вперед, он обрушился на пол лицом вниз, чуть подергал ногами и затих. Вскоре из-под неподвижного тела, расплываясь на каменном полу черным густым пятном, стала шириться кровавая лужа.
      По залу прокатился единый вздох удивления, в котором, положа руку на сердце, было не так уж и много сочувствия. Де Лерман с его жестокими выходками и буйным нравом сидел в печенках едва не у всех жителей города.
      – Стража, взять его! – рявкнул шателен замка, отвечающий за безопасность пирующих.
      Пять алебардщиков, повинуясь приказу начальника, ринулись на незваного гостя, но и тут рыцарь оказался на высоте. Он отскочил к стене и, выставив вперед меч, начал защищаться столь ловко и умело, что вскоре двое нападавших со срубленными древками алебард вынуждены были ретироваться, а трое их товарищей, быстро сообразив, что они имеют дело с крайне опасным противником, не рискуя нападать всерьез, размахивали своим оружием с безопасного расстояния.
      – Стойте! – перекрывая гомон возбужденных схваткой гостей, раздался звучный голос хозяина.
      Обрадованные алебардщики немедля исполнили весьма своевременный, по их мнению, приказ и отскочили к противоположной стене.
      Граф Гуго стоял, нависая над столом, и, позабыв об испачканном камзоле, рассматривал возмутителя спокойствия тяжелым, не предвещающим ничего хорошего взглядом.
      – Лучше уж сразу решить все дела с этим заезжим искателем приключений, – пробормотал он себе под нос, так что его услышали только те, кто находился совсем рядом. – Бес его знает, чем я так ему досадил, но подобные дела нельзя откладывать на потом. Спусти на него собак, и жонглеры, побери их прах, на ближайшей ярмарке начнут распевать куплеты о том, что граф Колиньи-ле-Неф убоялся залетного задиру.
      Двадцатисемилетний граф, хоть и не снискал столь дурной славы, как только что убитый де Лерман, слыл, однако, не только предельно бессердечным владетелем, но хорошим и опытным бойцом. Продолжая дело, начатое отцом, он, не брезгуя угрозами, убийствами и потравами, медленно, но верно подчинял себе вольных вилланов, которые за последние два десятка лет распахали предгорные пустоши и заложили тысячи акров виноградников. Врагов в королевстве Арелат у него было много, даже, пожалуй, с избытком, и разрешать споры при помощи копья или меча графу было не впервой.
      – Ты пришел сюда для того, чтобы сразиться со мной? – выбрав самую, по его мнению, верную линию поведения, громко и отчетливо, в тон незнакомцу, спросил граф Гуго.
      – Совершенно верно, – спокойно ответил тот.
      – Тогда назови себя и объяви причины, по которым ты вызываешь меня на поединок. Иначе, клянусь Девой Марией, я призову сюда арбалетчиков, которые, будь ты хоть сам сир Ланцелот, быстро покончат с тобой. Если владетельный граф начнет принимать вызов от каждого странствующего рыцаря без роду-племени…
      – Мое имя шевалье де Вази, – перебил его крестоносец, – но я не собираюсь во всеуслышание объявлять о причинах моего появления здесь и тем паче об основаниях для этого вызова. Однако если в замке найдется лицо духовного сана, пользующееся всеобщим доверием…
      – Я епископ Гренобльский, Жерар, – выступил вперед пожилой прелат, чей сан, по неофициальности сегодняшнего приема, выдавала лишь небольшая красная шапочка.
      – Не откажитесь выслушать меня с глазу на глаз, святой отец, – оценивающе поглядев на епископа и кивнув удовлетворенно головой, произнес рыцарь.
      Они удалились в дальний, почти не освещенный факелами конец зала, где обнаружилась достаточно глубокая ниша. По команде шателена слуги принесли и поставили деревянное кресло.
      Присутствующим в зале было видно, как епископ Жерар опустился на сиденье, а рыцарь, встав перед ним на одно колено, склонился к уху прелата и начал шепотом о чем-то рассказывать. Его слов никто не смог разобрать, однако, когда они с рыцарем возвратились обратно, лицо епископа, до этого умиротворенное и жизнерадостное, было бледным, как льняное полотно. Теперь он глядел на графа, да и на рыцаря, совсем иными глазами.
      – Именем Господа подтверждаю, – тщетно борясь с одолевшим его вдруг хрипом, просипел епископ, – что этот сеньор действительно благородный рыцарь и крестоносец, чей титул позволяет ему бросать вызов его светлости. Мало того, он имеет все основания для того, чтобы вызвать графа на смертельный поединок. Поверьте, дети мои, шевалье де Вази имеет полное право на месть, и я подтверждаю, что если граф примет смертельный поединок, то это будет Божий суд, а не запрещенный Его Святейшеством турнир.
