Последние сто дней рейха

      У новобранцев потерь почти не было, и все находились в приподнятом настроении. Кордес подумал, что все не так уж и плохо. Тем не менее он и его товарищи обрадовались, когда им приказали подняться на гряду, но не пройдя и половины пути, они повернули в лес, на запасные позиции. Участок перед лесом хорошо простреливался, а деревья служили защитой. Солдаты почувствовали себя в безопасности, не подозревая, что даже в этой ситуации они по замыслу Хейнрици оставались на первом рубеже обороны и через несколько часов именно на них обрушится удар армий Жукова.
      Отведя свои главные силы с передовой перед артподготовкой русских, Хейнрици не только спас жизни тысяч солдат, но и выиграл время. Когда русские обнаружили, что в окопах немцев нет, то очевидно опасаясь какой-то ловушки, не стали атаковать позиции противника на вершине гряды, хотя атака могла пройти вполне успешно.
      Во второй половине дня Кребс позвонил Хейнрици и поздравил его с успехом у Зеелова. Однако тот оптимизма не проявил. Он сказал, что советские войска атакуют на участке Буссе у Зеелова на флангах и следует ожидать еще более мощных атак. "Цыплят по осени считают", - добавил он.
      Летчики Геринга окопались вдоль всей магистрали, ведущей на Берлин. На обоих концах деревни и на склонах стояло около дюжины пушек, восемь зенитных установок и несколько четырехствольных зенитных пулеметов, расчеты которых практиковались в стрельбе по наземным целям, выпуская очереди прямо над головами окопавшихся летчиков.
      В конце дня Кордес увидел одиночный русский танк, который осторожно выполз из-за поворота дороги, видимо, собираясь двигаться в направлении Зеелова. Очевидно, экипаж танка собирался вызвать заградительный огонь, чтобы немцы обнаружили свои позиции. Однако никто не стрелял, и машина продолжала ползти вперед. Танк подошел так близко, что Кордес увидел мрачное выражение лица командира, высунувшегося из люка. Вдруг раздался пронзительный свист, и 88-мм снаряд попал прямо в гусеницу танка. Танкисты покинули машину и стали отходить.
      Солдатам приказали огня не открывать, приказ тут же передали по цепочке. Проходили минуты, и солдаты, находившиеся в окопах на передней линии обороны, начали нервничать, даже желая, чтобы поскорее начались боевые действия. В ярко-красных лучах заходящего солнца Кордес увидел колонну танков, выходящих из леса прямо у подножия гряды и направляющихся на холм. По ним выстрелила одна зенитная пушка. Колонна танков неуклюже развернулась и спряталась в лесу.
      В последующие два часа наступила удивительная тишина, и у Кордеса появилось такое ощущение, что жизнь на всей земле замерла. А в семь часов раздался гул танков, и, судя по звуку, их было не меньше сорока. Гул моторов становился все громче, и Кордес мог с уверенностью сказать, что танки двигаются по левой стороне дороги - в направлении окопов. Где-то слышался еще звук работающих танков, по всей видимости, еще около двадцати танков поднимались с противоположной стороны холма.
      Солдатам, набранным из люфтваффе, удалось проявить выдержку и не открыть огонь. Они нервно поглядывали на соседей-пехотинцев, словно проверяя, правильно ли они поступают. Позади, там, где стояла зенитная батарея, Кордес услышал, как артиллерист крикнул: "Пусть только подойдут поближе!".
      Перед ним появился огромный силуэт танка, похожий на чудовищную черепаху. Казалось, самый большой танк из всех, которые когда-либо доводилось видеть Кордесу. От увиденного у него мурашки поползли по телу.
