Тьма (№1) - Тьма надвигается

— Они дорого заплатили за свою глупость, — заметил Сабрино.

— Всякий, кто причинит зло Альгарве, заплатит за свою глупость, — провозгласил Мезенцио. — Всякий, кто когда-либо причинял зло Альгарве, заплатит за свою глупость. Шестилетнюю войну мы проиграли. Теперь, что бы ни случилось, мы победим.

— Без всякого сомнения, ваше величество, — ответил Сабрино. — Весь мир ревнует Альгарве к тому, что мы есть, к тому, как мы вытащили себя за волосы из болота, невзирая на груз, который взвалила на наши плечи Шестилетняя война.

— Да, весь мир ревнует — весь, а в особенности каунианские державы, — проговорил Мезенцио. — Попомните мои слова, граф, желтоволосые по сей день ненавидят нас за то, что мы развалили их уютную империю, а это было тысячу лет назад! Если бы они могли перебить нас до последнего, они бы так и поступили. А раз не могут — стремятся раздавить так, чтобы мы не поднялись более никогда.

— Этого не случится, — убежденно промолвил Сабрино.

— Разумеется, — отозвался король. — Разве мы глупы, точно ункерлантцы, чтобы позволить им строить заговоры и комплоты невозбранно? — Он рассмеялся. — А глупость ункерлантцев очевидна — только Свеммель может вечно блеять об эффективности и тут же ввязываться в нелепые войны одну за одной. — Он отвернулся к незнакомому Сабрино дворянчику, терпеливо ждавшему, пока его заметят: — А как поживаете вы, ваша светлость?

Сабрино отошел взять еще бокал вина. До сих пор ему не доводилось беседовать с королем так долго. Мезенцио не только узнал графа — этого можно было ожидать, — но и вспомнил, где сражалось его крыло, а это было неожиданно. Полковник не стремился к монаршей благосклонности, но и не собирался от нее отказываться.

Он дрейфовал по залу, здороваясь со знакомыми, флиртуя со служанками и со спутницами тех дворян, кто не покидал столицы, и внимательно прислушивался к чужим разговорам. Послушать было что; оставалось только понять, к чему относится выхваченная из беседы фраза. Когда один седобородый генерал говорил другому: «Достаточно постучать в дверь, и вся трухлявая крыша рухнет им на головы» — что за дверь он имел в виду? В любом случае, Сабрино был уверен, что хозяин пресловутой двери не будет рад гостям.

— Так мы отбросим военно-морское дело на тысячу лет в прошлое, — говорил командор в черном флотском мундире своему товарищу.

— Нам платят за результаты, — отвечал тот со смехом, — а не за методы.

Потом он заметил, что Сабрино прислушивается, и понизил голос, так что драколетчик не мог разобрать ни слова. Раздраженный тем, что его поймали, полковник отошел.

Незнакомая женщина взяла его за руку. Не служанка — зеленый шелк ее блузы был чуть темней полосы державного знамени, а изумрудов и золота на ней висело больше, чем могла мечтать любая прислужница.

Как это бывало с альгарвейками, она перешла прямо к делу:

— Мой спутник упился до бесчувствия, а я не желаю возвращаться домой одна.

Сабрино окинул ее взглядом.

— Ваш спутник, дорогая, просто глупец. Назовите же ваше имя — я желаю знать, при чьем дворе он шут.

— Меня зовут Иппалька, — ответила она, — а вы — знаменитый граф Сабрино, человек из газетных передовиц.

— Прелестнейшая моя, я был знаменит задолго до того, как обо мне прознали газетчики, — ответил Сабрино. — Когда мы доберемся до вашего дома, я покажу вам, чем именно.

Иппалька рассмеялась, и глаза ее блеснули. Рука Сабрино скользнула по ее бедру. Салон короля Аквиланте Пятого они покинули рука об руку.

— Эффективность!

В устах Леудаста это слово превратилось в ругательство. Эффективность уже обрекла на гибель немало ункерлантских солдат.

