Возвращенный рай

      – Не понимаю…
      – И слава Богу, что не понимаешь. Убийства, массовый разбой, схватки между бандами в таких масштабах, которые не встречались со времени чикагских побоищ в двадцатых и тридцатых годах. Вот о чем я говорю.
      – Но, конечно, здесь, на Мандрепоре…
      – Укрыться будет негде, если они решат бросить вызов нашему превосходству. Ты, конечно, окажешься в опасном положении как моя дочь, наследница моей доли в этой империи. Если бы ты стала женщиной Джорге, то риск удваивался бы, утраивался и учетверялся, и неоднократно, в такой же пропорции, в которой возрастает стоимость листьев коки. – Он подался вперед, положил свою большую ладонь на ее кулачок и снова сжал ей пальцы. – Твое будущее обеспечено, Лили. Тебе нет необходимости беспокоиться о нем. Деньги, которые я в течение всех этих лет заработал, лежат на счету в швейцарском банке. Соответствующие документы ты найдешь в моем письменном столе. Обратись к моему юристу в Берне. Он позаботится о том, чтобы перевести счет на тебя, и обещаю, что тебе в жизни больше ничего не понадобится. Но ты должна уехать с Мандрепоры и никогда больше не возвращаться сюда. Если ты останешься здесь, то с тобой случится то же, что произошло с твоей матерью. Я не могу перенести даже мысли об этом.
      У Лили закружилась голова. Она с трудом верила тому, что слышала – значит, всю ее жизнь окружали интриги дельцов наркобизнеса, а она ни разу даже ничего не заподозрила. Ничто в ее жизни не было таким, как она себе представляла. Потрясенная и сбитая с толку, Лили даже не смогла догадаться, что имел в виду Отто, когда заявил, что она может кончить так же, как и ее мать. Только одно четко осознавалось ею среди прочего. Ее отец находится при смерти, и от этого нельзя уйти. Он с этим смирился, спокойно и по-философски, и теперь, насколько это возможно, приводил в порядок свои дела, пока силы и ясность ума не покинули его окончательно. И даже сейчас он, как всегда, заботился о ней, поставил во главу угла ее благосостояние, хотя это требовало раскрытия перед ней своего образа жизни, который прежде он предпочитал хранить в тайне.
      – Ах, папочка! – прошептала она. Худыми пальцами он сжал ее запястье.
      – Обещай мне, Лили. Ты сразу же уедешь, если не раньше…
      – Не знаю… – Несмотря на всю его настойчивость, ей не хотелось давать обещаний у смертного одра, она не была уверена, что сдержит их. – Я уж давно не была здесь, но все, что мне дорого, находится здесь. Все мои воспоминания… все.
      – Воспоминания останутся с тобой. Ты можешь забрать с собой любые личные вещи. Никому они не понадобятся. И, конечно, твои сокровища, о них не следует забывать. Триптих Лили и все другие вещи.
      Вдруг мысленно она вернулась на много лет назад, к другому разговору, не такому роковому, как этот, но не менее устрашающему для нее в том, юном возрасте.
      – Мне надо уехать, Лили. Запомни, что этих сокровищ хватит на выкуп короля. Придет день, когда ты их полюбишь так же, как и я. А если наступят тяжелые времена… – Ясно, что, хотя эти сокровища и очень ценны, они составляют лишь небольшую частичку того, что он теперь может ей оставить. Они всегда представляли собой ее страховку на будущее, а также часть ее привычного окружения. Произведения искусства, которые можно рассматривать и как твердую валюту, но также ценить за их красоту, и за то, что он любил их. Она помнила, как в тот день ее напугала его серьезность, как она хотела прильнуть к нему, потому что он мог, как и мать, исчезнуть навсегда. Но эту мрачную тучку быстро пронесло. Жизнерадостный ребенок погрузился в свои детские забавы, все встало на свои места. Отец уехал – возможно, в деловую поездку, связанную с торговлей наркотиками, как она думала теперь, – но он возвратился. На этот раз такого счастливого конца не будет. Слезы навернулись ей на глаза, и Лили отвернулась, чтобы отец не заметил их.
