Лето, бабушка и я

Мне так весело, что я влезаю на шкаф уже на скорость: стул, ногой на полку, подтянуться, животом на деревяшку – всё!

Прыгаю.

Диван грозно хрюкнул.

– Что-то мне не нравится, что ты там тихо сидишь. Подожди, дай-ка белье повешу и доберусь до тебя, намотаю твои косы на руку…

Голос слышится издалека – бабушка унесла тазик с бельем, я еще раз взбираюсь на шкаф, внимание ослабевает, я прыгаю и обдираю ногу о деревянный подлокотник.

Диван отомщен! Подлый и гнусный предатель!

От боли – искры в глазах и жужжит в голове.

Валюсь набок и закусываю руку, чтоб не орать.

Боюсь посмотреть – что же там с ногой?

Все-таки смотрю – на ноге болтается лоскут кожи, а под ней – что-то белое.

Кость, что ли?!

– Вот я сейчас приду и посмотрю, что ты там натворила, – приближается бабушкин голос, я наспех разглаживаю пальцами кожу обратно на ногу.

– Это что такое?!

– Ба, мне не больно совсем, – быстро говорю я и закрываю рану руками.

– Покажи. Покажи, змееныш, что ты сделала!

Бабушка внимательно смотрит на рану – почему-то даже крови нет, просто нога синяя.

Дальше она молчит, потом набирает воздуху и начинает причитать:

– Смерть моя, – говорит она вполголоса, но так страшно, что лучше бы кричала, – смерть моя и не проснуться завтрашним утром! Джандаба[9]!

Причитания ее я знаю наизусть – они уже устоялись и отлились в форму корсиканской баллады: тут перечислены все ее беды за всю жизнь, надежды на спокойную старость и горькое разочарование от последней внучки, которая отравила ей эти надежды.

Я покорно внимаю, а сама припоминаю все, что бабушка рассказывала про мамино детство, и ничего особо криминального в своем поведении не вижу.

Нога обработана, перевязана, баллада спета, день окончен, папа пришел и выслушал отчет о моих прегрешениях, небо усыпано огромными звездами, темнота прикрывает оркестр кузнечиков.

– Господи, пусть этот ребенок вырастет, дай мне сдать его на руки матери живой и здоровой, – молится бабушка своему глуховатому, но в целом отзывчивому Богу перед сном.

Я виновато молчу – нога уже не болит.

– Тебя на третий день из дома выгонят, задницей дверь откроешь, – привычно обещает бабушка, пока я обнимаю ее всеми конечностями.

– Кто выгонит? Мама?

– Свекровь! Когда замуж выйдешь, – свирепеет бабушка. – Или муж, еще вернее.

– За что? – искренне удивляюсь я. – За то, что нога ободранная?

– И за это в том числе. Молчи уже, – стукает бабушка меня напоследок. Звезды светят в окошко, трещат сверчки, папа храпит, собака перелаивается с товарками.

Счастье медленно закрывает глаза и засыпает до утра.

– Это что за восклицательный знак у тебя на ноге? – сочувственно спросил молодожен много лет спустя. – Не могли тебе родители пластическую операцию сделать?

– На мозг пластику не делают, – обиделась я. – Зато у меня на всю жизнь – особая примета.

Звезды почему-то светят совсем по-другому.

Грузинские похороны

– Посидишь пару часов у соседей, – озабоченно сказала мама.

– Не-е-е-ет, я хочу с вами, – в который раз пробубнила я с распухшим от слез носом.

– Ну мы же по делу едем! – рассерженно воскликнула мама. – Это вообще не для детей, тебе там делать нечего! Ну скажи хоть ты ей!

Бабушка, одетая с иголочки, гладила свою черную шифоновую накидку.

– Она меня послушает, как раз, ага, – отозвалась она.

– Я тебе сечас объясню, – приступила мама задушевным тоном. – Мы едем на похороны. Это не самое приятное мероприятие, ты еще маленькая, что там интересного?!

Я в общих чертах знаю, что люди стареют и умирают.

– Ну и поеду, а что здесь такого, – храбро сказала я.

– Пусть едет, – пожала плечами бабушка. – В конце концов деревенские дети в обмороки не падают и ко всему привыкают, а наши что-то чересчур нежные.

– Не знаю, не знаю, хотя – рано или поздно ей надо узнать и эту сторону жизни, – как бы убеждала себя мама, расчесывая мне волосы.

Бабушка одета в свой выходной костюмчик, но в этот раз шифоновый шарф закрывает все лицо.

– Зачем ты лицо закрыла? – пытаюсь я убрать накидку, но бабушка неожиданно оказывает сопротивление.

– Не бойся, – ласково погладила меня по спине мама, – ты же видела – пожилые женщины почти все так ходят.