Леудаст огляделся. После уютных полей западного Фортвега опаленные солнцем каменистые пустоши и песчаные дюны Зувейзы казались особенно жестокой шуткой судьбы. Солдат проверил флягу — полна. Он наполнил ее у последнего источника, в полумиле или около того к югу от того места, где стоял сейчас. Тот колодец зувейзины отравить не успели — Леудаст видел товарищей, которые пили из него, и с ними ничего не случилось. Голые чернокожие дикари редко пропускали источники. Они тоже не были до конца эффективны — просто слишком эффективны, чтобы иметь с ними дело.

Рядом ковылял, загребая башмаками песок, сержант Магнульф. Плечи его едва заметно поникли. Даже железная воля старого служаки, не поколебавшаяся ни единожды за все годы дьёндьёшской войны, дала здесь слабину.

— Напомните мне, сержант, — окликнул его Леудаст. — Напомните, какого рожна конунг Свеммель возжелал отнять здешние края у кого бы то ни было. Напомните, почему их не отдают с приплатой первому, у кого дурости хватит попросить.

Магнульф пронзил его взглядом.

— Эффективней надо язык придерживать, солдат, — промолвил он ровным голосом. — Я-то знаю, что ты не хотел называть дурнем конунга Свеммеля, но если кто услышит, то может так подумать. Ты же не хочешь этого, а?

Леудаст задумался. Если его арестуют за измену конунгу, то отправят из зувейзинских пустынь на родину, и ему больше не придется опасаться чернокожих, которые только и мечтают спалить его — или, если верить слухам, перерезать глотку и выпить кровь. С другой стороны, тогда им займутся допросчики Свеммеля. От зувейзин можно ускользнуть. От допросчиков… нет.

— Спасибо, сержант, — ответил он в конце концов. — Придержу язык.

— Уж надеюсь. — Магнульф утер пот со лба рукавом мундира. Ункерлантцы называли цвет своей униформы «сланцево-серым», но к здешним камням, окрашенным в самые гнусные оттенки желтого, он не слишком-то подходил. Это тоже казалось Леудасту малоэффективным, но солдат решил держать язык за зубами. — Я даже отвечу на твой вопрос, — продолжал сержант. — Конунг желает владеть этой землей, потому что прежде она принадлежала Ункерланту, и так оно должно быть. А зувейзины не хотят нам ее отдавать, потому что здешними краями проходит дорога дальше на север, в более благодатные земли.

— А на севере вообще-то есть более благодатные земли? — спросил Леудаст, вновь распустив язык. — Или эта убогая пустыня так и тянется без конца и края?

— Говорят, что дальше не все так скверно, — ответил Магнульф. — Должно быть, правду говорят — иначе откуда бы зувейзины набрали столько солдат, чтобы бросить против нас?

В этом был смысл.

Вместе со своим взводом Леудаст шагал на север. Тут и там среди камней пробивались колючие кусты, но другой растительности не было заметно. И живности тоже — лишь змеи и скорпионы попадались на пути да изредка бледные лисички с огромными ушами. Над головами кружили стервятники, раскинув крылья, словно драконы. Стервятники полагали, что ункерлантская армия найдет в пустыне свою погибель. Леудаст не был уверен, что они ошибаются.

Он проковылял мимо дохлого бегемота. Зверя сразил не вражеский луч — на туше не было следов огня. Быть может, бегемот отбросил копыта от натуги, пытаясь сдвинуть с места броневую попону, орудие и седоков. Леудаст, сам уже готовый отбросить копыта, посочувствовал несчастному зверю. Армия могла похвалиться собственными стервятниками: броню и упряжь с павшего зверя уже сняли.

— Вон уже передовая! — Магнульф ткнул пальцем вперед.

Среди валунов прятались, скорчившись в три погибели, ункерлантские солдаты, постреливая по заграждавшим путь зувейзинам. Леудаст едва успел нырнуть за камень, чтобы оттуда двинуться вперед уже ползком, как один из его товарищей с воплем рухнул, зажимая пробитое плечо. Этот край был словно создан для обороны, здесь горстка людей могла задержать армию — чем, собственно, и занималась.