      - Не бойся, - сказал солдат постарше, запрыгнувший к Кордесу в окоп, пока ничего не надо делать. Когда подойдут ближе, стреляй из фаустпатрона
      Теперь Кордес увидел еще больше танков. Гул моторов и лязг гусениц оглушали. Дрожала земля. Кордес взял фаустпатрон. За его спиной раздались отрывистые резкие залпы 88-миллиметровых пушек. Несколько снарядов просвистели у него над головой и угодили в первые танки. Те сразу загорелись. Осколки снарядов и куски металла разлетались вокруг на десятки метров. Горели по меньшей мере шесть танков, но остальные продолжали упрямо ползти вперед. В красновато-ярких бликах огня танки особенно отчетливо выделялись и оказались беспомощны перед губительным артиллерийским огнем. Внезапно прямо из этого кипящего моря огня стали возникать советские пехотинцы. Их было не менее 800 человек, они, что-то крича, бежали вверх, как показалось Кордесу, совершенно обезумев.
      Наконец немцы открыли огонь из всех видов оружия, и сотни солдат попадали замертво. Остальные продолжали бежать вперед, не переставая кричать. Подкошенные пулями, они падали и наконец словно волна, достигшая берега, откатились назад.
      Только теперь Кордес смог разогнуть спину - наконец-то можно было передохнуть. Неожиданно прямо перед ним проехала немецкая самоходная установка и пересекла магистраль. Она произвела несколько выстрелов, и Кордес увидел на другой стороне дороги еще двадцать советских танков. Первый из них зачадил и стал неуклюже вращаться, но остальные продолжали движение. Из-за танков показалась русская пехота и бросилась в атаку на позиции немецкой артиллерии.
      Кордес и другие солдаты на левой стороне дороги тут же перенесли огонь на пехоту. Над головой Кордеса опять со свистом пролетели снаряды и разорвались прямо в гуще русских рядов, примерно десяток солдат упали как подрубленные. На дорогу выехала вторая самоходная установка и стала очередями расстреливать атакующих из пулемета.
      - Черт, вон еще четыре! - крикнул находившийся в окопе с Кордесом солдат и показал на несколько танков, стоявших на другой стороне дороги.
      - Их подбили, - крикнул кто-то в окопе по соседству. - Они не двигаются.
      Внезапно один из неподвижных танков сделал залп, и сразу сзади раздался оглушительный взрыв и вверх взлетели обломки зенитного орудия и куски человеческих тел - все, что осталось от расчета.
      - Бейте по этим чертовым танкам фаустпатронами! - услышал Кордес крик позади себя.
      Кордес с двумя другими солдатами пополз с холма. Четыре ранее неподвижных танка внезапно тронулись с места и не таясь двинулись на Зеелов. Солдат, лежавший слева от Кордеса, выстрелил. Граната пролетела через дорогу как игрушечная ракета и ударила в башню головного танка. Сначала появилась ослепительная вспышка, а затем раздался грохот взрыва сдетонировавших боеприпасов.
      Кордес выстрелил по второму танку, и тот тоже загорелся. Кто-то подбил еще один танк. Командир четвертого танка отчаянно жестикулировал - большая машина развернулась и начала спускаться с холма. Кордес поднял карабин и выстрелил. Танкист упал на дорогу.
      Пятнадцать танков все же смогли прорваться, и теперь они приближались к высоте. Началась их дуэль с пушками, стреляли почти в упор, и создавалось впечатление, что начинается извержение вулкана. В последовавшей затем неразберихе Кордес не сразу даже понял, что происходит вокруг. Появились другие русские танки, но в шуме моторов, разрывов снарядов было невозможно определить, куда они движутся. Кто-то крикнул, что следует пропустить танки и отсекать пехоту. Кордес присел в своей ячейке и выстрелил по нескольким бегущим фигурам. Вдруг к нему в окоп прыгнул русский. У него были совершенно дикие глаза, а на месте подбородка зияла рана, из которой фонтаном била кровь. Кордес достал медицинский пакет, но когда русский понял, что перед ним враг, он выскочил и побежал вниз.
      - Пусть уходит, - сказал сосед. - Нам он уже не страшен. Он не выживет.