      – Может быть, тебе стоит перевезти эти вещи уже сейчас, Лили, – предложил он. – Отправь их в Нью-Йорк. Мне было б приятно знать, что они находятся в надежном месте и будут приносить тебе удовольствие. За истекшие годы они доставили мне очень много радости.
      – Посмотрю, что сумею – сделаю, папа, – ответила она, но про себя подумала: начать вывозить вещи еще до того, как он испустил дух? Не могу пойти на это!
      – Хорошо, хорошо. – Его пальцы разжались на ее запястье. Ему трудно далось вести столь длительный и утомительный разговор. – Лили, теперь мне надо отдохнуть. Пригласи, пожалуйста, Бейзила.
      Он опять откинулся на подушки, полузакрыл глаза – помертвевшее, но спокойное лицо. Казалось, он забыл о том, что не добился от нее твердого обещания, или, может быть, изнеможение, одолевшее отца, заставило его смириться. Наконец-то он поведал ей всю правду о Мандрепоре. Теперь осталось убедить Лили в том, что здесь ее подстерегают смертельные опасности.
      Отто, который когда-то без малейшего колебания посылал на смерть детей инородцев; Отто, чья деятельность в наркобизнесе в течение долгих лет привела к краху и гибели многих людей, загорелся желанием – даже проникся навязчивой идеей – оградить от опасности собственную дочь. Он считал это своей священной обязанностью. В этом заключалось его последнее страстное желание.
 
      Телефон на письменном столе Джорге Санчеса залился обычным прерывистым тревожным звонком.
      Джорге выругался, перегнулся над кипой бумаг, лежавших перед ним, чтобы взять трубку. Бумаги представляли собой документы, относящиеся к его компании в Майами – «Каррибеан трейдинг» – им приходилось уделять уйму времени и внимания. Он тщательно выполнял эту работу, несмотря на тот факт, что щедро подкармливал полицейских типа Гарсиа на обоих концах деловой цепочки. Никогда не узнаешь, когда появится новый выскочка и заинтересуется его делишками. Конечно, с такой помехой всегда можно справиться. Были случаи, когда чересчур усердные таможенные чиновники исчезали так же, как это происходило в Майами с не очень лояльными коллегами или соперничающими дилерами, которых связывали по рукам и ногам, изрешечивали пулями и запихивали в мешки для мусора или картонные коробки. Но здесь, на Мандрепоре, было б желательно не прибегать к таким крайним мерам. Вообще-то говоря, аккуратное ведение бухгалтерских книг, равно как и поддержание хороших рабочих взаимоотношений с чиновниками и карабинерами делали излишним такое насилие. И хотя Джорге отнюдь не брезговал и силовыми приемами, он предпочитал не прибегать к ним, когда дела идут гладко.
      Раздосадованный тем, что его прервали, Джорге, тем не менее, ответил на телефонный звонок в обычной мягкой манере.
      – Джорге Санчес слушает.
      – Говорит Педро Самоса.
      Самоса работал бригадиром грузчиков, которые перевозили чистый кокаин в лаборатории для измельчения, и отвечал за отправку товара, когда он был готов.
      – Самоса? Чем могу быть полезен? Надеюсь, никаких проблем с сегодняшней партией товара?
      – Никаких. Товар пришел, как было условлено. Но появился любопытный.
      Голос в трубке звучал гортанно и отрывисто, Джорге поморщился. Самоса сам был закоренелым наркоманом, и это зелье иногда вызывало у него приступ шизофрении. Если болезнь зайдет слишком далеко, то его придется менять. Жаль. Он хорошо справлялся с работой, но что поделаешь.
      – Появился любопытный? – переспросил Джорге недовольно. – Что же он высматривает?
      – Мы разгружали грузовик, а он стоял на скале. Не знаю, но мне показалось, что это был новый летчик.
      Джорге напрягся, крепче сжал губами сигару.
      – Кто видел его – ты?
