Беспризорница Юна и моркие рыбы (Книга 1)

      - Ну, что, - говорила Санта. - Конечно, она пришла. Потом она взяла меня к себе на небо. Небо теплое, как теплая вода, и вокруг звезды. Мы плавали в небе, и все светились, и смотрели на землю. А земля ма-аленькая, и по ней ходили ма-аленькие людишки.
      Или еще она говорила:
      - Когда я была маленькая, я жила в хрустальной башне, на самом верху. Оттуда было все видно. Вокруг были зеленые поля, а на них росли большие желтые цветы. Там никогда не было зимы. Там была еще река. А папа у меня был король.
      - А мама? - спрашивала беспризорница Юна.
      - О! - говорила Санта. - Мамы у меня не было никогда. А играла я с драгоценными камушками - диамантами, изумрудами, кораллами, аметистами и... перлами, у меня была целая гора камушков, они все сверкали. Но однажды... однажды я увидела из своей башни людей - они шли через поля и приближались. Раньше я никогда не видела людей, только своего папу и... овечек. У нас было много овечек, разных, были большие-большие... как башня! А были маленькие, вот такие, их можно было поставить на ладонь, - и Санта показывала, как овечку можно было поставить на ладонь.
      - Я только не понимаю, - говорила тогда Юна, хмыкая, - как же твой папа был король, если там не было людей, а только овечки? Что же, он был овечий король, что ли?
      - О, - говорила Санта важно, - ты еще молодая. Ты еще многого не понимаешь. Если ты меня будешь перебивать, ты вообще никогда ничего не поймешь. Эти люди, - говорила Санта, - они все приближались. И они стали убивать наших овечек! И тогда мне стало очень страшно. А эти люди, они подошли к башне и стали ее ломать. И башня закачалась. Тогда я взяла бочку. Я поставила ее на окно, и сама встала в нее одной ногой и зажмурилась. И вот я хорошенько оттолкнулась другой ногой - и полетела! И на лету я залезла в бочку вся, и потом бочка упала в реку. Если бы эти люди заметили меня, они бы меня убили, а так - они подумали, просто бочка упала из окна.
      - А папа? - спрашивала Юна. - Они убили твоего папу?
      - Ты что, с ума сошла? - злилась Санта. - Почему ты все время меня перебиваешь? Ты просто грубиянка, вот ты кто!
      - Ты сейчас получишь по мозгам, - обещала Юна.
      - Ты сама дура! Они не убили моего папу! Потому что папы в тот день не было дома! У него заблудилась любимая овечка, и он пошел ее искать. А я, я упала в бочке в реку и поплыла по ней, и плыла так долго, что чуть не умерла за это время. Я даже умерла. Меня, вместе с бочкой, съела огромная речная змея, которая выплывает один раз в сто лет, чтобы подкрепиться.
      - Вот тебе и раз, - говорила Юна насмешливо. - Если тебя съела змея, то как же ты сидишь сейчас в электричке?
      - Вот тебе и два! - говорила Санта. - Не мешай! Я потом новая выросла. Ну вот, я плыла и плыла по этой реке, сто лет подряд. И вот я попала в лес...
      - Все, - говорила Юна, - приехали.
      И вот они выходили на вокзале, и тут уже Санта умолкала, и Юна становилась главной, и показывала Санте все, что она знала. И это были всякие тайные переулки, по которым можно пройти с одного проспекта на другой за десять минут, вместо того чтобы полчаса ехать на троллейбусе, и, свернув в такой переулок, можешь быть уверенным, что самая быстрая полицейская машина потеряла тебя навсегда. И всякие замечательные старые дома, в которых никто не живет, и в которых можно семь ночей подряд искать клад, и все равно ничего не найдешь; и всякие подвалы, в которых все время капает вода, и тусклая желтая лампочка почти ничего не освещает, или например новые дома в двенадцать этажей, во внутренних переходах которых можно запросто заблудиться; и они катались на лифтах вверх и вниз, и останавливались между этажами, а всякие толстые дядьки и тетки негодовали и кричали на них и колотили в двери лифта, и Санта хохотала звонко и громко, еще громче, чем Юна. И еще они проходили в кинотеатры без билета, через задний ход, и смотрели всякие кина. Или, тихонько подойдя к очереди возле магазина, неожиданно прыгали в лужу полурастаявшего снега, смешанного с грязью, и вся очередь начинала орать, как сумасшедшая, отряхивая снег с польт и плащей, но никто не двигался, боясь упустить свое место, а они стояли в десяти шагах и хохотали, а потом убегали. А потом Санта говорила:
      - Зыканско! а теперь давай с тобой поиграем, как будто ты - королева Санта, а я - беспризорница Юна, и я показываю тебе, как можно воровать конфеты в магазинах.