      В одиннадцать тридцать снова наступила гробовая тишина. Ни стрельбы, ни грохота танков. Когда Кордес привык к относительной тишине, то услышал стоны раненых и гул отходящих танков. Как бы это ни показалось невероятным, но линию обороны удалось отстоять. Справа и слева окопы были забиты мертвыми и умирающими. Около трети оборонявшихся погибли, а из орудий осталось только два 88-миллиметровых зенитных орудия. Подкреплений не ожидалось, и Кордесу вместе с товарищами оставалось лишь сидеть и ждать следующей атаки.
      В пять часов утра 17 апреля Зееловские высоты еще окутывала мгла. Озябший Кордес очнулся ото сна и увидел смутные силуэты танков, двигающихся с правой стороны магистрали. Он ожидал услышать успокаивающие выстрелы своих пушек, но артиллерия молчала. Грохот танков стал просто невыносимым.
      Забрезжил рассвет, и Кордес отчетливо рассмотрел сотни танков Т-34, двигавшихся по обеим сторонам дороги, на броне которых сидела пехота. Пыль клубами поднималась в небо. Кордес выстрелил два раза из фаустпатрона и услышал крик: "Уходим отсюда! У нас кончились боеприпасы!".
      Летчиков, столь храбро дравшихся в темноте, теперь охватила паника. Они, словно сговорившись, бросили свои окопы и побежали беспорядочно к вершине гряды. Кордес отбросил карабин, снял ремень и даже каску и что есть мочи побежал через брошенную деревню Зеелов. Через несколько минут солдаты Красной Армии уже взяли высоту и теперь смотрели на запад, на открытую автомагистраль, ведущую на Берлин. Бункер Гитлера находился от них всего лишь в семидесяти километрах.
      В вечернем обращении к нации по случаю пятидесятишестилетия Гитлера Геббельс сказал: "... никогда прежде ситуация не была столь неопределенной, как сегодня. Можно сказать, что мы балансируем на лезвии бритвы". Для традиционных поздравлений фюреру не было времени. "Могу лишь сказать, что наше время печали и страданий находит свое единственное достойное олицетворение в лице фюрера. Ему и только ему мы должны выразить свою благодарность за то, что Германия до сих пор существует и что Запад со всей его культурой и цивилизацией еще не провалился в пропасть, разверзшуюся перед нами...
      Где бы ни появились наши враги, они несут бедность и печаль, хаос и разруху, безработицу и голод... С другой стороны, у нас есть четкая программа возрождения, доказавшая право на существование в нашей стране и во всех других европейских странах, где ее удалось воплотить в жизнь. У Европы имелась возможность выбрать одно из двух. Европа выбрала анархию, за которую ей сегодня приходится расплачиваться".
      Геббельс признал, что война завершается, но стал предсказывать, что через несколько лет Германия снова возродится. "Будут вновь построены еще более красивые деревни и города на месте разрушенных, и в них будут жить счастливые люди. И мы снова будем поддерживать дружеские отношения со всеми нациями доброй воли... У всех будет работа. Порядок, мир и процветание будут главенствовать".
      После этих слов Геббельс сделал еще более удивительное предсказание: только фюрер мог привести к победе - самыми удивительными методами. "Если в истории этой страны напишут, что ее жители не оставили своего лидера, а он не бросил их, то это и будет настоящей победой". Для идейного нациста все было ясно - если нация будет верить в Гитлера до конца, то "его дух в конце концов восторжествует и, как птица феникс, возродится из пепелища временного поражения".
      В отличие от Геббельса, Гитлер в день своего рождения размышлял над тем, как одержать реальную победу. Он собирался двинуть 12-ю армию Венка прямым ходом к Рейну - ни он, ни его окружение не знали, что Венк уже повернул назад по своей собственной инициативе{36}. Для обеспечения воздушной поддержки Гитлер отдал накануне приказ передать все реактивные истребители-бомбардировщики под командование своего любимца, героя войны Ганса-Ульриха Руделя.