— Давайте, новенькие, занимайте места! — кричал офицер. — Мы скоро вышибем этих ублюдков с позиции, вот увидите!

Он приказал солдатам, уже освоившимся на передовой, обойти с фланга передовой пост чернокожих.

Леудаст открыл огонь по укрывшим врага скалам. Поразил ли его луч хоть кого-то, он не мог сказать. Во всяком случае, он не позволил зувейзинам поднять головы, покуда товарищи солдата заходили в их правый фланг.

Но там их ждала новая засада. Небольшой отряд зувейзин не открывал огня, надеясь, должно быть, вызвать на себя именно такую атаку. И они остановили ее. Спустя несколько минут ункерлантцы начали возвращаться на передовую. Некоторые волокли на себе пораженных вражескими лучами.

Когда зувейзины попытались атаковать в ответ, их отбили. Леудаста это обнадежило — покуда офицер не рявкнул:

— Это нам полагается наступать, прах побери, а не черножопым!

— Ты это зувейзинам скажи — может, они не знают, — пробормотал кто-то поблизости от Леудаста.

Солдат решил, что вести такие речи вслух до опасного неэффективно, но доносить не собирался. В этот момент он был вполне доволен, что может удерживать позицию, а не отступать.

Он отхлебнул из фляги. Воды не хватит надолго, а лозоходцы не сумели разыскать новые родники кроме тех, что уже значились на карте. Леудаста это не удивляло: самый лучший лозоходец не отыщет источника там, где нет воды. Это значило, что армии приходилось полагаться на известные колодцы и на те припасы, что могли перевезти становые караваны и вьючные животные. Судя по тому, какие толпы чародеев роились вокруг становых жил, зувейзины сделали все возможное, чтобы перерезать дороги. Это солдата тоже не могло успокоить.

Потом он перестал тревожиться из-за таких мелочей, как шанс умереть от жажды в ближайшие дни. Слева, со стороны заката, послышался грохот рвущихся среди камней ядер. Леудаст привычно вжался в землю. По пятам канонады неслись радостные клики на незнакомом языке и отчаянное, внятное: «Зувейзины! Зувейзины на фланге!»

— Верблюды! — Сержант Магнульф сделал из этого слова ругательство столь же гнусное, как Леудаст незадолго до этого из «эффективности». — Ублюдки опять обошли нашу кавалерию с тыла! — — Он выплюнул еще несколько проклятий более привычного рода, потом взял себя в руки. — Ну ладно. — Сержант глянул на запад, оценивая, как близко удалось подобраться наступающим. — Отходим! — заорал он. — Отходим, разворачиваем строй, выходим из-под продольного огня! Любой ценой надо удержать родник!

Он тоже вспомнил о воде, хотя и по-иному, чем Леудаст. В этом выгоревшем краю не думать о воде было невозможно. Зувейзины, можно было не сомневаться, тоже о ней помнили и нацелились именно на родник. По крайней мере, Магнульф думал — а это больше, чем можно было сказать об ункерлантских офицерах.

Леудаст торопливо переполз к большому камню, прикрывавшему от атаки с запада. Как бывает, когда отряд обходят с фланга, некоторые солдаты запаниковали, бросившись в тыл. Как случается всегда, они заплатили за несдержанность: зувейзинские лучи скосили их.

Торжествующе завывая, чернокожие устремились вперед. Леудаст прожег чернокожего, который неосторожно высунулся из-за камней. Рухнули еще несколько зувейзин — иные вопили от боли, другие были мертвы. Обнаружив, что еще немало ункерлантцев продолжает сопротивление, противник тоже начал продвигаться перебежками от валуна к валуну.

Вокруг Леудаста продолжали рваться снаряды, осыпая солдата песком и щебнем. Должно быть, зувейзины привезли на вьючных верблюдах разборные катапульты. Леудасту хотелось врыться в землю, залезть в нору и прикрыться крышкой. Но рыть было нечем. А если он так и будет корчиться в страхе под камнем, зувейзины смогут просто подойти и прожечь его насквозь.