      – Нет, шофер грузовика. Он передал мне. Я решил, что надо доложить вам.
      – Правильно. Спасибо, Самоса. Ты поступил правильно. Держи ухо востро и сообщай мне обо всем подозрительном. За это получишь прибавку.
      – Понятно, босс.
      Джорге положил трубку, задумчиво прищурился. Возможно, на этот раз у Самосы не было никакого приступа шизофрении. Он уже второй человек, который на протяжении нескольких дней указывает на интерес нового пилота к делам, которые не должны его касаться, и Джорге наплевать на истинные причины такого интереса. Не работает ли Ги де Савиньи на другой картель? Они возникали повсеместно и претендовали на расширение зон влияния. А может быть, он даже сотрудник Агентства по борьбе с наркотиками? Ладно, если это так, то им займутся – и быстро. Джорге не собирался позволять чему-нибудь – или кому-нибудь – вмешиваться в четкую работу своей организации.
      Он наклонился над столом, раздавил окурок сигары в пепельнице и слегка улыбнулся, представив себе, что также безжалостно и умело раздавит Ги де Савиньи.
 
      Ингрид находилась в гостиной, когда Лили спустилась со второго этажа. Специально вертится поблизости, подумала Лили и задалась вопросом, догадалась ли Ингрид, что Отто рассказал ей о делах, которые таким бременем лежали на его душе.
      – Ты долго пробыла у отца, – произнесла та уклончиво, но глаза смотрели настороженно и остро. Лили решила, что Ингрид догадывалась, о чем они разговаривали.
      – Он просил прислать к нему Бейзила. Ты не знаешь, где он?
      – Думаю, па кухне. Ладно, я передам ему.
      Она вышла из комнаты, и Лили слышала, как на познала Бейзила. Лили стояла в нерешительности, покусывая ноготок на пальце и чувствуя себя так, будто все ее существо пришло в смятение от хаотических мыслей и эмоций. Ингрид тут же возвратилась и сразу перешла к делу.
      – Значит, твой отец переговорил с тобою.
      – Да, – сначала Лили думала, что не станет говорить о разговоре, но неожиданно поняла, что не сможет удержаться и не поделиться с кем-либо услышанным. – Думаю, ты знаешь, о чем он мне рассказал?
      Ингрид кивнула.
      – Да, знаю, но, как я сказала тебе раньше, мне не пристало комментировать. Я живу здесь сравнительно недолго и знаю о происходящем только косвенно. Ко мне это и в самом деле не имеет никакого отношения.
      Лили открыла было рот, чтобы что-то возразить, но не решилась. Если бы Ингрид все не подтвердила в своей сухой, деловой манере, то у Лили появилось бы искушение отнести то, что рассказал ей отец, на счет фантазий одурманенного лекарствами сознания. Мандрепора, райский остров – центр огромной противозаконной корпорации? А ее отец торговец наркотиками и международный преступник? Ей было больно – или станет больно, когда пройдет отупение. Но в данный момент хуже всего, пожалуй, то, что Ингрид и раньше знала об Отто и Мандрепоре все, что самой Лили было неведомо. Эта мысль уколола Лили, и она крест-накрест обхватила себя руками, будто хотела этим притупить свою боль.
      – Мне просто не верится, – молвила она. – Мой отец замешан в подобных вещах! Это ужасно, просто ужасно!
      Лицо Ингрид оставалось невозмутимым.
      – А разве ты не думаешь так же? – с жаром спросила Лили. – Как ты можешь оставаться такой спокойной, Ингрид?
      – Дорогая моя, все это продолжается уже очень давно. – Ингрид сделал к ней шаг, примирительно потянув руку, но Лили отмахнулась нетерпеливым жестом.
      – Это не меняет дела. Я видела, какой вред приносят наркотики. Не забывай, я четыре года прожила в Штатах.
      – Лили, мы сейчас говорим о кокаине, а не о героине. Ты наполовину латиноамериканка, ты должна знать, что в течение столетий кока является частью вашей культуры.