      За неделю до назначения Рудель пытался отказаться от предложенного поста, поскольку его опыт, по его уверению, ограничивался полетами на пикирующих бомбардировщиках и борьбой с танками. "Я никогда не отдавал такого приказа, который не смог бы выполнить сам".
      Гитлер сказал Руделю, что тот не будет больше летать. "Есть много опытных летчиков, но одного опыта недостаточно. Мне нужен человек, который сможет умело организовать и энергично провести операцию". Гитлер оставил за собой право принять решение и дал Руделю возможность вернуться на авиабазу в Чехословакии, откуда он ежедневно вылетал на боевые задания, хотя его правая нога еще далеко не зажила.
      Еще раньше Скорцени навестил Руделя в берлинском госпитале, где ожидал увидеть его в состоянии подавленности и депрессии. Вместо этого он увидел, что Рудель смеется и пытается ходить на одной ноге.
      - Я должен снова летать! - сказал летчик.
      - Каким образом вы это сделаете?
      - Мои механики делают для меня стальной протез, чтобы я смог доставать до педалей.
      - Это чушь, Рудель. Подумайте. Во-первых, ваша рана не зажила - она еще открыта. Вам нельзя возвращаться на фронт в таком состоянии. У вас может начаться гангрена.
      - Я должен уйти отсюда.
      Рудель вскочил со стула, встал прямо на свою раненую ногу, перенеся на нее весь вес тела.
      - Мне нужно тренировать свою короткую ногу, - объяснил он, широко улыбаясь.
      Когда Скорцени позвонил в госпиталь через несколько дней, чтобы узнать о состоянии Руделя, то врач воскликнул: "Этот сумасшедший сбежал!".
      Только люди с такой силой духа, по мнению Гитлера, смогут успешно летать на реактивных самолетах. Фюрер сказал генералу Карлу Коллеру, начальнику штаба Геринга, который был напуган сделанным выбором, что отсутствие опыта командования не имеет никакого значения.
      "Рудель отличный парень, - сказал он. - Все остальные в люфтваффе всего лишь клоуны. Они просто актеры, лицедеи и не более того".
      Гитлер, снова вызвал Руделя в Берлин 19 апреля. Когда летчик, прихрамывая, вошел в зал совещаний, то фюрер лично подошел к нему, чтобы тепло поприветствовать, а затем прочитал Руделю лекцию о технологическом лидерстве Германии в прошлом. Техническое превосходство, по словам фюрера, следовало максимально использовать, чтобы обратить его на пользу Германии. Руделя поразила память Гитлера на цифры и знание им технических вопросов, но он также заметил и лихорадочный блеск его глаз; руки фюрера дрожали, и временами он повторялся, чего раньше у него не наблюдалось.
      Неожиданно Гитлер снова сказал Руделю, что хотел бы видеть его командующим всеми частями реактивной авиации, которые должны были расчистить небо над 12-й армией Венка. "Я желаю, чтобы это сложное задание выполнили именно вы, единственный, кто имеет высшую награду Германии за храбрость".
      Уже во второй раз Рудель стал отказываться от назначения и приводить свои доводы. Он сказал, что это лишь вопрос времени, когда союзники и русские соединятся, разделив Германию на две части. Это сделает невозможным использование реактивных самолетов. Гитлер самоуверенно заявил, что разные командующие заверили его, что больше отступлений не будет.
      Рудель возразил. Он не считал, что войну можно выиграть одновременно на Западном и Восточном фронтах. "Можно победить на одном фронте, если заключить перемирие на другом".
      Летчик заметил усталую улыбку, промелькнувшую на лице фюрера, когда тот сказал:
      - Вам легко говорить. Я неоднократно пытался заключить мир, но союзники отказались. Начиная с 1943 года они требовали безоговорочной капитуляции. Моя собственная судьба не имеет никакого значения, но всякий здравомыслящий человек должен понять, что я не мог принять условия безоговорочной капитуляции для немецкого народа. Даже сейчас переговоры еще не завершены, но я потерял всю надежду на их успех. Следовательно, мы должны сделать все, чтобы преодолеть кризис, и сделать так, чтобы новое оружие принесло нам победу.