      – Ну что же, – хладнокровно пожал плечами Гуго, – поединок так поединок. Раз в этом нет для меня позора, почему бы и в самом деле не размяться после обильного угощения? Несите мой боевой доспех. Луна еще не зашла, у стен замка ровное поле, и мы решим это дело прямо сейчас. У вас есть еще что-нибудь из оружия и доспехов, кроме этого меча, сир рыцарь? – обратился он к ожидающему у стены крестоносцу.
      – Об этом не беспокойтесь, граф, – ответил тот, – мы будем драться конными, на копьях, затем на мечах. Если один окажется на земле, то и другой также обязан спешиться. Бой будет продолжаться до тех пор, пока один из нас не умрет. Раненый или упавший в обморок добивается милосердным ударом.
      – Как прикажете, – усмехнулся граф. В джостре – турнирном поединке – он был одним из первых в Бургундии и при таком повороте событий не особо опасался за свою жизнь. – Готовьтесь к бою и ожидайте меня снаружи, в двух полетах стрелы от ворот.
      Рыцарь молча кивнул и скрылся за дверью. Участники столь неожиданно прервавшегося пира начали вслед за графом покидать зал. Тело несчастного де Лермана еще не прибрали, и гости, крестясь и отводя глаза, по очереди переступали через раскинутые руки и ноги, стараясь не запачкать обувь в кровавой луже.
      Граф, ушедший в свои покои, готовился к поединку, а тем временем участники пира, пожелавшие стать свидетелями сражения, выходили за ворота, кутаясь кто в меховые накидки, кто в шерстяные рыцарские плащи. Поеживаясь, они поглядывали вначале на висящую над лесом большую желтую луну и переводили взгляд на дальний край поля, где виднелись силуэты конников и вьючных лошадей. Это была сопровождавшая крестоносца свита – оруженосец, слуга и конные сержанты.
      К тому времени, когда Гуго Колиньи-ле-Неф появился в воротах на боевом коне, его противник успел облачиться в доспех. Теперь на нем была серебрящаяся в лунном свете кольчуга и остроконечный шлем с полумаской, закрывающей нос и глаза. Оруженосец, помогавший рыцарю облачиться в кольчугу, теперь занимался его конем. Он уже накинул на него чепрак, обшитый железными пластинками, и теперь прилаживал на грудь хаурт – толстый войлочный валик, с которого свисало подобие защитного фартука. Умение разбираться в лошадях было одним из немногих наук, которую франкская знать впитывала с молоком матери. При виде черного боевого коня-дестриера с крепкими ногами и широкой спиной, который в ожидании боя рыл землю копытом и пускал обеими ноздрями струи густого морозного пара, у многих присутствующих вырвались восхищенные возгласы. Не прибегая к помощи слуги, рыцарь сел в седло, принял у оруженосца щит и копье и, чуть тронув поводья, направил боевого коня по припорошенному снегом полю в сторону противника.
      Граф Колиньи-ле-Неф выехал из ворот в полном боевом доспехе. В отличие от крестоносца он надел топхельм – с большими миндалевидными прорезями для глаз, закрывающий голову от подбородка до макушки. Корпус защищала плотная, собранная из особо толстого железного прута кольчуга. Рослый конь с мощным широким костяком был вполне под стать седоку, а надетый под доспех толстый стеганый гамбезон превращал и без того рослого и широкоплечего всадника в настоящего гиганта, выглядевшего по сравнению с вызвавшим его на бой крестоносцем несокрушимым великаном из старинных кельтских легенд. На его щите с полем, деленным на четыре части, помимо герба сеньории ле-Неф был изображен древний знак дома Колиньи – серебряный одноглавый орел на красном поле, сжимающий в клюве добычу, увенчанный короной и с лазурными лапами. На щите его противника был начертан в точности такой же, как и на сюрко, желтый крест. Вероятно, этому знаку он придавал куда большее значение, чем титулу де Вази.
      – Ну что, сир, обойдемся без турнирных церемоний? – остановившись в отдалении, прокричал Гуго Колиньи-ле-Неф.
      – К бою, граф! – нимало не смущенный устрашающим видом противника, отозвался тот.
      Оставляя на тонком слое выпавшего ночью снега черные отпечатки копыт, кони, обученные обходиться без узды, стали сближаться – сначала шагом, затем размашистой, все ускоряющейся рысью. Когда между противниками оставалось не более четверти полета стрелы, они, обнаруживая немалый опыт копейной атаки, почти одновременно перешли на стремительный карьер. Направляя коней одними лишь легкими уколами шпор, граф и крестоносец привстали в стременах, наклонились вперед и теперь скакали навстречу друг другу, закрывшись щитами и нацеливая стальные наконечники.