Понять это было несложно. А вот заставить себя подняться на колено и открыть огонь — куда трудней. Но Леудаст справился. Ему показалось, что он ранил еще одного зувейзина, но удержать позицию все равно не удавалось — чернокожие продолжали наступать. Леудаст перебежал к следующей скале, потом к следующей.

— Мы должны удержать источник! — заорал офицер, только теперь сообразив то, что Магнульф понял сразу. — Если мы его потеряем, с ним мы теряем контроль над всей пустыней!

Он начал снимать людей с передовой, перебрасывая их на рвущийся под атакой фланг.

Но этого было недостаточно. Даже Леудаст понимал, что этого будет недостаточно. Зувейзины — тем более. Они знали, чем кончится для ункерлантцев потеря источника. Чернокожие действовали хитрей, чем дёнки, хитрей, чем даже фортвежцы. Когда они наносили удар — он был нацелен в самое сердце и силен.

Леудаст прикинул, хватил ли ему воды, чтобы доползти до ближайшего чистого источника. Тот находился далеко на юге — ужасающе далеко, когда бежишь, а торжествующий враг наступает тебе на пятки. Может, удастся долить флягу прежде, чем чернокожие оттеснят их от колодца?

Снова с неба обрушились ядра — но теперь уже на зувейзин. При виде драконов разлетелись стервятники. Один из ящеров заложил вираж, и Леудаст увидал, что спина его выкрашена сланцево-серым: ункерлантский цвет. Теперь пришла его очередь кричать «Ура!», а зувейзин — вопить в смятении. Ункерлантские ядрометы, стоящие далеко за передовой, добавили свои подарки к тем, что сыпали на врага драконы.

За соседним валуном укрылся немолодой мужчина в темно-сером мундире.

— Как дела, рядовой? — спросил он по-офицерски резко.

— Не так скверно, сударь, уже не так, — ответил Леудаст и покосился на новичка. Мундир его ничем не отличался от солдатского, но в петлицах сияла единственная большая звезда. Глаза Леудаста вылезли на лоб. Только один человек во всем Ункерланте имел право носить подобные знаки различия. — Не так скверно, господин маршал, — поправился он, недоумевая, что делает на передовой такой человек, как Ратарь.

— Пока сам не посмотрю, не узнаю, что тут творится, — ответил маршал на незаданный вопрос.

— Т-так точно, сударь, — отозвался Леудаст.

Маршал явился не для того, чтобы наблюдать безучастно. Он пришел сражаться, и жезл его ничем не отличался от солдатских. Вскинувшись, Ратарь пальнул в наступающих зувейзин поверх валуна и счастливо хмыкнул — должно быть, попал. Конечно, он сражался еще в Шестилетнюю войну, а потом в Войну близнецов; получалось, что маршал воюет дольше, чем Леудаст живет на свете.

Оглянувшись, солдат увидал, что Ратарь приволок с собой кристалломанта. Приказы сыпались из маршала непрерывным потоком, и чародей передавал их своим коллегам в тылу. Воля маршала бросала в бой солдат, ядрометы, драконов. Любой, кто позволял себе ослушаться его команд или промедлить с их выполнением, быстро жалел об этом.

Впервые с того часа, как нога его ступила в пустыни Зувейзы, Леудаст начал надеяться на лучшее. До сих пор военная кампания велась ункерлантцами ни шатко ни валко. Слушая четкие команды Ратаря, солдат решил про себя, что с этим теперь покончено.

День в Громхеорте был праздничный — день рождения эрла Брорды. Теперь в замке Брорды восседал альгарвейский комендант, но отменить праздник он не рискнул. А может, не хотел восстановить против себя фортвежцев, которыми правил, хотя Эалстану трудно было представить себе альгарвейца, который даст хоть грош за доброе мнение жителей Громхеорта. Скорей всего, оккупанты просто поленились менять положение дел, которое нашли при вступлении в город.

Как бы там ни было, Эалстан только порадовался, что в школу можно не ходить. Альгарвейские неправильные глаголы успели ему осточертеть еще сильней старокаунианских. Кроме того, с первыми осенними дождями из земли полезли грибы.