      Несмотря на свой уверенный тон, Гитлер сказал, что еще сможет подождать и, если общая ситуация будет развиваться благоприятно, то он снова вызовет Руделя в Берлин и надеется, что тот примет новое назначение.
      Из всех концентрационных лагерей Международный комитет Красного Креста более всего заботило положение в двух, находившихся на пути Жукова Заксенхаузене и Равенсбрюке. Представитель Красного Креста доктор Пфистер смог добраться до Заксенхаузена только к трем часам утра 21 апреля. Часть заключенных уже была выведена из бараков и стояла под дождем, дожидаясь отправки - в пятнадцати километрах от лагеря уже находились части 1-го Белорусского фронта, отчетливо доносился грохот канонады. Пфистер попросил коменданта лагеря полковника Кейнделя передать заключенных Красному Кресту, но тот отказался под предлогом того, что у него имеется приказ Гиммлера эвакуировать всех, за исключением лазарета, как только русские начнут приближаться. В то же самое время в Гут Харцвальде Гиммлер заверял Мазура, что эвакуация закончилась.
      Около 40 000 заключенных, голодных, больных, почти раздетых, строились в две огромные колонны. Конвоиры гнали их в северо-западном направлении, а тех, кто отставал, расстреливали и сбрасывали в канавы. Доктор Пфистер шел за печальной колонной и за первые шесть километров насчитал двадцать мертвых - все они были убиты выстрелом в голову.
      - Что можно сделать с народом, мужчины которого не сражаются, даже когда насилуют их женщин! - вопрошал Геббельс.
      В своей речи по случаю дня рождения Гитлера он предсказывал победу, которая неким странным образом все-таки будет одержана в ситуации полного поражения. Он пустился в логические рассуждения, с горечью признавшись своим помощникам, что война окончательно проиграна, но не из-за Гитлера, а потому, что народ оказался "недостоин своего вождя".
      "Все планы, все идеи национал-социализма слишком высоки и недоступны для понимания такого народа... Он заслуживает той судьбы, которая ожидает его".
      Геббельс с сардонической улыбкой окинул взглядом своих помощников.
      - А вы? Зачем вы были со мной? Теперь вам всем перережут горло!
      Он направился к выходу и у самой двери повернулся и сказал:
      - Но когда мы уйдем, вся земля вздрогнет!
      Геббельс также признался в поражении и группе гражданских высокопоставленных руководителей и затем призвал их принести личную жертву.
      - Моя семья в данный момент находится дома, - сказал он со слезами на глазах. - Мы остаемся. Я требую от вас оставаться на своих постах. Если понадобится, то мы знаем, как умереть.
      Весь день Геббельс то негодовал, то возмущался. Когда два его секретаря уехали на велосипедах за город, он пожаловался своему офицеру по связям с прессой:
      - Я вот хочу спросить тебя, как это вообще могло случиться? Как можно теперь гарантировать нормальную работу?
      На Восточном фронте распространялись слухи о том, что немецкое руководство в Берлине потеряло всякую надежду, и теперь ОКВ готовится к эвакуации в Берхтесгаден. Эти разговоры ободрили Хейнрици. Это могло значить, что Гитлер собирается отправиться на юг, и в связи с этим был возможен организованный отход.
      Русские прорвали линию обороны группы армий "Висла" на десятке участков. Это было последнее самое крупное наступление, которого ждала Красная Армия с тех самых темных ночей в Москве, когда Жуков и его штаб не спали в течение шести ночей, поддерживая себя в рабочем состоянии при помощи коньяка. Один мощный удар советские войска нанесли в направлении на Зеелов и стали развивать наступление прямо на Берлин, а второй - у Врицена, и советские войска уже находились к северу от Берлина, в непосредственной близости от города. Перед войсками стояла задача окружить столицу рейха.