      Ржание, треск копий, удары, выкрики противников и возгласы наблюдавших за боем слились в единый, ни с чем не сравнимый звук – всадники сшиблись на полном скаку, подняв в воздух тучу испуганно орущих галок и ворон, которые ночевали на древнем раскидистом дубе, что высился на опушке леса.
      Копье графа Гуго было направлено прямо в голову противника, однако тот на полном скаку смог уклониться от удара, одновременно направив свое оружие точно в намеченную цель. На турнире удар крестоносца не был бы высоко оценен – копье ударило точно в середину щита. Это, конечно, не считалось позором, как промах или попадание в коня, но и воинской славы не приносило. Однако прямой удар, в который была вложена сила всадника и несущегося, словно ветер, коня, был столь силен, что он привел к результату, который на турнирах и несмертельных поединках приносит победителю оружие, доспех и коня побежденного. Граф, откинувшись на высокую заднюю луку, вылетел из седла, перевернулся в воздухе и обрушился на мерзлую землю.
      К его счастью, как раз на месте падения находилась небольшая ложбина с плотно слежавшимся снегом. Граф упал на спину, чудом избежав непременных в подобных случаях вывихов и переломов. С нескрываемой злостью он отмахнулся от помощи подбежавших слуг, поднялся на ноги и стоял, повернувшись лицом к противнику и сжимая в руке длинный саксонский меч с прямой перекладиной и широким клинком.
      Следуя правилам поединка, крестоносец, не говоря ни слова, избавился от обломка копья, сбросил на землю щит, слез с коня и двинулся по направлению к противнику, вытягивая из ножен свое оружие – сужающийся норманнский клинок с узким заостренным концом. Противники остановились шагах в десяти друг от друга, подняли мечи в боевую позицию – так, чтобы наконечник находился на уровне глаз, и, обменявшись внимательными, оценивающими взглядами, начали осторожно сходиться.
      Полагаясь на длину своего меча, граф, едва приблизившись на дистанцию поражения, умелло замахнулся и обрушил на противника хорошо поставленный рубящий удар. Парируя, рыцарь подставил свой клинок. Мечи скрестились, издав певучий стон закаленной стали. В сумраке ночи было отчетливо видно, как брызнули в стороны снопы длинных желтых искр. За первым ударом последовал второй, за ним третий, и вскоре столкновения клинков слились в беспрерывную леденящую песнь.
      Продолжая полагаться на свой опыт, мощь и длину меча, который не меньше чем на две ладони превосходил меч крестоносца, граф Гуго предпочел не заниматься предварительной оценкой противника, а решить судьбу поединка первым натиском и пошел в атаку, проведя серию жестких ударов, каждый из которых мог легко перебить хребет годовалому теленку. Однако рыцарь не только выдержал сумасшедший натиск, но и под чередой сокрушающих ударов ухитрился не получить ни царапины. Убедившись, что его замысел не привел к немедленному успеху, граф немного сбавил темп и перешел к обычной позиционной борьбе: удар-парирование-удар.
      Для неискушенных в военном деле поединок казался суматошным кружением размахивающих мечами противников. Но воинам, наблюдающим за ходом боя, уже было ясно, что неведомый крестоносец, не спеша переходить к решительным действиям, защищался, причем делал это не просто хорошо, а безупречно и даже, если это слово применимо к двум тяжеловооруженным рыцарям, виртуозно. Точными, едва уловимыми движениями он отводил меч графа в сторону, отвечал быстрыми, но несильными контрударами, рассчитанными не на поражение, а на отвлечение противника, и, пружиня ногами, словно танцор, легко перемещался взад-вперед и вправо-влево. Словом, прощупывал противника, ожидая, когда тот устанет, и одновременно определял его уязвимые места.
      Увлеченный боем граф не сразу понял, с кем он имеет дело. Когда к нему пришло осознание того, что происходит на самом деле, было уже слишком поздно. Всем присутствующим, даже служителям церкви и далеким от военного дела бургерам, было понятно, что загадочный крестоносец просто играет с противником, словно кошка с мышью.
      – Да зарубил бы его, и дело с концом, – наблюдая за боем, пробормотал сквозь зубы шателен, – клянусь апостолом Павлом, не хотел бы я оказаться на месте господина. Этот крестоносец воистину настоящая смерть, разве что с мечом вместо косы. Интересно, узнает граф или нет, за какое именно из бесчисленных прегрешений ему уготован столь жуткий конец?
