Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Приключения Пенрода

ModernLib.Net / Детские / Таркинтон Б. / Приключения Пенрода - Чтение (стр. 1)
Автор: Таркинтон Б.
Жанр: Детские

 

 


Таркинтон Б
Приключения Пенрода

      Б. Таркинтон
      Приключения Пенрода
      Глава I
      ПЕНРОД И ЕГО СОБАКА
      Пенрод сидел на заборе, а его маленький пес по имени Герцог с самым очаровательным и беззаботным видом взирал на хозяина. "Тебе-то хорошо!" бросив на собаку угрюмый взгляд, подумал Пенрод.
      Мрачное настроение отражалось в каждой черте его лица. Конечно, как и всякий нормальный мальчишка, двенадцатилетний Пенрод Скофилд давно уже умел владеть собой и в присутствии взрослых мог напустить на себя самый беззаботный вид, чего бы это ему ни стоило. Но сейчас вокруг не было никого, кроме верного Герцога, и он, не боясь взрослых, которые вечно пристают со своими нотациями, дал волю съедающей его ярости. Жгучей, всепоглощающей ярости, причиной которой было творение некоей миссис Лоры Рюбуш.
      Эту Лору Рюбуш - чего Пенрод совершенно не разделял - уважали чуть ли не все в их городке. А мать Пенрода вообще души в ней не чаяла, и они были закадычными подругами. Сама же миссис Рюбуш просто жить не могла безо всяких благотворительных сборищ и изящной словесности. И вот, одержимая страстью и к тому и к другому, она недавно скроила что-то вроде инсценировки "Рыцарей Круглого стола". Разница заключалась в том, что в ее пьесе действовали не взрослые рыцари, а дети. Она так и называлась - "Маленькие рыцари Круглого стола", и представление с декламацией и шествиями юных рыцарей должно было состояться сегодня днем в зале "Женского клуба искусств и ремесел". Весь сбор от продажи билетов миссис Рюбуш передавала "Обществу развития цветных детей".
      А ведь неделя школьных занятий и без того была тяжким испытанием. К концу ее душа Пенрода неизменно утрачивала многие из черт, свидетельствующих о высоком предназначении человека. Все же обычно перед наступлением выходных он сохранял хоть немного доброты и мягкости. Сегодня жестокий удар судьбы испепелил и эти последние крохи добродетели. Дело в том, что в предстоящем спектакле ему предстояло играть ведущую роль, и избежать этой участи не было никакой возможности. А это значило, что ему придется вслух произносить слащавые стишки, которыми в пьесе миссис Рюбуш изъясняется болван по имени сэр Ланселот-дитя.
      После каждой репетиции Пенрода посещала мысль, что час пробил и пора покинуть родные края. Да он бы и сбежал, но десять дней назад дело приняло иной оборот, и можно было надеяться, что ничто не омрачит выходных. У миссис Лоры Рюбуш разыгралась такая сильная простуда, что предполагали воспаление легких. Никто не сомневался, что спектакль отменят. А она умудрилась справиться с болезнью так быстро, что даже репетицию не пришлось переносить, и мир для Пенрода снова померк. Какое-то время он лелеял планы членовредительства, - ведь, если он изуродует себя, его придется освободить от роли сэра Ланселота-дитя. Но, предприняв несколько не слишком решительных попыток в этом направлении, он понял, что на подобные страдания не способен. Итак, пути к спасению не было. Час спектакля близился. И бедному Пенроду оставалось только сидеть на заборе и, предаваясь тоске, с завистью взирать на беззаботного Герцога.
      Несмотря на громкое имя, Герцог явно не принадлежал ни к одному из знатных собачьих родов. Маленький, неказистый, с седой бородкой и бакенбардами неопределенного цвета, он больше всего напоминал старого почтальона. И все-таки Пенрод завидовал Герцогу. Не приходилось сомневаться, что ему-то никто никогда не предложил бы роли сэра Ланселота-дитя. А значит, Герцог мог распоряжаться своим временем как угодно. Неизвестно, правда, что сказал бы по этому поводу сам Герцог. Ведь Пенрод довольно часто ущемлял его свободу.