      Лили крепче прижала руки к груди. Верно. Она знала, что индейцы Андских гор с незапамятных времен жевали высушенные листья. Знала она также, что инки почитали это растение как священное; изображениями листьев коки из чистого золота украшали храмы солнца; только тем, кто держал во рту эти листья, позволялось подходить к алтарю; уверяли верующих, что им обеспечено место в раю, если перед смертью на земле они вкушали это зелье. Она знала, что даже сегодня кока рассматривалась как талисман, ее закладывали под угловые камни зданий, перуанские индейцы дарили эти листья новобрачным. Но все это не меняло ее инстинктивного отвращения, оно переполняло ее, когда она думала о многих судьбах в современном мире, исковерканных проклятием наркотиков. Лили думала о юношах и девушках, которые с такой одержимостью искали очередную порцию отравы, что все остальное для них теряло значение, – погасший взор, подорванное здоровье, самоубийства в периоды кошмаров, дикие убийства, все виды преступлений, связанных с наркотиками. Она вся содрогнулась. Ее отец – ее любимый отец – способствовал всему этому. Несомненно, он знает не хуже ее, какой ужасный вред он наносил. Она отчаянно пыталась найти этому оправдание.
      – Полагаю, что все это их проделки – Фернандо и Джорге. Они заставили его принять в этом участие. Чем они ему пригрозили, если бы он отказался? Думаю, потерей Дома. Ублюдки! Но почему он поддался им? Почему не уехал обратно в Германию?
      – Его дом там был разрушен, – объяснила Ингрид. Она умолчала о других вещах, которые тоже знала. О том, что после войны Отто разыскивался как военный преступник; он был не просто офицер германской армии, который служил своей отчизне по соображениям патриотизма. Не сказала она и о том, что Отто никто не заставлял, он охотно присоединился к предприятию, которое ему приносило огромные барыши. Не было смысла еще больше расстраивать Лили, незачем было полностью рассеивать ее иллюзии в отношении человека, которого они обе обожали и которого Ингрид принимала таким, какой он есть: что бы он ни сделал, он был для нее самым дорогим и любимым человеком. Но она не могла удержаться, чтобы не уколоть Магдалену, женщину, которая похитила у нее лучшие годы жизни и память о которой сохраняла Лили.
      – Конечно, не надо забывать и о твоей матери, – продолжала она, лицо ее оставалось таким же невозмутимым, только в твердом взгляде голубых глаз проглядывала затаенная злоба. – Не забывай, что она – дочь Висенте Кордоба, – а Висенте Кордоба так же повинен в этом, как и все остальные.
      Лили моргнула. Дедушка Висенте умер, когда она была еще ребенком, но она хорошо его помнила – видного старого джентльмена и уважаемого члена общества.
      – Дедушка Висенте был политическим деятелем! – возразила она.
      Уголки рта Ингрид шевельнулись от невеселой улыбки, которая, несмотря на все усилия скрыть подлинные чувства, очень напоминала презрительную усмешку.
      – Да, не отрицаю. Но он вместе с тем был таким же продажным, как и остальные. Как ты думаешь, твоему отцу удалось приобрести Мандрепору, причем НИКТО об этом даже не знал? Разве могли бы торговцы Наркотиками продолжать свой бизнес, если б за их спиной не стояли хотя бы некоторые из наиболее влиятельных политиков? Висенте Кордоба был связан с наиболее коррумпированными группами, которые тогда существовали, а Магдалена – твоя мать – приходилась ему дочерью. Твой отец, глупый человек, боготворил ее. Она никогда бы не покинула своего отца, никогда бы не уехала из этой части света, а Отто никогда не смог бы расстаться с ней по своей воле.
      Замешательство и потрясение, которые поначалу охватили Лили, начали перерастать в возмущение и гнев. О ее матери говорили таким бесцеремонным образом!
      – Ты не можешь винить в этом маму. Она умерла, когда мне было всего пять лет!
      Ингрид сжала губы.
      – Это верно. Но задавала ли ты себе когда вопрос о том, как она умерла?