      Хейнрици сказал Кребсу, что собирается оборонять подступы к городу, и приказал генералу Рейману остановить русских, прорвавшихся через Зеелов. Рейман срочно направил девяносто батальонов фольксштурмовцев на восток, используя для этого самый разный транспорт: такси, метро и пригородные поезда. Незадолго до полудня 21 апреля Хейнрици позвонил Рейману и спросил, сколько батальонов уже добрались до своих позиций.
      - Тринадцать, - ответил Рейман. - Но у большинства солдат нет оружия. А у тех, у кого оно есть, осталось не более пяти патронов. Кроме того, у многих нет обмундирования.
      К полудню советские войска, прорвавшиеся через Зеелов, настолько приблизились к Берлину, что артиллерийские снаряды начали рваться уже на улицах города. Глухие отзвуки взрывов можно было слышать даже находясь в бункере, где в этот момент Кребс и Йодль докладывали об обстановке у Хейнрици. Войска Буссе и Мантейфеля держались неплохо, но Жукову удалось прорвать оборону у Врицена, и его войска почти достигли Ораниенбурга. Под угрозой окружения оказалась армия Мантейфеля. Для того чтобы не допустить этого, Хейнрици бросил в бой небольшой резерв - ядро нового танкового корпуса под командованием генерала Феликса Штейнера - в сорока километрах от Берлина.
      Гитлер даже встрепенулся. Для него имя "Штейнер" было магическим, так же как и имена Скорцени и Руделя. В феврале именно благодаря отчаянной атаке Штейнера в Померании удалось задержать продвижение Жукова. Фюрер принялся сосредоточенно рассматривать карту. Наконец он поднял голову. Глаза его блестели. Контрнаступление! - вот что нужно. Штейнер нанесет сокрушительный удар с юго-востока и разгромит передовые части Жукова. Одним ударом можно спасти Берлин и лишить русских возможности окружить Мантейфеля.
      - Офицер, который допустит бегство своих солдат, будет лишен жизни в течение пяти часов! - твердо заявил он.
      Возражений не последовало, и приказ передали Хейнрици, который, в свою очередь, неохотно сообщил о нем тому, кому предстояло претворять его в жизнь.
      Из всех невероятных приказов, полученных Штейнером за последние несколько месяцев, этот был самым фантастическим. Его танковые войска были не более чем названием. Они насчитывали всего лишь десять тысяч солдат, прибывших из Данцига и Штеттина кораблями. И с этими изможденными людьми и горсткой танков ему предстояло разгромить стотысячную армию, действовавшую при поддержке мощной танковой группы{37}.
      Ближе к концу дня Хейнрици узнал, что бронетанковые войска Конева стремительно продвигаются к Берлину. В шесть часов сорок пять минут вечера он позвонил Кребсу и приказал отвести 9-ю армию ночью из опасения, что ее могут полностью отрезать.
      - Пусть это решение будет на моей совести, - сказал Хейнрици, когда из Берлина не последовало никаких комментариев.
      - Ответственность за приказы берет на себя фюрер, - хладнокровно ответил Кребс.
      - Это не имеет значения. Ответственность за свои войска я несу сам.
      Той же ночью Хейнрици позвонил Кребс и с волнением передал ему, что Шернер остановил Конева на подступах к Берлину.
      - Противника отрезали с тыла, - сказал он. - Фюрер еще раз подчеркнул, что его решение оставить 9-ю армию на своем месте остается в силе. Он считает, что если они останутся на позициях, то Шернер сможет атаковать русских еще раз.
      - Когда он планирует сделать это?
      - Через два-три дня.
      Хейнрици не сомневался, что Буссе к тому времени будет окружен.
      - Слишком поздно, - сказал он и повесил трубку.
      Хейнрици оказался прав. Войска Конева удалось задержать только на короткое время, и вскоре они с удвоенной энергией стали продвигаться к Берлину.
      Глава 23.