      И, надо отдать ей должное, конфеты были превкусные. А потом еще однажды Санта показала Юне, как можно украсть в магазине велосипед, - вот это было да-а, Юна даже не выдержала и похвалила Санту: "из тебя вышла бы настоящая беспризорница". О! велосипед!.. Кому нужен велосипед зимой? - ведь уже была зима, и снег лежал в городе и в лесу, и в лесу гораздо больше, чем в городе, потому что в городе все топчут снег, и машины ездят, а вот, выходя из электрички, когда она уедет дальше, и станет совсем тихо, ты постой немного и посмотри на огромное белое поле, на дальнем краю которого начинается лес. И вот, тогда тебе покажется, что города просто нет, и не было никогда, особенно если электричка уже уехала. И, когда тебе так покажется, ты сойди с платформы и вступи в снег. И иди напрямик, проваливаясь по колено, через поле, к лесу - здесь нет тропинок. И слушай свое дыхание, и смотри звезды, и чувствуй воздух, обжигающий лицо. В лесу водятся волки, медведи, дикие кабаны и всякие страхи, но ты входишь в него и идешь, потому что другой дороги к дому нет. Ты помнишь, как дойти до дома. Это очень просто. Нужно идти, пока можешь, - и еще немножко. И ты выйдешь. Большой черный пес ткнется носом в твою руку и отойдет к своей кобуре, а ты подходишь к двери, и толкаешь ее, и попадаешь в тепло и хорошо. И это всякий раз - как в первый раз.
      Юна уже совсем привыкла к дому, и к людям, которые в нем жили, ей казалось, что это и вправду все нормально. Хотя, конечно, трон например разве это нормально? Он был настоящий, и та самая большая комната, в которой не было стульев и всегда было открыто одно окно - она называлась тронным залом. По вечерам все обычно собирались там, и сидели в темноте, кто где, а Юна сидела там, где она села в первый раз. А Санта - она сидела на троне! Нет, я неправду сказала, что Юне казалось все нормально; она подолгу смотрела на Санту, когда та сидела на троне, а Санта ни разу не взглянула на Юну в это время, она сидела так неподвижно, как только можно - как будто это не она недавно показывала Юне, как крадут велосипед в магазине!.. И надо признать, что Юну это злило до невозможности, но все молчали, и Юна тоже не решалась что-нибудь сказать; зато потом, когда наступал день и они с Сантой ехали в электричке, Юна обзывала ее всячески, "королева - хвост налево", и еще по-разному, и тогда уже Санта злилась и ругалась с Юной, и опять было все нормально. Но потом опять наступал вечер, и все сидели в тронном зале, в тишине и темноте, и воздух дрожал за открытым окном, и мороз заглядывал в зал, но входить остерегался - печка! Печку всегда топила дона Бетта, и Юна смотрела на ее длинные черные волосы - такие длинные, каких просто не бывает! - а дона Бетта смотрела в огонь, а огонь плясал за открытой дверцей, и отблески его падали на ее лицо, все время меняя его, - иногда Юне казалось, что дона Бетта - просто девчонка, такая же, как она, Юна, и тут - раз! - и Юне даже холодно становилось, потому что она вдруг понимала, что доне Бетте очень много лет, больше, чем даже фрейлине Марте... триста!.. Но может это просто казалось, а так вообще все было нормально, и никто никогда не приставал к Юне, чтоб она, например, мыла руки перед едой. Или ходила в школу, да и вообще, трудно себе вообразить что-нибудь более ненормальное, чем ходить в школу, так что точно в этом доме было нормально. Например, та комната наверху, в которой Юна спала первую ночь - теперь это как-то сама собой стала ее комната, и Юна чувствовала себя в ней ничуть не хуже, чем в своей комнате в городе, даже может и лучше, потому что там она теперь редко бывала.