      Сидя на заборе, мальчик мысленно посылал проклятия в адрес ненавистного спектакля. Это была тирада без существительных. Пенроду хватило и прилагательных, и уж ими-то он щедро наделил события, которые должны были развернуться в ближайшем будущем. Нагнетая эпитеты, он придал картине предстоящего спектакля столь омерзительные черты, что тоска, и без того им владевшая, достигла крайней степени. Вопль, леденящий душу, вырвался из его груди. Верный Герцог испуганно вскочил. Подняв ухо, он с тревогой следил за хозяином. А тот злобным голосом продекламировал:
      Вот я, сэр Ланселот-дитя,
      И нежен, робок, добр, хотя
      Ведь молод я, я лишь дитя,
      Я нежен, робок, добр... С-собака!
      Все, кроме "с-собаки", принадлежало гению миссис Лоры Рюбуш и воссоздавало образ сэра Ланселота-дитя, каким он виделся автору. Вложив в декламацию изрядный запас ярости, Пенрод чуть-чуть успокоился. Он спрыгнул с забора и с задумчивым видом вошел в сарай, пристроенный к конюшне. Тут на цементном полу валялись старые ведра, банки из-под краски, дырявый шланг для поливки, вытертые ковры, сломанная мебель и прочий хлам, который почему-то осел тут, на полпути к помойке.
      Добрую четверть сарая занимал высокий ящик, пристроенный к стене. Сверху он был открыт и предназначался для опилок, которыми посыпали пол в стойле, пока была жива лошадь. Но после того как два года назад лошадь пала, этот замечательный ящик, который возвышался в сарае подобно башне, оказался в распоряжении Пенрода. И пока мистер Скофилд-старший, говоря его собственными словами, "подумывал об автомобиле", ящик верой и правдой служил сыну. Он стал для Пенрода и крепостью, и конторой, и кабинетом.
      На передней стенке ящика еще можно было прочесть полустершуюся надпись: "Фирма "Кролик". Пенрод Скофилд и К°. Справки о ценах", из чего явствовало, что юный владелец ящика-крепости был не чужд коммерции.
      Это предприятие он затеял год назад. Оно сулило самые блестящие перспективы и даже принесло доллар тридцать восемь центов чистого дохода. Картины, одна другой прекраснее, уже рисовались в воображении Пенрода, когда внезапно разразилась катастрофа. Она свела на нет все усилия. От злого рока не уберег ни отличный замок на двери сарая, ни бдительность Пенрода, который самолично нес охрану своего имущества. Двадцать семь кроликов и бельгийских зайцев, все, как один, сложили головы в одну ужасную ночь.
      Они пали не от руки человека. Бродячие коты, известные изощренным коварством, были всему виной. Подкопав опилки со стороны бывшего стойла, они пробрались в ящик. Трагедия, разыгравшаяся там, еще раз подтвердила, что коммерция - та же война; в ней есть свои жертвы и свои победители...
      Пенрод взобрался на бочку и, встав на цыпочки, дотянулся до верхнего края ящика. Чуть ниже в дереве было пропилено отверстие. Воспользовавшись им, как стременем, Пенрод оседлал край ящика, потом перебрался внутрь. Теперь он стоял на плотно спрессованных опилках, и из ящика виднелась только его голова.
      Герцог за хозяином в сарай не последовал. Он остановился у дверей и, понурив голову, чего-то ждал с совершенно обреченным видом. Тем временем Пенрод, повозившись в темном углу ящика, извлек оттуда корзину, обе ручки которой прихватывались длинной веревкой. Протянув веревку через катушку, которая была примотана проволокой к балке под потолком, Пенрод спустил это немудрящее изобретение вниз.
      - Дзинь-дзинь! Люфт подан! - торжественно объявил он.
      Произнося это, Пенрод Скофилд отнюдь не хотел подчеркнуть, что изобретенную им лебедку сильно мотает при подъеме и спуске. Он имел в виду не "люфт", а "лифт", но, будучи натурой широкой, он не придавал значения таким мелочам, как произношение или правописание.