Фортвежцы обожали грибы — неудивительно, учитывая, какое количество вкуснейших разновидностей росло в их краях. Они ели грибы сырые, грибы сушеные, грибы маринованные, ели их в салатах и с оливками, ели по любому поводу и без оного.

На рынке уже было полно грибов, но Эалстан, как почти любой фортвежец, был убежден, что собранные им лично окажутся вкусней покупных. Как почти любой фортвежец, он твердо знал разницу между съедобными грибами и ядовитыми: отец, как и школьные учителя, придерживался убеждения, что хорошо надранное седалище улучшает кровоснабжение мозга. Так что, вооружившись полотняным мешком, Эалстан вместе с кузеном Сидроком отправился в лес попытать счастья.

— Здорово будет выбраться из города, — заметил Сидрок и, понизив голос, добавил: — И от клятых рыжиков куда подальше уйти — тоже.

— Чтобы я с тобой еще спорил? — возмутился Эалстан. — Да никогда. Надеюсь, что нас выпустят из города. Блокпосты еще стоят.

Однако альгарвейские солдаты на блокпосте у западных ворот отмахнулись от мальчишек, едва завидев мешки.

— Грибы? — только и спросил один из них.

Эалстан с Сидроком кивнули. Альгарвеец высунул язык и скорчил жуткую гримасу, демонстрируя, что думает о грибах, и проговорил что-то на родном языке. Товарищи его со смехом закивали. Они тоже не ели грибов.

— Нам больше останется, — пробормотал Эалстан, отойдя подальше от шлагбаума, чтобы солдат его не услышал.

Сидрок снова кивнул.

Вскоре кузены разошлись в разные стороны — так они принесут домой больше разных грибов, чем если будут наступать друг другу на пятки. А еще они так не станут ссориться, разом заметив один и тот же аппетитный гриб. Братья уже не раз вздорили из-за грибов. Пока не набрались ума.

Порой Эалстан видел в стороне других грибников, склонившихся на поляне или у корней дерева. В помощники им он не навязывался. Некоторые люди обожают болтать и обмениваться находками, но большинство грибников — народ мрачный, а главное — жадный. К самому юноше это тоже относилось. Если юная красавица выйдет из леса и захочет ему помочь, он ей, может быть, и позволит. Эалстан посмеялся над своими мыслями. Идея ему понравилась, но он понимал, насколько она нереальна.

Собирая башмаками росу, а коленями — грязь, Эалстан потихоньку двигался на север. Одна из причин, почему он любил ходить по грибы — не считая того, что добычу можно съесть, — заключалась в том, что никогда не знаешь, что попадется тебе на пути. Он бросил в мешок пару сыроежек — просто так, чтобы не возвращаться домой уж совсем с пустыми руками. Съедобные грибы, но не более того.

А вот лисички — это уже гораздо лучше! Эалстан собрал немного желтых ради аромата и немного алых, потому что их обожал отец, хотя самому юноше они казались островатыми. Потом на прогалине он наткнулся на целую купу ярко-оранжевых каунианских императорских грибов. Прежде чем сорвать, Эалстан осмотрел грибы очень внимательно — их легко было перепутать со смертельно ядовитыми погубниками и желчными грибами. Только уверившись, что добыча съедобна, он отправил ее в мешок. Вкусно будет!..

Когда же ему попался синий молочник, Эалстан чуть не запел. На вкус гриб был так себе, но мать всегда в ладоши хлопала, когда кто-нибудь приносил его домой, потому что его мякоть придавала любому блюду весьма экзотический цвет.

А потом ему попалась рощица, где на стволах, особенно с южной, тенистой стороны, густо росли вешенки и «ослиные уши». Особенно хороши были вешенки: молоденькие, серо-белые, а не пожелтевшие от старости и жесткие. Эалстан перебирался от дерева к дереву, срывая все, до чего мог дотянуться, — некоторые грибы росли так высоко, что допрыгнуть до них не удавалось. Интересно, подумал он, с чем придет домой Сидрок? Наверное, чего-нибудь совсем другого наберет…

Он так увлекся, что не заметил, что кто-то забрел в ту же рощицу и собирает грибы на другом боку могучего дуба, покуда они не попытались обойти дерево разом и едва не столкнулись. Эалстан отскочил, чуть не выронив мешок с грибами. Второй грибник — тоже.