      Вот какие еще люди жили в этом доме. Во-первых, конечно, Юрис Рыжебородый, про которого Санта говорила, что он ее рыцарь. Юрис Рыжебородый был ужасно умный - как сто учителей! - он читал такие особенные толстые книги, Юна раз в одну заглянула - ничего не поняла! Но, несмотря на это, он был нормальный, веселый (если только не разговаривал с Сантой), и всегда объяснял, если Юна что спрашивала. Потом, Кондор. У Кондора была козлиная бородка, волосы, связанные в маленький хвостик на затылке, джинсовая панама и трубка. Кондор забивал в трубку всякие травы, которые он с графом де Биллом собирал летом в лесу, и курил их. Ароматный дым полз по тронному залу, поднимался кольцами, вился змеями и вытекал в окно. Однажды беспризорница Юна попросила попробовать. Кондор дал ей трубку, и Юна после того кашляла три с половиной часа. Лучше уж пить чай, который заваривался тоже из всяких трав, а дым просто нюхать. Еще фрейлина Марта, в тронном зале она всегда сидела у открытого окна. Юна знала, что, кроме того, летом, когда вишни, фрейлина Марта может рвать их прямо с этих веток, которые росли в зал. А всем остальным пришлось бы выйти в сад. Это у фрейлины Марты была такая привилегия. Юна точно не знала, что такое привилегия, но ей казалось, что здесь какая-то связь с вилами, которые вместе с вениками и топорами стояли все в кухне. Еще был, конечно, Папаша Маугли, он был с детьми. Детей звали Иван, Мария, Егор и Вета, а Папаша Маугли был сам такой, как эти дети, хотя он был такой здоровенный дядька, и голос у него был - закачаешься, и никогда было не понятно, чего от него ожидать; но зато он был очень сильный и ловкий, и знал кучу всяких приемов, и Юна часто с ним дралась по утрам для разминки - не всерьез, конечно, а так. Ну вот, и еще граф де Билл, который уходил в лес с одним топором и спальным мешком, и его не было по несколько дней, а потом он приходил в замок на несколько дней, и опять уходил, этот граф де Билл; он был похож на старшего брата беспризорницы Юны, если бы он у нее был. И Анна-Лидия Вега-Серова, про которую и говорить нечего, потому что она была младше Юны на целый год и настоящая дура. Правда, Санта говорила, что она просто еще маленькая - но Санта вообще много чего говорила, и если Юна в своей нелюбви к девчонкам сделала, для нее эту... привилегию, так это вовсе не означает, что теперь она обязана любить всех подряд. Все; больше никого там не было? Еще пес, его звали Гудвин - но Гудвин в дом никогда не заходил: не хотел.
      ...А велосипед, кстати, они тогда с Сантой в конце концов подарили какому-то школьнику, потому что уже проехались по проспекту, по самой середине: Юна крутила педали, звонила в звонок и еще пронзительно свистела, а Санта сидела на багажнике и раздавала воздушные поцелуи водителям троллейбусов. А потом появилась полицейская машина, но они убежали, и вот уже полчаса сидели в каком-то дворе и вспоминали, как все это было, и хохотали, как сумасшедшие, и велосипед стоял тут же. И тут они увидели какого-то школьника, который брел по этому двору и плакал. И Санта крикнула школьнику:
      - Эй, подойди-ка сюда! - А когда он подошел, спросила у него, знает ли он, кто перед ним. Школьник, конечно, не знал, и Санта победно объявила: Королева всех хороших людей в мире Санта Первая и Единственная, - чуть-чуть склонила голову и сделала маленькую паузу, - и величайшая беспризорница всех времен Юна Непобедимая! - жест рукой в сторону Юны. И после этого спросила школьника, что у него стряслось. Оказалось, что школьник получил двойку. Юна видела, как Санта нахмурилась, - как будто не поняла, что такое двойка, - но после этого лицо ее просветлело, и она вручила школьнику велосипед. И, надобно сказать, что школьник совершенно забыл плакать и укатил причудливым зигзагом, разбрызгивая снег. Юна еще предложила после этого найти ту школу и перебить в ней все окна, и Санта сразу согласилась, но потом взглянула на небо - оно темнело - и забеспокоилась, что они не успеют вернуться в замок к вечернему сбору в тронном зале. Юна сказала ехидно:
      - Боишься, что кто-нибудь сядет на твою табуретку?