      Герцог, которому адресовалось это известие, не выразил никакого энтузиазма. Медленно приблизившись к корзине, он почтительно и осторожно потрогал ее лапой. Потом, делая вид, что не понимает, чего от него еще ждут, тявкнул и уселся рядом с корзиной. Напустив на себя победоносный вид, он словно гипнотизировал хозяина. Но все эти уловки Пенрод знал наизусть, и они ничуть не трогали его. Свой "люфт" он считал очень надежным, и паника, которая неизменно охватывала пса перед подъемом, была ему просто смешна.
      - Люфт подан! - неумолимо повторил он. - Ты что, хочешь, чтобы я за тобой спустился?
      Теперь весь вид Герцога свидетельствовал о крайнем расстройстве. Но пес, видимо, еще надеялся выкрутиться. Он снова легонько потыкал лапой в корзину, а когда сверху раздался новый окрик, сделал вид, что не так понял команду. Он улегся на пол и начал с подлинным артистизмом изображать, как люди потягиваются спросонья. Но и это не помогло.
      - Сядешь ты наконец в люфт или нет?! - опять раздался голос хозяина.
      Убедившись, что обстоятельства не предоставляют иного выбора, Герцог наконец решился на отчаянный подвиг. Он прыгнул в корзину и от ужаса застыл в самой неестественной позе, от которой решился избавиться только после того, как был поднят наверх, и, извлеченный из корзины, почувствовал под ногами твердь спрессованных опилок. Тогда Герцог наконец свернулся калачиком. Правда, он еще некоторое время дрожал всем телом, но вскоре целительный сон окончательно избавил его от переживаний.
      В ящике было темно. Какой-нибудь простак предпочел бы отодвинуть деревянную панель, которая прикрывала окно в стене, но у Пенрода было средство куда интереснее. Опустившись на колени, он достал из картонной коробки, в которой когда-то хранилось мыло, керосиновую лампу без стекла и большую канистру с керосином. Лампа немного прохудилась, но течь была столь мала, что причина, по которой такую замечательную вещь отправили в сарай, не укладывалась у Пенрода в голове, и ему оставалось лишь радоваться удаче.
      Он поднес лампу к уху и потряс ее. Вместо плеска он услышал сухое позвякиванье, керосин опять вытек, но это его не обескуражило, в канистре керосина было хоть отбавляй. Он зажег спичку и при ее свете наполнил лампу. Потом он повесил лампу на стену и зажег фитиль.
      Вообще-то предприятие с лампой было не совсем безопасным. Керосин капал на опилки, фитиль, не прикрытый стеклом, коптил, а черные следы на стене ящика свидетельствовали, что пламя изрядно лизало дерево. Но Пенрод уже много раз разжигал свою лампу, и пока все проходило благополучно.
      Наладив освещение, он снова пошарил в опилках. На этот раз он извлек коробку из-под сигар; в ней он хранил с полдюжины курительных изделий собственного производства. Свернутые из коричневой оберточной бумаги и набитые сеном, они выглядели совсем как настоящие сигары. Там же лежали карандаш, ластик и тетрадь, на которой рукой Пенрода было выведено: "Грамматика. Пенрод Скофилд. Седмой клас. Комнота шест".
      Достаточно свободное правописание, которого придерживался Пенрод, заставляло предполагать, что грамматике он отдавал не слишком много сил. Содержание тетради уверяло в этом окончательно. Уже на второй странице, после слов "К наречиям нельзя прибегать в тех случаях, когда...", Пенрод окончательно прервал отношения с сей сухой дисциплиной. Так и не выяснив, в каких случаях нельзя прибегать к наречиям, Пенрод решил перейти от сухой теории к созданию литературного произведения. Заглавие гласило:
      "Гарольд Рамирес - расбойник или Дикая Жизнь среди Сколистых гор".
      Дальше следовала история, не имеющая никакого отношения ни к "седмому класу" ни к "комноте шест".
      Сходство можно было уловить лишь в одном. И тут и там наш сочинитель решительно сметал на своем пути орфографию, пунктуацию и прочие мелочи.
      Глава II
      ТВОРЧЕСТВО
      Создатель "Гарольда Рамиреса" разжег сигару из сена и, усевшись поудобнее, пристроил на коленях тетрадь. Он прислонился спиной к стене и устроился так, чтобы свет лампы падал на бумагу. Потом он перевернул страницу и аккуратно вывел на чистом листке: "
      Глава шест".