      "Фюрер в состоянии коллапса!"
      Хотя Сталин и заверил Гарримана в том, что основной удар советских войск будет направлен на Дрезден, к 22 апреля его истинные намерения были понятны даже самому наивному человеку. Действительно, Конев направил часть своих войск на Дрезден, но гораздо более крупные силы пробивались через войска Шернера и Хейнрици и к рассвету дошли до Люкенвальде, в пятидесяти километрах от бункера Гитлера. В шесть часов небольшой русский броневик уже мчался на полной скорости по главной дороге лагеря для военнопленных Шталаг ПА. 17 000 полуодетых военнопленных высыпали из бараков с приветственными криками. Когда машина остановилась и вышел водитель, русские заключенные схватили его в охапку и стали с ликованием подбрасывать в воздух.
      Через четыре часа к главным воротам лагеря подошли несколько танков. На головном танке сидел рослый солдат, играл на аккордеоне и пел песню. В грузовике на полугусеничном ходу еще один солдат играл на балалайке. Создавалось впечатление, что для них вполне естественно идти в бой с музыкой. Русские солдаты пожимали всем руки, раздавали вино, водку, пиво и выпивали за Большую Тройку, за Эйзенхауэра, Конева, "летающие крепости", "штурмовики" и "студебеккеры". Затем колонна русских поехала дальше, но один танк остался и проехал по забору из колючей проволоки, и командир крикнул по-немецки, что теперь все свободны.
      В то утро в бункере рейхсканцелярии в основном говорили только о Штейнере. Начал ли он наступление с севера, чтобы дать передышку Берлину, или нет? Если начал, то насколько ему удалось продвинуться? Гитлер уже десятки раз задавал этот вопрос Кребсу, и каждый раз не получал никакого ответа.
      В одиннадцать часов Кребс наконец связался с Хейнрици по телефону, но не успел он сказать и слова, как генерал перебил его:
      - Сегодня у Гитлера последний шанс выехать из Берлина. У меня просто недостаточно сил, чтобы прийти ему на помощь.
      Когда Кребс спросил у Хейнрици о Штейнере, то Хейнрици хотелось расхохотаться, но он лишь вежливо заметил, что глупо хоть мало-мальски надеяться на него. Голос Кребса начал срываться. Он стал кричать, что для Хейнрици дело чести не допустить окружения Берлина. А оставить Гитлера означает покрыть себя позором.
      Это только подлило масла в огонь.
      - Вы мне говорите, что я не должен допустить этого позора. И тем не менее против моей воли, вопреки моим предложениям и даже несмотря на то, что я передал командование в ваше распоряжение, вы не разрешаете мне отвести войска для защиты фюрера.
      Кребс не успел ответить, поскольку связь прекратилась. Когда ее удалось восстановить, то он сказал Хейнрици:
      - Фюрер еще не согласился на отвод войск, поскольку это даст противнику возможность расколоть Германию на две части: северную и южную.
      - Это уже свершившийся факт, - сказал Хейнрици и затем попросил Кребса еще раз обратиться к фюреру с просьбой разрешить отвести войска и дать ответ к часу.
      В три часа было получено разрешение на отвод части войск Буссе.
      Хейнрици сразу же позвонил Буссе, но тому решение не понравилось.
      - Это все полумеры, - сказал он. - Либо я отвожу все войска, либо останусь.
      - Хорошо, отступайте, - принял решение Хейнрици.
      Приказ был неконкретным, и Буссе мог расценивать его как разрешение на отвод всей армии. Однако он не мог допустить, чтобы Хейнрици взял на себя такой груз ответственности.
      - У меня приказ фюрера, который обязывает меня не отступать, решительно заявил он. Это было только предлогом. Если бы он отступил сейчас, то он бросил бы на произвол судьбы солдат Бехлера, оборонявших Франкфурт. Они оказались в окружении и последние двадцать четыре часа безуспешно пытались пробиться через русские боевые порядки. Буссе собирался отступить со своей армией только в том случае, если Бехлеру удастся соединиться с его силами.