      И они немного поругались, но потом все-таки решили ехать, только Юна сперва заглянет в одно место, а Санта подождет ее неподалеку, как обычно. И, оставив Санту на скамейке, Юна шла к одному пятиэтажному дому, точь-в-точь похожему на все остальные, и заходила в один подъезд, и нажимала кнопку звонка, и не отпускала до тех пор, пока ей не открывали.
      - Привет, - говорила она, - дай котлет.
      - Ах так? - говорила мама, потому что, конечно же, открывала именно она. Ты шляешься неизвестно где, и еще имеешь наглость приходить домой за котлетами?
      - Почему это неизвестно где! - возмущалась Юна. - Все известно: в лесу, там дом и люди, там зыканско, и печка.
      - Какая такая печка? Ты знаешь, что ко мне на работу звонят из школы и спрашивают, почему ты не ходишь? Что мне им отвечать?
      - Отвечай... - Юна задумывалась на секунду, - отвечай им, что пусть лысый черт к ним ходит!
      И потом Юна набивала бумажный пакет вкусными мамиными котлетами, и солеными огурцами, и хлебом, а мама стояла, в дверях и говорила:
      - Какие такие люди?!!
      А Юна говорила:
      - Какие надо.
      А мама говорила:
      - А вот я тебя никуда не пущу!
      Юна говорила:
      - А я у тебя и не спрошусь!
      А мама говорила:
      - А я дверь на ключ закрою и спрячу!
      А Юна говорила:
      - А я через окно убегу!
      И мама говорила:
      - Ну и ладно, ну и пусть, иди куда хочешь, знать тебя не знаю. - И начинала плакать.
      И Юна говорила:
      - Ну ладно, чего ты. Все нормально. Ты у меня самая здоровская мамаша, точно! Ты просто вообще!
      - Не подлизывайся, знать тебя не хочу, - говорила мама.
      - Пока! - кричала Юна, махая свободной рукой, и убегала по лестнице, а мама выглядывала и кричала ей вслед:
      - У всех дети как дети, у одной меня - беспризорница!..
      Юна же с Сантой, наевшись котлет и хрустящих огурцов, уезжали из города, и в электричке Юна пела, отстукивая ритм кулаком по окну, всякие песенки, которые она тут же и выдумывала:
      У царя была овца
      Без начала и конца!
      У барана есть конец,
      А кто слушал - тому в лоб!
      4. НЕЗАКОННАЯ ВЕСНА.
      И вот однажды был вечер, и все сидели в тронном зале, как всегда, и печка потрескивала, и Юна сидела там, где всегда, ковырялась в носу и прислушивалась, о чем негромко беседуют Юрис Рыжебородый с фрейлиной Мартой, а так, в общем-то, было тихо: любили они здесь все, в этом замке, собраться вечером и помолчать о чем-то, следя за отблесками огня и попивая чай. Но сейчас чай уже был выпит, и Юна как раз раздумывала, не отправиться ли ей спать, и медлила только потому, что ей было лень отправляться спать первой. Если бы Санта встала со своего трона и, сказав "спокойной ночи", пошла к себе, то и Юна бы пошла за компанию. А так ей пока было лень. Вот так она сидела. И вдруг услышала музыку.
      Это была та музыка, которую она слышала в ту, первую ночь, когда попала в замок. Она сразу вспомнила. Она посмотрела на всех. Все сидели молча. Ближе всех был Папаша Маугли. Юна дотянулась до него ногой и толкнула. Папаша Маугли всхрапнул и сказал:
      - А!..