      С самым что ни на есть задумчивым видом он зажал сигару в зубах, извлек из кармана складной ножик и начал точить карандаш. Проделал он это почти машинально - так справляется с досадными мелочами быта творец, целиком погруженный в замысел.
      Справившись с карандашом, Пенрод со столь же задумчивым видом вытянул ногу и кончиком ботинка почесал Герцогу бок. Мысли одна другой значительней брезжили в его голове, но безошибочное наитие творца подсказывало Пенроду, что еще не пора. И он терпеливо ждал, когда смутный замысел обретет отточенность и изящество.
      И вот, наконец почувствовав, что вдохновение подступает, Пенрод начал писать. Поначалу дело шло медленно, но чем больше слов ложилось на бумагу, тем сильнее разгоралось воображение, и в какой-то момент из искры, тлевшей где-то в недрах его существа, разгорелся огонь, тот самый огонь, без которого, как известно, давно угас бы светильник изящной словесности. Следует, конечно, заметить, что понятия о словесности и изяществе у юного автора были весьма своеобразные, зато сильные страсти просто кипели:
      "Мистер Уилсон хотел вынуть пистолет, но наш герой скора сказал а также держал под прицелом.
      - Ну пожалуй са мной тебе это не пройдет мой друг.
      - Он с чего-то уверен! - подсмеивался другой и так злобно закусил зубы в свою губу что брызнула кров. - Стану я поссовать перед ним. Простой расбойник какой-то!
      Рамирес прямо подыхал от смеха над такой наглостю и наставил на мистера Уилсона свой автаматичиский пистолет.
      Скоро они от оскорблений пришли в драку и началась агония предсмертья. Уилсон связал его и заткнул кляпом рот уйдя ненадолго. Наш герой пребывал в одиночестве. Ему стало темно и он извивался на полу его укусили крысы и насекомые наползли на него с пола потому что связанный он не мог смыться из такого адского места. Но скоро он своим атлитически сильным языком выпехнул кляп изо рта и даже снял с себя все чем завязал его мистер Уилсон.
      Мистер Уилсон пришел назад надсмеятся над положением беспомощного врага и привел похвастаться толпу своих сыщиков.
      - О, глядите! - сказали они. - Они издивались над Рамиресом и его муками. И дразнили его беспомощностью потому что хитрец Рамирес надел обратно путы и все видели что он такой же как был а он мог сбросить когда захочет.
      - Только поглядите на него! - издивались они - А каким смелым был! Сейчас никто бы ни захотел попасть на его место.
      Скоро Гарольда это разозлило и он с горячими глазами выскочил из пут будто из воздуха.
      - Ха-ха! - усмехнулся он. - В другой раз поведете себя умнее!
      Тут проистекла новая опасная битва. Автоматический пистолет был забран обратно от мистера Уилсона и убил двух сыщиков прямо в сердце. "Ба-бах!" раздалось еще два выстрела из пистолета и еще два сыщика улетели к своему небесному создателю. Теперь в живых были только двое сыщиков и он заколол одного и он улетел к своему небесному создателю потому как наш герой боролся ни на жизнь а на смерть. Теперь там совсем встемнело потому что уже была ночь и взглянув открывался ужасный вид. Все забрызгано кровью и крысы грызут мертвецов...
      Вскоре нашему герою удалось встать спиной к стене и бороться за свою жизнь, ранив мистера Уилсона в живот.
      - О! - сказал мистер Уилсон. - Ты...
      (Тут Пенрод был вынужден поставить многоточие. Ибо если он был не слишком сведущ в вопросах грамматики, то уж во всяком случае знал, что изящная словесность не терпит таких сильных выражений, какие употребил раненый мистер Уилсон.)
      Мистер Уилсон отступил. Ему было больно и рот его осквернился самыми грязными ругательствами.
      - Ах ты... - глумливо издивался он. - Я тебе еще покажу... Гарольд Рамирес.
      - У... - проклинал он Гарольда Рамиреса. - Зачем ты меня загрыз?