Им оказалась девушка, каунианка его лет.

Оба нервно рассмеялись.

— Ты меня напугала, — выпалил Эалстан, ткнув пальцем, и девушка эхом повторила его слова.

Они рассмеялись снова.

— Тут хватит нам обоим, — заметил юноша, и каунианка кивнула.

Она была едва ли на год его старше. Стараясь не глазеть уж слишком откровенно, юноша окинул взглядом ее фигуру, которую каунианские тугие штаны и рубашка демонстрировали куда более явно, чем свободные, длинные платья фортвежек. На коленях засыхала грязь — девушка явно пришла в лес с той же целью, что и Эалстан.

— Верно. — Она кивнула вновь, тоже глядя на его грязные колени, и внезапно показала на мешок в его руках: — Что у тебя там? Может, поменяемся, чтобы побольше разных грибов принести домой?

Фортвежские кауниане обожали грибы не меньше самих фортвежцев.

— Ладно, — согласился Эалстан, широко улыбнувшись, и достал из пешка пару ярко-оранжевых грибов. — На что меняешь эти императорские? Тебе они в самый раз будут.

Девушка пристально глянула на него из-под ресниц. Кауниане, вспомнил юноша, бывали обидчивы на недоброе, по их мнению, слово — или даже на доброе слово, да не по-доброму сказанное. Но Эалстан, по-видимому, прошел проверку, потому что девушка, кивнув, достала из своего мешка горсть тускло-бурых грибов.

— Я нашла под сухой листвой эти «рога изобилия». Если тебе они по вкусу…

— Давай, — согласился он, и они поменялись. — Зоркие у тебя глаза, — продолжил юноша, — раз ты их заметила. Порой вся поляна ими зарастет, а ты идешь и не замечаешь, так они с листвой сливаются.

— Верно. И со мной так бывало. — Каунианка тут же поправилась с типичным для ее племени занудством: — Пару раз бывало, что я замечала это. Кто знает, сколько раз я проходила мимо, так и не заметив.

Разговор плавно перешел на грибы, а попутно и почти нечаянно — на самих грибников. Эалстан узнал, что девушку зовут Ванаи, что живет она в Ойнгестуне и пошла по грибы на восход от родного поселка, как юноша — на закат от Громхеорта.

— И как у вас обстоят дела? — спросил он. — Рыжики себя получше ведут, чем в городе?

— Едва ли, — невесело ответила Ванаи и добавила единственное слово по-кауниански. Слово это Эалстан знал: «варвары». Порой кауниане применяли его к соседям-фортвежцам, но, услышав, что им припечатали альгарвейцев, Эалстан фыркнул и захлопал в ладоши. Ванаи внимательно глянула на него.

— Хорошо ли ты владеешь каунианским? — спросила она на родном языке.

— Знаю то, что учил в школе, — ответил он тоже по-кауниански, впервые порадовавшись, что не спал на уроках. Всего пару часов назад он смеялся над своими мечтами — отправившись по грибы, встретить прекрасную девушку. Вот и сбылась мечта… хотя девушка и каунианка.

— Ты хорошо говоришь на нашем языке, — заметила она, вновь переходя на фортвежский. — Не бегло, как на родном, но грамотно.

Эалстан оценил похвалу именно потому, что отмерена она была столь тщательно.

— Спасибо, — ответил он.

Потом юноше вспомнилось, как альгарвейский солдат приставал к беззащитной каунианке, разбиравшей завалы на улицах Громхеорта. Внезапно, будто пораженный боевыми чарами, он осознал, что в жизни прекрасных девиц есть особенные опасности.

— Надеюсь, они тебя не… оскорбили, — проговорил он с осторожностью.

Ванаи почти сразу поняла, что он пытается сказать.