      Похоже, он спал. Юна фыркнула. Папаша Маугли насупился, подвинулся к ней и шепотом рявкнул:
      - Ты что? А?
      Юна показала язык, потом спросила, тоже шепотом:
      - Это что?
      - Где?
      Дона Бетта подбросила в печку дерева, и огонь затрещал. Неизвестная птица все пела неизвестно откуда. Только это была не птица.
      Папаша Маугли наконец понял.
      - Кондор, - сказал он Юне в ухо. Действительно, Кондора уже не было в зале. - Вылез на крышу и играет на дудке.
      После чего Папаша Маугли ушел спать. Юна тоже ушла чуть погодя. Все остальные еще оставались.
      А утром мягкие лапы тающего снега прыгали по карнизам. Вода барабанила в большую железную посудину, подставленную под угол крыши. Солнце светило, как сумасшедшее.
      Забыла сказать, что в доме не было никаких часов и календарей. Юна спустилась вниз. Внизу был Юрис. Он сидел с большой иголкой, в которую была втянута толстая нитка, и чинил старые-престарые кроссовки. Когда Юна вошла, он откусывал нитку зубами, а нитка не откусывалась. Юна помолчала, посмотрела, потом сказала:
      - Дай я, у меня зубы знаешь какие... острые.
      Она перекусила нитку и отдала кроссовок Юрису.
      - Ты очень любезна, - сказал Юрис. - А то я себе уже полбороды отгрыз.
      Юна хмыкнула. Потом она сказала, кивая в окно:
      - Это что... весна?
      - А как же, - ответил Юрис, принимаясь за второй кроссовок.
      - Ну и ну! - удивилась Юна, садясь на пол. - Я что-то как-то не заметила... Зима - она же длинная!
      - Это когда как, - заметил Юрис. - Бывает даже слишком короткая.
      Юна подумала, фыркнула и объявила:
      - Это ты, наверное, умность какую-нибудь сказал. Я не понимаю. А где Санта?
      - У себя, наверху, - ответил Юрис.
      Комната, где жила Санта, называлась "королевские покои". Юна толкнула дверь и вошла. Санта стояла перед кроватью в задумчивости. На кровати лежало белое платье. Оно все сверкало. Юна еще не видела этого платья, хотя она видела кучи Сантиных нарядов, - Санта могла нацепить на себя что угодно, хоть прошлогоднюю газету. Девчонка все-таки, что с нее взять. Еще на кровати была большая синяя сумка.
      - Эй, ты! - сказала Юна. - Хватит смотреть на свои тряпки, погляди на улицу!
      Санта мельком взглянула в окно и снова уставилась на платье.
      - Вот что значит - девчонка, - заметила Юна. Она подошла и уселась на кровать, рядом с платьем. - Ты что, не видишь? Юрис сказал - это весна! Теперь знаешь что начнется? Знаешь, как мы теперь заживем? Вот ты думаешь: нам зыканско было, да?.. Так это так себе было, так и знай, а настоящее зыканско, оно только теперь и... Эй, ты чего?
      Санта закрыла глаза и повела навстречу друг другу два указательных пальца, шевеля при этом губами. Пальцы встретились, Санта открыла глаза.
      - Не брать, - сказала она с сожалением. - Не брать! Почему же не брать?!
      Постояв немного, она вздохнула и начала складывать белое платье и, сложив, убрала в шкаф.
      - Куда не брать? - заинтересовалась Юна. Санта закрыла шкаф и повернулась к ней, как будто только что ее заметила.
      - О, Юна! - сказала она. - Хорошо, что ты зашла. Я как раз хотела тебе кое-что показать.
      - Вот, - сказала Санта.
      Это было не очень далеко от замка, но пока они добрались, Юна зачерпнула полные сапоги снега, и теперь снег таял в сапогах, а Санта - она ударила несколько раз ногой по снегу, очищая камень.
      - Это и есть что ты мне хотела показать? - спросила Юна без всякого удовольствия. - Вот этот камень? Может ты теперь еще скажешь, что это какой-нибудь волшебный камень?