      - И меня поранил в живот... - продолжал глумливо издиватса мистер Уилсон.
      Потом они стали хором проклинать и глумливо издиваться. Они спрашивали зачем понадобилось колечить нас?
      - Гарольд Рамирес ты... у тебя башки нет на пличах много воображаешь а сам... как другие.
      Скоро терпение у нашего больше не могло сдерживаться.
      - Если вы не можете держать себя джентельменами - сказал он. - Я ничего вам больше сейчас ни причиню. До лампочки мне ваши ругательства. Теперь вы полетите на небо к своему создателю и сами будете жалеть какие грубые были. Нодеюс вам теперь ни скоро нападет охота чтоб покушаться на Гарольда Рамиреса!
      Насмешливо потешаясь он хладнокровно зажег сигарету и отняв ключи от камеры из кармана мистера Уилсона вышел вон.
      Скоро мистер Уилсон и раненый сыщик проявили смекалку и перевязали свои раны получив возможность встать с пола.
      Этот... - глумливо издивались они вместе. - Он теперь ни уйдет от нас. Пускай нас даже повесят!
      И они снова изрыгнули грязное ругательство.
      Глава сем
      Караван мулов с золотом на спине шел с золотых приисков и ясно виднелся бредущим среди высоченных скал и бездонных пропастей Сколистых гор. Слышался высокий человек с патронтажем и шелковистыми усами. Он страшно ругался потому что тут был притон Гарольда Рамиреса.
      Ах вы... Мулы вы... - глумливо издивался он над невозможностью бедных животных идти быстрее. - Я вам покажу!
      Он изводился все гнуснейшими ругательствами и сказал я вас отстегаю и вообще не сможете ходить неделю.
      Не успели такие гнусные слова вырваться из его губ, как..."
      - Пенрод!
      Это миссис Скофилд, выйдя на заднее крыльцо, звала сына домой. И тут же с разных концов городка почти одновременно раздались свистки, возвещавшие полдень. Спустившись с заоблачных высот, наш романист вновь ощутил себя в ящике с опилками. Рука с карандашом, так и не успев вновь коснуться тетради с историей Гарольда Рамиреса, замерла в воздухе. Переход от творческого парения к суровой реальности вызвал у Пенрода болезненное ощущение. Пока он писал, ему было легче; глаза его сияли и лицо дышало вдохновением. В эти мгновения он и думать забыл, что на свете существует миссис Лора Рюбуш. Не исключена, правда, возможность, что проклятия Пенродовых персонажей, которые он решался выразить лишь многоточиями, адресовались, по сути, именно сэру Ланселоту-дитя. Может быть, и сцена, в которой Гарольд Рамирес расправляется со своими мучителями, тоже адресовалась юному сэру Ланселоту и именно потому была насыщена столь неподдельной авторской страстью. Словом, как бы то ни было, но пока Пенрод писал, тоска отпустила его.
      - Пен-род! - снова раздалось с улицы, и тоска снова вползла Пенроду в душу.
      Он вздохнул, но продолжал неподвижно сидеть на опилках.
      - Пенрод! Мы хотим сегодня позавтракать раньше. Тебе ведь надо еще нарядиться к спектаклю! Иди быстрее!
      Пенрод затаился в своем убежище и хранил гробовое молчание.
      - Пен-род!
      Теперь голос миссис Скофилд звучал громче; она явно приближалась к сараю.
      Пенрод зашевелился. Он задул лампу и с нарочитой покорностью в голосе ответил:
      - Я слышу! Сейчас иду!
      - Поторопись! - раздалось уже тише. Потом он услышал, как хлопнула дверь в кухню.
      Пенрод, не торопясь, наводил порядок в своих владениях.
      Он сложил в сигарную коробку рукопись и карандаш и аккуратно зарыл ее в опилки. Потом положил канистру и лампу в коробку из-под мыла и привел в рабочее состояние лифт, на котором должен был спуститься Герцог. Вслед за этим последнему было категорически предложено занять место в корзине.