      – Я знаю, как она умерла! – выпалила Лили, не в силах сносить больше самодовольные разоблачения Ингрид. – Уж это-то я знаю. Папа мне давно рассказал. Она умерла из-за Джорге.
      Лицо Ингрид выражало полное удовлетворение.
      – В таком случае, моя дорогая, ты должна также знать, почему твой отец так старается не допустить, чтобы то же самое случилось с тобой.
      – В этом отношении он может не беспокоиться, – отпарировала Лили. – Может быть, один раз я и поскользнулась, но я не собираюсь кончать с собой из-за Джорге.
      Некоторое время Ингрид пребывала в нерешительности. Это чувство было написано на ее лице, но Лили так расстроилась, что не заметила его.
      – Понятно, – сказала она немного спустя. – Возможно, твой отец не все рассказал тебе, Лили. Надеюсь, он еще сделает это. Тогда, возможно, ты поймешь, почему он хочет, чтобы ты уехала с Мандрепоры и никогда сюда не возвращалась. Ах, не смотри, пожалуйста, так. Я уверена, что о тебе хорошо позаботятся, где бы ты ни решила устроить свою жизнь. Твой отец побеспокоился об этом. Надеюсь, что и я хорошо обеспечена, а если нет, ну, что же, у меня есть еще то, о чем я могла когда-то только мечтать – остаток жизни с твоим отцом. Конечно, он мал. Его все равно никогда бы не хватило, а теперь он сократился самым жестоким образом. Но при всем том, я должна быть благодарной судьбе за то немногое, что мне досталось.
      Ее голубые глаза вдруг наполнились слезами. Улыбаясь сквозь слезы, она подняла руку, убедительно прося Лили ничего больше не говорить, повернулась и вышла из гостиной.
      Лили некоторое время стояла, глядя ей вслед, ее охватило чувство жалости. Ей не нравилась Ингрид, но мачеха испытывала настоящее горе при мысли о скорой потере отца. Это тронуло бы и более черствое сердце, и Лили, которая сама болезненно переживала это, не могла не сочувствовать ей.
      Что Ингрид станет делать после смерти Отто? – спрашивала она себя. Велел ли Отто и ей уехать с Мандрепоры, или он считает, что ей бояться нечего. Однако Лили не могла себе представить, чтобы та продолжала жить па острове. Со смертью Отто у нее здесь не останется ничего, а в Германии живут ее родственники. Что же касается ее замечания об обеспеченности, то что, собственно, она имела в виду? Разве не сказал Отто и ей, как Лили, относительно накопленных богатств на счету в швейцарском банке? Разве из них ничего не попадет Ингрид, его жене?
      Если бы спросили меня, то пусть забирает хоть все! – думала Лили. Если все это богатство – результат продажи наркотиков, то мне не надо ни гроша! Лучше подохнуть с голоду!
      Но дело до этого не дойдет. В Нью-Йорке у нее есть работа, которая неплохо оплачивается, чтобы жить сносно, – и еще ей принадлежат сокровища.
      Лили повела взглядом по гостиной, где находились предметы, которые отец всегда именовал «сокровищами»– серебряные подсвечники, небольшие часы эпохи Людовика XIV, бронзовая статуэтка Цереры, триптих, и ее охватила твердая решимость. Только эти вещи она возьмет с собой, когда покинет остров, единственные предметы, не запятнанные преступным бизнесом. Они принадлежали отцу еще до того, как началась его криминальная деятельность. Их он больше всего любил. Слезы брызнули из ее глаз, когда она вспомнила, с какой любовью он обращался с ними, как взирал на них, любуясь, даже во время разговора. Сокровища останутся у нее, а все остальное не стоит и выеденного яйца. Как и для отца, они станут для Лили своего рода страховкой, гарантией того, что она не пропадет: любой из этих предметов, выставленный на аукцион, даст достаточно средств, чтобы пережить тяжелые времена.