      Санта приложила палец к губам. Они вместе несколько секунд прислушивались. Днем лес был совсем не страшный, и никакой не черный. И, однако, когда Санта заговорила, она заговорила чуть громче, чем шепотом:
      - На этом камне сидит Рыболов, - сказала она. - Снег растает, и река потечет, и здесь будет сидеть Рыболов. Он всегда здесь сидит.
      Юна сказала:
      - А я думала, здесь не бывает людей... кроме кто из замка.
      - Мало что ты думала, - сказала Санта. - А вот он есть. И он не какие-нибудь там люди, он - Рыболов. Он тут всегда сидит. И никогда ничего не говорит.
      - Ты его видела? - спросила Юна.
      - Да, - сказала Санта. - Ты тоже увидишь. Когда растает снег.
      Она еще несколько раз ударила ногой по снегу на камне, а остаток счистила рукой. И села.
      - Ты тоже садись, - сказала она Юне. Юна села, тайком потрогав камень рукой - может теплый? Нет, камень был как камень. Они немного помолчали.
      - Знаешь, - сказала наконец Санта, - я еще не видела таких людей, как я.
      - Да? - сказала Юна через почти минуту. Больше она не знала, что можно сказать, а что-то сказать надо было.
      - Ты хорошая, - сказала Санта, заспешив, - ты... во многом даже лучше, чем я. Но ты все равно не такая.
      И еще она сказала:
      - Мы уезжаем.
      - Кто - мы? - спросила Юна, и Санта ответила:
      - Мы берем единственного рыцаря из нашей верной свиты - доблестного Юриса Рыжебородого.
      - Но вам тоже будет хорошо, - сказала Санта, - вам, кто остается. Я, может, еще даже пожалею, что отправилась в странствие. Я буду думать, как вы здесь... без меня.
      - Понятно, - сказала Юна через некоторое время. Больше она ничего не могла придумать. - Понятно.
      И день промелькнул, и наступил вечер, и королева Санта Первая и единственный рыцарь из ее верной свиты, доблестный Юрис Рыжебородый, - вышли из Яблочного Замка, одетые по-дорожному, и у Юриса на спине был большой рюкзак, а на плече - большая синяя сумка, а Санта ничего не несла, и все вышли проводить за порог, только дона Бетта не вышла, потому что как раз начинала растапливать печку, но Санта с Юрисом заглянули к ней попрощаться. И потом все вышли за порог, и открылось окно, и дети закричали оттуда: "До свидания, до свидания!", а пес Гудвин залаял, а Анна-Лидия Вега-Серова так верещала, что пришлось заткнуть уши. Так Юна и простояла с заткнутыми ушами в комнате, пока они там прощались, и не увидела, как наконец две фигуры двинулись между деревьев по замерзшим лужицам, накапавшим за день, двинулись туда, где сад кончался кустами дикой малины и сменялся лесом; не увидела, не стояла вместе со всеми до тех пор, пока две фигуры наконец не скрылись в темноте. А потом все вошли в замок, и только тогда Юна глянула в окно. А там темно, и деревья. Все.
      А что - все?