      Герцог в ответ стал сладко потягиваться, делая вид, что все еще спит и потому ничего не слышит. Когда же понял, что и этот трюк разгадан, просто отошел подальше и сел спиной к хозяину, уткнувшись мордой в стену. Когда так поступает собака - это равносильно крайней степени протеста. Пенрод приказывал, угрожал, пытался воздействовать лаской, обещал награды. Но Герцог сидел, закатив глаза, и ни на что не реагировал. А время шло. Пенрод унизился до лести и лицемерных комплиментов. Потом, потеряв терпение, снова перешел к угрозам. Герцог не двигался. Он словно окаменел, и в этом чувствовалось отчаяние демонстранта, решившего не сдаваться.
      У входа в сарай послышались шаги.
      - Пенрод! Вылезай сейчас же из этого ящика!
      - Ну, мама!
      - Опять ты залез сюда? - Поскольку миссис Скофилд слышала, откуда доносится голос сына, вопрос ее можно было отнести к разряду риторических. Если это так, - поспешила добавить она, - я скажу папе, чтобы он запретил тебе здесь играть...
      Тут из ящика высунулась голова Пенрода.
      - Я не играю! - возмущенно ответил он.
      - А что же ты делаешь?
      - Я спускаюсь вниз, - обиженно, но со сдержанным достоинством объяснил он.
      - Почему же ты не двигаешься?
      - Со мной тут Герцог. Должен же я его спустить. Или ты считаешь, что я должен оставить бедную собаку здесь? Чтобы она умерла с голоду? Так, да?
      - Протяни его через край, я подхвачу его.
      - Как я его сюда поднял, так и опущу! - решительно сказал Пенрод.
      - Ну, тогда опускай!
      - Опущу, если ты не будешь мне мешать. Иди домой. Я тебе обещаю, что приду через две минуты. Ну, честное слово!
      В его голосе звучало столько мольбы, что мать повернула к дому.
      - Но если через две минуты тебя не будет...
      - Буду!
      Когда она ушла, Пенрод попытался еще раз воздействовать на Герцога словом. Однако вскоре он убедился, что это совершенно бесполезно. Тогда он сгреб его в охапку и, положив в корзину, с криком:
      - Кому на первый этаж, займите места! Отойдите, мадам! Готово, Джим! опустил корзину с собакой на пол сарая.
      Герцог тут же выпрыгнул из корзины и, испытывая бурный восторг оттого, что остался жив, кинулся к хозяину, когда тот вылез из ящика, и облизал ему лицо.
      Пенрод слегка отряхнулся. Он был удовлетворен исходом этой операции. Конечно, предстоящие испытания умеряли его радость, но все же Герцог вполне благополучно спустился в "люфте". Конечно, пес пока немного нервничал, но главное было в другом - Пенрод сумел уговорить мать уйти. Он никогда бы не решился проделать этот трюк - ни при ней, ни при любом другом взрослом. Почему, Пенрод и сам не знал. Не смог бы, и все тут.
      Глава III
      СРЕДНЕВЕКОВЫЙ КОСТЮМ
      Сразу же после завтрака миссис Скофилд и чрезвычайно хорошенькая особа девятнадцати лет по имени Маргарет, которую Пенрод имел счастье называть своей родной сестрой, принялись наряжать его. Это было ужасно, и настроение у него совсем упало. Так, наверное, чувствует себя приговоренный, которого тщательно одевают лишь для того, чтобы отвести на казнь. И вот, отдав себя на волю палачей, Пенрод оказался в материнской спальне перед окном, а обе его мучительницы принялись самым изощренным образом глумиться над ним.
      Первые мгновения он терпел пытки молча. Однако, несмотря на апатию приговоренного, внимательный наблюдатель мог бы заметить, как на его лице все более властно утверждается выражение протеста.
      На последней репетиции миссис Лора Рюбуш пытливым взором оглядела участников представления, одетых в обычные костюмы, и вдруг заявила:
      - Мне бы хотелось, чтобы костюмчики у наших юных актеров были очень праздничные, изящненькие и непременно средневековые. Мы ведь юные рыцари, друзья мои! В остальном, дорогие родители, я полагаюсь на вашу выдумку! Я знаю, у всех у вас замечательный вкус!