      Но она не допускала и мысли, что сможет расстаться хотя бы с одним из них. Они слишком много значили для нее. Лили подошла к триптиху, любуясь необыкновенным цветом, пока навернувшиеся на глаза слезы не затуманили прекрасные образы; ей страстно захотелось вернуться в те, давно минувшие дни юности и счастья и как-то облегчить свои теперешние страдания.

24

      С детских лет, когда что-либо волновало Лили, она уходила на пляж. Тогда, конечно, ее заботы носили детский характер, а ощущения беспокойства и подавленности, которые их сопровождали, возникали и пропадали так же неожиданно и быстро, как летние штормы. Много раз Лили ревела от обиды и горевала на мягком как шелк песке, а упругий ветерок с моря сушил ей слезы. Тогда она думала, что нельзя долго оставаться несчастной, когда рядом дышит и шумит океан – он отдавался в ее ушах неспешным могучим ритмом, который жил рядом с ней. Солнце согревало ее кожу, а душистые запахи острова при каждом вдохе наполняли грудь. Лили отправилась на пляж, когда умерла ее мать, и ей показалось, что она там услышала тихий, веселый шепот пальм:
      – Не печалься, малышка. Я здесь. Я навсегда останусь здесь.
      Единственный раз, когда она не захотела найти отдохновение на пляже, – это после того ужасного случая, когда отец застал ее с Джорге. Это событие произошло не очень давно, и память о нем была болезненной. Но теперь Лили переоделась в купальный костюм, поверх в тон костюму надела юбку, вышла из виллы, где на нее начали давить сами стены, сохранявшие мрачные тайны и предвещавшие неминуемую смерть.
      Идя по дорожке к пляжу, Лили на какое-то мгновение почувствовала угрызения совести за эгоистическое желание остаться одной. Может быть, ей надо остаться на вилле—вдруг отец позовет ее; но она знала, что он спит. Конечно, раз уж она вышла из дома, ей надо повидаться с Джози, своей подругой, без письма которой ее бы не было теперь здесь. Джози, вероятно, знает, что она приехала на Мандрепору и теперь ждет ее, – Лили представила себе, как та сидит у дверей лачуги с ребенком на коленях и смотрит на дорогу, надеясь увидеть Лили. Но хотя две молодые женщины и оставались в близких отношениях, Лили не хотелось встречаться с ней сейчас. Ее тянуло побыть наедине на уютном пляже, которого она может скоро по настоянию отца лишиться.
      Дойдя до песка Лили сняла туфли-лодочки и понесла их в руках, пока не подошла к тенистому месту возле большой развесистой пальмы. Тут она бросила их на песок, села рядом сама, поправила на коленях юбку в яркий цветочек и стала смотреть на окаймленные пеной разбивающиеся волны, и дальше, до самого горизонта, где море соединялось с небом в мягком мареве чистой лазури.
      Первое потрясение от откровений отца теперь начало смягчаться – как быстро человеческое сознание способно примириться с неприемлемым! – и многие вещи, которые озадачили ее, все-таки ни на секунду не вызвали настоящего ужаса, теперь же начали укладываться на свои места, как квадратики рисунка-загадки.
      Почему, размышляла Лили, она по-настоящему так и не заинтересовалась частыми поездками на остров Джорге и дяди Фернандо? Почему не сумела понять, что законный экспорт цветной одежды и бананов, так же как любительское коллекционирование ее отца редких марок, явно не могли обеспечивать им такой стиль жизни, который она всегда принимала как само собой разумеющееся? И почему она, непослушная, азартная Лили, подчинилась отцу, когда тот запретил ей ходить на северо-восточную оконечность острова? Было ли это потому, что инстинктивно она знала: если сделает это, то разрушит очарование своего воображаемого эдемского сада; посещение запретного места равносильно вкушению запретного плода?
      Но теперь шоры упали с ее глаз, и Лили увидела в подлинном свете всех, кого любила. Не только Джоpге и дядю Фернандо, но также и отца, и дедушку Висенте, и Ингрид, готовую оправдать любое зло при условии, что она останется с любимым человеком, и даже мать…
      При мысли о ней Лили нахмурилась и потеребила свой лоб. Что же имела в виду Ингрид, когда говорила, что Лили не все знает о ее смерти? Разве Лили не видела собственными глазами, как она лежала на полу гостиной в луже крови? И разве отец не сказал ей, что мать покончила с собой из-за того, что ее бросил Джорге?