      Юна лежала на кровати в этой комнатке, которая была как бы ее комната, и ничего не делала. Поплевывала в потолок. На самом деле она думала. Она думала: как же так? Или еще она бродила по дому и путалась у всех под ногами, в точности как Анна-Лидия. И все время думала, но что-то ничего не сходилось. Теперь ей не хотелось даже ехать в город. Тем более, что на следующий день после отъезда Санты с Юрисом исчезла и весна - как не было; снова ударили морозы и пошел снег. Как раз в эти дни граф де Билл вернулся из леса в замок; он объяснил беспризорнице Юне, посмеиваясь, что это была незаконная весна больша-ая шутница и обманщица. Это тебя в твоей школе так научили, посмеиваясь, спросил граф де Билл, - что времен года четыре? Иди в пень, огрызнулась Юна. Они всегда так разговаривали, граф де Билл подсмеивался над Юной, а Юна огрызалась; а вообще граф де Билл начал обращать внимание на Юну только после того, как увидел, что Юна по утрам обливается холодной водой из колодца, - потому что и Юрис, и папаша Маугли, и даже дети обливались по утрам, а что, Юна - хуже их? Вот только после того граф де Билл начал разговаривать с Юной, а до этого будто вовсе ее не видел. А, например, с Сантой Юна никогда не видела, чтобы граф де Билл разговаривал, а с Анной-Лидией он только ругался, а с Юной - вот, разговаривал, только все время посмеивался. Конечно, это если он был в замке; потому что в лесу граф де Билл проводил больше времени. В этом вашем лесу, спросила как-то Юна небрежным тоном, какие-нибудь, наверно, есть дикие звери? О, да, посмеиваясь отвечал граф де Билл, да и кроме диких зверей есть там ЕЩЕ КОЕ-КТО... И кто же? - но граф де Билл только усмехнулся, думал, наверное что он самый главный, что в лес ходит и не боится; вот еще!.. Вообще непонятно, что можно в этом лесу делать по несколько дней. Например, говорил граф де Билл, можно слушать, о чем разговаривают деревья. А о чем? - но граф де Билл, усмехаясь, отвечал: на том языке, что тебя в школе учили, об этом не расскажешь. Да иди ты в пень! злилась Юна. Что ты привязался к этой школе? Я уже не помню, когда я последний раз там была! Тут граф де Билл начинал хохотать, и, отхохотавшись, спрашивал: думаешь, это большое твое достоинство? Я вообще не буду больше с тобой разговаривать! - обещала тогда Юна, окончательно разозлившись. Но потом забывала и все-таки разговаривала, потому что вообще-то он был ничего, этот граф де Билл, похожий на старшего брата Юны, которого у нее никогда не было. Времен года где-то около шести или восьми, сказал граф де Билл, и все законные, а эта незаконная, шляется где попало, всюду сует свой сопливый нос, притворяется настоящей весной, и только ты ей поверил - с хохотом убегает. И тогда просыпается старая зима и, кряхтя и мечтая поскорее уйти на покой, правит остатком положенного ей срока, потому что во всем должен быть порядок, сказал граф де Билл, посмеиваясь.
      Порядок! Во всем доме был порядок, как будто ничего не изменилось, и только одна Юна бродила без дела, оставляла повсюду грязные тарелки и чашки, не убирала за собой кровать и всем мешала. Но никто ни разу не предложил ей чем-нибудь заняться и не сказал, что она всем мешает. Все как будто сговорились ее не видеть и не замечать! Или может оно и раньше так было?.. И так прошло несколько дней, а сколько точно - неизвестно, я же говорю, там не было никаких календарей, никто не отмечал время, оно шло само по себе. И вот, в один прекрасный вечер Юна спустилась в тронный зал, где продолжали вое собираться с наступлением темноты, и где Юна не была с того самого дня, как уехала Санта.
      Юна прошла на свое место и села. Никто ничего не сказал, только фрейлина Марта налила ей чаю и подала чашку, на что Юна буркнула что-то типа "спасибо", только очень неразборчиво. Она сидела и пила этот чай, пахнущий летом, а посередине зала таинственно темнел пустой трон, и вился дымок от трубки Кондора, и дона Бетта подбрасывала в печку поленья.
      Потом пустая чашка мягко стукнула о ковер.
      - Эй, послушайте, я хочу спросить!
      Голос Юны прозвенел на весь зал, он был чрезвычайно воинственный. Все посмотрели на нее. Папаша Маугли рявкнул:
      - Хочешь спросить - спрашивай, чего молчишь!
      - Хочу, и спрошу, - заявила беспризорница Юна. Голос ее не утратил воинственности ни на грамм. - Может мне кто скажет?.. В общем - почему это Санта королева?..
      Застыло молчание. Затем кто-то хмыкнул и произнес:
      - Да, действительно, почему она, а не ты? Даже обидно...
      Юна резко повернулась в ту сторону:
      - А ты, граф де Билл, молчи! Я не спрашиваю про себя, просто, - так нечестно, вот что! Если есть трон, то все должны на нем сидеть, все по очереди, а не кто-нибудь...