      Положа руку на сердце, миссис Скофилд и Маргарет не могли себя назвать знатоками средневековья. Но уж в том, что вкус у них не хуже, чем у остальных родителей, они были уверены. Руководствуясь последним, они и создали Пенроду костюм, которым остались очень довольны. Единственное, чего они теперь опасались, - бурного сопротивления самого сэра Ланселота-дитя.
      Его раздели до нижнего белья и велели тщательно вымыться. Потом они задрапировали его ноги в шелковые чулки, которые были когда-то синими, но после многих лет носки стали почти белоснежные. Кроме всех остальных достоинств, они на ногах Пенрода привлекали внимание своей шириной. Но миссис Скофилд и Маргарет прельщало другое качество: чулки были длинные, а значит, по их мнению, могли заменить трико.
      Верхнюю же часть Пенрода поместили в одеяние столь странное, что ему трудно подобрать название. В 1886 году, когда мать Пенрода была совсем юной девушкой и готовилась к выезду на первый бал, ей сшили платье цвета лососины. После того как она вышла замуж, платье претерпело ряд более или менее серьезных переделок в соответствии с капризами моды. Предпринятая однажды попытка изменить цвет окончательно доконала старый наряд. Выйдя из красильни, оно приобрело столь вызывающий вид, что миссис Скофилд поставила на нем крест. Поначалу она думала пожертвовать его кухарке. Но Делла была ей нужна. Боясь, как бы та не сочла подобный дар оскорблением, миссис Скофилд решила не искушать судьбу. Ведь найти новую кухарку будет не так-то легко.
      И вот после того как миссис Лора Рюбуш заговорила о средневековье, мама Пенрода вспомнила о своем древнем платье. От него остался сравнительно целый и очень узкий верх. Поразмыслив, она решила дать ему возможность последний раз проявить себя во всем блеске. И верх платья, некогда лососиновый, а ныне невыразимого цвета, был водружен на торс сэра Ланселота-дитя.
      Однако, как ни старался старый наряд, он все же не смог целиком выполнить возложенную на него задачу. Прикрыв плечи, грудь и спину юного рыцаря, он все же не достал до чулок, и посредине сэра Ланселота-дитя образовался довольно значительный и не слишком средневековый пробел. Но и эта задача не устояла перед изобретательным женским умом. Чтобы объяснить способ ее решения, придется со всей возможной деликатностью сказать несколько слов о той части туалета мистера Скофилда, которая обычно бывает скрыта от взоров широкой общественности. Дело в том, что изыски модельеров двадцатого века не повлияли на его вкусы, и в холодную погоду отец Пенрода по-прежнему пользовался кальсонами из красной байки. Недавно как раз пришла пора убрать зимнее белье мужа; перебирая его, миссис Скофилд заметила, что оно изрядно износилось. Тут-то на нее и снизошло вдохновение, которое после нескольких взмахов ножниц и недолгой работы с иголкой и ниткой воплотилось в короткие панталоны для сэра Ланселота-дитя. Этот сияющий штрих скрадывал пробел между верхней и нижней частью рыцарского костюма и, несомненно, напоминал что-то старинное. Ну, возможно, и не средневековое, но о джентльменах-то средних лет при виде красной байки каждый должен был вспомнить. Тогда миссис Скофилд снабдила швы этого перелицованного шедевра серебряными кантами. Теперь, придирчиво осмотрев свою работу, она была уверена, что догадаться о происхождении панталон совершенно невозможно.
      Панталоны надели на Пенрода и прикрепили к чулкам английскими булавками; миссис Скофилд и Маргарет решили, что издали это будет не слишком заметно. Пенроду было строго-настрого приказано не наклоняться, после чего его обули в туфли на кожаной подошве, в которых он ходил на уроки танцев. К спектаклю туфли украсили большими красными помпонами.
      - Но если мне нельзя нагибаться, - возразил сэр Ланселот-дитя, и в голосе его звучала ярость, - как же я буду вставать на колени, когда...
      - Как-нибудь встанешь! - перебила его миссис Скофилд, не разжимая рта, потому что во рту она держала булавки.
      На тонкую шею Пенрода нацепили что-то с рюшками и прикололи несколько бантов. Потом Маргарет густо напудрила ему волосы.