— Не слишком, — отмахнулась она. — Оклики, насмешки, ухмылки — ничего такого, чего я не снесла бы от фортвежцев. — Девушка покраснела; на светлой коже это было особенно явственно. — Я не имела в виду тебя. Ты был отменно вежлив.

— Кауниане — такие же люди, как мы, — ответил Эалстан, вспомнив одну из любимых отцовских приговорок.

Иногда юноше казалось, что он понимает, почему отец так часто повторяет эти слова. Кауниане обитали в Фортвеге со времени своей древней империи, хоть ныне фортвежцы намного превосходили их числом. Далекие предки юноши не знали ни каменных замков, ни театров, ни акведуков, когда вошли в эту страну. Возможно, потому они и презирали кауниан так отчаянно, что древнее племя заставляло остальных сомневаться в собственной принадлежности к роду людскому.

— Ну конечно! — воскликнула Ванаи.

Но «конечно» далеко не для всех, и оба грибника это понимали. Многие фортвежцы не считали кауниан за людей; многие кауниане отвечали им тем же. Ванаи поспешно сменила тему разговора.

— Ты сказал, твой брат в плену у них? Должно быть, твоей семье пришлось тяжело. Он здоров?

— Пишет, что здоров, — ответил Эалстан. — Альгарвейцы позволяют им написать одно письмо в месяц, так что мы почти ничего не знаем. Но он жив, и слава за то силам горним!

Что бы стал он делать, узнав, что Леофсиг мертв, юноша представить не мог. Он собирался уже продолжить беседу, когда неподалеку мужской голос окликнул:

— Ванаи, где ты?! Смотри! Я нашел…

Что бы там ни нашел незнакомец, слово было Эалстану незнакомо. Юноша же решил, что нашел неприятностей на свою голову. Отец Ванаи? Или ее брат? Или, спаси и сохрани, муж? Ему показалось, что она слишком молода для замужества, но он мог и ошибиться — катастрофически.

— Я здесь, дедушка! — крикнула Ванаи, и Эалстан расслабился: еще не хватало старика бояться!

Да и не вызывал страха показавшийся минуту спустя старик. В руке он сжимал здоровенный гриб-дождевик: последнего слова Эалстан, надо полагать, и не уловил в каунианской речи.

— Дедушка, — промолвила Ванаи на родном языке, — се Эалстан из Екабпилса. — Так в древности именовался Громхеорт. — Мы менялись грибами. — Она перешла на фортвежский: — Эалстан, это мой дед Бривибас.

Старик поглядел на Эалстана, как на бледную поганку или на мухомор.

— Надеюсь, он к тебе не приставал, — бросил он Ванаи на каунианском.

Юноша с первого взгляда понял, что Бривибас — из тех кауниан, кто привык сразу думать худшее о своих соседях.

— Я не приставал к ней, — проговорил он на лучшем своем каунианском.

Лучшего оказалось недостаточно — Бривибас поправил его произношение. Ванаи оскорбленно глянула на деда.

— Он вовсе не приставал ко мне, — воскликнула она для вящего впечатления по-фортвежски. — Он хорошо отзывался о нашем народе.

Старик окинул взглядом Эалстана, потом за компанию — внучку.

— Могу представить, почему, — отрезал он. — Пойдем. Пора возвращаться.

— Иду, — покорно отозвалась Ванаи и обернулась: — До свидания, Эалстан! Беседа наша была приятна, а обмен — выгоден.

— И я так подумал, — ответил юноша по-кауниански. — Рад был с тобой познакомиться. И с вами, сударь, — добавил он ради Бривибаса.

Последнее было ложью, но, как выражался отец, ложью пользительной: она оттеняла грубость старика. Ванаи обязательно заметит. Даже Бривибас может устыдиться.

Однако не устыдился. Старик зашагал на запад, в сторону Ойнгестуна. Ванаи последовала за ним. Эалстан смотрел ей вслед, покуда девушка не скрылась среди деревьев, а потом сам двинулся домой.

Он усмехнулся. День прошел куда веселей, чем могло бы случиться, если бы они с Сидроком собирали грибы вместе.