      - Ты просто завидуешь... кому-нибудь! - в восторге пропищала Анна-Лидия.
      - Кое-кто сейчас просто получит по мозгам, - пообещала Юна.
      - Тихо! - рявкнул Папаша Маугли. Он встал. Подошел к беспризорнице Юне. Протянул ей руку.
      - Ты чего? - спросила Юна, ощетинившись. Папаша Маугли тряхнул бородой, кивнул на трон:
      - Садись!
      Беспризорница Юна вскочила:
      - Вы здесь все точно дураки! Сто лет мне нужен ваш несчастный трон! Из-за вас Санта и думает всегда, что она главнее... - Голос ее сорвался.
      И тогда прозвучал другой голос, негромкий и мягкий.
      Дона Бетта, отвернувшись от печки, смотрела на Юну, и отблеск огня был в ее глазах. Помолчав, она сказала Юне: - Отчего бы тебе, в самом деле, не попробовать первой то, что ты предлагаешь?
      Наступила тишина, дона Бетта отвернулась обратно к печке. Папаша Маугли буркнул что-то и сел на свое место. Юна же стояла, и все смотрели на нее. Юна фыркнула, затем решительным шагом пересекла зал и села на трон.
      5. ВОРОБЕЙ СИДИТ НА КРЫШЕ.
      В некотором царстве... ну ладно. Жила-была воробей.
      Почему "жила-была", а не "жил-был"? Потому что воробей была девочка, и лет ей было, наверное, четырнадцать, но точно я не знаю. Пусть четырнадцать. Она училась в школе на тройки.
      Чик-чирик, чирик-чик-чик, трр. Воробей не любила школу, не любила своих одноклассников - они все время задевали ее и клевались. Клевались или плевались? Плевались тоже. Воробей не любила своего папу, потому что получала от него только подзатыльники и затрещины, когда он видел в ее дневнике двойку или замечание. Мама никогда не защищала воробья, наоборот, они наперебой ругали ее, обзывали лентяйкой и неблагодарной дрянью и обещали ей, что она никогда не выйдет в люди.
      - А разве я не люди? - плача, спросила как-то раз воробей, и папа рассердился и больно шлепнул ее, а мама сказала:
      - Ха! Ха! Ха! Люди! Вы посмотрите на нее! Люди!
      И воробей, плача, выбежала из квартиры и убежала на крышу. На крыше она сначала плакала, потом перестала, сидела, свесив ноги, смотрела вниз и думала, кто же она, если не люди, и наконец поняла, что она воробей.
      На крыше было хорошо, только холодно иногда. Зато на крыше никто ее не трогал, папа с мамой не знали, куда она убегает, и ругали ее за то, что она шляется целыми днями; но воробей не говорила им, что она не шляется, а сидит на крыше, - и поэтому могла не бояться, что кто-нибудь найдет ее здесь. Особенно хорошо было на крыше, когда на город снисходила темнота (темнота всегда снисходила), и весь город загорался огнями фар и фонарей, и становился как новогодняя елка, или как большой аквариум с покрашенным в черный цвет задним стеклом, который она видела в зоомагазине. Воробей сидела и смотрела на эту красоту, а этот дом был такой высокий - четырнадцать этажей, один из самых высоких домов в городе, а она, воробей, жила на тринадцатом этаже этого дома. Кажется, совсем близко от крыши - но на крыше она чувствовала себя далеко-далеко от папы с мамой, от своей квартиры, и никто не мог найти ее здесь; и вот она сидела, свесив ноги, и смотрела на город внизу, и не боялась, что упадет - ну и пусть упадет, зато тогда не придется возвращаться домой. Но все-таки она не упала. Ни разу, и всегда приходилось возвращаться домой, и воробей старалась делать это как можно позже, хотя и знала, что ее будут ругать.
      Однажды...
      Однажды был вечер, и воробей сидела на своей крыше, смотрела вниз, и, хоть все было плохо, одинаково плохо каждый день, и воробей давно уже поняла, что так и будет всегда, - раньше-то ей часто снились сны, где все становилось вдруг по-другому, и она была не воробей, а.