      Похоже, доктор Геббельс забыл свои вчерашние выпады против немецкого народа.
      - Что ж, я отдаю должное берлинцам. Они прекрасные и храбрые люди, заметил он своему пресс-секретарю, наблюдая из окна своего дома, как самолеты союзников на бреющем полете летают над столицей. - Они даже не уходят в бомбоубежища.
      Улицы были завалены обломками, мешавшими продвижению машин, и Геббельс отменил назначенное выступление. Вместо этого он стал записывать свою речь на пленку. Ему помешали закончить ее разрывы русских снарядов поблизости. Один снаряд разорвался так близко, что задрожали несколько все еще сохранившихся стекол в окнах. Геббельс спокойно остановил запись и через короткое время снова продолжил работу. Когда речь записали, он повернулся к звукорежиссеру и спросил, будет ли слышен шум во время трансляции его речи.
      - Это было бы неплохим звуковым эффектом, как вы считаете?
      Во время обеда Геббельс находился в приподнятом, почти игривом настроении и называл Черчилля "коротышкой", а об Идене сказал, что тот "напыщенный джентльмен". Когда же позвонил его старый друг доктор Винклер, Геббельс торжественным голосом поблагодарил его за все, что тот для него сделал в прошлом, и мрачно добавил, что больше они не увидятся.
      С каждым часом Гитлер становился все более нервным и раздражительным. Он так и не смог выяснить, как развивается наступление Штейнера, и все более расстраивался, поскольку Кребс не мог сказать ничего определенного поэтому поводу. (Жалкий "бронетанковый корпус" Штейнера, состоявший всего лишь из десяти тысяч солдат, смог продвинуться только на двенадцать километров и безнадежно остановился).
      В тот день на совещании у фюрера присутствовало несколько новых лиц. Вице-адмирал Эрих Фосс представлял Деница, который находился в северной Германии и создавал новое соединение. Генерал люфтваффе Экард Кристиан, женившийся на одной из секретарш Гитлера, представлял Келлера, штаб которого находился к северо-западу от Берлина. Борман, разумеется, также присутствовал. Кроме них были Кейтель, Йодль, Кребс с помощником, которого он унаследовал от Гудериана, майором Фрейтагом фон Лорингхофеном, не говоря о других помощниках и секретарях.
      Йодль не дал возможности Кребсу выступить с оптимистическим заявлением и сказал Гитлеру правду: Берлин уже окружен на три четверти. Часть войск Жукова находится к востоку от города, другая двигается с севера в направлении Потсдама и, вероятнее всего, соединится с колонной Конева примерно через неделю.
      Слова Йодля подстегнули Гитлера, и он потребовал, чтобы ему немедленно доложили о том, как обстоят дела с наступлением Штейнера. Кребсу ничего не оставалось делать, как признать, что корпус Штейнера все еще находится в стадии организации и докладывать, собственно, нечего.
      У Гитлера задергалась голова, ему стало трудно дышать. Сдавленным, хриплым голосом он приказал всем покинуть помещение, за исключением генералов и Бормана. Остальные сгрудились кучкой, имея не меньшее желание как можно скорее уйти.
      Как только закрылась дверь, Гитлер вскочил. Его правая рука подергивалась. Нервно расхаживая по комнате, он стал кричать, что его окружают предатели и лгуны. Все вокруг слишком низки и слишком подлы, чтобы осознать великие цели, поставленные им. Гитлер перешел на визг. Он стал жертвой коррупции и трусости, а теперь, в дополнение ко всему, его еще и бросили.
      Генералы никогда еще не видели Гитлера вышедшим из себя до такой степени. Он грозил пальцем присутствующим и обвинял их во всех военных неудачах. Единственным, кто выразил протест, был Борман. Офицеры удивились, но слова Бормана прозвучали не столько в защиту высшего генералитета, сколько для того, чтобы успокоить Гитлера.