      Обреченный граф, сверкая глазами в прорезях шлема, был угнетен, смертельно устал и уже не вел бой, а скорее просто отмахивался от ударов отяжелевшим мечом, который он едва удерживал в руках. Наконец, когда все ожидали, что граф, словно в балладе трувера, повествующей о героических деяниях, опустится на землю, а крестоносец, вознеся над ним карающий меч, во всеуслышание объявит, кто он на самом деле таков и за что именно отбирает жизнь у противника, рыцарь наконец прекратил свою жестокую игру и пошел в настоящую атаку. Добившись, чтобы отступающий граф, сделав шаг назад, потерял равновесие и слегка запрокинул голову, он молниеносным колющим ударом вогнал острие меча точно в центр треугольника, образованного складками кольчужного воротника.
      Норманнский клинок крестоносца вошел точно под шею на полторы или две ладони. Граф замер, медленно опуская руки, выронил меч и так же медленно опустился на колени. Крестоносец постоял некоторое время, удерживая умирающего мечом, затем выдернул его резким коротким движением. Голова графа бессильно склонилась, он подался вперед и, словно в покаянном поклоне, уперся верхушкой топхельма в кожаный пояс врага. Через дыхательные отверстия, словно из решета, хлынули струи густой дымящейся крови.
      Рыцарь сделал шаг назад, снял свой шлем, развернулся и, уже не видя, как валится набок мертвое тело, зашагал в сторону наблюдающих за схваткой, вытирая окровавленный меч о полу накинутого поверх кольчуги короткого кавалерийского плаща. Стая вспугнутых птиц не спешила возвращаться на место ночевки и кружила у него за спиной. Воронье, ободряя друг друга резкими криками, понемногу приближалось к телу убитого графа.
      – Кто еще желает постоять за честь дома Колиньи-ле-Неф? – подойдя поближе, спросил крестоносец, обводя взглядом притихшую толпу.
      Толпа ответила гробовым молчанием.
      – Я так и думал, – усмехнулся рыцарь, а толпа, не особо это скрывая, ответила единым вздохом облегчения. – Тогда ответьте мне, – продолжил он как ни в чем не бывало, – кто из вас является наследником титула и владений покойного Гуго? Он ведь, как мне известно, не имел ни родных братьев и сестер, ни бастардов, ни законных детей.
      – Я! – раздался из задних рядов тихий несмелый голос. – Я, Гаспар, троюродный племянник Гуго.
      Присутствующие один за другим стали оборачиваться в сторону говорившего и, разглядев его, непроизвольно делали шаг в сторону, так что вскоре между Гаспаром и рыцарем образовался свободный проход.
      Гаспар ле Прунье, теперь уже граф Колиньи-ле-Неф, оказался плюгавым человечком с мутными, словно у снулой рыбы, глазами, одетым в длинный, до колен, подбитый собачьим мехом сюрко и большой обвисший берет, делавший его разительно похожим на гриб-сморчок.
      – Я не желаю вам ничего плохого, сударь, – обратился к нему крестоносец, – однако у покойного графа остались передо мной определенные имущественные обязательства. Не угодно ли будет вам послать кого-то в замок за пером, чернилами и пергаментом, дабы покончить со всеми формальностями как можно скорее?
      Не успевший прийти в себя Гаспар не мог со страху вымолвить ни слова. Епископ поглядел на шателена, нахмурил брови и сурово кивнул. Шателен наклонился к стоящему рядом с ним старшине алебардщиков и что-то прошептал ему на ухо. Старшина так же шепотом подозвал двух стражников, и они, дыша в затылок своему командиру, затрусили в сторону открытых ворот.
      Полностью поглощенные леденящим кровь зрелищем, свидетели поединка только сейчас заметили, что ночь уже проходит и утро вступает в свои права. Луна из ярко-желтой обратилась в бледно-серую и висит над самым лесом, чуть не цепляя верхушки елей, а над горными вершинами ширится бледно-розовая полоса неспешной зимней зари.
      Стражники вернулись, ведя за собой поднятого с постели писца, ведущего документы графской канцелярии. Гаспар, повинуясь жесту рыцаря, подошел поближе, а писец под тихую ругань шателена устроился на обнаружившемся неподалеку пеньке. Положив на колени писчую доску, в которой были проделаны пазы, чтобы удерживать чернильницу, песочницу и подставку для перьев, он ловко пришпилил на ее поверхность пергаментный лист и замер в ожидании дальнейших распоряжений.
      Крестоносец начал диктовать. Присутствующие священнослужители были поражены тем, как правильно, с соблюдением всех тонкостей непростого искусства подготовки подобных документов он составляет фразы.