— Это уже похоже на дело! — повторял Талсу всем, кто готов был слушать, когда передовые части елгаванской армии прорвались сквозь восточные предгорья хребта Братяну. Солдату казалось, что очень скоро он и его товарищи преодолеют гряду холмов и вырвутся на равнины южной Альгарве. Если все пойдет по плану, скоро они засыплют ядрами Трикарико.

Жаль только, что фортвежцы не дали отпора рыжикам. Тогда их войско соединилось бы с армией, в которой воевал Талсу, и вместе они рассекли бы Альгарве напополам. Таков был план — или надежда — когда Елгава вступила в войну. Теперь королю Доналиту и его союзником придется довольствоваться меньшим.

Смилшу ткнул товарища локтем под ребра:

— Что именно на дело-то похоже? Что у нас теперь командир с головой на плечах или что мы движемся вперед, вместо того чтобы топтаться на месте?

— А тебе не кажется, что тут есть связь? — огрызнулся Талсу.

— Меня не спрашивай, — ответил его приятель. — Вон Варту стоит — у него и выясни.

— Ну я же еще с вами, — отозвался Варту, криво усмехнушись.

После безвременной и унизительной кончины полковника Дзирнаву его лакей мог бы вернуться в хозяйское поместье, чтобы прислуживать наследнику графа. Однако он предпочел остаться в полку простым солдатом. Что это может сказать о манерах молодого графа, Талсу предпочитал не думать: просто позор, что сын Дзирнаву пошел в своего родителя.

— А вот, кстати, одна из причин, почему я еще с вами, — продолжал бывший лакей, мотнув подбородком.

— Давайте, ребята, пошевеливайтесь! — весело вскричал полковник Адому.

Титуловался он маркизом, но к высокому званию своему относился менее серьезно, чем большинство елгаванских дворян. Полковнику едва стукнуло сорок, и он не просто держался в одном строю с рядовыми, но еще и подгонял их.

— Вперед, вперед, и рассыпайтесь! Еще не хватало, чтобы клятые рыжики накрыли нас одним залпом!

Даже наступая в рассыпном строю, Талсу нервно оглядывался. Альгарвейцы отступали по сжатым полям, и на стерне едва мог укрыться пластун. Штатские бежали вместе с отошедшими войсками и скот забрали с собой. Над полем стояла зловещая тишина — только хрустели под башмаками сухая трава да жнивье, да ветерок порой ерошил листву.

Полковник Адому указал на грушевый сад в полумиле впереди.

— Вон там они нас поджидать станут, дети ста отцов. Надо будет отыскать способ во фланг им зайти — напрямую переть нам слишком дорого станет.

Талсу поковырял пальцем в ухе: не послышалось ли ему? Дзирнаву бросил бы своих солдат в лобовую атаку на рыжиков и не подумал бы о расплате, тем более что платить не ему. Впрочем, теперь он поплатился сам.

Роту, в которой служил Талсу, полковник Адому отослал на правый фланг — искать дорогу вокруг грушевого сада.

— Давай, прибавь ходу, — обратился Талсу к русившему рядом приятелю. — Чем быстрей мы движемся, тем трудней им целиться.

— Да с такого расстояния в нас попасть непросто, — ответил Смилшу. — За две-три версты человека подпалить обычным пехотным жезлом можно, только если повезет. А спалить насмерть — если очень повезет.

Словно в опровержение его слов, рухнул, зажимая перебитую ногу и ругаясь, один из елгаванцев. Однако в основном лучи альгарвейских жезлов били мимо или слишком рассеивались, чтобы нанести серьезные раны. Несколько выстрелов подпалили сухую траву. Талсу чуть не заорал от радости — дым тоже поглощал боевые лучи.

И тут под ногами елгаванского солдата с грохотом и племенем взорвалось зарытое в землю ядро. Бедолага едва успел вскрикнуть, прежде чем чародейная сила пожрала его плоть. Остальные бойцы замерли на месте.

Талсу застыл, словно в землю вкопанный.

— Эти штуки по одной-две не ставят, — пробормотал он. — Где одна, там и сотня. Или тысяча.