– Почему? – недовольно спросила я. – Так страшно – как будто колдунья!

– Потому что черное – цвет траура, – терпеливо объяснила мама. – Если кто-то в семье умирает – не дай бог, за девять гор от нас, – то люди выражают таким образом свою скорбь.

Мы приехали в незнакомый деревенский двор, и уже издали стали слышны странные тревожные звуки.

Мама сжала мне руку, бабушка вытащила платочек и спрятала за манжету.

– А почему там люди кричат? – вытаращив глаза, спросила я.

– Это так принято, чтобы оплакать усопшего, – слегка побледнев, объяснила мама.

Бабушка судорожно передохнула:

– Дикость, если меня спросить. Человек жил долго, прожил достаточно, все видел, всего дождался – и детей, и внуков, ну так и отпустите его с миром! И орут, и орут, обычай у нас такой, видите ли. А когда молодой умирает, тогда как его оплакать?

Мама молча приобняла бабушку. Что-то между ними было такое, чего я не понимала, и мне туда вход был закрыт. Я прислонилась к маме, от меня словно уходило тепло.

– Ты сильно не переживай, это они просто так орут, чтобы потом люди не сказали – плохо плакали, – блестя чуть повлажневшими глазами, сказала мама.

Множество небритых мужчин стояли на лестнице и величаво приветствовали входящих. Ближе ко входу громкость воплей усилилась и стала непереносимой. Оттуда вышла, поддерживаемая с двух сторон, женщина в светлой одежде – она истерически всхлипывала.

– Люда, успокойся, иди на кухню, вниз, там холодной воды тебе дадут, – громким театральным шепотом сказала женщина из поддержки.

Люда пошла вниз, вздыхая и икая.

– Это кто? – удивилась бабушка.

– Да наша украинская невестка, Гурама жена, – довольно сказала женщина-поддержка. – Сначала я думала – вот беспородная, в белом пришла, а потом вижу – как зальется слезами! Молодец, не хуже наших женщин!

От криков и зрелища повального горя у меня защипало в глазах и перехватило в горле.

– А это твоя младшая? – умилилась женщина-поддержка. – Как выросла! И плачет, смотри! А она-то чего?

Мама с бабушкой разом посмотрели на меня.

– Ну вот, я так и знала, – расстроилась мама. – Давай ты тоже вниз иди, там, наверное, детей полно! Посиди, я быстро за тобой приду!

От ужаса, что надо идти в какое-то непонятное «вниз», одной, к незнакомым людям, я вцепилась в маму двумя руками.

– Пусть идет с нами, – вздохнула бабушка. – Лучше пусть войдет и увидит, а то будет мучиться еще хуже – что же там такое было.

В большом зале лежала длинная коробка с человеком. С двух сторон стояли стулья – как в театре, и сидели женщины в черном, все как одна заплаканные.

– Ты не думай, они притворяются, – прошептала мне на ухо мама.

При виде нас женщины прибавили звука и заголосили так, что у меня заложило уши. Бабушка прошла к коробке, ей принесли стул, и она села на него, выпрямив спину.

А ведь тут ничего такого страшного нет, и чего мама с бабушкой так боялись меня вести?

– Надо обойти, – дернула меня за руку мама, и мы пошли. Скосив глаз, я увидела лежащего в коробке старого человека.

– Он спит? – спросила я торопливо.

– Молчи, – еле процедила мама, усаживаясь на стул в переднем ряду.

– Покажи, покажи дочку, – зешелестели женщины со всех сторон.

Мама мельком улыбнулась.

– В школу еще не ходит? – шумно дыша и вытирая платком красное лицо, заулыбалась тучная тетка сзади.

– В этом году идет, – шепотом ответила мама. – Шла бы ты вниз все-таки, тут же оглохнуть можно.

Как раз в это время возле коробки заливалась слезами очередная плакальщица.

– Ладно, пойду, – буркнула я, всеобщее липучее внимание было еще хуже, чем остаться одной.

Внизу в просторной кухне сидела со стаканом воды давешняя украинская невестка и облегченно вздыхала.

– Я ж такого никогда не слышала, – говорила она женщине в фартуке. – И покойника, царствие ему небесное, не знала, муж меня повез – так положено, говорит, это ж дядя нашей соседки! Откуда ж я знала, что надо черное надевать! А потом они тут как завоют! Не, у нас тоже плачут, конечно, но тут мне как-то не в то ухо попало, аж по нерву стукнуло, и у меня слезы как потекли! Остановиться не могу!

Женщина в фартуке беззвучно посмеялась.

– Тебе тоже воды? – спросила она меня. – Я уж не спрашиваю, чья. Тут детей столько – они все на заднем дворе играют, хочешь, иди к ним?

Я помотала головой.