      Память об этом причинила ей особую, самую острую боль. Ах, мама, почему, почему? – вопрошала Лили, хотя прекрасно понимала, что Джорге представлял собой не меньшую опасность, чем наркотики. Даже те, кто его презирал, привязывались к нему. Отвращение к нему, отвращение к его слабостям ничего не меняло. Те, кого он поработил и кто бежал к нему по мановению его руки, думали: всего один, последний раз – один только раз! Дай я почувствую прикосновение его губ, его рук, всего его тела еще раз, а потом навсегда брошу его. Но сделать этого они не могли. У ее матери не хватило духу решиться на это, и несмотря на все свои клятвы и заверения, Лили ужасалась при мысли о том, что если он подвергнет ее испытанию, у нее тоже не хватит решимости порвать.
      Ее охватила грусть, большая, как волна океана, и на вдруг почувствовала себя старой, такой же старой, как пальмы, как сам этот остров. Пляж не должен пробуждать в ней такие чувства! Здесь ее прибежище, здесь она должна была бы забыться, очиститься душой. Но не могла. Прошлое, настоящее и будущее, казалось, слилось в одно целое, она словно попала в западню, не умея избежать уготованной ей судьбы, уязвленная и напуганная.
      Бесцельно оглядывая пляж, Лили слегка повернулась и с досадой заметила, что на пляже появился кто-то еще. Среди деревьев показался мужчина в шортах и желтой рубашке. Лили с негодованием уставилась на него. Когда он несколько приблизился, она узнала в нем пилота, который доставил ее вчера на остров – неужели это действительно было только вчера?! Ее чувства к пришельцу несколько смягчились, ей даже показалось, что он может превратиться в ее друга и союзника, хотя в первый миг она посчитала его незнакомцем, который нарушает уединение страдающей от душевных мук женщины.
      – Мое почтение, – приветствовал он Лили, останавливаясь поодаль, в нескольких ярдах от нее, – одна рука – в кармане шорт, в другой – свернутое пляжное полотенце. – Не ожидал вас здесь увидеть.
      Лили взглянула на него и отвела взгляд.
      – Я прихожу сюда, когда мне хочется побыть одной, – произнесла она с вызовом и намеком.
      – Ах, простите. Этот пляж частный?
      – Весь остров частный – конечно, если не считать гостиницы.
      – Мне и в голову не пришло. – Лицо его вытянулось. – Честно говоря, весьма неудобно для тех, кто здесь работает. Но раз уж вам принадлежит остров, то вы имеете полное право решать, кто может пользоваться пляжем.
      С некоторым удивлением Лили отметила раздражение в его голосе, что сильно отличалось от вчерашнего дружелюбия, и с запозданием поняла, что она обидела его, сама того не желая. А его ответ – естественная реакция сильного и уверенного в себе человека.
      – Тогда я оставлю вас в покое, – добавил он, поворачиваясь.
      – Нет! – живо воскликнула она. – Уходить вам совсем необязательно. Простите. Я не хотела вас обидеть. Просто… мне действительно хочется побыть одной. У меня голова идет кругом от уймы забот.
      За его темными очками вздернулась бровь.
      – Вы беспокоитесь об отце. Хорошо понимаю это. Нет, откуда вам понять! – хотела она возразить.
      Но вместо этого неопределенно кивнула.
      – Да, я беспокоюсь о нем. Он… серьезно болен.
      – Я слышал об этом. Сочувствую. Что же собственно с ним?
      Лили смотрела на свои ступни, которые высовывались из-под юбки как из-под шатра.
      – У него рак. Разве вы не знали? Я думала, все здешние служащие давно знают об этом.