      - Нет-нет, все правильно, - успокоила она мать, которой последнее действие показалось несколько чрезмерным. - Я видела на картинах. Во времена колониальных войн все офицеры пудрили волосы.
      - Но, по-моему, сэр Ланселот жил гораздо раньше колониальных войн, - не очень уверенно возразила миссис Скофилд.
      - Ну и ладно, - решительно отмела ее сомнения Маргарет. - Никто об этом и не задумается. Тем более миссис Лора Рюбуш. Думаю, она не очень-то в этом разбирается, хотя, конечно, - добавила она, вспомнив о Пенроде, - пьесу она написала замечательную. Стой смирно, Пенрод! - одернула она автора "Гарольда Рамиреса", который в это время начал изображать нечто напоминавшее судороги. - К тому же, - продолжила она прерванную мысль, - пудреные волосы кого хочешь украсят. Даже наш Пенрод похорошел. Ты посмотри, мама, его просто не узнать!
      В другое время восклицание сестры, быть может, не на шутку обидело бы Пенрода. Но сейчас, услышав его, он даже несколько приободрился, и, не имея возможности поглядеться в зеркало, которого не было поблизости, Пенрод представил себе нечто среднее между пышными одеяниями актеров в постановке "Двенадцатой ночи" Шекспира с участием мисс Джулии Марло и портретами Джорджа Вашингтона. Это его вполне удовлетворило.
      Обрадовал и меч; его одолжил сосед, который был членом общества "Рыцарей Пифии". Меч прикрепили к поясу, потом облачили Пенрода в мантию старую накидку для гольфа Маргарет. Теперь на нее нашили пушистые кружочки из ваты, а кроме того, украсили большим крестом, материалом для которого послужила та же красная байка. Фасон и украшения мантии были навеяны изображением крестоносца на какой-то рекламе, опубликованной в газете. Мантию тоже прикрепили к плечам Пенрода, или, точнее, к плечам бывшего верха от платья миссис Скофилд, английскими булавками. Сзади она свисала до самых пят, спереди же ничто не мешало созерцать рыцарский костюм как в целом, так и в малейших деталях. Теперь наконец Пенроду разрешили подойти к зеркалу.
      Это было стоячее зеркало, и, увидев себя в полный рост, Пенрод немедленно ощутил весь трагизм своего положения. Подросток менее поэтичный и возвышенный, возможно, не обратил бы особого внимания на некоторые несуразности костюма. Но перед зеркалом стоял Пенрод, и сила гнева его была по меньшей мере равна извержению вулкана.
      Возьмите "Тружеников моря" великого Гюго. Прочитав сцену с рыбой-дьяволом, вы получите какое-то представление о том, что за сражение происходило в доме Скофилдов. Однако и Гюго, доживи он до наших дней и вознамерься описать полчаса, которые последовали после того, как Пенрод увидел себя в зеркале, должен был бы изрядно поломать голову над образами. Даже сам мистер Уилсон, подлый, но красноречивый враг Гарольда Рамиреса, тут наверняка зашел бы в тупик. Все выразительные многоточия мистера Уилсона были детским лепетом в сравнении с чувствами, которые заклокотали в груди Пенрода после того, как у него не осталось сомнений: любящие родственники выставляют его на публичное осмеяние; они хотят, чтобы он вышел на сцену в какой-то штуке от платья матери и в чулках сестры!
      Пенрод так хорошо знал обе эти вещи, что ничуть не сомневался: посмотри на него человек хоть с другого конца света, он тут же распознает их. Чулки удручали его даже больше всего остального. Сколько его ни уверяли, что никто не догадается, он не верил. Чем дольше он разглядывал себя в зеркале, тем отчетливее убеждался: каждый дурак поймет, что это не мужская одежда, а дамские чулки! Чулки были ему широки, они топорщились и пузырились, и это на тысячи ладов вопило об их предыстории. Лишь подумав об этом, Пенрод готов был умереть от стыда. И он бушевал, как узник, который надеется, что, отбившись от стражи, избежит позорной казни. Он затих лишь после того, как миссис Скофилд, чьи аргументы были исчерпаны, соединила его по телефону с отцом. Состоялся долгий мучительный разговор, и сопротивление Пенрода было сломлено.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6