– Ты тоже не пришей кобыле хвост? – спросила меня украинская невестка. – Ох, скорей бы домой, я и не засну сегодня!

Чего они все переживают?

– А что с ним сделают? – вдруг вырвался у меня вопрос.

– С кем, с покойным? Похоронят. В смысле – в землю закопают, – объяснила украинка, изображая руками для пущей наглядности.

Я представила себе, как человека в коробке кладут в яму и засыпают землей. Наверху светит солнце, зеленеют деревья, сияет небо, и все радуются, а он – лежит себе и лежит.

– Все там будем, – вздохнула, пригорюнившись, украинка.

Как все? И я тоже?! И… мама? И бабушка?!

– Ну всё, пошли, – мамин голос вернул меня к жизни. – Спасибо, Циала, что за моей дочкой присмотрела!

Пока взрослые прощались, я приплясывала от нетерпения, так хотелось поскорее уехать домой. В машине я сорвала с бабушки ненавистную шаль.

– Уфф, чуть не задохнулась, так жарко было, – не сопротивлялась она.

Уже стемнело, машина шла ровно и убаюкивала, мама с бабушкой переговаривались почти неслышными воркующими голосами, а я слушала их, лежа у одной на коленях и приложив ухо к животу другой. Они пахли чем-то сухим, чужим и печальным.

– Когда домой зайдем, руки не забудьте вымыть с мылом, – напомнила бабушка.

– А я видела – у этого покойника все зубы железные! – внезапно вспомнила я.

Все замолкли.

– Не верите? – приподнялась я. – Верхние – золотые, нижние – серебряные!

– Это не серебряные, кто ж из серебра зубы делает, – отозвался папа из-за руля. – Железные!

– Ба, покажи зубы, – полезла я к бабушке.

– Отстань, девчонка! – Бабушка, отмахиваясь одной рукой, прикрывает другой рот. – У меня нормальные зубы, вставные! Только белые!

Все с облегчением расхохотались.

Мы никогда не умрем.

Тейка

– Ты стала тетей! – торжественно объявили мне дома.

Мне шесть лет, и слово «тетя» я понимаю так: это уютная пухлая женщина с вкусными хачапури и трубочками с заварным кремом. Какое отношение я могу иметь к этому, кроме отменного аппетита?!

Однако мне хватило ума понять, что известие сулит большие перемены. В этот год мне и без того досталось по полной программе: во-первых, сестра убежала замуж.

Мы приехали из Шови, встречать нас высыпала вся семья, а сестры – не видно.

– Дуда где? – спросила я.

Мама сделала вид, что не расслышала, и продолжила говорить с бабушкой, а брат сказал, что сестра убежала.

Это была громоподобная шокирующая новость. Убежала! Мне представилась сестра с котомкой, выбегающая ночью в грозу и ураган и идущая по пустой дороге в неизвестность, одинокая и беззащитная.

Я долго плакала и говорила, что они с ней плохо обращались, потому она и убежала!

– Ты чего, – успокаивала меня мама. – Это так просто называется, когда девушки замуж выходят! Они с женихом купили билеты на самолет и полетели, а мне заранее сказали, чтобы я не волновалась. Это сейчас мода такая, будь она неладна.

Примечания

1

Сулхан-Саба Орбелиани – грузинский писатель и дипломат, здесь упоминается его притча «Раненый языком» из книги «Мудрость вымысла»: крестьянин знакомится с медведем и зовет его к себе домой, жена крестьянина плохо принимает гостя и говорит о нем обидное, медведь уходит молча. Встретившись снова с крестьянином в лесу, он просит приятеля ударить его топором по голове. Спустя долгое время крестьянин встречает медведя, и тот показывает: видишь, рана от топора зажила, а от злого слова – нет.

2

Здесь: не грузинское блюдо из фасоли, а сама фасоль.

3

Бисмилла – произнесение формулы и сама формула «бисми-л-ляхи-р-рахмани-р-рахим» («Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного»), с которой начинаются почти все суры Корана. В соответствии с многовековой традицией эта формула, которой придается магическое значение, произносится мусульманами во время молитвы перед началом любого дела. В обиходе неарабоязычные мусульмане нередко произносят лишь начальную часть формулы – «бисмилла».

4

Бебо, бебия – бабушка, бебо – звательный падеж (груз.).

5

Лобиани – лепешки с начинкой из фасоли.

6

Лори – ветчина домашнего приготовления.

7

Мчади – лепешки из кукурузной муки.

8

Марани – винный погреб в грузинском крестьянском доме, выглядит как помещение с закопанными в землю большими глиняными кувшинами – квеври, в которых хранится вино (груз.).

9

Джандаба – мифическое название условно очень далекого места, что-то вроде тридесятого царства, употребляется в смысле – «преисподняя, проклятье, тысяча чертей».

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.