      – Ну, я не совсем местный служащий. – В его тоне опять прозвучало некоторое наигранное удивление, и Лили сообразила, что и эта ее фраза прозвучала слишком покровительственно. Неужели так подействовало стрессовое состояние, придав тебе качества, которые ты сама ненавидишь в людях? Или же заговорила другая сторона твоей натуры, которая только ждала удобного случая, чтобы заявить о себе. Лили Брандт, избалованная девчонка, дочь и внучка торговцев наркотиками – Господи!
      К горлу опять подступил комок. Лили с трудом совладала с собой, желая, с одной стороны, чтоб он ушел и дал ей возможность выплакаться, а, с другой, ей неожиданно захотелось, чтобы он остался.
      Ей как-то удалось все-таки подавить всхлипывание, издав хриплый смешок.
      – Я говорю что-то все не то, не правда ли? Обычно я не такая, честное…
      – Не беспокойтесь об этом, – быстро произнес он. – Знаю, что вы не такая. Во всяком случае, вчера такой не были. Более того, когда я доставил вас сюда, то подумал, что вы мне очень нравитесь. Вы даже пригласили меня на рюмку вина, помните? – Ему удалось произнести это непринужденно, но показав, насколько важным для него было ее приглашение.
      Лили вяло улыбнулась.
      – О, да, помню. Но не знаю, насколько это теперь окажется возможным. Отец болен значительно серьезнее, чем я предполагала. – Она замолчала, прикусив губу, думая, не воспримет ли он ее слова как новое оскорбление. Хотя она и была расстроена и в данный момент очень хотела, чтобы ее не донимали расспросами, ей почему-то ужасно хотелось не задевать его и не заставлять плохо думать о себе. – Послушайте, может быть, вы присядете? – предложила она и покраснела, сознавая, что даже это приглашение в ее нынешнем состоянии прозвучало больше как приказание, чем просьба.
      Он смотрел на нее все так же иронично. Лили чувствовала это, хотя за темными очками его глаз не было видно.
      – Вы действительно этого хотите?
      – Да. Мне не по себе, когда вы стоите, – произнесла она шутливо.
      – Хорошо. Если вы обещаете сразу же сказать мне, если я начну злоупотреблять вашим гостеприимством.
      – Не беспокойтесь. Я сразу дам вам знать. Ги бросил на песок полотенце и сел рядом.
      – Я понимаю так, что вы приехали домой из-за болезни отца.
      – Да, я бы прилетела сюда значительно раньше, если бы узнала, что он заболел, но я этого не знала. Папа не разрешил сообщать мне об этом, поэтому Ингрид молчала.
      – Ингрид. Ваша сестра?
      – Мачеха.
      – Злая мачеха?
      – На этот вопрос я не стану отвечать, – отозвалась Лили.
      Ги улыбнулся. В ее тоне не было даже намека на легкомысленность, но он не мог позволить себе оставить ее в покое. Возможность поговорить с Лили может повториться не скоро.
      – Они – немцы, правда?
      – Да.
      – Я понял это по фамилии, хотя не встречался с вашим отцом. Впрочем, вы сами на немку совсем не похожи.
      – Моя мама была венесуэлкой. Она умерла… – Тяжелая туча закрыла солнце.
      – Понятно. Как же ваш отец познакомился с ней?
      – Он приехал сюда после войны. Война ужасно сказалась на его семье – их родовое гнездо разрушили при бомбежке… пропало все. У него ничего не осталось там.
      – Значит, он приехал сюда с пустыми руками.
      – Думаю, да. – Лобик ее нахмурился, потом опять разладился. – Он был знаком с моим дедушкой, Висенте Кордоба, потому что его семья занималась перед войной импортом кофе. Дедушка Висенте помог ему начать новую жизнь, и он полюбил дочь Висенте Магдалену – мою маму.
      – Ему, наверное, пришлось здесь очень трудно?
      – Да. – По пляжу опять пробежала тень от тучи. Нахмурилась и Лили. Ей явно не хотелось говорить о своей семье. Особенно теперь, когда она узнала столько нового. – Думаю, – заметила Лили, – неплохо искупаться.